Глава первая,

в коей дороги братьев расходятся, а заключение персиянских купцов обретает новый смысл

Три дня и три ночи лечила ведьма Егора заговорами да травами. На четвертое утро вышел богатырь из старенькой избушки, свистнул молодецким посвистом, крикнул молодецким покриком:

– Братишка! Ты где? Ефрейтор Емельянов снова в строю!

Стог, стоявший за домиком, зашевелился, и оттуда выглянули две головы – Ивана и травницы с говорящим именем Котена. В свободное от врачевания время эта молодая, не без цыганской кровушки, жгучая брюнетка делила со Старшим сеновал. Надо же где-нибудь спать, пока в хате болезный обретается.

– Да ты времени не теряешь! – рассмеялся Егор, пока брат натягивал порты.

Котена вообще пренебрегла одеждой, прошлась до дома нагишом, заставив ефрейтора почувствовать, что он действительно полностью здоров.

– Хороша, да? – Иван похлопал брата по плечу.

– Сто пудов, – согласился ефрейтор Емеля.

Травница приготовила сытный завтрак. Егор налегал на щи, обильно заедая их пышным хлебом.

– Откуда фше эфо? – спросил он, аппетитно чавкая.

– Известно откуда, хлеб и капуста из Мутищ, остальное сама собрала да сварила, – ласково ответила Котена.

Иван любовался девушкой. Легкость, с которой она жила – лечила брата, закрутила со Старшим роман, – подкупала. Воистину, Емельяновым не приходилось встречать более открытого человека. Котене было многое дано, но она не кичилась умениями, принимая их спокойно и обыденно. Иван вспомнил, как в первый же день она пристыдила его:

– Почему ключ еще в твоем кармане, а не у Егория?

А ведь ни в письме Неслуха, ни в первом разговоре с Котеной о ключе и обещании Старшого передать его брату речи не велось. Добытый предмет тут же перекочевал к больному.

Когда же Иван впервые мысленно прикинул шансы затащить ведьму на сеновал, та рассмеялась и велела потерпеть до вечера. Вечером Старшой не разочаровался.

Днем позже Котена на миг пригорюнилась и выдала:

– Ты хитрый слишком. Вот брат твой… Он надежнее.

На все страхи и тяжкие думы Ивана у травницы были ответы-намеки. За трое суток она успела высказаться почти по всем волновавшим его темам, хотя большую часть времени провела у постели Егора. Емельянов-младший бредил, окуриваемый дымом специальных трав. Девушка вливала в его приоткрытый рот отвары, втирала мази в пораженную руку. И ни разу Старшой не увидел Котену уставшей. Выскочит из избы, подмигнет, пробежится к березке, обнимет на полминуты и снова – будто неделю отдыхала.

Сейчас Егор уплетал вторую плошку щей, а Иван задумался над мимолетным обещанием Котены: «Не изводись понапрасну, станешь таким же сильным, насколько силен твой брат, только на другом поприще».

– Станешь-станешь, – подтвердила травница, прочитав мысли Старшого.

– А что, не обижают в Мутищах? – поинтересовался ефрейтор Емеля.

– Нет, богатырь, – по обыкновению улыбчиво ответила Котена. – Меня, конечно, боятся из-за моего дара. Народ всегда опасается недоступного простому разумению. Но все знают, что моя сила кончается за версту от этого домика. Потому хожу спокойно, покупаю и вымениваю нужные вещи и еду. Зато к дому ни один лиходей за версту не подойдет! Только по крайней нужде ко мне люди наведываются.

Днем Егор колол дрова, потом братья подремонтировали домик, вечером сходили на озеро, купали лошадей, мылись сами, а затем сели ужинать.

Котена положила ручку на ладонь Ивана:

– Ну, красавец писаный, нынче греть тебе стог в одиночестве. И не ревновать! Иначе лечение останется незавершенным. Завтра распрощаемся.

Часом позже Старшой валялся на сене, глядя на светлое от звезд небо, и удивлялся тому, что ни ревности, ни каких-то этических затыков не испытывает. Даже о Рогнеде и Василисе не вспомнил. Во владениях жгучей ведьмы было заведено именно так, а не иначе. Парень принял правила игры.

Спалось великолепно.

Егору и Котене тоже. Правда, чуть-чуть в другом смысле, но это уже их личное дело.

Солнце еще не выглянуло из-за деревьев, а близнецы и травница уже прощались. Сейчас ведьма вела себя с Емельяновыми, как сестра. Обнялись.

Котена поцеловала богатырей каждого в лоб, и в тот же миг ребята забыли самое деликатное из того, что с ними произошло в гостях у ведуньи. Словно не было ни ночей Ивана на сеновале, ни последних часов Егора. Как корова языком слизала. Сильна Котена!

Ничего не заметившие дембеля сели на коней. Колобок, которого не было видно все четыре дня, выкатился из можжевеловых кустов и виртуозно заскочил на Егорова тяжеловоза.

– Спасибо, – сказал ефрейтор.

– Прощай, – добавил Старшой.

– Удачи, – ответила красавица. – Ах, да! Там, на пути, увидите капище, не торопитесь проезжать, поклонитесь кумирам.

– Нам нельзя, мы крещеные, – нахмурился Егор.

– Ну, не кланяйтесь. Просто побудьте немного. Обещаете?

– Ладно.

Травница кивнула и скрылась в домике. Она не любила расставаний.

– Где ты крутился? – спросил Егор каравая.

– Я ее боюсь. Страшная ведьма, заставляет поступать как ей хочется, – признался Хлеборобот, тыча ручкой назад, туда, где осталась Котенина полянка с избушкой.

Двигались на северо-запад, дорогу выбирал Иван. Сегодня братья ощущали себя посвежевшими, будто как следует отдохнули где-нибудь на юге. Чистый лесной воздух, постиранная ведьмой форма, приятно пахнущая травами, легкость в голове. Полчаса ехали молча, слушали пение просыпающихся птиц, каждый думал о своем. Потом Старшой хлопнул себя по колену:

– Давайте решать, как действовать дальше.

– А что решать? Карачун все разложил по полочкам, – пожал плечами Егор. – Чухаем к лукоморью. Там подскажут, где остальные предметы.

– Пока ты лечился, я думал, как бы нам ускорить возвращение домой, – сказал Иван, любуясь голой рощей. – По всем раскладам, надо разделиться.

– Иди ты! – вырвалось у младшего, но он задумался.

Меж тем полностью облетевшие березы, на которых стали набухать свежие почки, закончились, и братья выехали к подножью невысокого холма с плоской макушкой. Наверху была древняя кумирня.

– Давай, брат, уважим Котенка, постоим у идолов, – предложил ефрейтор Емеля.

– Сам же говорил, что крещеный, – усмехнулся Старшой.

– Мы ж не молиться. Типа как в музей.

– Лишним не будет, – добавил Хлеборобот.

Спешились, поднялись на холм. Площадка оказалась круглой, обильно заросшей травой. Сейчас трава высохла и слегка шелестела на ветру. Девять высоких резных столбов торчали из земли, а в центре покоился огромный обтесанный на манер стола камень. Кумиры, почерневшие от времени, мрачно глядели деревянными глазами, хмурились, наклонившись внутрь круга.

Странно, но близнецы ощутили полное умиротворение. Ни души. Во все стороны – то ли осенний, то ли весенний лес. Лишь в небе зависла одинокая птица. Егор решил, что это сапсан.

Вдруг ближайший к братьям и Колобку бородатый идол шевельнулся, оборачиваясь, словно живой, и проскрипел, старательно ворочая вырезанными в древесине губами:

– Иван да Егорий?

– Д-да, – дуэтом выдохнули Емельяновы, а струхнувший каравай пискнул на всякий пожарный:

– Я не с ними!

– Пляшите, вам весточка.

Кумир выпрямился, вперив взор в камень-алтарь. На пыльной поверхности заискрились огоньки, потом они поднялись разноцветным вихрем, и перед дембелями возник полупрозрачный старец. Жилистый, в ветхом рубище, с посохом в руке.

– Карачун… – протянули опять-таки дуэтом близнецы.

– Если вы смотрите эту весточку… – Колдун закашлялся.

– …то меня уже нет в живых, – припомнил голливудское клише Иван.

– …то Котена передала мою просьбу, – продолжил старец, поглаживая тонкую бороденку. – Не имея беспечности оставить вас без призора, я слежу за вашими деяниями. Жаль, нету мгновенной связи. Настоятельно советую здесь же разделиться и отправиться за разными составляющими. Это сбережет столь недостающее нам время.

Старшой оглянулся на Егора, мол, слушай, что умные люди рекомендуют, если брату не веришь.

– Конечно, вы сомневаетесь. Получится ли порознь? Как обойтись без братской помощи? Иван боится за невезучего Егория. Силач Егорий опасается за любителя ввязываться в неладное Ивана. Поймите: каждый из вас готов к самостоятельному походу. Егорий, тебе посоветую направить стопы к Ерепню, в болота Отрезанского княжества. И как можно скорее появись в Тянитолкаеве. А ты, Ванька, дуй в лукоморье. Друг о друге узнаете, не волнуйтесь. Верьте в удачу, и она будет с вами. Ищите нужные для возвращения вещи, не забывайте помогать людям. Боги вознаградят! Все. – Старец отвернулся от Емельяновых, низко поклонился кумирам. – Спасибо, пращуры.

И исчез.

Близнецы постояли в безмолвии. Иван чесал лоб, Егор – затылок.

– Прикинь, голограмма, прямо как в «Звездных войнах», – выдал наконец ефрейтор.

– Нашел, чем грузиться! – укорил Старшой, хотя сам думал абсолютно о том же.

Хлеборобот обошелся без комментариев. Он в последнее время вообще вел себя странно.

Вернулись к лошадям.

– Как-то это неожиданно, – пробормотал ефрейтор Емеля.

– Зато вполне объяснимо, – сказал Колобок. – Если хочешь ускорить возвращение, то подели дела.

– Позавтракаем? – предложил Иван.

Насобирали сушняка, развели костер, хотя он не был нужен. Достали из мешков лепешки, баклажки со слабым хмельным медом. Котена собрала.

– Как там в сказке было? – Егор поскреб макушку. – Нож втыкали в дерево. Чья сторона поржавеет, тот в беде.

Старшой угрюмо хмыкнул:

– Опять ты пессимизмом страдаешь. Братан, ты реально начинай бодриться. «Как вы яхту назовете, так она и поплывет». Ну-ка, повтори десять раз слово «неопозитивизм»!

– Незопо… Тьфу ты! – Емельянов-младший рассмеялся, расправляя широкие плечи.

Посидели, рассмотрели карту, определив маршруты, потом договорились, что встретятся в Тянитолкаеве. Иван подстраховал брата, отрядив ему в спутники Колобка. Точнее, каравай сам вызвался:

– Я так смекаю, ум хорошо, а два лучше, поэтому я с Егорием.

Близнецы обнялись и отправились каждый своей дорогой. За их расставанием следил лишь неприметный ворон. Удостоверившись, что дембеля разделились, птица совсем по-человечьи кивнула и, распахнув широкие крылья, полетела на юг, в Торчок-на-Дыму.

* * *

Не зря, ох, не зря уважил старушку Скипидарью Полкан Люлякин-Бабский!

Успокоившись, прорицательница выдала ему зловещее предсказание: в считанные дни у стен Тянитолкаева возникнут мангало-тартарские полчища и вряд ли спасется древний град, хотя есть надежда… Когда ее не было?

Боялин оказал гадалке уважение, покормил, успокоил, а затем послал верного Малафея проводить старушку. Сам же крепко задумался.

Полкан несколько лет шел к лидерству в своей партии. Теперь он был единоличным вождем ослов. Боялин стремился взять под контроль тянитолкаевскую думу. После политического поражения Станислава Драндулецкого, который пленил и так позорно упустил братьев Емельяновых, боялское собрание стало полной вотчиной Полкана. Для чего Люлякин-Бабский делал карьеру? Конечно, он хотел занять место нынешнего князя.

Пятидесятипятилетний Световар был еще силен. Ему удавалось держать боял на равном расстоянии от престола, но в те странные дни, когда в Тянитолкаеве появились витязи Иван да Егорий, князя не было в городе. Световар ездил на встречу князей. Когда же он вернулся, то узрел: политическое равновесие нарушилось – Полкан стал вторым лицом Тянитолкаева.

Князю доверял народ, ему была верна и дружина. Так ведь и Полкан пользовался уважением. Кода же Люлякин-Бабский женился на дочери из семьи, состоявшей в партии слонов, амбициозный боялин получил сторонников и в противоборствующем ослам лагере.

И вот получалось, что все зря. Растил-растил яблоню, но вот налетит ураган и вырвет ее с корнем.

Конечно, боялин не допускал мысли об отказе от своих планов на княжение. И о бегстве речи быть не могло. Над княжеством все еще нависала угроза войны с Немчурией из-за ненароком оскорбленного посла, только что такое Немчурия против мангало-тартарской орды?

– Как же не вовремя! – воскликнул Полкан, наполняя кубок вином. Вино помогало думать. – Будь у меня год…

Да, за двенадцать месяцев Люлякин-Бабский сместил бы Световара. Боялин желал власти, но сейчас он четко осознавал: нужно объединять вечно расколотый надвое Тянитолкаев. Лучше быть вторым в спасшемся городе, чем первым в разоренном.

Не допив вина, Полкан отправился к князю.

Световар протомил боялина полтора часа, Люлякин-Бабский сидел в светлице для ожидающих. Сначала он злился: все-таки не слуга, а лицо, с коим князю следовало бы считаться. Затем понял: его специально выводят из себя.

«Говорят, Юрий Близорукий мозговский считает пальцы, чтобы смирять гнев. Попробую и я», – решил боялин.

И помогло. Поэтому Люлякин-Бабский вошел к Световару с ясной головой.

Владетель Тянитолкаева сидел за резным столом, справленном сарацинскими резчиками, и занимался архиважнейшим делом – играл в бирюльки.

Перед ним высилась куча разных по размеру и форме бирюлек, кои надлежало аккуратно растаскивать в стороны, не тревожа соседние предметы. Для выуживания бирюльки следовало пользоваться проволочным крючком. Световар корпел над изящными безделушками и даже высунул язык. По древней тянитолкаевской традиции, в игре участвовали фигурки двух видов – деревянные и выточенные из слоновой кости.

Полкан мысленно усмехнулся: все же бирюльки – игра не для одного участника. О том же подумал и князь:

– А, привет, боялин! Не угодно ли сразиться?

– Почему бы и нет? – со скучающим видом ответил Люлякин-Бабский, удовлетворенно отмечая, что рука Световара дрогнула. Князь ожидал иной реакции, стало быть, способ Юрия Близорукого действовал!

Подсев к столу, Полкан взял лежавший с краю крючок.

Пятидесятипятилетний князь внимательно посмотрел в широкое лицо боялина. Люлякин поразительно напоминал Световара в молодости. Сейчас владетель Тянитолкаева похудел и осунулся, ведь власть изматывает человека, если он действительно работает, а не почивает на лаврах. К тому же князь страдал почечным недугом. Колики донимали его уже лет десять, и лекари лишь умаляли хворь, не в силах ее искоренить.

Световар сгреб со стола бирюльки в большой кисет, потряс, высыпал посредине. Полкан за это время успел разглядеть сухие руки с сизыми прожилками, нехорошего цвета мешки под княжескими очами и морщины, исчертившие лицо Световара вдоль и поперек. «К этому ли стремлюсь?» – подумалось Люлякину-Бабскому.

– Считай, – велел хозяин Тянитолкаева.

– На золотом крыльце сидели: князь, княжич, кочевряг, кочевряжич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Не молчи, не молчи, говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей.

Боялин вышел честным, счет окончился на Световаре. Оба удовлетворились результатом. Князь легко оттащил от кучи первую бирюльку в форме кувшинчика.

– Зачем пожаловал? – Световар приладился к следующей фигурке.

Полкан дождался, когда крючок зацепится, и сказал ровным голосом:

– Орда идет на Тянитолкаев.

Князь аккуратно вытянул бирюльку, поднял глаза на соперника.

– Извини, что ты сказал? – И принялся за третью фигурку.

Боялин медленно сосчитал пальцы на руках и повторил.

Крючок в пальцах Световара дрогнул, сдвигая сразу четыре бирюльки. Право хода перешло Полкану, и он быстро выудил из кучи маленькую деревянную скалочку.

– Откуда сведения? – Князь навис над столом.

Люлякин-Бабский мастерски подцепил костяную чурочку-бочонок. Счет сравнялся.

– Из надежного источника. Мангало-тартары уже в пути.

Пока боялин вытаскивал из рискованной позиции третью бирюльку, Световар глядел на него не мигая и потирая подбородок с ямочкой.

– Они не ходят в походы осенью, – проговорил князь.

– Разве это осень? – парировал Полкан, примериваясь к четвертой фигурке.

Тут ему не повезло – она сорвалась с крючка и толкнула соседнюю.

– Так кто тебе принес эту лживую весть? – Князь, желая отыграться, нанизал на крючок самую верхнюю бирюльку-тарелочку.

– Скипидарья.

Световар невольно прыснул, роняя уже приподнятую тарелочку на кучу. Посыпалось, как при горном обвале. Князь отбросил крючок, ударил по столу кулаком:

– Что ты мне юродивого строишь?! Верить гадалке? В таких вопросах? Ты бы еще гривенный подкинул для проверки.

– Она никогда не ошибается.

Конечно, Световар знал о вещунье и ее непогрешимости, только предпочитал держаться подальше от волшебства и пророчеств. Он верил: почти все задачи можно решить без магии. Личности наподобие бабки Скипидарьи вызывали у Световара опаску.

– Вот что, Люлякин, – произнес князь, свирепо рассматривая порушенную кучу бирюлек. – Я не Драндулецкий и твоим бредням не очень-то поверю. Играй честно… Не отвлекай меня пустыми разговорами. Теперь же я занят.

Боялин молча встал и пошел к выходу. У двери он обернулся и хмуро сказал:

– Не ошибись, князь-надежа. Готовься к войне. И клянусь тебе, перед лицом страшного врага я стану тебе лучшим помощником.

Световар проводил Полкана взглядом, выбрался из-за стола и, прихрамывая на правую ногу, отправился к воеводе.

Разумеется, князь не был тупицей. Следовало встряхнуть дружину, побряцать оружием. Например, отдать приказ о всеобщих потешных учениях. Так, на всякий случай.

* * *

Чем дальше уезжал Иван от Мозговского княжества, тем суровее и непролазнее становились леса. Здешний ландшафт напоминал Карелию. Высокие сосны качались и скрипели, внизу рос папоротник, все чаще приходилось огибать россыпи больших камней, скалы и холмы. Здешние валуны облепил мох, из расщелин тянулись к свету кривые березки.

Воздух, влажный и прохладный, был идеально чистым. Хвойный аромат, казалось, обладал целебными свойствами. То и дело попадались шумные речушки, точившие древние камни.

Старшой не мучил гнедого быстрой ездой, да тут и не разгонишься.

За двое суток, которые Иван провел в пути, ему не встретилось ни одного человека, зато он насмотрелся на непуганых животных – оленей, лосей, кабанов, а однажды ему посчастливилось увидеть рысь. Звери не проявляли к дембелю никакого интереса, но он спал тревожно, постоянно просыпаясь и подкладывая ветви в огонь.

Укрывался куньим плащом, полученным еще в Тянитолкаеве от Полкана Люлякина-Бабского. Днем эта теплая вещь покоилась, притороченная к седлу. Еды хватало, воды вокруг было вдосталь.

На третий день стало вовсе одиноко, и Иван потянулся к приемнику «Альпинист».

– Студия полезных советов продолжает свою работу, – бодрился моложавый женский голос. – Вы хотите научиться цыганскому танцу? Вас прельщает грация жгучих дев, задорно трясущих обнаженными плечами? Нет ничего проще. Берем в каждую руку по мощному мобильному телефону, включаем виброзвонок, и – поехали!!!

Радио зашлось размашистыми аккордами «Цыганочки» с выходом.

Иван с грустью вспомнил о Котене. Эта и без мобильников отжигала нечеловечески.

Тут мысли Старшого обратились к четырем дням, проведенным в гостях у травницы. Это время позволило парню спокойно поразмышлять над давно беспокоившим его вопросом: «Что это за мир?»

Куда бы ни наведывались братья Емельяновы, жизненный уклад, отношения между людьми, события и рассказы о городах и древних героях ну никак не тянули на историческую достоверность. Иван ощущал себя в бредовой компьютерной игре. Видимо, кэрролловской Алисе было так же тяжело со всеми этими картами, Шляпниками и Белыми кроликами.

Привыкший к действию Егор не мучился теорией, он просто не замечал иррациональностей этого мира, принимал все как есть. Однажды он сказал брату: «Не парься. Главное – домой вернуться». Абсолютно верно, только мозг-то не отключишь, а разум Старшого был слишком любопытен и критичен, чтобы игнорировать необъяснимое.

Еще до победы над полчищем вторгшихся из Нави в Явь жрайков Иван практически выстроил стройную гипотезу об этом мире. Он предположил, что волшебная действительность, в которой существовала Эрэфия, является своеобразным плодом сознания, например, россиян. Детям читают сказки, и они силой воображения овеществляют всех этих Лих Одноглазых, Кощеев, Ягих Баб и прочих богатырей-бояр.

Мудрствующий на стогу Котениного сена дембель пошел в своих рассуждениях дальше и даже припомнил несколько любопытных деталей. Местные сетовали на окончание эры настоящих богатырей, радуясь близнецам как вестникам возвращения легендарной силы рассейского оружия. Еще Иван слышал новость о некоем юном волшебнике, летающем на метле и воюющем с черным колдуном Мордоворотом. Вот уж куда прозрачней намек на английскую книжку! А сами жрайки? Старшой был готов поклясться: в наших легендах не было четвероруких красноглазых монстров, увешанных лезвиями. Все это чужое, наносное…

Но были и необъяснимые Рарожич и Злебог, то есть герои древних славянских мифов. Здесь Иван сделал вывод, что древнее основание сказочного мира сопротивляется экспансии иностранных историй в сознание россиян. Иначе почему по местным лесам не бегают Вуди-дятлы и прочие Микки-Маусы?

– Да, тут уже целая тема для диссертации, – пробормотал воронежец, объезжая небольшой овраг с дном, устланным сухими сосновыми иглами. – Причем по психиатрии. А я – объект изучения.

Ему пришло на ум, что все его и Егора приключения могут быть продуктом элементарного бреда. Как начались местные злоключения? С падения из вагона. «Вдруг я, катясь с насыпи, тупо свернул шею и попал в кому, – предположил Старшой, непроизвольно ежась. – Теперь валяюсь под каким-нибудь кустом, и мне глючится всякое…»

Иван заставил себя отказаться от этой пессимистической версии. Она непродуктивна. Лучше думать о чем-нибудь позитивном.

В местной реальности есть предметы из нашего мира. Они обретают волшебную силу. У Старшого была чудо-газета, повернувшая исход битвы со жрайками в пользу людей. Сейчас в мешке болтается приемник «Альпинист», от которого пока мало проку, но он просто обязан появиться. Это плюс.

Сами близнецы Емельяновы неплохо выступили в многочисленных схватках и переделках. Егор сокрушает кулачищем камни, Иван тоже был не промах, пока газету не сжег. Впрочем, чертовка Котена напророчила: «Станешь сильным ведуном». Тоже плюс.

«А может, этот мир и вовсе начнет исполнять нашу с Егором волю?» – вдруг подумалось парню.

Опровергая это самонадеянное предположение, на лоб Ивана упала увесистая сосновая шишка.

– Уй-я! – Обиженный дембель потер место ушиба. Назревала немаленькая гуля.

Жеребец решил, что прикрикнули на него, и ускорился. Пришлось успокаивать.

Было около полудня, когда вековые сосны раздались в стороны и Иван очутился на берегу моря. Горизонт прятался в синеватой дымке, ходили суровые, посеребренные пеной волны. Ветер бил в лицо, сразу стало зябко, а соль на губах Старшой почувствовал задолго, еще в лесу.

К широкому песчаному берегу следовало спуститься с довольно крутого обрыва. Дембель проследил за темно-желтой полоской и слева узрел отмеченный на карте Карачуна дуб.

Это был неоспоримый исполин. Мощный, древний, с огромной кроной. Зеленый. Иван понял, что к морю спускаться не нужно – древо росло не у воды. Еще стало очевидно: дуб далеко.

Старшой тихо выругался и поехал над обрывом по желто-зеленой траве. До гиганта добрался за пару часов. Спешился, оставил жеребчика пастись возле подлеска. Направился под сень гиганта. Сейчас парень смог оценить подлинные размеры дуба. Великан – это слишком хлипкое слово для описания могучего дерева. Достаточно было того, что упавшие по осени желуди пришлось обходить – пустая скорлупа сгодилась бы под просторное жилье.

К дубу действительно был прикован кот. Несомненно, ученый. Черный, с белой полоской под носом, сам крупнее обычной мурки раза в четыре. Хотя рядом с деревом он казался муравьем. Гремя золотой цепью, мохнатый зверь чинно топал в сторону Ивана и напевал:

Дембель засмеялся. Мохнатый пошляк явно наслаждался произведенным эффектом и голосил свои куплеты, обозначая сильные доли взмахами пушистого хвоста.

Цепь натянулась, и кот отправился обратно. Старшой отметил, что певун черной масти вытоптал глубокую тропинку полукругом, а цепь протерла землю от дуба к тропинке в мелкую пыль, и теперь между котом и могучим стволом не росло ни травинки.

Песня кончилась, зверь завел рассказ, явно прерванный ранее:

– …А бумеранг молвит человечьим голосом: «Не бросай меня, Иван-царевич! Я тебе еще пригожусь». Не послушался Иван-царевич, бросил да пошел восвояси. А в наказание через несколько мгновений превратился в Ивана-дурака. Тут и конец сказке. Ходите, детки, в каске.

Кот прочистил горло и завел новую басню. Старшой поразился: «Ай да Пушкин!.. Все как есть написал!» Дембель решил действовать и побежал к предреченному великим поэтом животному.

– В некотором царстве, не в нашем государстве… – разглагольствовал кот.

– Эй! Привет! Помоги мне, пожалуйста!

Черныш скосил зеленый глаз на визитера и, не сбавляя прогулочного шага и не меняя тона, продолжил распевно говорить:

– …Жил богатырь, красавец и просто хороший парень… Как тебя зовут?

– Иван, – ответил Старшой, подстраиваясь под ритм ходьбы.

– Прелестно, просто полет мысли и пир разнообразия, – проворчал кот. – Пусть будет Иван. И вот пришел Иван к лукоморью, поклонился дубу зеленому, поглядел на цепь… Нравится?

– Что?

– Цепь, балда, – фыркнул прикованный зверь.

– Нет, – отмахнулся дембель.

– Может, тебе нужен дуб?

– Да на фиг мне твой дуб?! – вспылил Иван. – Я по делу.

– И пришел он не просто так, а по делу, – продолжил кот. – Не за цепью, не за дубом, а за… Зачем приперся?

Старшой поймал на себе настороженный взгляд.

– Совета спросить. Не знаешь, где можно добыть живой воды?

– Вот как? – удивился цепной мурлыка. – Ладно. И говорит Иван человеческим голосом: «Совета спросить. Не знаешь…»

Тут цепь снова натянулась, кот развернулся и запел:

Весь путь к противоположному концу кошачьей тропки Старшой мечтал о сне. Глаза слипались, пару раз парень зевнул так, что чуть не заработал вывих челюсти. Дело вроде бы не в скуке, которую навевала песня, просто Иван устал.

Зверь развернулся и сказал:

– «…Где можно добыть живой воды?». И стал Иван клевать носом на ходу, а кот смеется: «Эх, богатырь! Я же не простая мурка, а самый настоящий Баюн, потому и в сон тебя клонит». Удивился Иван и спрашивает… Спрашивай!

– А почему ты тут околачиваешься?

– Сам ты околачиваешься, – огрызнулся кот. – Я осужден богами на вечную охрану дуба. Прикован, приворожен, и нет мне покоя ни ясным днем, ни темной ночью. Иду направо – песни из меня лезут, налево – сказки говорю.

– За что осудили? – провыл зевающий Старшой.

– «А за то меня обрекли на вечные муки, – отвечает Баюн, – что усыплял всех подряд и кушал. Кого не мог сожрать, того понадкусывал. Сказали, что не по Правде жил. Ты, кстати, отдались от меня шагов на пять. Я хоть себя и сдерживаю, но того и гляди тебя сон сморит, а там уж я за себя не отвечаю».

Иван с вялой поспешностью отошел.

– Так вот… – продолжил было ученый котяра, но тут снова закончилась тропинка, и Старшой прослушал очередную порцию песенного творчества.

– Ну, просто фестиваль кошачьей песни, – проворчал дембель, когда Баюн на мгновение смолк, поворачивая обратно. – Ты не мог бы остановиться, передохнуть?

– Не положено! – гаркнул четвероногий тоном швейцара. – Так вот, подумал-подумал кот и решил помочь богатырю неразумному. «Иди, – говорит, – Иван в Дверь».

– В какую дверь?! – Дембель стал озираться, ища неприметный вход.

– У, темнота! Город такой. Дверское княжество знаешь?

– Нет.

– Отсель на юго-запад пойдешь. Я недоговорил: «В Двери отыщешь живую воду, у волхвов поспрошай». Понял? Еще вопросы есть?

– Понял. А как насчет пера жар-птицы?

– «А как насчет пера жар-птицы?» – спрашивает обнаглевший от доброты Баюна богатырь. «Это труднее, – отвечает вещий кот. – Последним хозяином жар-птицы числится персиянский шах. А так, чтобы просто перья где-то хранились…» – Голова Баюна резко дернулась, потому что цепь в очередной раз натянулась, и усатый почапал налево, голося во всю кошачью глотку: – «Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что мужик!»

Старшой выдюжил и этот концерт.

– Фу! – отдышался через пару минут хвостатый. – «Не слыхал я, чтобы просто где-то перья хранились», – закончил свои речи кот, тут и сказочке конец, а кто еще будет меня отвлекать, тот заснет и не проснется.

– Спасибо, – поблагодарил Иван и отправился к коню.

До ушей дембеля долго еще доносились обрывки мурлыкающей речи:

– Ударилась царевна оземь и говорит, плача: «Горе мне горькое, так и буду ударяться, ведь на то я и есть на свете царевна Нестояна!»

Старшого клонило в сон даже на большом расстоянии от Баюна. Вдруг рядом с парнем упал сухой, размером с «ГАЗель», желудь, и дрему как рукой сняло. Емельянов порадовался, что дубовый орешек не спикировал на лоб, как давешняя шишка. То и дело глядя наверх, Иван побежал из-под кроны.

Плох тот богатырь, кого желудем прибило.

* * *

Персиянский купец Торгаши-Керим имел неоспоримый талант. За неделю жизни в Большом Оптовище он многократно умножил свое состояние и скупил гостиный двор, устроив там свой склад. Где некогда останавливались телеги путешественников, теперь аккуратно высились штабеля горшков, тканей, ковров, амфор, шерсти, бутылей с вином, ящиков с копченой насухо кониной, ларей, набитых бусами, кольцами, браслетами и прочей утварью.

На персиянца трудились не только неутомимый помощник Абдур-ибн-Калым, но и толковые купцы, чьи товары скупил Торгаши и предложил работу. Главному же своему помощнику-земляку он сказал так:

– Человек слаб, ибо следует своим страстям и легко попадает в расставленные судьбой капканы. Человек силен, ибо даже в капкане у него есть хоть немного жизненного пространства. Уподобимся же юному дереву, которое в дремучем лесу стремится перерасти более старых родичей, мой дорогой Абдур! Я задумал то, чего не удавалось ни одному пленнику этой коварной деревни-базара. Мы скупим все!

Умник-учетчик по-своему оценил высокую цель хозяина. Он не услышал в словах Торгаши надежду. Купец надумал, что, подорвав саму суть Крупного Оптовища как вечного места для торга, он уничтожит древнее проклятье и освободит узников. Хитрый Абдур-ибн-Калым не заглядывал в стратегические дали, ему понравилась идея быть первым.

Оба персиянца взялись за исполнение плана с завидным рвением.

Однажды утром Торгаши-Керим проснулся хмурым и обеспокоенным.

– Не спеши, Абдур, – сказал он помощнику. – Сегодня начнем чуть позже. Я поведаю тебе о неприятном сновидении, кое встревожило мою душу.

Учетчик, уже одетый и готовый к торгам, поклонился и приготовился слушать.

Торгаши неторопливо умылся, накинул любимый, расшитый золотом халат, натянул атласные шальвары, обулся в сафьяновые сапоги. Затем персиянцы сели на ковре и выпили чаю.

Пухлые щеки и мясистый нос купца раскраснелись. На лбу выступил пот. Сказывалась полнота – Торгаши-Керим страдал одышкой.

Седоголовый Абдур следил за купцом черными хитрющими глазами, на лице учетчика отразилась тревога. Впрочем, Торгаши не был уверен, что чувства помощника искренни.

– Знай же, единственный мой друг и соплеменник, – торжественно начал купец, – нынче мне привиделся тяжелый сон из тех, в которые веришь, словно в явь. Я нашел себя в самом темном месте этого мира. Чернота была осязаемой, вязкой и втягивающей. Я понял, что тону в этом бесконечном мраке, хотя в то же время ощущал близкое присутствие стен. Ко всему все мое существо пробирал зной, будто за стеной бушевала геенна огненная. Удивительно, но мои глаза могли различать оттенки черноты, и я узрел перед собой дверь. «Открой!» – приказал мне глас, звучащий без звука. Я убоялся и помотал головой. Думается, хозяин гласа не привык к непослушанию. Меня обдало волной нового жара, и от воспоминания о предыдущем зное повеяло прохладой. Выйди из оазиса в полуденную пустыню, и ты поймешь мои ощущения.

Купец дождался кивка Абдура-ибн-Калыма и продолжил:

– Голос гремел все сильней: «Встань на мой путь! Я – тот, кому подвластна смешная ворожба, заклявшая твое узилище! Стань моим верным слугой, и я сделаю тебя повелителем тысяч!» На мгновение в чистые воды моих помыслов заплыла хищная рыба гордыни. Я шагнул к двери, коснулся ее рукой, но сейчас же отдернул, ибо тьму, сгустившуюся над моей душой, вспорол яркий луч совести. «Прости, неведомый и всесильный дэв, – сказал я, не открывая рта. – Видит небо, я далеко не праведник, только все же стараюсь водить свой караван дорогами истины». Ярость и пыл ответа чуть не сжег мое существо: «Ты жестоко раскаешься, раб! Изыди!» В тот же миг я очнулся в страшном смятении чувств, потный, будто работал в горячей шахте, и силился уснуть час или два. Сердце стучало, словно кузнечный молот, слезы текли из глаз. Я скорбел о милом Хусейнобаде и корил себя за страсть наживы…

Персиянцы смотрели друг на друга, потом Торгаши-Керим спросил:

– Правильно ли я отверг посулы и угрозы злобного дэва?

– Это просто сон, – улыбнулся тонколицый Абдур-ибн-Калым и уставился на свои ладони, покоящиеся на коленях. – Но ты поступил верно, хозяин.

 

Глава вторая,

в коей младший брат попадает в опасную трясину, а старшему достается куда круче

Демобилизованный ефрейтор Егор Васильевич Емельянов невзирая на исполинскую силищу и многочисленные победы над супостатами, все же был еще пацан пацаном. Настоящий мужчина, если уж признаться откровенно, в душе остается мальчиком до самой пенсии.

До расставания Егор плыл, куда потянет Иван, сейчас настало время самостоятельных решений. Ефрейтор отнюдь не был безмозглым хвостом Старшого, просто именно в этом мире брат ориентировался и поступал значительно успешнее, чем он.

Двигаясь на юго-восток, Егор миновал пару деревень, перебрался вброд через несколько речушек. На дорогу до Отрезанского княжества парень потратил три дня. Погода была по-прежнему жаркой, но по ночам ефрейтору, как и Старшому, добрую службу служил плащ из куницы. В отличие от Ивана Емельянов-младший не боялся спать в лесу, потому что его охранял неутомимый Колобок, готовый разбудить при первых признаках опасности.

От Хлеборобота вообще была сплошная радость: он и сигнализацией служил, и скуку развеивал разговорами да побасенками.

В Отрезанском княжестве сначала царило лиственное редколесье, потом начался густой бор, соответствующий российской Мещере. Впрочем, Егор этой подробности не знал. Наткнувшись на затерянную в лесах охотничью деревеньку, жители которой ходили на пушного зверя, оленя и дичь, ефрейтор уточнил дорогу к болотам. Мужики-добытчики посмотрели на гостя как на слабоумного, но промолчали.

– Я Ерепня ищу, – виновато пояснил Егор, прочитав в глазах охотников свой диагноз.

– Чур меня, чур! – призвали в помощь пращуров мужики и поспешили скрыться в домах.

Пожав здоровенными плечами, дембель поехал дальше.

Углубившись в дебри, он чуть не переломал ноги кобылке-тяжеловозу. Здесь же встретил медведя.

Зверь сидел совсем как человек, сгорбившись и положив переднюю лапу на колено задней. Вид у него был удрученный и растерянный, будто он думал: «Ну что за осень такая? Где зима-то?»

Увидев конника, медведь нехотя поднялся.

Егор не заробел. Он полностью восстановил силы после болезни, в чем убеждался каждое утро, занимаясь гимнастикой. Фактически парень был абсолютно уверен, что поборет огромного медведя и не вспотеет. Лошадь прянула ушами, но, почуяв спокойствие наездника, решила не дергаться.

Несколько секунд ефрейтор и зверь глядели друг другу в глаза. Потом мишка махнул лапой, дескать, а ну тебя, и ушел куда-то за бурелом.

– И почему это животные разумнее человека? – Емельянов-младший усмехнулся, вспомнив, что в похожей ситуации многие люди почему-то норовили втянуть его в драку.

К вечеру четвертого дня начались болота. Егор объезжал озерца и камышовые заросли, гадая, где можно найти пресловутого Ерепня.

Воображение рисовало этакого замшелого лешего, похожего на обрубок дубового ствола, с ветками-руками да корнями-ножищами. Настораживало имя. Видимо, Ерепень слыл любителем повыпендриваться и посвоевольничать. С таким не забалуешь. Лешие ведь способны и заморочить, заблудить путника.

– На самом деле лешака можно вызвать, – поделился знаниями Колобок. – Покричи его, только повежливее.

Дембель принялся орать, все яснее понимая, что ищет иголку в стоге сена. Не дожидаясь темноты, разбил лагерь в сухом пролеске.

Неестественное потепление, вызванное Злодием Худичем, свело природу с ума. Ноябрьские комары роились вокруг Егорова костра, в лицо лез наглый гнус, а в ближайшем затянутом тиной пруду квакали сотни лягушек, вошедшие в неурочный брачный период.

Флегматичная каурка обмахивалась длинным хвостом и жалась ближе к дыму, хотя и чихала. Колобок рекомендовал найти полыни и бросить в костер. Дембель осмотрел окрестности. Полыни не было. Зато перед самым закатом подул ветер, и мошкару с комарьем прибило к траве.

Егор отправился к озерцу умыться и случайно услышал голос. Кто-то рассказывал сказку:

– Жила-была принцесса-лягушка в грязном болоте. И захотела она замуж. Вышла в чисто поле, выстрелила из лука. Попала стрела к Ивану-царевичу. «Женись на мне, Иван-царевич! – И прыг ему на руки. – Дай-ка я тебя поцелую». Поцеловались, закрутило их, ударился Иван-царевич оземь и обернулся царевичем-лягухом. И жили они недолго и несчастливо, зато быстро отмучались в один день. Жаба задавила.

Аккуратно раздвинув сухостой, парень увидел большую лягушку, сидевшую на камне. Перед ней из мутной воды торчали мордашки головастиков. Мелюзга заметила дембеля и ринулась на глубину. Рассказчица повернулась к Егору, возмущенно квакнула: «Подслушивать нехорошо!» – и бултыхнулась в воду.

Наверное, она долго тренировалась, потому что поднятые ею обильные брызги прилетели точно в лицо воронежца. Оставалось лишь утереться.

– Отрыв башки, – прокомментировал Егор.

Утром парню повезло. За следующим прудом обнаружилась старая дорога. На высохшем дереве висел полуистлевший указатель: «До Ерепня рукой подать».

Через полчаса дорога исчезла, уступив место болоту. Ефрейтор направил тяжеловоза в воду. Было неглубоко. Добравшись до ряда криво торчащих деревьев-гнилушек, Егор очутился на большой почти сухой поляне, в центре которой было круглое озерцо, где цвели поразительной красоты лилии. Здоровенные, пахучие, они качались без всякого ветра. Ефрейтор спрыгнул с лошади, дотянулся до ближайшего бутона, тот ответил тихим звоном. С фиолетовых лепестков поднялась какая-то пудра и осела на воду.

Аромат успокаивал, захотелось посидеть на бережку, но парень решил не терять времени даром и двинулся вперед. Он продрался сквозь старый камыш, ведя тяжеловоза под уздцы, и попал на затопленное пространство. Было по щиколотку. Не желая топтаться по воде, Егор раздраженно проговорил:

– И где же искать этого Ерепня?

На поверхности болотной жижи появился пузырек воздуха, стал расти, вымахав до полусферы метрового радиуса. Ефрейтор Емеля увидел в мутной пленке свое расплывчатое отражение, а затем пузырь лопнул, забрызгав форму и лицо Егора.

Стерев торфяную грязь рукавом, дембель узрел на поверхности болота компьютер. Простой, бытовой. Монитор на десктопе. Ни клавиатуры, ни мыши. Коричневая жижа стекала с него вязкими волнами. Из всех щелей сочилась рыжая вода.

Когда монитор мигнул и на нем проступила картинка, Емельянов-младший ошалел полностью. Брови, глаза, острый нос, рот… Схематичный лик, похожий на смайлик или детский рисунок.

Лик ожил – демонически нахмурил брови, прищурился, уголки черточки-рта загнулись вниз.

– Гмык-гмык, буль-буль! – услышал Егор.

Потом из решеток, находящихся на передней панели монитора, выплеснулась вода, еще раз булькнуло, и зазвучал скрипучий механический голос, не скрывающий раздражения:

– Чего тебе, человече? Почто потревожил?

– Ерепня ищу. – Обалдевший дембель не сразу понял, насколько абсурдно выглядит со стороны разговор с болотным компьютером.

– На кой он тебе?

– Помощь требуется.

– Нажми эф-один, – сказал компьютер, и смайлик на мониторе заулыбался.

– Очень смешно, – буркнул Егор.

– Ладно, не дуйся, здоровяк. Я и есть Ерепень. А если совсем правильно, то Ерепентиум Первый.

Ефрейтор чуть не сел в камыш:

– Так ты что, из России?! Ну, из нашего мира, да? Как же ты тут очутился?

– Меня лешак похитил, – проскрипел Ерепентиум. – Они большие мастера красть были, лешие эти.

Егор принялся оглядываться:

– А сейчас они где?

– Извели их. За всякие опасные вещи из нашего мира. Мой-то до последнего меня прятал. Я тогда еще неразумный был. Камень на сто шестьдесят шесть мегагерц, винт на двадцать гигов. Монитор семнадцать дюймов, как видишь.

Емельянов-младший оценил некогда серый, а ныне грязного зеленого цвета ящик, показывающий «лицо» Ерепентиума. «Как эта рухлядь работает?» – в который раз удивился дембель.

– Люди добрались до лешего на этой поляне, – продолжил компьютер. – Три предательские заговоренные стрелы в спину. Он накрыл меня своим телом и утопил. Трудно поверить, но его живительная сила передалась мне. Я обрел волю.

«Полный дурдом, – постановил Егор. – Он не заржавел, где-то берет энергию и болтает как живой… Наверное, цветочки с предыдущей поляны все-таки галлюциногенные».

– Цветочки ни при чем, – заверил Ерепентиум, заставив дембеля содрогнуться. – Тор-р-р-р-р-р-р-р-р-р…

– Завис, – разочарованно констатировал парень.

Компьютер погасил монитор, крякнул, потом пикнул динамиком и пошла загрузка. Через три минуты, за которые дембель успел помолиться всем компьютерным богам о спасении души болотного ЭВМ, вновь зажглась схематичная мордашка.

– Кхе, бывает. Потому и Ерепентиум. На чем я остановился?.. – Здесь отчетливо похрустел жесткий диск. – Вот. История событий… Да, цветочки ни при чем. Меня торф от ржавчины спас, недаром после войны через многие десятки лет в болотах находят идеально сохранившееся оружие. А я-то и вовсе магическая сущность. Из природы энергию беру, так и существую. Вон, как твой сфероидный спутник.

– Ты и мысли читаешь? – прошептал ефрейтор Емеля, подумав: «Песец мозгам, я сбрендил».

Монитор подмигнул, и вместо большого лица-смайлика появилась надпись: «Песец мозгам, я сбрендил».

Колобок захихикал, Егор внутренне запаниковал: кому хочется, чтобы копались в его мыслях? – а Ерепентиум строго произнес:

– Нет, непечатные мысли я показывать не буду. Да и не мысли это были. Так, вопли.

Экран снова улыбнулся. Дембель постарался успокоиться, но в голове постоянно вспыхивали гениальные вопросы «Как же это?!» и «Ну, ни хрена же себе, а?».

– Природа, мужичок, – штука уникальная. Вокруг нас с тобой сплошные живительные токи, соки и прочие потоки. Все в этой жизни соткано из информации. На мне скончался один из последних леших. Матрица его знаний волшебным образом прописалась в моей памяти. Я осознал себя личностью. Мне стало тесно, я научился запасать информацию в корнях деревьев, в системах, которые образуются дерном, во льду, когда он есть. Я даже в торфе могу формировать ячейки.

– Одиноко, поди? – предположил ефрейтор.

– Как писал поэт, не ржавею, не скриплю, не плачу, – ответил Ерепентиум, заметно смягчаясь.

Воронежец вдруг загорелся надеждой:

– А связи с домом нету?

– У меня, представь себе, со всем миром связь. Не сразу, конечно, установилась. Как-никак, встроенный модем, только с оборванными проводами. Я про него и забыл, а через тридцать лет и три года вдруг, чу! – знание ко мне стало поступать извне. По проводу, в болотную тину опущенному. Стали мне весточки небумажные, а электронные слетаться со всех концов неведомого мира. Писали много. Люди разные, интересные: Дион, Ларссон, Круз, Джон Дик, Арабелла Админ, Клавдия Почечуйгород. Чаще неведому виагру предлагали, кто-то звал изучать американский английский язык, покупать жилье в Москве, а то и самому рассылками заняться. Ну, я всем отвечал честь по чести, благодарил, вежливо отказывался… Общение, оно ж и железяке приятственно. Потом пришла анонимная аглицкая депеша «Прочитай меня», а в ней хворь поганая!

«Вирус», – смекнул Егор.

– Проболел я год, не меньше. Вызвал бобра, он отгрыз провод. Осталась мне связь внутри Эрэфии и иногда за ее пределами. С Бояндексом беседуем. Он как бы мой антипод. Я ожившая машина, а он омашиненный живчик.

Увальню-ефрейтору подумалось, что всякий одинокий человек и даже прибор, если его посетят, болтает без умолку, ибо накопилось.

– Ты прав, извини, – осекся Ерепентиум, и парню сделалось стыдно.

– Это ты прости. Я не догоняю, как можно вызвать бобра и прочее…

– Ну, ты меня умиляешь! – В скрипе голосового генератора послышалась усмешка. – Вам, людям, свойственна иррациональная вера в чудеса и гибкость психологической подстройки. Прими правила игры. Ты в волшебном мире. Здесь все живое связано незримыми каналами. Слыхал когда-нибудь об амазонском лесе?

– Ну, есть такой.

– «Ну, есть такой», – передразнил компьютер. – Амазонский лес, по некоторым исследованиям, является единым сверхорганизмом. Так это или нет, я не знаю. Но то, что вокруг нас с тобой, – точно единый сверхорганизм. Я это изучил изнутри. Здесь все взаимосвязано – от жука, который сейчас ползет по твоей левой штанине, до Рарожича, разговаривающего с княгиней Василисой.

Егор оторвал взгляд от черного усача, деловито взбирающегося по его ноге, и выдохнул:

– Так ты и про Рарожича знаешь?!

– Я много о чем знаю. И на твой мысленный вопрос о брате тоже могу ответить: все у него хорошо. Он повидался с Баюном, теперь скачет на юг. Теперь давай обсудим то, за чем ты пришел.

– Мне эти… молодильные яблоки надо.

– Молотильные?

– Угу, холодильные, блин, – съязвил дембель. – Молодильные. С омолаживающим эффектом.

– Есть и такие под луной, – поэтично ответил компьютер. – А почему я тебе должен пособлять?

– Я пытаюсь домой вернуться, – жалобно сказал Егор.

– Это туда, где моих братьев используют в качестве бездушных счетных машинок?

«Ну вот, ерепениться начинает, – подумал парень. – Чем бы его пронять?»

– Ничем ты меня не проймешь, бугай, – продолжил брюзжать компьютер, и дембель треснул себя по голове за неудачные мысли.

Последний жест Емельянова-младшего рассмешил Ерепентиума.

– Помогло?

– Был бы ты живым, я бы тебе в дыню врезал, – ровным голосом заявил воронежец.

– А я и есть живой, невежа! – Нейтрально-грязный экран покраснел, приняв разъяренное выражение смайлика. Из скобочки-рта выросли зубки. Десктоп затрясло.

Из сырой земли выскользнула пара корней и ловко оплела ноги Егора. Еще несколько плетей вылезли и замерли, словно кобры, готовящиеся к смертельному броску. Дембель порядком сдрейфил: это не с человеком или чудищем бороться. Лошадка почувствовала боязнь хозяина и отступила от кромки воды. Чтобы не сесть на мокрый мшаник, пришлось отпустить уздцы. Каурка скрылась за камышами, увозя молчуна Хлеборобота.

Тем временем Ерепентиум распалялся, доказывая, что лешие были ребятами поганенькими:

– Неблагодарный белковый юзер! Чтоб тебе пусто было! Чтоб у тебя FAT слетел! Был бы ты вежливым, я бы тебе запросто поведал бы, мол, растет у нас, в Отрезанском княжестве, на самом его юге, чудесный яблоневый сад. Так нет же, мы царь зверей, венец интеллектуального развития, растудыть тебя в com-порт! И неважно, что сад охраняет женщина-богатырша. Ты ее все равно никогда не увидишь, ибо тут, в торфяничке, и останешься! Прощайся с ж-ж-ж-ж-ж-ж…

Стоило Ерепентиуму зависнуть, и корни, которые уже начали тянуть сопротивлявшегося Егора в мягкую землю, остановились, замерли, словно испугавшиеся змеи. Ефрейтор рванул что есть силы ногу, обрывая обвившее ее древесное щупальце, потом высвободил вторую.

Выскочив из камыша, парень запрыгнул на тяжеловоза сзади, как на гимнастического коня, чуть не превратив Колобка в оладышек. Стукнул каблуками в крутые лошадиные бока:

– Выноси, каурая!

Тяжеловоз стартанул с энтузиазмом скаковой кобылы. Комья торфа и брызги подлетали выше головы Егора, он свистел, то и дело оглядываясь, не опомнился ли злобный Ерепентиум.

Через две минуты начался кромешный ад. Ветви редких деревьев норовили зацепить и сбросить седока. Корневища, угрями выныривавшие из жижи, ловили мохнатые ноги лошади. Живность – от птиц до последних гадюк да ужей – кинулась наперехват.

– Твою ма-а-ать!!! – вопил ефрейтор Емеля, Колобок тоже верещал нечто некультурное.

Отмахиваясь саблей от бесстрашно кидающихся на голову сычей и куликов, Емельянов-младший ухитрялся отхватывать особо толстые корни, тянувшиеся к ногам тяжеловоза.

Потом лошадь провалилась по шею в воду, но, на счастье ефрейтора, это была не трясина. Здесь пришлось отбиваться от назойливых змей. Одна куснула-таки парня в бок. По желтому «воротнику» на шее Егор понял, что это был уж.

Каурка выбралась на твердый участок, гонка возобновилась. Несколько раз воронежец чуть не вылетел из седла, однако сегодня ему чертовски везло.

Через полкилометра болотные атаки на улепетывавшего дембеля ослабли, еще через сотню метров ад прекратился вовсе. Емельянов-младший предпочел не останавливаться.

Когда же, проскакав мокрым и грязным около часа, он сделал привал, то первым делом нащупал золотой ключ в нагрудном кармане и прошептал:

– А ведь пруха!

Потом были костер, растирания, бег, приведение лошади в порядок и обильная трапеза, подчистившая почти весь запас.

Каравай, к которому грязь, похоже, не липла в принципе, задумчиво катался окрест, потом нарисовался к костру и глубокомысленно изрек:

– И почему это все мерзавцы сначала расскажут, что делать, а уже после приступают к убиению врага?

– А ты чего это при Ерепентиуме как в рот воды набрал? – поинтересовался Егор.

– Мы с ним без слов общались, – пояснил Колобок. – Потрясающая сущность! Он укоренился в Яви, пронизав все ее слои. Этим Ерепень напоминает легендарное Мировое Дерево, коему поклоняются или поклонялись раньше все народы. Что бы ни произошло – он обязательный свидетель. Вот чего я действительно не понимаю, так это того, как он запоминает все подряд в таких объемах. Считай, он получает ежемгновенные слепки всего мира. Где он их хранит? Загадка!

– Ну, архивирует, наверное. – Ефрейтора не слишком занимал информационный парадокс Ерепентиума.

– Хорошо, что он может бузить только у себя дома, – разглагольствовал Хлеборобот. – Иначе не ушли бы.

Тут каравай, естественно, был прав.

* * *

Старший сержант Иван Васильевич Емельянов четко следовал инструкциям Баюна и держал курс на юго-запад. Пару дней он ехал абсолютно без приключений, благо кругом был дремучий лес. Ни зверье, ни люди не докучали витязю, лишь погодка слегка испортилась – небо стало заволакивать облачной пеленой.

Дембель прикинул, и у него получилось, что погода меняется вполне логично. Неестественная жара привела к большим испарениям речных и озерных вод, влага стала скапливаться над землей, вот тебе и дымка. Если Иван что-то понимал в природоведении, то вскоре следовало ожидать дождей.

Пока же стало чуть прохладнее, но температура стояла воистину летняя.

Скучавший Старшой то и дело включал радио. Правда, он не мог долго выдерживать напор маразма, исторгавшегося из громкоговорителя.

– В эфире – программа «Скандалы недели», – провопил противный голос, то ли мужской, то ли женский. – Слушайте в сегодняшней передаче. Дед Мазай и зайцы. Интервью с самым пожилым рязанским кондуктором. – Здесь коротко бабахнула музыка. – Роман Чукчелович натер кровавые мозоли, пересчитывая свое состояние для журнала «Форбс». – Снова жахнула фанфарная отбивка. – Смех сквозь слезы. Проблемы сидения на канцелярской кнопке. – Врезало очередное «Па-бам!!!». – И, наконец, согласно опросам, большинство секретарш до сих пор путают понятия IQ и ICQ.

Слушать этот бред в подробностях Ивану не захотелось.

Иной раз в неведомой студии случалось интервью:

– У нас в гостях Петр Иванович Бабло… Знали бы вы, дорогие слушатели, сколько ему пришлось отстегнуть нам своих тезок, чтобы попасть в эфир!.. Петр Иванович, скажите…

Дембель выключал приемник, не дожидаясь разговора.

Но чаще всего радио транслировало песни. Их было много, одна глупей другой, и Старшой с ужасом заметил, что некоторые особо навязчивые мелодии и слова принялись крутиться в его голове, как их ни прогоняй.

Верхом маразма стал услышанный парнем кусок концерта по заявкам:

– Егор Емельянов передает близнецу Ивану пламенный привет и в знак того, что у него все нормально, просит нас поставить песню «Ништяк, браток».

Ни Старшой, ни ефрейтор не являлись фанатами шансона, и Иван серьезно обеспокоился: не попал ли младший в очередную каталажку? Впрочем, песня оказалась оптимистической.

Удручало полнейшее непопадание откровений радио в ход событий. Дембель постоянно вспоминал о сожженной газете, которая помогала ему пророчествами. «Альпинист» упорно не шел на сотрудничество. Воронежец почти уверился в бесполезности приемника, но не торопился выкидывать сумасшедший прибор.

Если в начале путешествия Иван спал вполглаза, опасаясь ночного нападения, то день ото дня он проявлял все большую беспечность. Да и можно ли все время быть начеку? Свежайший ароматный воздух способствовал здоровому глубокому сну.

Однажды ночью такой сон был нарушен громким сообщением:

– Экстренная новость! Криминальный беспредел продолжается. Наскоро спрятанное жирное тело обнаружено в утесах! Повторяем…

Старшой вскочил на ноги раньше, чем проснулся. Откуда вещает тревожный баритон?! Ответ обескураживал: из-за походного мешка, где вечером Иван оставил радио.

Оно работало! Оно предупреждало об опасности!

– Буря? – пробормотал дембель. – Скоро грянет буря?

Кругом было тихо, пламя костра поднималось строго вверх. Никаких порывов. Небо темное, но без предчувствия дождя.

Жеребец, привязанный чуть в стороне от стоянки, всхрапнул и затопал копытами. Старшой наклонился, вынул из-под мехового плаща прихваченную из Мозгвы сабельку. Она была не такая богатая, как подаренная Торгаши-Керимом Егору, так ведь не на конкурс красоты выбиралась…

– Положь оружие, витязь, – донесся из темноты твердый негромкий голос, делая долгие паузы между словами. – У нас тут лук.

«Не один, значит. Черт, маячу тут, как дурак, на свету», – с досадой подумал Иван, бросая саблю на плащ.

– Ты к костру-то присаживайся, да чтоб руки видать было, – продолжал командовать голос, и в долгой расстановке фраз чудился некий акцент.

– Да ладно, выходи, я мирный, – хмуро сказал Старшой, опускаясь перед огнем.

– Ага, сей же час, ищи юродивого. – В ночи раздалось хихиканье. – Где второй-то?

– Какой второй? – не понял дембель, он был подавлен тем, что его застали врасплох.

– Ну, громкий такой. Явно не ты. Про утесы что-то.

Честно признаться, Иван находился в глубочайшем ступоре. Воронежец перепугался. Пожалуй, он впервые осознал, насколько он уязвим без Егора. Урок выдался жестоким – невидимый лучник мог запросто остановить путешествие Старшого на полдороги. Навсегда. А мы, как известно, все слишком молоды, чтобы умирать. Тем более столь бесславно, по беспечности.

– Это конь говорил, – на автомате соврал Иван.

– Издеваешься? – в вопросе прозвучало раздражение.

Парень почти ощутил, как в грудь впивается каленая стрела. В кровь попала солидная порция адреналина, и дембель очнулся:

– А что? Типичный богатырский скакун. Верный друг и советчик.

– Пусть что-нибудь скажет.

– Он тебе не попугай просто так болтать, – огрызнулся Старшой.

– Эй, конь! Будешь молчать, я твоего хозяина застрелю.

Жеребец вновь всхрапнул, чувствуя на себе внимание чужака. Тот истолковал реакцию скакуна по-своему:

– Не очень-то вы дружны, как я посмотрю.

– Случается, что ссоримся, – пожал плечами Иван.

– Ты кто таков есть-то?

– А ты?

– Хм, у кого лук?

– А у кого доблесть в глаза врага глядеть? – произнес дембель и удивленно подумал: «Во я отмочил!»

– Борзо, но справедливо, – согласился голос.

На свет костра выступили трое: человек с луком, одетый побогаче пары детин, стоявших по сторонам. Лучнику было лет тридцать. Одевался он в кожаные штаны да рубаху с нашитыми медными пластинами. На покрытом затейливым узором поясе висел меч. Лицо незнакомца было угловатым, тонким, белобрысые волосы беспорядочно топорщились.

Здоровяки помахивали топорами и буквально пожирали Ивана черными бешеными глазами. Одежда была похожа на боевые шмотки лучника, но пластины выглядели хуже. Ни чеканки, ни узорочья. На головах – рогатые шлемы. Из-под них вились темные лохмы.

«Викинги?!» – обалдел Старшой.

Визитеры тоже оценили воронежца. Дембельская форма произвела должное впечатление.

– Так кто ты? – переспросил белобрысый.

Вдохновленный страхом парень среагировал мгновенно:

– Я – князь Иван… Задольский.

Очень кстати на ум пришел заброшенный край, откуда начались здешние мытарства Емельяновых. Там сроду не было княжеств, потому что место считалось диким, а то и гиблым.

После объявления титула во взглядах викингов существенно добавилось уважения. Белобрысый глянул на спутников, повернувшись к Старшому в профиль. Дембель засек странную форму уха – оно чуть заострялось в верхней части. «Эльф?!» – мысленно воскликнул Иван.

– Отчего же высокородный конунг путешествует в одиночестве? – поинтересовался настырный лучник.

– Охотился и заблудился, – не моргнув глазом, выдал распространенную сказочную версию парень.

Как ни странно, эта глупость вполне удовлетворила северян.

– Я – Эльфенсон Патлатый, младший конунг всех кочеврягов. Как ты понимаешь, предок моего рода – сам Слондр Стриженый.

Старшой припомнил, что Слондр являлся одним из двух легендарных основателей Тянитолкаева. Тамошняя Партия слонов назвалась тоже в честь Стриженого конунга. Кочевряги слыли суровыми воинами и жестокими морскими грабителями. Свидание с остроухим потомком Слондра ничего приятного не сулило.

Эльфенсон подтвердил худшие опасения Ивана:

– Раз ты один, конунг далекого Задолья, а нас трое, то, по законам вольных кочеврягов, твое скудное имущество переходит к нам. Ты можешь оказать нам сопротивление, тогда мне все-таки придется поупражняться в стрельбе из лука. Выбирай: глупая доблесть или мудрая трусость?

Здоровяки лыбились, демонстрируя щербатые оскалы. Белобрысый тоже был доволен собой.

– А сами-то вы что тут делаете? – спросил Старшой, чтобы потянуть время.

– Охотимся. Неподалеку река, где нас ждет струг. Хочешь стать нашим гостем? Клянусь Иггдрасилем, за тебя щедро заплатят на невольничьем рынке.

Троица расхохоталась.

– Ты поступаешь несправедливо, – промолвил дембель, ощущая несвойственную ему ярость. В эти мгновения Эльфенсон Патлатый стал первейшим врагом Ивана.

– Эх, людишки Эрэфии, – покровительственно протянул конунг. – Привыкли взывать к своей Правде. А Правда проста: тот прав, кто сильнее. Саблю тоже отдашь.

– Забирайте, – сказал дембель, отступая от костра.

Один из громил собрал его вещи, второй взвалил седло на гнедка, белобрысый плюнул себе под ноги:

– Ты плохой конунг. За говорящего коня я бы дрался до смерти.

Грабители скрылись в темноте.

Воронежец осмотрел полянку. Ни коня, ни плаща, ни сабли, ни мешка с припасами, картой да деньгами. Лишь сумасшедший «Альпинист», не замеченный кочеврягом-верзилой.

– Да я богач, – пробормотал опозоренный парень.

В следующий миг им овладела нечеловеческая ярость. Блондинчик обязательно будет наказан. Позже, конечно. Сейчас важно закончить миссию по сбору ингредиентов.

Как же легко три дикаря-северянина грабанули посрамителя Злодия Худича, победителя Соловья-разбойника, грозу всех дев! Стыд, конечно, не дым, но глаза почему-то слезились.

Самопровозглашенный князь Иван Задольский просидел до утра, подкладывая в костер ветки. Когда небо начало светлеть, Старшой подхватил ненавистное радио и отправился в Дверь.

* * *

Несколько дней из головы Абдур-ибн-Калыма не шел рассказ хозяина о сновидении.

Учетчик и советник купца не меньше Торгаши-Керима хотел освободиться из коварного Крупного Оптовища. Хотя, казалось бы, зачем?

К неполным шестидесяти у него не было семьи. В юности, когда он поступил на службу к отцу Торгаши, учетчик женился, но вскоре прогнал жену, ибо ее женский разум пребывал в садах беспечности, а ненасытные щупальца праздных желаний выуживали динарии из кошелька Абдура с непростительной скоростью.

Он призвал супругу обуть скромные туфли рачительности, на что получил ответ: «Я выходила за помощника купца не для того, чтобы вести быт дервиша». Учетчик вспыхнул: «Отправляйся в дом отца!»

С тех пор Абдур-ибн-Калым не искал спутниц жизни, предпочитая изредка наведываться к порочным женщинам. К тем, что подешевле.

В родном Хусейнобаде помощника купца ждал большой богатый дом и немаленькое богатство, за которым следовало присматривать. Абдур испытывал подлинные страдания, когда оставлял столицу Персиянии на несколько месяцев, ведь с накопленным состоянием могло произойти недоброе.

Интересно, что учетчик не стремился отделиться от Торгаши и начать свое дело. Во-первых, лучше синица в руках, тем более весьма жирная синица. Во-вторых, ему не нравились риск и необходимость совершать затраты. Когда ты работаешь на хозяина, все расходы несет он.

Трудно объяснить, каким образом такая мелочная скупость ослепляет вовсе не глупых людей. Остается лишь смириться с этим фактом.

Абдур-ибн-Калым, изнывающий от невозможности вернуться в Хусейнобад к своим динариям, каждый вечер прикидывал, что он ответил бы черному духу из сна Торгаши-Керима, и неизменно приходил к выводу: «Я бы поторговался».

И судьба дала учетчику шанс. В душную ночь, когда не спасали открытые настежь окна, помощник купца долго ворочался без сна и, стоило ему провалиться в дрему, очутился в месте, где царила кромешная тьма.

Здесь все было так, как описывал Торгаши-Керим. Жар Пекла, казалось, прожаривал потроха худого Абдура, седые волосы того и гляди могли вспыхнуть. Из-за двери раздался зов, и ликующий учетчик распахнул ее, не колеблясь ни секунды.

В проеме высился черный дэв со змеиным хвостом.

– Покорись моей воле, и я осыплю тебя златом, – пророкотало в голове персиянца.

Абдур-ибн-Калым потер потные руки:

– Хотелось бы уговориться точнее…

Дэв засмеялся, обдавая учетчика волнами адского жара:

– То речь не сосунка, а делового человека! Я сильно удивлюсь, если ты останешься разочарованным.

 

Глава третья,

в коей Егор ведет себя как отчаянный рыцарь, а Иван отдает последнее

Переночевав в лесу, Емельянов-младший и Колобок взяли курс на юг.

Егор, качаясь в седле каурки, вспоминал свой сегодняшний сон.

А снилась ему армия. Капитан Барсуков, человек мифической тупости (какое подразделение обходится без этих ангелов мщения здравому смыслу?), проводил инструктаж на случай ядерной войны.

– Солдаты! Слушайте внимательно, потом буду спрашивать, – громыхал он, вышагивая утиной походкой в узком помещении, где находилась пресловутая «красная кнопка».

Егор никогда не был наяву в таком диспетчерском пункте, но воображение заполнило его сон мигающими огонечками, здоровенными пультами, обсыпанными тумблерами и кнопками, а также огромной, в целую стену, картой мира, наподобие той, что установлена в ЦУПе.

Что делал его взвод в совершенно засекреченном месте, ефрейтор не понимал. Да-с, простые охранники у «красной кнопки». Сон есть сон.

– Итак, мы находимся, ешта, практически на главном ядерном объекте страны. На острие, так сказать, Армагеддона. Здесь вы отдадите свой неоплатный долг Родине! – Капитан Барсуков остановился, вытащил из кармана замызганную бумажку. – Именно отсюда рядовые пишут письма домой вроде этого: «Дорогие папа и мама. Я живу хорошо, просто замечательно. А здоровье у меня неважное: то лапы ломит, то хвост отваливается», ну, и так далее.

Егору и его сослуживцам стало жутко. Лишь Иван беспечно глазел по сторонам. Емельянов-младший знал, что везучий хитрец обманет и радиацию.

Убрав трагическое письмо, капитан постучал холеным пальцем по большой красной кнопке, торчащей в центре пульта:

– Вот она, кнопусечка. Нажмешь ее – и пиндык Америке. Поэтому никогда ее что? Не нажимайте!

Стоило Барсукову коснуться запретной кнопки, и карта ожила. За Уральскими горами вспыхнул красный огонек, замигал и с медленной неотвратимостью стал двигаться над Россией, вторгся на территорию Европы, вальяжно пересек Атлантику и ярким салютом разлетелся над Соединенными Штатами Америки.

Желтая территория США побледнела и уступила место синей глади мирового океана.

Все это время командир нес наставительную околесицу, испытывая явное вдохновение.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться! – помимо воли вырвалось у Егора.

На одутловатом щетинистом лице Барсукова проступило адское недовольство:

– Ну, ешта!

– А что у вас с картой?

Командир обернулся и аж присел:

– Е-мое! Хрен с ней, с картой. Вот что теперь с Америкой?

На этом трагическом для миллионов штатовцев моменте сон Егора оборвался. Теперь, рассекая утренний туман мужественным лицом, ефрейтор думал о доме. Армейские грезы неумолимо напомнили о том, что в Воронеже ждет мать…

– Не кручинься, богатырь! – подбодрил его Хлеборобот. – Мы от Ерепня ушли, а от остальных врагов и подавно укатимся.

Болтовня Колобка утешала слабо, дембель несколько часов предавался упадническим настроениям, благо погодка способствовала. Пасмурное небо с низко висящим маревом, густой, пахнущий застоялой водой туман… Дорога, на которую выбрался тяжеловоз, терялась в молочном паре уже через десяток метров. Тишина стояла непередаваемая – ни тебе птиц, ни людей.

Лишь к полудню подул слабый ветер и туман чуть-чуть поредел. Еще через час вдалеке замаячила столица княжества.

Во время оно, в дни Шайтан-орды, всяк кочевник, лезший на Мозгву, своим долгом почитал сжечь Отрезань. Она потому и Отрезань, что задумывалась как форпост, отрезающий басурмана от великого княжества Мозговского. Но разумность затеи, по древнему рассейскому обычаю, проиграла глупости воплощения. Собираемые на постройку каменной крепости средства успешно разворовывались, и вместо неприступных стен отрезанцы возводили деревянный городище. Зато мостили центральные улицы булыжником и устраивали фонтаны не хуже бахчисарайских, да вот на второстепенных улицах безраздельно царила грязь с большими лужами. В дождливые сезоны Отрезань становилась подлинной рассейской Венецией.

Стыдно признавать, только первая стройка длилась около века, многократно прерывалась массовыми запоями зодчих да рабочих, недостачами из за хищений дерева, смертями ответственных лиц. Общее разгильдяйство достигало небывалого уровня, и криво сложенные башни рассыпались на бревна, поставленные на болотистом грунте строения давали осадку по самую крышу, в стенах обнаруживались щели ширины «проходи, гостем будешь».

Первая волна ордынцев почти не задержалась, спалив Отрезань до последней ложки, которая, естественно, тоже была деревянной. Стены и дома восстановили. Новую утварь выстругали. И так после каждого набега. Благо княжество всегда славилось отличными лесами.

Каждый здешний мужик носил за поясом топор, отчего остальные рассеяне звали отрезанцев косопузыми. Местные любили предаваться безделию пьянственному и ничегонеделанью праздному. Отношение к собственному городу сделало отрезанцев вечными временщиками. Зачем каждодневно трудиться, если завтра придет мангало-тартарин и спалит созданное? Мы уж лучше потом один раз поработаем, чем постоянно вкалывать.

Но сражались примерно, хотя и обречены были на неравный бой. Над вратами Отрезани по сей день висел щит с девизом: «Я-де Русь, потому что дерусь!»

Подъехавший к городу Егор оценил надпись по достоинству.

– Куды едешь? – спросил чахлый охранничек, поставленный к воротам, видимо, для проформы.

– Туда. – Ефрейтор Емеля махнул на юг, который был за Отрезанью.

– Проезжай. – Щуплый дядечка с копьем удовлетворился, даже не взглянув на Колобка.

Дембель попал за стену и обалдел от обилия того, что в наше время называется социальной рекламой, а чуть раньше именовалось пропагандой да наглядной агитацией. Большие щиты, висящие на домах и торчащие возле дорог, призывали, остерегали, сообщали, возмущались и совершали прочие сильные поступки:

«Люби свой город, и стар, и молод!»

«Не лузгай семечек прилюдно, не плюйся кожурой верблюдно!»

«Мангало-тартарин не пройдет!»

«Посольству Отрезани требуются грибы с глазами, а то на слово никто не верит».

«Пастух, береги огороды соседския. За козла – ответишь!»

«Хороший степняк – мертвый степняк».

«Задумки князя – победа Эрэфии!»

Был также указатель «В Мозгву! В Мозгву! Работать!», но еще больше впечатляла горящая синим пламенем надпись: «Прячьте лучины да кресала от отроков неразумных!»

Отрезанцы, а особенно дородные отрезанки, фланировали по улицам четко посредине, будто не было встречных прохожих. Когда же две такие барышни сходились, то дорогу уступала менее наглая, либо сторонились обе. Далее случался обязательный обмен репликами:

– Расшеперилась, кошелка!

– Дома сиди, жирдяйка!

Здесь не было принято спешить, и Егор измучился, еле-еле топчась по изрытым колеями улицам. В центре, где все замостили булыжником, движение более-менее оживало, но и тут следовало аккуратно объезжать практически никогда не пересыхающие лужи.

В центре города, только все равно как-то наособицу, возвышался кремль, окруженный крутым валом и деревянной стеной. Видимо, здешний князь рассчитывал удержать свой терем, даже если падет весь град. Либо прятался от граждан, некоторые из которых имели внешность отъявленных висельников, так что немудрено.

Зато девки были одна красивее другой, а третья и вовсе Мисс Вселенная.

Ефрейтору понравилось, что Отрезань оказалась весьма зеленым городом, если так можно говорить осенью. Повсюду стояли сады, вдоль улиц росли деревья, правда почти облетевшие.

Посреди этого медленно утопающего в бескрайнем тумане хоровода тополей, домов и прохожих случилось происшествие, вернувшее Егора к нормальному течению времени.

Впереди, метрах в пятидесяти, катилась бричка. Возница-бородач подгонял пару чалых пегих лошадок, пассажиркой сидела какая-то дамочка, ефрейтор не смог ее разглядеть из-за расстояния и тумана.

Вдруг из подворотни выскочили уже знакомые Емельянову-младшему мешочники. Теперь они действовали без свиста и улюлюканья, и на тихой безлюдной улочке это было идеальной тактикой.

В мгновение ока рядом с ямщиком очутились двое с кинжалами, еще пара разбойников заскочила к женщине, третья двойка остановила кобылок.

Егор подзадорил тяжеловоза и бросился на выручку незнакомке.

– Что случилось? – Колобок не видел происшедшего, мешали голова и шея лошадки.

– Сейчас здесь будет основательная драка с обязательным нанесением телесных повреждений различной степени тяжести, – пообещал дембель, вытягивая саблю из ножен.

– Чего?!

– Месилово!

Коты в мешках заметили скачущего к ним богатыря. В Егора полетели ножи. Один он отразил клинком, второй задел его плечо, еще два просто пролетели мимо. Сидевшие с пленницей бандиты привстали и метнули еще по ножу. На этот раз ефрейтор не смог отбить атаку, но, к ужасу разбойников, оба снаряда попросту отскочили от богатырской груди.

Нападавших взяла оторопь.

– Ходу, братцы! – крикнул главарь.

Лиходеи нырнули в подворотни, один из них потащил за собой дамочку за руку.

– Брось! Не до нее!

Мешочник исполнил команду буквально – оттолкнул пленницу, еле скатившуюся с брички и топавшую каблучками по мостовой. Девушка, – а подъезжающий Егор уже видел, что это не бабушка, – упала на камни, пачкая белое платье в грязи.

– Держи воров! – верещал на всю Отрезань Хлеборобот.

Холщовые коты растворились в темном тумане боковых улочек. Остались Егор, Колобок, плачущая на дороге девушка и бородатый извозчик на облучке. Мужик держался за бок, пальцы были испачканы в крови.

– Жив, борода? – спросил каравай.

– Кажись, просто царапнули.

Егор спешился, склонился над обиженной разбойниками девицей, стараясь не пялиться на стройные ножки, и даже поправил задравшееся платье.

Девушка отняла личико от ладошек, и ефрейтор Емеля мгновенно влюбился. Ну, точнее, не влюбился, а почувствовал некую болезненную страсть, кою очень часто испытывают молодые люди к очень красивым девушкам.

Огненно-рыжие волосы, приятное личико, веснушки, а возле рта – родинка. Егор потерялся в светлых, но на редкость глубоких глазах спасенной путницы, и лишь Колобок вернул дембеля в сознание:

– Не стой истуканом, помоги сударыне!

– А, черт! – спохватился ефрейтор и ловко поднял девушку на руки.

Она и охнуть не успела, потом спохватилась:

– Спасибо тебе, добрый молодец! Оборонил!

– Да я че, я ниче, – засмущался богатырь, ощущая, как горят его щеки. – Только я че-то не пойму, че им надо было?

Девица утерла рукавом последние слезы и кокетливо улыбнулась:

– Ты меня на ноги поставь, будь другом.

От смущения Егор чуть не уронил рыжую наземь. Поставил.

– Это ради виры, – подал голос извозчик. – Лихой люд измыслил подлое дело – воруют детей купеческих, а от родителей требуют денег. У нас за последнюю седмицу это, почитай, третье нападение было. Кабы не ты, витязь, пришлось бы Драгомилу Реализаровичу раскошелиться.

– Нишкни, балабол! – нахмурила светлые брови купеческая дочка. – Батюшка говорит: деньги – навоз, нынче нет, а завтра воз. А вот позора девичьего не обобралась бы, пока тятя из путешествия не вернулся бы! Как тебя зовут, спаситель ты мой могучий?

– Егор.

– А я Милонега. Странствуешь?

– Можно и так сказать. На юг еду.

– Тогда будь нашим гостем!

Ефрейтор прикинул, что ночевать все равно где-то надо, а уж если как-нибудь столковаться с Милонегой Драгомиловной, то вообще будет здорово. И купец очень кстати в отъезде.

– Только я завтра того, уеду.

– Жаль! – пылко воскликнула девушка, дотронулась до дембельского плеча, и Егора как током ударило. – Тебе у нас понравится.

«Многообещающе!» – отметил Емельянов-младший, похлопывая лежащий в кармане счастливый золотой ключ.

– А это кто? – Милонега заметила Колобка.

– Хлеборобот я, – буркнул каравай. – Я думал, вы обо мне и не вспомните, голубки. Воркуйте, воркуйте.

Колобок отвернулся. Повисла неловкая пауза.

– Поедемте скорей! – Девушка поднялась на цыпочки и чмокнула ефрейтора Емелю в щеку, отчего его бросило в жар.

Следуя за бричкой на тяжеловозе, Егор предвкушал нескучный вечер в обществе рыжей сударыни: «Кажись, сговорчивая… Надо же, уже целуется… Милонега Драгомиловна… Мало того, что милая два раза, так еще и перспективная нега в конце имени!»

Купеческая дочь всячески укрепляла уверенность дембеля в назревающем бурном романтическом приключении. Демонстрируя классический солнечный темперамент, девушка вертелась, осыпала парня бесконечными вопросами и щебетала, щебетала, щебетала:

– Вот подружки обзавидуются!.. А ты женатый? Вот здорово! Ты такой сильный, как они тебя испугались!.. Но ты же не страшный… Одежда потешная. Жаль, маменька в деревне. Хотя отчего же жаль? Наоборот! А не тот ли ты богатырь Егорий, который вместе с Иваном… Ты?! Вот так притча! Теперь я тебя никуда не отпущу! Точно говорю, девки будут локти кусать! Какой ты весь здоровенский! Неутомимый витязь, спаситель прекрасных дев…

Дом купца, конечно, не был княжеской хороминой или боярским теремом, но по богатству уступал им самую малость. Слуги подхватили раненого извозчика, увели на задний двор, ловкий парнишка принял у Егора кобылку, а Милонега крепко взяла дембеля за руку и потащила внутрь.

В сенях девушка прильнула к могучей груди ефрейтора.

– Отдохни, перекуси, в баньку сходи, а вечерком видно будет, – продышала купеческая дочка прямо в ухо Егору, снова лобызнула его в щеку и упорхнула, оставив гостя на попечение слуг.

Когда стемнело, к распаренному, нежащемуся на кровати дембелю пришла чернавка:

– Хозяйка очень ждет тебя, богатырь.

Может, тон сказанного или какой-то намек в словах заставил Егора ошалеть окончательно. «Очень ждет» звучало так призывно…

Чернавка проводила воронежца до двери и удалилась. Пришло время решительных действий. Весь день томившийся всяческими альковными фантазиями парень решил брать крепость прямым штурмом. Он скинул мягкие порты и рубаху, выданные слугами, и остался нагишом.

«Вот сейчас войду и скажу: „О, прекраснейшая из дев!“ и так далее», – подумал Егор, распахивая дверь.

– О, прекраснейшая… Издеваетесь, что ли?!

Милонега Драгомиловна была не одна. С ней стояли подружки. Четыре пары округлившихся глаз уставились на ефрейтора Емелю в костюме Адама.

– Везет тебе, Милка, – завистливо выдавила крайняя слева девка и убежала вон из светлицы.

Остальные предпочли просто отвернуться, но отчего-то не слишком торопились.

Красный как рак дембель выскользнул обратно в полутемный коридор.

В общем, Егор ночевал в одиночестве и уехал рано утром. Чернавка собрала еды в дорогу, а на вопрос о купеческой дочке сказала:

– Попрощаться не получится, богатырь. Милонега Драгомиловна ночует у подружки.

«Позорище-то какое, – сокрушался, качаясь в седле, Егор. – Просто отрыв башки. Ловелас хренов».

* * *

Родина кочевника – степь. Дом степняка – юрта или шатер. Пора в путь – разобрал, приехал на новое стойбище – собрал. В общем, где кинул пожитки, там и жилище.

Народная мудрость толкует юрту как символ мироздания. Когда разбираешь дом, наступает хаос. Установка юрты олицетворяет воссоздание гармонии и порядка. Поэтично и философски, однако. Если бы еще кочевники не были столь воинственны.

Тандыр-хану нравилось наблюдать за сборкой юрт. Вот нукеры бережно снимают с повозки и устанавливают столб – основание жилища, его опору. Вокруг возводится решетчатый остов, опирающийся на жерди, к столбу крепится круговое навершие, а там уж дело доходит до теплой кошмы.

Сегодня повелитель орды распорядился сделать двухдневную остановку на отдых. Хан был доволен: взяв несколько мелких городов и деревень, мангало-тартары собрали неплохую добычу. Часть стад и награбленные ценности уже отправили домой, в степи. То-то порадуются оставшиеся там сварливые жены. Слабая, растянутая внутренними раздорами Эрэфия обеспечит кочевому государству Тандыр-хана несколько лет сытости и процветания.

Но вождь не привык тешить себя сытным бытом, он не глупая баба, стремящаяся к теплой неге. Тандыр, всю жизнь проходивший в простых нарядах воина и пастуха, стремит свой мысленный взор дальше на Закат, туда, где суша рано или поздно сдается Последнему морю.

Великая степь перемелет слабых белолицых воинов, сделает самых глупых из них безропотными харачу, сильные станут наемными бойцами, идущими в бой первыми, а женщины сделаются рабынями и наложницами лучших мангало-тартар.

Каждую ночь Тандыр-хану снится черный господин, он утверждает: весь мир падет к ногам немолодого рыжеволосого кочевника, нужно лишь следовать за темным духом.

Хан отвлекся от дум, когда все юрты были уже установлены. Запылали костры, запахло жарящимся мясом. Эрэфийцы вырастили кочевникам жирную и вкусную скотину.

Вечером Тандыр прогулялся по лагерю, разбитому лучшим туменом. Его начальник Уминай-багатур сопровождал хана. Вождь гордился Уминаем, как отец гордится сыном, но темник был старшим сыном Полбеды-батыра – лучшего друга, кровного брата Тандыр-хана. Самому ему Вечное Небо подарило сыновей позже, и они, в силу младости, еще не ходили в походы. Уминай-багатур радовал сердце повелителя степи, в его тумене был установлен суровый порядок, а сам здоровяк снискал заслуженное уважение каждого воина.

У одного из костров собрались сотники. Они пили кумыс и слушали напевные сказания шамана. Степной ведун по обыкновению носил безрукавную шубу, вывернутую мехом наружу, а на шее гремели многочисленные обереги, отгоняющие злых духов.

Тандыр-хан чуть усмехнулся в жидкую бороду, ощущая, насколько слаб этот всклокоченный человечек по сравнению с темным Шайтаном, сулившим вождю мангало-тартар полную победу над миром. А было время, Тандыр прислушивался к глубокомысленному бормотанию этого шута и даже боялся слов, слетавших с тонких губ шамана. Небо ли говорило его устами? Сейчас хан уверился, что верхним богам нет дела до людского рода.

Шаман перебрал струны конских жил, звучный кильмандар запел раздольную степную песню.

– В самой сердцевине мира возвышается холм Кок-Тюбе, чье имя означает «Священная небесная Гора», – торжественно изрек шаман, не открывая глаз. – На его вершине растет могучий тополь Байтерек. Главное древо нашего мира ветвями обнимает небесный свод, а корни Байтерека пронизывают землю и пьют Нижние воды.

Узловатые пальцы пробежались по струнам более настойчиво, и мелодия зажурчала, словно упомянутые ведуном воды. Костер метал алые отсветы на лица замерших сотников. Тандыр-хан мысленно обратился к шаману: «Старайся, буйный. Пусть мои воины идут в бой вдохновленными».

Из темноты возник сухой жилистый Консер-батор, шепнул хану:

– Отойдем, хан-опора, есть хорошие новости.

Вождь с сожалением покинул костер, ведь в рассказе шамана вот-вот должен был появиться былинный багатур Чоногис, объединивший под своей рукой степь. Тандыр отождествлял себя с Чоногисом и оттого любил эту песнь.

Уединившись с Консер-батором в своем шатре, хан махнул, мол, говори.

– Мой тумен в двух переходах от малорассейской столицы, на третий день мы ее возьмем.

Войско Консера, выдвинувшееся раньше основных сил орды, уже несколько суток совершало ночные переходы, днем отсыпаясь. Охранные разъезды тщательно следили за тем, чтобы его не засекли случайные крестьяне или дозорные малорассеян. Такой способ передвижения всегда позволял застать противника врасплох. Не будет осечки и ныне.

– Хорошо, – улыбнулся вождь мангало-тартар. – Предай все огню, отправь обоз домой и иди к Тянитолкаеву. Я не думаю, что Эрэфия сможет собрать большое войско, однако дальновидному и Небо помогает, так ведь, друг мой Консер-батор?

– Воистину так, – с достоинством поклонился старый боевой товарищ.

Он встал и удалился.

Тандыр-хан посмотрел ему вслед и с горечью поймал себя на мысли, что завидует темнику. Они были ровесниками, но сухопарый Консер-батор сейчас сядет в седло, прихватит с собой пару заводных лошадей и будет скакать ночь и день, чтобы соединиться со своим туменом. Сам же властитель степи слишком обрюзг для таких гонок.

«Старость приходит к каждому по-разному, – вздохнул Тандыр. – Мои дела слишком велики и многочисленны, чтобы я старился, как простой пастух. Это неправильно».

Сама собой возникла идея спросить молодости у всемогущего Шайтана.

* * *

У ограбленного кочеврягами Ивана было полно имущества: бешеный «Альпинист» под мышкой, в правом кармане пара местных медяков да взятый у Лиха гребешок, а в левом злополучная «выдра» – универсальный ключ ото всех вагонных дверей. С него и начались злоключения близнецов Емельяновых. Дембель не раз порывался выкинуть «выдру» вместе с приемником, но что-то его сдерживало. Конечно, не чувство наподобие слепой скупости Абдура-ибн-Калыма. Просто жалко. Железнодорожная отмычка кармана не оттянет, а радио вроде бы стало проявлять функции сигнализации.

Заорало оно поздновато, но Иван справедливо рассудил, что вряд ли он смог умно распорядиться несколько большим временем, чем у него было. Вообще, горе-богатырь извлек массу уроков из ночной встречи с Эльфенсоном Патлатым и его не менее вихрастыми подручными. Сейчас же ему следовало довести начатое до конца.

Он дошел до деревеньки, где наколол одинокой старушке дровишек, за что получил не изысканный, зато сытный обед и подсказку, как быстрее добраться до Двери.

К вечеру армейский ботинок усталого, голодного и злого старшего сержанта Емельянова ступил на пыльную мостовую Двери.

Город со столь странным названием вообще не был обнесен крепостной стеной. На ум Ивану пришло словосочетание «двухэтажная деревня». Оно точно и исчерпывающе описывало Дверь.

В начинающихся сумерках кричали унылые зазывалы. Вся их реклама была кое-как зарифмована и качеством напоминала провинциальные ролики, расхваливающие товары и заведения любого современного города.

– Обходит разбойник, сторонится вор. Лишь честным открыт постоялый наш двор! – гордо взывала к правде дородная женщина, стоящая на крыльце гостевого дома.

– У нас вкусней, приди проверь! Не лезь в окно, пройдем-ка в «Дверь»! – скандировал парнишка возле харчевни, носящей название города.

– Заем, заклад, если не подфартило! Возьми деньжат у Мухаила! – эти гениальные стихи голосил изнуренный мальчонка с бутафорскими денежными мешками в руках.

Старшой глянул на радиоприемник, потом остановил зазывалу, спросил:

– И где найти твоего Мухаила?

– Рядом с княжьим теремом евонная хоромина, чудак-человек. Кто не знает Мухаила, будь он неладен!

Значит, в центре, смекнул Иван. Ломиться к местному ростовщику было поздно. Дембель пошел на постоялый двор, где потратил последние два гроша.

Перед сном он попробовал включить радио на расстоянии, но злополучная конструкция из пластмассы и металла осталась мертвой. «Ну и продам!» – укрепился в мысли парень.

Утром новоиспеченный бомж Емельянов проснулся в хлеву, где ему отвели уголок на сеновале. Гордость, естественно, была уязвлена, только супротив обстоятельств не попрешь – по оплате и апартаменты.

Намедни утомленный воронежец не рассмотрел город, поэтому, покинув гостиный двор, глазел на утреннюю Дверь, как баран на новые ворота.

Двухэтажный город утопал в вязком и влажном тумане. Влага оседала на желтых листьях деревьев и капала, словно дождь. Под каждым деревом темнели мокрые пятна. Несмотря на сонный туман, люди спешили по своим делам, торговцы открывали лавки, лоточники приставали к барышням, крестьяне пытались сбыть свежее молоко лодырям-горожанам. В считанные минуты пространства, залитые полупрозрачной пеленой, населил народ. Смутные фигуры, приближаясь к Ивану, обретали вполне конкретные очертания. Хмурый мясник, продавец булок, вымазанный в муке, девка-чернавка, двое башмачников, перекидывающих друг другу новый сапог, будто мяч, хитроглазый пострел-посыльный проходили мимо дембеля и вновь растворялись в водянистом мареве.

Прохлады не было, в мире все так же царил жар, просочившийся из Пекла.

Старшому наскучило рассматривать однотипные домишки и скудные подворья, он выспросил дорогу к княжьему терему и двинулся в центр Двери. Иван рассудил, что следует попытать счастья с Мухаилом, а уж затем идти к местному князю. Парень знал о своей славе победителя Злебога, но совершенно не представлял, как можно конвертировать ее в деньги.

По дороге выяснилось неожиданное: ростовщик Мухаил оказался в некотором роде градообразующим мужиком. На улице Иван услышал много нелестного в его адрес. Достаточно было того, что полное имя ростовщика звучало как Мухаил Гадцев сын.

– Да от тебя работы дождаться, как от Мухаила милостыни! – в сердцах воскликнул заказчик, выходящий из лавки скорняка.

– Гадцев меньше дерет! – неистовствовал покупатель, торгуясь с кузнецом.

Воронежскому дембелю оставалось лишь удивляться, насколько ненавидимым может быть человек, если его имя стало нарицательным.

На одной из площадей Емельянов-старший увидел помост, с которого давали представление уличные актеры. Сегодня там кривлялся единственный скоморох в колпаке да маске, вооруженный гудком. Следует заметить, что гудок представлял собой трехструнное подобие скрипки, по струнам которой играющий наяривал смычком. Дембель озадачился, ведь он с детства думал, что гудок – это дудка, но в небольшой толпе несколько раз восхищенно повторили:

– Гляди-тка, как гудит благолепно, озорник!

Скоморох, уперший инструмент в колено, ловко наигрывал простенькую задорную мелодию, привлекая к себе праздный люд. Когда же собралась изрядная толпа, шут отбросил смычок и стал щипать струны, имитируя вдохновенную игру на гуслях. Лицу он придал выражение одухотворенной торжественности, голосу – глубину былинного вдохновенного сказителя.

Пародия на былину пришлась людям по вкусу. Народ хохотал, бросал на помост медные денежки. Крепко сбитый скоморох проворно кланялся, попутно собирая улов.

Насладившись представлением, Иван побрел к дому ростовщика.

Хоромина Мухаила оказалась четырехэтажной и беспардонно возвышалась над скромным трехэтажным теремом князя. У здоровенной дубовой двери на завалинке сидел скучающего вида охранник вдвое крупнее Емельянова-младшего. Старшому стало интересно, где растят таких голиафов. Детина млел то ли от тепла, то ли от желания спать.

Иван подошел к входу.

– Куды? – лениво, через нижнюю губу спросил стражник, приоткрыв свиной глаз.

Увидав страдательное розовое око, Старшой определил, что детина мучается с похмелья.

– К Мухаилу, – ответил дембель.

– На кой?

– Денег взять.

– Все токмо брать. Хоть бы кто сам возвращать, – проворчал охранник. – А я потом ходи, выколачивай…

Из окна второго этажа высунулась плешивая голова с сизыми от щетины обвислыми щеками:

– Проси внутрь, Дубыня! Ты там поставлен не лясы точить. – Голова исчезла, но до Ивана долетело брюзгливое ворчание. – Дармоед, жрет, как бык, так еще и посетителей распугивает, бугай тупоголовый.

В узком коридоре дембеля встретил босой мальчишка. Он провел потенциального заемщика на второй этаж и впустил в комнату, где Старшого ждал Мухаил Гадцев сын.

Итак, он был плешивым мужиком пятидесяти двух лет, немного толстоватым, обрюзгшим и близоруко щурящимся. Черные с проседью брови непрерывно двигались, впрочем, как и все нервическое лицо ростовщика. Восточный наряд, расшитый блестящей нитью, придавал Мухаилу определенное сходство со знакомыми Ивану персиянцами.

– Добро пожаловать. – Хозяин улыбнулся приторной улыбкой сутенера.

– Здрасьте, – сказал дембель, подавая ростовщику руку.

Волосатая лапа Гадцева сына дрожала и изрядно потела, Старшой еле переборол желание немедленно вытереть руку.

– Прошу. – Мухаил махнул в сторону дивана.

Комната была роскошной, а диван являлся подлинным сокровищем. Обтянутый благородным атласом, он удачно вписывался между резным столиком и комодом красного дерева. Пройдя по дорогущему ковру, Иван сел на диван. Ростовщик устроился на изящном стуле с мягким сиденьем и спинкой.

– Что вас привело в мой скромный дом, молодой человек, и чем я могу помочь? В меру своих скудных сил, разумеется.

Лицемерная улыбочка стала бесить дембеля. «Такой товарищ действительно может вывести из себя целый город», – подумалось Старшому.

– Ну, я путешествую и… неожиданно столкнулся с затруднениями, – сказал он. – Мне советовали… Мозговский ростовщик Прижимайло советовал обратиться к лучшему ростовщику княжества, то есть к вам.

Лесть – штука приятная. Да воронежец так кстати вспомнил имя, прочитанное на плакате в Мозгве. Вялые сизые щеки Гадцева стянулись к самым ушам. «Просто упырь-именинник», – мелькнула мысль у воронежца.

– Что ж, вас не обманули, – проникновенным бархатистым голоском выдохнул Мухаил, составляя достойную конкуренцию коту Баюну. – Я помогаю нуждающимся и поддерживаю оступившихся.

Здесь Гадцев сын выдержал паузу, видимо, ожидая сочувственной похвалы, но Иван упорно не проявлял дипломатичности. Ростовщик кивнул себе и продолжил в более деловом ключе:

– Как вы понимаете, молодой человек, я жду возврата и стараюсь обезопаситься от разочарования. Моя деятельность не является благотворительной, я мастер сделок. Всякий раз, когда я ссужаю благородным людям, а я без лишних слов вижу перед собой отнюдь не простого человека, мне желательно заручиться неким залогом того, что вложенные средства не только вернутся в срок, но и принесут мне определенную, пусть символическую, но прибыль. – Мухаил понизил тон, готовясь сообщить тайну тайн. – Знаете ли вы, что деньги де-ше-ве-ют!

– Да что вы говорите! – Старшой изобразил вполне правдоподобное удивление.

– Не сойти мне с этого места! – поклялся ростовщик, порываясь встать со стула.

Тут с Мухаилом приключился конфуз – прострелило спину. Гадцев сын охнул и схватился за бок, откидываясь на мягкое. Что ж, иногда боги этого мира не попускают Кривды.

– Болею, – скорбно пояснил ростовщик, каракатицей сползая-таки с сидения.

Он прошелся по комнате, прислушиваясь к резким уколам, пронизывающим позвоночный столб.

– Не молчите, – выдавил Мухаил.

– У меня есть вот это. – Иван показал радиоприемник.

Скрюченный Гадцев, стоявший вполоборота к посетителю, скосился на «Альпинист» и удивленно вскинул бровь:

– Вещица не из Яви?! Откуда она у вас, молодой человек?

– Досталась в наследство, – соврал Старшой.

– И что она умеет?

– Говорит, играет музыку, трещит и булькает, – погнал, словно рекламный агент, Иван. – Светится в темноте, две вертящиеся ручки, одна из которых двигает по шкале красную пимпочку, э… Еще разговоры разговаривает и музыку…

– Довольно, довольно! – прервал Мухаил, поднимая трясущуюся руку. – Вы повторяетесь. Покажите.

Дембель ловко просунул пальцы к клеммам и врубил радио.

Для начала оно хитро поиздевалось над безлошадным витязем:

– О новинках в правилах дорожного движения, – официозно произнесла женщина. – Отныне пешеход должен быть оборудован аптечкой, исправными поворотными сигналами, а в зимнее время – шипованной обувью. Регулярно проходите пех-осмотр, проверяйте развал-схождение и норму це-о! Главное – пешеход должен иметь права на хождение по территории Эрэфии.

Иван поспешно повертел колесико и поймал другую волну:

– …Продолжаем чтение стихов Александра Сергеевича, – раздался мягкий бас диктора, и полилась очаровательная музыка пушкинской поэзии, искаженная идиотизмом «Альпиниста»:

Глядя, как глаза Гадцева затягивает маслянистая пленка алчности, Иван гадал, какую бы сумму зарядить. Близкое присутствие дорогого предмета вернуло ростовщика в строй. Спинная боль была на время забыта, Мухаил потер потные руки.

– Вещица затейливая, – сдержанно сказал он. – Очень даже. Но на ценителя. Проку в хозяйстве не принесет, сами понимаете, молодой человек. Но из Потусторони. Давно ли в Явь попала?

– Не знаю, – честно ответил Старшой. – Сохранилась отлично.

– Но года, года на ней! – воскликнул Гадцев сын, как бы сопереживая посетителю, дескать, если б новая, уж ты бы о-го-го!

– Тем лучше. Антиквариат, – пожал плечами Иван.

Ростовщик схватился за висящий на шее оберег в форме ладошки:

– Не произноси магических слов!

«Дебил, блин, суеверный», – решил дембель, но успокоил хозяина дома:

– Простите, вырвалось.

– Вот и здорово, вот и хорошо, – пробормотал Мухаил. – На два месяца. Пять золотых. Дал бы больше, только денег совсем-совсем нет.

– Как можно?! – Старшой демонстративно убрал приемник за пазуху. – Пятнадцать были бы низкой ценой! Только деньги нужны – ужас!

– Пятнадцать?! – сипло продышал Гадцев сын. – Разоритель! О, племя молодое, ненасытное! Стервятники в овечьих шкурах! Решили пустить по миру старого Мухаила? Какая вам в этом честь?

– Нужда делает человека зверем, – афористично оправдался Иван. – Десять.

– М-м-м! Н-ну, хорошо! Я возьму взаймы у супруги. – Мухаил стремительно зашагал из комнаты. – Никуда не уходите. Приблудушка! Горлица моя!..

Дембель чуть не заржал в голос. Ишь ты, Приблудушка. Все, как скоморох сочинял.

Через две минуты ростовщик вновь сидел перед Старшим и сжимал в волосатых кулаках по пять монет. Мухаил расстреливал парня дробью слов:

– Поймите меня правильно, молодой человек. Ударить по рукам – это святое. Однако долг платежом красен, а ведь бывает, ищи потом ветра в поле, я не вас имею в виду, вы же понимаете. В то же самое время береженого бог бережет. Я ни в коем случае не грешу на вашу совесть, однако память человеческая несовершенна. Где я найду вас через месяц?

– Через два, – уточнил Иван таким тоном, что Гадцев сын не рискнул спорить.

– Ах, оговорился, – залебезил он.

– Меньше чем через два месяца я сам приду и выкуплю свой предмет, – чугунным тоном гипнотизера Кашпировского отчеканил Старшой. – Если же я не успею, то знай: сия вещь принадлежит князю Задолья Ивану.

Мухаил впитывал информацию с приоткрытым ртом и не мигая, что делало его похожим на заснувшего окуня. Дембель протянул ему приемник, получил деньги, и состоялся склизкий удар по рукам.

Гадцев сын всю дорогу до выхода рассыпался мелким бисером, внутренне ликуя: теперь на его долговом крючке будет не только местный князь, но и какой-то там задольский высокородный лопушок.

Иван удалялся от дома ростовщика, а тот стоял на пороге и чесал за ухом:

– Надо же, оказия – в Задолье объявился князь. И ведь не врал, бестия, я-то жулика за полверсты чую.

Затем Мухаил цыкнул на лодыря Дубыню и спустился в подвал. Здесь штабелями лежали тонны берестяных грамот со свидетельствами слов и дел, а также с расписками должников. Гадцев сын не только ссужал деньгами, но и занимался постоянным сбором сведений обо всех, подобно древнему старцу Бухгалтерию, о коем поминалось выше.

Аккуратно внеся данные Ивана Задольского в свежую грамоту, ростовщик надежно запер заложенный радиоприемник в сундук. Гадцев сын был очень мнительным человеком, он страшился включать колдовскую диковину, ведь от волшбы не жди добра. Затем Мухаил отправился к супруге. Приблуда Путятишна должна была порадоваться сегодняшнему успеху и в очередной раз убедиться, что деньги правят правителями мира сего.

* * *

В тихий знойный вечер, когда Крупное Оптовище отдыхало от яростных дневных торгов, Торгаши-Керим и Абдур-ибн-Калым расположились на ковре и играли в бабки.

Сегодня везло учетчику. Его броски были точнее. И хотя на кон ставилась сущая мелочь, купец не преминул пошутить:

– Этак, друг мой, за один вечер все мое состояние перейдет в твои ловкие руки!

Абдур засмеялся, и его смех не понравился Торгаши-Кериму. Нечто злобное промелькнуло в неестественных всхлипах помощника. Глазки недобро блеснули, но затем купец уверился, что ему померещилось.

Доброе вино и дружеская игра отлично воровали время вечернего безделья, и расслабленный Торгаши не сразу услышал тонкий писк комара. Затем писк стал громче, настойчивей, он терзал уши, превращаясь в визг. Испуганный купец оглянулся на распахнутое окно.

В комнату влетел гигантский, с собаку, комар. Толстый хобот трепетал, будто вынюхивая добычу. Магнетический взгляд огромных фасеточных глаз поверг Торгаши-Керима в оцепенение. Грузный купец повалился на бок и увидел застывшими в одной точке очами, как страшное насекомое-переросток приблизилось к сидящему истуканом Абдуру-ибн-Калыму, залетело ему за спину и вонзило жало выше ключицы учетчика.

Абдур распахнул глаза, и они стремительно остекленели, заполнились белым, будто не было ни зрачка, ни темной роговицы. Бледная старческая кожа помощника купца приняла темно-голубой оттенок, губы посинели.

Торгаши-Керим по прозвищу Честнейший силился подняться, чтобы помочь другу и преданному работнику, но не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Лишь дрожали пухлые пальцы да текла слюна из онемевшего рта.

Кровопийца вынул жало с громким хлюпающим звуком. Теперь он пищал ниже, а фасетки горели алым огнем. Перелетев через неподвижного Абдура, комар оказался рядом с полуживым от ужаса Торгаши.

Купец почувствовал запах крови и понял, что сейчас с ним расправятся так же, как с учетчиком.

Но комар лениво и грузно поднялся почти к потолку и, судя по затихшему в ночи писку, улетел.

Осознав, что спасся, Торгаши-Керим закричал – и сел в постели, протирая глаза.

Была туманная ночь. Горела благовонная лампадка. Тончайший тюль волновался, словно кто-то только что вылетел в окно. А может, это был ветер.

Купца колотило. Он утер потное лицо рукавом роскошной ночной рубахи кидайского шелка и посмотрел в дальний угол комнаты, где спал Абдур-ибн-Калым.

Даже в полумраке было видно, что постель учетчика пуста. На валике-подушке чернело пятно.

 

Глава четвертая,

в коей два богатыря меряются силами, а еще один претерпевает чудесное превращение

На берегу великолепного озера шелестел старый камыш, качались обвислые и оголившиеся ветви ив, а откуда-то из высокой травы цвиркала неведомая Егору птичка.

Дембель потратил целый день, добираясь до южного предела Отрезанского княжества, и теперь вглядывался в туманную дымку, блуждавшую над озерной гладью. В центре озера темнел остров. Парень не мог разглядеть подробности, но ему растолковали жители ближайшей деревеньки, что там его ждет волшебный яблоневый сад.

В принципе Емельянов-младший уже въехал на запретную землю. Издревле люди обходили окрестности озера стороной, потому что из поколения в поколение передавалось сокровенное знание: заповедное озеро охраняет великая богатырша Белая Лыбедь.

Ефрейтор Емеля сразу решил, что имя воительницы ведется от красивых птиц. Он и сейчас видел трех лебедей в одном из дальних затонов.

Богатыршу никто не встречал уже несколько веков, и этот факт вселял немаленькую надежду. Егор как-то не планировал драться с дамой. Он вообще не представлял себе женщину-витязя, притом такую, какую народ боится много лет.

Начало смеркаться. Воронежец задумался: переправиться на остров сейчас или дождаться утра? Тяжеловоз не тянулся к воде, скорей наоборот – лошадка воротила морду, фыркала и трясла густой гривой.

– Ладно, каурка, намек понял, – пробормотал ефрейтор.

Колобок спрыгнул наземь, стал рыскать по берегу, словно мелкий песик, изучающий новую территорию.

– Чего вынюхал? – поинтересовался Егор, спрыгнув с кобылки.

– Не знаю, – буркнул Хлеборобот. – Вокруг никого, так что можешь ходить без порток.

– Поганец!

– Ладно, не серчай, – улыбнулся каравай и снова нахмурился. – Вроде бы отличное место, но беспокойно как-то.

– Перестраховщик. – Парень сказал это, скорей, чтобы самому подбодриться, а не Колобка уязвить.

Подойдя к кромке воды, дембель наклонился и едва не зачерпнул прозрачной влаги, как вдруг озеро вспыхнуло. Ефрейтор стокилограммовым зайцем отпрыгнул от оранжево-алого огня. Вытянувшееся до человеческого роста пламя погасло.

– Жгучее! – Воронежец потер руки, стряхивая опаленные волосики.

Потом отломил длинную сухую травину, приставными шагами приблизился к озеру. Протянул добытый прутик. Снова возникло мгновенное возгорание. Бросив запылавший щуп, здоровяк-дембель ретировался.

– Отрыв башки, – протянул он, потирая макушку.

Каурка и Колобок с интересом следили за эволюциями воронежца.

– Ага, чуяло мое сердечко, – с явным удовлетворением прокомментировал Хлеборобот.

– Вот тебе и шерше ля фам, – тихо сказал парень и сел на корточки.

Помолчали.

– Прикинь, Колобок, а лебеди-то не сгорели! – сделал открытие Егор.

– Ударься оземь и обернись прекрасным лебедем, – предложил каравай.

– Ты-то хоть не подкалывай, мне брата хватает, – добродушно хмыкнул дембель.

Тем не менее сад, к которому так долго шел Емельянов-младший, вдруг сделался недосягаемым.

– Что же делать? – Ефрейтору казалось, что миссия безнадежно провалена.

Хлеборобот живенько отрастил ножки и принялся вышагивать по песчаному бережку, следя за тем, чтобы не очутиться близко к озеру.

– Насколько я знаю, – важно проговорил Колобок, – есть несколько способов перейти через огненную воду. Во-первых, мост. Не прерывай. Мост, разумеется, волшебный. Известно, что в стародревние времена богатыри-герои махали нарочитым платочком и мост возникал сам собой. Другие герои дожидались лунного света, из которого и появлялась переправа. Третьи знали заветное слово.

– Нету у меня ни платочка, ни слова, – буркнул Егор. – Типа случайно дома забыл.

– Правильно, не падаешь духом, – одобрил попытку пошутить Хлеборобот. – Есть и второй способ – перелететь. Дошли свидетельства о трех помощниках: коне богатырском, огромной лягушке и орле-вороне.

Дембель с сомнением поглядел на тяжеловоза, потом на Колобка. Усмехнулся:

– Ну-ка, квакни, орел.

– Поддел, – признал Хлеборобот. – Остается дождаться лунного света.

Встали лагерем подальше от опасного водоема, развели костер.

Трещали дровишки, по округе разносился запах дыма. Егор пожевал лепешку, запил припасенным в Отрезани медком.

Через час небо потемнело, но из-за облаков и тумана ефрейтор не дождался ни луны, ни звезд. Не всякая теория быстро проверяется практикой.

– Слышь, румяный грамотей, – недовольно окрикнул дембель Колобка, шуршащего в камышах. – Что делать будем? Пасмурно уже несколько дней и вряд ли распогодится.

Каравай выкатился из зарослей, отдуваясь и сплевывая мелкую соломку.

– Никакого подземного хода… Да, небо не радует. Ладно, ложись спать. Утро вечера мудреней.

Перед отбоем Егор проверил, не исчезло ли впотьмах свойство воды к возгоранию. Ничего подобного. Даже как-то ярче пылало. Отличная штука это озеро. Вот бы такие по всей границе России. Никто бы не пролез.

Устраиваясь на ночлег, Егор думал о двух вещах: «Уж Ванька-то что-нибудь придумал бы. Куда мне до него? А вообще, было бы здорово, если бы Хлеборобот отмочил что-то такое сказочное и утром появилась переправа. Типа, как Василиса Премудрая. Лягушек из Молдавии и Туркмении позвала, они мост и забабахали за ночь».

Увы, утро ничем ефрейтора не порадовало.

Все тот же туман, ни одного моста и виновато улыбающийся Колобок.

Хотя Егор заранее знал, что совершает бесполезное дело, он все же оседлал каурку и двинулся вокруг озера. Мало ли, повезет.

Тишина, справа лес, слева водичка. Просто мир во всем мире.

Благодушную полудрему дембеля нарушил непонятно откуда взявшийся в лесах Отрезани степняк-кочевник. Он вылетел на вороном коне из-за деревьев и остановился перед ошалевшими ефрейтором, колобком и тяжеловозом.

Сначала Емельянов-младший с завистью оценил коня. Вот это был настоящий былинный богатырский скакун-резвец. Скорость, с которой он появился на берегу, была неестественной, а уж торможение еще волшебнее. Как лист перед травой. Если бы не мускулы, гуляющие под блестящей шкурой, то Егор решил бы, что жеребчик стальной. Сильный, аж дымящийся от энергии конь сверкал агатовыми очами и испускал пламя из ноздрей.

«Слишком много пиротехники», – подумал парень, скосившись в сторону озера.

И только потом внимание воронежца переключилось на седока. Степняк был ничуть не мельче Егора. Такой же могучий, широкоплечий, только разодет как в фильме «Монгол». Круглое скуластое лицо с далеко расставленными глазками-щелками и носом-картошкой, бунчук на верхушке шлема, мощная грудь, прикрытая чеканными пластинами, – вот что запомнил ефрейтор в первую очередь.

Кочевник, разгоряченный скачкой, явно удивился, но быстро справился с оторопью. Выхватив саблю, степняк осклабился, и что-то подсказало дембелю, что сейчас будет драка.

Егор выхватил свой клинок. Поединщики съехались. Сверкнула сталь, раздался звон, посыпались искры. Богатыри посмотрели на сабли. Оба лезвия отлетели, не выдержав удара.

Отбросив бесполезные рукояти, Егор и кочевой витязь сблизились стремя в стремя и принялись бороться, осыпая друг друга ударами тяжеленных кулаков. Обмен затрещинами и взаимные зацепы продолжались около минуты, затем лошади, у которых оказалось больше благоразумия, чем у всадников, разошлись в стороны.

Витязи обменялись презрительными взглядами и стали растирать ушибленные места. Степняк сорвал с головы шлем и, морщась, погладил стремительно опухавшее ухо – одна из оплеух дембеля погнула головной убор. Лысая голова с длинной черной косицей покраснела от напряжения.

Сам Егор сплюнул кровь и проверил зубы. Обошлось.

Кочевник показал: мол, давай спешимся. Спрыгнули. Сошлись. Емельянов-младший был чемпионом области по боксу, и его соперник очень скоро почувствовал силу воронежского кулака. Впрочем, ефрейтор тоже вынужден был признать ратные умения противника. Спасала армейская форма, которая волшебным образом гасила мощь ударов. Кольчуга азиата с пластинами словно под прессом побывала, но тоже охраняла хозяина от молотобойных атак дембеля.

Навязав Егору ближний бой, степняк поднырнул ему под руки и сцепил свои ручищи на спине соперника. Тот моментально наклонился и захватил поясницу кочевника. Теперь поединщики боролись, пыхтя, как два паровоза.

Повезло степняку. Он провел подсечку и обрушил ефрейтора наземь, вышибая дух. Крепкий Егор провернулся и увлек противника за собой, норовя воткнуть его головой в берег. Бычья шея кочевника выдержала!

Богатыри энергично месились, кувыркаясь на сухой траве.

Колобок, задумавший помочь Емельянову-младшему, попал под копыто вороного и затих, расплющенный в лепешку. Конь не сошел с каравая, проявляя себя сущим академиком, а не лошадью.

От души лягнув друг друга, витязи раскатились в стороны и тут же ринулись в новую атаку. Глухие звуки ударов, сдавленные стоны и звонкие проклятья оглашали округу еще минут пять, затем шатающиеся богатыри расползлись на четвереньках каждый к своей лошади, уселись и, тяжело дыша, скрестили яростные взгляды.

– Ну, ты, суппорт с фартуком, здоров, – пропыхтел Егор, старательно делая вид, что ему совсем не больно, хотя тело ломило, как после путешествия по гигантской мясорубке.

– Твоя тоже большая багатура, – ответил степняк, также крепясь изо всех сил.

– Я ж каменного льва… этим кулаком… в крошки, – не то хвастаясь, не то удивляясь крепости противника, промолвил дембель.

– Моя ударял мать-земля, великий степь от гор до моря трясся, конь нога падать.

– Ладно брехать-то, – усмехнулся и тут же поморщился ефрейтор Емеля. – Я-то не в крошки, конечно, и не всего льва… Только голова реально раскололась.

Кочевник погрозил парню пальцем и погладил себя по лысине, стирая пот.

– Степь не трясся, трясся округа. Конь не валялся, падала человека. – Богатырь помолчал. – Пьяная человека.

– То-то же.

Раздался писк – Колобок давал понять, что ему не комфортно под копытом вороного чудо-коня. Дембель показал на расплющенного каравая:

– Хлеборобота пусть отпустит.

Степняк выкрикнул гортанную команду, жеребец освободил пленника. Колобок вернул себе сферическую форму и, обиженно бормоча, покатился к Егору.

– Ой-бай, Баурсак-бала! – всплеснул ручищами азиат, и глаза его загорелись детским задором.

– Тпру, ретивый, я несъедобный! – буркнул каравай.

– Моя не кушать, моя радовать себе ликом легендарной багатуры! Бабушка часто поведал моя маленькое «Повесть о настоящем чебуреке». Любимый сказк!

Хлеборобот загордился. Не каждая булка становится легендарной, не каждая.

– Уминай-багатур. – Кочевник ударил себя в грудь и ойкнул.

– Егор, – представился дембель. – Хороший у тебя конь.

– Э, Джагор! Это лучший конь мира! – пылко заверил воронежца багатур. – Сам Тандыр-хан, сын Достар-хана, дарил за полный победа в большой багатурский праздник. Скачкым, из лука стрельбым, борьбым, аркан ловым, шапка подхватым-привозым, девка похищим… Первей всех Уминай был! Тумен поход водил! Лучший воин.

– Угу, еще забыл упомянуть, что чемпион по скромности, – сострил Колобок.

– А что ты тут делаешь? – спросил Емельянов-младший.

– Тандыр-хан призывай моя шатер, угощай пловом-мясой, говорил: «Седлай волшебный воронец, скачи на Отрезань конец, молодцеватый яблок хватай! Хан-опора становись молодой, ой-бай!» День-ночь летел Уминай, и вот на Отрезань я край.

– Да тебе песни слагать, – оценил дембель.

– Джагор-багатур, моя первый акын родной улус мангало-тартар, – похвалился степняк.

Егор смутился:

– Ну, я тоже пел. В школьном хоре. Пока за драку не выгнали.

Как-то незаметно недавние соперники сдружились на почве взаимного уважения. Ефрейтор не знал, что полчища Тандыр-хана идут на Тянитолкаев, а хитрый Уминай не стал проводить политинформацию. Не зря же вождь кочевников доверил столь ответственное задание именно молодому темнику.

Вскоре богатыри сидели бок о бок. Емельянов-младший коротко поведал о том, как попал с братом в Эрэфию и теперь собирает для Карачуна всякие предметы, а затем обрисовал ситуацию с огнем. Стали кумекать, как преодолеть преграду.

– Может, твой конь перепрыгнет на остров? – с надеждой поинтересовался Егор.

Прикинув расстояние, могучий степняк покачал головой:

– В середин бултых.

Подал голос «Баурсак-бала»:

– А конь твой огня не боится или только мирных граждан копытом топтать годен?

– Не боится! Не боится! Черный конь скачет в огонь! – оживился Уминай-багатур. – Я сидеть седлом, попадай на остров!

– Ты сидеть на попе ровно, а то сгоришь, – отрезвил нового друга ефрейтор.

– А вот я в огне не горю и в воде не тону, – отрекомендовался каравай.

– Настоящий чебурек! – возликовал кочевник, а дембель без слов отправился к каурке за сумой для яблок.

– Куда поперся? – окликнул Хлеборобот.

– За мешком. – Егор остановился.

– Темнота, он же сгорит.

Воронежец поскреб за ухом.

– А как же тогда?..

– В себе принесу.

– Тандыр-хан три велел приносить, – подступил к Колобку Уминай.

– Ну, и мне три захвати. Влезут?

– Не дрейфь! – Каравай подмигнул.

Степняк расседлал жеребца, пошептал ему что-то на ухо. Емельянов-младший посадил на сильную конскую спину Хлеборобота, дал последний наказ:

– Ты их это, не переваривай, а то помолодеешь. Поглупеешь, опять же.

– Не учи ученого.

Стоило воронку ступить в воду, и озеро вспыхнуло. Конь скрылся в языках пламени подобно Терминатору. Богатыри устроились на берегу и стали ждать, глядя на полыхающий водоем.

– Не сгорит Баурсак-бала? – после паузы всполошился кочевник.

– Кремень парняга, – авторитетно промолвил россиянин, втайне волнуясь похлеще Уминая. – Притом с антипригарным покрытием.

Помолчали еще.

– Ты великая багатура, и я большая витязя, – сказал через некоторое время мангало-тартарин. – Будем братайся? По-нашенски, андой будешь моим, а я твоим.

Егор крепко пожал протянутую лапищу:

– Такого здоровяка лучше числить в братьях, чем во врагах.

Обнялись, треснули хмельного меда, оставшегося у дембеля.

Через полчаса огонь погас, только, как ни вглядывались побратимы в дымку, ничего не увидели.

Спустя минут десять озеро снова зажглось, а еще через полчаса из горючей воды выбрался волшебный конь, несущий на спине раздобревшего и расплывшегося, словно старая повариха, Колобка. Взор Хлеборобота был блаженным и томным, как будто каравай в сауне побывал.

Витязи подскочили, встречая разведчиков.

– Гы, яблочный пирог, – не сдержался ефрейтор Емеля.

Хлебец обиделся и с пушечной силой плюнул в парня яблочком. Снаряд бабахнул в лоб Егора и разлетелся в брызги. Богатырь охнул, плюхаясь на задницу.

– Шам ты яблофный фырох! – высказался каравай.

Смеющийся степняк помог дембелю встать, потом бережно снял Колобка с коня.

Хлеборобот выложил на песок шесть яблок. Плоды были один к одному – красные, наливные, размером с девичий кулачок.

– Правильно я седьмое прихватил, – похвалился каравай. – Брал на счастье, а сгодилось и дурака поучить.

Ефрейтор не обиделся, радехонек, что пресловутые яблоки – вот они, в руках.

– Ну и что там? – спросил он, тыкая в сторону острова.

– Приплыли. Сад. Зеленый и не думает облетать. Рядом дом. В дому спал кто-то, храп стоял, аж листочки трепетали. Возле дома конура. Пес брехливый. Я яблочко сорвал, псу бросил. А его будто не кормят никогда! Накинулся, сшамкал. Бац! В щенка превратился. Нам того и надобно. Набрали, вернулись.

– Добытчик! – Егор сжал Колобка в объятьях.

– Эй! Полегче, увалень! – возмутился Хлеборобот. – Ну и денек! То копытом плющат, то фруктом начиняют, а тут и…

А тут и ударил гром, разбежались от острова молнии, как бы намекая на то, что кража не прошла незамеченной.

Леденящий душу вой накрыл побратимов, каравая и лошадей. Озеро вспыхнуло само собой, но теперь пламя поднялось выше человеческого роста и окрасилось малиновым цветом.

– Хана, ребятки, попалили нас, – не своим голосом вымолвил Егор, тщетно нащупывая саблю.

* * *

Тянитолкаевский боялин Станислав Драндулецкий практически угробил свою политическую карьеру. Он пока что оставался предводителем Партии слонов, но готовился к переизбранию как человек, загубивший репутацию.

Виной краху Станислава были близнецы Емельяновы. Почему он принял их за немчурийских послов-шпионов? Драндулецкий проклинал тот день, когда узнал о приходе Ивана да Егория в Тянитолкаев.

Станислав принадлежал к старинному роду боляков. Больша, располагавшаяся западнее рассейских княжеств, дала миру воинственных мужчин и красивых женщин. Раскосый Драндулецкий был азартным политиком, считавшим Тянитолкаев второй родиной.

Блестяще образованный, музыкально одаренный, утонченный в одежде и манерах, боялин просто обязан был стать князем.

Если бы не хитрец Полкан и эта неизвестно откуда свалившаяся парочка.

Проклятый Егор одолел дракона, пока Драндулецкий удерживал Ивана в заложниках, а там и Старшой удрал, прихватив Колобка. «Немчурийцы» оказались рассейскими богатырями, народными любимцами, прославленными героями. Кто держал спасителей Эрэфии в казематах? Он, боялин Станислав.

Теперь он сидел дома, исполняя на лютне нечто скорбное и попивая специально выписанное из-за границы парижуйское вино. Как всегда, изящно одетый и пахнущий самым модным на Закате ароматом, Драндулецкий морщил длинный нос, когда тонкие пальцы изредка бренчали мимо нот.

Князь Световар, разумеется, принял его версию о том, что никаких казематов не было, а, наоборот, из благодарности за его, Станислава, гостеприимство силач Егорий прогнал поганого ящера, разорявшего окрестности Тянитолкаева. Здесь все прозрачно: Световару не хотелось усиления боялина Полкана Люлякина-Бабского, только правду не скроешь.

Так, в сорок лет, в самом расцвете сил, заканчивается политическая жизнь.

Можно было подумать, что Драндулецкий сдался. Серьезная ошибка. Несгибаемый боялин держал паузу, обмозговывая, как вернуть положение.

В один прекрасный день Станислава побеспокоил слуга:

– Ваше боялство! К вам посетительница.

– Кто такова? – прогундел лидер партии слонов.

– С востока барышня. Вся в черном. Говорит, жена Торгаши-Керима.

Драндулецкий вспомнил купца, проезжавшего мимо Тянитолкаева. Желая пограбить персиянца, Станислав усыпил его бдительность, дескать, дороги Эрэфии безопасны. Торгаши успокоился, а боялин кинулся к знаменитому городскому разбойнику Зарубе Лютозару. Увы, главного висельника Тянитолкаева не было дома, и затея с нападением на купца оказалась на грани срыва. Через день совершенно случайно Драндулецкий подслушал в трактире разговор заезжих лихих людей. Предложив им сделку, Станислав полностью сдал Торгаши-Керима. «Обманете – найду. Но учтите, вы обо мне не ведаете, я вас не видел», – сказал боялин им на прощание. «Не изволь сумлеваться! – ответили разбойники. – Мы налетим, аки вихрь, и сгинем, будто морок. Нас никто не опознает, мы будем в холщовых мешках». С тех пор не появились ни Торгаши-Керим, ни изобретательные барыги. Ищи-свищи их теперь, глупо получилось.

Вынырнув из неприятных воспоминаний, Драндулецкий поморщил длинный нос, допивая парижуйское зелье.

– Жена так жена. Заводи, – решил боялин. – Да, и Первыню мне позови.

В комнату вплыла фигурка, с ног до головы укрытая плотной темной тканью.

Станислав знал о сарацинском обычае прятать женщин под паранджами. Утонченный любитель красивой одежды, изысканных манер и закатного образа жизни, боялин не понимал, какое сумасшествие стоит за странными восточными порядками. Мужики боятся, что их дам уведут более привлекательные соперники, вот и прячут? Или у них все бабы ужасны на лицо?

Ничто не привлекает к женщине так сильно, как это делает тайна. С этой точки зрения полностью задрапированная гостья была ходячей загадкой. Боялин ощутил небывалый азарт охотника за дамскими сердцами.

Встав навстречу посетительнице, Драндулецкий изящно поклонился, тряхнув кружевными рукавами:

– Я несказанно счастлив созерцать в своем скромном жилище столь неожиданную гостью.

– Наслышанная о радушии белого господина, оказанном моему дражайшему супругу, прошу принять это. – Персиянка извлекла из складок одежды и протянула боялину свиток, скрепленный сургучной печатью.

К разочарованию Станислава, посетительница не продемонстрировала ему даже пальчики и запястье.

Сглотнув слюну, а потом распечатав и развернув бумагу, Драндулецкий прочитал:

«Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!

Мой славный посол Торгаши-Керим мог попасть в беду, и я велел его старшей супруге последовать по его стопам, дабы передать мозговскому шаху дополнение к письму, отправленному с верным Торгаши. Ты достойно обошелся с моим подданным, незнакомый друг Персиянии, потому-то благочестивейшая Гюльнара и вручила мое послание именно тебе.

Помоги дружбе Эрэфии и Персиянии еще раз. Как можно скорей донеси до ушей шаха вашего главного халифата страшную весть: мангало-тартарин подступает к пределам Эрэфии. Сделай это, да покроет твои расходы золото, кое передаст тебе Гюльнара».

Усилием воли сдержав довольную ухмылку, Драндулецкий церемонно промолвил:

– Вам неимоверно повезло, ибо вы пришли к единственному человеку, могущему и обязанному вам помочь.

– Хвала небесам! – тонко воскликнула персиянка и попятилась к двери. – Я тотчас же возвращаюсь на родину со счастливым известием!

– А золото… – как бы невзначай напомнил Станислав вкрадчивым тенорком.

Гостья сокрушенно заохала, и из-под одежды появился увесистый мешок. Рука Драндулецкого ощутила приятную прохладу золота. Позвякивало музыкально и многообещающе.

– Где ты остановилась, хм, прекрасная Гюльнара?

– Там, в платном пристанище путников.

– Будь моей гостьей, – улыбнулся боялин, принимая самый обольстительный вид и тон.

Увы, чары, легко распространявшиеся в среде тянитолкаевских женщин, на иностранку не произвели должного эффекта. Чувствовалось, что не зря ее назвали благочестивейшей.

– Спасибо, господин, но я должна вернуться. Поспеши и ты. Письмо шаха Исмаила, да продлятся его годы, весьма важно.

Боялин повел рукой по коротким волосам.

– Тогда исполни мою маленькую просьбу, умоляю тебя, – почти прошептал Станислав, закусывая нижнюю губу. – Открой личико.

– Не оскорбляй меня, – холодно ответила Гюльнара и ушла.

Драндулецкий досадливо щелкнул пальцами и поспешил к другой двери. Там, в задней комнате, его уже ждал Первыня. Молодой дружинник поприветствовал боялина и поправил упрямый каштановый вихор, торчащий над высоким лбом. Скуластое лицо выражало готовность служить.

Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.

– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!

Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.

Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.

«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»

Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.

Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.

В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.

– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!

– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.

– Трезвее покойника!

Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!

По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.

* * *

Шагая к обиталищу волхвов, Старшой раздумывал, верно ли он поступил, начав называться князем Задолья. Ложь, изобретенная под страхом быть расстрелянным, оказалась удачной. Иван откопал в завалах памяти словечко «ребрендинг». Да, он увел из-под позорного удара доброе имя одного из братьев-богатырей, о которых говорила вся Эрэфия, и не стал измазывать его в связях с Мухаилом Гадцевым сыном.

Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!

Мысли бегали по кругу, кусок в горло не лез. Оно было кстати: следовало экономить.

На окраине Двери Старшой увидел молельный холм, на котором высились идолы. У подножья теснились землянки, где жили волхвы.

Дембель как раз прошел мимо стайки юных жрецов-учеников и услышал за спиной:

– Именем Цаментия-Ногодержителя, силою Спотыкалия-Носодробителя, мощью Столбыни-Чарогонителя заклинаю тебя – остановись!

Старшой невольно остановился, борясь со смехом. Очень уж нелепо прозвучало заклятье.

– Вот видите! – возопил паренек в рубище вроде того, что дембель видел на вещем старце Карачуне. – Получилось!

– Нет, друг, тебе еще учиться и учиться, – произнес Иван и подмигнул. – Я и сам великий чародей. Обладаю даром убеждения.

– Как это?

– Убеждаю любую девчонку, чтобы даром.

– Иди ты! – не поверил будущий волхв.

– Как скажешь. – Старшой зашагал дальше.

– Видали, какая власть моя над ним крепкая? – донеслось до его ушей, но дембель решил: пусть щуплый маг покуражится, нельзя же уподобляться Эльфенсону с подручными.

Постучавшись в дверь первой же землянки, Иван услышал:

– Коли добрый человек, то входи!

Голос звучал глухо, как из погреба. Впрочем, так оно и было.

Дверь со скрипом открылась.

Подслеповато щурящийся со света дембель узрел единственную комнату с топчаном да сундуком у стены да столом и короткой лавкой в центре. На столе горела неяркая лампада. Волхв, невообразимо древний старичок, что-то писал, шевеля губами.

Подойдя ближе, Иван увидел, что голова волхва абсолютно лишена волос: ни бороды, ни бровей. Кожа обтягивала тщедушное тело, хоть в кабинет анатомии дедка пересаживай. Одежда жреца представляла собой какое-то сомнительное тряпье.

– А подскажите, пожалуйста… – начал дембель.

Старик оторвался от рукописи и спокойно произнес:

– Вот, предреченный богатырь пожаловал. Ну, присаживайся, Ваня, станем кумекать, как живую воду тебе обресть.

Присев на топчан, Емельянов-старший понял, кого напоминает ему обитатель землянки. Был такой человек в Индии – Махатма Ганди. Смуглолицый дед, даром что русак, сильно на него походил.

– Карачун тебе… – Тут волхв закашлялся сухим трескучим кашлем. – Карачун тебе привет шлет. Велит поспешать. А то еще в Персиянию надобно успеть.

– Зачем? – удивился Иван.

– За пером жар-птицы, несомненно.

Дембель хлопнул себя по лбу, ведь кот Баюн говорил ему примерно то же самое.

– А ближе негде взять, получается?

– Получается. Все вам, молодым, ближе, быстрее, короче, а еще лучше сразу, – проворчал жрец. – Беспечность, стяжательство, лень… Времена смутные настают, Ваня. Тьма разливается над Рассеей. Собраться бы в могучий кулак, ан каждый в свою сторону тянет. И с разумами творится страшное. Вот возьмем слово живое, народное, в песнях и былях проявляемое. Странный в наши дни пошел сказитель. Слагает непотребные побасни. Вот, додумались какие-то лиходеи, типун им на язык, до былины о двух пастухах-богатырях, в далекой заморской стране живущих. Так эти пастухи якобы на девиц не глядели, а токмо друг на дружку. Тьфу, срамота! Как же в былине-то этой было…

Иван Емельянов терпеливо ждал, когда иссякнет поток старческого брюзжания. Безволосый жрец осекся, подобрался весь, отчего стал похож на обиженную черепаху, потерявшую панцирь.

– Отвлекся не в ту степь, да, – сказал волхв. – Даже именем не назвался. Ты прости, богатырь. Космогоний я.

– За звездами следишь?

– Да ну тебя! Из землянки-то?! – беззубо рассмеялся старик. – Космогоний, потому что в молодости, до ухода в волхвы, постригал народ честной. На Закате сирюльником бы кликали, а у нас достаточно того, что я патлы с космами стриг да вшу с блохой гнал.

«Значит, лысый парикмахер», – усмехнулся воронежец. А Космогоний вернулся к важному:

– За живой водой надобно идти в Потусторонь. Откель живая вода в Яви-то? Твоя нога уже ступала на Навьи земли, когда вы у реки Смородины неравный бой со жрайками Злодиевыми приняли. Но тогда вход был черный, богопротивный. Я же тебя проведу к светлому, Велесом оставленному. Готов ли?

– А куда деваться? – Иван пожал плечами.

Старец встал из-за стола, приблизился к дембелю, сказал:

– Тогда айда.

Космогоний неожиданно хлопнул парня по лбу. Звук получился на удивление звонкий, только Емельянову было не до этого – он вдруг почувствовал боль во всем теле!

Кости, мышцы, органы сжимались, кожа втягивалась. Дембель бухнулся на стремительно истончающиеся колени, затем рухнул навзничь, борясь с конвульсиями. Все внутри перестраивалось, перекраивалось, но боли уже не было. Просто неприятные ощущения.

Распахнув глаза, Иван наблюдал, как схожим образом неведомая сила ломает самого Космогония. Старец уменьшался, дергаясь, будто пляшущий пьяница-скоморох. Из его тела лезла серая шерсть. Волхв стал совсем мизерным, зашевелил розоватым носиком, растопырил ушки, захлопал очами-бусинками. Маленький полупрозрачный хвостик колотил по утоптанной земле. Лапки переминались, усы шевелились в такт носику.

«Мышь?!» – ошалел дембель и закричал, объятый ужасом:

– Пи-и-и!!!

* * *

Отчего-то в последние дни Неслух-летописец часто обращался в думах к Малорассеянии – государству, лежащему юго-западней Эрэфии. Копаясь в книгохранилище Мозговского княжества, Неслух то и дело натыкался на ветхие рукописи малорассейских авторов.

Он и сам имел тамошние корни и знал о дальней родне. Руки сами собой развернули один из потемневших от времени свитков. Неслух зачитался, разбирая древнюю вязь:

«Малорассеяне – давние родичи великих. Жаль, дороги двух народов разошлись, но люди полагали, что их вины в том нет, а главными разлучниками явились алчные до богатств и охочие до власти князья-барыги.

История общего предка малых и великих рассеян начинается с прихода трех братьев-володетелей – Кия, Шара и Лузы. Они выстроили города Киевец, Шаровец и Лузовец. Лузовцу как-то очень скоро не повезло, закат Шаровца тоже был стремителен, а вот Киевец остался на радость людям и на кручину вражьим ордам.

Эти события относятся к былинным временам единой Рассеи, в кои блистали стародавние богатыри Илья, Добрыня и Алеша, свершая подвиги ратные – не чета нынешним.

После всякого расцвета грядет созревание и последующее увядание…»

– Неслух! – раздалось под сырыми сводами подвального книгохранилища.

Летописец вскинул голову, тревожно заплясал огонек лампады.

– Неслух! – повторился зов.

– Кто тут? – хрипло откликнулся книжник.

– Князь тебя зовет. Прибыл посол персиянский. Освидетельствуешь его, как водится, письменно для потомков. – Служка явно забавлялся, считая работу летописца ненужной.

Летописец с почтением свернул свиток, утвердил его на нужной полке и отправился в тронную залу.

Здесь уже сидел Юрий Близорукий с обязательными воеводой да мудрецом-советником. Небольшая боярская толпа шушукалась чуть в стороне.

– Наконец-то, – процедил князь. – К нам прибыл настоящий персиянский посланник, а ты где-то путаешься.

Неслух пробормотал что-то покаянное и занял дальнюю скамью со столом, на котором можно было писать. От внимания книжника не ускользнул укол, которым Юрий заочно удостоил Ивана и Егория, назвав нынешнего гостя настоящим.

В этот момент в залу вошел посол – щуплый немолодой человек в роскошном восточном одеянии. Летописец, естественно, узнал помощника персиянского купца. Куцая бороденка вздрагивала при каждом шаге ног, обутых в туфли с острыми, загнутыми вверх носами. В руках персиянца красовался ларец слоновой кости. Неслух припомнил, что поделка, переданная братьям-богатырям, была поскромнее.

Церемонно поклонившись князю, посланник заговорил не очень приятным голосом:

– Салам алейкум, падишахши Джурусс Тут-рука-паша!

Летописцу бросились в глаза неуклюжесть и неестественная бледность гостя. Персиянец поднес ларец Юрию. Вместо очередного письма, которое ожидали увидеть мозгвичи, он был набит драгоценностями – от золотых изделий до самоцветных камней.

Бояре из тех, кто поглазастей, так и ахнули. Князю тоже понравилось. Воевода Бранибор сохранил привычную суровость, советник Розглузд нахмурился, спрятал взгляд.

Обернувшийся князь спросил:

– Чего?

– А будет ли послание? – Тонкие, похожие на бамбуковые палочки пальцы Розглузда прочертили в воздухе воображаемое письмо.

– Послание должны были передать так называемые богатыри Иван и Егор. – Персиянец склонился еще ниже. – Вручили ли они тебе грамоты, о сиятельный падишах мозговский?

– Да.

– А принесли ли к царственным ногам твоим три воза скромных подарков?

Юрий снова оглянулся на Розглузда, тот сказал:

– Был только один воз.

– О, горе мне! – возопил посол. – Не внял я внутреннему голосу, прельстили меня речи усыпительные! Взнуздав ишака излишней доверчивости, не приехать к золотым стенам истины!

Неслуха будто по голове ударили. Он совершенно не мог взять в толк, почему учетчик врет о трех возах. Книжник хотел встать и свидетельствовать в защиту близнецов-витязей, да возможно ли? Его обязанность – запечатлевать сказанное в этой зале. Позже, позже…

– Как твое имя, гость? – участливо поинтересовался Близорукий.

– Торгаши-Керим, – не моргнув глазом отрекомендовался Абдур-ибн-Калым. – Люди прозвали меня Честнейшим.

Здесь Неслух аж посадил кляксу на пергамент. Это была первая за последнее десятилетие помарка летописца-каллиграфа. «Непотребство! – внутренне бунтовал книжник. – Наглый подлог!»

Лжекупец стал говорить громче:

– Клянусь небесами, этот достойный собиратель мудрости, – посол указал на Неслуха, – помнит меня совсем иным. Бодрым, румяным, дородным. Ныне я обретаюсь в печальном теле своего старого друга и помощника Абдура-ибн-Калыма. Благодаря его самопожертвованию я смог освободиться из проклятого поселка-ярмарки.

– Растолкуй, – подал голос Розглузд, буравя персиянца пытливым взглядом.

– Великому мужу, стоящему у плеча падишаха Джурусса, известно, что древняя волшба Крупного Оптовища распространяется только на живых. Некий странствующий колдун и многознатец по имени Мракотуха, принятый мной со свойственным нашему народу радушием, обмолвился, что есть страшный способ избавиться от ярмарочного плена. Сильнейшие маги способны перенести душу одного человека в тело другого, только что умершего. Мы легли спать, но и я, и мой верный Абдур не могли сомкнуть глаз, цепляясь за надежду, кою нам даровал Мракотуха. Утром учетчик и друг оросил эти самые туфли слезами и сказал: «Милый мой хозяин! Ты знаешь, я давно болею временными помутнениями разума, и сей недуг овладевает моим духом все сильней и сильней. Я чувствую приближение тяжелейшего приступа. Ты моложе меня. У тебя есть дети. У меня нет ни твоих лет, ни наследников. Пусть волшебник исторгнет из меня жизнь, вынесет мое тело за пределы этого треклятого плена и вдохнет в него огонек твоего разума». Пусть небо упадет на землю, а земля налетит на небосвод, если в этом мире есть человек более великодушный, чем мой бедный Абдур-ибн-Калым! Мы долго спорили, но он убедил меня. Мракотуха осмотрел моего друга и согласился с ним: болезнь могла полностью поработить его дух. Колдун совершил обряд. И вот я стою перед вами и скорблю о несчастном Абдуре.

В зале воцарилось молчание, бояре прикусили языки. Неслух не поверил ни единому слову посла, воевода и князь выглядели изумленными, а мудрейший Розглузд даже шагнул, вроде бы высматривая признаки перехода души в тело.

– Я слыхивал немало удивительных историй, и хотя твоя не самая поразительная, она не может не волновать, – высказался Юрий Близорукий и обратился к советнику: – А кто этот Мракотуха?

– О нем иногда говорят в народе, княже. Дескать, своевольный и страшный ведун. Может поступать, как угодно Прави, а иное деяние учудит на потребу Кривде лукавой. Редко судачат об этом человеке. Мало кто его встречал.

– Да… – Юрий побарабанил ладонями по подлокотникам трона. – Развелось в Эрэфии всякого… Ты, посол, отдыхай. Позже потолкуем. На пиру.

Персиянца увели в покои, бояре стали расходиться. Неслух-летописец так и сидел с поднятым над пергаментом пером и уставившись задумчивым взором вслед гостю.

– Эй, книжник! – окрикнул его князь. – Остекленел, что ль? Все записал?

– Да-да, – пробормотал Неслух. – В самом лучшем образе. И топором не вырубить…

 

Глава пятая,

в коей Иван борется со страшным зверем, а Егор тоже совершает своего рода подвиг богатырский

Потемневший небосвод раскалывали трещины молний, беспрерывно грохотало, пробирая Егора и Уминай-багатура до самых косточек. Озеро горело, словно разлившаяся нефть, а ветер норовил добросить языки жаркого пламени до отступивших к лесу витязей.

– Уходить будем! – прокричал мангало-тартарин. – Конь скачи, добыча увози!

Ефрейтор Емеля собрал три молодильных яблока в седельную суму и оценивающе взглянул на каурку-тяжеловоза: вынесла кобылка из болот, может быть, и сейчас поможет.

Кочевник сгреб свои яблоки за пазуху, вскочил на воронка.

– Анда-побратим Джагор, увидим себя потом-тогда! Большой удачи твоей!

– И тебе, нерусь могучая! – ответил воронежец, перекрывая голосом раскаты грома.

– Поехали, тугодум! – пискнул Колобок.

Богатыри поскакали в разные стороны. Жеребец Уминай-багатура стартовал, словно гоночный болид, только его и видели. Кобылка, несшая Егора и Хлеборобота, проявила старание, но, разумеется, скорость тяжеловоза не вдохновляла.

Дембель оглянулся на озеро, мелькающее между деревьями. Над островом взлетела огромная белая птица. Широкие крылья сияли на фоне сизых туч, играя алыми отсветами водного огня.

Птица покружилась и направилась за ефрейтором, паря, словно самолет-истребитель. Расстояние между убегающим и преследователем стремительно сокращалось. Подгоняя каурку, Егор уже понимал, что не оторвется. Колобок ощущал то же самое.

Снова вспыхнула молния, и ефрейтор успел почувствовать нависшую над ним тень. Гигантская птица обогнала беглецов, заложила вираж.

– Лебедь! – крикнул каравай.

Спасали деревья – ширококрылая преследовательница не могла снизиться. Оставалось лишь пользоваться выгодой положения. Егор гнал конягу глубже и глубже в лес, но птица не отставала, крича грозно и пронзительно. Каурка испуганно ржала, в ушах ефрейтора звенело от лебединых воплей, Колобок злобно грозил небу кулачком.

Погоня продолжалась около двадцати минут, пока изможденный тяжеловоз не сбавил ход. Остановив лошадку под сенью высоких сосен, Емельянов-младший спешился. Зашли в кусты, замерли.

Птица не улетала. Длинная шея изгибалась вниз, и острые глаза высматривали вора. Заметив спрятавшихся похитителей, лебедь сделала рискованный, почти чкаловский маневр: развернула тело на девяносто градусов, чтобы не цеплять крыльями деревьев, и устремилась к земле.

Егор и каравай уповали на то, что преследовательница расшибется, но она крепко ударилась оземь, закувыркалась кубарем, теряя перья, и за время торможения обернулась женщиной в белой поневе до пят.

Поднялась, как ни в чем не бывало. Глядевшие на нее из зарослей воры узрели очень высокую, в полтора Егоровых роста богатыршу-блондинку. Ее фигура не была мужиковатой, скорей, лебедь-оборотень могла бы стать героиней картины живописца Кустодиева. Очень богатая телом дама.

Притом весьма молодая. Дембель дал ей лет семнадцать. Симпатичное лицо в обрамлении спадающих на плечи волос несло печать неугасимого гнева.

Да, белокурая, пышущая здоровьем, разъяренная великанша.

– Ух ты, какая… – выдохнул парень, впервые в жизни испытав комплекс маленького мужичка, оказавшегося рядом с высокой женщиной.

– Да, девка – кровь с молоком, – оценил Хлеборобот.

– Ну, то, что сейчас будет море кровищи, я уже вижу. А где молоко? – прошипел дембель.

Отсидеться не удалось.

– Выходи, тать! – велела девушка низким грудным голосом. – Али трус?

– Ты же меня не сдашь? – прошептал заробевший Хлеборобот.

– Скажешь тоже, – укоризненно буркнул Егор. – Я замутил, мне и отвечать.

Он выбрался из кустов, встал перед великаншей. Неужели снова драться? Тело ломило после встречи с Уминай-багатуром. Хорошо хоть, побратим успел сбежать.

– Хм, а ты ничего. Миленький… – промолвила, прищурив глаз, блондинка-переросток.

Чего-чего, а вот такого дембель не ожидал. «Миленький». Дамочкин гнев мигом прошел, она кокетливо заковыряла землю большим пальцем ножки, одно плечико само собой ушло назад, длиннополая рубаха сбилась набок, обнажая второе плечо.

– И зачем тебе яблочки, воришка? Ты ж еще молоденький… – Богатырша сделала шаг вперед, склоняясь к ефрейтору.

Парень сглотнул комок, застрявший в горле.

– Ну, Карачун велел.

– Вот как?! Помню, помню старого ведуна. – Расстояние между девушкой и ефрейтором сократилось еще на шаг. – Он древним был, еще когда я с братишками под стол пешком ходила. Помнится, Кий его даже дразнил как-то.

Воронежец попятился, но уперся спиной в колючие ветви.

– Оробел, что ль? – Еще шаг, лукавый взор из-под опущенных ресниц. – Как звать-то?

– Егор.

– Егорка, значит. А я Лыбедь.

В сознании дембеля крутился глупый анекдот про слониху и муравья. Тем временем Лыбедь приблизилась к Емельянову-младшему вплотную. Большая рука дотронулась до его щеки неожиданно мягко и ласково.

Богатырша глубоко дышала, и растерянного ефрейтора, таращившегося прямо перед собой, посетила неуместная мысль: «Вот это подушки безопасности!»

– Ну, иди к мамочке, – прошептала Лыбедь.

Егор никогда так не целовался. Через минуту губы разомкнулись, и ошалевший парень собирался было перевести дух, но великанша сгребла его в охапку, легко оторвала от земли…

– Погостишь, отработаешь покражу. Долг платежом красен. – Она зашагала к озеру.

– А как же конь, Колобок? – растерянно спросил дембель.

– Подождут, – нетерпеливо бросила Лыбедь. – Вон как раз поляна подходящая.

Спустя минуту Хлеборобот глядел вслед гигантской лебеди, уносящей в клюве парня.

– Может, лучше бы сразились? – неуверенно пробормотал каравай.

* * *

Мышь видит мир совсем иначе, нежели человек.

Розовохвостый Иван Васильевич Емельянов семенил за плешивым мышонком Космогонием и поражался величине стола, сундука и прочих предметов землянки, вдруг ставшей необъятной.

«Лишь бы обошлось без кошек», – пульсировала мысль в голове дембеля.

Зрение странным образом обострилось. Темнота не смущала. Звуки тоже изменились, теперь Старшой слышал малейшие шорохи. А уж запахи! Иван ни разу не чувствовал столько запахов одновременно!

Космогоний нырнул в норку, воронежец последовал за ним. Подземный ход петлял, то сужаясь, то расширяясь, и дембель потерял счет минутам, стараясь не упустить провожатого из виду.

Бешеная беготня закончилась почти вертикальным спуском. Два мышонка долго скользили, подскакивая на неровностях и пища от страха.

Бухнулись в воду, и Старшой на собственном опыте выяснил, что мыши умеют плавать. Жрец греб к очередному темному туннелю. Выбрались на каменный берег, возобновили гонку. Запыхавшийся дембель завидовал прыти проводника – старик Космогоний ни разу не сбавил скорость.

Пещера расширялась, и над головами бегунов принялись пищать и шелестеть крыльями летучие мыши. Что-то задевало шкурку Ивана, царапали по сырым камням когти. Дембель целиком отдался движению: стараясь не потерять след жреца, перебирал лапками в бешеном ритме.

Вдруг писк и шелест кончились, и Старшой врезался в остановившегося Космогония. Темнота нисколько не рассеялась, зато теперь дембель почувствовал, что находится не в пещере, а на открытом воздухе. Совсем близко каменный пол обрывался. Снизу поднимался мощный поток ветра.

Волхв обернулся к Ивану, поднял переднюю лапку и что-то пискнул, но этот звук утонул в шуме непрерывного шквала. Воронежец ощутил ломоту в своем мышином тельце, увидел смутную фигурку жреца. Она увеличивалась и изгибалась.

Пережив обратное превращение, Старшой долго лежал на спине, дыша, словно астматик. Камни впивались в мышцы, зато это были человеческие мускулы! На Емельянове вновь оказалась форма, в карманах привычно ощущались мелочи.

– Как же это… – прохрипел дембель. – Пока был мышью, ни формы, ни ботинок… А тут – опа! – и снова на мне.

Рядом заворочался Космогоний.

– А ты, Вань, хотел тут нагишом оказаться?

– Ну, не знаю. Как-то правдоподобнее было бы.

– А ты не стесняйся, поясни, где тебя сейчас обманывают, – засмеялся жрец.

Парень покумекал и решил, что чудо – оно и есть чудо. Нечего всякие теории про него городить.

– Хорошо, – сказал волхв. – Мы у края Яви. Дальше тебе одному надобно идти.

– Куда?! – испугался Старшой.

– В Потусторонь. Отыщешь водяного, это легко. Отсюда близко. Мне же пора.

Вскочив на ноги, Иван стал водить руками, ища хоть какой-нибудь ориентир.

– А как же я…

– Вперед, только вперед.

– С обрыва?!

– Это тебе кажется, что здесь обрыв, – Космогоний говорил громко, чтобы перекрыть ветер. – Надо сделать лишь шаг. Все, прощай.

– Подожди! А обратно-то? – спохватился дембель.

Теперь голос волхва зазвучал как бы через силу и становился все выше и выше, будто он дышал гелием:

– Не сомневайся, вернешься. Вернешься…

– Космогоний! – Старшой шарил руками вокруг себя, но кроме неровной каменной поверхности ничего не обнаружил. – Вот поганец!

Некоторое время дембель сидел, обхватив колени, и раздумывал, что делать дальше. Вариантов было ровно два: либо ждать неизвестно чего черт знает сколько, либо последовать совету странного лысого жреца.

Иван привык действовать, поэтому встал, подобрался к краю, сделал три глубоких вдоха, потом еще… и еще…

– Да греми оно все медным тазом! – выкрикнул Емельянов-старший и сиганул в мощный воздушный поток.

Когда-то, еще учась в школе, парень видел передачу про спортсменов-экстремалов, тренировавшихся над здоровенным вентилятором. Ветер позволял парить орлом и выделывать всякие кренделя. В принципе дембель рассчитывал воспользоваться опытом этих спортсменов, но сумасшедшая реальность подкинула Ивану очередной сюрприз.

Перед прыжком Старшой растопырил руки и ноги, зажмурил глаза, но вместо борьбы с восходящими потоками воздуха почти сразу столкнулся… с землей.

Отчаянного экстремала приняла мягкая ярко-зеленая трава. Чем-то она напомнила парню ковыль, но низенький и нежный. Запах у нее был точно такой, какой дембель помнил с детства, когда ездил на лето в деревню, – богатый насыщенный аромат свежей зелени и теплой земли. Подняв голову, парень зажмурился от яркого света. Здешнее Ярило жарило похлеще того, что было в Яви. Глаза привыкли, воронежец рассмотрел поле. Во все стороны. Будто бесконечное. Даже как-то жутковато стало, но мгновенно вернулось спокойствие. Чувствовалось, что здесь не должно случиться ничего плохого. Ну, не то это место, не для лихих дел. Кривда просто невероятна. Странная уверенность ободрила Ивана.

Не такой, совсем не такой видел Старшой Потусторонь в прошлый раз. Голая, вытоптанная в пыль земля, вместо солнца – черная дыра, всасывающая свет, и полчища четырехруких монстров. Еще была пламенная река Смородина.

Дембель встал на ноги и разглядел-таки на горизонте реку. Только не огненную – настоящую.

– Ладно, допустим, Навь имеет несколько уровней, – пробормотал Иван, отряхиваясь. – И уж если мне сказали искать водяного, то, видимо, надо топать к воде.

Зашагал к реке.

Интересно, что вокруг не было ни кустика, а впереди, за синей полоской, высилось воистину исполинское дерево, по сравнению с которым дуб, охраняемый котом Баюном, казался простым саженцем. К восхищению дивным гигантом подмешивалось расстройство: судя по всему, путь должен занять чуть ли не весь день – слишком далеко росло дерево.

Но Потусторонь жила по собственным законам. Через полчаса Емельянов-старший уже стоял на берегу. Тень огромной кроны падала даже сюда, хотя, по прикидкам парня, ширина реки составляла не меньше двухсот метров. Мировое Древо, а Иван был уверен, что это оно, обосновалось на острове. Возле мощного ствола лежал здоровенный камень. Больше на островке суши ничего не было.

– Негусто, – отметил дембель. – Никаких предпосылок к развитию туристического бизнеса. И ни одного водяного, блин.

Он спустился с небольшого возвышения к кромке воды. Бережок был песчаным, почти белым. Иван, ополоснув руки, удивился скорости течения. Редкая горная речка могла бы похвастаться такой мощью потока. А тут равнина! Впрочем, здесь все было особенным.

Сев на песок, воронежец откинулся на травку. Небо было голубое и высокое-высокое. Парень зевнул раз, другой и вскоре задремал.

Ему приснился капитан Барсуков. Бывший командир имел суровую мину лица и тяжелый, как жизнь дневального, взгляд. Иван стоял перед Барсуковым на плацу, радуясь, что находится на территории части, а не в какой-то там Потусторони.

Было морозно. Серое небо роняло на плац крупные хлопья снега. Кругом царила абсолютная тишина, какая случается именно в безветренный снегопад.

Капитан Барсуков пожевал губу, покачался, перекатывая ступни с каблука на носок и обратно. Иван терпеливо ждал, когда командир разрешится речью.

– Ну, ешта, старший сержант Емельянов, – разверз рот капитан, – допрыгался кузнечиком стрекозлиным?

Рыло Барсукова нависло над парнем, буравя его взглядом вечно похмельных глаз. Дыхание тоже выдавало питейное хобби командира. Да и вообще, вояке следовало бы чаще дружить с зубной щеткой.

– А что случилось, товарищ капитан? – аккуратно поинтересовался Иван.

– Он еще спрашивает! – не по уставу взвизгнул Барсуков, стирая с лица налипшие снежные хлопья. – А ты в курсе, что сейчас, согласно календаря, июль?

– Июль?! – Воронежец даже не заметил речевой ошибки капитана. – Так это… Ядерная зима, что ли?

– Нет, ешта, не ядерная. А межмировая. Ты, поганец, допустил в Эрэфии внештатное потепление. Это привело к сверхсрочному похолоданию на территории Российской Федерации и прилегающих к ней государств вплоть до распоследней Гватемалы. Ты хоть понимаешь, какую общечеловеческую катастрофу ты учинил?

– Так это ж не я! – обалдел парень, непроизвольно делая шаг назад.

– Смирна!!! – гавкнул командир. – Это ты своей мамке в первом классе мог такие оправдания рапортовать: «Это не я описался, это меня описало!» Ты – служащий вооруженных сил. И ответ будешь держать по всей строгости военного времени.

Парень начал замерзать, но, когда услышал следующую реплику Барсукова, его стало колотить еще и от страха.

– Старший сержант Емельянов! Трибунал приговаривает тебя и твоего брата, которого мы еще выявим и обязательно поймаем, к высшей мере наказания – казни!

– Эй, не имеете права! – запротестовал Иван. – Я демобилизованный!

Капитан был непреклонен:

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Из ближайшего к плацу барака вышел палач. Голый по пояс мускулистый мужлан в красном колпаке, скрывающем лицо, нес на плече огромный топор и напевал примерно следующее:

Старшого, который и насмотрелся всякого, и сам мышью успел побывать, не слишком удивила адская смесь армейской реальности и явно средневекового персонажа. Палач смотрелся посреди зауральской базы словно Белоснежка в публичном доме. Это непостижимым образом успокоило дембеля. Ну, не может быть настоящей такая казнь!

Внимание Ивана притягивали сапоги на меху. Заплечных дел мастер чувствовал себя комфортно, и парень, чьи зубы уже начали колотить чечетку, ему позавидовал.

– Последнее желание есть? – спросил капитан Барсуков.

– Унты бы сейчас… – Приговоренный Емельянов показал на ноги палача дрожащим пальцем.

Капитан пожал плечами, дескать, воля казнимого закон. Здоровяк положил топор на заснеженный асфальт и снял сапоги. Старшой торопливо натянул их, избавившись от холодных ботинок.

Ногам стало тепло, Иван заулыбался, но тут некое чувство опасности вдруг выдернуло дембеля из сновидения, и он резко сел, одновременно осознавая себя на берегу реки Смородины, а не на военной базе.

Распахнув глаза, Старшой мгновенно понял, почему его ногам сделалось тепло. Дело в том, что они по колено лежали в раскрытой зубастой пасти.

Иван закричал и совершил беспрецедентный прыжок, которому позавидовал бы любой акробат. В ту же секунду верхняя челюсть неведомого хищника резко пошла вниз, и зубы громко клацнули.

– Ни хрена себе – крокодил, – прошептал дембель, каракатицей ползя в поле.

Поведя плоским вытянутым рылом, чем-то напоминавшим лик капитана Барсукова, пресмыкающееся обиженно заурчало и двинулось за Старшим. И проворно, надо признать, двинулось!

Короткие лапки разогнали длинное тело до леденящей кровь скорости. Шипящая крокодилья пасть раскрылась. Иван неуклюже перекувыркнулся и бросился от зверя. В миллиметре от дембельской задницы щелкнул захлопывающийся рот.

Припустив еще веселей и почувствовав, что хищник чуть отстал, воронежец принялся лихорадочно копаться в памяти, извлекая знания о крокодилах. Водное пресмыкающееся не особо славилось сухопутными подвигами. Вскоре зелено-коричневый убийца должен был устать. Но это в нашем мире! Здесь же, подле Мирового Древа, где действовали иные законы, крокодилы вполне могли оказаться чемпионами по бегу.

К счастью Емельянова-старшего, пресмыкающееся действительно выдохлось и остановилось. Притормозил и парень. Теперь, после испытанного ужаса, его взяла какая-то первобытная злость. «Сначала грабят, потом чуть ноги не сжирают… Тварь я дрожащая или кто? – закипал Иван. – Вон, по ящику была передача с мужиком из Австралии. Так он этих крокодилов и в хвост и в гриву! Все, чемодан, тебе кранты!»

Хищник глядел на него масляными глазками. Ножки притомились, аллигатор уложил брюхо на траву.

– Знаешь чего, морда крокодилья? – процедил Старшой. – А иди-ка ты в сопло!

На продолговатом рыле проступила сдержанная озабоченность. Иван увидел под глазом рептилии большую слезу. Это сильнее распалило гнев:

– Поздно плакать, бревно на ножках. Сейчас я тебя буду убивать.

Парень стал обходить крокодила полукругом справа, что встревожило хищника, но он предпочел подождать. «Метра четыре в длину. Редчайшая особь», – прикинул дембель, приближаясь к хвосту чудища.

Крокодил задергался, стал против часовой стрелки разворачиваться мордой к Ивану. Охотник ускорился, стараясь держаться возле хвоста. Хищник тоже подсуетился, и Старшой был вынужден отпрыгнуть подальше.

Замерли.

А потом дембель повторил обходной маневр. Сценарий проигрался еще раз. На третий Иван крепко схватил уставшее пресмыкающееся за хвост, и началась борьба. Крокодил постарался извернуться так, чтобы достать парня, но при всей своей гибкости потерпел анатомически обусловленную неудачу. Тогда хищник принялся вырываться. Старшой едва не упустил аллигатора, и только непонятно откуда взявшееся первобытное упрямство удесятеряло силы богатыря.

В эти секунды, растянутые в часы, Иван-крокодилоборец уподобился лермонтовскому Мцыри. Он пламенел, рычал, как рептилия, как будто сам он был рожден в семействе пресмыкающихся.

Обозванный чемоданом хищник пополз к воде.

– Паникуешь, морда? – пропыхтел дембель, упираясь пятками в землю.

Аллигатор задергался из стороны в сторону, чуя, что его вполне успешно тащат от берега. Тут Старшому и удалось перевернуть противника на спину. Оказавшись на лопатках, крокодил тут же потерял всякие преимущества, да к тому же впал в оцепенение. Такова была реакция его – пресмыкающегося перед человеческой мощью – организма.

Одержав победу, Иван успокоился и даже слегка ужаснулся собственному азарту. Естественно, он не собирался вспарывать белесое брюхо речного гиганта. Но надо было что-то делать. Емельянов-старший стоял возле осоловело водящего лапами крокодила и решал, как поступить. Идей не возникало.

Как всегда в таких случаях, решение проблемы поступило со стороны.

– Эй! А ну не замай Музгарку! – донесся от реки какой-то булькающий крик.

В воде по колено стояло существо, которое Старшой сразу окрестил саламандрой. Была такая книжка писателя Чапека – «Война с саламандрами». Иван ее читал.

Абсолютно лысый чешуйчатый человек темно-бирюзового цвета был примерно того же роста, что и дембель. Шея у саламандры отсутствовала. Меж пальцами виднелись полупрозрачные перепонки, фигура была тонкая, но мускулистая. Лик с приплюснутым носом и рыбьими глазами был страшен по определению, только сейчас рассерженный саламандр еще и скалил поистине щучьи зубы.

Зловещую картину портила лишь сбившаяся набок ушанка наподобие той, что носил почтальон Печкин. С обвислой шапки стекала вода, усиливая комизм. Правда, смеяться как-то не тянуло.

Иван выпустил из рук крокодилий хвост и отступил:

– Он первый начал. Я дремал, а он мне ноги чуть не отхватил!

Чешуйчатый вышел на берег, зашлепал ластообразными ногами к питомцу. Склонился, напрягся, перевернул тушу в правильное положение. «Чемодан» отмер, зашевелился, приходя в сознание.

– Музгарушка, – ласково протянул ластоногий.

Крокодил по-собачьи прижался к ноге хозяина, как бы жалуясь на визитера. Коричнево-зеленый хвостище при этом ходил ходуном. Ну, просто не аллигатор, а вылитый пес!

Человек опять наклонился, потрепал зверя по голове:

– Беги, Музгарка, домой.

Рептилия прочапала к воде и скрылась, вильнув хвостом на прощание.

– See you later, alligator! Такого надо с поводком и в наморднике, – то ли схохмил, то ли серьезно заявил Старшой.

– Ну, сорвался с привязи, – виновато ответил чешуйчатый, но тут же сменил тон: – Ты кто таков? Чего в Посюсторони делаешь?

– В Потусторони, – исправил дембель.

– Это она для тебя Потусторонь. Кто таков, спрашиваю!

– Иван.

– Вот так просто – Иван? – разочарованно проговорил темно-бирюзовый.

– Богатырь.

Рыбьи глаза критически оценили парня.

– Хлипковат.

– Да удал, – тренькнул Старшой, затем быстро понял, что не хочет испытывать воинское мастерство чешуйчатого, и добавил: – Между прочим, князь Задолья.

– О! – незнакомец-ихтиандр тут же сменил тон на уважительный. – Так с того бы и начинал, князь Иван! А меня Саламандрием величают.

Емельянов еле сдержал усмешку – надо же, угадал с Чапеком!

– С чем пожаловал, княже? – почтительно спросил Саламандрий.

– Вот, водяного ищу.

– А на кой ляд я тебе сдался? У меня нету ничего. Моя заводь с краю.

Взгляды дембеля и чешуйчатого встретились, и Старшому стало ясно: быстрого решения по живой воде не светит.

* * *

Окончательно разочаровавшись в князе Световаре, Полкан Люлякин-Бабский затеял послать гонцов в Мозгву и Легендоград. Следовало заручиться поддержкой Юрия Близорукого и Василисы Велемудровны. Если в юной легендоградской княгине боялин не сомневался, то по поводу мозговского правителя имел серьезные опасения. Тороватый и осторожный князь мог и не дать дружину.

Биться с мангало-тартарами в одиночку, да еще с таким руководителем, как Световар, означало проиграть еще до начала сражения. Полкан побродил по городу, объехал его вокруг и понял с непередаваемой словами остротой, что Тянитолкаев, наполовину защищенный рвом и валом, а с другого края забранный деревянной крепостной стеной, не выдержит серьезной осады.

«Почему мы не едины в своих чаяньях? – вопрошал себя боялин. – Видно, прокляли нас всемогущие боги, даровав эту двойственность. Воистину, тянитолкаевцы не слоны и ослы, а просто большие дуралеи!» Потом гнев Люлякина-Бабского переметнулся на кочевников: «И чего им в степях своих не сидится? Мы же им и так исправно обозы с данью шлем ежегодно! Поганые алчные черти! Чтоб вам пусто было!»

Смирив бессильную злобу, боялин обрел трезвость мысли. До Мозгвы было дальше, чем до Легендограда, поэтому первым делом Полкан снарядил посла Юрию. Люлякин-Бабский вызвал к себе верного Малафея.

Юноша-посыльный прибыл, как всегда, вовремя.

– Слушай внимательно, Малафей, – произнес боялин, вертя в руках свиток. – Ты у меня самый ловкий да разумный, посему дело тебе поручаю огромной государственной важности.

Конопатый костлявый парень кивнул, проникаясь ответственностью.

– К тебе приставлю трех молодцов из охраны. Будешь за старшего. Это письмо доставишь лично князю мозговскому Юрию. Не помощнику. Не советнику. Не воеводе. Князю. Из рук в руки. Надо будет, кричи петухом, чтобы пропустили. Надо будет, бей челом об пол – до свадьбы зарастет. Надо будет, помри, но свиток сей вручи князю. Уразумел?

– Всецело.

– Не умничай, – поморщился Полкан. – Никому о моем поручении не говори. Сейчас выйдешь из терема и на коня. Но сам пойми: грядет война с кочевниками, и Тянитолкаеву позарез нужна помощь Мозгвы. Нельзя нам поодиночке орде поганой противостоять. Уразумел?

– Да, боялин. – В голосе Малафея звучали тревога и подлинный ужас.

– Не дрейфь, отроче, прорвемся.

Люлякин-Бабский потрепал парня по плечу, вручил письмо и благословил в путь.

Неспокойно было на сердце у Полкана, и не зря: через два дня раненный в плечо и ногу Малафей приполз к резному крыльцу терема.

– Передайте боялину: нас перехватили какие-то лихие люди в мешках, – пролепетал парень и лишился чувств.

Так бесславно закончилась попытка Люлякина-Бабского заручиться поддержкой сильного мозговского соседа.

У Станислава Драндулецкого, наоборот, дела пошли в гору. Он тоже снарядил караванчик к Юрию Близорукому, но, в отличие от Полкана, возглавил посольство сам. Кроме того, боялин-слон просчитал шаги своего заклятого конкурента и через доверенного человечка нанял разбойников. Они и перехватили Малафея. Парень успел уничтожить свиток и насилу убежал от лиходеев, благо было темно.

Станислав приготовил дары. Естественно, они не сравнились бы с сокровищами Персиянии, так никто и не требует от соседей слишком богатой взятки. Разве не в одной Эрэфии живем?

С точки зрения князя Световара, все было не так просто. Он, будучи единовластным правителем Тянитолкаева, не очень-то хотел попасть в зависимость от Мозгвы, зная, что подчиненная Юрию Отрезань платит не только мангало-тартарам, но и князю Близорукому.

Совсем недавно Световар встречался с другими князьями, были там и володетель Двери, и вождь Отрезани, не приехали лишь Юрий и Велемудр Ненапряжный из Легендограда, то есть представители двух самых сильных эрэфийских княжеств. Так ведь Велемудр погиб, оттого и не прибыл. А уж что творилось в те темные дни в Легендограде!

Чем помогут мелкие князья? Станут ли? Световар не ждал чудес. Кланяться Юрию тоже не хотелось. Была надежда на Василису Велемудровну. Уж она-то, недавно ничуть не сумняшеся снарядившая дружину аж до Торчка-на-Дыму, в стороне не останется. Только она привела из битвы со Злодием Худичем потрепанную рать.

Страшнее всего было то, что князь Тянитолкаева размышлял обо всех этих вещах как об отвлеченной проблеме, он-то не верил в близость кочевой орды. Именно поэтому весть о разоренной Малорассеянии ударила как гром среди ясного неба.

Оборванные люди прискакали на взмыленных конях, сбивчиво поведали о падении Киевца. Дескать, тьма тьмущая степняков, как смерч, смела всякое сопротивление. Лютый Тандыр-хан приказал мужчин-воинов истреблять, остальных гнать в полон.

Световар схватился за седеющую голову. Угроза набега мгновенно превратилась из умозрительной проблемы в реальную беду.

«Благо дружина два дня во всеоружии», – порадовался князь, но тут его тоже ждало легкое разочарование. Ратники, с присущим им отвращением к учениям, собирались крайне слабо, а о крестьянском ополчении никто и не позаботился. Меж тем Световар ждал больших учений и четко велел согнать все боеспособное население в отряды.

Кроме дружинников поднялись лишь четыре деревеньки, принадлежавшие Полкану.

Стоило людям узнать о надвигающемся полчище, и отношение к сбору изменилось. Теперь каждый стремился вооружиться и защитить семью, дом, ну и заодно князя с боялами.

Люлякин-Бабский всячески доказывал собственную готовность к боям. Он жестко руководил Партией ослов, за пару дней превратив партию в подобие армии. Каждый осел, как это смешно ни звучит, знал свой маневр.

В стане слонов все развивалось значительно медленнее. Станислав Драндулецкий уехал в Мозгву, и в отсутствие главы партии бояле погрязли в спорах. Когда к ним пришел Полкан с предложением объединиться, они отказались, ведь ходить под рукой осла претило любому слону.

По улицам каждый день бродила растрепанная Скипидарья. В тонкой руке гадалки по-прежнему горел светильник.

– Горе тебе, град незащищенный и расколотый! Одумайся, люд тянитолкаевский, встань под одно знамя!

* * *

Колобок-разумник отогнал тяжеловоза к ручью и начавшим по-весеннему зеленеть кустам, с большим трудом расседлал, а потом вернулся на берег огненного озера.

Через двое суток воды расступились и по скользкому донному илу в мир прибрел шатающийся Егор Васильевич Емельянов. Вид у него был, словно ему пришлось все это время физически работать. В каком-то смысле так оно и получилось.

Богатырь похудел, осунулся, под глазами залегли тени. Ремень болтался свободно, мешковато выглядел китель. За спиной на перевязи болтался немаленький меч. Неверные ноги вынесли дембеля на берег, озеро сомкнулось.

Ветер донес до каравая молодецкий перегар.

Хлеборобот хотел высказать спутнику все, что накипело, но ефрейтор Емеля остановил его, подняв руку ладонью вперед.

– Позже, – просипел парень. – И так еле отпустила.

Лошадка нашлась там, где ее оставил Колобок. Егор с третьей попытки закинул седло на крутую спину, кое-как затянул подпруги, влез, чмокнул каурку в шею и сказал:

– Шеф, гони в Тянитолкаев.

Презрительно фыркнув, кобылка потопала на запад.

 

Глава шестая,

в коей Старшой оказывается между Сциллой и Харибдой, а Егор принимает участие в ДТП

Водяной оказался товарищем крученым, скользким и попросту мутным. Очевидно, в нем боролось несколько желаний. Первое – сбежать поскорей от витязя, явившегося из мира живых, и не мучаться. Второе – поболтать хоть с кем-нибудь, посплетничать, а то и похвастаться. Все-таки быть главным по Смородине и почетно, и доходно, только куда этот доход девать-то? Третье – а вот любопытно, чего пришел? Ну, и еще желания были, конечно. Так, по мелочи.

Огорошив Ивана отповедью о «моей заводи с краю», Саламандрий шлепнул себя по лбу перепончатой рукой и стал зазывать Старшого в гости, на дно речное.

– Да ну тебя, – насторожился дембель. – Я больше полутора минут под водой не протяну, да и с крокодилом твоим на его территории встречаться не тянет. Вдруг он матч-реванш устроит?

– Музгарка-то? Не думай плохого! Он ученый у меня. Я ему: «Фу!» – он под корягу. А коли боишься, я его на цепь посажу. Пусть по цепи походит.

– …Кругом, – добавил Иван, глядя на Мировое Древо и вспоминая кота Баюна.

– Да хучь и кругом. А насчет воды тоже никаких препон не видится. Нешто ты не слыхал быль о купце Садко? По нашему приглашению любой воздуходышащий вполне вольготно себя на дне почувствует.

У Емельянова-старшего было мало вариантов. Живую-то воду надо добывать.

– Ладно, сажай крокодила на цепь, если не врешь.

Через пять минут Саламандрий вынырнул, сияющий, словно бирюзовый самовар, выжал ушанку, подмигнул Ивану рыбьим глазом:

– Айда, гостюшка дорогой, в чертоги подводные. Рыба свежую икру мечет, русалки баньку топят. Осьминога послал за элем кочевряжским, в утопших кораблях хранящимся.

– Подожди, – насторожился Старшой. – Откуда в реке осьминог? И откуда в Нави корабли?

– Вот ведь пескарь премудрый! – усмехнулся Саламандрий. – Смородина есть первоначальная река, всем рекам Яви жизнь дающая. Отсель можно в любой водоем попасть, был бы навык волшебный. А у домовитого водяного в услужении не только осьминоги состоят. А кого ж еще за элем послать, окромя восьмилапого холопа, чтоб два раза-то не бегати? Все, хватит вопросов, сам сейчас все узришь. Ныряй! Чего за пряжку ухватился? Прямо в одеже!

И дембель решился.

Сделав пару шагов, он изящно прыгнул к Саламандрию. Открыл глаза. Чистейшая прозрачная вода позволяла видеть дно и плавающих вдали рыбок. Управитель Смородины тоже полностью погрузился, и только сейчас парень заметил, что бурное течение словно обходит стороной его и водяного.

Хозяин выдохнул воздух, проводил пузыри задумчивым взором и сказал:

– Не задерживай дыхание, все будет хорошо.

Звук, конечно, исказился, но Иван не мог понять, как вообще возможно говорить под водой. Связки не должны колебаться! Меж тем запас кислорода подошел к концу. Все существо Емельянова-старшего противилось идее выдохнуть. Дембель попробовал вынырнуть, и тут его схватил за ноги ловкий Саламандрий. «Развели, как последнего лоха!» – с горечью подумал парень. После непродолжительной борьбы он сдался. Приготовившись захлебнуться, воронежец вдруг осознал, что дышит!

– То-то, а то – ишь! – попенял водяной и поплыл в глубь реки.

Иван последовал за ним.

Дно было устлано белым благородным песком. Длинные листья трепыхались, словно флаги на ветру. Разноцветные рыбки ходили кто поодиночке, кто пестрыми косяками. Старшой чувствовал: попади сюда какой-нибудь ученый-биолог, и у него случится инфаркт – настолько непохожими на привычных для нас речных обитателей были здешние особи. Впрочем, между большими ярко-розовыми телескопчиками и окрашенными во все цвета радуги барбусами курсировали и щуки с окуньками. Чуть позже мимо промчался желтый в оранжевый горошек сом.

– Такое даже наркоманам не приглючится, – прокомментировал дембель.

Дно Смородины резко ушло вниз, и Саламандрий устремился в этот «Марианский желоб». У парня не было выбора, он тоже направился во тьму. Почти сразу же зажглись десятки маленьких огоньков. Рыбки-светлячки проводили хозяина и гостя к подводному терему явно кораллового происхождения. Стоило к нему приблизиться, и он осветился волшебным голубоватым светом. Иван залюбовался. Из ворот выплыли две роскошные длинноволосые девушки правда, с рыбьими хвостами. Зеленый оттенок кожи не портил впечатления от прелестей русалок, симпатичные личики излучали радость и интерес.

– Пригоженький, – промолвила красноволосая.

– Кто бы спорил, – поддержала обладательница синей гривы.

Старшой решил, что здесь не обошлось без сумасшедшего визажиста.

– В баню, вертихвостки! – скомандовал Саламандрий, хлопая одну из русалок по тому месту, где у обычной девушки персияне находили джасмыгюль.

Обстановка терема была до неприличия роскошной. Правда, мебель справили из мраморного камня – дерево либо всплыло бы, либо сгнило. Мозаики заменяли полотна картин, на многочисленных полках покоились подводные сокровища. У хозяина был вкус: драгоценные предметы располагались по эпохам, без смешения стилей и стран происхождения. Впрочем, Иван не был ценителем древностей.

Миновав длинные коридоры терема, русалки и Саламандрий с дембелем выплыли на внутренний двор. Дорожки здесь были засыпаны крупным жемчугом. По краям, возле конур, сидели цепные лобстеры. В большой золотой клети лежал давешний знакомец – крокодил. Почуяв парня, хищник зарычал.

В центре двора высилась огромная стеклянная или хрустальная колба. Внутри нее неведомый архитектор организовал большую воздушную мансарду. Поднырнув под толстую стену, четверка попала в колбу через специальный лаз.

Здесь на мягкой траве стояли деревянная банька и уютная, увитая плющом беседка. Дневной свет падал из горлышка колбы. Старшой прикинул, что диаметр круглого островка составляет не меньше полутора сотен метров. Российским олигархам такое и не снилось.

Пахло тут будто в деревне – зеленью, нагретой землицей и чуть-чуть древесным дымком.

– Будь как дома, Ваня, – провозгласил Саламандрий. – Похожий колокол, говорят, был у самого Александра Македонского, только где он теперь?

Дембель оторвал взгляд от белесого дыма, вертикально поднимавшегося из банной трубы, посмотрел на русалок. На твердой земле девушки чудесным образом обзавелись стройными ногами вместо хвостов, только цвет кожи и волос остался радикальным.

Потом была подводная баня на березовых полешках. Водяной сказал, что ему присылают дрова из Яви. Иван уже ничему не удивлялся. Веники, жар, холодный эль, богатый стол, шаловливые и развеселые подружки-русалки. Что еще нужно для отличного отдыха в Потусторони?

Распаренный Иван с удовольствием уплетал икру, сушеную рыбу и запивал это все древним кочевряжским пивом. Парень уже рассказал Саламандрию свою запутанную историю и даже заикнулся про цель визита. Повелитель Смородины отмахнулся:

– Сперва примем дорогого гостя по всем правилам, а уж потом и о делах побулькаем.

– А сам-то ты как здесь оказался? – спросил Старшой.

Вопрос необыкновенно обрадовал водяного. Биография чешуйчатого была длинной и начиналась вообще не с него.

Чудесные существа возникают разными путями. Часть так называемой нежити была создана богами такой, какая она сейчас и есть. Да и не нежить тоже. Взять того же вещего кота Баюна или заповедную птицу Рарожича. Их природа никогда не менялась, они пришли в жизнь готовенькими.

Другие создания сделали себя сами. Ошибившийся в пропорциях зелий колдун, возгордившаяся ведьма, хотевшая сравняться с небожителями… Вот Баба Яга, к примеру.

Некоторым просто не повезло. Вот, к примеру, сказывают бабки, будто давным-давно случилась престранная оказия. Залезли парень с девкой в стог сена. Стали бороться да миловаться, и вдруг в самый ответственный миг парень как закричит! Подруга его испугалась: «Что с тобой, ненаглядный?» А он из того места, каким принято сидеть, вынимает большую швейную иглу. Сам чуть не плачет.

Девка-то ручками белыми всплеснула: «Ай да прелесть! Дай мне ее!» Парень отвечает, мол, в меня воткнулась, мне и принадлежит. Подруга будто белены объелась – кричит, дерется, душит ненаглядного. Так и порешила в беспамятстве. Схватила иглу и сбежала из деревни в глубокие пещеры.

А игла-то, говорят, непростая. Будто голос какой из нее слышится и надписи непотребственные проступают. Но девка-то безграмотная была, так что читать не умела.

Теперь стала хранительницей иглы, всю пещеру паутинной вышивкой забила.

Похожая судьба и у водяных. Конкретный Саламандрий отправился купаться по пьянке и утонул. Стал заштатным тритонишкой пруда, где смерть свою нашел. Покручинился, побесился да стал порядок в пруду наводить. Тамошний водяной заприметил толкового утопленничка, двинул по карьерной лестнице. Вскоре дали отдельную запруду, потом озерцо, там и реку пожаловали, дело добралось и до моря.

На всех постах Саламандрия поджидал успех. Везде его хозяйство процветало, порядок он создавал идеальный, учет налаживал точнейший.

За неполные три сотни лет водяной снискал уважение и зависть коллег. Но утопленники если и завидуют, то не пылко. Зато хладнокровное уважение трезвей слепого человечьего будет. Будучи весьма молодым водяным, Саламандрий достиг вершины карьеры – совет водяных представил его кандидатуру в новые хранители матушки-реки Смородины.

Как представил? Да убили повторно. В Навь же только усопшие попадают.

Нет, все-таки не из зависти, не надо!

Здесь, в Смородине, и трудится пару тысяч лет. Навел образцовый порядок: рыбы мечут икринка к икринке, водоросли растут специально оформленными рядами, воды текут в срок и в полном объеме (он даже огромный гроссбух показал, где все записывается!). Через это и в мировом океане Яви порядка больше стало. Так и существует.

– А чешуя и перепонки? – спросил Иван.

– Отросли. Человеческий организм ко всему адаптируется, особенно после смерти, – острозубо улыбнулся Саламандрий.

– Кем же ты при жизни был?

– Бухгалтером на большом шарикоподшипниковом заводе, – вздохнув, промолвил водяной. – Там у меня все в ажуре было. Каждая шайбочка на своем счету! Без наряд-заказа ни на миллиметр к складу! Согласуйте с директором! Процент переработки низок! План в срок! Дебет десятого счета перепроверить! Как недостача по шпонкам в размере четырехсот двадцати трех рублей шестидесяти семи копеек?! Все без премии, пока не найдется!!! Эх, разбередил ты, Ваня… Меня за принципиальный подход к бухучету и финконтролю коллеги Плюшкиным прозвали.

Отчего-то дембель подумал, что зануду-бухгалтера перед купанием подпоили тоже коллеги.

– В каком году утонул? – поинтересовался парень.

– В тысяча девятьсот семьдесят восьмом…

«Это хорошо, что он до перестройки не дожил, – подумал хмельной Иван. – Он, наверное, повесился бы, когда завод развалился».

– А как там, в Яви? Идеи Троцкого живут и побеждают?

– Троцкого?! – У дембеля даже икра изо рта посыпалась, и педантичный Саламандрий собрал ее на листок, служивший салфеткой.

– Ясен пень, Троцкого. Не Ленина же!

Несмотря на принятый алкоголь, голова Старшого заработала как часы: «Если водяной не прикалывается, то выходит, что реальностей, из которых люди попадают в этот сказочный бедлам, минимум две!»

– Да, не Ленина, – произнес дембель. – Давай хлопнем.

Саламандрий еще долго потчевал Ивана, они так и уснули за столом. Вышколенные водяным русалки да тритоны уложили их на мягкие постели. Старшого в воздушном колоколе, а начальника Смородины под водой.

Утром гостя и хозяина заботливо отпоили рассолом от морской капусточки. Парень морщился, но глотал йодистую жидкость.

– Заодно щитовидка будет в порядке, – приговаривала богатая бюстом русалка.

Потом был роскошный завтрак в беседке, грозивший перерасти в очередную попойку, но Иван мужественно отверг хитрые предложения Саламандрия «дернуть еще по кружечке кочевряжского эля».

– Там, – Старшой ткнул пальцем в потолок стеклянного колокола, – мой братишка. Он ждет. А дома – мамка. Я бы с тобой с удовольствием загудел на недельку-другую, только, сам понимаешь, нечестно это будет.

– Вот ты как, – вздохнул водяной, и его бирюзовая чешуя стала еще темнее. – Да ладно, я не деревяшка железная, все разумею. Мать – это святое. Давай о деле.

Зеленая рука отодвинула бочонок с элем в сторону, Иван приступил к главному:

– Я тебе уже говорил, что Карачун велел собрать несколько чудесных вещей, иначе домой не вернемся. Мы с Егором уже нашли золотой ключ, он должен отыскать молодильные яблоки, а на мне еще два пункта обязательной программы – перо жар-птицы и живая вода. Добрые люди подсказали, что если уж у кого она и есть, так это у тебя. Помоги, будь другом.

Старшой посмотрел на Саламандрия, внимательно разглядывающего межпальцевые перепонки, и добавил:

– Только такой влиятельный водяной, как начальник Смородины, способен раздобыть редчайший вид воды.

Темно-бирюзовый ихтиандр крякнул и налил-таки себе эля. Выпил, уставился на дембеля. Парню стало не по себе.

– Кто, если не ты, могущественный управитель главного… – начал было дембель, но его прервал поморщившийся Саламандрий:

– Хватит подлизываться, Ваня. Вот она течет. – Он махнул куда-то за спину.

Ничего, кроме прозрачной стеклянной стены, за которой сновали юркие рыбки, Старшой не увидел.

– Чего пялишься? – проворчал хозяин. – Бери, черпай хоть ведрами, мне не жалко. Смородина и есть живая вода. Корни Мирового Древа поит. Я то, старый карась, думал, тебе чего сложного подавай.

– Так если тут целая река живой воды, то этого бы на всех хватило… – прошептал пораженный простотой решения Иван.

Поскучневший Саламандрий вдруг рассмеялся:

– Если бы у бабушки была некая часть тела, она была бы дедушкой. Мы с тобой находимся в той части Нави, где бывают лишь боги. Как там у ромеев древних было? Кесарю кесарево…

– …А слесарю слесарево, – закончил воронежец расхожую присказку. – Мне ведра не надо. Мне бы пару пузырьков…

– Как знаешь. Ты, кстати, искупавшись в Смородине, зело здоровым стал. Некоторое время на тебе все зарастать будет, а уж хворь до самой старости не коснется.

«Прямо как вечная аптечка в компьютерной игре-стрелялке», – отметил Старшой, все еще не веря в удачное решение проблемы с живой водой.

– Пузырьки-то имеются? – небрежно бросил речной управитель.

– Не-а.

– Хреново! У меня тоже.

Иван озадачился, но просиял:

– Тогда бочонок из-под эля возьму!

– Хм, ты не подумай, что мне жалко. – Рыбьи глаза заморгали, чешуйчатое лицо приняло виноватое выражение. – Бочонок элем пропитался, а водица этого не любит. Мигом испортится.

Дембелем овладело беспокойство:

– Ну, а этот, осьминог твой, ничего не сможет раздобыть? Бутылку или флакончик…

– Нет, у него мелочи между щупалец вываливаются. – Водяной встал из-за стола и прошелся по беседке. – Знаю местечко. Тут недалеко. Но пойдешь один.

Тон и рубленая речь Саламандрия чертовски насторожили Старшого. Мутное создание что-то недоговаривало.

– Погоди-ка, – медленно произнес парень. – А в чем подрезка?

– Чего?! – Пучеглазый водяной заморгал.

– Где темнишь? – строго спросил Иван.

– Вот ведь приметливый, – с досадой сказал чешуйчатый, садясь на лавку. – Там у меня, значит, колода. Под колодой живет тварь. Муренией Ильиничной кличут. У нее пузырьков – что у дурака махорки. Она в прошлой жизни очень больная была, так ее в Навь прямо с лекарствиями и закинуло. Но она через это ядовитая.

– А говорил, что у тебя порядок, – подколол Емельянов-старший.

– Отдельные недостатки встречаются, – признал Саламандрий. – Работаем!

– Так она змея?

– Почему ты так решил?

– Ну, раз подколодная… – смутился дембель.

– В целом ты прав. Змея. Но жаба, – загадочно выразился водяной. – Каракатица, в общем, медузная. Ну что, поплыли?

Прислушавшись к своим ощущениям, воронежец констатировал, что похмелье миновало. Выбора не было – не с пустыми же руками возвращаться!

Второй переход на подводное дыхание дался Ивану значительно легче первого, Саламандрию даже не потребовалось его притапливать. Плыли долго, около часа. Движение замедлял неповоротливый дембель, а хозяин Смородины, оснащенный ластами и перепонками, терпеливо двигался в четверть силы.

Подводная одиссея закончилась в тихом затоне, где сплошной завесой плавал зеленовато-бурый ил.

– Удачи тебе, витязь! – Саламандрий подтолкнул парня к мутной взвеси. – Я тя тут подожду.

– А чего же это я без оружия? – опомнился Старшой.

– Юродивый, что ль?! Попроси и беги! Ее не одолеешь! Мурения Ильинична знаешь какая? У-у-у…

«Зашибись, – мысленно негодовал Иван, погружаясь в затхлую заводь, – погибну в протухшей болотине».

Дышать стало трудно, хотя дембель чувствовал, что ил не слишком забивается в нос. Поблуждав минутку-другую, воронежец совсем было отчаялся встретить грозную подколодную тварь, но тут впереди показалось что-то темное. Старшой подплыл и обнаружил колоду. Нырнув под нее, он уперся руками в склизкую шершавую поверхность. Выпуклая, холодная, она наводила на грустные думы.

– Затонувший батискаф? – предположил парень.

– Сам ты батискаф! – раздался голос. Он одновременно квакал и гундел.

Поверхность пришла в движение, и перед Иваном возникла тыквообразная голова. Первым делом богатырь обратил внимание на прическу. Вместо волос беспрестанно шевелились полупрозрачные щупальца наподобие тех, что были нарисованы в учебнике биологии – кишечнополостные, гидроиды. Потом Старшой вперился в огромные, выпученные еще сильней, чем у Саламандрия, глазищи. Будто очки вросли в лицо. Мясистый нос не вызвал никаких ассоциаций, а большой рот с толстыми шамкающими губами был просто отвратителен. Плюс бородавка на лбу.

По бокам и плечам парня мазнули склизкие щупальца.

«Медуза Горгона, да и только. А еще на какую-то тетку из наших политиков похожа», – резюмировал Иван.

– Тебя муж прислал? – брюзгливо спросила Мурения Ильинична.

– Э… Я не замужем, – сморозил растерявшийся дембель.

– Издеваешься?! – возопила «медуза», и ноги Ивана сжало мощное щупальце.

– Нет! Пошутил, – попробовал выкрутиться парень. – А чей муж-то?

– Мой, остолоп!

Воронежца дергануло вниз и стало мотать из стороны в сторону в такт словам, исторгающимся изо рта.

– Этот тиран, этот сатрап, этот угнетатель и диктатор! Река должна быть свободной! Где это видано, чтобы водоросли росли рядами, а рыбы плавали строем? К чему этот сплошной учет?.. Как тебя зовут, ставленник кровавого режима?

– Иван. – Он был рад, что Мурения перестала его болтать, как колокольчик.

– Отлично, ты не отрицаешь, что являешься частью карательной машины ненавистного Сколопендрия!

– Нет-нет, отрицаю! – запротестовал Старшой. – Я сам жертва чешуйчатого произвола!

– Вот как?! – Давление щупальца на ноги ослабло.

Дембель принялся отчаянно импровизировать, интуитивно подражая самой Мурении Ильиничне:

– Он, душегуб и водокрут, взял в заложницы мою любимую! «Отправляйся, – говорит, – к этой твари подколодной, к этой жабе змеиной, к…»

– Так и сказал?

– Да!

– Узнаю муженька. Продолжай.

Молитвенно сложив руки перед грудью, Иван проникновенно зашептал, будто актер провинциального театра:

– Вы, и только вы меня спасете! Всего два пузырька – и невинная девушка освобождена! Пусть я останусь в пучине, но зазноба вернется в мир. Два пустых пузырька. Жизнь бедной крестьянки. Юной невесты. Марусеньки…

Теперь воронежец почувствовал ногами скользкое дно. Щупальце исчезло.

– Красивая небось? – как-то ревниво спросила Мурения.

– Увы, увы, – сориентировался парень. – Природа не одарила ее красой. Чуть-чуть горбата, самую малость косовата. Зато она – ни в чем не повинная жертва водяного, чья перепончатая лапа держит свободу за горло!

– Ага, это ты точно выразил, – поощрила «Горгона».

– Неужели вы, деятельный борец против авторитаризма и лжи, не поможете моей прекрасной Елене? – патетически воззвал к Мурении дембель.

– Обожди-ка! – насторожилась размякшая было подколодная тварь. – Она же минутку назад была Марусей.

– Марусей?! Э… Правильно! Она же сиротка из далекой страны, где девушки носят двойные имена. Хуанита-Хулия, к примеру. А Маруся, которая Елена, она не кто иная, как Мария-Елена! – Старшой был явно в ударе.

В ораторском запале он поскользнулся-таки на иле, поднялись облака мути, и Ивана развернуло, словно в замедленной съемке. Правая рука угодила в донную грязь. Парень почувствовал что-то твердое. На всякий случай зачерпнул. В пригоршне осталось четыре то ли камушка, то ли ракушки.

Выпрямившись, воронежец ненавязчиво завел руку за спину, глядя на Мурению Ильиничну кристальным взором.

– Взываю к чувству солидарности, присущему всем свободолюбивым борцам с произволом. Спасите мою девушку!!!

«Медуза» почмокала губами:

– Конечно же, молодой человек, разумеется, и неоспоримо истинно то, что об удовлетворении вашей просьбы не может быть никакой речи!

От неожиданности Иван, ощупывавший гладкие камешки, выронил два из них из руки.

– Но почему?! – спросил он супругу Саламандрия, справившись с разочарованием.

– Потому что с тиранией можно бороться только неповиновением, – торжественно изрекла она, потрясая перед лицом дембеля щупальцем, сжатым в подобие кулака. – Кому, как не мне, томящейся в добровольном заключении женщине, мне, ссыльной правозащитнице, понимать в таких вещах больше, чем вам, юным жертвам репрессий. Иди и страдай за нашу идею!

Сразу несколько щупалец уперлись в грудь Старшого и с нечеловеческой силой вытолкнули его из мрачного затона.

Вылетая на чистую воду, Иван блаженно улыбался – его кулак надежно сжимал два аптечных пузырька из-под таблеток. Стеклянные, с плотными резиновыми пробочками.

– То, что доктор прописал! – Дембель продемонстрировал Саламандрию добычу.

– Ну, как она? – нетерпеливо отмахнулся от пузырьков водяной.

– Страшная. – Парня буквально передернуло.

– Любовь зла, – пролепетал чешуйчатый.

– Но не до такой же степени.

– Не отвлекайся. Как она, что там? Не болеет ли?

Теперь воронежец понял: Саламандрий неподдельно беспокоится за жену!

– Хм… Вид здоровый, бодра. Ворчит, но крепится.

– Поплыли домой, расскажешь по дороге.

За время пути к чудесной колбе Емельянов-старший пять раз повторил беседу с Муренией Ильиничной и набрал в пузырьки чистой смородинной водички.

Сели в беседке, дерябнули на радостях эля.

– Я ж ее, жабу ненаглядную, еще в Лох-Нессе приметил. С первого взгляда любовь была. Все кувшинки мира для нее. Хор белуг выписал… Как они ревели, ты бы слышал! Наливай, друже Иван.

Гудели долго. Потом хмельной дембель засобирался обратно в Посюсторонь.

– Слышь, Сколопендрий!

– Саламандрий!

– Да-да. Салом. Андрий. Мне пора. Туда. К брату.

– А выпить?

– Уже.

– А за милых дам?

– Трижды поднимали. Один раз даже не чокаясь.

– Черт! А меня уважаешь?

– Глубоко и всецело. Только пора. Мне. Обратно.

Водяной царственным жестом осенил собутыльника:

– Пора, значит, проваливай.

– Куда?

– А иди в баню! – Надувшийся Саламандрий уронил бирюзовую голову на стол.

– Не ругайся! – осерчал дембель.

– Дурында, я не ругаюсь. Я дорогу указываю.

– Ты че, серьезно? – Парень посмотрел на русалок. – Он серьезно?

Красноволосая и синегривая синхронно кивнули, будто специально тренировались.

Воронежец икнул, деликатно прикрыв рот рукой.

– Девочки, не поминайте лихом.

Он поцеловал прелестниц-русалок и нетвердой походкой направился к бане.

Зашел. С нарочитой аккуратностью, свойственной всем подпившим людям, запер за собой дверь. Потолкался в предбаннике и даже в парилке. Никакого намека на Посюсторонь.

– Шутник, блин, – процедил Иван, распахивая дверь бани и собираясь как следует отматерить Саламандрия.

В хмельные глаза дембеля ударил солнечный свет. Он выбрался наружу, дверь со скрипом закрылась.

Вокруг ютились землянки, впереди возвышался славный град Дверь.

– Там дверь, а тут Дверь, – скаламбурил Старшой.

Повернулся, взялся за ручку, потянул. Никакой бани. Лишь старый лысый волхв, работающий за столом.

– Наконец-то! – обрадовался Космогоний. – Заходи. Ох, как тебя шатает, пьянчуга…

* * *

В первые дни дочка Юрия Близорукого, тайно одолжившая золотой ключ Ивану, старалась не попадаться лишний раз на глаза отцу. Но потом княжне Рогнеде стало вовсе скучно, и она снова попробовала поприсутствовать на ежедневном княжеском приеме просителей, челобитчиков, дароносцев, спорщиков, мытарей и прочих посетителей.

– Что, вертихвостка, прознала о сегодняшнем госте? – вместо приветствия выдал отец.

Советник Розглузд и воевода Бранибор улыбнулись. Девушка нахмурила густые брови:

– Что еще за гость, батюшка?

– Из Тянитолкаева, голубушка. Боярин, или, как у них принято говорить, боялин. Станислав Драндулецкий. Завидный жених.

– Сразу – нет! Одного имени достаточно, – отрезала девушка, усаживаясь на резной стул, установленный рядом с княжьим троном, и оглядывая присутствующих.

Персиянец Торгаши-Керим, чей вид стал еще болезненнее, занимал место чуть в стороне – между толпой бояр и тронным постаментом. Все смолкли, раздавались лишь шорох боярских одежд, шмыганье носов и скрип пера по пергаменту – в углу строчил мозговскую историю Неслух-летописец.

– Эй, Влесослав! – гаркнул Юрий и поправил приплюснутую соболью шапку.

В залу просочился распорядитель в зеленом кафтане.

– Слушаюсь, княже!

– Давай сюда посла. Чего ему надобно, пень его знает!

Влесослав исчез за дверью и через полминуты вернулся, ведя долговязого да длинноносого боялина. Жилистый посетитель держался по всем правилам этикета, принятого в закатных странах. Одежда Станислава была роскошна, недаром он выписывал ее из Парижуи. Короткий ежик волос, тонкие, словно порхающие в воздухе пальцы… В задних рядах бояр тихонько захихикали, передние с трудом сдерживали улыбки. Экий павлин припожаловал, из Немчурии проще приезжают!

Рогнеде Драндулецкий решительно не понравился – слишком надменный и нескладный, хоть и ловко скрывается. Стоило ему приблизиться, и до княжны долетел аромат изысканных духов. Девушка полагала, что духами должны пользоваться лишь женщины, поэтому рейтинг Станислава упал еще ниже.

– Исполать тебе, князь мозговский Юрий. – Поклон гостя был по-парижуйски затейлив.

Княжна сморщила носик, услышав пошлый боялский тенорок. Еще противнее ей стало, когда она почувствовала на себе оценивающий липкий взгляд Драндулецкого. У него только слюни не потекли.

Близорукий слегка кивнул:

– Приветствую, посол. Как поживает князь Световар? Так же крепка его рука и остер ум, как сие было долгие годы?

– Так, да не так, великий княже, – ответил Драндулецкий, и все ахнули.

– То есть? – Юрий сжал губы.

– Беда идет на наши земли. Мангало-тартары затеяли набег. Они стремительно и неотвратимо приближаются к Эрэфии. Сегодня меня догнал доверенный человек и передал ужасную новость: Тандыр-хан предал мечу и разграблению Малорассеянию.

Люди загомонили, воевода и советник обменялись многозначительными взглядами, княжна прикрыла рот ладошкой, князь откинулся на спинку трона, как после крепкого удара. Неслух, внимательно обозревавший залу, отметил, что персиянец ничуть не переменил позы, а узкое лицо его осталось задумчиво-невозмутимым.

Книжник многое отдал бы, чтобы перемолвиться парой слов с Торгаши-Керимом, чудесно переместившимся в тело учетчика, но летописцу никак не удавалось встретить посла вне стен тронной залы. Впрочем, сейчас было не до этого.

– Можно ли доверять твоим сведениям? – ровным голосом спросил Юрий Близорукий.

– Думаю, ты скоро сам все услышишь на улицах Мозгвы, княже, – промолвил Станислав.

– Чего хочет Световар?

– Ничего.

Князь изумился:

– Зачем же он прислал тебя, боялин?!

– А он и не присылал, – глядя в глаза Юрия, ответил Драндулецкий. – Я сам как глава самой сильной тянитолкаевской партии обращаюсь к тебе за помощью. Световар недооценивает опасность. Совместно с тобой мы обороним Тянитолкаев и не пустим супостата к Мозгве.

– Вот, значит, какая у вас там саквояжия, – протянул князь, имея в виду, разумеется, дипломатию.

Возникла пауза.

– Прости, достопочтенный, – подал голос персиянец и даже поднялся с лавки. – Поведай, прошу тебя, откуда ты узнал новость о нашествии кочевников?

Признаться, боялин Станислав обрадовался этому вопросу, ведь теперь он мог козырнуть перепиской с самим персиянским шахом. Он произнес обыденным тоном:

– Я получил письмо из Хусейнобада от шаха Исмаила.

– Вот как! – воскликнул восточный посол, вскидывая руки в почти молитвенном жесте. – Сам солнцеликий шах, да продлится срок его проживания на этом свете, пишет тебе письма?! Воистину, ты муж мужей и самый уважаемый человек Тянитолкаева. Правда, итоги прошлой нашей встречи произвели на меня совсем иное впечатление.

Все заинтересованно слушали речи бледного покачивающегося персиянца, а советник Розглузд даже подогнал его:

– Так ты, Торгаши-Керим, знаком с боялином?

– Небо тому свидетель, земля тому порука! – Седобородый человечек символически умыл лицо ладонями. – Когда мой караван пришел в земли Эрэфии, мы остановились в Тянитолкаеве, и меня принял этот человек. Он оказал мне славное гостеприимство. Я спросил его: есть ли разбойники на ваших дорогах? И он, смеясь, успокоил меня, клянясь, что падишахи ваших земель давно очистили пути торговцев от лихого люда. Будучи строгим хозяином своих скудных средств, я не стал тратиться на дополнительную охрану. И чуть было не поплатился за доверчивость. На караван напали странные разбойники в холщовых мешках, и если бы не богатыри Иван да Егор…

Драндулецкий сначала обалдел от наглости персиянца, ведь он-то отлично помнил тучного Торгаши-Керима, а вот худосочный бледный старец, свидетельствующий против Станислава, и вовсе показался ему незнакомым. Лишь в конце обвинительной речи боялин припомнил помощника купца.

Юрий обернулся к воеводе:

– Эх, Бранибор! Когда же ты изведешь котов в мешках, а? Перед соседями стыдно!

Ратник потупился. Станислав воспользовался заминкой и перешел в контрнаступление:

– А известно ли тебе, княже, что перед тобой не купец Торгаши-Керим, а его слуга? Уж не извел ли он своего хозяина и не прикидывается ли нынче тем, кем сроду не был?

– Хорошая попытка, боялин, – сказал советник Юрия Розглузд. – Ты действительно видишь тело учетчика Абдура-ибн-Калыма, но в нем зиждется дух персиянского купца. Чем ты докажешь, что не подсылал к каравану разбойников?

– Не возводи напраслину, мудрец! – Глаза Драндулецкого сузились до двух тонких щелочек. – Правда велит доказывать вину, а не невиновность.

Строчащий со скоростью стенографиста Неслух-летописец вздохнул: хоть он и не верил ни одному из посланников, но тут тянитолкаевский боярин был прав. Негоже заставлять гостя обеляться. Слово против слова, так получается.

– О, мне достаточно того, что меня зачем-то обманули, – проблеял персиянец. – Я не подозреваю достопочтимого Станислава в злом умысле. Но если он дал мне совет, пустив скакуна своего разума по лугам беспечности, то я необыкновенно удивлюсь, когда падишах Джурусс даст ему дружину.

Седобородый опустился на лавку. Глаза Станислава забегали. Юрий переглянулся с Розглуздом. Близорукому нравилось звучание его имени в устах персиянцев – Джурусс. Оно обращалось к славной древней Рассее. Ко всему прочему, в речах посла было много логичного.

Воевода шагнул поближе к трону, но промолчал. Тут персиянец снова вскочил:

– А скажи, пожалуйста, о горячий горожанин Тянитолкаева, кто доставил тебе письмо жемчужноокого шаха Исмаила, да будет усыпана розовыми лепестками его долгая-долгая жизненная дорога?

– Ко мне приходила жена Торгаши-Керима, то есть твоя… Гюльнара.

– Ай-ай-ай. – Персиянец покачал головой. – Среди двенадцати моих жен и пяти наложниц нет Гюльнары. Ты, верно, перепутал имя. Такое бывает с чужестранцами. Я вот никак не могу запомнить: Станидур ты или Страхослив.

Бояре заржали, Рогнеда залилась звонким смехом. Улыбнулись и князь с двумя верными помощниками.

Драндулецкому стало жарко и холодно одновременно. Из-за проклятого персиянца он проигрывал переговоры по всем статьям, более того, все, что казалось ему самому ясным и легким, теперь усложнилось и грозило новыми капканами.

– Я точно помню, что ее имя начинается на «Гюль», – промямлил боялин, теребя ставший тесным кружевной воротник.

– Увы, достопочтенный, у меня нет ни Гюльнары, ни Гюльчатай, ни даже легендарной Гюльбарии, кою якобы собрали из листьев некие дети.

Станислав окончательно сорвался:

– Черт с ним, с именем! Вот оно – письмо! – Он выхватил из камзола сверток. – Личная печать Исмаила!

– Да, похожа, – признал седобородый. – А что написано?

– «Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!» – начал Драндулецкий, и когда он дочитал, все смотрели на него с нескрываемой иронией.

– Извини, уважаемый, но мой властелин никогда не обращается к тому, кого не знает. А даже если бы и писал, то эта бумага могла сменить владельца, причем разными способами. Только распространилась бы на нового хозяина добрая воля моего шаха Исмаила, пусть здравствует он многие лета?

Воевода наклонился к уху князя и зашептал. Юрий Близорукий дослушал, встал с трона, скрестил за спиной руки.

– Я многое узнал сегодня и, хорошенько подумав, отвечу на твою просьбу, тянитолкаевский боялин, отказом. Я допускаю вероятность того, что мозгвичи могли бы помочь братскому княжеству. Но когда за помощью приходит плут, от него невольно ждешь подвоха. К тому же мы не знаем, идут ли степняки именно в Тянитолкаев. Может, они обтекут его и выскочат через Задолье к нашим стенам? А если они пройдут, как не раз бывало, через Отрезань? Я не могу сейчас отправить дружину в рискованный поход. Посмотри на это все моими глазами, и ты согласишься. Удачи тебе.

Станислав Драндулецкий деревянной походкой покинул залу. Боялин ощущал себя мальчишкой, которого выпороли перед сверстниками за мелкое воровство и отправили домой за отцом.

Последним, что он запомнил, была не злая, но все же издевательская улыбка на прекрасном личике Рогнеды. Станислав хотел бы намотать ее косу на руку, и… Здесь Драндулецкий себя одернул. Мелкая месть девчонке не соответствовала глубине ямы, в которую он сейчас угодил по вине персиянца и глупого мозговского князька.

«Эх, вернуться бы сюда в другое-то время», – подумалось боялину, пока он бессильно скрипел зубами.

* * *

Сначала ефрейтор Емельянов болтался в седле и дремал, изредка вскидывая голову, чтобы через несколько секунд вновь провалиться в беспокойный сон, затем вовсе перестал реагировать на ход тяжеловоза. Легендарный силач испытывал богатырскую усталость. Конечно, это была не та болезненная немощь, которая приключилась с Емельяновым-младшим при встрече с Лихом. Просто у Лыбеди Белой давно не было гостей.

Колобок сидел на крупе каурки и беспрестанно ворчал, насупив продолговатые припеки, заменявшие ему брови:

– Тоже мне, бабский угодник… Кутила беспробудный… Я тут, понимаешь, а он…

Мерный топот лошадиных копыт и ворчание Хлеборобота усыпляли лучше всякого снадобья.

Лесная дорога петляла, огибая заболоченные низинки, сосны тянулись в хмурое небо. Падала мелкая морось, но холодно не было.

Над деревьями скользила по воздуху большая птица: богатырша никак не могла проститься с ненаглядным Егорием и провожала его, паря и иногда жалобно вскрикивая. Лебедь – птица грустная.

Во второй половине дня лес заметно поредел, начались поля, покрытые молодой лиственной порослью. Дорога заметно расширилась и почти перестала петлять. Но как раз один из немногочисленных поворотов таил опасность. Из-за березовой рощи прямо на тяжеловоза, дембеля и Колобка вырулила бегущая на всех парах изба.

Соломенная крыша пылала, словно олимпийский огонь, мощные куриные лапы отмеряли гигантские шаги, в боковом окне торчала всклокоченная голова Бабы-яги.

– Помогитя! Спаситя!!! – кричала старуха, вцепившись в подоконник.

Испуганная каурка встала как вкопанная и вперилась бешеными глазами в надвигающуюся избу. Та же неслась в неимоверном угаре, спятив окончательно и во всех отношениях бесповоротно.

Каравай заверещал, толкая ефрейтора Емелю в спину:

– Просыпайся!

Но богатырский сон потому-то и назван богатырским, что сражает наповал. Егор даже не шелохнулся. Зато отмерла лошадь. С неприличной для тяжеловоза прытью она метнулась прочь с дороги, и дембель рухнул на землю, увлекая вниз Хлеборобота.

Брякнувшись, Егор очнулся, с перепугу подскочил в боксерскую стойку – сработал рефлекс, выработанный на секции.

Бах! Бах! Бах! Он посмотрел туда, откуда доносился топот куриных ног, и обмер. Изба была в нескольких шагах!

В этот момент ефрейтора и Колобка накрыла большая тень, летящая навстречу избе. Белая Лыбедь грянулась оземь, превращаясь в женщину, кувырком подняла себя на ноги и встретила набегающее жилище ударом ладоней.

Раздался треск, загрохотали падающие внутри предметы.

Изба остановилась, словно в стену врезалась.

Полыхающая крыша полетела дальше – над застывшими Егором и Хлебороботом – и ухнулась на дорогу. Яга приложилась головой о стену и, вякнув, затихла. Куриные окорока подкосились, изба отшатнулась от могучей богатырши и – села.

Брякнуло, как в рухнувшей посудной лавке.

Лыбедь даже не шелохнулась. Только босые ноги по щиколотку ушли в глинистую накатанную землю.

– Вот это женщина, – восхищенно пролепетал Колобок. – Коня на скаку остановит, горящую избу – тоже…

– Отрыв башки, – согласился ефрейтор Емеля.

Высвободив ступни из плена, Лыбедь обернулась, откинула белые волосы с лица, поспешила к парню, заключила его в стальные объятья:

– Ты цел, Егорушка?

– Д-да… – просипел воронежец откуда-то из груди богатырши.

Знойная блондинка отстранилась, принялась ласково гладить лицо дембеля.

– Вот, как сердечко чуяло! Больно ты усталый ушел… Ведь отговаривала же… Беспечный мой.

Хлеборобот наблюдал эту сцену, открыв рот.

Скрипнула дверь. В проеме избушки показалась стоящая на четвереньках Яга – мерзкая на лицо старуха. Морщинистая, вся в бородавках, да еще и бельмо на правом глазу. Редкие седые волосенки торчали в стороны, как у дикобраза-мутанта. Поглядев на горб, а потом на красный, с огромной бородавкой нос, дембель зажмурился от отвращения.

– Ты что же, карга безумная, мне чуть богатыря не зашибла? – накинулась на Бабу Ягу Лыбедь.

– Ишь, ишь, ишь! – скороговоркой заговорила костеногая, демонстрируя единственный зуб. – Сама карга! Кабы молодильные яблочки не жрала, небось страшней меня бы была!

– Ты все одно старше, каракатица!

– А ты дурней!

– А ты… А ты… Жаба бородавчатая!

– Курица белокурая!

– Ведьма бельмоглазая!

– Дылда одинокая!

– Ты-то больно мужиками обросла!

Между спорщицами выкатился Колобок:

– Девочки, не ссорьтесь!

Взаимные выпады прекратились.

Егор почесал макушку, спросил тихо:

– Так это… Сколько ж тебе лет, Лыбедь?

Хлеборобот закатил глазки: «Ну, лопух, я же ему рассказывал, что богатырша древняя!»

– Знаешь, милый… – Взор исполинской блондинки не предвещал ничего хорошего. – Это не я от тебя, а ты от меня еле уполз. Так что молчи, салага.

Крыть было нечем.

– Ну, извини. Я как-то вот… – смутился ефрейтор Емеля.

– Чего уж, – сказала Лыбедь, обошла парня и догорающее сено, обернулась птицей и улетела.

Дембель побежал за ней:

– Подожди! Ну, прости!

Не вернулась.

Сзади мерзко захихикала Баба-яга.

– Простофиля ты по женской части, – жестоко, но справедливо оценил Колобок.

Егор пошел к ведьме, грозя ей пальцем:

– Это все из-за тебя!

Произнеся эти слова, ефрейтор тут же осознал их лживость. Рука опустилась.

Испуганная Яга вползла в глубь избы.

– Ты, того, не балуй, витязь. Старость надобно уважать.

Окинув мимолетным взглядом интерьер, парень невольно хмыкнул. Лавка, сундук, стол, утварь – все было перевернуто и перемешано в адском беспорядке. Ступа торчала из незакрытой печи, рукоять метлы переломилась, несколько кувшинов превратились в мелкие черепки. Вместо крыши виднелось моросящее небо да торчали ребра потолочных балок.

– Как же я теперь? – запричитала ведьма.

Она уселась на полу, принялась собирать осколки, шевеля носом и цыкая зубом.

– Перестелешь солому, и все дела, – буркнул дембель. – Ты лучше скажи, какого черта ты на пылающей избе гоняла с превышением скорости?

– Да, с запечным Искром поссорились. Он мне красного петуха-то и подпустил. Это у нас с ним давняя вражда. А изба заполошная понесла от страха, не остановить. Думала: все, прощай, жилье. Я из-за таких, как Искр, из Задолья-то и уехала в Легендоград, а вот вернулась, и все по новой.

– Кстати, зачем вернулась? – поинтересовался каравай, вкатываясь между ног Егора в избу.

– А, тамошние сыскари обуяли. – Старуха отвернулась, затискала пальцами нос. – Этот ихний Федорин и начальничек евонный Еруслан. Там у них вечно преступления, а наказывать некого. Вот они за меня и взялись…

– Давай уж начистоту, – произнес Емельянов-младший. – Чего натворила?

– А почему сразу «натворила»? – вскинулась Яга. – Ничего я не делала. Просто времечко грядет такое, что лучше из княжеств в Задолье сбежать. Орда идет. Сильная и безжалостная.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил Хлеборобот.

– Я ж, милки, посвящена многих тайн. У меня ж одна нога здесь, другая там.

– Где?

– В Нави мертвой, вот где. Оттого и костяная.

– Ладно, как в Тянитолкаев проехать? – Егор перешел к полезной конкретике.

– Эта дорога и выведет, если у тебя ума нет. На погибель едешь. Чтой-то мне твое лицо знакомо, хотя и смутно…

– Мой брат вместе с Радогастом Федориным из твоего горба топор вынимал.

– Ах ты, и точно! Ну, кажись, я плохих слов о сыскарях не говорила… Не серчай, если что не так. Привет брату.

Распрощавшись с Бабой-ягой, невеселый дембель поехал дальше. Вот тебе и место встречи – Тянитолкаев. А что делать, если набег действительно состоится, а Иван опоздает?

– Поторопимся, что ли? – пробормотал Егор и хлопнул ладонью бок тяжеловоза, мол, раскочегаривайся, каурая!

 

Глава седьмая,

в коей Иван попадает на концерт, а Егор путешествует по знакомым ему местам

Как любит говаривать легендоградский следователь Радогаст Федорин, скоро сказка сказывается, не скоро дело шьется. Иван Емельянов проспался, выслушал занудную лекцию Космогония о вреде пьянства, подкрепился нехитрой пищей волхва-отшельника и ощутил себя готовым к дальнейшим подвигам.

– Ты потерял уйму времени, – не переставая, брюзжал жрец. – Между прочим, тебя не было в миру целых три дня. А в Персиянию путь неблизкий.

Дембель собрал волю в кулак, чтобы не нагрубить лысому старику, очень похожему в полумраке землянки на темно-зеленого Саламандрия. Поблагодарив Космогония, Емельянов-старший вернулся в Дверь. Здесь он купил резвого коня серой масти. На него ушла половина денег, которые парень выручил за радио.

Набрав провианта и присмотрев среднего качества меч, дембель выдвинулся в далекую Персиянию. Путь лежал на юг, примерно на Тянитолкаев.

Где-то к полудню Иван выехал на берег широкой реки. За ней раскинулись поля, а на горизонте виднелся лес. Если бы не пасмурная погода, пейзаж вселил бы в душу дембеля бесконечную радость, какую испытывает любой россиянин, видя золотое раздолье. Но низкие тучи заполняли воздух прохладной сыростью и предчувствием затяжного дождя, северный ветер также не добавлял оптимизма.

«Наверное, потепление, вызванное Злодием, закончилось», – подумалось парню. Он поежился, хотя холодно не было. Так, авансом.

Спуск к воде был не слишком крутым, вдоль берега тянулись заросли ивняка и ракиты. Напротив одной из проплешин Емельянов-старший увидел костерок, у которого сидел, чуть покачиваясь, человек.

– Ну, хоть не одному обедать, – сказал себе Иван и поехал к страннику.

Сидевший у костра заметил приближающегося дембеля метров за сто. Встал навстречу. Перед Старшим был явный китаец или, как называли здесь, кидаец. Скорей молодой. Полы тонко расшитого халата запылились на дорогах Эрэфии, сверкала бисером шапочка. Восточный человек широко расставил ноги, из-под полы торчали носки мягких матерчатых туфель. На широком поясе, исполненном из той же материи, что и халат, висел короткий кинжал.

Подъехав к костру, Иван рассмотрел лицо незнакомца. Широкие скулы сходились к неожиданно острому подбородку, не такие уж и узкие глаза глядели с проницательным интересом. Маленькая бородка топорщилась на ветру, макушку покрывала расшитая бисером шапчонка.

Пожитки путешественника умещались в небольшой мешок, расшитый ничуть не хуже халата.

Дембель остановил коня и поприветствовал иноземца:

– Здравствуй, друг! Можно с тобой посидеть?

– Дорога слишком длинна, а время отдыха чересчур коротко, чтобы проводить их в одиночестве, – ровно и почти без акцента ответил незнакомец после короткого поклона. – Добрая беседа веселит нрав и приносит пользу. Садись, достопочтенный, сделай одолжение скромному Дону Жу Ану.

Воронежец спешился, прихватил седельную суму с провиантом, опустился возле огня. Кидаец поклонился еще раз и устроился на циновке.

От костра пахло чем-то умиротворяющим и настраивающим на философский лад.

– Меня Иваном зовут, – запоздало отрекомендовался Емельянов-старший. – Есть хочешь?

– Почту за честь разделить твою трапезу и скрашу ее вином, коего еще достаточно в моей горлянке. Но не тот ли ты герой, слава которого велика и молниеносна? Не тебя ли величают во всех концах света Сунь Бздынем?

– Сунь Бздынем? Что это значит?

– Воин, разящий врага пергаментным мечом.

– Емкий язык! – хохотнул дембель, доставая лепешки и сыр. – Да, был у меня бумажный меч, если так можно окрестить газету. Теперь приходится без него… Угощайся!

Дон Жу с достоинством принял еду и выудил из мешка горлянку с вином. Несколько минут трещал костер, чавкали два рта да булькало в двух глотках. Далекая птица обозначила тоскливым криком завершение трапезы.

Кидаец созерцал необъятные поля на противоположном берегу, а Иван пялился в костер.

– Известно, что человек способен бесконечно наблюдать за тремя вещами, – со вздохом промолвил Дон Жу, одергивая широкие рукава.

Старшой блеснул эрудицией:

– Ага, за горящим огнем, текущей водой и как работают другие люди.

– Воистину многие знания открыты перед тобой, славный И Ван! – восхищенно воскликнул кидаец. – И объединив перечисленные тобой три вещи, мы придем к выводу, что самым идеальнейшим зрелищем является пожар. Не оттого ли при пожаре собираются столь многочисленные толпы зевак?

Дембель признал, что никогда не рассматривал известную мудрость с такой неожиданной точки зрения:

– Капец, это ты ловко! Я бы не дотумкал…

– Многие открытия совершаются позже, чем нам хотелось бы, достопочтенный И Ван, – великодушно заметил Дон Жу. – Но не будем кутаться в ветхие одежды самоуничижения! Ложная скромность отравляет энергию ци и ведет к поражению. А ты, я не сомневаюсь, держишь свой благословенный небом путь на войну.

– На какую?

Кидаец еле заметно приподнял бровь:

– Неужто тебе неведомо, что могущественный Тандыр-хан ведет свои тумены на земли Эрэфии?

– Нет.

– О! Видят все семь великих небес, я поторопился с умозаключениями, когда сопоставил направление твоего пути и события, грядущие на юге, – покачал головой Дон Жу.

– Блин, я вообще не в теме, – пробубнил Старшой, прикидывая, насколько война может сломать его планы.

– Если провидение уготовило тебе иную задачу, нежели оборона этих прекрасных земель, – кидаец обвел рукавом открывающийся перед ним вид, – то лучше обойди степи и Тянитолкаевское княжество стороной.

«А Карачун-то жук, – подумалось Ивану. – Велел нам с Егором встречаться в Тянитолкаеве, а братишке вовсе сказал поторопиться! Конечно, младший тут вроде боевой машины для убийства, супергерой. А если его ухлопают? Иди-ка ты в сопло, Карачун!»

В этот момент бабахнул гром и закапал дождь.

– Зашибись, сейчас вымокнем, – удрученно произнес Емельянов-старший.

– Не унывай, доблестный И Ван, – подмигнул Дон Жу.

Он извлек из мешка флейту и стал играть, прикрыв глаза. Мелодия выходила не очень оптимистическая, скорее наоборот. Дембель усмехнулся: «Полная гармония – будем мокрые и печальные». Он тоже смежил веки и понесся по волне кидайской музыки.

Чуть хрипловатые долгие ноты будто бы создавали гулкий туннель вокруг двух путников, и в какой-то миг Иван ощутил, что капли не падают. Он вытаращился на Дона Жу. Тот самозабвенно играл, а в мире бушевал дождь. Воронежец убедился: туннель действительно существует! Его невидимые своды обтекала вода. Полоска убегала куда-то за реку, где дождя не было вовсе.

Кидаец медленно поднялся, приоткрыл глаз. Подмигнул, показал кивком, мол, бери шмотки и дуй за мной. Старшой понял. Сгреб мешок Дона Жу, свою суму, прихватил коня. Спокойно шагая к реке, восточный путешественник не прекратил игры, а, наоборот, задудел громче и пронзительнее. Зачарованный дембель топал за музыкантом, словно крыса из немецкой сказки. Где-то через десять минут Иван глянул под ноги и обалдел: кидаец вел его по невидимому мосту, висящему над рекой.

Емельянов-старший обернулся на жеребца. Конь был в своеобразном трансе, иначе он бы с ума спятил от такого перехода.

Лишь Дон Жу играл и шел, чуть покачивая головой в такт протяжной мелодии.

– Ну, ты даешь! – сказал дембель, когда замолкла флейта.

– Да, это моя любимая песня. Она напоминает о весне в Поднебесной. – Спутник Ивана забрал свой мешок и спрятал инструмент. – А этот нехитрый образчик колдовства впечатлит редкого колдуна. В школе, где я обучался, невидимые строения учат возводить с пяти до двенадцати лет.

У жеребца постепенно прошел транс, и он затравленно оглядывался по сторонам, стараясь быть поближе к Емельянову-старшему.

– Не торопишься ли ты? – спросил дембеля кидаец.

– Уже нет, – хмуро проговорил Иван, предвкушая объезд войны.

– Тогда давай устроим стоянку и побеседуем.

Путешественники вновь развели огонь, еле насобирав сушняка. Вино скрашивало досуг, а пространные речи Дона Жу оказались весьма познавательными:

– Я был при дворе степного императора Тандыр-хана. Несколько лет я служил ему в качестве советника и представляю, какие жестокие времена придут в эту страну. Варвары неуемны. Я приложил все свои силы и знания, чтобы смягчить нрав владыки кочевников, но меня ждал крах. Ему чужды идеи мягкого захвата и постепенного государственного строительства. Тандыр-хан встал на путь саранчи, тогда как крепкую державу следует создавать с помощью муравьиного долготерпения.

Кидаец прервал речи, чтобы приложиться к горлянке, Старшой подкинул веток в костер.

– Некоторое время назад я покинул степного вождя, пообещав ему открывать ворота здешних городов. Я хотел мира, И Ван. Мне мнилось, что сдача без боя обойдется твоему народу меньшими потерями. Однако я испытывал сомнения в собственной правоте. Тогда я воскурил специальные благовония, переносящие дух молящегося в облачные чертоги Небесного Императора. Там мне было дозволено приблизиться к светлейшему владыке на сто жэней. Отбив тысяча один поклон, я наконец посмел чуть приподнять глаза. Пораженный красотами дворца, твой скромный собеседник забыл задать вопрос, но, хвала Всесущему, услышал ответ. «Ты пытаешься кормить таоте! – сказал мне Самый Младший Помощник Небесного Императора, и я как наяву представил прожорливое чудовище, о котором велась речь. – Нет особой разницы в том, подадут ему еду на блюде или он съест ее сам». На этом аудиенция была окончена, я очнулся в лесу и со слезами счастья молился несколько часов подряд.

Прервав рассказ, Дон Жу помолчал, отдавая должное тому чудесному путешествию. Иван же уяснил, что перед ним опаснейший диверсант, который изменил свои террористические планы в результате случайной укурки.

– Позже я вспомнил множество доказательств собственной неправоты. Меня вдохновил пример легендарного героя Цзян Цзи Цзиня, прославившегося быстротой своего звонкого меча и умением пить много рисовой водки, разбивая чашки. Известно, что кроме перечисленных неоспоримых талантов Цзян Цзи Цинь обладал блестящим искусством убеждения. Однажды он уговорил подосланных к нему убийц покончить с жизнью. Цзян Цзи Цинь не обнажил меча, подсылы сами вспороли себе утробы и скончались в страшных муках.

– Ты предлагаешь уболтать кочевников? – спросил дембель.

– Увы, они не ведают пользы слова, оставаясь людьми дела. Степняки чрезмерно вознеслись. Попирают твердыни, созданные трудом многих народов, уничтожают таблички, запечатлевшие мудрость иноземных ученых, свергают чужих богов и оскверняют искусство. Горе порабощенным народам, ибо их глаза выколоты, а уши залиты густым варом. – Дон Жу сокрушенно поцокал языком. – Помогая Тандыр-хану, я откармливаю чудовище. И оно рано или поздно обратит свой алчный взор на благословенный Кидай. Мангало-тартары уже вторгались в пределы Поднебесной, но были вынуждены повернуть коней обратно. В следующий раз они придут более сильными и жадными.

– Чем ты можешь помочь?

– Ты прав, достопочтенный И Ван! Хватит речей, пора от недеяния переходить к свершениям. Тебе я помогу советом. Тянитолкаеву – делом. Правда, могу и не успеть. Поторопимся! – Мудрец вскочил на ноги, взмахнув широкими полами, как заправский монах Шаолиня. – Ты вроде бы собрался в Персиянию. Лучше бы Сунь Бздынь оборонял Тянитолкаев, однако я знаю пути долга. Делай, что считаешь необходимым. В любом случае тебе нужен не этот конь, а настоящий перевозчик, способный быстро домчать куда угодно. Слушай, что необходимо предпринять…

* * *

Через сутки после случая с горящей избой и обидой богатырши Лыбеди ефрейтор Емельянов подъехал к Тянитолкаеву. Егор не узнал город. Где деревянное забрало и ров? Теперь его окружала высокая, метров в шесть, стена. Она ярко светилась на показавшемся из-за облаков солнце, словно ее только что выбелили.

Как любой древний город, Тянитолкаев стоял на возвышении. Оборонительная обновка добавила праздника – на макушке холма будто корона появилась.

Приблизившись к воротам, дембель с удивлением констатировал: это не мел, а естественный цвет стены. Цвет-то естественный, а вот материал нет! Сначала Егор решил, что это пластмасса, только откуда она здесь?

Недоумевавший не меньше воронежца Колобок спрыгнул с лошади и подкатился к укреплению вплотную. Пощупал специально отращенной ручкой идеально гладкую поверхность, ахнул:

– Да это же кость! Вроде слоновой.

– Это же какой должен быть слон?! – нахмурился увалень-ефрейтор.

Путники миновали белые резные ворота.

Сразу за обновкой обнаружилась деревянная стена. Здесь, между старым и новым входами, стояла пара стражников.

– Здорово, служивые! – бодро поприветствовал их каравай. – Давно укреплением обзавелись?

– Утром само появилось, – ответил ратник помоложе. – А вы кто таковы? Не мангало-тартары ли?

– Эх, неблагодарен люд местный! Пред тобой богатырь Егорий, совсем недавно прогнавший отсюда дракона. Ну и я с ним. Зови меня Хлебороботом.

Дружинники всмотрелись в лицо Емельянова-младшего, спохватились. Припомнили и Колобка. Боялин Станислав Драндулецкий, случалось, хвастался караваем, красуясь в окне своего терема с ним в руке. В те минуты боялин декламировал слова из какой-то иноземной вертепной постановки, обращаясь к Хлебороботу как к черепу.

– Напрасно Скипидарья нас стращала! – обрадовались стражники. – Вон оно как везет-то. Перед рассветом стена воздвиглась, а к полудню лучший богатырь Эрэфии вернулся! Проезжайте скорее.

В городе чуть ли не пировали. Радость от обретения надежного костяного заслона перемешивалась с тревогой: откуда стена, и не исчезнет ли она так же внезапно, как и появилась?

Егор направил кобылку к дому гадалки Скипидарьи. Это здание было знакомо парню: черные стены, глухие ставни с космическими узорами, крыша, увенчанная острым шпилем. Над дверью висела резная доска, на которой были вырезаны две женские фигурки. Дева олицетворяла жизнь, а карга с косой в руках ей как бы оппонировала.

Спешившись, ефрейтор Емеля позвонил в колокольчик. Через полминуты дверь открылась, но вместо ожидаемой бабки воронежец узрел пацаненка Шарапку, слугу Полкана Люлякина-Бабского.

– Дяденька витязь Егорий! – радостно пискнул малец.

– А ты чего здесь? – деловито спросил Колобок, пока Егор стоял в немом ступоре.

– Бабушка Скипидарья захворала, вот боялин меня и отрядил за ней ухаживать.

– Что с ней? – вымолвил дембель.

Шарапка затараторил в своей манере:

– Извела себя – не ест, не пьет, дяденька. Говорит, видения не отпускают, кончину Тянитолкаеву пророчит, это же ж… просто жуть! Вчера прямо на площади без чувств упала, добрые люди подняли, сюда принесли. Вот боялин и… Иди ж, мол, сделай же все для нее, она же такая одна. Вот, дяденька витязь, я при ней. Утром очнулась вот, простонала: «Стена – это хорошо». Снова без чувств, а потом служанки от боялина пришли с едой-питьем, рассказали про стену-то. Вон же ж оно как, да?

На пороге нарисовался трехголовый варан – зверюшка гадалки. Величиной с бассета, он ловко ухватил одной из пастей пацана за штанину и поволок внутрь. Маленькие крылышки трепетали, роговые наросты на хребте качались из-за работы мускулов.

– Шарап! – донесся из глубины дома слабый надтреснутый голос Скипидарьи. – Давай его сюда, что ты на пороге?..

Егор, Колобок и служка прошли в затемненную комнату, служившую ведунье и приемной, и спальней.

– Явился? Авось теперь сдюжим. – Обрадованная гадалка лежала в постели, порываясь сесть.

– Лежи, бабушка, – захлопотал Шарап. – Не торопися. На-тка, попей лучше.

Бледная иссохшая Скипидарья приняла маленькую деревянную утицу с ключевой водой, сделала несколько глотков. Ефрейтор смотрел на морщинистое личико и седые прядки, на большие глаза, которые утратили былой магнетизм и живость, как-то впали, потускнели. Сейчас огонек лишь теплился, но когда вещунья отняла ковш от тонких губ, привычный повелительный взгляд снова обрел мощь.

– Ты уж оборони, Егорий, – прошептала старушка. – А я пока отдохну. Тяжко мне было. Брат-то твой… молодец… добрый… Ваня… как…

Последние слова Скипидарья произнесла совсем неразборчиво – сон сморил.

Трехголовый ящер тихонько зашипел, дескать, пошли все вон от хозяйки, и свернулся калачиком на коврике возле кровати. Посетители вышли.

– Вы к боялину идите, то-то он обрадуется, – сказал Шарапка.

Спустя четверть часа взмыленный Полкан Люлякин-Бабский принял дембеля и каравая у себя в тереме. Егор наблюдал за неестественно активным боялином. Тот перекатывался по комнате, будто Хлеборобот, отмахивая себе ритм пухлой рукой. Из-под высокой собольей шапки тек пот.

После слов приветствий и взаимной приязни Полкан перешел к делу:

– Беда, Егорий, сущая беда. Город с ума спятил. Никто не ведает, откуда стена костяная, но раз гадалка, дай-то ей здоровья, ее приветствует, то нам же лучше. Кочевники близко, друг ты мой могучий! Князь Световар время теряет, неумело собирая ополчение. Драндулецкий, будь он неладен, отличился. Сам съездил в Мозгву. Хотел подмогу привести, а его выставили ни с чем. Теперь воду мутит, мол, сами не справимся. С тобой будет легче.

Люлякин-Бабский остановился перед Емельяновым-младшим, положил руку на его плечо:

– Надо ехать в Легендоград. Василиса Продвинутая должна помочь. Ты же у нее правой рукой и заступником был. Съездишь? Заодно и Скипидарью бы увезти… Нельзя такую потерять, а я боюсь, что Тянитолкаев не сдюжит.

Вот так Егор – добрая душа – не пробыв в городе и дня, выдвинулся в Легендоград.

Вечерело. Рядом с каурой, на которой восседали дембель и Колобок, катилась крытая повозка. Внутри лежала ведунья, а подле нее сидел Шарапка. Молчаливый угрюмый кучер управлял двойкой лошадей.

Ехали быстро, ведь подхода орды Тандыр-хана ожидали со дня на день. Когда почти стемнело, путники нагнали троих пеших парней, тащивших за плечами коробы. Заслышав приближающийся обоз, хлопцы стали махать, дескать, подвезите. Егор сбросил скорость, принуждая возницу придержать лошадок.

– Привет, масыги! – поприветствовал Колобок странников. – Надоело обтыривать тянитолкаевских лохов?

– Дули там яманные, костер клевый.

– Тпру! Говорите по-русски! – велел дембель.

– Это все те же офени, у них свой язык, – пояснил Хлеборобот и коротко расшифровал разговор.

«Масыгами» и «обзетильниками» коробейники-плуты называли себя. «Мас» – это «сам», прочитанный наоборот. А «обзетить» на их хитром языке означало «обдурить», «обмануть». Словечко «лох» Егор знал и так.

Фраза о «яманных дулях» переводилась как «Мужики простоватые, город хороший».

– Так бы и сказали, – надулся воронежец.

– Привычка, – улыбнулся один из коробейников, долговязый парень лет двадцати пяти в нелепом колпаке.

Остальные двое были с непокрытыми головами, но одежда на всех не отличалась разнообразием: короткие холщовые порты с рубахами в цветастых развеселых заплатах, лапти поверх серых онучей.

– Куда путь держите?

– В Легендоград, а может, и в Дверь. Не подвезете, люди добрые?

Почесав макушку, ефрейтор Емеля решился:

– Можем подбросить, только, чур, не это… не обзетить там.

– Грешно, поханя! Мы за добро злом не башляем!

Дальше покатили с пассажирами. Колобок перебрался к ним в повозку, и понеслась беседа на кантюжном языке:

– Зеть-ка, стибуха полутемная. А пащенок-то не еенный внук?

К счастью, дембель этой птичьей речи не слышал из-за топота лошадей, скрипа повозки и хлопанья матерчатых стен. Меж тем наступила ночь, луна немного посветила да и спряталась за облака.

Каравай выбрался к кучеру, окрикнул Емельянова-младшего:

– Егорий! Не ропа ли кимать?

– Чего?

– Спать не пора?

– Сейчас привал сделаем! – прокричал богатырь. – Только если еще раз ты мне что-нибудь не по-нашему тренькнешь, я тебя в мелкие бутерброды изрублю, понял?

– А что такое бутерброды? – заморгал Хлеборобот.

Рычанье было ему ответом.

Встали на поляне, неподалеку от дороги.

Непоседы-офени вызвались найти воксарей, больше известных как дрова, и вскоре в лагере бодро запылал костер.

За пару часов, которые Егор провел в обществе масыг до сна, он несколько раз ловил себя на мысли, что либо находится среди иностранцев, либо коротает время с уголовниками-рецидивистами, ботающими исключительно по фене. В принципе ефрейтор уловил главное: многие словечки босяков-коробейников семнадцатого-девятнадцатого веков перешли в блатную музыку двадцатого.

Вызнал Емельянов-младший и причину исхода щепетильников из Тянитолкаева. Не то чтобы юсов в костре было мало, а просто светила неслабая дермоха. Вольные обзетильники трущами быть не собирались. Позже Колобок перевел и этот пассаж: денег в городе было много, но близилась драка, и ходебщики в солдаты не стремились.

Короче, Егор устал от трескотни этой троицы сильнее, чем когда у него самого было расстройство речи.

Долговязый, который был явным лидером группы, тщательно избегал разговора с ефрейтором и даже не глядел в его сторону. Это настораживало. И Емеля вспомнил! Мозговский воришка-коробейник! Вот, значит, как мотает судьба мелких преступников.

– Слышь, длинный, – тихо окликнул его Емельянов, когда все стали расходиться на боковую. – Я тебя узнал. Чем ты промышляешь, мне неинтересно. Главное, чтобы с нами был честным, иначе – в дыню. Сечешь?

– Да. – И добавил себе под нос: – Не было бы счастья, да несчастье помогло. И как мы повстречались?

Утром лапотники почему-то не захотели ехать с обозом, сказав, что у них есть дела в ближайшей курехе, сиречь деревне.

– Небось ты погнал, – упрекнул парня Хлеборобот. – А с ними весело.

– Тебе разговорчики, а мне каждый раз кошелек проверяй, – буркнул дембель.

Двигались по короткой дороге, которую близнецы Емельяновы в свое время очистили от Соловья-разбойника, поэтому в Легендоград добрались засветло.

Егор ломанулся к старому знакомцу – Радогасту Федорину. Следователь обрадовался гостю, быстро понял его проблему, отвел к своему начальнику. Еруслан устроил встречу с княгиней Василисой Велемудровной по прозвищу Продвинутая.

– Рарожич предупреждал, что придется давать подмогу, – сказала княгиня, зевая – ведь дело шло к полуночи. – Вещий птах советовал не отказывать, хотя это и опасно. Сам знаешь, западные соседи из латунского ордена только и ждут, когда бы ударить по нашему княжеству. А я давно жду посла от Световара, так что завтра утром выступишь с нашей тьмой в Тянитолкаев.

– Спасибо!

– Как там Иван, почему не он приехал? – спросила девушка.

Егор посмотрел на чернявую красавицу и в который раз по-доброму позавидовал брату – любит его Велемудровна-то!

– Он, княгиня, сейчас по Эрэфии скитается, ищет волшебные вещи всякие. Нам домой путь надо открывать.

– Да-да, знаю, – еле слышно проговорила она. – Вот и славно…

– Еще у меня есть просьба.

– Все, что угодно, для моего спасителя и славного героя.

Дембель даже зарумянился от такого обращения.

– Я привез больную старушку. Вещунью Скипидарью. Устроить бы…

– Разумеется! Мы здесь наслышаны о ее даре. Не волнуйся.

Спустя несколько часов Емельянов-младший повел легендоградских воинов на битву с мангало-тартарами. Шли ужасающе медленно, потому что на сей раз полдружины составили пехотинцы-лучники.

«Лишь бы не опоздать», – мысленно твердил Егор, то и дело натягивая вожжи своей каурки. Лошадь чувствовала спешку хозяина и проявляла не свойственную тяжеловозам прыть.

– Вот прикол, – шептал беспокойный дембель. – Совсем недавно был вшивым ефрейтором, а сейчас возглавляю немереную кучу народа. Тут бы всякие капитаны Барсуковы мигом свои фуражки сожрали. Как там тот же Барсуков любил шутить? «Ефрейтор Емельянов, ну что вы за дубина народной войны?» Будто Толстого читал.

– Чего ты там бормочешь? – Колобок очнулся от каких-то глубоких дум.

– Говорю, неотвратимо занесена над супостатом нашим дубина народной войны.

– Это ты красиво загнул, – одобрил Хлеборобот. – Наверняка не сам придумал.

* * *

Послушайте сказки народные, и вы поймете, с кем имеете дело. Педантичные и зачастую угрюмые немчурийцы сложили истории о храбрых и находчивых портняжках, странных деспотах-королях, работящих золушках. Рассеяне, люд беспечный, но душевный, прославил дураков, которые неизменно оказывались умней мудрецов, воспел сиротку, у которой кроме коровы никого нет, а также развел целый зверинец хитрых, глупых, честных, сметливых, щедрых и жадных животных.

Есть сказки и у мангало-тартар.

Степняки веками складывали истории о том, как один грабит другого, угоняя чужое стадо в свой курень. Хитрый обманывал простака. Отец выгонял из дома сына, которому снилось, что он станет ханом. Сильный отбирал жену слабого. В общем, суровый быт диктовал жестокие сказки.

Нет, безусловно, в большинстве этих историй побеждала справедливость. Но расправа правого над неправыми иной раз заставляла усомниться, нужно ли торжество обиженного.

Тандыр-хан испытал унижение в юности. Когда скончался его отец, дядьки отобрали у племянников и золовки улус Достар-хана. «Вы потеряете богатство сиятельного хана, – сказали они. – Враги разорят ваши стойбища и угонят вас в рабство».

И действительно, зачем ждать, когда что-то предпримут враги. Лучше все сделать самим.

Молодой джигит не простил родичей. За пять лет он вернул себе улус, потом отобрал их богатства. Многие расстались с жизнью. Потому что есть справедливость в степи!

На склоне лет Тандыр-хан стал все чаще вспоминать юность и борьбу. Хитрость и умение повести за собой людей подтолкнули его к большим завоеваниям. К моменту, когда Тандыр принял титул повелителя степи, он перестал быть просто ханом. Он уже не был человеком. Подобно маленькому снежку, который становится основой большого кома, катящегося с горы, Тандыр стал ядром воинственной степи.

Кто-то называл его небесным бичом, которым боги хлещут зарвавшиеся племена и народы. Кто-то считал богом его самого. Разве мог простой человек провозгласить кочевникам: «Идите за мной, и мы вычерпаем своими шлемами Последнее море!»

Последним степняки называли море, омывавшее гнилой Закат.

Сейчас хану не хватало мудреца Дона Жу Ана. Кидаец много раз заговаривал с ним о том, что будет, когда бунчуки мангало-тартар поднимутся над всем миром.

В словах Дона Жу содержался немалый смысл. Когда Тандыр-хан станет повелителем сущего, в родные степи перестанут приходить обозы с отнятым у слабаков добром. Да, будет дань. Но не потому ли повелитель кочевников затеял нынешний набег, что увидел своих соратников нежащимися в добытой роскоши? Не разжиреет ли великий народ-завоеватель подобно волку, которого вдруг стали кормить сами бараны?

Кидаец предлагал брать противника без боя. Этим он приближал час, когда сильный хищник превратится в покладистого обрюзгшего толстяка. Здесь хитроумец либо был неправ, либо нарочно заводил хана в паучьи сети лжи. Поняв это, властитель степи захотел собственноручно переломить хребет мудрецу и оставить его в сырой яме подыхать. На всякий случай. Не принято, собравшись в поход, оставлять за спиной врага или глупца.

А Дон Жу Ан все же не был глупцом. Он говорил о мирном устройстве завоеванных стран. Здесь кидаец подсказал много дельного. Только всякое стремление удержать все как есть ведет к проигрышу. Любой порядок норовит превратиться в мешанину. Значит, задача Тандыр-хана не поддерживать, а устанавливать порядок.

Он подчинит себе всех. Если надо, то дважды.

Удивительно, что мангало-тартарский властелин рассуждал так же, как персиянский купец Торгаши-Керим. Этот погоревал-погоревал о пропавшем Абдур-ибн-Калыме да продолжил завоевывать необъятное Крупное Оптовище.

И персиянец, и главный кочевник верили, что, утвердившись над чем-то огромным, подмяв под себя все доступное пространство, они вырвутся на новый уровень.

Тандыр-хан после победы над миром был готов воевать даже с небесным воинством. Этим он и подходил Злебогу – черному Шайтану. Но Тандыр старился, тяжелел на подъем. Потому-то повелитель Пекла и подсказал ему, где взять молодильные яблоки.

В день, когда верный Уминай-багатур вернулся с тремя наливными плодами, войска мангало-тартар узрели чудо – из белого ханского шатра к ним вышел молодой статный джигит. У старых соратников небесного бича защемило сердце: они вспомнили несправедливо ограбленного сироту.

Рыжие косички из-под шапки-малахая. Юное лицо, обезображенное шрамом. О, это след кнута одного из вероломных дядьев. Тот самый юноша, у которого осталась лишь ветхая юрта, чалая кляча, кнут… да мать с братьями и сестрами.

Перед кочевым воинством на ханском помосте стоял живой символ, воплощение многократно повторившихся сказок – недооцененный глупыми врагами одиночка, коему суждено подмять под себя если не мир, то половину.

– Верные мои дети! – Голос хана звенел, подобно тетиве доброго лука. – Вечному небу угодно, чтобы наш народ поставил на колени остальные племена. В меня вдохнули вторую жизнь. Всех возьмем, станем править!

– Слава Тандыр-хану! – взревела толпа.

Прилетевший с востока ветер трепал белые бунчуки. Берегись, Эрэфия.