Глава первая В коей простые парни вовлекаются в непростые события

Как обычно бывает в кино? Идет ночной поезд, стучат колеса, гремят стыки, свистит ветер. Шум неимоверный, оглушительный такой шум. И вот дверь последнего вагона распахивается, в мутном свете заляпанной лампочки видны топчущиеся фигуры. Дерутся какие-то люди. Внезапно один из драчунов вываливается наружу, но его ловит чья-то сильная рука, дергает, буквально закидывая обратно в тамбур.

– Держись, братка! – раздается крик, и все его слышат.

А мгновение спустя спаситель сам вылетает из поезда. Вероятно, кто-то подлый толкнул его в спину, как раз когда он выручал неизвестного «братку».

– А-а-а! – неоригинально орет здоровенный детина и обрушивается куда-то на насыпь, катится во тьме и пропадает из виду.

Мелькают тусклые огни вагонных окон, гудит паровоз, грохочет поезд.

Дравшиеся в тамбуре люди замирают. Спасенный рявкает: «Сволочи!» – и без раздумий сигает вслед за выпавшим союзником. Оставшиеся захлопывают дверь. Состав удаляется, лязг, стук и вой стихают. Тишина, потом музыка, титры.

Так бывает в кино. В жизни все произошло абсолютно так же, но без музыки и титров. Пожалуй, еще одно маленькое различие: никто не расслышал ни единого крика, ведь шум-то был неимоверный, оглушительный такой шум.

Дрались вшестером, выпали двое. Поезд поехал дальше, и ничего интересного с его пассажирами не приключилось. А вот потерявшаяся пара заслуживает отдельного рассказа.

Почему? Потерпите, пожалуйста, скоро все станет понятно.

За двадцать лет до события с поездом в семье воронежского инженера родились два близнеца – Иван да Егор Емельяновы. Близнецы-то близнецами, а не двойняшки. Совершенно разные. Один, который десятью минутами постарше, был черняв и мил лицом, а второй выдался русоволосым крепышом. Характеры у братьев, как впоследствии выяснилось, тоже оказались отнюдь не родственными.

Инженера весьма озадачил каприз природы, и новоявленный родитель даже подозревал грубую ошибку акушерок, но счастливая мамаша, бухгалтер одного кооператива, заверила мужа:

– Такое бывает, я в «Работнице» читала.

Делать нечего, против «Работницы» не попрешь. Благо Ваня с возрастом стал походить на мамку, а Егорка стал вылитым папкой. Коренное же отличие родителей было в том, что Елена Валерьевна Емельянова слыла исключительно удачливой женщиной, а Василию Ивановичу Емельянову по-хорошему повезло лишь однажды – когда он женился.

В отношении фарта близнецы являли еще больший контраст, чем родители. Ваньке перло отовсюду. Бог помог с умишком и миловидностью не обделил. А если паренек бедокурил, то попадало исключительно увальню-младшему.

Егор не блистал ни рассудком, ни статью. Он уродился необычайно сильным и упрямым. Уже в песочнице Егорка продемонстрировал, какую серьезную потенциальную угрозу он представляет. Несколько раз он едва не покалечил сверстников. Случайно. Емельянова-младшего злить категорически воспрещалось, ведь тогда он действительно мог изувечить. Отец замучился оплачивать чужие машинки, раздавленные ладошкой сына. Невезучесть Егора выражалась во всем. Пойдет гулять – попадет в лужу. Станет рисовать – прольет краски, проткнет бумагу и сломает кисть. Отправят за хлебом – потеряет деньги.

– Признайся, отняли, что ли? – спрашивал Василий Иванович, понимая, что глупит: хмурого бутуза побаивались пацаны на три года старше.

В школе Егора отдали в боксерскую секцию. Природная сила получила должное развитие, прогресс был налицо, но злой рок никак не позволял младшему близнецу достигнуть высоких официальных результатов. То травма перед соревнованиями, то дисквалификация по вшивенькой причине, то за неуспеваемость отлучат от тренировок и поединков. Существует такая мера педагогического воздействия: не хочешь учиться – не будешь тренироваться, пока хвосты не подберешь. А парень-то и не особо старался, потому что был ленив.

К окончанию школы Егор, прозванный за фамилию, лень и невезучесть Емелей, так и не стал кандидатом в мастера спорта. При этом тренеры единодушно утверждали, что малый он с адским потенциалом и его силищи хватит побить сначала всех в стране, а потом и в мире. Вот такой несостоявшийся Валуев жил в Воронеже.

Старший близнец, напротив, блистал талантами. Иван шутя наплавал в бассейне кандидатство, походя получал призы школьных олимпиад, учился более чем хорошо. Лучше всего парню давался футбол. Ваня играл в нападении и порой вытворял такие чудеса, какие не увидишь на чемпионате мира. Даже за областную сборную провел немало матчей. Дальше дело не пошло. Почему? Потому что Иван никогда не напрягался сверх меры, ведь был ничуть не трудолюбивее брата. Просто везло.

Откроет перед уроком учебник, ухватит суть, ответит. Спроси через день то же самое – не расскажет, забыл уже. А если вообще не выучил, то все равно не спросят. Удачлив потому что.

Знаете слово «закрыто»? А «объезд»? «Извините, все продано»? Или «по техническим причинам передача переносится на завтра»? Знаете. А Ваня с детства не знал. Ну, разве что когда с братом Егоркой был. И то редко. Почему? Правильно, фартило.

С девчонками у старшего брата складывалось просто счастливо. И подружил, и полюбил, ибо был первым красавцем в классе и пользовался безграничной симпатией всех окрестных ровесниц. Впрочем, девочки постарше тоже носами не вертели. Поэтому то, что принято стыдливо и казенно называть первым сексуальным опытом, Ваня приобрел в седьмом классе с дамочкой из девятого. К вящей зависти приятелей и даже брата. Причина успеха, думается, ясна.

Близнецы не были бы близнецами, если бы не имели похожих черт. Например, оба славились изрядным упрямством. Что еще? Иван в силу ума склонялся к цинизму, но в целом братья слыли добрыми парнями, не чуждыми понятиям справедливости, дружбы и… шкодливости. Хотя всем понятно: нешкодливый пацан – дохлый пацан.

Так они и добрались по детству, отрочеству и юности до выпускного бала. Отгремели фужеры, девки спрятали разорительно дорогущие платья в шкафы. Настала пора определяться с будущим.

Будущее – штука хитрая, прогнозам и планированию поддается не часто. Случаются и исключения. Близнецам Емельяновым была кристально ясна осенняя перспектива. Призыв. Оба здоровяки, оба упрямо заявляли, что пойдут в армию. Полная определенность.

Иван за лето успел поступить в сельхозакадемию, Егор – в строительный колледж. Слегка подзаработав, братья влились в ряды призывников. Родина послала их в Зауралье. Там, в заповедном лесу, располагалась база. Разумеется, неоднократно и во всех ракурсах сфотографированная с американских спутников. Безусловно, секретная. Тайга скрывала неизвестно от кого представителей железнодорожных и инженерных войск, а также огромные склады. Вот в батальоне охраны, в третьем взводе первой роты этого батальона и отслужили два брата Емельяновы.

Служба показала, что Иван не растерял своей везучести, а Егор – неудачливости.

Первый стал старшим сержантом, более того, замкомвзводом. Командиры давали ему краткую и по-военному емкую характеристику «толковый раздолбай», а сослуживцы прозвали Ивана не иначе как Старшой. Порядок поддерживает, душа компании, на рожон не лезет, – что еще нужно для успешной службы? Егор же получил позорные для рядового «сопельки» ефрейтора. Сыграли свою роль упертость и несообразительность. Тем не менее младший, к которому так и прилипла кличка Емеля, был на хорошем счету, потому что его физическая мощь и умение без предисловий бить по морде любому количеству противников коренным образом изменили климат в части. Драки попросту прекратились. Кому охота ходить избитым?

Два года пролетели, как быстрокрылая ракета класса «земля – воздух», и в славном месяце октябре близнецы очутились в дембельском поезде.

Представьте себе несколько десятков пацанов, избавленных от муштры, дорвавшихся наконец до свободы, предвкушающих встречу с девками, гулянками и, так уж и быть, с родными. Едут они, распивая запасы спиртного, распевая удалые песни о верных и не очень подругах, хвастаясь совершенными и выдуманными армейскими подвигами. Спорят, иногда дерутся, режутся в карты и терзают гитары.

Подвыпившие Емельяновы гуляли по поезду, потому что Ивану хотелось дружить, радоваться и праздновать, а Егор боялся оставлять брата одного. Мало ли что… Еще на службе Старшой раздобыл у приятелей-железнодорожников ключ ото всех вагонных дверей. На профессиональном жаргоне этот ключ называют «выдрой». «Выдра» делала обладателя избранным. К примеру, он мог попасть в запертый сортир. Или отомкнуть входную дверь… Иван любил получать дополнительные преимущества и пользоваться ими – тоже.

Так и получилось, что под утро старший сержант и ефрейтор Емельяновы стояли у распахнутой двери, поплевывая в проносящийся мимо пейзаж, и Ваня отважно курил, стряхивая пепел «за борт». Впрочем, поезд не слишком торопился, не скорый же!

– Смотри, продует, – предупредил Егор, но брат не расслышал.

Ночное опьянение начало развеиваться, оставляя неприятное ощущение во рту и странный гул в голове. Крепкие молодые организмы легко побеждали зеленого змия.

В тамбур ввалились четверо развеселых дембелей-десантников. Им хотелось утверждать первенство своего рода войск и сеять повсюду зерна порядка. Естественно, достигался обратный эффект.

– Э, мазута! – гаркнул самый развеселый. – А ну метнулся, дверь закрыл!

Близнецы не расслышали слов, но по свирепому выражению лиц прочитали, что у ребят есть претензии.

– Идите вы в дуло, – добродушно сказал Иван.

Десантники тоже не разобрали смысла, зато по улыбающейся физиономии Старшого определили вопиющее пренебрежение и издевку.

– Ты че, э? – Самый развеселый толканул Ивана в грудь.

Егор шлепнул горячего парня в лоб. Группа в тельняшках и беретах подалась назад.

– Бей щеглов! – завопил развеселый, и началась потеха.

Вот как раз в дебюте драки Ивана и толкнули, он поскользнулся и полетел из вагона. Брат-ефрейтор поймал Старшого, но стартовал сам не без помощи десантников.

В очередной раз выяснилось, как удачлив первый и насколько не прет другому.

– Сволочи, – по-прежнему беззвучно произнес Иван, пульнул бычком в глаз синеберетному заводиле и грамотно сиганул за близнецом.

Старший сержант кувырком скатился по насыпи и угодил в старую копну сена.

– Мягкая посадка, – выдавил Иван, поднимаясь на ноги.

В ушах будто бы шипело. Такое случается, если долго терпеть громкие звуки, а потом попасть в тихое место.

На земле валялись солнцезащитные очки-хамелеоны, выпавшие из кармана. Старшой любил эти очки. Они подчеркивали его мужественность.

Поднял и тут же отбросил в кусты:

– Да, жизнь дала трещину. Разбились.

Здесь, в низине, уже скопился утренний туман, хотя небо лишь начало сереть и до рассвета было около часа. Иван четко различил дорогу, идущую вдоль железнодорожной насыпи. Две глубокие колеи с грязными лужами. Парень отметил, что мутная вода не тронута ледком, значит, не особо холодно. Сено, так кстати оказавшееся на обочине, видимо, свалилось с трактора. Значит, где-то рядом есть поля и деревня.

Старшой справился с головокружением и зашагал к месту падения брата. Здесь насыпь отделялась от дороги высокой порослью кустарника. Иван предпочел карабкаться по склону, придерживаясь за него левой рукой. Галька сыпалась волнами, норовила забиться в армейские ботинки.

– Егор! – Пар вырвался изо рта, заклубился, рассеиваясь, словно сигаретный дым.

Шагах в двадцати зашевелились кусты, раздался стон, переходящий в нецензурный возглас.

«Матюгается, значит, живой!» – обрадовался Старшой. В шальной голове крутилась песенка: «Расплескалась синева, расплескалась. По беретам растеклась, по погонам…»

Егор выполз на склон. Штаны и куртку покрывал слой пыли, правое колено было в грязи. Здоровяк оцарапал лоб, к тому же держался за локоть левой руки и морщился.

– Как нефартово приложился! – пожаловался Егор. – Но вроде ничего не сломано.

– Вот и хорошо, – буркнул Иван. – Главное, живы и условно здоровы. А тем козлам я бы сейчас с удовольствием насовал по рылам.

– Или они тебе, – хмыкнул ефрейтор, отряхиваясь.

Братья замерли на склоне – два парня в парадках. Октябрьская ночь медленно отступала.

Шок, испытанный при падении, прошел, и стало зябко.

– А холодно, блин, – хмуро пожаловался Егор.

Старшой кивнул, размышляя, что предпринять:

«Лезть на железнодорожное полотно? Бессмысленно. Идти? А куда? Можно замерзнуть, не добравшись до жилья…»

Иван забрался чуть выше и обозрел темный лес. Во мгле виднелся столб дыма, поднимающийся из чащи в темно-серое небо.

– Дыма без огня не бывает, – усмехнулся Старшой. – А где огонь, там тепло и люди.

– Пойдем, – обрадовался младший.

Они продрались сквозь кустарник, пересекли разбитую дорогу и углубились в заросли.

Осенний лес пахнет особенно – кто бывал, тот понимает. Иван надеялся уловить в этом аромате запах дыма, ведь ориентироваться вприглядку было нельзя. Зато Старшой запомнил направление. Спустя четверть часа бесплодной ходьбы он пожалел о своем скоропалительном решении: «Уж лучше бы пошли вдоль дороги».

– В лесу родилась елочка, – тихо напевал Егор.

Здесь росли действительно роскошные ели – густые, высокие, радующие глаз. Чем светлее становилось, тем больше деталей различали братья. Чуть поодаль было вкрапление березняка. Желтая полоска в темно-зеленом лесу.

Под ногами мягко пружинил ковер из сухих иголочек, чешуек коры и мелких веточек. Ходьба слегка согревала, но рано или поздно ходокам придется остановиться. Перспектива продрогнуть не радовала. Пролетели еще пятнадцать минут, а признаков жилья или костра так и не обнаружилось. Либо братья-дембеля проскочили мимо, либо дымный столб был значительно дальше, чем казалось.

Старшой остановился, Егор-Емеля тоже.

– Давай-ка, Егор, подобьем бабки, – сказал Иван, запуская стылые руки в карманы.

Осмотр дал неутешительные результаты: зажигалка, перочинный нож, полсотни рублей, мобильный телефон и злополучный ключ-«выдра». Егор последовал примеру брата и извлек из своих карманов пятнадцать рублей мелочью, патрон от АКМ и газету «Аргументы и факты». Газета, кстати, принадлежала Ивану.

– Негусто, – пробурчал Старшой, ежась. – Особенно в условиях глухого леса… Подожди-ка!

Его взгляд как раз остановился на газете. Иван протянул руку, Егор пожал плечами и расстался с прессой.

А у Старшого челюсть отвисла – на первом развороте были абсолютно не те заголовки, что Иван прочитал накануне. Более того, сама газета теперь называлась «Алименты и артефакты». Глаза Старшого метались от новостей к анонсам и обратно, а губы шептали:

ГВОЗДЬ НОМЕРА. Рязанская журналистка взяла интервью у Бога.

ПРОИСШЕСТВИЯ. Госпитализирована девочка, ковырявшая в носу. В ходе двухчасовой операции совок удалось извлечь.

ЧИНОВНИКИ. Сумасшедшая служащая загса регистрировала браки микробов!

ХАЙТЕК. В Японии разработан новый туалет с искусственным интеллектом. Он не только развлекает вас во время процесса, но и едко комментирует все ваши действия.

О ДУХОВНОМ. Священник-сектант из Колумбии обратил в свою веру плантацию помидоров и назвал ее томатной паствой.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Старшой.

– Не-а. Отрыв башки какой-то, – ответил Егор.

– Ладно. – Иван свернул газету и затолкал ее в карман. – Мобила-то твоя где?

– В сумке осталась.

– Угу, плакали наши вещички и бабки. А до дома еще сутки пилить… Если на поезде.

Посмотрев на экран мобильного телефона, Старшой слегка воспрял духом. Диаграмма показывала вполне хороший уровень приема. Денег на счету было достаточно, поэтому Иван решил набрать номер родителей.

В трубке затрещало, пикнуло, и проклюнулся дребезжащий старушечий голос:

– …ибо нет, не отвечають, али находются внизу, не в доступе…

Снова защелкало, запищало, прокричало петухом. Иван отнял мобилу от уха, и вовремя – внутри ухнуло, а из-под корпуса засочился сизый дым.

– Капец сотику, – констатировал старший Емельянов.

Он выцарапал сим-карту, выкинул сдохшую трубку под елку. Раздался глухой звук удара, тихий визг, и из-под разлапистых ветвей выскочил крупный заяц-русак.

– Еханный бабай! – невольно воскликнул Иван.

– Такой обед убежал, – пожалел Егор.

Он был парень не пугливый. Скорее вечно голодный.

Старшой покачал головой:

– Тут бы от холода не окочуриться, а ты о еде! Ладно, давай найдем место для костра. Зажигалка-то есть.

Надо сказать, что Иван покуривал, но без фанатизма. Все больше за компанию. Вот и сейчас его только начатая пачка «Явы» ехала в Москву. Хорошо, зажигалка осталась в кармане.

Достигнув березняка, братья облюбовали широкую поляну и принялись собирать сушняк. Егор увидел между елками хлипкий сухостой, отправился заломать пару деревьев. Легко победив первый ствол, здоровяк случайно скосил глаза в глубь ельника. Там, метрах в тридцати, была еще одна поляна, в центре которой возвышалась осина. Рядом горел огромный костер. У костра кто-то стоял, но Егор не разглядел кто.

– Эй, Вань! Дуй сюда! – крикнул младший.

В этот момент Старшой уже сидел над будущим костром и прикидывал, какую часть газеты пожертвовать на растопку. Анонсы ему нравились. Например, откровенно развлек такой: «Найдены неопубликованные тексты Агнии Барто. Сорокин отдыхает!»

Новости тоже бодрили: «Вчера возле магазина модной одежды, пренебрегая правилами дорожного движения, гражданку Петрову задавила жаба».

Услышав зов Егора, Иван сунул газету в карман и побежал к брату. Мало ли куда вляпался этот несчастный увалень?

– Да ты у нас счастливчик! – оценил Старшой находку Егора. – Пошли знакомиться с туристами.

Хозяин костра не был похож на туриста. Скорее он принадлежал какой-то угрюмой секте, членам которой приличествовало носить черные рясы с капюшонами и опираться на массивные посохи.

– Надеюсь, он реально один, – прошептал Иван.

Воронежцы вышли на открытое пространство, затем приблизились к костру. Наконец поравнялись с человеком в рясе. Глаза его были закрыты, губы быстро-быстро шевелились.

«Сатане молится», – решил Егор и сильно-сильно захотел ударить мужика в голову. Ефрейтор не любил сатанистов.

Мужик был немолод. В его черных волосах уже виднелись лоскуты проседи, особенно в бороде – длинной, но не поповской, а какой-то тонкой, разделенной надвое.

– Здорово, земляк, – сказал Старшой.

«Сектант» обернулся и пронзил пришельцев гневным взглядом. Потом воздел длинные жилистые руки к небу, сжал их в острые кулаки и заорал:

– Смерды! Никчемные смерды!

Затем мужик опустил руки, взор его погас, а плечи обвисли.

Егор зыркнул на Ивана, дескать, что делать: в морду дать или пусть пока? Старшой шепнул:

– Погоди.

Меж тем хозяин костра скорчил скорбное лицо и заговорил, глядя на пламя и шмыгая орлиным носом:

– Все псу под хвост… Такое заклинание найти, разобрать, перепроверить, выучить… Годы упорного труда. Ожидание верного часа… Когда теперь звезды встанут положенным порядком? Я всю ночь старательно читал, ошибался, начинал снова… Три часа без запинки… Знаете ли вы, презренные, что мне оставалось изречь последнюю фразу заклинания? Ровно девять слов. Скоро рассвет. Теперь я не успею… В кого бы вас превратить? В лягушек? Нет. Найдется какая-нибудь дуреха-царевна, поцелует, и вот они вы. В чудовища? Какой там! Начнете растить аленький цветочек, заманивать купца. А там и дочка пожалует. Полюбит – опять-таки выпутаетесь. Усыпить вас вечным сном? Концовка будет та же: девка, поцелуй, снятие чар. Да, никчемные смерды, пожалуй, я вас умерщвлю.

После этих слов Емельянов-младший мгновенно исполнил восхитительный удар-крюк, и мощный дембельский кулак сбил «сектанта» с ног, словно ураган былинку. Мужик брякнулся безвольным мешком наземь и затих.

Иван нагнулся над телом, потер свой щетинистый подбородок.

– А чего он угрожал? – с вызовом стал оправдываться Егор.

– А я разве спорю? Бредил, наверное, – ответил Старшой. – Правильно ты его рубанул. Только бы не насмерть, Роки ты наш Бальбоа…

– Не, я аккуратно. Что я, зверь, что ли? Лишь бы черепушка не гнилая была.

– Свяжи его.

Младший принялся озираться в поисках веревки. Иван поморщился:

– Оторви полосу от рясы.

Пока Егор возился с плененным «сектантом», Старшой размышлял о том, что попавшие в лес люди обычно боятся диких зверей, а стоило бы опасаться отморозков наподобие этого шизика. Заклятия, угрозы… Слава богу, не вооружен. Но такой и покалечить может сдуру. Хорошо, что есть младший брат, терминатор из плоти и крови, не раз выручавший в детстве, да и в армии тоже.

Во всяком случае, с дедами проблем не было. Сразу после учебки Емельяновы попали в батальон охраны. В их взводе наводили порядки старослужащие во главе со старшим сержантом Тупорылкиным. Изрядно тупой фрукт, претендующий на роль креативного лидера зажравшейся шпаны. Он планомерно измывался над первогодками. К прибытию близнецов Тупорылкин как раз изобрел нечто новое. Нет, не классическую зубную щетку и чистку гальюна, а ультрановое, впрочем, более легкое, но не менее унизительное. Тупорылкин видел в какой-то передаче, как по Москве ходят дворники и, нанизывая мусор на специальную заостренную палку, собирают его в пакеты. Ущербная фантазия «дедушки» родила новый метод «постройки соловьев»: на плац высыпались ненужные бумажки, а первогодка вооружался зубочисткой и ползал, загружая хлам в пилотку.

Правда, дальше проекта издевательство не зашло. Тупорылкин сотоварищи решили испробовать новацию на рядовом Иване Емельянове. Откуда им было знать, что спокойная фраза красавчика-первогодки «Егор, иди сюда, тут груши поспели» станет адским приговором.

Младший отработал быстро, деды попали в лазарет, и в тот самый час негативные неуставные отношения в роте практически прекратились.

Вот такую трогательную историю припомнил Иван, наблюдая за сноровистым трудом Егора. Потом близнецы подсели к костру и стали греться.

Жар согрел дембелей в считанные минуты. Иван даже расстегнул китель. Под ним обнаружилась майка со стилизованным портретом самого раскрученного революционера в мире и надписью: «Come on, Данте! Че Гевара».

Егор не спускал с пленного глаз. Наконец мужик зашевелился, закряхтел, ворочаясь и пытаясь подняться.

– Не трепыхайся, зема, – посоветовал Старшой. – Ты себя неправильно повел, грузить начал, а мы люди мирные. Нам, представь, помощь нужна.

– Да, она вам очень скоро понадобится, ибо я – великий ведун, испепеляющий словом, – процедил сквозь зубы «сектант».

– Вань, он опять угрожает, – вроде как пожаловался Егор, хрустя суставами пальцев.

– Пусть поговорит. Может, полегчает. Если бы ты был великим колдуном, ты бы стал заявлять об этом каждому встречному? Да еще и со связанными ручонками?

– Гы! Не-а. Я бы сразу в бубен. Словом испепеляющим.

Бородач слушал эту невинную беседу внимательно и, чувствовалось, делал выводы.

– Ну что, потолкуем, земляк? – дружелюбно обратился к нему Иван.

– Потолкуем, – смирился пленник.

– Ты моего братана извини, он не любит, когда нам угрожают. Нас так батя воспитал. И твои занятия прервать мы, ей-богу, не планировали. Ну, не повезло тебе. Отнесись к этому происшествию философски. Знаешь, есть такие монахи в Тибете. Они разноцветным песочком по нескольку лет высыпают огромную картину мира. Не подумай, что я матюгаюсь, но ее называют мандалой. Слышал о такой?

– Нет, – признался мужик.

– Так я и предполагал. Деревня, – кивнул Старшой. – Монахи, значит, мандалу эту песочком нарисуют, а потом, когда она готова будет, сами же и сметают, чтобы взяться за новую.

– Сущая бессмыслица, отроче, – произнес бородач.

– Не согласен. Они учатся смирению и делают мир лучше… А, забудь. Лучше подскажи, где мы находимся и как попасть в ближайший населенный пункт?

– А вы откуда, с луны свалились? – «Сектант» прищурился.

– Странно, я то же самое о тебе подумал, – ответил Иван. – Мы от поезда отстали. Ответь на вопрос, не зли моего брата.

Для усиления воздействия Егор скорчил лютое выражение лица. Мужик поежился.

– Мы с вами в пограничном лесу Задолья. Раньше буквально за тем пролеском был хутор Плющиха, но полсотни лет назад Яга его покинула. Теперь там никто не живет. Стало быть, идти вам нужно туда, откуда явились. Через полдня достигнете первого села Тянитолкаевского княжества. А оттуда день конного пути до самого Тянитолкаева.

Старшой обратился к брату:

– Моя догадка верна, он шизик.

– Согласен. Или прикидывается.

– Слышь, зема, – продолжил беседу Иван. – Брось издеваться. Какое княжество? Какая Яга? Я о Тянитолкаеве впервые слышу.

Пауза затянулась. Пленный молчал, буравя черными глазами Старшого. Егор перестал щелкать суставами. Лишь трещал костер да чирикала неподалеку назойливая птичка.

– А вы воистину нездешние, – промолвил мужик. – Зрю, братья вы. Чую, не от мира сего.

Близнецы ошеломленно переглянулись. Неведомый шизик был чуть ли не первым посторонним человеком, с ходу распознавшим их родство. А еще Иван вспомнил газету «Алименты и артефакты» с мобильным телефоном и стал подозревать, что с ума сходят как раз они с братом, а не это чучело в рясе.

– Ты из какой секты? – сипло спросил Старшой.

– Прости, не понял.

– Ну, почему в таком наряде? Чем тут занимался-то?

– А! Так ведун я. Отшельничаю, науку колдовскую постигаю. Зовите меня Перехлюздом.

– Хорошее имя для мальчика, – хмыкнул Иван, и Егор гоготнул.

А Перехлюзд собрался с силами, глубоко вздохнул и прошипел:

– Спать!

Старшой удивленно моргнул и вдруг понял, что на него накатывается непреодолимая волна сна. Иван свалился, чудом не укатившись в костер, и засопел. Младший тоже почувствовал действие чар, только оказался крепче брата.

– Ах ты, суппорт с фартуком! – сказал он Перехлюзду. Это ругательство парень изобрел, когда подрабатывал токарем.

Шаг к ведуну показался Егору деянием, тянущим на подвиг: ватные ноги не слушались, тяжелая голова клонилась на грудь, руки повисли плетьми. Собравшись с силами, дембель-исполин сжал правую кисть в кулак, шлепнулся перед Перехлюздом на колени и вмазал ему в глаз.

Удар получился так себе. Для Егора. А ведуну как раз хватило, чтобы очутиться в новом нокауте. Чары мгновенно рассеялись. Емельянов-младший потряс русыми вихрами, пару раз по-боксерски шлепнул себя по щекам. Очнулся и Старшой.

– Еле успел, – сказал Егор, передергивая могучими плечами.

– Ну, точно сектант. Гипнотизер хренов. – Иван поднялся на ноги. – Мотать надо. Очухается, пусть сам выпутывается.

– А куда пойдем? В этот, как его, Тянитолкаев, что ли?

– Обратно к железной дороге. Там еще проселочная была. Должна же она куда-то вести, правильно?

– Ага.

Близнецам не хотелось покидать костер, но рассиживаться тоже не годилось. Братья-дембеля потопали туда, откуда пришли. Они не заметили, как Перехлюзд приоткрыл глаза, прошептал заклинание и дунул им вслед. Пар, вырвавшийся изо рта ведуна, приобрел очертания головы неведомого злобного демона и растаял. Лишь тонкая прядка потянулась за обидчиками чародея, но и она истлела в сыром утреннем воздухе.

Иван засек по часам время. Уже рассвело, день обещал быть теплым и солнечным. Спустя расчетные полчаса насыпь не появилась. Емельяновы выросли в городе и не особо умели ориентироваться в лесу, елки – они и есть елки. Однако Старшой не сомневался: шли правильно, в сторону не забирали, так что железная дорога должна была вот-вот появиться. Тем не менее проклятая «железка» пропала.

Ведь от нее просто обязаны были разлетаться звуки стучащих по стыкам составов! И – тишина…

– Чертовщина какая-то, – сказал Иван еще через пять минут. – Ну, хорошо. Туда мы шлепали замерзшие и испуганные. Обратно – согретые. Вероятно, сейчас двигаемся медленнее. Но не сильно. А это означает…

– …что мы заблудились, – закончил Егор, пряча руки в карманы.

В звуки просыпающегося леса – перекличку птиц, потрескивание коры и падающих веточек, шелест ветерка – ворвался странный утробный стон.

– А не тепловозный ли это гудок? – радостно воскликнул Иван. – Но откуда?

– Кажись, слева, – предположил младший.

– Я тоже так решил. – Старшой тут же изменил направление, Егор не отставал.

Примерно через километр заросли стали гуще, потому что начались вкрапления лиственных деревьев. Стали попадаться низины, окруженные кустами. Ивану категорически не нравилось то, что он видел. Ведь ни оврагов, ни осин возле железной дороги не было. Невезучий Егор не заметил ямки, присыпанной сухой листвой, оступился и слегка подвернул ногу. С его весом немудрено. Пришлось сбавить обороты.

Братья спустились в одну из низин, чтобы не обходить ее, теряя время. Стоило им поравняться с тополем, чьи корни торчали из склона оврага, образуя подобие шатра, как оттуда выкатилось мерзкое существо. Оно заорало глубоким басом, напоминавшим гудок паровоза. Испуганные близнецы отпрянули.

Существо встало, растопырило скрюченные пальцы и двинулось на дембелей. Те оправились от шока и осознали, кто их атакует. Это был грязный синюшный мужик среднего роста, с желтыми глазами и сиреневыми губами, патлатый, с длинными ногтями, похожими на когти. Человек скалил гнилые зубы и болтал черным языком.

– Мертвец! – сорвался на фальцет Иван.

Егор шагнул к умруну и нанес ногой небывалой силы удар в его хлипкую грудь. Покойник лишь пошатнулся. Ефрейтор Емельянов застыл, не понимая, как после такого пинка можно остаться на ногах.

– В стороны! – скомандовал Старшой.

Близнецы разбежались. Мертвяк, не колеблясь, стал преследовать Ивана. Усопший не проявлял сноровки и быстроты, но действовал целеустремленно. Его плавные, но неотвратимые движения завораживали, подавляя мысли о сопротивлении. Остановившийся было Старшой стал пятиться. Он, разумеется, рисковал оступиться, что и произошло.

Иван с размаху сел в листья, а покойник без промедления бросился на него. Завязалась борьба. Смрад разлагающегося тела был невыносим. Парень, оказавшийся внизу, боролся с мертвецом молча, все силы уходили на то, чтобы не допустить размеренно клацающую пасть к рукам и шее.

Емельянов-младший потерял несколько секунд, таращась на возню брата и умруна. Потом разбежался и смачно пнул ужасного мужика по ребрам. Они сломались с утробным хрустом, но покойник даже бровью не повел.

Егор схватил его за патлы, но грязный клок вместе с лоскутом кожи остался в руке. Мертвец начал одолевать Ивана. Тогда крепыш-ефрейтор взялся за скользкие синюшные плечи покойника и принялся оттаскивать монстра от брата.

Сначала мертвяк будто и не заметил усилий Егора. Затем стал сдавать позиции, тем более младший уперся коленом в изъеденную язвами спину.

Покойник злобно зарычал, высвободил одну руку и схватил ефрейтора за левую ногу.

Воспользовавшись послаблением, Иван ткнул мертвяка пальцами в глаза. Противно чавкнуло, и Старшой чуть не потерял сознание от усилившейся вони. Наглый усопший дерганул ногу Егора, отчего тот шмякнулся навзничь, отпуская плечи монстра.

Ослепший покойник приблизил ефрейторскую ногу к своей роже и нацелился на укус. В последний момент Иван врезал мертвяку в скулу, и тот впился зубами в каблук армейского ботинка, хотя поначалу примеривался к лодыжке.

Егор влепил свободной ногой в мерзкое тело, одновременно дергая левую на себя. Гнилые зубы хрустнули, умрун взвыл, поднимая голову к небу.

От безысходности Старшой стал шарить по земле и наткнулся на какую-то хлипкую палку. Не раздумывая, он вонзил ее в грудь покойника. Палочка вошла, как нож в масло. Мертвец вякнул и обмяк, выпуская ногу Егора и валясь на Ивана. Старшой спихнул с себя побежденного монстра, встал на четвереньки. Емельянов-младший сел, растирая голень.

– Не рука, а клещи. Чуть не раздробил, – пожаловался он брату. – А как это ты его?

– Палочкой. Вот тут валялась.

– Повезло, – прошептал Егор.

Иван посмотрел наверх. Над местом схватки склонилась осина. Усмехнулся:

– Это точно. Считай, готовый осиновый кол валялся. Они, кажется, от мертвецов помогают, так?

Ефрейтор помолчал, потом тихо спросил:

– Как думаешь, братка, это мы с ума спятили или Россия?

 

Глава вторая В коей братья-дембеля начинают путешествие, а Старшой мучается, строя сумасшедшие гипотезы

– Да, запустила власть глубинку, – изрек Иван, шагая прочь от злополучного оврага.

Перед глазами еще стоял образ гадкого мертвяка, а ужасная вонь, казалось, прилипла к близнецам навечно. Егора больше потрясла развязка истории: покойник буквально впитался в землю, оставив после себя лишь мокрое место да лохмотья, которыми прикрывал срам. Одно дело посмотреть такой эффект по видео, а другое – самому стать свидетелем. По спине крепыша-ефрейтора бегали мурашки.

– Куда мы идем? – поинтересовался он.

– Сам не знаю, – признался Старшой. – Когда шевелишь ногами, лучше думается. А вырисовывается у нас с тобой форменная хрень. Заблудились на ровном месте, газета испоганилась, мобила взорвалась, идиот какой-то у костра встретился, да еще и мертвяк появился. Такого, согласись, не бывает. Антинаучная фантастика, короче.

– Кор-р-роче! – донеслось с ближайшей елки.

Братья увидели крупного ворона. Птица глядела, не мигая.

– Надо бросать пить, – обреченно промолвил Егор.

– Бросай! – согласился ворон. – Далеко ли путь держите, добры молодцы?

Он раскатисто произносил звук «р», и ощущалось, что ему нравится тарахтеть.

– Вот, теперь придется с птицами базарить, – сказал Иван.

– Брезгуешь? – Ворон наклонил голову вбок.

– Нет, просто непривычно как-то.

– Ну, прости. Куда все-таки идете?

– Нам бы в ближайшую деревню…

– Хорошо шли. Надо чуть правее. Там она.

– А далеко? – спросил могучий ефрейтор.

– Нет. Коли лететь, то раз – и на месте. Видел, как вы умруна победили. Прекрасно. Всем расскажу. Стало быть, тебя звать Егором, а твоего брата Иваном?

– Точно. Блин, умная птичка!

– Да помудрей некоторых буду. Недаром моему славному Первопредку сам Сварог вручил ключ от Ирия!

«Ни фига себе! – подумал Старшой. – Сварог из пантеона славянских богов!» А черный птах продолжил:

– Право слово, неудобно спрашивать, но откель вы родом?

– Из Воронежа, – ответил Иван.

– Хорошее название, нашенское… Воронеж… Не знаю такого княжества. Издалече, видать, прибыли. Не буду вам мешать, скатертью дороженька.

Ворон вспорхнул и стремительно улетел за деревья.

– Постой! – крикнул вслед Старшой, но опоздал.

– Что будем делать? – поинтересовался ефрейтор.

– Пойдем правее. Доверимся галлюцинациям, – сказал Иван.

«Вот так, наверное, и спрыгивают с катушек, – рассуждал он. – Но чтобы вместе! А были ли случаи синхронного помешательства близнецов? Ничего не могу припомнить… Да нет, слишком реальные видения. К примеру, грязь на форме. Не с Егором же я месился, представляя его восставшим мертвецом… Неужто все реально? Именно! Власти прячут от нас правду! Сибирь кишит неопознанными и малоизученными аномалиями, а нам втирают, что здесь просто тайга. Сто пудов! Это чтобы люди на лес и нефть не зарились».

Сконструировав глупую гипотезу, Иван слегка успокоился и велел себе не гонять до поры тревожных мыслей о происходящем. Лишь бы выйти к деревне. А там – люди, телефон и попутка до большого населенного пункта. Обязательно с вокзалом.

Деревня разочаровала Старшого жестоко и непримиримо. Когда около трех часов дня братья-дембеля выбрели к ней из леса, стало ясно, что телефона и попуток не будет.

Ни проводов, ни автомобилей, ни антенн на крышах.

– Полный голяк и натуральное хозяйство, – констатировал Иван.

Домишек было немного, они стояли на невысоком холме. У подножья раскинулось озеро. От берега к деревне катилась телега, запряженная каурой лошаденкой. В телеге восседал мужичок.

– Не знал, что существуют настолько глухие села, – проговорил Старшой. – Даже, черт его возьми, клуба нет. Скукотища тут должна царить просто сказочная.

Подойдя к околице, братья увидели столб с вырезанным хмурым ликом бородатого богатыря да доску, на которой красовалась надпись: «Большие Хапуги».

– Трогательное название, – оценил старший сержант.

Близнецы, конечно, устали. Тут сложились и последствия возлияний в поезде, и бессонная ночь, и полдня пути натощак. Хотелось пить, есть и спать. Но быстро найти отзывчивого хозяина не получилось.

Они постучались в первый же дом. Тишина.

– Все ушли на фронт, – вяло пошутил Иван, и близнецы побрели к следующей хате.

Это был дом-красавец: крепкий, с резными наличниками, с аккуратным крыльцом и перилами. Чувствовалась рука мастера.

На стук вышел хозяин – коренастый мужчина лет тридцати пяти. Рыжий, хитроглазый, с бабьим голосом.

– Чего вам? – спросил мужчина, поигрывая киянкой.

– Здравствуйте, – почтительно начал Старшой. – Мы заплутали и устали, помогите, пожалуйста…

– О, тут я не помощник, – перебил хозяин. – Я по плотницким делам.

Он повернулся, чтобы уйти в дом.

– А к кому нам обратиться? – борясь с раздражением, спросил Иван.

– Обратитесь к Перуну, он справедлив.

Старшой придержал Егора, который уже собрался рубануть плотника в дыню. «А чего он?» – говорили глаза могучего ефрейтора.

– Надеюсь, в этой деревне есть вменяемые гостеприимные люди, – сказал старший сержант.

– А что, вполне вероятно, – пожал плечами хозяин. – Деревенька у нас небольшая, да люди добрые.

– Не, ну он точно издевается, – процедил Егор.

– По-моему, он по жизни такой, – тихо ответил Иван.

Теперь плотник не торопился покидать пришельцев. Он с любопытством разглядывал дембельскую форму Старшого. Еще бы, Ваня приготовился к увольнению на славу: сделал вставки в шевроны, соорудил подплечники, пустил по штанинам золоченые лампасы, идеально начистил пряжку ремня и классически загнул ее углы. Ефрейтор Емеля предпринял те же самые декорационные действия, но его парадка получилась не столь блестяще, как у старшего брата.

Картину портила засохшая грязища, налипшая во время борьбы с мертвяком, но плотник ее не заметил.

– Вы кто будете? – спросил он.

Иван ответил гордо и честно:

– Мы – воины, только что отдавшие свой долг родине.

– И много задолжали?

Близнецы синхронно почесали макушки. Странный сельчанин им попался, очень странный. Ответил Егор:

– Два лучших года жизни задолжали, вот и отдали.

– Что за родина такая, которая временем берет?

– Такая же, как и у тебя. – Иван начал закипать по-серьезному.

– Значит, на постой бы вас определить… – Плотник наконец-то озаботился проблемами усталых дембелей. – Кого бы присоветовать?..

В проулке появился худенький мужичок с неестественно раздутыми щеками. За них что-то было набито, как у хомяка.

– Тит, поди! Дело есть! – окликнул его плотник.

– Прошти, у меня жабот полон рот! – ответил мужичок и побежал дальше.

«Прямо-таки не человек, а ходячий центр занятости какой-то», – подумал Иван. А Егора посетила мысль: «Ну вот. Еще один олигофрен».

Хозяин подкинул и поймал киянку.

– Может, к старосте? Он и определит. Вон там, видите, самая высокая изба?

Братья поблагодарили плотника, собрались уходить. Тут мимо прошла девушка в коротком сарафане – до колен. Из стройных ножек торчали странные палочки. Они мешали красавице при ходьбе, потому она косолапила, словно утка.

– Чего это она? – спросил Иван, когда бедняжка скрылась за углом избы.

– Да ничего, – досадливо ответил плотник. – Второй месяц к ней клинья подбиваю, а ей хоть бы хны!

Дембеля молча покинули крыльцо странного ухажера.

Возле следующей избы сидели две девушки. Они расположились на скамеечке, спиной к улице. До ушей близнецов долетел обрывок разговора:

– Ты не представляешь, подруженька! Меня Еремей летом на лодочке катал! – похвасталась первая девушка.

– Счастливая, – завистливо протянула вторая.

Первая вздохнула:

– Да не очень. Сказал: любишь кататься – люби и саночки возить!

– Ну и? – нетерпеливо спросила слушательница.

– Что «ну и»? Все лето по берегу с санками, как дура!

– Клиника на выезде, – хмуро прокомментировал Старшой. Младший лишь кивнул.

Когда они почти дошагали до жилища старосты, им навстречу попалась молодая женщина в простом холщовом платье и скромном платке. Светлая такая крестьянка с открытым круглым лицом и голубыми глазами. Егор счел ее красивой, а Иван симпатичной. Женщина сразу отметила чернявого и статного Старшого. Улыбнулась.

– Доброй дороги, славные путники, – сказала она мелодично. – Мимо идете или нарочно к нам?

– Мимо. Вот, ищем, где бы отдохнуть, – невесело ответил Иван.

– А у меня переночевать не хотите?

Дембеля очумели: женщина говорила по делу, без заскоков, и предложила именно то, что требовалось.

– Спасибо, уважаемая, – просиял Старшой, а Егор на радостях проявил необыкновенный такт:

– Мы тебя не стесним?

– Что вы! Я одна живу.

– Такая красивая и одна? – искренне удивился Емельянов-младший.

Щеки женщины залил умеренный румянец. Комплименты и бабе Яге приятны, а уж нормальному человеку…

– Я, добрые люди, травница. Ведаю, как целебные настои сделать да мази замешать.

Иван сначала напрягся, а затем успокоился. Ему припомнилась передача на центральном телевидении. Там целительниц было – хоть женский батальон сколачивай. И каждая норовила тысячелистником СПИД лечить, чакры шомполом чистить, мочой молодость возвращать. Невинное коллективное помешательство. Главное – их услугами не пользоваться.

Но эта дамочка не производила впечатления фанатки уринотерапии. Она действительно знала травы и говорила об этом спокойно, как если бы утверждала, что умеет ходить. В ветхой избе висели многочисленные пучки трав. Они источали непередаваемый умиротворяющий аромат. Хотелось блаженно потянуться и уснуть. Иван встряхнулся:

– А ты чарами сна не владеешь?

– Нет, богатырь, не годна я на такую волшбу. Да и на что мне? Вон, травки заварю, будешь спать как убитый.

– Спасибо, не надо.

Ведунья накормила гостей постной кашей, приготовила приятный напиток наподобие чая. Братья посовещались и решили, что нельзя оставлять гостеприимство не отблагодаренным. Они подновили почти упавший забор, починили домашнюю утварь, залатали щели в двери. Иногда совесть одерживает верх над природной ленью.

– Я вот чего не пойму, – сказал Иван за ужином. – Ну, травница. А одна-то почему?

Женщина вздохнула:

– Да боятся мужики меня. Будто в других деревнях иначе к знахаркам относятся. Боятся, но обращаются. Хворей-то много. Знать, судьба у нас, лекарок, такая. Вот я, хоть и слаба на настоящее высокое колдовство, но чую над вами недобрый пригляд. И не порча, и не сглаз, ан все равно ничего доброго печать сия не сулит.

«Понеслось, – с грустью подумал Старшой. – Сейчас примется амулеты втюхивать и платные сеансы магии устраивать».

Сержант ошибся, травница что-то долго прикидывала, потом покачала головой:

– Я не справлюсь. Вам было бы потребно наведаться к тянитолкаевской гадалке. Бабка Скипидарья от всего помогает. Сама не сладит, так пошлет к правильному ведуну.

Дембеля вызнали у хозяйки дорогу в загадочный Тянитолкаев. Егор спросил имя травницы, но та отказалась его назвать, даже слегка обиделась. Потом объяснила, что знахаркам открываться людям не следует.

– А как же эта твоя Скипидарья? – удивился Иван.

– Ей можно. Она очень сильная. Мне еще учиться и учиться.

– Слушай, а почему тут такой народ чудной? Ерунду городят, ведут себя странно…

– Давно дело было, деды еще под стол пешком хаживали. – Взгляд знахарки затуманился. – Процветали мы, богатели. Стыдно сказать, нечестно торговали. Постоянно наши мужики изобретали всяческие магические способы подлой наживы. Вексель-мексель рисовать научились. Это такая бумажка, за которую деньги дают, а обратно уже не получают, потому что неправильно оформлена. Потом фучерез изладили. Фучерез – это когда шкуру неубитого медведя делят. Встречаются и спорят: «Фу, через месяц лес будет стоить на полтину меньше!» И там уж как договорятся. Потом стали продавать волшебные эмэмэмки. Дескать, приноси, народ, деньжата, а мы вам позже вернем сторицей. И потек люд со всей округи. Всех на дармовщинку тянет. В общем, множество нечестивых ухваток напридумывали предки, пока не явился в деревню старик. Назвался Окоротом. Вот, сказал, обманутые складчики (ну, кто деньги в нашу деревню складывал) ко мне обратились за помощью. Сейчас, мол, я вас покараю. Мужики заржали, по бокам, в парчу одетым, себя захлопали, ногами в сафьяновых сапожках затопали. Где уж тебе, дескать. А старик руки в стороны развел, и стало у него за спиной темно, как ночью. А затем сия ночь стала падать на наши Большие Хапуги. И стала великая тьма, а когда она рассеялась, не было на мужиках ни кафтанов парчовых, ни сапожек сафьяна, а на бабах ни платья персиянского, ни белья кружевного парижуйского. Стыд и срам, одним словом. Роскошные терема, на неправедные деньги выстроенные, обернулись ветхими лачугами. Кони породистые – ишаками горбатыми. А старик седобородый грозно изрек: «Отныне лишаю вас хитроумия да изворотливости и дарую вам глупость несусветную!» Сказал и исчез. Вот почему у нас такой народ непутевый.

– Ясненько, – пробормотал Иван. – Хотя… Ты-то почему при уме?

– А я не местная, – рассмеялась травница.

Хозяйка постелила близнецам на лавках. Она то и дело бросала на Старшого недвусмысленные взгляды, только он слишком вымотался за день и предпочел не понимать намеков. А Егор травницу не интересовал. Непруха, как всегда.

– Слышь, брат! – прошептал Иван перед тем, как заснуть. – Ты оценил, какая тут идеальная тишина? И сейчас, и вообще, даже днем. Не то, что у нас дома или в батальоне. Аж ушам больно.

– Не знаю, – ответил младший. – Мне пофигу.

Утром братья-дембеля попрощались со знахаркой и двинулись на стольный град Тянитолкаев. Добрая травница не только дала близнецам овсяных лепешек, но и отсыпала мелкой монеты. Как ни упирались Емельяновы, но деньги пришлось взять. Женщина благодарила за наведение порядка во дворе и доме, а также уверяла, что народ ее труды без копейки не оставляет, сбережения девать некуда. В последнее верилось с трудом, но парням деньги не помешали бы.

Правда, мелочь, предложенная знахаркой, выглядела полным барахлом – монеты были неумело подделаны, кривы, а оттиски неразборчивы. Запасливый Старшой все же взял.

Иван все боялся, что начнутся дожди и они с Егором в своих парадках попадут по полной программе. Но погодка выдалась не по-осеннему теплой. Как на заказ.

В головах братьев царил отчаянный бардак. Старшой никак не мог смириться с количеством ненормальных явлений, с которыми столкнулся за истекшие сутки. Ефрейтор же недоумевал по поводу того, как это им удалось заплутать до такой степени, чтобы забрести в махровую глубинку.

Выводы Ивана были поинтереснее. Получалось, тут вовсе не Сибирь с Зауральем, а вообще неясно что. Задолье, язви его. Дышалось слаще, шагалось легче. Никаких следов настоящей, технической цивилизации.

– Ну, Егор, крепись, – сказал на привале Старшой. – Не представляю, каким образом, но мы с тобой попали в прошлое.

И Ваня изложил брату все свои доводы.

– Ну, что ты на это скажешь? – закончил он вопросом.

Ефрейтор насупил брови и выдал:

– Не люблю фантастику. И ты уж извини, братка, но в прошлом вороны не болтали и мертвяки не дрались.

На том копания в сути происходящего и закончились.

А шлось действительно легко. Под ногами – укатанный тракт, по сторонам – зеленый хвойный лес. Егор принялся напевать глупые слова:

Иван представил слоноподобного брата бегущим по крыше и заржал.

– Ты чего? – спросил здоровяк.

– С ума схожу, наверное, – выкрутился Старшой.

– Ты это, крепись. А то я тебя, как того гипнотизера. В дыню.

К вечеру дошли до Тянитолкаева. Узрев город, Иван отчетливо понял, что придется внять бредовому совету травницы и шлепать к гадалке Скипидарье. Дело в том, что Тянитолкаев словно сошел с картинки из книжки о временах князей да бояр.

Город был окружен рвом и высокой стеной из ладно сложенных бревен. Правда, при внимательном рассмотрении оказалось, что часть стены разобрана и ров начинался там, где заканчивалась стена.

Братья вошли в Тянитолкаев через высокие ворота. Ни машин, ни проводов. Полнейшее средневековье. Похоже, версия Ивана о попадании в прошлое подтвердилась.

Народ здесь жил небогатый, лапотный. Вечерело, потому на улицах не было особо людно. Кстати, половина дорог была замощена камнем, а другая крыта досками. Логики в странном разделении не прослеживалось.

Среди деревянных домов изредка попадались каменные, а в центре Тянитолкаева, на возвышении, стоял белый дворец, где, очевидно, жил князь.

Охраны у городских ворот не было, поэтому дембеля стали прикидывать, к кому бы обратиться за советом. Например, где лучше переночевать.

Советчик нашелся сам – к Ивану да Егору подскочил чумазый мальчонка лет восьми, худющий и юркий. Глазки восхищенно бегали от Старшого к ефрейтору, буквально пожирали красивую форму.

– Вы – прославленные витязи, дяденьки, – уверенно сказал парнишка.

– Ну, допустим, – согласился Иван.

– А меня Шарапкой кличут. Ежель надоть помочь, я завсегда.

Старшой внимательно оценил пацаненка. Босяк. Если нанять, то выйдет почти задарма. Значит, Шарап. Имя ассоциировалось с английской фразой «Shut up» из американских фильмов. Мол, заткнись. А еще вспомнился фильм «Место встречи изменить нельзя».

– Значится, так, Шарапка, – по-жегловски начал Иван. – Покажешь, где тут можно переночевать, получишь копеечку. Отведешь к бабке Скипидарье, дам еще копейку. Согласен?

Пацаненок запрыгал от радости:

– Да, да, в лучшем виде обеспечу! Пойдем, витязи!

– Я Иван, а это Егор. Обращайся к нам по именам, – проворчал Старшой.

Он решил, что витязями лучше не называться. Обычно тех, кто заявлял о своей крутизне, каждый норовит проверить. Зачем зря напрашиваться на драку?

Шарапка отвел братьев-дембелей на постоялый двор, получил копеечку и упылил восвояси. Близнецы вполне сносно отужинали и переночевали, поутру к ним прибежал Шарапка, готовый сопроводить «витязей» хоть к Скипидарье, хоть к черту. Копеечка на дороге не валяется.

– Хоть знаешь, куда идти? – усмехнулся Старшой.

– Обижаешь, дяденька витязь Иван. Наша гадалка на весь мир славна. Ейный дом любой тянитолкаевский дурачок знает.

– Любой?

– Ага! – Гордость за ворожею так и распирала паренька.

Сержант хитро прищурился:

– А раз любой, то на фига тебе платить?

Шарап аж рот раскрыл:

– Как же ж это ж?.. Что же ж вы же ж?.. Я же ж…

– Тихо-тихо, не жужжи, пошутил я, – рассмеялся Старшой.

Паренек чуть-чуть успокоился и даже нашел аргументы:

– Между прочим, я могу привести самым коротким путем, а вы меня обижаете.

– Да, отстань от малого, братка, – встрял Егор.

Слегка перекусив, близнецы и Шарапка отправились к гадалке.

Люди с интересом рассматривали необычно разодетых дембелей. Кто-то на всякий случай здоровался, другие предпочитали уйти с дороги. В результате братья, ведомые мальчонкой, прогулялись по Тянитолкаеву, как важные персоны.

Обиталище Скипидарьи выглядело по всем правилам маркетинга. Хотите гадания? Будут вам гадания. Выкрашенные в черную краску стены, наглухо закрытые ставни с узорами на космические темы, необычной формы крыша, устремленная в небо острым шпилем. Над входом висела доска, в которой были вырезаны две фигурки: юная дева, символизирующая жизнь, и старая карга с косой в руках, ясно кого олицетворяющая.

– Вот тут она и живет, дяденьки витязи, – торжественно изрек провожатый и раскрыл ладошку, дескать, извольте расплатиться.

Копеечка не заставила себя долго ждать.

– Подожди здесь. Вдруг понадобишься, – сказал Иван Шарапке.

Старшой протянул руку к шнурку колокольчика, но тут дверь приоткрылась сама собой. Из избы выбежала богатенькая девушка, нервно промокающая платочком пространство под носиком.

– В полночь… нагишом… натереться мелом… с веслом… в саду… «Ряженый мой, суженый, морячок контуженый»… Ой, перепутаю!.. – бормотала девица, удаляясь.

Егор сунул голову во мрак хаты и тут же гундосо заойкал:

– Пусти, мольно!.. Темя мы так за нос!.. Ой-е! Не крути только мольше!..

– А чаво без спросу суесся? – донесся до Ивана бодрый голосок. – Позвонить в колоколец длань отсохла?

– Я не успе-е-ел!.. Прости…

– Бог простит… – вздохнул голосок. Стало заметно, что он пришепетывает.

Егор вывалился на улицу, потешно сев на задницу. Старшой поглядел на распухающий малиновый нос брата и покачал головой:

– Кормишь тебя, кормишь, а ты все жрешь и жрешь… Зачем, спрашивается? Ум-то где? – и добавил громче: – Хозяюшка, можно к вам за советом обратиться?

– Отчего ж нельзя? Валяй!

На пороге возникла маленькая сухая бабулька в этаком цветастом цыганском наряде. Голова была повязана ярким платком, на шее болтались несколько килограммов всяческих бус и амулетов. Но внимание Ивана невольно сконцентрировалось на морщинистом остреньком лице. В этой изъеденной временем маске угадывались следы былой девичьей красы. Парень утонул в глазах. Большие, живые, карие, магнетические, они завораживали, заставляли забыть обо всем и потянуться навстречу… Навстречу…

Пока ошеломленный Старшой поднимался на ноги, стараясь сбросить наваждение, старушка распахнула дверь шире. Гости протиснулись внутрь. В сенях располагались многочисленные полки с чучелами животных, банками, в которых что-то шевелилось, мешочками, пучками трав, черепами, бараньими лопатками, какой-то схемой, похожей на карту метрополитена столицы, и прочей магической шелухой.

Братья проследовали за Скипидарьей в горницу.

– Ну, так и чем опечалены, Иван да Егорий, сыны Василия? – полюбопытствовала гадалка, усаживая дембелей за круглый стол, покрытый зеленым сукном, и располагаясь напротив.

«Мы же не представлялись! Сильна…» – опешил Старшой и нарочно взял паузу, оглядывая комнату. Большая ее часть скрывалась во тьме, так как дверь была прикрыта, а свечки, чадящей на столе, на все помещение не хватало. Наглухо занавешенные окна не давали ни лучика света. Из мрака проступал зловещий комод и ужасающий диван. Комод украшали злые резные горгульи, а диван ужасал ветхостью.

На столе кроме свечи покоился хрустальный шар да валялись странные карты.

– Если вы знаете, кто мы, то наверняка представляете и суть нашего вопроса, – предположил Иван.

– Это так. Но слова просьбы должны быть сказаны пришедшим. А я могу все! – И старушка зашпарила, как рекламный агент: – Лечу от всего, заражаю всем. Сглазы-порчи снимаю-надеваю. Карму подчищаю на астральном уровне и с корректировкою соответствующего документооборота. Приметы сказываю на любой случай…

– Бабушка!.. – попытался встрять Старшой.

– Не перебивай! Гадалка я или талисман моржовый? О чем я? А! Приметы! Если чешется левая ладонь, это к деньгам. Если еще и правая – к большим деньгам. А если при этом чешется еще и нос, то, может, пора помыться?.. Мужицкая: чем меньше женщину мы любим, тем больше тянет на мужчин… А вот тебе бесплатно очень полезная наука! Если со стола падает нож, в гости наведается тесть. Если падает старая перечница, то припрется теща…

– Хватит примет! Мы по поводу… – закричал Иван.

– Ах да! Что же я? – Вещунья всплеснула руками. – Гадать! Так, карты-нарты – вчерашний день… В крысталлбол посмотреть?.. Позже, позже… Ты не гляди, я на всем могу гадать! Дай что-нибудь! Ну, достань, достань любую вещь. А хотя бы денег! Во! Буду тебе по денежке пророчить… Ага. Что тебе сразу сказать? Скупердяй ты, хоть и умный. Вон как ручонка-то тряслась, нехотя в карман лазая. И не краснеешь опять же. Молодец!

– Не за этим мы пришли, бабушка! – Егор стукнул кулаком по столу.

Под столом утробно заурчало, зашипело, и братья живенько подобрали ноги.

– Вы того, соколики, не буйствуйте. Горыныч этого не любит. Как бы беды не вышло…

Из-под стола вылезла крупная ящерица. Величиной с бассета. Вылитый варан, только о трех головах, с маленькими крылышками и роговыми наростами на хребте. Горыныч сел и принялся по-собачьи чесать затылок левой головы, недобро пялясь на Егора.

– Душа моя, – обратилась Скипидарья к уродцу. – Поди-ка на двор, перехвати курятинки или еще кого поймаешь.

Зверь послушно покинул таинственную горницу через занавешенное отверстие, выпиленное в двери.

С улицы тут же раздались рычание, шипение, подозрительный треск ткани и старинные заклятия, некогда сильные, но ныне едва подпадающие под статьи «мелкое хулиганство» и «оскорбление словом». Видать, крепко досталось Шарапке.

– Зверь! Отрицательные флюиды словно нюхом чует… Приглядитесь к спутнику, кстати. Вернемся к предмету, – предложила гадалка, катая вытребованную у Ивана монету по столу. – Грядут прибытки отрицательные, аритмии мерцательные, проверки налоговые, преследование уголовное, конфискация полная… А, нет, постойте. Выкрутитеся-отмажетеся, правда, придется терем продать и пяток лучших коней. Даже шесть. Но запомните! Главное, не продавайте шелудивого горбунка!

– Нету у нас горбунка, – пробормотал пришибленный прогнозом Старшой. – И тем более терема…

– Вот и славно! Вот и не продашь, значит! – заверила бабка Ивана и переключилась на Егора. – А ты, богатырь, с полюбовницей поосторожнее, у нее как раз Марс в Венеру входит… И выходит… Входит… И выходит… Тьфу ты, срамота! Давай точнее посмотрим в шару магическом!

– Как входит-выходит? – подавленно спросил Егор, у которого сроду не было полюбовницы.

– Ишь ты, шалун! – ухмыльнулась колдунья. – Цыц! Стара я веселые картинки подсматривать! Лучше будем искать решение ваших бед.

Скипидарья пододвинула шар к себе и уперлась в него взглядом.

– Так. Я вижу город Петроград в семнадцатом году… Бежит матрос… Бежит солдат… Стреляют… Это ваш прадед! Матрос – ваш прадед!

Спины близнецов залил холодный пот: прадед действительно был революционным матросом и даже Ленина видел наяву, а не как все – в гробу! Бабка продолжала оракульствовать:

– Вот он врывается в Зимний… И к женскому батальону… Целеустремленные мужики у вас в роду. Ха! Мимо бежит, бестия! Вот! Проклятье на вас. Тяжкое проклятье! Ах, зачем он золотой подсвечник екатерининской эпохи стащил? «Кто его хватает, у того потом правнук страдает!» Не дрейфь, Василичи, особенно ты, Егорий, проклятье сниму! Дальше поехали. Мать моя женщина, отец мой мужчина, Кощей мне не пойми кто!!! Под страшным призором находитесь. Злого колдуна разгневали, не иначе. Эта недобрая печать не даст вам возвернуться домой.

Близнецы вспомнили гипнотизера-сектанта. Других кандидатов в колдуны они не знали. Старушка мечтательно пробормотала:

– А все же интересно, что это за Петроград такой… Зело сказочный город.

Гадалка оторвалась от магического предмета и поморгала.

– Как быть? Что делать? Кто виноват? Кто подставил?.. – забормотали братья.

– Давайте по порядку. С прадеда. Три монеты накиньте, я вечерком развею проклятье.

В руках Старшого скорбно зазвенело. Мгновение спустя куда бодрей звякнуло в сухеньком кулачочке гадалки.

– Позитивно звучит, добрый знак… Чтобы превозмочь черную энергию, препятствующую вашему возвращению, нужно вам, соколики, улучить момент и собственной рукой бросить щепоть толченой ягипетской мумиятины на спину пса Семаргла. Пес обязательно должен быть в золотом ошейнике и смотреть на север, а вещая русалка, на Семаргле сидящая, пусть держит свечку из сала единорога. Непременно зажженную. И поет песнь о царевне Фригидне. А леший в кожаном исподнем, прыгая на левой ноге…

– Ты, бабуля, думай, что говоришь! Как мы это все организуем? – спросил Иван.

– Да, я понимаю, трудно, – согласилась, поразмыслив, ведунья. – Есть еще путь. Вы его сами найдете. А он вас. В таковом завершении моя вам крепкая обнадежа.

Что-то было не так, но близнецы заглянули в глубоко мудрые глаза гадалки и согласно закивали.

– Вот как бы и все на сегодня, – щелкнула пальчиками бабулька. – Труд платежом богат.

– Сколько? – насторожился Старшой.

– Дай, мил человек, сколь не жалко… – лукаво прищурилась гадалка.

– Ох, бабушка, я человек бережливый. Мне жалко по определению, – вздохнул Иван, залезая в карман.

Кривые грязные монеты легли на гадальный стол.

– Ну, ступайте, ступайте, – приговаривала старушка, провожая дембелей к выходу. – А ежель что, знаете дорожку-то. Я, соколики мои, птичка милосердная, послушная горю народному.

Иван да Егор вышли, а она закрыла дверь, помолчала и тихо запела: «Без бабок жить нельзя на свете, нет! Бабки дают нам газ, тепло и свет…» – и зашаркала в глубь избы.

Близнецы, покинувшие мрак гадалкиного дома, щурились на яркий дневной свет и синхронно чесали в затылках. Ивану категорически не нравилась манера бабки изъясняться современным языком. «Откуда здесь такие словечки?» – недоумевал Старшой. Егор просто чувствовал что-то неправильное в поведении ведуньи, но связно выразить свои подозрения не мог.

Шарап выжидающе смотрел на Емельяновых и придерживал рукой разорванную Горынычем штанину.

– Похоже, мы не договорили, – изрек Иван, поворачиваясь к двери. – Действуй, Егор!

В таких делах ефрейтору Емеле объяснений не требовалось. Он вышиб нехлипкую дверь плечом, потом одолел следующую, покрепче. Старушка стояла посреди комнаты для гаданий, растерянно глядя на вернувшихся дембелей. Здоровяк подскочил к бабке и одной рукой схватил ее за шею, другой прикрыл рот, чтобы она не сказанула какого гадкого заклятия.

– Так, гражданочка, ты нам глаз не отводи и зубов не заговаривай! – начал Старшой. – Ты из нашего мира? Из России? Отвечай!

– М-м-м, мы-ы-ы! М-м-м! – ответила гадалка.

– Егор, ты рот-то ей открой, – хмыкнул Иван.

– А если она наколдует? – уперся здоровяк.

– Наколдуешь? – спросил Старшой у пленницы.

Бабка замотала головой, мол, нет. Ее пунцовое лицо не врало.

Егор осторожно отнял ладонь от гадалкиного рта.

– Воздуха! – просипела ворожея.

Младший Емельянов ослабил хватку, позволив воздуху циркулировать по тонкому морщинистому горлу.

– Рассея… – протянула отдышавшаяся гадалка. – Да, давно я не слышала этого названия. Нет, соколики, я не из Рассеи. Ее моя прабабка застала. Ныне совсем другие времена и названия.

– Так это что, будущее, что ли? – вымолвил Иван и сел на лавку.

«Не может быть, что этот бредовый мир – наше будущее! – подумал он. – Три поколения и – приехали. Ворон, ясен перец, робот. Покойник – это мутант, жертва генетического эксперимента. Такое кино было с Милой Йовович».

Наконец, парень смог коряво сформулировать вопрос:

– Как же оно так вот… стало?

Скипидарья долго смотрела на Старшого большими, все понимающими глазами, затем промолвила:

– Так война была. Страшная и лютая. Ядреная.

– Ядерная, – деловито исправил Егор, будто речь шла о чем-то обыденном.

 

Глава третья В коей близнецы получают прямой ответ на главный вопрос, а читатель узнает куда больше, чем герои

– Как скажете, – смиренно промолвила Скипидарья. – Токмо великую войну называют ядреной по имени богатыря-князя, ее развязавшего. Народ помнит Ядреню Матренского великим воителем, который прельстился божеской силою и был жестоко наказан. А через гордыню Ядрени понес тяжкую кару и весь люд. Мощь, призванная Ядреней, вырвалась на свободу. Неизмеримая злая рать жгла города, отравляла реки, разрушала крепости, не щадя никого. Огненный ураган пронесся по земле. Верьте, отроки, те страшные события сотрясли даже неприступный Ирий. Лишь вмешавшиеся верховные боги сумели стреножить адский пламень, напустив на вселенную лютый мороз. Многие, не погибшие в пекле, встретили свой смертный час во время долгой холодной зимы. Сам же Ядреня наказан Сварогом за чрезмерную гордость и обречен висеть промеж небесным сводом и матерью-землей, прикованный к полярной звезде. Каждый день к нему прилетает жареный петух и клюет его по многострадальному темечку. И так будет вечно… Так-то вот. С той поры имя Ядрени Матренского стало запретным, то есть ругательным.

Егор, полностью захваченный рассказом гадалки, даже приоткрыл рот, а Иван лишь криво усмехнулся. Прямо-таки по учебнику: была катастрофа, которую народ, попавший в условия технической деградации, быстро превратил в легенду. Огненные смерчи и лютые зимы интерпретировались абсолютно недвусмысленно.

Размышлявший столь наукообразно Старшой не сразу заметил, что бабка внимательно на него смотрит. Очнувшись от раздумий, Иван услышал совершенно потрясающие слова:

– Ты, соколик мой, напрасно себя изводишь. Все это твое желание понять непонятное и объяснить необъяснимое – пустая трата времени. Горе от ума. Ты полагаешь, что у себя дома находишься. Про страшное грядущее своего мира вот насочинял. Только ты имей в виду: нынче вы совсем в иной мировой сущности обретаетеся. Будто бы ты всю жизнь вон в сенях прожил, а потом вдруг очутился в этой комнате. Вот тебе и ответ на твой невысказанный вопрос.

– Так, я не понял, – вмешался Егор. – Почему наш мир – сени? Спасибо, хоть не нужник.

Гадалка успокаивающе улыбнулась:

– Не обижайся, богатырь. Посмотри, какая у меня темная и мрачная комната. Уж лучше в сенях да на свету, чем тут.

– Хорошо, – опомнился Иван. – Сдается мне, ты нам все мозги запудрила. Изовралась вдоль и поперек. Где правда-то?

– Правда в том, что я боюсь вас, Василичи, аки змей Волос – стрел Перуновых. Стоило мне прихватить Егория за нос, и я ощутила, насколько вы чуждые здесь существа. За нечистую силу приняла, честно говорю. Угрозу вы предвещаете. Я ведь душой гляжу. И страшно мне сделалось, ибо существует легенда о двух братьях-близнецах, которые…

– …которые нечеловечески хотят домой, – оборвал Старшой. – Давай, выкладывай, как нам вернуться на родину.

– Нас мамка ждет, – жалобно добавил Емельянов-младший, утирая нос пудовым кулаком.

– Да не знаю я! – в отчаянье воскликнула Скипидарья. – Кабы знала, первая бы вас обратно послала… к Ядрене Матренскому.

– Так, гражданочка, брось-ка заливать. Нашими словами пуляла, как автомат Калашникова. Как там было, Егор? «Астральное корректирование документооборота»?

Ефрейтор, естественно, такой трехэтажной конструкции не то что вспомнить, повторить не смог бы. Гадалка развела руками:

– Я, соколики, ничего не понимаю ни из «туго мента-обормота», ни из того, что про вашего предка вызнала. Ни «екатеринской япохи», ни «енергии», ни «позы дивного» звучания. Когда я вещую, то обращаюсь к душе пришедшего. Из нее исторгаются слова, образы, видения. Но ваши необычайно похожи на словеса, исторгаемые из драгоценной говорящей торбы. Есть у меня этакое сокровище предков.

Старуха открыла комод и достала… старый, советских времен еще приемник «Альпинист». Иван взял артефакт в руки, осмотрел. Прямо как настоящий! Даже надпись «Сделано в СССР» и знак качества присутствовали. Да он и был настоящим.

– Братан, это же радио! – завороженно выдохнул Егор.

– Пять баллов, – язвительно сказал Иван. – Выходит, бабушка, ты хочешь сказать, что слушаешь эту рухлядь?

– Истинно так, соколик, – мелко закивала гадалка.

Старшой нацелил на хозяйку приемника указательный палец, будто хотел ее застрелить:

– И, разумеется, у тебя есть батарейки, да?

– Чаво? – протянула ведунья. – На кой мне твои «табурейки»?

– А как же он тогда играет? – Естественно, Иван хотел знать, есть ли тут вещательная станция, но таких вопросов предпочел бабке не задавать.

– Как играет, как играет… Вестимо, как. Кручу ручку, заговор произношу, оно и играет, самогудное мое сокровище.

– Откуда оно у тебя? – задал самый главный вопрос Егор.

– Прямое наследствие. Предки по материнской линии у какого-то лесовичка сторговали. Задорого! Лесовики, они существа заповедные, промеж мировых линий шлындают и всякий диковинный предмет собирают.

– Вот это уже зацепка, – сказал Старшой брату. – Надо отыскать какого-нибудь лесовика. Вдруг поможет?

– Где ж ты его сыщешь, милый! – встряла бабка. – Извели их всех лет сто назад. Больно опасные штуки они стали людям продавать. Железные палки-убивалки, блестящие колесницы, исторгающие смрадный дым, и прочие гадости. А от моего сундучка-самогуда вреда никакого, вы не подумайте!

– Ну, включи, – велел скептик-Иван, отдавая гадалке приемник.

Ворожея крутанула ручку, прошептала себе под нос короткий заговор, и радио ожило. Динамик зашуршал, забулькал, раздались щелчки.

– Расстроил, пока руками лапал, – брюзгливо сказала бабка и стала медленно вращать специальное колесико.

Шумы рассеялись, и на всю горницу грянула песня:

Ансамбль доиграл, и зазвучал приятный мужской голос:

– Вы слушали песню под названием «Семирамида Аполлинарьевна Аккордеонова-Задунайская и Эдуард Макакин».

Вступила балалайка. Гадалка повернула колесико еще. Заговорил густой баритон с приблатненными интонациями:

– В эфире «Радио Шиномонтаж» и передача «Крутятся диски»…

Бодро заиграла очередная хоть и знакомая, но исковерканная песня:

– Вырубай, – произнес Иван, не в силах слушать ужасную трансляцию. – Да, братишка, с приемником тут абсолютно так же, как с газетой да мобилой. Полный кретинизм.

Скипидарья спрятала «Альпинист» в сундук и обратилась к дембелям:

– Милые мои соколики, поведайте мне по порядочку, что с вами приключилось. Я же постараюсь отыскать в старинных трактатах способ отсылки вас домой.

– Где ж у тебя трактаты? – подозрительно спросил Старшой.

Гадалка хлопнула в ладоши, и комнату озарил мягкий зеленый свет. Тьма отступила, и близнецы увидели, что все-все стены от пола до потолка уставлены полками. Полки были забиты книгами.

– Сени, говоришь… – пробурчал Егор.

Иван рассказал о сумасшедшем лесном походе, начав со стычки в поезде. Ему пришлось объяснять довольно сложные вещи. Например, что такое поезд, кто такие десантники, зачем нужно пьянствовать дембелю. Старшой справился на «отлично». Особенно пристрастно Скипидарья расспросила о гипнотизере Перехлюзде. Очень уж он ее беспокоил. Упоминание знахарки-травницы из Больших Хапуг вызвало у гадалки добрую улыбку. А вот история с мертвецом, занявшим активную жизненную позицию, на бабку никакого впечатления не произвела. Видимо, такие случаи в этих краях были чем-то обыденным.

– Я так разумею, вы не осознали мига перехода из своего мира в наш, – заговорила гадалка, выслушав Ивана. – Это плохо. С одной стороны, тропинка между мирами не закрылась. С другой, коли закрылась, то следов можно и не найти… Все, соколики мои, вы пока идите, а я стану искать, что мудрейшие пишут о случаях, подобных вашему.

Старшой проявил практичность:

– А когда?..

– Завтрема, к вечерней зорьке. – Скипидарья уже направилась к полке.

Братья покинули ее дом.

– Я уж думал, вы не вернетесь, дяденьки витязи, – осуждающе проныл Шарапка. – Я из-за вас штанов лишился да время потерял. А время, знаете ли, денежки! Минутка – копеечка, часик – цельный рубль.

– И как бы ты заработал? – усмехнулся Иван.

– Да на ровном месте! – Мальчуган явно завелся. – Прямо сейчас полгривны заработал!

Стараясь не замечать осуждающего сопения Егора, Старшой продолжил подначивать Шарапку:

– Врешь!

– Пусть лекари врут! Истинно реку, дяденька витязь Иван! Подошел ко мне боялин…

– Может, боярин?

– Боялин. Ты не понимаешь. Бояле имеют крутой нрав, чтобы все боялись. Потому и боялин. Так вот, подошел и дал полгривны.

– Просто так?! – вскинул черные брови Иван.

– Ну, нет… – Мальчуган замялся. – Он вопрошал, я ответствовал.

– Угу, загадки загадывал.

– Отлезь от малого, – попросил ефрейтор Емельянов.

– Погоди, братан, – сказал Старшой. – Чего-то наш юный коммерсант покраснел. Ну, договаривай, Шарапка, не бойся.

– Про вас он спрашивал, боялин-то, – признался паренек. – Кто таковы, откуда. С чем к бабушке Скипидарье пришли.

– Врубился, Егор? – хмыкнул Иван и продолжил дознание: – А ты что ответил?

– Почти ничего. Вроде, вы при мне упоминали Большие Хапуги. Потом, воины вы, это сразу ясно. Вот и все.

– Я за эти сведения и копейки пожалел бы.

– Так то вы, а он – цельный боялин! – протянул Шарап, но натолкнулся на суровый взгляд Старшого и осекся. – Да скажу я, скажу. Он взял с меня обещание за вами следить и все ему доносить.

– Молодец! Недаром существует поговорка, что чистосердечное признание облегчает участь. Ну, пойдем, дружок, разменяем твою выручку.

– На кой? – насторожился мальчишка.

Иван покачал указательным пальцем перед вздернутым носом Шарапки:

– На нас зарабатываешь, так? Так. Значит, прибыль поровну на троих делим.

– Вот оно что! А ну как я убегу?

– Поймаю.

Паренек стрельнул глазами в сторону лояльного богатыря-ефрейтора:

– А за меня дяденька витязь Егорий заступится.

– Всегда с удовольствием, – сказал Емельянов-младший, и Шарапка просиял, но тут же скис, когда увалень продолжил: – Всегда, кроме этого случая. Я шпионов и наушников не люблю. Ты малый хороший, не обижайся.

– К тому же, мы все свои бабки оставили у бабки, – скаламбурил Иван.

Так юный Шарапка получил практический жизненный урок: честность – лучшая политика, а молчание – золото. Выбирай, политик ты или финансист.

Настало время ненадолго покинуть братьев-дембелей и рассказать о городе.

Столица Тянитолкаевского княжества во всем разделялась надвое. Взять хотя бы дороги, ров и крепостную стену. Вирус дуализма не обошел и терем. С фасада он имел вид палат белокаменных, а с тылу был исполнен из красного кирпича.

Причины тотальной двуличности города, разумеется, коренились в глубокой древности.

Спервоначалу в этих заповедных местах селились охотничьи племена славянов. Славянами их величали оттого, что абсолютно все имена славянов заканчивались на «слав»: Вячеслав, Бранислав, Всеслав, даже Изя и тот был слав. Еще были Страхослав, Блудослав и прочие Разнославы. Ни о каком Тянитолкаеве они не помышляли.

Город основали князья-побратимы Ослохан Бритый и Слондр Стриженый. Первый возглавлял славное кочевое племя мангало-тартар. Второй был кочевряжским конунгом. Кочевряги – это суровый северный народ, плававший в длинных ладьях и грабивший приморские поселки. История умалчивает, как и почему Ослохан да Слондр стали братьями по крови. В единственной дошедшей до современных тянитолкайцев песне о легендарных князьях утверждалось, что побратимство было случайным: Бритый сошелся со Стриженым в бою, сначала рубились, потом стали бороться и соприкоснулись израненными ладонями. «Мы с тобой одной крови», – с оттенком сожаления прорычал Слондр. Ослохан не без остервенения согласился. В память о великом событии новоявленные братья тут же основали город.

Слишком уж своевольными оказались князья Бритый да Стриженый. Еще бы, каждый был ярким вождем, привыкшим повелевать сотнями. К тому же жизненные устои мангало-тартар совершенно не совпадали с кочевряжским укладом. Вот отсель и началось разделение во всех областях быта. Ослохан приказал копать ров, Слондр возводил стену. Первый мостил дорогу досками, второй – камнем. Бритый ел руками, Стриженый питался с огромного ножа.

Боевые товарищи князей, а также окрестные аборигены-славяны стали спорить, кто из руководителей лучше.

– Бритый! – кричали одни.

– Нет, Стриженый! – не уступали другие.

Разумеется, дело дошло до поножовщины. И тогда Ослохан да Слондр собрали людей на главной площади и провозгласили двуначалие, опирающееся на боялскую думу.

– Мы учреждаем новое сословие, название коему бояле. Бояле да убоятся нашего гнева и кары богов. Ответствовать боялам потребно за счастие народное и торжище справедливости. Дабы дела вершились к обоюдному согласию, бояле будут собираться в нашем тереме и думать, как бы лучше зажить подданным. Всякое решение думы мы, князья Тянитолкаева, будем утверждать либо налагать на него вот этот скипетр срамной формы, называемый ветом. – Стриженый и Бритый потрясли новыми нефритовыми ветами. – А коль заспорим, то тут уж чье вето перевесит. Да будет так.

С тех славных пор прошли века, а легендарное уложение с незначительными изменениями выжило и даже было заимствовано некоторыми соседями.

Какие же произошли изменения? Во-первых, наследники князей потеряли одно вето. То ли пропили, то ли просто прощелкали. Потому князь остался в единственном экземпляре. Во-вторых, исказился смысл боялства. Раньше бояле боялись княжьей расплаты да судилища богов, а ныне народ боялся боял. Недаром ходила пословица: «С боялами знаться – греха не обобраться».

Зажрались, закабанели думцы. Некоторые вообще прекратили ходить на заседания, передав голоса товарищам по партии. Разбогатели боялские семьи, предались корыстолюбию. По-прежнему существовало разделение на две партии – ослов, названных в честь Ослохана, и слонов по имени Слондра. Раз в четыре года бояле устраивали потешные игрища, называемые выборами. Ослы хаяли слонов, а слоны поносили ослов, хотя и тем, и другим, и тем паче народу было ясно, что никакой разницы между слоном и ослом нетути. Звучит парадоксально, но факт.

Бояле дрались за власть, старались добиться большего влияния на князя, для чего хитроумно интриговали, а иногда и тупо воевали.

Человек, который заинтересовался Иваном и Егором Емельяновыми, был наследником старинной боялской фамилии. Полкан Люлякин-Бабский мастерски преодолевал препятствия на пути к княжескому трону, ловко отодвигая соперников, и стоял перед основной задачей – скинуть самого князя.

Что еще? Боялин Люлякин-Бабский был ослом. В партийном смысле. Более того, он добился главенства в стане последователей Ослохана.

Полкану стукнуло тридцать шесть лет, но выглядел он на неполные тридцать. Ростом был высок, фигурой полон, ликом приятен, хоть и обладал колючим взглядом да рыжей шевелюрой. Как и все мужчины рода Люлякиных-Бабских, Полкан пользовался успехом у женщин, но женился на неказистой девушке из обедневшей боялской семьи Меньжуйских. По этому поводу молодой муж любил приговаривать: «Лучше синица в руках, чем всю жизнь при рогах». Истинные причины брака заключались в том, что Меньжуйские принадлежали к стану слонов. Боялин рассчитывал получить голоса «наследников Слондра».

Вот таким человеком был Полкан Люлякин-Бабский.

С его рук кормилась небольшая армия осведомителей, поэтому он первым из боял узнал о приходе в Тянитолкаев двух странно одетых молодцев.

Описание формы дембелей Емельяновых напомнило Полкану немчурийские наряды. Немчурийцы уважали порядок и старались облачаться в одинаковые кафтаны. Лучшие же из людей украшали одежду знаками отличия.

Услышав новость, Люлякин-Бабский принялся ходить по своей хоромине и рассуждать вслух:

– Так-так-так. Пока князь в отъезде, а остальные спят, нужно пошевелиться. Кто они, сии загадочные пришельцы? Военные послы? С миром ли, с войною? В любом случае, надо действовать… – Тут Полкан замолк, ибо известно, что даже у стен есть уши.

Ситуация и вправду сложилась пикантная.

Князь Световар, ныне гостивший в соседнем государстве, где намечалась крупный съезд князей, перед отбытием успел попустить ссору с Немчурией. В принципе, Световар был неплохим правителем. В свои пятьдесят пять лет он все еще противостоял боялским заговорам, руководил дружиной и пользовался доверием народа. Только возможно ли углядеть за всем?

Беда, как всегда, явилась, откуда не ждали.

Немчурийский посол, высокий худой человек, которого местные прозвали Аршином, многого не понимал в Тянитолкаевском княжестве. Слово «арш» по-немчурийски обозначало задницу. «Ин» переводилось на здешний язык как предлог «в». «Что же тогда есть слово аршин?» – мучился вопросом посол. В конце концов он решил, что его постоянно посылают, и обиделся. Проголосив ноту протеста, он отбыл на родину, и теперь княжеству грозил военный конфликт.

Световар сначала посмеялся, ведь все знают, что у немчурийцев проблемы с напыщенностью и чувством юмора. Потом князь призадумался и ощутил угрозу.

– Эх, легко было праотцам нашенским! – удрученно воскликнул Световар. – Любого приструнить могли, а кто несогласный – получай ветом по лбу! А тут сплошная саквояжия.

В странном мире, куда угодили Емельяновы, саквояжией звалась известная нам дипломатия. Понятие пришло из парижуйского языка. Сак – это сундук или чемодан, а вояж в объяснении не нуждается.

Воистину, где саквояжия, там уйма зарубежных слов.

Князь Световар не являлся прирожденным саквояжем. Посоветовавшись с боялами, он сочинил письмо немчурийскому кайзеру, где разъяснял роковую ошибку и предлагал не держать напрасного зла.

Люлякин-Бабский считал, что княжеская грамота особой силы не возымеет, ибо немчурийцы народ щепетильный, у них даже зло напрасным не бывает.

И вот прибыли загадочные молодцы – явные посланцы кайзера. Таких следовало числить в друзьях. Боялин Полкан предпринял вылазку, чтобы лично глянуть на визитеров, но ему не повезло – гости сидели у бабки Скипидарьи.

Имя гадалки гремело по всему свету, и Люлякин-Бабский решил, что немчурийцы отправились к ней уж точно не девок привораживать, а вызнавать, кому улыбнется удача в случае войны.

Народная мудрость гласит, что беда не приходит одна. Перед княжеством действительно маячила не единственная угроза. Кроме резкого ухудшения отношений с Немчурией случилась штуковина посерьезнее: в окрестностях Тянитолкаева завелся дракон. Но неожиданный визит пары расфуфыренных молодцев заставил боялина отложить даже проблему дракона.

– Змием займусь завтра, а сегодня во что бы то ни стало завяжу знакомство с басурманами, – процедил сквозь зубы Полкан, раздумывая, не зря ли он потратил полгривны на замухрышку-пацана.

Боялин оставил соглядатая подле бабкиного дома, а сам засел в трактире. Люлякин-Бабский был чревоугодлив.

Заработок Шарапа пришелся как нельзя кстати. По прикидкам Ивана, денег хватало на плотный обед и оплату комнаты, еще и заначка оставалась. Мальчонка свою часть не тратил. Дяденьки витязи кормили, и хорошо.

Дембеля и Шарапка сидели в корчме, ожидая горячую еду.

– Значит, мы в другом мире, братан, – хмуро сказал Старшой.

– Типа того, – безразлично ответил Егор.

– Мне бы твое хладнокровие, – усмехнулся Иван, подразумевая туповатость брата.

– А толку дергаться? – пожал широкими плечами ефрейтор. – Не хрен было дверь вагонную открывать.

– Ух ты! Так это я во всем виноват? – недобро сощурился Старшой, и разумный Шарапка поспешил отодвинуться от близнецов подальше.

– Оба, – спокойно произнес Егор. – Не заводись, братка. Нам выбраться бы… Мы уж двое суток по этой земле топчемся, а дома-то ждут. Мамка, опять же.

– Это точно, – вздохнул Иван.

«Интересно, когда нас хватятся? Хорошо хоть, мы не сообщили, что выезжаем. Мама бы с ума уже начала сходить. Сюрприз, блин, хотели сделать. Вот и сделали», – подумал он.

Моложавая хозяйка принесла снедь – тушеное мясо и пареную репу. К еде подала две кружки пива и одну простокваши. Негоже мальца спаивать.

– Спасибо, – поблагодарил Егор.

– Нам бы пирожков, – добавил Старшой.

Ефрейтор уточнил:

– Да, по три штучки, пожалуйста.

– Ну, и какие штучки тебе потереть? – спросила острая на язык хозяйка.

Егор непонимающе заморгал, а Иван чуть со скамьи не свалился от смеха.

– Поздравляю, братан! Ты ей понравился.

Минут десять дембеля-витязи и парнишка боролись с пищей.

Было около полудня, корчма пустовала. Поэтому братья сразу обратили внимание на вошедшего мужика. Богато разодетый плотный человек, очевидно, боялских кровей, осмотрелся и направился прямиком к столу Емельяновых.

– Так вот вы где! – глубоким басом пророкотал мужик и раскинул руки, словно хотел обнять старых друзей. – Гутен в морден, гостюшки дорогие!

– З-здрасьте, – выдавил ошарашенный Иван.

– Сидите-сидите, – сказал незнакомец, хотя никто и не пытался встать. – Я, с вашего позволения, с вами рядком…

Визитер опустился на лавку рядом с Егором и оказался перед Шарапкой, сидевшим рядом со Старшим. Мальчуган открыл было рот, но мужик метнул в него пронзающий взгляд, и парень усиленно занялся едой.

– Эй, баба, подь сюда! Лучшего зелена вина мне и моим драгоценным гостям! – распорядился незнакомец.

Егор посмотрел на Ивана, тот скорчил рожу, мол, сам ничего не понимаю.

– Спешу представиться, боялин Полкан Люлякин-Бабский, – помпезно отрекомендовался визитер, произнеся концовку фамилии как «Бабскай». – С кем имею честь?

– Я Иван, он Егор. Дембеля, – кратко представился Старшой.

Боялин явно был впечатлен. Он, естественно, не знал понятия «дембель» и предположил, что это какой-нибудь высокий немчурийский чин.

Если вспомнить анекдот про то, как генерал толкал грузовик, заполненный дембелями, то Полкан не слишком-то и ошибся. Важнее дембеля чина нет.

– Что ж, рад знакомству, господа дембеля, – изрек Люлякин-Бабский. – А имена у вас один в один с нашими.

– Сами удивляемся, – сказал Иван.

Хозяйка подала вина и новые кружки. Боялин разлил собственной рукой, провозгласил тост:

– За дружбу между крепкими соседями!

Церемонно чокнулись, выпили. На вкус братьев Емельяновых, вино было марки «Шеф, два уксуса, пожалуйста». Полкан выдул свою кружку залпом.

– Ну, и как вам у нас? – поинтересовался он.

– Непривычно, – ответил Иван.

– За это надо выпить, – заявил боялин, принимаясь разливать по новой.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – брякнул Егор.

– О, да вы знатоки наших присказок, – удивился Полкан.

– Фольклор, блин, – закрыл тему ефрейтор.

«Точно немчурийцы!!! Я уж испугался, что ошибся. Говорят чисто, но непривычно, да, – ликовал в душе Люлякин-Бабский. – Фольк – это по-ихнему народ, а лор? Шут знает. Наверняка что-то плохое. Они желают зла нашему народу?! Тьфу ты, нет же. Скорее всего, желают залить горло по-народному!»

– За великие народы! – провозгласил боялин, и все выпили. Даже Шарапка простокваши хлопнул.

Иван слегка захмелел. Совсем чуть-чуть. В таком состоянии на него нападала задумчивая меланхолия. Старшой подпер голову рукой и погрузился в мысли.

– А какими судьбами вы к нам прибыли? – закинул удочку Полкан.

– Вот… Мир потеряли… Ищем, – автоматически ответил Иван. – И найдем!

Он хлопнул ладонью по столу. Егор хмыкнул, мол, слабоват братка.

Люлякин-Бабский вздохнул с величайшим облегчением: «Значит, мира искать пожаловали. Боги мои, счастье-то какое!»

Боялская рука потянулась к бутыли.

– Господа дембеля! Мы будем величайшими грешниками, коли не выпьем за мир.

– За мир, – поддержали близнецы.

Потом Полкан категорически настоял на том, чтобы прославленные дембеля поселились в его хоромах. Братья Емельяновы были только за.

– Зависнем на хате, – сказал Старшой.

Боялин расплатился, парни попрощались с Шарапкой и отправились к Люлякину-Бабскому «на хату».

Хоромы впечатляли. Они вряд ли уступали княжеским по внешней крутизне и внутренней роскоши. Веселая компания расположилась за идеально отполированным дубовым столом.

– Между прочим, легендарный стол. За ним пировали Ослохан со Слондром, – похвастался Полкан.

На близнецов эта информация не произвела никакого впечатления. Егор вообще решил, что Аслахан и Слон Дрон – какие-то крутые преступные авторитеты.

В последующие пять часов Люлякин-Бабский и Емельяновы сделали все, чтобы обесценить дорогущий стол. Когда собираются три мужика, говорящих по-русски, они знают, о чем столковаться. Соображение на троих – древнейшая традиция, а мы традиции свято бережем, пока хватает сил.

Силы покинули господ дембелей и боялина глубокой ночью. Результатом стал серьезный ущерб личному винному погребу Полкана. Хозяин намеревался вызнать у немчурийцев их истинные цели. Близнецы и не таились. Наоборот, обстоятельно рассказали о своих злоключениях, причем немногословный Егор под действием выпивки обрел истинное красноречие. Боялин то замирал в ужасе, то счастливо смеялся, но поутру ничего не смог припомнить. Он тоже изливал наболевшее, словно гости являлись самыми преданными ему людьми. Никто не ведает, сколько тайн выболтал Полкан. В дембельских головах не застряло ни крупицы ценной информации.

Боялин открыл глаза и поморщился от ощущения полнейшего краха страдающего организма. Болела голова, драло горло, тошнило, крутило живот, руки-ноги были ватными. Сердце колотилось, будто дятел-рекордсмен.

– Да, давно я так не напивался, – просипел Полкан.

Слуги у Люлякина-Бабского были молодцы: еще ночью перенесли отрубившихся собутыльников на кровати. Боялин утопал в мягкой перине, но даже кайф от этого ощущения парения не мог перебить общей хреновости дел.

Самое страшное, Полкан ничегошеньки не помнил. Полезного. Наоборот – несущественное так и лезло на ум. Боялин точно знал, что он уважает послов и что они уважают его. Еще немчурийцы отлично пели, да и сам Люлякин-Бабский очень даже неплохо выступил. Хотя на самом деле троица устроила форменный фестиваль кошачьей песни. Кроме того, в боялском мозгу постоянно вертелся какой-то умрун. И все.

– Надо меньше пить, – произнес заклинание Полкан.

О, сколько раз давалась эта клятва! Кто только не приходил к этому верному выводу! В то скорбное утро боялин и близнецы Емельяновы были единодушны, ведь Егор повторил магическую формулу дословно.

Братья валялись в гостевых покоях и умирали от похмелья.

Кровати – выше всяких похвал. Кто-то даже снял с близнецов форму, чтобы не мялась. Рядом с каждым страдальцем стоял кувшинчик с ключевой водой. Полный пансион, как сказал Старшой.

На реабилитацию ушло полдня. Но и ожив, Егор да Иван пребывали в неимоверной меланхолии.

Самочувствию дембелей вторила погода: тучи проносились над самой землей, а выше сизела плотная завеса облаков. То и дело принимался лить назойливый дождик. Ветер был неистов.

– Погодка – швах, – констатировал Старшой, подойдя к окну.

Терем располагался на возвышении, поэтому городская стена не мешала обзору. За Тянитолкаевым раскинулось необъятное поле. Где-то вдали чернела лента реки, а за ней границу земли и неба очерчивала темная полоска леса.

– Почему они построили город не на реке, а здесь? – озаботился Егор, тоже пожелавший насладиться видом.

– Разлива боятся, – предположил Иван. – Вон, по ящику как-то показывали репортаж про поселок. Его заливает каждый год, люди уезжают или на крышах ночуют, а потом все равно возвращаются. А смысл? Никакого. Сплошной геморрой.

– А дома сейчас, небось, телик зырят, – вздохнул Емельянов-младший.

– Угу. Представляю, что бы он тут стал показывать.

Старшой залез в карман и извлек злополучную газету. Нашел программу телепередач, зачитал вслух:

18:00 Вечерние хреновости

18:20 Ток-шоу «Заткнись, когда разговариваешь» с А. Малахольным

19:00 Поле чудил

21:00 Извести

21:30 «Спасение рядового-дембеля». Драма. Режиссер: Стивен Шпильберг.

– Братка, выбрось ты эту газетенку на фиг, – взмолился Егор.

– А что? Здесь-то как раз все очень хорошо угадывается. А фильм Спилберга – туфта, наше старое кино про войну куда лучше.

Иван попал в десятку. Близнецы любили советские военные фильмы, в детстве они пересмотрели все от опереточного «В бой идут одни старики» до самых серьезных и тяжелых. Например, «Господин Великий Новгород». Но самые теплые воспоминания остались от саги о Штирлице.

Тут Емельяновы принялись дурачиться, вспоминая сцены боев с «фрицами».

– Аларм! Аларм! Партизанен! Шайсе! – подделывал испуганные голоса Старшой.

Егор некоторое время имитировал звуки автоматных очередей и взрывов, потом сурово приказал:

– Хэнде хох, херр офицер!

– Нихт шиссен! Их бин сдавайсья, – жалобно запричитал Иван, корча испуганную рожу и поднимая руки вверх.

Подслушивавший под дверью Полкан отнял ухо от скважины и удовлетворенно пробормотал:

– Ссорится немчура. Наверное, послы боятся, что по пьяной лавочке выболтали государственные секреты. Это мне на руку.

Боялин мерзко хихикнул, но тут же скривился – в больной голове будто колокол ударил.

А настроение дембелей потихоньку улучшалось. Они надеялись на помощь Скипидарьи.

– Должно же нам повезти, – сказал ефрейтор.

Иван промолчал. Не Егору говорить о везении.

Вскоре в гостевые покои явился слуга, шустрый паренек лет шестнадцати, и позвал на трапезу. Есть совершенно не хотелось, но не откажешься же!

– Проходите, гостюшки иноземные! – радушно пророкотал Полкан.

Он уже пришел в норму, и близнецы ему, естественно, позавидовали.

– Мы, счастливые жители Тянитолкаева, владеем секретом опохмела, – похвастался Люлякин-Бабский. – Прошу принять по стаканчику. Сие есть рассол на живой воде.

И действительно – сделав по паре глотков, Иван да Егор почувствовали, как стремительно проходит ломота в теле, гул в голове и прочие неприятные явления.

– Ух, – выдохнул Старшой. – У нас такого нету.

Полкан поднял указательный палец:

– Вот то-то и оно! А мы можем поставлять волшебный напиток бочками. В знак искренней дружбы я дарю вам лично по большому кувшину. Кстати, насколько я знаю, вы прибыли налегке. К несчастью, на дорогах орудуют разбойники. Моими стараниями Тянитолкаевское княжество избавилось от лихих людей, но соседи пока не справились с этой напастью. Неужели вас ограбили в пути?

Егор, как всегда, промолчал, а Иван ответил чистую правду:

– Так получилось, что нас выпихнули под откос, а все наши вещи поехали дальше.

– О, проклятые разбойники! – сокрушенно возопил боялин. – А ведь природа нашего края сурова… Позвольте от чистого сердца вручить вам по замечательному плащу.

«Во прет! Чего бы еще выбить из дяденьки спонсора?» – подумал Старшой.

«Какой добрый человек», – умилился Емельянов-младший.

«Задарю их в пух и прах. Тогда они у меня вот где будут». – Полкан сжал кулак.

– А теперь прошу к столу, – сказал он. – Правильное питание – залог доброго здоровьичка.

 

Глава четвертая В коей близнецы обретают цель, а местная знать делает сильные ходы

Пророк и власть. Власть и пророк. Сколько раз правители пытались влиять на провидцев и гадалок, прикормить или запугать их. Напрасная трата времени. Через пророков говорит судьба, а ее-то как раз не приручишь.

Покорные Перуну старики и кроткие служительницы Мокоши не боятся ни княжеского гнева, ни боялского кнута. Мудрые властители держат прорицателей на расстоянии. Слабые и глупые – приближают к себе. Трусливые и бесчестные – убивают.

Князь Световар старался не замечать гадалку Скипидарью.

Боялин Люлякин-Бабский бабку побаивался, но трогать не мог, ибо пророк – достояние народное. Он как воздух, вода и земля – для всех. Поди-ка отними у людей воздух.

Но порой пути Полкана и Скипидарьи все же пересекались. Вот и в похмельное утро заглянул к старушке парубок из личной охраны боялина, юный да разумный Малафей.

Брякнул в мокрый от дождя колоколец. Стал ждать, прячась под капюшоном. Гадалка отворила.

– Здравствовать те многие лета, бабушка, – почтительно склонился посыльный.

– И ты живи долго и не болеючи, Малафей, – ответила Скипидарья. – Ладно ль твоя матушка себя чувствует?

– Благодарю, хорошо.

Старуха сверкнула гневными очами:

– Не ври мне, дитя неразумное! Ты у нее когда в последний раз был?

Парень потупился.

– Знаю, чего пришел, – проворчала гадалка. – Передай, что они обратились ко мне за советом, как лучше домой вернуться. И все.

– Спасибо, бабушка, – поклонился Малафей.

– Не на чем, глупый. Тебя от боялского гнева уберегаю. Самому бы Полкашке ничего не сказала. Ступай, некогда мне.

На том и расстались. Старушка продолжила рыться в древних книгах, а Малафей поспешил с докладом к Люлякину-Бабскому.

Посыльному пришлось подождать: сначала боялин почивал, потом изволил трапезничать с немчурийскими гостями, затем принимал охотников. Все-таки проблема дракона тоже требовала решения. Малафей парился под дверью залы, где по обыкновению проводил важные встречи Полкан.

Трое княжеских охотников-следопытов держали ответ перед боялином.

– Рассказывайте, что разведали о драконе, – велел Люлякин-Бабский.

– Змей воистину огромен, – откашлявшись, начал первый следопыт, немолодой бородатый дядька.

– А огнем пышет, мое вам почтение, – добавил второй, парень-здоровяк. Его лицо пересекал шрам, полученный в поединке с медведем.

– Не летуч, – сказал самый юный да щуплый.

– Так, значит, вы его наконец-то увидели? – спросил боялин.

До сего момента никому не удавалось засечь дракона, хотя повсюду в окрестностях Тянитолкаева встречались его следы: отпечатки лап, выжженные полоски леса, поваленные и обглоданные наголо деревья. Крестьяне слышали леденящий душу рык и довольную раскатистую отрыжку. Позже мужики нашли полупереваренные скелеты коров, лосей и живности поменьше, включая человека.

Народ роптал, поползли слухи, дескать, змей невидим. Настроение тянитолкайцев приближалось к отметке панического. Драконы в последние века вообще стали редкостью, отвык люд, а тут еще и такая неопределенность. Власти княжества понимали, что миф о невидимости следовало развенчать как можно скорее. Правда, пока не получалось. Вот почему в вопросе Люлякина-Бабского сквозила плохо замаскированная надежда.

Охотники смутились, но ответили почти хором:

– Нет, твое боялское величие, не встретился нам змеюка поганый.

Полкан стукнул кулаком по ладони:

– Так откель вы все про него знаете?

– Ну, мы же следопыты, – сказал бородатый.

– Все примечаем, – поддержал его детина со шрамом. – Дракон одноглазый. Ветви деревьев объедены только справа.

Вклинился младший:

– Еще он хром на заднюю лапу. След не такой глубокий, как остальные. Стало быть, бережет.

Чувствовалось, что охотники тайно соревнуются, кто больше особенностей заметил.

– Насморк у него, – дополнил бородач.

Тут он удивил даже коллег.

– С чего взял? – вскинулся детина.

– Одной ноздрей жар выдувает. Трава и деревья так опалены.

– И то верно, – кивнул молодой, досадуя на собственную невнимательность. – Зато я уверен, что змей самец.

– Это уже перебор, – сказал боялин.

Юноша сверкнул голубыми очами:

– Я поясню. Наш дракон слишком разумно и последовательно себя ведет. Он умеет ждать, тщательно планирует нападения на стада, избегает людей…

– Да, на бабу мало похоже, – перебил Полкан. – Только нам это ничего не дает. Хищник разоряет округу. Надо его извести или отпугнуть, а не пол евонный определять. Не того мы ждем от лучших княжеских охотников.

– Я больше на медведя горазд, – пробормотал богатырь со шрамом.

– А я на копытных, – буркнул бородач.

– Я вообще мастер-птичник. Силки, ловушки. А змей, как я говорил, не летуч. Не моя это дичь.

– Ах вы, спинокусы-нахребетники! – обозлился Люлякин-Бабский. – Чья же он дичь? Может, моя?

– Не гневайся, твое боялское величие, – проговорил старший. – Дракон соперник богатырю, а не охотнику.

Полкан тяжело вздохнул. Перевелись богатыри. Давным-давно перевелись. Самые древние сравнялись с богами. Младшие окаменели в последнем своем бою. Потом появлялись богатыри-внуки, но они не шли ни в какое сравнение с прославленными древними ратоборцами. Предание гласило, что последние заезжие витязи, взявшие в память о великих предках имена Ильи, Добрыни и Алеши, прошли по этой грешной земле, когда она еще звалась Рассеей. А нынче ни богатырей, ни Рассеи. Так, набор разрозненных княжеств под общим названием Эрэфия. Ни цели общей, ни судьбы. Лишь одна на всех позорная обязанность платить дань мангало-тартарам…

Боялин вернулся к более насущному.

– Ладно, спасибо и на том, что поведали, – сказал он охотникам. – Но будет лучше, ежель вы наконец-то обнаружите гадину.

– Ох, ваше боялское величие, – ответил за всех бородач. – Вскоре она сама появится, ибо подбирается ближе и ближе к славному Тянитолкаеву.

– Чтоб у тя язык отсох! – воскликнул Полкан и замахал на охотников, мол, проваливайте, пока совсем не разозлили.

Настал черед Малафея.

* * *

После позднего обеда братья Емельяновы отправились к бабке Скипидарье.

Подаренные Люлякиным-Бабским плащи бесподобно согревали и укрывали от мороси. Кроме того, они были оторочены ценным куньим мехом – местным признаком крутизны. Соболя носили исключительно князья, а куница была официальным зверем боялства.

Иван да Егор шлепали по неглубоким лужам. Армейские ботинки отлично защищали ноги. Близнецы спорили, нужно ли злоупотреблять гостеприимством Полкана.

– Знаешь, братан, – сказал Старшой. – Мы его за язык не тянем. Этот богатей сто пудов попутал нас с кем-то другим. Не пойму, с кем. Главное, вовремя смыться.

– Вот именно, тут какая-то ошибка, – пробурчал ефрейтор Емеля. – Как бы нам не пришлось за нее расплачиваться.

– Ты слишком циклишься на возможных косяках, потому тебе не везет, – наставительно заявил Иван. – Сто раз тебе говорил: учись мыслить позитивно.

Старшой даже обернулся к брату и потряс пальцем, чтобы правильные слова были усвоены должным образом. Тут Иван и столкнулся плечо в плечо с неким воином.

– Смотри, куда прешь! – гаркнул незнакомец.

– Сам не спи! – огрызнулся Старшой, заведенный беседой с упрямым братом, а потом стал рассматривать воина.

Это был крепкий парень лет двадцати семи. Кольчуга под кожаной робой, закрывающей металл от дождя, меч на поясе. Штаны с защитными пластинами. Старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами. Иван оценил лицо. Упрямый каштановый вихор, широкие скулы. Нос картошкой, глаза карие.

– Ты кто таков? – раздраженно спросил дружинник.

– Не твое дело, – ответил Старшой.

– Я тебя в бараний рог согну, щегол.

Егор, до сей поры сохранявший нейтралитет, отмер и исполнил красивый хук. Бойцу-скандалисту следует отдать должное: он устоял на ногах, просто «поплыл».

– Спасибо, брат, – хмыкнул Иван, отодвигая с дороги ошеломленного незнакомца. – Стопроцентный нокдаун. Дополню свою мысль. Как я уже говорил, главное – смыться отсюда, пока не появятся те, за кого нас принял наш официальный спонсор. А еще до того, как мы перессоримся со всеми местными дружинниками.

Егор пожал плечами и процитировал бойца:

– Смотри, куда прешь.

Остаток пути прошли молча. Старшой удивлялся неожиданно проклюнувшемуся у брата чувству юмора, а ефрейтор размышлял о том, что хук получился чрезвычайно быстрым и мощным. Нет, Егор не впервые исполнял этот удар столь удачно, но сегодня вышло просто идеально. Емельянов-младший ощущал прилив сил и ловкости. Нечто сродни куражу, который иногда испытывает каждый человек. Только возникла уверенность: прилив не минутный. Будто прыгнул на новый уровень мастерства.

В пасмурную погоду дом Скипидарьи выглядел еще мрачнее и загадочнее.

Позвонили. Через полминуты старушка открыла.

– Заходите. Плащи сымайте, книги влагу не любят.

Усевшись за знакомый стол, покрытый зеленым сукном, близнецы приготовились слушать бабку, но ошиблись – она начала с вопроса:

– Соколики мои, почувствовали ли вы что-либо необычное, попав к нам?

– Ну, я стал сомневаться в собственном рассудке, – сказал Иван.

– Нет, я не об том, – ласково улыбнулась гадалка.

Подал голос Егор:

– Я это… Прямо пять минут назад понял, что сделался типа сильнее и ловчее.

– Ага! – Скипидарья удовлетворенно покивала и взяла со стола книгу в черном кожаном переплете. – Это труд великого чародея, проживавшего в Закатных странах. Он предрек ваше появление. Сей ведун известен как Склеразм Роттердамский по прозвищу Настрадаюс. Дар его был велик и бесполезен одновременно. Он совершенно не помнил, кому и на какое время предсказывает. Путаные свидетельства своих прозрений Склеразм записывал в рифмованные куплеты. Вот послушайте: «На горе стоит статуя, у статуи…» Нет, простите, это не здесь. А, вот!

– Сам он дурак, этот твой Настрадаюс. Я бы ему дыню наколотил за такие стишки, – обиделся ефрейтор Емеля.

Гадалка покачала головой:

– Егорий-Егорий, он потому и Настрадаюс, что всякие несмышленые наглецы его колотили за предсказания.

– Ну, ладно тебе, бабушка, – вступил Иван. – Твоя частушка кому угодно подойдет. Да, братан у меня сильный, его и дома поколотить так никто и не сумел. Но я-то не волшебник.

– Не спеши, соколик, – произнесла вещунья. – Каждое четверостишие Склеразм Роттердамский сопроводил уточнением. Читаю: «Из иного мира выйдут в наш два не демона, но мужа. Братья, да непохожие. Очарованные, они либо станут надеждой восточным народам, либо погибелью им же». Думаю, толкования излишни.

– Давай, Вань, наколдуй чего-нибудь, – прикололся Егор.

– Оборжаться, – прокомментировал Старшой. – Бабушка, я не хочу становиться ни надеждой, ни погибелью. Нам бы домой…

– Тут я с тобой, милый мой, целиком и полностью согласна. Чем раньше удастся выпихнуть вас из нашего мира, тем лучше. Вдруг вы никакая не надежа! Я пробовала заглянуть в будущее, но судьба ваша покрыта пеленой неопределенности. Я вам больше скажу: ваше присутствие влияет на мою способность предрекать, даже если я занята другим посетителем. Вчера забегал купец, хотел получить картину на пять лет вперед. А я ничего не вижу! Несколько недель, не боле. Сперва думала, это от моей несобранности. Я же слегка разозлилась: он меня от книг оторвал. А затем пришла убежденность – грядет великая перемена. А уж с вами ее увязать – грошовое дело.

– Что-то ты нас вообще запугать решила, – пробормотал Иван.

– Больно оно мне надо. Я сама люто испужалась. И, заметь, в самый первый ваш приход. Сердце гадалки не обманешь.

– Нас дома ждут, – напомнил ефрейтор.

– Умница, Егорий Василич! О главном не забыл, хоть и дурак… – Скипидарья глянула в лицо Емельянова-младшего и осеклась. – Я имею в виду, дурак по стихотворению Настрадаюса! Хм, воистину, настрадаюся я с вами, хи-хи.

Близнецы-дембеля ждали конструктивной информации, и гадалка подумала, что совсем потеряла голову, страшась этих глупых, но чрезвычайно важных для судеб мира парней. «Возьми себя в руки», – велела она себе. Сделав глубокий вдох, ворожея приступила к важному:

– Внимайте, неразумные. Промеж мирами надобно открыть врата и наладить мост. Это деяние самого высочайшего уровня волшебства.

– То есть, ты не сможешь? – уточнил Старшой.

– Где уж мне, простой деревенской бабке! Сие колдовство требует неизъяснимой точности и неизмеримых затрат магических сил. Малейшая ошибка приведет к гибели всего сущего. – Она лукаво прищурилась. – Вот я и думаю, может, вы туточки, у нас, останетесь? Здесь удалым молодцам вольготно. Соглашайтеся, соколики!

Близнецы, не сговариваясь, ответили в унисон:

– Не, нам домой надо!

– Я так и знала, – вздохнула старушка. – Уже по этой причине вы таите в себе величайшую опасность, ишь, дом вам подавай. А ведь, даже согласись вы остаться, произойдут – и уже происходят – страшные изменения.

– Ну, мы все не сожрем, местным останется, – ни с того ни с сего обиделся Егор.

– Да я не о том! При чем тут пища-то? – раздосадовалась Скипидарья. – Вы чужаки. Влияете на распределение жизненной силы. Неизвестно, большой радостью обернется ваше присутствие или тяжелейшими бедами. Поэтому вам во что бы то ни стало необходимо отыскать чародея, способного построить мост. И, промежду прочим, убрать его. Последнее едва ли не сложнее первого.

– Где ж нам его найти, чародея-то? – спросил Старшой.

– Вот она, загвоздка! – Вещунья хлопнула ладошкой по столу. – Измельчал нынче волшебник. Карты открыли мне, что один великий чародей все же есть. Только отыскать его способны лишь вы сами.

– Ни фига себе, задачка! – сказал Егор.

– Да, Егорий свет Василич, в этом деле легких путей не бывает. Я вам способна помочь ровно двумя советами. Первое. Все предзнаменования говорят мне, что вам потребно идти на север. Постарайтесь посетить великого и несчастного многознатца по имени Бояндекс. Если кто и ведает, где взять великого колдуна, так это Бояндекс. Не перебивайте! Второе. Отправляйтесь как можно скорее. Лучше прямо сейчас. Давайте, соколики, я буду за вас молиться.

У боялина Люлякина-Бабского было много соперников. Самым непримиримым считался Станислав Драндулецкий. Естественно, предводитель партии слонов.

Он происходил от высокородных боляков. Больша – государство к западу от росских княжеств. Воинственные мужчины-боляки стремились захватить побольше, а болячки были чертовски красивы, но не вполне здоровы. Станислав унаследовал от отца воинственность и максимализм, а от матери-болячки – легкое косоглазие, которое становилось тяжелым в моменты гнева, страха или сильной усталости. Выросший в Тянитолкаеве, он искренне считал себя местным, полюбив здешнюю природу и даже людей, пусть они и были неотесаны да невежествены.

Он получил прекрасное образование, обожал музицировать на лютне. Правда, непросвещенные тянитолкайцы этот инструмент не уважали за название, полагая, что он придуман лютыми людьми. Драндулецкий слыл ценителем и поклонником парфюмерии. Он выписывал все новинки из закатных стран, предпочитая марку «Тыкверд и Зюскин». Ходили страшные слухи о рецептуре волшебных ароматов. Дескать, для изготовления парфюма мастера удушали красивых девок, мазали их салом, а после из этого сала гнали пахучую жидкость. Мол, оттого и духи, что девок душили. Станислав в эту ерунду не верил, правда, с некоторых пор стал ловить себя на мысли о красоте женской шеи и о том, как бы здорово взяться руками и… Тут боялин себя одергивал и гнал запретные думки подальше.

Он знал толк в одежде. Законодательницей мод была Парижуя. Там Драндулецкий заказывал наряды, а потом щеголял в самых дорогих и прогрессивных тряпках мирового уровня. Народ считал парижуйцев клоунами, а за гастрономические пристрастия и вовсе обзывал жабоедами. Станиславу прощалась увлеченность глупыми обычаями, люди тихонько посмеивались и слагали о нем короткие потешные истории.

Тем не менее боялин не был простачком, оказывая существенное влияние на политику Тянитолкаевского княжества.

Драндулецкий, разумеется, прознал о немчурицах – гостях Полкана. Попеняв себе за нерасторопность, Станислав учинил разгон помощникам и велел им неусыпно следить за домом соперника, а также за парой иноземных визитеров.

В то время, когда близнецы беседовали с гадалкой, боялин Драндулецкий находился дома и играл в новомодную игру «боулинх». Для нее прямо на полу застилалась длинная ковровая дорожка, в конце которой расставлялись восемь прочных узких кувшинов. Игрок, находящийся на противоположной стороне, катал глиняные шары, стараясь сбить как можно больше кувшинов. Расторопный слуга расставлял их заново.

Станислав предпочитал шарам другой сфероид, который нельзя назвать предметом. Дело в том, что Драндулецкий владел самым настоящим колобком, то есть круглым живым караваем. С глазками, ушками, носиком и ротиком.

Высокий сухопарый боялин сорока годков устраивал колобку сеанс «боулинха» по двум причинам. Во-первых, Станислав имел садистские наклонности, а во-вторых, колобку нужно было провиниться, чтобы попасть на дорожку.

Сегодня разумный каравай принимал наказание за надругательство над булочками.

– Открой рот, – скомандовал тенорком Драндулецкий.

– А может, не нафо, хофяин?

Лучше бы колобок промолчал. Стоило ему заговорить, и боялин запустил перст в открытый ротик. Большой и безымянный пальцы очутились в ушках каравая. Станислав сделал широкий шаг к дорожке и запустил снаряд в цель.

– Ай! Ой! Ай! Ой!.. – вякал катящийся хлеб, пока не врезался в кувшины. – Уй-е!!!

– Замечательный удар, вашество! – польстил Драндулецкому слуга, хотя осталось стоять три кувшина.

Хозяин гордо задрал длинный нос к потолку.

– Чтоб тебя рассейский провожатый до Москвы повел, – прошептал непонятное проклятие колобок. – Когда ж я зачерствею-то?..

Боялин хлопнул в ладоши:

– Катись-ка сюда, кулич. Призовая игра!

В дверь постучались.

– Кого там черт принес? – недовольно спросил Станислав.

Вошел дружинник, только что поссорившийся с братьями Емельяновыми. Глаз бойца заплыл, вид все еще оставался ошалелым.

– Ты ли это, Первыня? – Драндулецкий рассмеялся и провел рукой по своим коротко остриженным волосам.

– Все сделал, как ты велел, – буркнул парень.

– Так это они тебе засветили?

– Они, басурмане окаянные. Даром что немчурийцы. Бьют, как нашенские.

– Так они вдвоем тебя стали охаживать?

– Нет, водниром. Который здоровее, – нехотя признался Первыня.

– Ну, а ты ему зубы выбил? – Боялин нетерпеливо побарабанил длинными жилистыми пальцами по ремню.

– Ты же воспретил их калечить. – Дружинник совсем завял. – Честно говоря, не успел и глазом моргнуть.

Станислав зло хохотнул:

– Ничего, теперь наморгаешься. Значит, от гостей можно ждать чего угодно. То-то я и думаю: не похожи они на предыдущего посла. Тот был утонченной просвещенной натурою, а эти – головорезы. Уж не подсылы ли они к князю? Убьют нашего Световара к вящей радости Люлякина-Бабского… А где оне сейчас?

– У Скипидарьи.

– Хорошо, Первыня. Изыди. И не появляйся у меня, пока не призову. Еще не хватало, чтобы немчурийцы нас вместе увидали.

Дружинник ушел, а Драндулецкий обернулся к дорожке. Но продолжить «боулинх» ему не удалось – воспользовавшийся оказией колобок улизнул в другую дверь.

– Ладно, – усмехнулся Станислав. – Оно и к лучшему. Попробую перехватить послов.

Боялин размашисто зашагал к выходу, но остановился.

– Ты! – Драндулецкий ткнул пальцем в слугу. – Готовь письмо князю от моего имени. В первых строках, как водится, желай долгих лет. Потом укажи, что поганый змий, появившийся неделю назад, с каждым днем подбирается ближе и ближе к столице. В завершение отметь, дескать, прибыли немчурийцы. Представляются послами, но на поверку истинные головорезы. Есть уверенность, что их целью является светлое княжеское величество Световар. Все. Запомнил? Исполняй. Вернусь – перечитаю, подпишу, тогда отправишь.

Станислав пошел к дому ворожеи. Ждать ему выпало не очень долго, и вскоре он лично увидел пресловутых визитеров. Звучит шизово, только из песни слова не выкинешь: предводитель тянитолкайских слонов был истинным саквояжем. Он оценил состояние послов и сразу же ринулся в атаку.

– Желаю здравствовать, юные мои друзья!

Пришибленные бабкиными откровениями близнецы растерялись.

– Здрасьте, – опомнился после длительной паузы Иван.

– А я вас, представьте себе, везде ищу, – продолжил наступление боялин. – Право же, не нужно быть провидцем, чтобы угадать: Скипидарья вас не обрадовала.

– Это точно, – признал Старшой, разглядывая жилистого долговязого незнакомца в очень дорогой одежде. Пахло от него элитно, особенно на фоне городской вони.

– Станислав Драндулецкий, – не замедлил представиться длинный.

– Иван.

– Егор.

«Кого они пытаются обмануть?» – промелькнула мысль в голове Станислава. Он улыбнулся еще шире:

– Очень и очень рад. Вы просто обязаны почтить мой дом своим присутствием.

– Спасибо, конечно, но мы остановились у боялина Люлякина-Бабского, – поосторожничал Старшой.

– Так можно ненадолго.

Ивану не хотелось болтаться по гостям, тем паче идти к этому сомнительного вида щеголю, но вмешался проголодавшийся Егор:

– Давай, братка, сходим. Проявим культуру, блин.

Старшой согласился. Станислав хлопнул ефрейтора по плечу:

– Вы не пожалеете!

– Только можно без выпивки? – жалобно спросил Егор.

– Можно, – заверил Драндулецкий. – Заполучить таких гостей – честь для любого боялина. Не хотите пить, значит, не надо.

Он повел братьев Емельяновых в свой терем.

Дом Станислава уступал хоромам Полкана так же, как те проигрывали княжьим. Это обстоятельство нисколько не задевало Драндулецкого, потому что он был нацелен на иные идеалы. Тем не менее боялские покои в любом случае не хижина дяди Тома, а двум дембелям главное, чтобы не казарма. Впрочем, Иван сразу принялся кумекать, как бы поживиться еще и за счет Станислава.

Хозяин усадил гостей на мягкий диван, сам устроился в кресле.

– Пока готовится ужин, я бы хотел побеседовать с вами откровенно, без всякой саквояжии.

– Это мы запросто, – сказал Старшой.

– Оно и к лучшему. Я знаю, кто вы.

– Ну и что? – Ответ Ивана прозвучал настолько спокойно и нагло, что мигом вспотевший Драндулецкий подумал: «Боги мои, я сунул голову в дупло с пчелами. Передо мной хладнокровные убийцы».

Боялин проглотил комок, застрявший в горле, и произнес:

– Я восхищен вашей прямотой.

– Спасибо, конечно. Нам с братом тоже приятно, – проявил такт Иван.

– Так вы принадлежите одному ордену?

– В смысле?

– Ты же сказал, что вы братья…

– Ну да. Родные. Единоутробные, – пояснил Старшой.

– Вот даже как! Любопытно, любопытно. – Станислав решил сменить тему. – И как вам наше княжество?

Иван ответил за обоих:

– В целом здесь очень неплохо. Странный город, этот ваш Тянитолкаев. Все напополам. По-моему, не самый удачный вариант.

– А вам не приходило в голову, что сие есть прекраснейшая картинка ко всей Эрэфии?

– Эрэфии?! – не смолчал Егор.

– Именно, – кивнул Драндулецкий. – Наша страна расположена на границе Заката и Восхода. Здесь встречаются два способа существования, две мудрости, две половинки, дающее одно целое!

У Ивана на этот счет было противоположное мнение, но он не стал возражать. Внимание дембелей отвлек прокатившийся по гостиной мяч с глазками.

– Это кто? – выдохнул Старшой.

– Колобок. – Станислав усмехнулся. – Живой каравай. Я бы добавил «умный», только он сам делает все, чтобы доказать обратное. Эй, а ну живо сюда!

– Здравствуйте, – буркнул колобок, выкатившись на середину залы.

– Гы, говорящий, – протянул ефрейтор, впадая в детство. – Колобок-колобок, я тебя съем!

Хлебец внимательно посмотрел на Емельянова-младшего. Потом сказал:

– Не ешь меня, добрый молодец, я тебе пригожусь.

– Я вижу, вы поладите, – подытожил боялин. – А сейчас приглашаю вас на игру.

Он поднял колобка и повел гостей в нелюбимую комнату каравая.

Близнецы сразу распознали, что за развлечение приготовил хозяин.

– Боулинг! Откуда он здесь? – озадачился Егор.

– Обижаете, – оскорбился Драндулецкий. – Мы ж все-таки не столь отсталый народ, сколь привыкли думать наши соседи.

Он решил продемонстрировать, что тянитолкаевские боулеры не лыком шиты, и метнул колобка в кувшинчики. Каравай заойкал, подскакивая на дорожке. Сбил все восемь целей.

Станислав гордо посмотрел на визитеров. Те не выразили восторгов. Ефрейтор сказал вовсе неожиданное:

– А нас мамка учила, что хлебом играть грешно.

– Вот как? – смутился боялин. – Тогда оставим эту затею. Лучше отужинаем.

Никто не заметил, что в глазах колобка, услышавшего слова Егора, возникли маленькие слезки.

Усадив послов за стол, Драндулецкий отлучился на кухню, дескать, лично проверить, все ли готово. В действительности же сразу за дверью Станислав пробежался глазами по бумаге, написанной слугой, расписался и велел отправлять ее князю. Затем боялин шепнул на ухо повару краткое распоряжение и вернулся к гостям.

– Вы будете удивлены нашими яствами, друзья мои! – заверил Драндулецкий. – Утка, начиненная яблоками, молочный поросенок, а также закуски-разносолы, коих нет ни у Полкана Люлякина-Бабского, ни даже у князя Световара.

Слуги стали вносить блюда, и вскоре дембеля за обе щеки уминали аппетитно выглядевшие яства. Сам хозяин кушал помалу и не спешил. Он собирался разговорить немчурийцев, чтобы глубже проникнуть в их черные замыслы.

Трапезу скрашивало пение барда, нарочно приглашенного Станиславом из самой Парижуи. Немолодой исполнитель баллад променял подмостки родины на крепкое жалованье варварского вельможи и теперь услаждал слух близнецов и боялина:

Драндулецкий жестом отослал барда и завязал беседу:

– Чем еще вас поразил Тянитолкаев?

– Да, я, кстати, о чем-то хотел спросить… Во, вспомнил! А где дружина? – спросил Иван, отправляя в рот малосольный огурчик, фаршированный икрой. – Мы за все время видели от силы пятерых охранников.

«Давай, басурманин, вызнавай», – мысленно усмехнулся Станислав и ответил:

– Так на репе вся наша дружинушка. Нынче урожай репы просто сказочный. Крестьяне не справляются. Уж зима скоро, а мы все никак не уберем. Удивительно удачный год. А в одном селе репа выросла просто огромная. Дед тянул, не вытянул. Бабка ему помогать – ни в какую. Позвали внучку. Втроем не справились. В общем, пока дружинники не подсобили, не сдавался исполинский корнеплод.

– Битва за урожай, значит, – подытожил Старшой.

– Расскажите о своем государстве, я страсть как люблю всякие такие истории.

– А что рассказывать? – озадачился Иван. – Мы живем в великой стране. Вот, как раз отслужили в армии.

– Многочисленна ли она?

– Да не маленькая. Вооружения самые современные, огневая мощь вызывает уважение у всего мира. Мы с братом поддерживали, что называется, боеспособность и наконец-то демобилизовались.

Боялин не знал, что означает последнее слово, оно звучало зловеще и торжественно одновременно. Так говорят о некоем событии, к которому стремились, над приближением которого упорно работали, и вот оно стало явью. «Страшные люди», – утвердился в мысли Станислав, ощущая, как сползаются глаза к переносице. Разволновался, что поделать.

– Отведайте киселя, юные друзья! – проворковал он.

Решив не обижать хозяина, дембеля поднажали на кисель.

– Вкусный, – признал Иван. – Только что-то в сон клонит…

– Ах ты, суппорт с фартуком! – Егор смог встать и даже потянулся через стол к цыплячьему горлу Станислава, но так и рухнул между поросенком и уткой, начиненной яблоками.

 

Глава пятая В коей раскрываются особенности тянитолкаевской власти, а герои… ох, бедные герои!

– Какой же я лопух! – возопил Полкан Люлякин-Бабский и запустил кубок в стену.

Вино расплескалось в полете. Бронзовый кубок звякнул и отскочил, покатился по полу.

За окном висели вечерние сумерки, усиленные пасмурностью.

– Но ты-то, ты-то куда смотрел, пустая башка? – заорал Полкан на притихшего Малафея.

– Так я же у тебя был, боялин-надежа, – попытался оправдаться посыльный.

Люлякин-Бабский принялся мерить шагами светлицу.

«Как же все благолепно складывалось, – мысленно досадовал он. – Прикормил, приодел. Малафей вызнал, какого рожна немчурийцы делали у гадалки… Ну, Станислав, бестия приблудная! Из-под носа увел басурманчиков».

– Не спускать глаз с дома Драндулецкого. Пшел вон! – Полкан выместил зло на слуге.

На сегодняшний вечер было назначено заседание думы. Боялин надел легкую кунью шубу да шапку повыше и отправился в главный терем города.

Зала для заседаний заслуживает отдельного описания. Это была обширная комната с трибунами наподобие тех, что строились в рымском Колизеуме. Трибуны делились надвое – на правую и левую части. Справа сидели слоны. Слева – ослы. Поэтому иногда их называли не слонами и ослами, а правыми и левыми. Тесть Люлякина-Бабского, упомянутый выше боялин Меньжуйский, даже написал труд «Детская болезнь левизны у ослов». Членам партии ослов было обидно, а другой пользы работа Меньжуйского не принесла.

Над правой трибуной красовался лозунг «Тянитолкаев – родина слонов!». Над левой – «Не тот осел, кто глуп, а тот глуп, кто не осел!». Оба считались крайне неудачными, но раз повесили предки, то грех менять.

Посредине залы покоился огромный гранитный камень Кон. Давным-давно на его поверхности был высечен боялский кодекс: «Направо пойдешь – чти Слондра, налево пойдешь – уважай Ослохана»… И так далее – четыре грани, исписанные мелким шрифтом.

На каждом заседании обязательно присутствовало оцепление, составленное из княжеских охранников. Стражи имели единственную задачу: не допустить потасовок, ибо бояле частенько разгорячались в спорах до состояния, когда слов уже не хватает, а энергии еще много.

У думы был специально назначенный князем начальник. То ли шкипер, то ли спикер, никто не помнил, поэтому называли его на народный манер – балаболом. Балабол вел заседания, следил за очередностью выступлений, а также подсчитывал голоса, когда какой-либо вопрос ставился на Кон.

К сожалению боял, ныне балабол сопровождал князя в дальней поездке, что делало заседания мучительно бестолковыми. Всякий раз думцы пытались выбрать временного балабола, но кандидатуры левых категорически не устраивали правых, и наоборот. Кон пустовал третью неделю.

Некоторые горячие головы стали поговаривать о самороспуске. Это старинный обычай, когда думцы распускаются: бражничают, гуляют, ведут себя вызывающе и даже по-хамски.

Здесь лидеры обеих партий были единодушны. В тяжкую годину пришествия к стенам Тянитолкаева дракона самороспуск попросту невозможен.

Вечернее заседание долго не начиналось, потому что бояле собирались убийственно медленно. Наконец скопилось число думцев, нареченное хворумом. По традиции, хворум – предельное число хворых, без которых вполне можно обойтись при голосовании. Считалось, что нет иных причин отсутствия на заседании кроме болезни.

Итак, хворум собрался, и работа думы закипела.

– Народ бает, дескать, боялин Станислав тайно принимает у себя немчурийских послов, – громко заявил Полкан.

Гул мгновенно стих. Все бояле знали пересуды о паре загадочных молодцев.

– А я наслышан, что двое иностранных злоумышленников ночевали у тебя, Люлякин-Бабский, – звонким тенором ответил Драндулецкий.

Он намеренно опустил звание, и все это отметили.

– А с какого переляку, Стасик, ты решил, что они умышляют зло? – прогремел Полкан. Его грузная фигура высилась над рядами сидящих думцев.

Долговязый предводитель слонов тоже поднялся на ноги, простер тонкую аристократическую руку над собранием:

– Известно ли вам, братия, что двое подсылов собирались покуситься на князя Световара?

Люди зароптали. Станислав продолжил:

– К нам пожаловали отнюдь не саквояжи, а настоящие воины. Я лично предпринял проверку. При первых же признаках разлада они избили моего человека. Во время беседы со мной злоумышленники старались вызнать, где наша дружина. Учитывая их опасность, пришлось принять меры.

– А если ты ошибаешься и они все же послы? – продолжил настаивать Люлякин-Бабский.

– Окстись, Полкан, – отмахнулся Драндулецкий, – ни для кого не секрет, что ты метишь на княжество.

Бояле загалдели. Получалось, главный осел княжества заодно с подсылами!

– Напраслину возводишь, кощей престарелый! – взревел Полкан. – Кабы оне лазутчиками были, стали бы в открытую по Тянитолкаеву хаживать? Нешто немчурийцы глупее нас?

– Вообще-то глупее, – зароптали ослы, знаменитые нелюбовью к закатным странам.

– Не глупее! – подтвердили слоны.

– Так или иначе, я пленил их. Приедет князь, он нас рассудит, – сказал Станислав и сел. Он чувствовал, что из-за волнения у него скосились глаза, и предпочел спрятать лицо.

Люлякин-Бабский не унимался, тряся перстом в сторону соперника:

– Зрите, соратники, подлейшего из нас! А ежель гости и вправду послы, а? Ну и ну, братья слоны, не ожидали мы от вас такой каверзы. Хотите углубить ссору с Немчурией? Валяйте! – Полкан сделал паузу. – Хотя нет! Я требую срочно вернуть мне гостей. Станислав перехватил их, когда они шли ко мне домой.

Обвиненный боялин не выдержал, вспылил по-настоящему:

– Они воспользовались моим приглашением! Пошли по своей воле. Видать, у тебя было не вольготно.

– А чего это ты глаза к переносице собрал? Брешешь опять? – привязался к недугу Драндулецкого Полкан.

– Сколько раз просил! – взвыл Станислав.

Началась длительная боялская склока, которую сами думцы называли на закатный лад дискуссией. Охрана напряглась, готовясь остановить драку, ведь спорщики в любой момент могли перейти к физической аргументации своей правоты.

В обычаях боял были так называемые пленарные совещания. Их устраивали после обычных, на улице, без охраны. Сегодня в думской зале витало отчетливое предчувствие «пленарки».

Егор Емельянов очнулся в сыром темном помещении. Он лежал на соломе, притом в очень неудобном положении. Правая рука онемела. Ефрейтор пошевелился и загремел цепями. Выяснилось, что руки и ноги богатыря-дембеля закованы в крепкие «браслеты», а цепи крепились к большому кольцу в стене.

Емельянов-младший дернулся. Бесполезно.

Огляделся. Темная каменная каморка с единственным окном под потолком. Да и то, не окном, а зарешеченной щелью, в которую проникал смутный свет. Мощная дубовая дверь. У противоположной стены валялся Иван.

Тишина давила на уши, как вода при нырянии на большую глубину.

– Братка! – сипло позвал Егор.

Старшой и ухом не повел. Ефрейтор заворочался, пытаясь сесть. Получилось.

Иван проснулся от звона Егоровых цепей, принялся возиться, бренча своими.

– Доброе утро, – сказал младший брат.

– Угу, офигенно доброе, – пробурчал Старшой. – Воняет, блин… Сдох кто-то, что ли?

– Тот, кто до нас тут парился.

– Шутничок. – Иван уселся, привалился спиной к стене. – Значит, опоил нас косоглазый. Мне он сразу не понравился, а я, наивный юноша, тебя послушался.

– Ну, не повезло, – надулся Егор.

– А когда тебе везло-то?

Ефрейтор промолчал. Сержант, злящийся на брата, постарался осмыслить ситуацию: «Все карты в руках Станислава. Зачем ему понадобилось нас сажать? Вдруг этот худощавый перец – отъявленный маньяк? Потрошитель. Тогда мы попали по полной программе. Пока забудем эту версию. Что еще? Политика. Борьба с Полканом».

Дверь открылась, в каморку вошел боялин Драндулецкий. Он отчаянно морщил нос, не в силах терпеть тюремные запахи. До дембелей донесся аромат духов Станислава. Смешавшись с затхлым, провонявшим сыростью и падалью воздухом, этот аромат стал особенно невыносим.

Лоб боялина украшала здоровенная ссадина.

– Чего уставились? – почти взвизгнул Драндулецкий. – Работа в думе сопряжена с опасностями. Для народа стараемся, живота не жалеем.

Тут вельможа спохватился: нужно ли оправдываться перед иноземными злоумышленниками? Обернулся к охраннику, держащему факел:

– Они надежно прикованы?

– Да, ваше боялство.

Станислав прогулялся между пленниками, разглядывая грязную солому, которой был обильно засыпан пол. Остановился, потрогал ссадину. Заговорил:

– Я знаю о вас все. Проклятый Люлякин требует вас отдать, но я такую глупость не содею. Вы смертельно опасны, особенно здоровяк. До приезда князя посидите под замком. Если хотите признаться в своих подлых намерениях сейчас, то я внимаю. Может, Световар смилостивится и заменит казнь каторгой.

– Не в чем нам признаваться, – отрезал Иван.

– Что ж, я и не надеялся на сотрудничество. Заговор налицо.

Боялин покинул узилище, брезгливо поддерживая полы куньей хламиды.

Охранник отомкнул часть цепей от колец и запер дверь.

– Попали… – вымолвил Егор, разминая руки. Теперь стало свободнее, хотя арестанты напоминали кукол-марионеток.

Старшой лишь скрипел зубами. За кого их все-таки принимают?

Перед гадалкой Скипидарьей стояла серьезная этическая проблема. Всякая предсказательница в курсе, что нельзя распоряжаться своим знанием, непосредственно влияя на события, которые предрекла. И все, естественно, знают главное правило обхода запретов: если очень хочется, то можно.

Бабка была очень совестливой женщиной. Несокрушимая вера в уложения, оставленные мудрыми предками, не раз удерживала ее от дурных поступков, и к старости Скипидарья абсолютно освободилась от недобрых или корыстных желаний. Перед ней встала другая перспектива – прельститься добром. Но гадалка нашла в себе силы не творить непосредственного добра.

Дело пророчицы – предсказывать. То есть говорить. Предупреждать. Остерегать. Дело обратившегося к гадалке – прислушаться. Горе той ворожее, кто встанет из-за гадательного стола и пойдет собственноручно исправлять несправедливости этого мира.

«Кому велено чирикать, не мурлыкайте!» – напутствовал древний поэт. Скипидарья свято соблюдала этот наказ.

Но особенные обстоятельства требуют особенных решений. Странники из иного мира попали в плен к боялину Драндулецкому. Бабка опасалась любого решения, которое примет Станислав, распоряжаясь судьбой близнецов.

Продержит долго – обозлит. Прикажет умертвить – может произойти вселенская катастрофа. Тьма, тьма ответвлений будущего таилась в этих пришельцах! Огромные запасы природной силы, сопоставимые с мощью Солнца-Ярилы! Воистину, гадалке захотелось потерять свой дар, чтобы не видеть неизъяснимой опасности, излучаемой Иваном да Егорием свет Василичами. Не буди лихо, пока оно тихо.

Именно из этих соображений старушка промучилась ночь в раздумьях, потом в кои-то веки выбралась из дома и отыскала сорванца Шарапку. Расчет ворожеи был точен – где еще болтаться беспризорнику, как не на рынке.

Парнишка побаивался Скипидарью, хотя и восхищался ее прорицательской силой. Мальцу казалось, что бабка обладает источником легкого заработка и в деле гадания не существует сколь-нибудь больших усилий. Шарап, разумеется, ошибался. Просто не пришло время взрослого суждения.

– Не робей, – велела бабка, приметив чумазое личико босяка, спрятавшегося между купеческими лавками.

Мальчик вышел на свет.

– Вот тебе копейка. – Скипидарья кинула парнишке монетку, тот ловко поймал. – Это волшебная денежка. Если ты не выполнишь моего поручения, то у тебя отрастут ослиные уши и слоновий хобот.

Ты станешь первым жителем Тянитолкаева, который примирил в себе два начала, хи-хи. Слушай, что нужно сделать…

Через пять минут Шарапка шлепал по лужам к терему Драндулецкого.

– Мне бы господину дяденьке боялину важное передать, – выдохнул запыхавшийся мальчонка слуге, открывшему дверь.

– Гуляй мимо, босота! – беззлобно погнал сироту мужик.

– Очень важно, – не унимался Шарап. – Касаемо двух иноземных витязей, кои гостят у… Ай-ай!

Слуга поймал паренька за ухо и втащил внутрь. Потом они проследовали по коридорам в гостиную, где трапезничал Станислав.

– Кого это ты приволок? – недовольно спросил он.

– Щенок упомянул наших, э-э-э, гостей. Сказал, что имеет важные сведения.

Драндулецкий смерил чумазого сорванца взглядом:

– Говори, дитя.

Шарапка неуклюже поклонился:

– Доброго здоровьичка, господин дяденька боялин. Я два дня был с дяденьками витязями Иваном и Егорием. Слушал их беседы. Народ бает: они злопыхатели. Вот я и подумал, что твоему величеству пригожусь.

– Похвально, похвально, – прочавкал Станислав, обгладывая куриную ногу. – Продолжай.

Малец проглотил слюну и затараторил:

– А еще молва идет о драконе, так я думаю, неспроста это все так сложилось причудливо, ведь один из дяденек витязей – умелый драконоборец. Он как есть десяток змиев изничтожил, но секретничает. Не принято, мол, похваляться, иначе удача отвернется, а так очень силен, очень. И любого дракона грозился заломать, ибо знает суровую науку побеждать. Я ж токмо из-за этого к тебе, господин дяденька боялин. Близехонько змей. Сказывают-де, вечор доносился до стен славного Тянитолкаева рык, холодящий кровь, да зарево алое по-над лесом подымалось. Не иначе к нам идет!

– Так ты предлагаешь одного супостата на другого натравить? – хмыкнул Драндулецкий. – Изрядно, изрядно. Не перевелись еще на нашей земле сметливые хлопцы. От горшка три вершка, а уже превосходные козни строишь. Определю тебя при конюшне. Иди.

Шарапка опять поклонился и ощутил, что слуга вновь завладел малиновым ухом.

Боялин неторопливо занялся слабеньким пивом, размышляя над словами босяка. Действительно, один из немчурийцев имел сугубо богатырскую внешность. Силищи немерено, это ясно. Ухайдакает змея – отлично. Погибнет – немчурийцем меньше.

Что там кричал Полкан? Вдруг они не хитрые подсылы, а честные послы? Почему же тогда они до сих пор не заявили о цели прибытия? Почему пешие? Где их верительные грамоты? Странно все это. Таких лучше в расход.

Станислав потер шишку на лбу. Пришла пора дневного заседания думы. Драндулецкий приоделся и прибыл в главный терем.

У боял, присутствовавших в зале, наличествовали обильные признаки вчерашнего пленарного совещания. Кое-кто красовался с белой повязкой на лице, некоторые перебинтовали руки-ноги. Часть думцев вовсе не добралась до места работы.

Хворума не было.

Явился Полкан Люлякин-Бабский с расцарапанным лицом. Станислав гордо поглядел на свои длинные ногти: «Будет знать, осел!»

О вчерашнем никто не говорил. Лысоватый боялин из фракции слонов, исполняющий обязанности главного счетовода, встал и произнес краткую речь:

– Собратья! Нынешнее заседание не состоится по причине малости нашего числа. До завтра.

Лысоватый сел на скамью.

– Отдай немчурийцев! – пробасил Полкан.

– Кукиш тебе, – огрызнулся Станислав.

– Душу из тебя вытрясу.

– Князю пожалуюсь!

– Бояле! – Счетовод снова вскочил на ноги. – Помилосердствуйте! Пусть все останется по-прежнему до приезда князя Световара.

– Столковались, бестии хоботастые! – проорал Люлякин-Бабский. – Вам это зачтется.

Он величественно удалился, демонстрируя полную нравственную победу над противником.

– Пусть петушится, – сказал Драндулецкий, в этот самый момент окончательно склоняясь к мысли, что необходимо воспользоваться советом Шарапки: «Устами младенца глаголет истина. А победителей не судят».

Поспешив домой, он спустился в подвал, где томились дембеля.

– Слушайте меня внимательно, погубители земли тянитолкайской, – начал он. – Погибелью моей земле грозит не только ваше присутствие. Куда страшнее дракон, коего надлежит извести как можно скорее, ибо он приближается к столице. Разрушения и жертвы нам ни к чему. Поэтому один из вас отправится на бой с драконом. Да, это будешь ты, здоровяк. А второй для верности останется у меня. Малейший намек на неповиновение, богатырь, и я прикажу умертвить твоего красавчика-брата. Вы шли к нам с вредоносными намерениями, так принесите же пользу.

От такой перспективы близнецы потеряли дар речи. Даже ловкий на язык Иван растерял остроумие.

– Выдвинешься завтра утром. Советую выспаться, – сказал боялин Станислав и покинул узников.

Молчаливые охранники оставили похлебку, простоквашу, вареное мясо и лепешки.

– Как на убой, – заметил ефрейтор, но с превеликим удовольствием накинулся на еду.

Старшой тоже подкрепился. Затем стали мозговать, что делать с новой напастью.

Егор был, по обыкновению, предельно прямолинеен:

– Завтра меня раскуют. Я перебью стражников, освобожу тебя, и дерганем отсюда к этому, как его там, Борамблеру.

– Бояндексу, – уточнил Иван. – Хорошо бы твоему плану сбыться. Я не настолько оптимист, чтобы в него поверить. Если я не ошибаюсь, Драндулецкий подстрахуется, и твоя затея провалится. Давай предположим, что тебя все-таки выпроводили к дракону. Что ты можешь сделать? Тихо вернуться и прокрасться сюда. Либо пробиться с боем. Думаю, стоит им тебя заметить, и меня тут же прикончат. А жить хочется. Но не драться же тебе с драконом! Тут поди такие Горынычи водятся – Годзилла отдыхает. Поэтому, брат, не рискуй. Попробуй пробраться ко мне, а не получится – беги. А вообще, отставить, ефрейтор Емельянов! Сразу беги. Я везучий, я выкручусь.

Младший близнец упрямо засопел. Не из тех он людей, кто так поступает.

– Да пойми ты, – принялся убеждать его Старшой. – Дракону в дыню не треснешь. А если дотянешься, он всего лишь разозлится.

– Ковер покажет, – буркнул Егор.

– Братан, посмотри мне в глаза, – взмолился Иван. – Нас дома ждут. Мамка. Отец. Бабка с дедом. Ты о них подумай. Если никто из нас не вернется…

Он не договорил, все было ясно без слов.

После долгого молчания Емельянов-младший сказал:

– Держи хвост пистолетом. Нечего раскисать. Завтра все зарешаем.

И близнецы занялись всяческой ерундой, благо, с этим делом ни у кого затруднений не возникает. Они травили анекдоты с дембельскими байками, потом горланили песни – сначала настоящие, а там и до переделок добрались. С особенным воодушевлением пошла старая:

И то верно, о чем еще было мечтать на далекой зауральской базе, где из женщин только жены офицеров? А теперь вот вместо домашних гулянок с девчатами – скромные посиделки с кандалами на руках-ногах.

Стали вспоминать службу. Невольно всплыло имя капитана Барсукова – знаменитого своей упертостью и косноязычием командира роты. Именно ему принадлежали классические фразы наподобие «Освежуйте в памяти», «Поставить на вид и в неудобное положение» и наконец феерическое изречение: «Портянки, намотай себе на ус, изобретены не для того, чтобы ты босой теперь перед старшим по званию!»

Начал Егор:

– Ну, ты помнишь, как Барсукова клинило на гигиене? Заловил он в столовке Ермека Абишева. Орет: «Когда, я вас учил, надо мыть руки?» Ермек ему: «До еды». А этот: «Не до еды, я сказал, а перед едой!»

Иван не остался в долгу:

– Да, казахов он наших гонял. Наверное, личное что-то. Мне ребята другую историю травили. Якобы несколько лет назад капитан выстроил взвод, который сорвал сроки отправки груза по железке, и заявил: «Давненько хотел довести до твоего сведения стихотворение типа басня». После чего рассказал «Квартет», но в каждую строчку умудрился вставить не менее трех матов. Я сам пробовал. Не получается. Выходит, Барсуков у нас – талант.

И хотя все эти байки были перетряхнуты не в первый раз, а кости командиров перемыты еще в армии, ребята с удовольствием тратили время. Лучше уж вспоминать глупые анекдоты, замешанные на вранье, чем зацикливаться на сумасшедших проблемах, поставленных маньяком-боялином.

Запели по второму кругу. Тематика опять постепенно съехала на взаимоотношения с противоположным полом.

– И вновь продолжается секс, и сердцу тревожно в груди!.. – самозабвенно вопили близнецы.

Потом Старшой вспомнил про шизанутую газету. Почитали оттуда, поржали всласть:

ШЕСТВИЕ-ПРОИСШЕСТВИЕ. Массовой дракой участников закончился марш во имя примирения и согласия.

АВАРИЯ. Узкопопая девочка послужила причиной засорения канализационной системы.

СКАНДАЛ В ТЕАТРЕ. Пьяный суфлер подсказывал Гамлету матерные частушки!

И не сказать, чтобы уж очень забавно спятили «Алименты и Артефакты», просто бывает у людей такое состояние, в котором лучше смеяться, иначе придется плакать.

– Не к добру ржем, – заметил Егор.

– Фигня, – отмахнулся Иван. – Зацени, тут еще статья про осенний призыв…

Так и пролетел день в застенках неведомого мира.

На закате, когда в каморке стало совершенно темно, узников посетил охранник. Он заменил кадку для нечистот и принес пару кружек медовухи.

– Выпейте, ребята. Одному из вас завтречко на погибель отправляться.

– Спасибо, – язвительно сказал Иван. – Ты тоже живи долго и счастливо.

Охранник удалился. Старшой хотел было вылить хмельную жидкость, но Егор произнес тост:

– Давай, братка, за то, чтобы мы выпутались.

Медовуха чуть горчила, но откуда здесь нормальная выпивка?

Скипидарья триста раз пожалела, что решилась вмешаться в ход событий. Весь день она с нетерпением ждала Шарапку, а тот все не шел. Гадание не клеилось. Карты пророчили сущую ерунду, внутри хрустального шара клубилась серо-буро-малиновая пелена. Бабка просила посетителей зайти завтра, потому что не привыкла халтурить. Честность – вежливость прорицательниц.

Второй день стояла пасмурная погода. Скипидарья раздвинула занавеску и несколько часов проглядела в окно. Дождевые подтеки превратили двор в набор разноцветных пятен, но старушка рассматривала совсем не их. Ее особый взор метался по неведомым лабиринтам, ведущим в будущее, неизменно натыкаясь на тупики.

Из волшебного поиска ее вывел звонок колокольчика.

На пороге топтался Шарапка. С красным ухом, зато счастливый.

– Бабушка гадалка, меня в дом боялина взяли! Конюху помогать, – похвастался он, зайдя в прихожую.

– Рада за тебя, – улыбнулась ворожея. – Все сказал, как я велела?

– Все, бабушка!

– Ну-тка, передай весь разговор с Драндулецким, – велела Скипидарья, усадив гостя за стол.

Малец добросовестно воспроизвел беседу, снабдив ее красочными подробностями. Бабка подалась вперед:

– Шарап, сейчас я задам тебе очень важный вопрос и прошу тебя, будь честным. Когда ты рассказывал про змееборца, ты назвал имечко? Ты дал боялину понять, кто именно умелец воевать с драконами?

Щеки паренька загорелись, глаза округлились, он вжал вихрастую голову в худые плечи:

– Не казни, бабушка, забыл! А ведь ты дважды повторила про Ивана-то!

Шарапка разревелся. Он считал себя самым ничтожным из глупцов. Так подвести добрую ворожею!

Скипидарья гладила мальчишку по голове и ругала себя последними словами.

Вот и вмешалась, старая мотыга. Змия будет воевать не удачливый красавчик, а несчастный увалень.

 

Глава шестая В коей один брат идет воевать с драконом, а второй сидит в темнице, но тоже не скучает

Боялин Люлякин-Бабский не любил проигрывать. После несостоявшегося заседания он сидел дома и хандрил. Была у него такая особенность: если что-то не задалось, он впадал в болезненно возбужденное состояние до тех пор, пока не отыскивал приемлемое решение проблемы.

Как ни крути, а Станислав Драндулецкий утер ему нос. Это злило. Наглая выходка соперника требовала соразмерного ответа. Полкан бродил по комнатам, размышлял и учинял небольшой погром. Не так стоит стул? Уронить его. Замечена пыль на комоде? Натыкать слугу носом. Завял цветок? Перевернуть горшок, рассыпать землю по коврам. Боялин раскидал по кухне кастрюли (не так стояли), выпотрошил три сундука (слишком много ненужного барахла) и выпорол служку (неопрятно одет). На языке Люлякина-Бабского эти мероприятия назывались наведением порядка.

Полкан не буянил. Все происходило по-деловому. В такие минуты жена предпочитала от него прятаться. Честно говоря, она вообще старалась лишний раз не показываться на глаза мужу. Его это устраивало.

Наведя порядок, Люлякин-Бабский выпил полкружки вина и почувствовал себя успокоившимся.

Развалившись в кресле, за огромные деньги купленном у иностранного купца, боялин принялся скрести рыжий затылок, стимулируя работу интеллекта. На полном лице появлялись то улыбка, то гримаса ненависти, то выражение спокойной уверенности.

Хлопнув себя по круглому пузу, Полкан произнес:

– Так. А ведь на терем Драндулецкого совершат нападение. Ох, совершат… Он же, поганец, к войне ведет. А мы послов вытащим, отмоем, извинимся, одарим, заболтаем… Гоже ли немчурийское нашествие допустить? А ну как натравит на нас кайзер латунское воинство? Мы закованным в железо рыцарям ничего не противопоставим. Не готовы.

Латунский орден давно пугал окрестные государства тем, что применял тяжелую броню и передовую тактику ведения сражений.

Полкан трезво оценивал силы родной дружины и хотел получить власть над мирным и богатым городом, а не над руинами, в которые рыцари могли бы превратить славный Тянитолкаев.

– Эй, кто-нибудь! – гаркнул боялин.

В комнату вбежал слуга.

– Как стемнеет, беги к Зарубе. Хочу его видеть. Тайно!

Заруба по прозвищу Лютозар был весьма примечательной фигурой в городе. По сути, он являлся всенародно известным бандитом, которого никто не мог вывести на чистую воду. Зато княжеские сыскари на всех углах говорили, дескать, с преступностью мы боремся, имена преступников известны, ведется следственная работа. Зарубе приписывались абсолютно все дерзкие и не очень преступления, но ни по одному княжий сыск так и не собрал доказательств.

Меж тем Лютозар действительно был причастен к большинству тянитолкаевских преступлений, просто он скрупулезно просчитывал свои ходы и не жадничал, подкупая свидетелей, охрану и самих сыскарей. К тридцати восьми годам Заруба подмял под себя практически все жулье города, почти отошел от участия в разбойных нападениях и грабежах, но для поддержания формы и просто из любви к искусству регулярно орудовал лично.

Разумеется, Лютозар мгновенно стал самым высокооплачиваемым преступником княжества. Если бы о Зарубе знал Иван Емельянов, он сказал бы, что этот разбойник дерет с клиентов, как Пугачева за корпоративную вечеринку.

Звезда криминала пожаловала в дом Полкана под покровом ночи. Люлякин-Бабский обернулся на стук распахнувшегося окна и увидел пред собой щуплого невысокого мужичка, выряженного во все черное. Штаны, рубаха и даже лапти были темнее сажи. В руке, обмотанной смоляной материей, лиходей держал укороченный цеп понятно какого цвета.

«Он что, молотить собрался?!» – мелькнула мысль в голове боялина.

Естественно, сельскохозяйственные работы не входили в планы наемника. Да и не сезон. Опять-таки Емельяновы признали бы в цепе восточный народный инструмент нунчаку, используемый не только для обмолотки риса. В гонконгских фильмах резвые ребята предпочитали молотить друг друга именно цепами.

Возникает вопрос: откуда у тянитолкаевского парня восточная грусть? Будет не лишним рассказать историю Лютозара.

Заруба родился у раба. Отец и мать принадлежали купцу из Хусейнобада. Оба были выходцами из Эрэфии, но порой судьба сталкивает земляков в совершенно неожиданных уголках земли. Сначала хусейнобадский негоциант водил караван между родиной, северными княжествами россов и столицей Кидайской империи, а потом решил замахнуться на поход в загадочную Тыпонию.

О Тыпонии было известно мало. Ну, страна восходящего солнца. Ну, народ живет на островах, где постоянно бывают землетрясения, поэтому дома строят из бумаги. Иногда бродячие артисты исполняли гимн Тыпонии: «Солнечный круг, небо вокруг, – это рисунок тыпонца…»

Ходили слухи, дескать, тыпонцы – похожие на кидайцев недорослики, только еще более лютые нравом и изощренные в методах личной мести. Парижуйский путешественник и ученый Жак Невкусто писал, что у тыпонцев все маленькое – дома, дворцы, телеги. Ездят и то на пони. В качестве доказательства путешественник цитировал тамошние песни: «Ходют пони над рекою…», «Ой, да понь мой вороной…», «Выйду ночью в поле с понем…» и «Да только пони мне попались привередливые…».

Купец взял в караван и маленького Зарубушку. Странствие в Тыпонию выдалось опасным, но оно того стоило. На поверку, почти все накопленные о стране сведения пришлось забраковать как полную туфту. Зато действительность превзошла все ожидания хусейнобадца, торговля задалась славно. Маленький раб смотрел на диковинное государство, широко распахнув рот. Ловкого белокожего паренька приметил хмурый старик-тыпонец, каждый день гулявший на рынке. В конце концов старик выкупил Зарубушку. Купец заломил непомерную цену, тыпонец молча расплатился, а ночью казна негоцианта опустела ровно наполовину: дедок вернул свои деньги, отложил некоторую сумму на прокорм приобретенного мальчика, а остальное отнес в храм. Тыпонцы поклонялись бесчисленным божествам, а многие боги требуют многих подношений.

Так Заруба очутился в учениках боевого разведчика. Талантливый паренек превозмог науку убивать, врачевать и морочить голову. Старик умер на его руках. Здесь не было душещипательной истории об истреблении школы или о кровавой мести. Тыпонец-учитель был счастливым исключением из ряда великих бойцов: он скончался от старости.

Воздав положенные почести сенсею, Заруба покинул Тыпонию, так как мечтал вернуться на родину предков. До Тянитолкаева юноша добирался три года. Сначала он собирался наняться в сыскари-следопыты, но обстоятельства путешествия в Эрэфию закалили в Зарубе самого натурального преступника. Однажды молодой человек сел в позу сосредоточения на берегу реки и обнаружил в своем сознании лютого висельника. Заруба не испугался, наоборот, счел изменение сулящим приятные перспективы. Карьера правонарушителя развилась бурно, и вскоре народ заговорил о неуловимом и неотвратимом Лютозаре.

Никто не знал истории становления криминальной звезды, все считали Зарубу сиротой из соседнего княжества. Неизвестность пугает, потому люди откровенно его боялись.

Страшился загадочного головореза и боялин Люлякин-Бабский.

– Хорошо, что пришел, – срывающимся голосом сказал Полкан.

– Слышал, у тебя дело к Драндулецкому, – тихо и бесцветно произнес Лютозар, продолжая сидеть на подоконнике.

– Верно. Он держит у себя в подвалах двух немчурийских послов. Надо освободить. Иначе – война. Ты как житель нашего княжества…

Заруба поднял руку, и боялин замолк.

– Возьму обычную цену. Полсотни золотых за каждого. Исполню завтра. Это все?

– Желательно смертоубийства не учинить, – жалобно проговорил Люлякин, кидая два заранее приготовленных тяжелых кошеля.

Лиходей поймал, спрятал под рубаху.

– Красивый у тебя, боялин, комод. Из закатных стран, небось. – Лютозар кивнул в сторону роскошного предмета меблировки.

Полкан обернулся к комоду, гордо сказал:

– Из самой Шпании везли по моему самоличному распоряжению. Такие у парижуйских вельмож в салоньях красуются. Что, понра…

Зарубы уже не было. Аккуратно закрытое окно и ночь за ним, словно и не сидел тут висельник. Боялина прошибла дрожь: «Тихий, бестия. Такой убьет, а ты и не заметишь».

Егор проснулся от холода. Первая мысль заставила мобилизовать силы: «Опять опоил!» Вчера вечером Драндулецкий прислал медовуху с сюрпризом. Станислав не собирался испытывать воинские умения ефрейтора на дружинниках. Проще было усыпить богатыря и вытащить наружу. Теперь Егор валялся на сырых от росы камнях боялского двора.

Рядом переминался с ноги на ногу Первыня. Хозяин вызвал его и велел проводить немчурийца до леса. Ефрейтор Емеля встал, радуясь отсутствию цепей. Руки сами потянулись к дружиннику, под глазом которого цвел подаренный Егором синяк.

Драндулецкий высунулся из окна второго этажа и крикнул:

– Охлони, подсыл! Возле твоего брата стоит мечник. Дуну в свисток – и нет Ивана, или как его зовут по-настоящему. Хоть бы имена не меняли. Не умеете вы, басурмане, их подбирать достоверно. Ступай на бой. Первыня проводит. Вы с ним, похоже, знакомы.

– Оружие дай, – сказал Егор боялину.

– У Первыни возьмешь.

– Как же так?! – растерялся дружинник, а дембель молча протянул руку к поясу провожатого и обнажил меч.

Прикинул вес, покрутил, взмахнул. Легковат, зато крепок.

– Эй! А ну верни, – обиделся Первыня. – Почто, боялин, допускаешь произвол?

Станислав промолчал. Ефрейтор велел дружиннику:

– Ножны гони.

Драндулецкий кивнул.

Ножны с перевязью перекочевали в распоряжение Емельянова-младшего. Он не торопясь подпоясался, размышляя, не рискнуть ли все-таки пробиться к брату. Однако на крыльце терема стояло шестеро охранников, а информация о мечнике возле Ивана могла оказаться правдой.

– Как выглядит дракон? – спросил ефрейтор.

– Шут его знает, его никто не видел, – безразличным тоном ответил боялин, позевывая.

Егор плюнул себе под ноги и зашагал прочь от дома вероломного Станислава. Первыня заторопился следом. Дружинник серьезно обиделся на Драндулецкого. Воин оружие кому попало не раздает.

А здоровенный немчуриец и того хуже – посрамитель Первыниной удали!

Но приказ есть приказ.

У городских ворот ефрейтора поджидала гадалка Скипидарья. Она сидела на камне и смотрела в небо. Почти рассвело, и по всем признакам выходило, что день будет погожим. Легкая облачная дымка рассеется к полудню, ветер принесет тепло. Предчувствие солнца согревало старушку чуть ли не лучше самого солнца.

– Здравствуй, бабушка, – произнес Егор.

– И тебе не болеть, соколик, – улыбнулась ворожея. – Стало быть, змея поганого воевать собрался?

– Есть такая штука.

– Тогда позволь, Егорий свет Василич, дам тебе совет. А ты, Первыня, пройдись пока, не подслушивай. – Дружинник побрел на мост, гадалка продолжила: – В лесу разыщи Стоеросыча. Он, старый пень, поможет. Скажешь, что от меня.

– Как же его найти?

– А ты позови. На любой поляне встань лицом на восход и привадь его словами: «Батюшка, выходь, покажи бороду хоть. С добром обращаюсь, благодарно распрощаюсь». Запомнил? Ну, в добрый путь.

Егор догнал Первыню на мосту, хлопнул по плечу:

– Ну, веди, куда велено. Раз кроме меня защитников у этого города нету, придется мне постоять за Тянитолкаев.

Отчего-то, побеседовав со Скипидарьей, ефрейтор преисполнился оптимизма. Он не понимал причин. А бабка их знала: просто она незаметно поворожила над богатырем, чтобы поднять его боевой дух.

Вскоре Егор и дружинник свернули с тракта, по которому близнецы пришли в город, и углубились в лес.

– Что же твой хозяин не расщедрился на коней? – усмехнулся дембель.

– Кони дракона чуют, с ума сходят. Потому и пешком.

Они протопали по едва приметным звериным тропам часа три. Провожатый отлично ориентировался. Лес вовсе одичал, стал густым и первобытным. Ели возвышались, как суровые великаны, лиственные деревья, почти полностью лишившиеся покрова, выглядели на их фоне сиротами. Вскоре начался бурелом.

Возле огромного поваленного дуба Первыня остановился:

– Дальше, прости, сам. Ты мне крепко врезал, немчуриец, но я зла не держу.

– Что вы все меня немчурийцем называете? – спросил Егор. – Это какое-то обидное прозвище?

– А ты разве не из Немчурии? – удивился дружинник.

– Нет, малый, мы с братом из России, – сказал Ермолаев-младший.

– Вот оно как! – благоговейно выдохнул Первыня.

Ефрейтор обрадовался:

– Ты знаешь про Россию?

– Кто ж про нее не знает? Рассея – она священна.

– По-любому, – кивнул Егор, припоминая, что гадалка однажды назвала Россию именно через «а». – Куда идти-то?

– Прямо туда, – Дружинник махнул рукой.

Тут по лесу разнесся утробный рык и оглушительный свист.

– Дракон, – промолвил побледневший Первыня. – Желаю тебе, витязь, победы. Пожалуйста, сбереги меч. Мне его тятя подарил.

– Ну, раз тятя, тогда сберегу, – пообещал ефрейтор и двинулся навстречу подвигу.

Провожатый постоял, глядя вслед герою, и поспешил прочь из страшного леса.

Егору долго не попадалась полянка, и он стал волноваться, не встретится ли ему дракон раньше, чем удастся позвать таинственного бабкиного друга Стоеросыча. Но полянка появилась, и дембель добросовестно исполнил инструкции Скипидарьи.

– Слышу! – долетел до ушей ефрейтора далекий голос. – Иду!

Богатырь стал ждать, сев на кочку. Минут через десять на опушке появился Стоеросыч. Егор не сразу понял, что не один. В зарослях возникло какое-то движение, и чуть впереди показалась странная коряга-колода. Она зашевелилась, у нее обнаружились глаза янтарного цвета, сучковатый нос, вместо рта зияла трещина, еще были ветки-руки и корни-ноги. На верхушке колоды – у ефрейтора не повернулся бы язык назвать ее головой – торчал сноп выцветшей травы и свисали пряди мха.

При ходьбе деревянный человек скрипел. Он приблизился к парню и спросил сухим надтреснутым голосом:

– Ты звал?

– Я.

– На верную погибель напрашиваешься?

– Я от бабушки Скипидарьи.

– А я от дедушки Мороза. Готовься к лютой смерти, юнец!

– Меча богатырского не пробовал? – Егор совсем вжился в роль витязя, встал, положил ладонь на оплетенную рукоять.

– Тпру, залетный! – Стоеросыч поднял руки-ветви. – Шутковал. Мы, леший народ, изрядно любим шутку. Как старая кочерыга поживает?

– Кто?

– Глухой, что ль? – крякнул леший. – Как там Скипидарья?

– А, хорошо. Гадает помаленьку.

– Горазда, песочница, горазда. Ты-то чего приперся? Как зовут?

– Егором. Так ты – леший?!

– Он самый.

– Отрыв башки! Я, это… Пришел дракона мочить. В смысле, убивать.

Стоеросыч скептически глянул на меч:

– Вот этим ножиком зарубишь?

– Другого нету, – вздохнул Егор-Емеля.

– Ладно, подсоблю я тебе, милок.

– Дай, я тебе руку пожму, – горячо проговорил Егор и принялся трясти ветку, очень напоминающую человеческую кисть.

– Ты что?! – Леший вылупил янтарные глаза. – Нельзя нам руку жать.

– Что, примета плохая? – насторожился ефрейтор.

– Хуже! – трагично заявил Стоеросыч. – Дело в том, что у нас, леших, нет рук. Лапы у нас.

Его смех сильно походил на треск, и Емельянов-младший испугался, не разломится ли «старый пень».

– Это хорошо, что ты припожаловал. Змей обуял, это верно. Лес топчет, гнезда разоряет, вон, зверье все перепугалось. Лоси ушли, олени тоже. Они чуют гадину. Кабаны остались. А деревьев пожег, мать моя дубравушка!.. Большой, оглоед, хотя я его не видел.

– Как же так?

– Он – дракон, порождение магии огня и воздуха. Я – дитя стихии лесной, от земли род веду. Мы друг друга не видим. В деле волшебства всегда так. Но следы его приметные я встречал. Близко он, совсем близко. Мается, орет. Голодный, наверное.

– Что же мне делать?

– Да, ты хоть и большим вырос, но змея собою не прокормишь. Слушай внимательно. Во-первых, драконы не переносят человеческого запаха.

– А как же они людей едят?

– Хм… Ну, вот тебе нравится запах живой свиньи? А мясо, небось, за милу душу уплетаешь.

– Ясно.

Леший испустил причудливую трель: нечто среднее между птичьим пением и автоматной очередью. Через минуту на его лапу села серая пичужка с травинкой в клювике. Стоеросыч взял травинку, пташка улетела.

– Вот тебе заповедная бальзам-трава. Мало кто знает, что она отбивает любой запах. Раньше ею ваших мертвецов отмачивали, если нужно было долго тело хранить. Отщипни чуть-чуть, разжуй и проглоти. Остальное сбереги, вдруг пригодится.

Егор так и поступил. Леший продолжил:

– Во-вторых, дракона умертвить сложно. Лучше его прогнать. Некоторые змеи не выносят грубости матерной, другие обижаются на обзывания. В большинстве своем драконы к словам равнодушны, пока не заденешь какое-нибудь больное место. Еще их можно заболтать, то есть наплести с три короба. Дракон соловеет, засыпает, и делай с ним, что хошь.

«Е-мое! – запаниковал ефрейтор. – Тут Ваня развернулся бы. С его языком дракон не только бы заснул, но и сдох бы! А я-то…»

– А можно его как-нибудь без слов ухайдакать? – не выдержал Егор.

– Меч-кладенец помог бы, только где ж его взять… Девственницей приманить? Жалко душу невинную, я имею в виду драконью… Шучу! Вот что, Егор. Ежель в словесах не шустр, то рази проклятого промеж глаз. Там у него слабое место.

– А если у него три головы?

– Тогда вилы надо было брать, – рассмеялся Стоеросыч.

Его юморок стал напрягать дембеля.

– Что-нибудь еще подскажешь полезное? – раздраженно спросил парень.

– Дай-ка подумать. Мой руки перед едой.

Ефрейтор зарычал. Леший замахал ветвями:

– Ну, не злись, милок. Я же предупреждал: лесной народ потешиться любит. А над кем еще посмеешься, как не над вами – людями? Это тебе еще повезло. Самая любимая шуточка у нас – игра в потеряшки. Заведем, запутаем, человечишко шел в Тянитолкаев, а вышел к Задолью.

– Не вижу ничего потешного, – хмуро проговорил Егор.

– Извиняй, милок, природу смешного в два счета не объяснишь. Я тебя лучше направлю прямо на змия. Мне вот сорока подсказывает, надо тебе вон на ту елочку идти и далее прямо. Если что, слушай сорочий крик, так и выведет. Ну, считай, славу ты уже снискал. Песни про тебя напишут при любом раскладе. Удачи.

Пожелание утонуло в утробном рыке дракона. Потом раздалось шипение.

Настала тишина. Даже птицы смолкли. И ветер. Так продолжалось несколько мгновений, затем лес ожил.

Емельянов-младший поблагодарил Стоеросыча и двинулся дальше. Впереди то и дело мелькала черно-белая сорока. На небе неестественно быстро сгущались сизые тучи, только Егору было не до них:

– Славу снискал, песни напишут… Тут бы выжить, еханный бабай!

Первыня вернулся из леса и явился с докладом к Станиславу. Долговязый боялин нетерпеливо вскочил навстречу дружиннику:

– Ну, что?

– Отвел. Он потопал к дракону. Теперь ждем. Дозорные с леса и дороги глаз не сводят.

– Это все?

– Да. То есть нет! Егор сказал, что он совсем не немчуриец.

Драндулецкий отступил на шаг. Растерянно развел руками:

– А кто же он?

– Он из Рассеи, – рубанул Первыня.

– Откуда?!

– Из Рассеи.

– Ты пил? – Боялин стал с подозрением принюхиваться.

– Ни капли, – торжественно изрек дружинник, и фонарь под его глазом чуть ли не засветился. – Перед смертью мужчина врать не станет. Егор так сказал, что я поверил. В жизни всякое приключается. Правда богов такова. Знать, пришло время, когда древние взялись за наше спасение. А ты их в темницу да змею на расправу.

– Эвон как ты заговорил, Первыня, – удивленно произнес Драндулецкий. – Пора тебе в волхвы идти. Видать, крепок удар оказался, не одним синяком ты отделался. Все, иди, иди, отдыхай. Отвара успокоительного выпей.

Боялин Станислав опоздал с отварами. Еще по дороге потрясенный дружинник стал рассказывать на каждом углу, что двое странно одетых чужаков вовсе не иноземные послы или злочинители, а герои древней Рассеи, ниспосланные богами. Народ подхватил новость, погнал по всему Тянитолкаеву. В канун войны да с драконом, разоряющим округу, приход спасителей был как нельзя кстати. Люди поверили, зашумели. Они пока не знали, где точно остановились чудесные герои и как их приветили, а то Драндулецкому пришлось бы туго.

Станислав крепко задумался: «Вдруг бестолочь прав и братья не немчурийцы? Тогда, с одной стороны, не случится скандала с кайзером. С другой стороны, кто эти люди? Неужто возможен приход предков на нашу грешную землю? Чур меня, чур!»

Он помучился, крутя рыжий вихор, и отправился в подвал. За боялиным тихо покатился колобок.

Иван изводился, сидя в каморке. С тех пор, как его покинул головорез с мечом, прошло больше половины дня. В голове крутились черные мысли. Старшой старался их изгнать, отвлечься, но раз за разом возвращались дурные предчувствия. В основном, вспоминалось, что Егор ужасающе невезуч. Узник обратился к школьным годам. Впервые близнецы влюбились в третьем классе. И оба – в Олю Зоренко. Она предпочла Ивана. А сколько раз младший срезался на соревнованиях, даже не дойдя до ринга? А неудачи в учебе? В классе было правило: «Никогда не прогуливай с Емелей!» Потому что всегда влетало. Притягивал он несчастья.

– Пусть тебе подфартит, брат, – шептал, словно заклинание, Старшой.

Наконец он решил отвлечься, декламируя стихи. Начал с классики: «Сижу за решеткой в темнице сырой…», но школьные программные вспоминались плохо, и в ход пошли более приземленные:

«Владимирский централ, ветер северный…» Здесь Иван выяснил, что классика шансона ему тоже неподвластна.

В каморку заявился Драндулецкий. Он заметно нервничал. Его выдавали длинные пальцы, постукивающие по широкому ремню, да сильно косящие глаза.

– Откуда вы взялись? – с порога спросил Станислав.

– Из тех ворот, что и весь народ, – воспользовался фольклором Старшой.

– Не дерзи! – взвизгнул болярин.

– А ты задолбал снотворным нас опаивать. Я на нарушения сна не жаловался, – продолжил издеваться Иван.

Драндулецкий желчно заметил:

– Могу и ядом.

– Брат вернется, он тебя по стенке размажет.

– Его дракон сожрет. А потом и тебя скормим.

– Подавится. – Сержант пожал плечами. – И вообще, че пришел, косой?

– Как ты смеешь, смерд?! – заверещал Станислав.

Он понимал, что его разозлили на ровном месте и он теряет лицо, препираясь с молокососом, но ничего не мог поделать. Боялин выскочил из каморки в коридор, отдышался, зашел обратно.

– Повторяю вопрос. Откуда ты и твой здоровенный брат взялись? Где вы жили?

– Ах, вот ты о чем. Мы жили в Воронеже. – Иван чуть не добавил «на улице Лизюкова», только решил не усложнять.

– Не знаю такой страны.

– Есть многое на свете, Драндулецкий, что и не снилось вашим мудрецам, – все же ввернул цитату Старшой. – Воронеж – это город в России. Понял?

На Святослава упоминание России произвело впечатление. Глаза вообще съехались к переносице, пальцы сжались в кулаки, рот то открывался, то захлопывался. Боялин погрозил Ивану пальцем, потом треснул себя по лбу и ушел. Охранник закрыл дверь.

– Шизофреник идиотический, – поставил диагноз Емельянов.

– Какое трехэтажное ругательство, – раздался голосок из соломы, наваленной возле двери. – Сколько лет живу, а такое впервые слышу.

Солома зашевелилась, и из нее показался колобок.

– Опа! А тебя когда посадили? – изумился Иван.

– Я сам. Вкатился, пока боялин вокруг тебя прыгал. Совсем сбрендил, бедняга… Душегуб проклятый.

– Любишь ты его, как я погляжу.

– А за что его любить? Я ведь у него пленник.

Колобок подкатился поближе к Старшому, запыхтел, бока его зашевелились, и вскоре из них будто бы вылупились ручки и ножки. Каравай встал и поводил трехпалыми ручонками, делая легкую зарядку.

– Ну ты даешь! – сказал старший сержант Емельянов.

– У меня много талантов, – не без хвастовства промолвил колобок.

– Тогда какого хрена ты делаешь в этой дыре? Давно бы укатился туда, где ценят талантливых, а не играют ими в боулинг.

– Тут ты меня грамотно поддел, – невесело хмыкнул каравай-трансформер. – Слишком долго объяснять, как я докатился до жизни такой.

– А я, если ты не заметил, никуда не тороплюсь, – усмехнулся дембель. – И еще. Меня Иваном зовут. А тебя?

Колобок так и сел. Его глазки заблестели, по румяной щечке потекла слезинка.

– Ты не представляешь, когда я слышал этот вопрос в последний раз! – Каравай шмыгнул носиком. – Мое имя Хлебороб. «Роб» – сокращение от слова «робот».

Старшой аж присвистнул.

– Я вижу, это слово тебе знакомо, – тихо промолвил колобок. – Неужели ты знавал прославленных супругов Сусекских-Скреби?

– Н-нет.

– Тогда я поведаю тебе свое жизнеописание с самых азов. Жили-были старик со старухой по фамилии Сусекские-Скреби. Великие многознатцы-алхимики. Детей им боги не дали, и тогда они положили себе создать искусственного ребеночка. На создание чуда Сусекские-Скреби истратили свои жизни и кучу денег. Сперва они ставили опыты на животных. Муж пересаживал частицы мозга человека собаке. Опыт провалился. Собака вроде бы очеловечилась, но вела себя как свинья. Жена была сильной ведьмой и посвятила годы изучению живых тканей. Она изобрела саморазглаживающиеся рубахи, которые еще и сами ползали в корзину с грязным бельем. Правда, рубахи разладились и уползли. Еще она создала упругий булыжник, отскакивавший сильнее, чем его бросили. Продырявив стены дома и нескольких городских зданий, камень улетел в небо и не вернулся. Но неудачи стали ступеньками к большому открытию. Наконец, супруги-колдуны объединили накопленные знания и вывели несколько законов создания новой жизни. Например, они пришли к тому, что для создания меня нельзя брать животных и мертвых людей, а следует взять за основу совершенно иную ткань. Жена предложила тесто. Было замешано несколько тысяч пробных вариантов. В разные образцы вкладывались различные усиливающие вещества и заклинания. Наконец Сусекские-Скреби получили тесто с нужными свойствами. Оно было запечено в особой колдовской печи. Будущему дитю придали форму шара, ведь идеальнее фигуры нету, согласись.

Иван поддакнул.

– Хлебный шар получился несъедобным, зато способным запасать немыслимое количество знаний. Кроме того, создатели вложили в него способность к самоизменению. Началась долгая и кропотливая работа по начинке знаниями и умениями. Шар стал очень умным и умелым, но не мог воспользоваться накопленным! В нем не было свободной воли, которая придавала бы потребность в использовании накопленного богатства. Другие ведуны смеялись над Сусекскими-Скреби, ведь редкий мудрец отличит шар, начиненный мудростью веков, от простой булки. Прочие чародеи прославлялись, двигая деревянных солдат, поднимая из могилы усопших, заставляя летать игрушечных птиц, только это все было не оживление. Зато супруги узрели в тех глупых опытах подсказку. Каждый случай ворожбы сводился к навязыванию кукле, мертвецу или птице последовательности движений, направленных на достижение какого-то сложного действия. Дед и баба разработали такие цепочки для колобка, создав так называемые задачи. От мелких задач они переходили к крупным, пока в один прекрасный день их детище не выполнило задачи «Видеть», «Слышать», «Говорить» и «Молчать». Кстати, после запуска задачи «Говорить» последняя была достигнута ой как не скоро. Сусекские-Скреби чуть не сошли с ума, слушая непрерывную болтовню колобка. А ты, кстати, не устал?

– Нет, что ты, – вежливо ответил Старшой.

Хлебороб откашлялся и продолжил:

– Крупные задачи состояли из мелких. Шар научился выполнять просьбы. Он был очень умелым, но еще не живым. Однажды супруги принесли домой странное вещество, которое испускало свет и грелось. В этом веществе таились опасные залежи силы, она буквально лучилась во все стороны. И на колобок тоже. Утром дед и баба зашли в комнату для ворожбы, и их встретил недовольный возглас: «Охренели, старые? Вы же меня угробите этой гадостью!» Это были мои первые осмысленные слова. Лучистая сила что-то изменила в хлебных структурах, и появилась пресловутая свободная воля. Я стал осознавать себя и окружающий мир. Итак, я сказал: «Охренели?..» Дед промолвил: «Оно живое!» и умер, а бабка упала в обморок. Увы, по неопытности я решил, что и она не перенесла первооткрывательского восторга, и задал стрекача. Любая жизнь избегает смерти.

– Да ты философ, – хмыкнул Иван.

– Любомудр, любомудр, – согласился колобок. – Или правильно говорить «мудролюб»? Да… С тех пор пронеслось немало лет. Супругов-колдунов забыли. Кто-то утверждал, что меня поскребли по сусекам. Другие полагали, что я прибыл с берегов Противотуманного Альбиноса, из графства Суссекс. Но истина погребена где-то рядом с Сусекскими-Скреби. Жизнь моя полна разочарований и поисков. Если я когда-нибудь решусь написать книгу воспоминаний, то я назову ее «Тот, кто ушел». Я от бабушки ушел, и от дедушки, и от медведя с волком. Даже от лисы, что бы там ни врала детская сказка…

– Ну, и почему не уйдешь от Драндулецкого?

– А здесь начинается самое интересное. Драндулецкий из тех, кто любит пустить пыль в глаза. Все эти его наряды, духи, мебель дорогущая… Он услыхал обо мне. Я у вас, людей, диковинкой считаюсь. Но я же ото всех ухожу. От чуркмен-паши ушел, от магистра ордена латунцев – отца Терминария – ушел, от князя мозговского Юрия Близорукого ушел, от кощея и то убег. Вот боялин Станислав и захотел заполучить то, что остальные не удержали. Нанял он какого-то недоброго чародея, кажется, Перехлюзда. Волшебник составил мощнейшее запирающее заклятие. Вот знаешь упырей? Они без приглашения в дом не могут зайти. Проклятый чародей вывернул это заклятие наизнанку и составил формулу, действующую на меня. Я услышал, что в Тянитолкаеве меня с удовольствием примет в гости некий боялин. «Почему бы и нет?» – спросил я себя. Путешествовать-то страсть как люблю. Прикатился. Драндулецкий встретил, оказал почести, покормил, киселем попоил. Вот в киселе зелье запирающее и было.

– Блин, повторяется наш кисельный отравитель, – вставил Старшой.

– Именно! Я нагостился, решил дальше податься. Качусь в двери – и словно в стену врезаюсь. Пробую выскочить в окно – то же самое. Вот уже третий год у подлого боялина живу.

Иван почесал затылок:

– Ну, ты же умник. Неужели не смог решить эту проблему?

– Само заклинание я разобрал, но оно остроумно защищено от разрушения. Жертва не разобьет. А волшебники к Станиславу не ходят. – Колобок вздохнул. – Единственный доступный способ – вынудить Драндулецкого отпустить меня добровольно. Но боялин не торопится говорить заветные слова. Смеется, мол, кого буду гостям показывать, если такую диковину отпущу?

– Да, попал ты, дружище, – посочувствовал дембель. – Похоже, настоящая лиса не в сказке, а тут. Большой хитрован этот Драндулецкий.

– Вам с братом хуже пришлось. Он к дракону, ты в темнице… А ребята вы неплохие. По-человечески ко мне отнеслись. Брат у тебя добрый, хоть и хмурый. Я потому и решил вам помочь, жаль, опоздал. Но тебя освобожу, может, успеешь на подмогу Егору-то.

– Как же ты меня освободишь? – усмехнулся Старшой.

Хлебец с ручками и ножками мало походил на избавителя от оков. Тем не менее колобок широко открыл ротик, запустил туда ручку и стал вытягивать из утробы что-то железное. Процедура вскоре завершилась, и Иван увидел грубо сработанный ключ.

– Отмыкай браслеты, – хлюпающим голосом сказал каравай, передавая ключ дембелю.

Старший сержант Емельянов видал когда-то фильмы про узников, которым передавали записки и ножовки, запеченные в буханки хлеба, но он не мог даже представить, что когда-нибудь попадет на место заключенного революционера, получившего столь экстравагантную помощь.

А ключик отлично подошел. Наверное, он был универсальным, прямо как железнодорожная «выдра». Иван мысленно восславил все типовые изделия, а потом в считанные секунды освободился.

– Ну, ты молодец, – протянул Старшой. – Дед и баба тоже молодцы. Классного Хлебороба испекли.

Колобок заулыбался:

– Я еще не на такое способен. В огне не горю, в воде не тону. Если разорвут в клочья – собираюсь обратно. Плющат – возвращаю себе форму. Я идеален!

Ивану пришлось оторвать каравая от сладостного процесса самолюбования.

– А как мы отсюда выйдем?

– Открывай дверь, и все.

– Она же заперта.

– С чего ты взял?

– Но охранник всякий раз лязгает засовом… – пробормотал дембель и осторожно толкнул дверь. Она подалась.

Хлебороб хихикнул:

– Это не охранник лязгает, а крюк. Его не накидывают на скобу. Зачем запирать, если сидельцы прикованы?

Емельянов-старший выглянул в коридор. Пусто.

– Куда теперь?

Колобок по-деловому оттеснил парня и вышел из каморки.

– Держись меня, Иван. Я тут каждую щель знаю.

– Подкоп делал? – прошептал сержант.

– Да, – признался каравай. – Но тоже уперся в невидимую стену. Проклятый чародей!

– Кстати, пока вспомнил, – спохватился Иван. – Откуда взялось слово «робот»?

– Ах, это… У стариков Сусекских-Скреби был сосед. Этот сосед безбожно окал. Бывалоча, заглянет, поцокает языком и скажет: «Ну, роботайте, роботайте». Вот они и назвали меня роботом. В шутку.

 

Глава седьмая В коей появляется дракон, а многие местные остаются с носом

Егор Емельянов, бесстрашный богатырь, абсолютно ничего не знал о драконах. И уж тем более не ведал о конкретном тянитолкаевском. Никто не предупредил героя о том, что у змея всего один глаз. Некому было рассказать о хромоногости и насморке ящера. Истинные размеры гиганта для отважного ефрейтора также оставались загадкой. Дембель ориентировался на старый советский фильм об Илье Муромце. Тамошний Горыныч отчего-то внушал доверие.

Емельянов-младший брел по лесу и прилагал адские волевые усилия, заставляя себя двигаться за сорокой, а не в обратном направлении. Дракон рыкнул еще пару раз, причем, казалось, совсем близко. Доблестный рыцарь старался не замечать тремора в поджилках.

Сорока довела Егора до опушки, поросшей густым и немаленьким, выше человеческого роста, кустарником, и уселась на ветку березы. Парень подошел ближе, увидел возле птицы-гида черного ворона.

– Бредешь на поле брани? – раскатисто поинтересовался ворон.

– О, снова ты, – хмыкнул дембель. – Или это не ты?

– Нет, представь, не я, – ядовито сказала птица. – Дракон рядом. Дерзай, мы будем за тебя переживать.

Ворон и сорока вспорхнули и скрылись за кустами.

– Ты добычи не дождешься. Черный ворон, я не твой, – нервно пропел Егор.

Сверкнула молния, и жахнул оглушительный удар грома. Тут же закапал дождь. Темно-сизое небо предвещало неслабую грозу.

– Помирать, так посуху, – решил ефрейтор Емеля и двинулся сквозь кусты.

Он предполагал, что выйдет на границу леса и поля, но очутился на большом лугу, изрытом огромными глубокими следами. Впереди, шагах в ста, несла темные воды река. Витязь поглядел по сторонам. Справа валялись поваленные драконом деревья – зеленые ели, переломанные, словно спички. Значит, змей был здесь совсем недавно.

За широкой просекой, протоптанной ящером, располагалась гора. Не особо высокая, продолговатая, кое-где покрытая пожухлой травой, а так – голый камень. В сторону реки словно глядела пустой глазницей пещера.

Егор оценил дождик. Да, почти ливень. Лучше переждать в пещере.

Последние несколько метров ефрейтор бежал, потому что вновь бабахнул гром и полило, как из ведра.

Под сводами было тепло. Из глубины шел почти горячий воздух. Затем тяга изменила направление, и Емельянова-младшего обдало прохладным влажным ветром. Парень отступил вглубь. Осмотрелся. Потолок был высоким, ширины прохода хватило бы на двухполосное шоссе.

– Надеюсь, дракон не сидит внутри, – пробормотал Егор, вглядываясь во тьму лаза.

Оттуда снова повеяло теплом. Ефрейтор почуял запах сероводорода.

– Черт, не хватало еще взорваться или угореть, – обеспокоился парень.

В этот момент в недрах пещеры родился леденящий душу стон, и пришла волна обжигающего воздуха. Пол дрогнул и стал подниматься.

Егора посетила бешеная догадка:

– Вулкан!

Дембель припустил к выходу. Выход закрывался! Более того, с потолка свисали сталактиты, из пола лезли сталагмиты, все качалось, грозя полной катастрофой.

«Зубы!!!» – дошло до ефрейтора. Он рыбкой вылетел из пещеры, перекувыркнулся на грязном грунте и развернулся к горе.

Да, это была не гора. Каменная поверхность и трава с кустиками будто бы растворились, и перед ефрейтором постепенно проступили черты гигантского ящера, лежащего на животе.

Рот-пещера приоткрылась, обнажая зубы-сталактиты. На Егора уставился огромный глаз землистого оттенка. Второй был затянут грязно-зеленой пленкой. Парень прикинул размеры головы. Чуть больше терема боялина Драндулецкого. То есть с трехэтажный дом.

Ливень сменился редким дождиком. Дембель замер, широко расставив ноги. По мокрой от грязи спине бегали мурашки.

– Чу, человеческим духом не пахнет, – с нутряным присвистом сказал дракон. – А должно было бы.

– Я не человек! – брякнул Емельянов-младший.

– А кто же ты?

– Да я сущий демон! – выдал Егор, вспомнив одобрительную присказку одного из тренеров-боксеров.

– Ну-ка, посмотрим, – произнес змей и резко выпустил в ефрейтора пламя из ноздрей.

Точнее, из ноздри. Парня спас драконий насморк. Факел из правого дыхательного отверстия пролетел мимо, а из левого вытек лишь сизый дымок.

Богатырь взялся за рукоять меча, намереваясь при следующем залпе огня бежать влево и к рылу, чтобы разить супостата промеж глаз. Сам ящер, к счастью Егора, осечки не заметил.

– Ох, и правда демон, – сказал змей, увидев невредимого Емельянова. – И чего тебе надобно?

– Вот, послали тебя убить.

Дракон сразу скис. Если демона не сожжешь, то, считай, проиграл.

А ефрейтор подумал: «Все, капец. Что-то я чересчур борзо предъявы кинул».

– Знаешь, мне мнится, мы могли бы столковаться, – осторожно промычал ящер. Теперь он старался не провоцировать противника.

Егор растерялся: «Уж не усыпляет ли бдительность?»

– Ну, давай обсудим, – промолвил он.

– Я только намедни думал, что изрядно тут загостился. Пора мне. Согласен?

– Согласен.

– Ну, так расходимся?

– Что, вот так вот сразу? – сказал Егор, поражаясь легкости решения. – Давай. А все-таки классный ты фокус провернул, горой прикинувшись.

– О, тут нет ни малейшей моей заслуги, – признался змей. – Умение слиться с окружающей местностью, вот как мы это называем.

Если бы Емельянов-младший учился лучше, он вспомнил бы о мимикрии, но ему пришлось довольствоваться армейским понятием «маскировка».

Ящер еще не закончил:

– Много веков человеки истребляли нас, а мы охотились на них. Выживали самые умелые. В конце концов, осталась ветвь нашего рода, представители которой научились изменять внешность.

– Естественный отбор, – блеснул эрудицией ефрейтор.

– Не очень-то и естественный, – буркнул дракон. – Когда тебя убивает сумасшедший человечишко в латах и с мечом, в этом мало естественности, знаешь ли.

– Это точно. И сколько же вас таких осталось?

– Прости, военная тайна.

– Ну и ладно. Вы же себя сами выдаете, когда начинаете все подряд жрать. Еще бы, такую тушу прокормить!

– Тут-то особой беды нет, – улыбнулся змей, и Егора при виде страшных зубов прошиб холодный пот. – Наша природа такова, что нам не требуется много пищи. Коровки в неделю бывает вполне достаточно.

– То-то на тебя вся округа жалуется.

– Увы, я болен. Нарушение пищевого равновесия. Ем и ем. А все от хамбургеров.

– От чего?!

– От хамбургеров – бюргеров из Хамбурга. Век тому назад в поисках пищи я забрел на земли Немчурии. В славном граде Хамбурге проживают откормленные человеки. И я к ним пристрастился.

Люблю, знаешь ли, с сальцем. И ловились хорошо. Толстые, неповоротливые. – Ящер мечтательно вздохнул, аккуратно выпустив в сторону очередной факел. – Однако что-то в них такое было вредное. Вызвали привыкание к постоянному поеданию. Я жрал и жрал, жрал и жрал… Это стало опасным. Дракона не трогают, пока он незаметен. Если же он начинает приносить большой ущерб, на него охотятся. Я покинул окрестности Хамбурга и стал медленно блуждать по разным странам. И вот я здесь. Но я уже ухожу, честно!

– И куда?

– На восход. Пощиплю стада кочевников, а может, задержусь в глухих лесах. Как получится.

– Пусть у тебя получится сюда не возвращаться, – пожелал Егор. – А еще, если не трудно, поори погромче для порядка и выжги тут пару рощиц. Иначе мне не поверят, что я тебя прогнал.

Ящер понимающе усмехнулся:

– Да, людишки не привыкли слушать голос разума. Им все подавай свидетельства великих битв. Договорились, демон. Богатой тебе охоты.

Дракон величественно развернулся и побрел прочь из Тянитолкаевского княжества. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается: один только разворот занял около пятнадцати минут.

Егор дал волю эмоциям. Колени затряслись, лоб покрылся испариной. Ефрейтор сел под обломок елового ствола и стал тупо пялиться на удаляющуюся тушу змея. Ящер постепенно изменял внешность, вновь придавая себе черты горы. Потом он громогласно возопил и выпустил вверх исполинский фонтан огня.

И крик, и огонь с черными клубами дыма были замечены охранниками на крепостных стенах Тянитолкаева. Дракон орал долго, успешно имитируя агонию и вопли раненого зверя.

Емельянов-младший мысленно присудил ящеру приз «Оскар» за лучшую драматическую роль и рассмеялся:

– Это просто отрыв башки! Мне в кои-то веки везет!!!

От соседнего обломка ствола, торчащего в небо, отщепился крупный кусок древесины и упал точнехонько на голову дембеля. Мол, не обольщайся.

Егор растер шишку, встал и отправился обратно в город.

Колобок оказался идеальным проводником. Не в том смысле, что проводил электрический ток без малейшего сопротивления, конечно. Просто магический сын Сусекских-Скреби знал каждый угол боялского дома.

Пройдя по длинным запутанным коридорам подземелья, Иван очутился в просторной, но явно заброшенной комнате. Здесь было темно, лишь из щелей между досками оконных ставен пробивались полоски света.

– Открывай ставни, – велел колобок.

Старший сержант незамедлительно исполнил распоряжение: отпер ржавый засов и распахнул окно. В вечернем воздухе плавали пыль и несвежие запахи. Внизу открывался вид на задний дворик – маленькую вонючую свалку, ограниченную стеной терема и старым деревянным забором. Сюда боялская прислуга сваливала различные отходы, выливала помои и таскала поломанную утварь. Барахла накопилось почти до самого подоконника. Свесь ноги – и уже стоишь на мусоре.

– Вот ты и на свободе, – вздохнул искусственный интеллект по имени Хлебороб. – А я буду дальше торчать при чертовом Станиславе. От него не уйдешь.

– Не уйдешь, так унесем, – заявил Старшой, сгреб колобка в охапку и перелез из комнаты на мусорную кучу.

Каравай испуганно заверещал, ожидая удара о невидимый барьер, но не встретил никакого сопротивления. Запирающее заклятье не подействовало.

– Как же это?.. – растерянно пробубнил колобок в подмышку Ивана.

Парень был занят, ведь пройти по куче старого хлама – это не по Монмартру с барышней прошвырнуться. Едва не провалившись, он достиг забора.

– По колено, – хмыкнул Емельянов-старший.

За забором был глухой проулок, поросший бурьяном. Сейчас трава высохла, и Иван заметил тропинку. Смело наступив на верхний край ограды, он оттолкнулся и совершил беспрецедентный прыжок а-ля Джеки Чан. Дембель и не думал, что ему удастся доскочить до тропки, но получилось.

«Вообще-то, логично, – подумал старший сержант. – Я сразу заметил, что тут все как-то легче делается».

– Нет, не понимаю, – глухо пробубнил колобок.

Иван рассмеялся:

– Эй, не щекочись!

Он опустил каравая наземь. Тот поводил осоловелыми глазками и произнес:

– Ты, вероятно, великий чародей. Заклятия будто и не было!

– Ага, великий маг и волшебник, блин, – сказал парень. – Ты ж уйти не мог. Укатиться. А я тебя просто вынес.

– Но откуда ты знал, что запирающую ворожбу можно обмануть таким простым способом?

– Да не знал я ни фига, – признался Старшой. – Я, честно говоря, вообще забыл про твою историю с заклятиями.

Колобок громко хлопнул губами, закрывая ротик. Глазки выпучились, грозя выстрелить в сержанта дуплетом.

– Как ты мог?! – прошипел хлебобулочный гомункул. – А если бы я погиб, расплющившись о незримую стену? Я к нему со всей душой, а он меня чуть…

– Ты сам хвастался, что тебя не убить. Вот и брось ломать комедию. Куда дальше-то?

– Хм… – Колобок поскреб трехпалой ручкой за несуществующим ухом. – Ты кого-нибудь в этом городе знаешь?

– Ну, боялина Люлякина-Бабского.

– Отпадает. С боялином поведешься – беды не оберешься. Хватит нам одного Драндулецкого. Еще?

– Ну, гадалку Скипидарью знаю.

– Тогда к ней! – с энтузиазмом сказал каравай.

Дембель и Хлебороб уставились друг на друга.

– Чего зыришь? – спросил Иван.

– Жду, когда пойдем.

– Веди.

– Ха, это ты веди. Я же в четырех стенах сидел, города не знаю, – заявил колобок.

Старший Емельянов с трудом подавил желание сыграть в футбол. Принялся массировать виски:

– Так. Надо срочно рвать когти из переулка. Как бы найти дом Скипидарьи?

– А ты не знаешь, где она живет? – захлопал глазками живой каравай.

– Представь себе, нет, – прорычал Иван и зашагал подальше от двора боялина Драндулецкого. – Я вообще не местный. Ориентируюсь плохо. Вот черт его знает, где тут у вас север.

– Север? – Колобок засеменил рядом.

– Блин, ну где холодно постоянно, лед и все такое прочее. И держись ближе к забору.

Парень решил, что его спутник не такой уж умный, каким себя расписал. Вот и сторон света не знает…

– Ешкин кот! – воскликнул каравай. – Ты про полночь говоришь! У нас есть восход, полдень, закат и полночь. И я чувствую, что мы движемся к закату. А гадалка где живет?

– Да хрен ее, блин, разберет, – злобно сказал Иван и улыбнулся невольно получившейся рифме.

Они вышли на широкую улицу, направились к княжескому терему, обходя огромные лужи. Несмотря на любовь тянитолкайцев к мостовым, деревянные покрытия ломались, а каменные размывались, и дорогу постепенно захватывала осенняя грязь. Еще путникам не повезло с улицей: на ней не жило ни одного боялина, потому и не обиходили.

У самого терема старший сержант свернул к выходу из города, стараясь припомнить хоть какие-то ориентиры. Сумерки этому не способствовали.

Когда до городских ворот оставалось несколько десятков шагов, Иван услышал приглушенный рык и шипение. Глянув в проулок, дембель узрел Горыныча – гадалкину трехголовую зверюшку. Болонкообразный ящер слегка светился янтарным светом, отчего становилось особенно жутко.

– Вот это да, – протянул колобок. – Карликовый дракон!

Горыныч проворно засеменил к беглецам и остановился, вертя головами. Будто примерялся, в кого вцепиться – в человека или хлебного гения.

– Чего это он? – опасливо спросил каравай.

– Голодный, наверно, – предположил Иван, на всякий случай готовясь отскочить.

– Сытый он, соколик, – раздался голос бабки Скипидарьи. Она появилась из того же закутка, что и ящер. – Еле успела, вперед пришлось посылать зверушку-то.

Гадалка отдышалась и продолжила:

– Фух, притомилась топать. Года на мне, ребятки. Круглый-то очень интересный, как я погляжу. Ты, Ванюша свет Василич, не волнувайся, братец твой победителем вышел. И здоровым, успокойся. Я весточку от Стоеросыча получила. Стоеросыч – это лешак местный. Вот к нему и пойдешь. Там и встретисся с Егорием. Беда с вами, молодыми. Я вам чего велела, когда расставались? Незамедлительно на поиски выдвигаться. А вы? Боялскими харчами влекомые задержалися! И каково последствие? Так что дуй-ка ты, соколик, в лес.

– Ну-ну, а чтобы не заблудился, ты мне сейчас клубочек дашь, – сыронизировал Емельянов.

– На кой тебе клубочек, коли у тебя такой провожатый? – Бабка указала на каравая. – Он не собьется.

– Как же это я не собьюсь, если пойду туда, не знаю куда? – встрял колобок.

– Ты же волшебный, так?

Каравай кивнул. Получилось смешно. Иван даже испугался, что хлебные ножки подломятся. А старушка наклонилась к живому хлебцу и коснулась его макушки сухонькой ладошкой. Колобка дергануло, будто разряд тока проскочил.

– Никогда так больше не делай, кошелка старая! – заорало дитя Сусекских-Скреби. – Ты же меня убить могла! Чуть не изжарила!

– Не спечешься, – отрезала Скипидарья. – Зато – оп! – и путь ведаешь. Быстрая загрузка называется. Не теряйте времени, идите отсель. Удачи, соколик.

Иван попрощался с бабкой и зашагал за колобком.

– Круглый дурак я, что с тобой связался, – пробурчал тот. – Сидел бы сейчас у Драндулецкого, как сыр в масле катался.

– Ага, по дорожке для боулинга, – с деланным сочувствием кивнул Старшой. – Слушай, а почему ты вообще со мной пошел? Я-то думал, ты на гадалку накинешься за то, что она за тебя решила, куда тебе идти. Мне казалось, ты при первой возможности продолжишь по свету скитаться.

– Так и сделаю, не сомневайся. Просто любопытно: как вы дальше горе мыкать станете.

Хотя колобок усиленно делал вид, что не врет, Иван ему не поверил. Скорее всего, каравай испытывал чувство благодарности. Вот и славно. Одним союзником больше. Парню понравился бойкий хлебец. Единственное, вызывало тревогу абсолютное спокойствие за собственный рассудок. Еще несколько дней назад Старшой и представить не смел, что будет симпатизировать колобку, которого мысленно называл Хлебороботом. Разве это не клиника?

Каравай уверенно шпарил по ночной дороге, потом нырнул в лес. Минуло еще полтора часа.

– Ты знаешь, куда ведешь? – спросил дембель, когда начался бурелом.

– А то! Старуха вложила в меня весь путь, запомненный птицей.

– Какой птицей?

– Которая принесла Скипидарье весть о твоем брате. Не волнуйся, скоро придем.

Еще через тридцать минут колобок и старший сержант стояли возле огромной заброшенной берлоги. Перед входом полыхал костер, а внутри сидел Егор. Стоеросыча, находившегося рядом с Емельяновым-младшим, Иван принял за пень с корнями.

– Братан! – обрадовался Старшой.

– Ваня! – Егор вскочил, и близнецы крепко обнялись.

– А меня, стало быть, приветствовать не нужно, – проскрипел лешак.

Тут Иван и разглядел Стоеросыча. Сначала увидел гневные янтарные глаза на колоде, затем все остальное – сучок вместо носа, трещину-рот, парик из травы. Леший опасливо поджимал руки-ветви и корни-ноги, топчась подальше от костра.

– Здравствуйте, – растерянно сказал Емельянов-старший.

– Это Стоеросыч, – представил Егор. – Мировой мужик, даром что деревянный.

В голову Ивана пришла неуместная мысль, что Буратино, возможно, юный итальянский леший, а не просто бревно.

Покончив с формальностями, братья расспросили друг друга о приключениях истекшего дня. Леший и колобок молча слушали, изредка переглядываясь.

– Теперь поспите, я посторожу, – сказал Стоеросыч, когда близнецы выговорились.

Возражений не последовало. Вскоре Егор да Иван сопели у костра, а леший да колобок завели неспешную беседу. Вероятно, кому-то любопытно знать, о чем могли болтать деревяшка и хлебец, но особо интересных тем они, поверьте, не поднимали.

Насквозь потный Заруба по прозвищу Лютозар сидел дома, на жестком коврике, купленном у тыпонских купцов. Самый страшный преступник Тянитолкаева совершал ежедневное воинское правило. Шесть свечей освещали глухую комнатенку. Перед Зарубой лежал меч, вложенный в ножны.

Всякий витязь должен тренировать тело и закалять дух, ибо на то оно и ратное дело, чтобы быть готовым к борьбе. Дружинника кормят, поят, одевают, а он обязан в страшный час защитить тех, на чьем иждивении находится. Богатырь укрепляет мышцы и волю, дабы стать лучшим из лучших. Ночному лиходею тоже требуются занятия.

Всякий знает, что правило надлежит совершать утром, посвящая свои упражнения батюшке-солнцу яроокому. Не таков был Заруба. Его стихией была тьма, потому и тренировки он устраивал на закате.

Сейчас он уже закончил метаться по комнате, молниеносно суча руками и ногами. Глаза разбойника были прикрыты, а губы повторяли снова и снова формулу, помогавшую войти в особое состояние сознания. Ворожба помогала восстановить силы и настроиться на серьезное дело.

– Снова. Замерло. Все. До. Рассвета… Дверь. Не. Скрипнет… Не. Вспыхнет. Огонь… Снова замерло все… – читал и читал Заруба, качая стриженой головой.

Так продолжалось полчаса, затем преступник поднял веки, глубоко вздохнул и нанес удар кулаком в сторону свечи, горевшей у противоположной стены. Алый язычок погас с негромким щелчком. За стеной взвизгнули:

– Уй-е, больно-то как!

– Говорили же, не сиди на этой скамье, когда занимаются, – пробурчал Лютозар, впрочем, в его голосе сквозило удовлетворение. «Приветствие огня» удалось идеально, тело и дух были в гармонии.

Разбойник взял в руки меч, поклонился ему, встал и вышел вон. Мельком взглянув на красивую девку, растирающую низ спины, проследовал к большой кадке. Разделся и помылся. Теперь можно было идти на дело.

Облачась в черный наряд с капюшоном, Заруба устроил меч за спиной, потом открыл заслонку печи, пошурудил где-то в дымоходе и извлек оружие, известное в нашем мире как ната-кама.

Ната-кама похожа на уменьшенную раза в три косу. Этакая режущая тюкалка на черной палке. Разбойник заправил ее за пояс и покинул дом.

Пробраться под темным покровом к терему Драндулецкого не составило труда. Лютозар проник во двор сзади, из глухого переулка. Прокравшись по хрупкой мусорной куче, он залез в открытое окно и очутился в боялском доме.

Заруба двигался медленно, стараясь не зашуметь. Постепенно тренированные глаза различили смутные очертания стен, а тонкий слух уловил звуки из глубины коридоров. События развивались, как в прочитанной заранее мантре: все замерло, не скрипнула дверь, не вспыхнул огонь.

Спустя несколько минут лазутчик стоял у распахнутой двери темницы. Все органы чувств говорили ему, что узилище пустует. Что-то было не так. Заруба на несколько мгновений потерял концентрацию, размышляя, не подставил ли его Люлякин-Бабский.

Тут-то и выбежали из-за поворота охранники. В руках факелы, морды перепуганные и возбужденные, один вопил:

– Не вели казнить, батюшка болярин, как есть сбег! Вот изволь убедиться!

В считанные секунды узкий коридор вместил шестерых бугаев. Сзади маячил худой и долговязый Драндулецкий в высокой куньей шапке.

Передние опричнички узрели Зарубу и растерялись. Задние поднаперли, и Лютозару пришлось отскочить в глубь коридора. Сзади послышались какие-то шорохи. Очевидно, стража проверила задний двор и наткнулась на открытое окно.

Разбойник принял милосердное решение. Он выхватил ната-кама и принялся работать с незадачливыми охранниками.

Станислав Драндулецкий не терпел насилия и боялся смерти. Сейчас он впал в ступор, наблюдая, как невысокая фигурка в балахоне разит здоровенных дружинников и те валятся от одного-двух ударов, как подкошенные. Свет факелов метал кровавые всполохи, бой протекал почти бесшумно, и боялин понимал умом, что супостат двигается неправдоподобно быстро, и это навевало ледяной ужас.

В руке черного ангела мщения мелькала маленькая коса.

«Вот и ты, костлявая, – обреченно подумал Драндулецкий. – Но почему такая издевательски мизерная коса? Хотя размер не главное, я понимаю…»

Тем временем странная и нелепая Смерть поразила всех шестерых стражников.

Фигура в черном подскочила к боялину.

– Не забирай меня, незваная гостья! – взмолился тот, отчаянно борясь с приступом косоглазия.

– Тьфу, дурак напыщенный, – прошептала Смерть, ноги Станислава подкосились, а сознание накрыла великая тьма.

Заруба не собирался никого умерщвлять. Он умел бить так, чтобы противник терял сознание. А слабак Драндулецкий рухнул в обморок безо всякой помощи.

На пути из подземелий терема Лютозар отоварил еще трех бугаев, а затем растворился на улицах Тянитолкаева, будто его и не было.

Получившие по шеям стражники уже утром потащили по городу слухи о визите то ли смерти, то ли демона. А Заруба пил дома зелено вино и корил себя за мягкость. Доныне он не оставлял никаких свидетелей его тайных прогулок, кроме заказчиков. Но и те не видели его в настоящем деле.

Спасало одно: народ не слишком верит проштрафившейся охране и ее россказням о нечистой силе.

Станислав Драндулецкий, обнаруживший, что костлявая гостья с маленькой косой не забрала его, вдоволь погонял по двору стражу. Когда доложили о пропаже колобка, боялин сначала не поверил, а потом велел перерыть дом. Живого каравая нигде не было. Озадаченный Станислав удалился к сундуку, в котором держал самые важные документы. Там, почти на самом дне, обнаружилась бумага. В ней чародей Перехлюзд оставил наставления заказчику ворожбы: «На коего упадет мое страшное заклятие, тот не ходок из жилья, где произнесут главное запирающее слово. Не уйти ни ногами, ни руками, ни кувырком. Ни выпрыгнуть, ни вырыться, ни воспарить. Не покинуть заветного места ни живым, ни мертвым. Ни самому уйти, ни вынесенным быть. Да будет так».

 

Глава первая В коей близнецы выбирают нелегкий путь, а читатель узнает о новом княжестве

Ни в одном кинофильме никогда не показывают того, что случается после хеппи-энда. Мы видим лишь отважного победителя-героя в кровище и грязище. На руках у него – спасенные дети, животные и даже женщины. Герой выходит из дыма и огня, вокруг царят разрушения. Множество бездыханных тел раскидано по периметру. Это второстепенные злодеи. Где-то внутри заброшенного завода, который только что голыми руками или с применением всех видов оружия разрушил герой, покоится почивший лютой смертью Главный Злодей. Добро торжествует.

А что же дальше, после победы? Многочисленные иски о материальном и моральном ущербе, о потере кормильцев, о превышении пределов допустимой обороны и даже серийных убийствах, иногда в сговоре с второстепенным весельчаком-героем. В особо суровых фильмах этот весельчак имел счастье испустить дух на руках главного героя, которому и предстоят изнурительное следствие да долгие тяжбы.

Братья Емельяновы покинули Тянитолкаев героями. Егор прославился как драконоборец. Иван ловко улизнул от боялина Драндулецкого, похитив то, что нельзя было вынести из терема. Обоих народ считал витязями из славного прошлого, пришедшими для возрождения раздробленной, разворованной и полузабытой Рассеи.

Пришельцы оставили после себя неспокойную политическую обстановочку. Боялин Люлякин-Бабский корил себя за то, что упустил ценных гостей, и не забывал заваливать Драндулецкого обвинениями. Дескать, негоже спасителей Эрэфии в казематах держать. Хитрый глава партии слонов быстро придумал свою версию, по которой выходило, что витязи сами сбежали от Люлякина-Бабского, ибо тот плохо их приветил, а он, Драндулецкий, напротив, так обаял Егория и Ивана своим гостеприимством, что один из них поспешил на бой с драконом. А Станислав якобы даже не хотел пускать. Затем скромные богатыри тихо ушли вершить новые подвиги.

Вождь партии ослов целое думское заседание угробил на критику версии Драндулецкого. В конце Станислав поднялся и устало промолвил:

– Эх, Полкан. Надо насмерть сражаться с ослом в себе. Вот приедет князь, он нас рассудит.

Пока грызлись подлые политики, в народе царило всеобщее ликование. Дракон ушел, на земле объявились настоящие герои. Жизнь налаживалась. Только бабка Скипидарья качала седой головой и бормотала:

– То ли еще будет, ой-ой-ой…

На следующий вечер боялин Станислав снова и снова перечитывал бумагу Перехлюзда. Особенно долго взгляд Драндулецкого останавливался на маленькой приписке, оставленной чародеем: «Захочешь поговорить – просто сожги эту бумажку». Боялин страшно не любил проигрывать, а с пришельцами просчитался по всем статьям. Такое не оставляют. Драндулецкий не был злопамятным, он мстил сразу. Вот почему он решился и поднес депешу мага к трепыхавшемуся пламени масляного светильника. Заискрило, заполыхало зеленым. Бумажка сгорела мгновенно, и Станислав услышал отчетливый шепот:

– Жди…

Оставалось внять краткой инструкции. Боялин просидел всю ночь, прикладываясь к кубку с медовухой и проваливаясь в короткий тревожный сон. Ни утром, ни днем чародей не появился, зато на закате к измотавшемуся Драндулецкому прибежал слуга и сказал, что на двор пришел странный человек в черном и требует боялина.

– Веди скорей! – прохрипел Станислав.

Минутой позже перед ним предстал ведун – пятидесятилетний брюнет с проседью в волосах. Длинная борода была разобрана на две пряди. Темные глаза смотрели зло и настороженно, прямой нос придавал чародею сходство с птицей. Драндулецкий отметил, что колдун нисколько не изменился со дня их встречи.

– Чем могу помочь, боялин?

– Допреже всего, знай: твое неразрушимое запирающее заклятие сломали. Ты обещал, что колобок не уйдет. Колобок ушел. Значит, нужно его вернуть.

Перехлюзд кивнул:

– Да, я давал слово. Поведай, как все было.

Пока Станислав рассказывал о мнимых немчурийцах и исчезнувшем каравае, настроение колдуна поднималось, будто на дрожжах. Теперь он не ругал себя за опрометчивое обещание боялину, ведь маг сразу узнал двоих парней в странной одежде. Людишки, посмевшие сорвать величайшую ворожбу, которую творил Перехлюзд в заветную ночь, должны были понести адскую кару. Личная месть сейчас обрела дополнительный мотив: чародей гордился заклинанием, наложенным на колобка. Что ж, проклятые богатыри посрамили колдуна и здесь. А завершение речи Драндулецкого и вовсе порадовало бородача.

– Хотя возвращение колобка является частью нашей старой сделки, ведун, я готов тебе отдельно заплатить за возмездие над похитителями.

Зазвенело золотишко, заблестели черные глаза Перехлюзда.

В тот вечер раскошелился не только боялин Станислав. Полкан Люлякин-Бабский принимал у себя Зарубу Лютозара. Преступник имел к Полкану серьезные претензии.

– Нужного человека в темнице не оказалось. А хозяин и шестеро стражников почему-то ждали. Есть мысль, что иногда заклятые враги объединяются, чтобы сжить со свету кого-то третьего. Например, двое государственных мужей могут затеять расправу над тем, кто всего лишь своим присутствием ставит под сомнение могущество власти.

Полный Люлякин-Бабский обильно потел и прятал глаза. «Вдруг не поверит? – задавал он себе вопрос. – Самое страшное, что я не вру, но он не верит! Лишь бы не убил…» Одновременно изворотливый боялский ум колдовал над новой комбинацией.

– Меньше всего я готов на сделку с Драндулецким. – Полкан приложил влажную ладонь к груди. – И уж ни в коем случае не стал бы участвовать в столь изощренном заговоре против тебя сам. На это есть достаточно людей. Но я готов оплатить издержки, и даже больше. Я беспокоюсь за своих гостей. Зная Станислава, я почти вижу, как он посылает убийц вслед нашим добродушным богатырям!

Заруба поднял руку:

– Драндулецкий никого не нанимал.

Люлякин-Бабский отметил откровенность Лютозара: тот прямым текстом признал, что следит и руководит преступностью Тянитолкаева.

– Опасаясь огласки, мой враг вполне мог прибегнуть к услугам… умельцев со стороны, – привел довод Люлякин-Бабский.

– Возможно. Предложения?

– Охраняй наших гостей! Герои чисты сердцем и не смотрят за спиной. – Боялин потряс огромной мошной с деньгами и мысленно добавил: «А когда они вернутся к нам, я буду первым их другом».

«Хочет отослать, значит, – усмехнулся Заруба. – Ну, плата внушительная, а я давненько не высовывал носа из Тянитолкаева. Почему бы и нет?»

– Принимается, – объявил решение Лютозар.

Сияющий Полкан передал деньги. Еще бы, одним выстрелом двух зайцев подстрелил.

Получалось, что за близнецами послали злобного колдуна да отъявленного злодея. Наверное, колобок сказал бы: «Уйдешь от бабки с дедом, а впереди волк. Сбежишь от волка – медведь». И вряд ли ловкач-разбойник имел преимущество перед чародеем. Скорей наоборот. Вот тебе и тянитолкаевский хеппи-энд.

Так что лучший хеппи-энд всех времен и народов – это тот, где «жили они долго и счастливо и умерли в один день», а Егору и Ивану Емельяновым пока что светили перспективы менее радужные.

* * *

Все дороги мира приблизительно одинаковы. Колеи, трава, лес да поля по бокам. Топай, катись, время считай. Любо идти по дороге веселому, грустно плестись горемыке сопливому.

Иван был первостатейным оптимистом, зато брат его Егор отличался изрядным пессимизмом. Может быть, потому-то и везло одному, да не фартило второму.

Тянитолкаев давно остался позади, утреннее расставание с лешаком Стоеросычем и вовсе забылось, погодка радовала не осенней теплотой, а ефрейтор Емеля гонял невеселые думки:

– Все же как-то нечестно вышло. Я вроде и не дрался с драконом, а получилось, что победил.

– Хочешь, вернемся, и ты начистишь ему рыло, – съязвил колобок.

Иван хмыкнул. Дерзкий каравай был прав: нечего жаловаться, если в кои-то веки удача улыбнулась.

– Не грузись, братан, – сказал Старшой. – Схватка на языках всегда труднее, чем кулачная. Давай-ка лучше червячка заморим. Зря, что ли, Скипидарья сунула мне узелок с едой?

Сделали привал у ручья, пожевали рассыпчатого сыра, запили прозрачной водицей. Чиста была местная вода и сладка, не чета водопроводной отраве из нашего мира.

Сытость поднимает настроение. И спустя несколько минут Егор уже шагал чуть ли не быстрее Ивана и напевал старую песенку:

– Миллион, миллион, миллион алых роз…

– Итого три миллиона, – подвел черту Старшой.

– Я вот что думаю… – начал Емельянов-младший.

– Ты мне это брось! – притворно сострожился Иван. – Не твое это дело – думать!

– Ну тебя на фиг, братка. Я реально говорю. Колдовство, мертвечина, драконы. Вон, колобок тот же. Странно ведь. Все это как-то не вмещается в голову!

– Немудрено. Ты головенку-то свою в зеркале видел? – отмочил каравай.

– А пендаля? – надулся ефрейтор.

Старшой почесал нос, маскируя улыбку. Вроде, нельзя над братом потешаться, да колобок метко его поддел.

– Я думаю, тебе, Егор, незачем всей этой мистикой страдать. Я вот бросил уже. Как нас учили коммунистические материалисты? Объективная реальность дана нам через субъективные ощущения. Ну, такова объективная местная реальность. Теперь главное не свинтиться с катушек.

Младшему Емельянову, парню упертому, не нравилось, когда его отговаривали думать и вообще намекали на отсутствие таланта к этому виду деятельности. Егор начинал заводиться и, ясное дело, выставлял себя еще большим кретином. Вот и сейчас он полез в бутылку и изрек:

– Я не хочу с тобой полимеризировать, но ты не прав.

– Полимеризировать?! – Иван расхохотался. – Полемизировать, братан, полемизировать. Ладно, не обижайся. Давай просто принимать все как есть.

Здоровяк-ефрейтор принялся дуться, а Старшой разговорился с Хлебороботом.

– Мы с вами движемся в сторону полуночи, – тоном заправского экскурсовода вещал колобок. – Рано или поздно мы попадем в Легендоград. Именно там последние три века находится знаменитый Бояндекс Вещий. В древней летописи он так и упоминается:

Бояндекс Вещий,

аще кому хотяше песнь творити,

то растекашется мысью по древу,

серым волком по земли,

шизым орлом под облакы.

– Шизым? Сумасшедшим, что ли? – потребовал уточнений Иван.

– Сам ты сумасшедший, – ответил каравай. – Сизым, значит. Белкой по дереву, волком по земле, орлом в облаках. Это летописец для красоты навернул.

– Да понятно, что для красоты. Дальше что?

– Про загадочный и угрюмый Легендоград я вам после поведаю, про Бояндекса тоже. Нынче важно дорогу выбрать. Из Тянитолкаева в Легендоград пролегают два пути. Прямоезжий и окружной. Всегда так бывает, мои развеселые богатыри. Прямоезжий заброшен и глух, а кружная дорога обжита и благоустроена. Что ни деревенька, то трактир. Купцы да странники по ней ходят, хотя она на целый день длиннее. Трое суток идти. А коли напрямки, то в два дня уложимся.

Колобок замолчал, явно поджидая, когда ему зададут вопрос, дескать, почему забыт короткий путь. Но Егор не собирался вступать в беседу, а лукавый Иван решил взять каравая на слабо. И Хлеборобот не выдержал:

– Вам что, не любопытно, отчего народ в обход ездит, а не напрямки?

Старшой нарочито зевнул послаще, не сбавляя шага, и ответил:

– Неужели там может быть что-нибудь интересное?

– Еще бы! – воскликнул колобок, перескакивая через ямку. – Там Соловей-разбойник сидит.

– Так разве его Илья Муромец не зашиб? – спросил Иван.

– О! Вспомнил, – усмехнулся хлебец. – Давнишние дела. С тех пор несколько Соловьев было. Они же размножаются. Я, когда в Тянитолкаев катился, окружную выбрал.

– Ну и мы умничать не будем, – сказал Старшой.

– Точно, – нарушил обет молчания Егор. – Пойдем по короткой. Избавим землю от врага.

– На подвиги потянуло? – прищурился Иван.

– Типа того. Я, братка, такую в себе силу чую, вот сейчас бы взял вон тот дуб да и вырвал с корнем.

Недалеко от дороги действительно стоял дубок: сильный, довольно молодой, ствол шириной в обхват.

– Валяй, – хмыкнул Старшой. – Рви.

– Да ладно, это ж я в переносном смысле, – сдал назад ефрейтор Емеля.

– Тогда не тренькай, – сухо сказал Иван.

Егор засопел, свернул с дороги и направился к дубу.

– А у него пупок не развяжется? – спросил колобок.

– Не знаю, – пробурчал старший сержант. – Но ума точно не прибавится.

Меж тем здоровяк-ефрейтор скинул парадный китель, присел, обнял ствол и стал пыжиться.

– Бросай, братишка! Грыжу заработаешь.

Лицо Егора сделалось пунцовым, тело покрылось потом и красными пятнами, но он и не думал сдаваться.

– Это надолго, – обреченно произнес Иван, садясь на корточки.

Минуту ничего не происходило. Потом ефрейтор отпустил захват, отлетел, отдуваясь, в сторону. Его гневный взгляд пронзал несчастное дерево насквозь. Могучая грудь вздымалась, словно кузнечные мехи.

– Да раздери тебя на ветошь! – взревел вдруг Егор, подскочил к дубу и нанес ему убийственный удар правым кулаком.

Еще во время замаха Старшой и колобок зажмурились, чтобы не видеть, как сломается рука упрямца, они ожидали услышать хруст дробящихся пальцев, но вместо этого раздался древесный треск.

Открыв глаза, Иван с Хлебороботом узрели заваливающееся дерево и исполина-дембеля, изумленно таращившегося на свой кулак.

Емельянов-старший сглотнул сухим горлом, потом промолвил:

– Ну, хорошо. Идем по короткому пути.

Где разум? Где логика?

Шли молча. Вскоре показалась развилка. Сразу было ясно, что вправо уходил проторенный, свежий путь, а левое ответвление еле угадывалось: старые колеи поросли травой, впереди виднелись темные заросли. Братья не сговариваясь свернули налево.

Колобка пришлось взять на руки, потому что он не мог продраться сквозь сухостой. Иван тащил каравая перед собой. Тот вобрал в себя ручки-ножки и снова стал идеальным сфероидом.

– А что соловей? Свистит? – спросил Старшой.

– Наверное, – откликнулся колобок. – Я сам не слышал. Туда же никто не ходит.

– Тогда я вообще ничего не понимаю. Если все знают, что он сидит на этой дороге, и не суются, то чего он там делает?

– Слушай, тебе не все равно? Природа Соловьев-разбойников до конца не изучена. Мы знаем, что он Соловей, следовательно, поет или свистит, а раз уж он разбойник, то разумно предположить, что он разбойничает.

– Ну и демагог же ты, – усмехнулся Иван.

– Кто я?

– Пустобрех.

– Оскорбить норовишь? – взвизгнул колобок.

– Тихо вы, – шикнул Егор. – Не шумите.

Оставшиеся полдня братья почти крались по пустынной дороге, но так никого и не встретили. Ночевать решили чуть в стороне. Облюбовали небольшой холмик с останками какой-то избы. Тут и дрова, и место просматриваемое, хотя в темноте вряд ли что-нибудь разглядишь.

Неподалеку было озерцо, так что близнецы смогли помыться. Продрогли, конечно, зато отогрелись у заранее разведенного костра. Еды почти не осталось, потому почти не снедали. Емельянов-младший стал кидать голодные взгляды в сторону колобка.

– Да несъедобный я! – рассердился каравай. – Жрать хотите, тогда лучше дрыхните. Мне спать не обязательно, я постерегу.

Так и поступили.

Егор вырубился мгновенно, даже стал тихонько похрапывать. А Иван немного поворочался, размышляя о прошедшем дне. Получается, зря крались. Да и маловероятно, что Соловей обнаружился бы прямо сразу. Это только в сказках все быстро происходит. Реальному человеку еще и потопать нужно.

Утро выдалось прохладным. На траве белела замерзшая роса. Спасибо большому костру – возле него было комфортно. И теплые плащи, подаренные Полканом, не помешали.

На остов избы сел ворон.

– Приветствую, добры молодцы! Все в делах ратных подвизаетесь?

– Угу, – хмуро ответил Старшой. Выбираться из-под плаща и куда-то идти категорически не хотелось.

– Примерно, похвально, прекрасно, – захвалила братьев-воронежцев птица. – О ваших деяниях сложат легенды.

– Лишь бы со счастливым концом, – тихо пожелал Иван.

– Ну, я полетел. Успехов!

Ворон исчез в лесных зарослях.

– Ишь, любопытный какой, – проговорил Егор. – Делать ему, что ли, нечего?

– Какая разница? – Старшой встал, ежась от холода. – Вперед, братан, труба зовет. Эй, колобок!

– А? Что? – Из-под куста выкатился перепуганный каравай.

– Ты это чего, дрых?! – воскликнул Иван.

– Нет-нет, задумался слегка, – заверил колобок и тут же смачно зевнул.

– Ни фига себе, – промолвил ефрейтор Емеля, разминая могучие руки. – Подползай, значит, вражина, и режь? Зачем врал?

– Не возводи напраслины, витязь, – сказал Хлеборобот. – Закемарил чуть-чуть после рассвета, и что теперь?

– А то, что самое верное время для нападения – это раннее утро, – веско проговорил Старшой. – Тут и охрана, как мы выяснили, спит, и у остальных сон крепкий. Следующую ночь разделим. Караулить станем по очереди.

– Если Соловья победим, – уточнил язва-колобок.

Вскоре путешественники столкнулись с первыми признаками присутствия Соловья-разбойника: лес резко закончился, и началось открытое поле. Точнее, даже не поле, а площадка с давно поваленными деревьями. Стволы лежали кронами от центра открытого пространства. Елки на границе леса стояли криво, будто бы облокотившись о зеленую стену.

В центре площадки рос кривой раскидистый ясень.

– Совсем изуродовали деревце, – прокомментировал колобок.

На ясене восседал сам Соловей. Он был неестественно крупным азиатом. Непропорционально большая голова с круглым, заплывшим жиром лицом торчала над деревом, словно воздушный шар. Иван прикинул размеры и решил, что рост разбойника должен составить не менее двух метров с половиной, а диаметр головы мог вполне оказаться сантиметров этак под семьдесят.

Соловей спал. Глаза его были закрыты, мясистый нос втягивал воздух, а затем исторгал его в мир. Храп при этом стоял оглушительный. Ноги были свернуты калачиком, руки упирались в колени, сутулые плечи почти не двигались, зато голый живот раздувался как огромный барабан. Очевидно, разбойника не стесняло сидячее положение, иначе он не стал бы отдыхать на макушке ясеня. Еще лихой уродец был не из мерзляков: красные грязные штаны да старая жилетка – вот и весь гардероб. Зато руки и тело поросли густыми волосами. Короче, красавчик.

– Возьмем его дрыхнущим, – прошептал Старшой.

Очевидно, Соловей был чутким, потому что узкие глаза тут же распахнулись, а храп оборвался, словно кто-то резко выключил запись.

– Кто такой, стоять-бояться! – крикнул разбойник.

Хотя он не прилагал усилий, голос звучал на редкость громко и противно.

– Фактор внезапности потерян, – констатировал Иван. – Пробуем переговоры. Здравствуй, Соловей! Пройти можно?

– Какой пройти? Зачем пройти? Я свищу, багатур умирай.

– А смысл? Давай по-мирному.

– Глупая багатур, подобру-поздорову не уходи, если моя пришел.

Старшой развел руками:

– По-моему, мы попали.

Соловей-разбойник раскрыл рот и вздохнул. Рот у него был размером с футбольный мяч, потому воздуха вкачалось немало. Сузив губы, уродец резко дунул. В дембелей ударил мощный порыв ветра. А как надулись щеки бандита!

– В стороны! – крикнул Егор.

– Я отвлеку, ты доберись! – ответил Иван.

Ефрейтор кивнул и метнулся вправо, перескакивая через поваленные стволы и путаясь в сухих еловых лапах. Старшой, превозмогая давление ветра, побрел навстречу разбойнику. Сейчас Соловей выдыхал медленно, со свистом. Воздушные массы перли сплошным потоком, поднимая пыль и мелкий мусор. Здесь не обошлось без магии, потому что сквознячок, выдуваемый разбойником, разгонялся до ураганной скорости.

– Не свисти, падла, денег не будет, – процедил сквозь зубы старший сержант, прижимая колобка к груди.

Хлебец зажмурился и вцепился ротиком в кунью окантовку Иванова плаща.

Тем временем запас воздуха иссяк, и Соловей совершил второй мощный вдох. Старшой перебежал поближе к дереву. Теперь до разбойника оставалось метров тридцать. Скосив взгляд, Иван засек Егора, двигавшегося по широкой дуге.

Соловей тоже не хлопал глазами, и следующая атака адресовалась ефрейтору. Краем смерча цепляло и Старшого, но он упорно брел к ясеню, крича что-то обидное и нецензурное. Разбойник был из обидчивых. Он повернул красное от напряжения лицо к Ивану. Выпученные глаза так и норовили выпрыгнуть из орбит. Парня отбросило навзничь, он перекатился через голову и приник к земле.

Егор воспользовался моментом и со всех ног понесся к «огневой точке».

Соловей вновь истратил весь воздушный запас. Старшой вскочил, увидал раскрывшуюся для вздоха пасть разбойника, и тут неожиданно для самого себя Иван подбросил колобка и по-вратарски пробил правой в сторону противника. Если бы этот удар делался на глазах специалистов, то парня мгновенно зачислили бы в английский футбольный чемпионат, потому что это была мощная и сверхточная атака.

Колобок, словно пушечное ядро, устремился к разбойнику и угодил точнехонько в рот, наглухо его заткнув. От неожиданности Соловей потерял равновесие и навернулся с ясеня. Брякнувшись с высоты четырех метров, басурманин приложился спиной; кроме звука падения раздался громкий хлопок. Каравай взмыл в небо, подобно пробке, выбитой газами шампанского. Иван проследил за траекторией Хлеборобота, сделал шагов пять и ловко его поймал.

В этот момент Егор уже подскочил к бухнувшемуся разбойнику и без церемоний обрушил на его висок кулачище. Соловей и не думал подниматься, потеряв сознание при падении.

Колобок как-то особенно зарычал, быстро отпочковал от тельца ручки и вырвался из объятий Старшого.

– Отлезь, гад! – сдавленно промолвил каравай и откатился подальше.

– Ну, ты чего? – растерялся Иван. – Ты же цел остался, помог сильно…

– Тебя бы пнули, как ты меня, а я бы посмотрел, – пробурчал Хлеборобот.

– Блин… Ну, извини. Я же не со зла.

– Пошел ты! – Колобок покатился прочь, всхлипывая и помогая себе трехпалыми конечностями.

Емельянов-старший подошел к брату, склонившемуся над поверженным бугаем. Егор задумчиво теребил рукоять так и не обнаженного меча.

Из груди Соловья-разбойника торчал окровавленный кончик толстой ветки.

– Ты что, братишка, убил его, что ли?! – прошептал сержант.

Егор хмуро покачал головой:

– Нет, это ты его заделал.

– Я?!

– Ну, он так вот и упал на сук, – развел руками ефрейтор.

– Не повезло, – промямлил Иван.

– Во-во, – вздохнул Егор, думая о своем. – А так хотелось настоящий подвиг совершить!

Негоже оставлять врага не погребенным. Близнецы отыскали яму, перетащили дохлого Соловья, завалили камнями, присыпали землей. Чем не могила?

«Еханный бабай, я убийца, – размышлял Старшой. – Но, во-первых, он сам начал. Во-вторых, сам упал. В-третьих, либо он, либо мы. Лучше уж он».

– Покойся с миром, – сказал Иван, и братья зашагали дальше.

Каравай дулся и катился чуть поодаль, демонстративно игнорируя попытки Емельяновых помириться.

Вечером колобок устал корчить из себя обиженного и присоединился к близнецам.

– Завтра, я так думаю, мы протопаем весь день, а вечером будем в столице Легендоградского княжества, – промолвил каравай. – Я обещал рассказать вам об этом замечательном городе. Если вы поклянетесь, что никогда не будете больше меня пинать, то я сдержу свое обещание.

– Ну, я же извинился! – протянул Иван. – Я же понимаю, больно…

– Да ни пса мне не больно! – повысил голосок Хлеборобот. – Не чувствую я боли. Просто это… унизительно.

– А полетел высоко, – не смолчал Егор.

Старшой тюкнул его по ноге.

– Послушай, колобок. Ты мне очень помог тогда, в тереме Драндулецкого. И сегодня без тебя мы бы вряд ли справились. Фактически ты и заборол Соловья-то! Спасибо тебе. И прости еще раз. Я больше так не буду.

– И я, – поспешно добавил ефрейтор.

– Почему же я вам не верю? – спросил каравай. – Ладно, слушайте…

Жил старик со своею старухой у самого синего моря. Старик ловил рыбу, старуха пряла пряжу, в общем, тишь да гладь на многие версты вокруг. Сзади кисли болота и заросшие камышом озера. Впереди игралась волнами Раздолбалтика – море, получившее свое название за свою бескрайность, сиречь раздольность, а также за бесшабашность мореходов.

В один прекрасный день на берег пришел великий князь, поморщился, глядя на лачугу стариков, и сказал сопровождавшим его боярам и дружине:

– Здесь будет город заложен!

При этом пучеглазый князь пронзил волевым взором туманную даль, и расступились над Раздолбалтикой тучи, а на землю упали предвещающие удачу солнечные лучи.

Князь покрутил ус, потряс головой и широким шагом обошел лачугу. Запнувшись о лопнувшее деревянное корыто, великий вождь своего народа сказал слова, которые по понятным причинам в летописи не попали. Затем он простер длань над песчаным брегом и произнес:

– Нет, братия! Вот здесь будет город заложен!

– Почто именно тут, княже? – Старик упал на колени.

– Э… – Вершитель судеб явно растерялся, но быстро выкрутился: – А назло надменному соседу!

С того памятного дня погнали к указанному месту народ из всего княжества. Мужики тащили по болотам гранитные плиты, древесину и прочий стройматериал. Вскоре стало ясно, что приморский климат быстро разрушает бревенчатые здания, потому остановились на камне.

В считанные годы на месте болотистой пустоши вырос крепостной красавец. Речушки оделись в гранитные набережные, появились красивейшие мосты, дороги были замощены крепким булыжником. Князь велел строить дома не хуже, чем на Закате. Ему очень хотелось сделать свое княжество частью цивилизованной Закатии.

Не сдавались лишь старик со своею старухой. Они заломили за землю под своей лачугой такие непомерные деньги, что в конце концов сообразительные застройщики подпустили упрямым хозяевам красного петуха, и они остались с тем самым корытом, о которое исторически запнулся великий князь.

Так родился Легендоград.

О тысячах угробленных мужиков предпочитали не вспоминать, потому что важен результат, а не цена, тем более победителей не судят.

Все было сделано по немчурийскому и холландскому манеру. Улицы проектировались с немчурийской точностью, а от холланцев легендоградцы восприняли любовь к цветам и веселой траве. Веселую траву высаживали по периметру крепостных стен. Когда неприятель приходил осаждать город, он поджигал поля, норовя выкурить жителей, а те только смеялись.

Еще от Холландии некоторые легендоградские мужики восприняли обычай ходить ряженными в баб. Некоторым нравилось, другие их поколачивали.

Шли века, и Легендоград стал подлинным мостом между закатным миром и рассейскими княжествами. Кто-то находил в существовании этого города исключительную пользу, дескать, сие есть окно в Закатию. Другие полагали, что больно много плохого через это окно сквозит. За рубежом Легендоград тоже воспринимали неоднозначно.

Менялись времена и князья, и в суровый час упадка пришли темные силы во главе с самим Кощеем. В хладные осенние воды Раздолбалтики вошел наводящий ужас Летучий Холландец. С его борта грянул пушечный выстрел, возвещавший начало великого бунта. Город был захвачен за ночь. «Землю – крестьянам, вольеры – обезьянам! – кричали глашатаи. – Даешь княжества без княжеств, государства без государей, хозяйства без хозяев!»

Новую диковинную страну возглавил Кощей. Правда, он процарствовал недолго – неведомые колдуны с ним справились. Его не живое и не мертвое тело заключили в гробницу и поместили в столице Мозговского княжества.

С тех пор прошло немало лет, и нынешний князь был вполне себе самодержец, без всяких странных идей. Конечно, темное прошлое не отпускало славный город, зато жителям было чем гордиться. Например, небывалой по масштабам преступностью. А еще невероятной культурой. Хотя это вовсе не означало, что легендоградские преступники были очень культурны.

Остальное братьям Емельяновым предстояло узнать самим.

 

Глава вторая В коей героям не очень везет, зато кое-кому не везет еще больше

День путешествия по заброшенной, но ныне освобожденной дороге был скучен и не заслуживает подробного описания. Главное, что вечером Иван да Егор топали по улицам Легендограда в поисках постоялого двора. Следом катился, ударяясь о булыжники, колобок.

Были, были гостиные дворы, но слишком уж дорогие. У дембелей денег почти не осталось: заработанные Шарапкой грошики подходили к концу.

Вечерело стремительно. Высокие каменные дома да дворы-колодцы сгущали темноту. Длинные тени ложились на черные мостовые, крысы шарились в мусорных кучах, изредка раздавались кошачьи вопли. Наверное, пасюки ловили зазевавшихся мурок.

– Куда-то мы не туда забрели, братан, – сказал Старшой.

– Вон старушка какая-то, давай у нее спросим дорогу, – предложил Егор.

Впереди действительно ковыляла скрюченная в три погибели бабка. Одежда ее смотрелась сущими лохмотьями, на ногах вместо обуви было намотано тряпье. Старушка еле двигалась, но складывалось впечатление, что она торопится. Шаркали подошвы, звонко стучала клюшка, по пустому проулку разносились сиплые судорожные вдохи-выдохи.

Иван ускорил шаг и легко нагнал бабульку.

– Скажите, пожалуйста… – начал он, но старушка резко обернулась и без предупреждения нанесла парню молниеносный удар клюшкой между ног.

Громко охнув, Старшой согнулся и получил в лоб.

– Держи убивцу!!! – завопила бабка, занося клюку для нового удара.

Егор подскочил к боевой старушке, оттеснил от брата:

– Ты чего, охренела?

– Это убивец! Убивец! – запричитала она.

На крик мгновенно собралась толпа. Люди выскакивали из подворотен, дверей, высовывались из окон. Почти у каждого в руках был кол или нож.

Емельянов-старший валялся на земле и пытался восстановить дыхание, а младший стал оправдываться:

– Ты что несешь? Это мой брат. Никакой он не убийца! Мы вообще не местные.

Толпа обступила их со всех сторон. Принесли огонь. Старуха ткнула в близнецов дрожащим перстом:

– Оба убивцы! В сговоре лиходействуют, окаянные. Какой ты ему брат, вы ж разные, как бык и жеребец!

Люди тревожно бормотали, кто-то был явно возбужден и жаждал крови.

– Казним убийц, братия! – предлагали одни.

– Сначала помучаем, – не соглашались другие.

– Погодите! – рявкнул здоровенный мужик с молотом в руке, очевидно, кузнец. – С чего вы взяли, что они зло умыслили?

Бабка гневно зашамкала губами:

– Как же это понимать? Догнал, пристал и всякое там это… Да вы его обыщите, у него топор должен быть!

Слегка очухавшийся Иван показал пустые руки.

– Нету у нас топоров, – промолвил Егор. – Вот, меч только у меня, а Ваня вовсе без оружия ходит.

В толпе раздались разочарованные возгласы:

– Не он… Пустое… Зря орала, старая… Вспомнила бабка, как девкой была…

Народ засмеялся, стал расходиться. Ефрейтор помог брату встать.

– Люди добрые! – не унялась старуха. – Что же вы это, преступников отпускаете?

Кузнец пожал плечами:

– А кто вы будете, парняги?

– Я Иван, а он Егор, – выдавил Старшой. – Путешествуем. Сегодня вот к вам пришли, и сразу такой горячий прием…

– Ну, вы на нас не серчайте, – улыбнулся мужик. – А ты, мать, иди, куда шла. Ложная тревога.

– Небось выкинули топор под шумок, – пробурчала бабка, но уже и сама поняла, что обозналась. Повернулась, побрела прочь.

– А чего это она, сбрендила? – тихо спросил Егор.

– Сбрендишь тут, – невесело усмехнулся кузнец. – У нас несколько месяцев уже рыщет по ночам страшный убийца. Выслеживает старушек и рубит их топором. Раскалывает голову, как орех. За это его Раскольником прозвали.

– Ни фига себе, маньячок, – подивился Иван. – Бандитский у вас город. Не подскажете, где тут можно переночевать дешево, но неплохо?

– Прямо пройдете, там будет широкая улица. Свернете направо и вскоре окажетесь возле постоялого двора «Большая вилка». Вполне хорошее заведение.

– Спасибо.

– Не за что. Вы вроде парняги хорошие. Только наверняка вами сыск заинтересуется. Этот убивец старушек весь Легендоград на уши поднял. Ну, удачи.

Кузнец закинул молот на плечо и пошел в узкий проулок.

– А где колобок? – подал голос Егор.

– Туточки! – Хитрый каравай выкатился из-под кучи какой-то ветоши.

– Смотри, круглый, как бы тебя крысы не сожрали, – сказал Старшой.

– Я несъедобный, – гордо заявил колобок.

Ефрейтор хмыкнул:

– Крысы жрут все. Вон, у нас на складе армейском даже сапоги грызли…

– Возьмите меня на руки, а? – жалобно попросил умный хлебец.

– Егор, бери ты, – проговорил Иван. – А то мне еще не очень здорово.

– Бабушка боевая. Вмазала круто, даже я позавидовал, – сказал младший.

– Давай, я тебе так же врежу, чтобы не завидно было, – предложил Емельянов-старший. Брат не согласился.

Близнецы четко последовали совету кузнеца и спустя пять минут увидели вывеску: огромную вилку в руке маленького мужичка с рыбьим хвостом.

Под вывеской располагался вход в харчевню. Внутри было уютно и почти чисто. Братья приценились и порадовались тому, что денег хватило на постой и пищу. Причем дня на три минимум.

Еда не отличалась изысканностью, но с устатку показалась вкуснейшей. Ржаные лепешки и молоко.

– Ничего, что мы хлеб едим? – спросил Егор колобка.

– Ешьте, вандалы.

Иван оценил хмурый вид Хлеборобота и поинтересовался:

– Слушай, а ты чем питаешься? Может, тебе купить чего-нибудь?

– Пожалуйста, мозги обезьяны, – выдал колобок.

– Чиво?! – протянул Егор, а Старшой поперхнулся лепешкой.

– Шучу. Мне еды не нужно, я беру живительную силу от батюшки-солнца, от деревьев и зверей… Вот ты меня пока нес, я у тебя тоже чуть-чуть отъел.

– Ах ты, вампир энергетический! – начал заводиться Емельянов-младший. – Я тебя сейчас мечом нашинкую в капусту, блин.

– Брось, братан. Он же не все сожрал. Ты у нас детина здоровенный, на сто таких Хлебороботов хватит, – примирительно сказал Иван.

– Не хочу я, чтобы без спросу… – Егор не договорил, вернулся к трапезе.

Отужинав, близнецы завалились спать в снятой комнатушке. Ефрейтор Емеля взял с колобка клятву, что тот не будет высасывать энергию, пока дембеля почивают. Иван перед сном думал: «Надо же, колобок-то не прост. И скорее всего, круглый паразит рассказал нам далеко не все. Может, его болтовня о магах Сусекских-Скреби – полная чушь. Короче, не ешь меня, колобок, я тебе песенку спою…»

Спозаранку дембеля двинулись на поиски Бояндекса.

И Егору, и Ивану хотелось домой. Они надеялись, что загадочный Бояндекс им поможет. Служили парни два года, мечтали скорее попасть домой, а тут – бах! – и мимо родного Воронежа. Ефрейтор все больше о маме задумывался: скучала, письма посылала, а теперь вот-вот спохватится – не едут сыновья. Старшой тоже вспоминал родных, но гнал грустные мысли, предпочитая жить насущными проблемами. С одной стороны, он скучал, а с другой, служба ведь отрывает от дома, демобилизация дарит свободу. Как не воспользоваться полученной самостоятельностью? В общем, не простые мысли роились в головах близнецов.

Легендоград уже проснулся. По туманным улицам спешили люди. Груженые телеги катились, стуча колесами по булыжникам. Изредка проезжали кареты с синими мигающими лампадами на крышах – властители и вельможи торопились на работу.

– Знаете ли вы, что в этом княжестве вместо боярской думы заседает ценат? – произнес колобок, глядя вслед очередной карете.

– Ты хотел сказать боялской? – переспросил Иван.

– Нет, боярской, – с нажимом повторил круглый лектор. – Это лишь в глупом Тянитолкаеве будто картавые собрались. – А здесь – боярский ценат.

– Сенат?

– Не зли меня! Ценат. По сути, это та же дума, но названная на зарубежный манер. Ну, и обычай сложился при обсуждении отвечать на главное: «Какова цена вопроса?» Любое решение должно быть тщательно выверено и оценено. Потому и ценат.

– В общем, то же яйцо, только вид сбоку, – подытожил Егор.

– Зато здесь кроме цената есть особый собор волхвов, возглавляемый княжьим ставленником. Создатель Легендограда окоротил власть кудесников, а то они сильно влияли на народ. Жрецам, конечно, не по нутру положение, когда над ними назначенный князем сидит. Который уже век пытаются они этот собор извести да отменить, ан не удается. Правда, нынешний владетель легендоградский, князь Велемудр, иногда слабину дает. Старший волхв почти убедил его распустить собор.

– Ты-то откуда знаешь? – удивился осведомленности каравая Иван.

– Так я вчера слушал, что в харчевной зале народ бает. Хочешь главные новости получить – ступай в корчму.

Путники как раз проходили мимо кумирни. Дембеля не сразу поняли, что это капище: мало ли для чего исполинские мраморные колонны стоят полукругом на гранитной площадке. Но в верхней части каждого колосса был высечен хмурый лик какого-нибудь неведомого парням бога.

– Что, ошеломляет? – усмехнулся колобок. – Тут, в Легендограде, все такое – здоровенное и на века.

– Интересно, а сортиры здесь тоже из мрамора? – пробубнил ефрейтор.

Старшой спросил дорогу к Бояндексу у немолодой торговки, расположившейся недалеко от капища. Ее скромный товар – холщовые рубахи неровного серого цвета – не вдохновлял, зато сведения она дала полезные:

– Пойдете на Ценатскую площадь, потом вдоль набережной до высокого такого здания. Там и обретается Бояндекс Вещий.

Вскоре воронежцы и каравай ступили на площадь. В центре нее покоился огромный камень, на котором величественно высился конный памятник. Жеребец, распахнув шесть крыльев, встал на дыбы, всадник простер длань в сторону широкой реки.

Что-то это все Ивану напоминало…

– Скажи, колобок, а у вас есть такой же, но без крыльев? – поинтересовался он.

– Скажешь тоже, – рассмеялся Хлеборобот. – Это же шестикрылый Серафим, волшебный жеребец, явившийся, по легенде, на перепутье.

– И кому же он явился?

– Известно кому – великому князю Путяте, основателю Легендограда. Вот он, на коне. А памятник сей называют Железным Всадником, хотя он из бронзы. Просто бронза дорогая, ее могут спилить на металлолом, а с железом никто связываться не станет. Как говорят в ценате, цена вопроса не та.

– Вот он значит какой, Путята, – проговорил Старшой.

– Разудалый и лихой, – подтвердил колобок. – На том берегу, в крепости, не так давно установили новый памятник. Но ваятель оказался то ли криворук, то ли обижен на кого-то, короче, превратил Путяту в урода с маленькой головенкой и большим задом. Сидит бронзовый князь в кресле, а досужая ребятня ему на колени лазит. По подобию с Железным Всадником этого истукана прозвали Бронзовым Сидельцем. Досталось же герою! Вообще, Путята хотел, чтобы его на немчурийский манер херром Питером величали. Ну, люди у нас простые, они кого угодно херром обложить горазды, да…

– Ну, пойдем уже, – насупился Егор. – Поскорей бы с этим Бояндексом перетереть. Домой хочу.

Прогулявшись по набережной, братья и Хлеборобот очутились возле высокого здания с большими окнами и высоким крыльцом. Взойдя по каменным ступеням к огромной двери, они прочитали надпись, выбитую на мраморной табличке:

БОЯНДЕКС ВЕЩИЙ

Прием челобитчиков:

ежеутренне с рассвета до полудни.

Ниже висела берестяная дощечка с неутешительной информацией: «Посещения временно приостановлены, ибо Бояндекс хвор».

– Твою налево!.. – высказался ефрейтор.

– Гриппует, что ли? – Иван почесал за ухом. – Блин, у нас особый случай. Правильно?

– Да, – согласился Егор и дернул ручку двери.

Заперто.

Увалень пожал плечами и замолотил в дверь кулаком.

Через полминуты лязгнул засов, и на пороге объявился хмурый бородатый дядька в грязном фартуке, прикрывающем одежду. Рукава рубахи были закатаны до локтей. Вид дядьки не предвещал ничего хорошего.

– Чаго стучитя? – нелюбезно осведомился он.

– Надо с Бояндексом поговорить, – твердо сказал Старшой. – Срочно и важно.

– Оне не примають. Хандрять оне. Извольте пожаловать через недельку.

– Но нам очень надо!

– Всем надоть. Токмо оне не в силах речи вестить, подите-ка вы… – мужик глянул на здоровяка-ефрейтора, – подождитя. И через седмицу припожалувайте.

– Он точно примет?

– Всенепременнейше.

Дверь захлопнулась.

– Вот тебе и великий да несчастный многознатец. Так, вроде, Скипидарья его отрекомендовала?.. – пробормотал растерянный Иван.

– Будем ждать, – сказал Егор.

– А и верно, подождем, – весело подхватил колобок. – По Легендограду погуляем. Я ж тут давно не был.

– Угу, – издевательски закивал Старшой. – Только жить почти не на что. И домой хочется – просто вилы!

Он сумел вернуть мысли спутников на рельсы практицизма. Беспечного туризма в ближайшие дни не предвиделось.

Словно подслушав невеселые разговоры дембелей, расплакалась погода. Тучи, бродившие все утро, разродились мелким противным дождиком. Ветер швырял морось в лицо, забрасывал холодные капли за ворот. Путешественники поспешили обратно на постоялый двор.

Там их уже поджидал подтянутый и опрятно одетый незнакомец.

Он сидел у столика в харчевной зале. Когда мокрые и злые дембеля ввалились внутрь, мужчина встал и сделал шаг навстречу. На нем было подобие военной формы, на поверку же оказалось, что незнакомец носил строгие темно-коричневые брюки и сюртук. Туфли, явно иностранные, идеально блестели.

Лицо мужчины несло печать ума. Внимательные глаза цепко и без суеты изучали близнецов и колобка, незнакомец потер тонкий щетинистый подбородок. Темные волосы аккуратиста были аккуратно пострижены, виски отметила седина. При этом чувствовалось, что он далеко не стар, лет тридцати.

– З-здравствуйте, вы-то мне и нужны, – сказал, чуть заикаясь, мужчина. – Н-начальник сыска Радогаст, Федорин сын.

– Той самой Федоры? – пискнул колобок.

– Если вы подразумеваете ведунью, изрядно в алхимии поднаторевшую, то да, – приветливо откликнулся Радогаст. – Но мне важен сейчас иной вопрос. Д-давайте присядем.

Близнецы последовали за Федориным, расположились за столом. В другое время хозяйка подскочила бы, мол, чего изволите, но сейчас осталась за прилавком. «Предупреждена», – отметил Иван. Он отчаянно вспоминал, чего такого они с братом могли натворить. Разве что бандита на прямоезжей дороге ухайдакали. Так это вроде не преступление, а чистый подвиг.

– Если вы из-за Соловья-разбойника, то… – начал Старшой, но Радогаст поднял ладонь, дескать, погоди колоться, пока следствие не спросило.

– Я по поводу вчерашнего происшествия с горожанкой Пелагеей. Она заподозрила в одном из вас убийцу, но, по свидетельствам соседей, обозналась.

– А, ну да. Было такое, – подтвердил Иван.

– П-поведайте подробно.

Старшой рассказал об инциденте с мнительной и пугливой старухой. Егор немного добавил в той части, где Иван валялся на земле и боролся с болью. Колобок подтвердил показания спутников.

– Да-да, все сходится, – тихо пробормотал Федорин. – Я и не надеялся, что это он… А кто вы вообще?

– Странники, – коротко ответил Иван.

– Богатыри, – добавил Егор.

Радогаст прищурился. Старшой догадался: не надо навлекать на себя лишние подозрения.

– Мы пришли издалека, – начал он. – А вчера только-только из Тянитолкаева.

– Ах да, вы упоминали Соловья…

– Ну, мы его… того, – брякнул Емельянов-младший.

– Чего? – Глаза Федорина заблестели.

– Убили в рамках самообороны, – хмуро признался Иван, мысленно костеря брата самыми последними словами.

– Вы справились с Соловьем-разбойником?!

– Типа да, – широко улыбнулся Егор. – На самом деле его братка зашиб. Я даже не успел ничего сделать.

Старшой живо представил себя в тюрьме, а колобок поморщился, вспоминая свою краткую, но яркую футбольную карьеру.

Радогаст подробно расспросил, как дело было, куда труп дели и не понесли ли потери сами. Близнецы честно раскололись, и обвинить их было бы кощунственным.

– М-молодцы, – похвалил Федорин. – Давно этого самого Соловья приструнить надо было. Коли не врете, то геройский поступок совершили. Лично замолвлю слово перед светлым князем нашим Велемудром.

– Это было бы здорово, – ухватился за обещание сыскаря Иван. – А то мы совсем поистратились, того и гляди, деньги кончатся.

– Прискорбно. Работу бы вам… Я подумаю, что можно сделать. Ну, не смею задерживать. Да и мне, признаться, пора.

Радогаст ушел.

– Нормальный малый, – сказал Егор.

– Ага, просто ангел, – язвительно подтвердил Старшой. – Лишь бы дело какое не пришил.

Колобок скорчил вопросительную рожицу:

– Судя по всему, ты не доверяешь сыскарю?

– Вот именно. Не в наших традициях милиции доверять.

К столу подошла хозяйка, и близнецы заказали скромную трапезу. Завтрак они уже проворонили, а до обеда времени было полно. Однако кушать хотелось.

Простокваша и лепешки братьев вполне устроили.

– А кто такая Федора? – Иван вспомнил реакцию колобка на имя матери Радогаста.

Каравай захлопал глазками:

– А! Федора! Так она же самая великая ведунья современности. Она настолько сильная колдунья, что посуда, в которой Федора ставила алхимические опыты, однажды встала и ушла из дома! Утварь удалось вернуть. С тех пор Федора тщательнее моет посуду и вообще помешалась на чистоте. Вон какой опрятный у нее сын.

Перекусив, ребята завалились в снятой комнате на кроватях и предались ничегонеделанью. Колобок поддержал компанию.

Продремав полдня, старший сержант Емельянов полез в карман и в который уже раз извлек на свет газету «Алименты и Артефакты».

– Давай вслух, – попросил Егор.

Иван не стал жадничать:

ФИНАНСЫ. На вопрос «В чем причина экономического кризиса?» министр финансов ответил, что надо было ставить на черное, а не на красное.

ЛИПЕЦКИЕ ЭКОЛОГИ БЬЮТ ТРЕВОГУ. Тревога – это фамилия пойманного ими браконьера.

НАУКА. Согласно исследованиям ученых, креоблезцидоз аскорблюируется в пятьдесят пять оглобурадизабровин, причем исключительно уфадлеарно. Как вы понимаете, это открытие в корне изменит нашу жизнь.

– Ересь какая-то, – оценил ефрейтор. – До этого смешнее было. Тут совсем бред.

Иван кивнул:

– В целом, да. Но я вот чего заметил. Газетенка-то изменяется. Я читал ту же самую полосу, что и в прошлый раз.

– То есть статьи другие?! – Егор приподнялся на локте.

– Точно.

– Отрыв башки! А что это значит?

– Ну ты, братишка, спросил. Не знаю. Может быть, тут нет никакой системы. А может, газета что-то подсказывает, надо лишь научиться ловить смысл.

– Возьми пару уроков у Скипидарьи, – улыбнулся младший.

– Юморист хренов! – притворно обиделся Старшой.

Он осмотрелся в поисках предмета, которым можно было бы запустить в брата, но кроме колобка было нечем. А Хлеборобота обижать не стоило.

Иван спрятал газету, пересчитал оставшиеся монеты.

– Не густо. Сегодня и завтра протянем, а потом – капец.

– Как бы заработать? – Егор снова лег на спину и уставился в потолок.

– Вы богатыри, – подал голос колобок. – А Легендоград – портовый город. В порту всегда нужны грузчики.

– Иди ты! – Негодование ефрейтора Емели не знало границ.

– Лучше мы говорящим хлебом торговать будем, – зловеще проговорил Старшой. – Ты, круглоголовый, так не прикалывайся. Я в армии не особо напрягался, а на гражданке и подавно не собираюсь.

Егор придал лицу выражение невинности:

– Хотя, ежель припрет, пойдем как миленькие.

Над Легендоградом бушевала гроза. Ливень обрушивался на крыши домов, старые мостовые, землю, многочисленные реки да каналы и другие поверхности, ориентированные к небу.

В сполохах молний город словно замирал для гигантской фотографии, но в этот поздний вечер Легендоград явно не говорил «cheese». Влажный воздух разносил озон и предчувствие трагедии.

В княжеском тереме умирал старик. Над ним высилась фигура, скрытая под огромным черным плащом. Обладатель фигуры – мужчина с извращенными понятиями о мире – зло сверкнул желтыми от ненависти глазами.

– А теперь, исчадье ненавистного Сварога, ты сдохнешь, – скрежещущим фальцетом сказал старику убийца и ушел прочь.

Плащ шуршал, но умирающий не слышал этого зловещего шороха, потому что гремел оглушительный гром.

Да и попробуйте прислушаться к шорохам, когда из вас хлещет кровь, толчками исторгаясь из многочисленных ран, нанесенных холодным оружием, предположительно, ножом.

– Я должен успеть, – хрипло пошептал старик, запуская дрожащую руку в рассеченный живот.

Сыскарь Федорин покинул дембелей, пришел в свое ведомство и тут же послал пару толковых ребят по прямоезжей дороге на Тянитолкаев. Хлопцы должны были выяснить, что там с Соловьем-разбойником.

Весь оставшийся день и половину вечера Радогаст работал над делом старушечьего душегуба. Его труды прервал помощник, принесший ежедневную грамоту с описанием слухов, новостей и настроений в народе Легендограда. Сотрудники сыска скрупулезно вносили в депешу любые мало-мальски значимые разговоры от свежих баек до вестей из соседних княжеств.

Федорин углубился в чтение и с почти физической болью отметил, что проклятый Раскольник запугал горожан до зубовной дроби. Там и сям вспыхивали самосуды, бабки словно с ума спятили и начинали орать по любому поводу: или не так посмотрел, или мозоли на руках, ясное дело, от топора, или поздоровался недостаточно учтиво, или мордой не вышел…

Радогаст схватился за голову: «Если поймаю, я его сам пилой распилю!»

Особое внимание составители грамоты уделили новым слухам из Тянитолкаева. Там совсем недавно объявлялись странно одетые витязи. Один из них победил чудище поганое, а потом они ушли на полночь, то есть к Легендограду. Дальше следовали рассуждения о том, что это посланники из славного рассейского прошлого, только Федорин эту информацию отбросил как досужие сплетни.

Интересная получалась история с Иваном да Егором. Сыскарь мысленно вернулся к разговору с ними. Странные и симпатичные ребята, совсем молодые, но, похоже, знающие, что делают. «Из прошлого? – усмехнулся Радогаст. – Всякое, конечно, возможно. Дракон, Соловей-разбойник… Кто дальше? Или это все побасенки? Если же все правда, то какую неизмеримую пользу могли бы принести эти ребята!»

Он дочитал депешу и вернулся к созерцанию карты. На ней был изображен Легендоград. Там и тут торчали булавки-флажочки с датами. Каждой пометке соответствовало преступление маньяка Раскольника.

– Преступление, преступление… – пересчитывал Федорин. – Когда же воспоследует наказание?

Уже давно стемнело, когда к сыскарю явились посланные разведчики:

– Твое благородие, задание исполнено. Коней загнали, сами устали, но спешим тебе доложить: мертвый Соловей лежит в яме, приваленный камнями и землею.

– Значит, не соврали богатыри. – Радогаст пощелкал мизинцем по верхним зубам. – В-весьма ценные сведения, благодарю за службу.

Вечер выдался пасмурным, темным и дождливым. Не откладывая дело в долгий ящик, Федорин отправился на постоялый двор.

– Доброго вам вечера, друзья мои, – начал Радогаст. – Я д-думал над вашей бедой и нашел вам отличный способ заработать.

– Правда? – обрадовался Егор, а Иван улыбнулся, ожидая продолжения.

– Так вот, я придумал, – победно заявил Федорин. – Возьму вас помощниками. Будем ловить пресловутого Раскольника.

– Как? – спросил Старшой.

– На живца! – расцвел сыскарь. – Я уже несколько вечеров брожу по улицам, облачившись в старушечьи лохмотья. Н-наш убийца пока не клюнул. Если на охоту выйду не я один, то в-вероятность поймать хищника возрастет!

– Здорово! – оценил Егор.

– Сколько? – проявил практичность Иван.

– На оплату этой комнаты и пищу хватит. А поймаем душегуба, получим хорошее вознаграждение. Сам князь учредил.

– Ну, нам особо выбирать не из чего. Правда, колобок? – проговорил Старшой.

Хлеборобот угукнул.

– Увы, круглых старушек не бывает, – скептически заметил Радогаст. – Да и размокнет…

– Не размокну, – огрызнулся колобок, а ефрейтор добавил:

– К тому же он за спиной приглядит, если что.

– Т-тогда по рукам!

Федорин радовался. Он давно мечтал о помощниках. Вообще-то, ему представлялся этакий отставной военный врач, в меру тупой, зато любознательный и чтобы писать умел. Но два дюжих хлопца да каравай-интеллектуал тоже пришлись весьма кстати. На радостях Радогаст поставил новообретенным союзникам медовушки.

Они расположились за столом в харчевне и принялись возбужденно обсуждать планы будущего патрулирования. Однако совсем скоро на постоялый двор забежал мальчонка-посыльный и завопил, завидев Федорина:

– Беда, господин главный сыскарь! Вас требуют, причем срочно!..

 

Глава третья В коей начинается сплошной детектив, а близнецы молниеносно попадают в свет

Княжий терем оказался самым натуральным дворцом – большим и помпезным. Его крылья терялись в темноте. Дождь методично падал, гоняя по улицам потоки воды. Федорин провел через посты дембелей с колобком на руках, их молчаливая процессия проследовала через мощеный двор к парадному.

По бокам высокого крыльца стояли две массивные тумбы, на которых сидела пара каменных львов. Под лапой каждого покоилось по шару. Неведомые скульпторы постарались: статуи хищников были очень натуралистичны. Львы скалили свирепые морды, мол, не влезай во дворец без приглашения…

Глядя на скульптуры, Иван подумал, что каменный шар символизируют колобка, а вся композиция со львом – момент, предшествующий уходу Хлеборобота от царя зверей. «И ото льва ушел», – хмыкнул Старшой.

Троица с колобком поднялась по ступеням.

– Фу, ну и погодка, – пожаловался Егор внутри.

– Н-ничего, бывает и хуже, – ответил сыскарь.

– Наконец-то! – воскликнул появившийся на лестнице лысый невысокий вояка при усах. – Радогаст, случилось невозможное… Кто эти люди?

– Мои с-сотрудники, г-господин воевода. При них можно.

Воевода взялся за ус, отпустил. Иван да Егор рассмотрели дорогой кафтан, золотой пояс, на котором висела дорогая сабля. Крут, ничего не скажешь.

– Хорошо. Велемудр зверски убит!

– Великий князь?! – не поверил ушам сыскарь. – Как? Где?

Воевода махнул вправо:

– В уродском зале.

– Н-ни в коем случае не допускайте к телу княжну Василису, прошу вас!

Федорин бросил плащ на диванчик и зашагал по коридору. Удары каблуков о мраморный пол разносились прихотливым эхом в гулком полумраке, словно щелчки метронома, отмеривающего Вселенной ее последние секунды.

Дембеля и Хлеборобот поспешили за сыскарем. Старшой нагнал его первым.

– Почему «уродский зал»?

– Там выставлены всякие уроды, потому и уродский, – сухо пояснил Радогаст.

Колобок взял на себя труд расширить познания близнецов:

– Великий князь Путята любил собирать животных-ублюдков, и людей тоже. Их превращали в чучела, сушили или помещали в специальные жидкости. Потомки князя так и оставили этих гадких уродов в отдельной комнате.

– Насколько мне известно, князь Велемудр не любил этот зал, – промолвил Федорин. – Тем страннее…

В этот момент они достигли закрытых дверей, возле которых стояла пара стражников. Охранники знали Радогаста в лицо, потому приняли секиры в стороны. Федорин толкнул двери, створки распахнулись, и делегация сыскарей вошла в просторное круглое помещение, освещенное множеством свеч и уставленное по периметру чучелами и столами.

Но не ужасные экспонаты княжеской кунцкамеры поразили Федорина, дембелей да колобка. В центре, на полированном мраморном полу лежал, раскинув руки и ноги, пожилой человек. Кисти были свернуты в кукиши. Живот и грудь представляли собой одну большую рану. Голый князь лежал на спине, «звездой», вписанной в кровавый круг.

Иван и даже Егор припомнили похожую картинку. Что-то в учебнике истории. Кажется, связанное с художником. То ли с Микеланджело, то ли с да Винчи.

Отведя глаза от страшного зрелища, парни стали рассматривать уродцев. В зале красовались двухголовый водяной, медведь с утиным клювом и лебедиными крыльями, какой-то саблезубый хомяк-переросток и куча мелких экспонатов один другого отвратительнее.

– П-пожалуй, у нас три объяснения происшедшего, – проговорил сыскарь Федорин, почесывая тонкий щетинистый подбородок. – Первая – самоубийство ради веры. Да-да, господари мои, не делайте скучных мордочек. По следам совершенно очевидно, что круг усопший нарисовал сам. Ну, до того как стать окончательно усопшим.

– А вторая версия? – спросил Иван.

– Убийство-жертвоприношение, ловко обставленное как самоубийство.

– Это ближе к правде. Вряд ли князь покончил с собой таким… э… экспрессивным способом. А третья?

Радогаст пожал плечами:

– Неосторожное обращение с ножом.

– Вы это серьезно?! – выдохнул Егор.

– Да. Н-начальство всегда требует, чтобы было хотя бы три рабочих объяснения, – пояснил сыскарь. – Кому-то наверху пришло в голову, что это показатель нашего трудолюбия. Давайте к делу. Что вы можете сказать обо всем этом?

– Зря мы сюда пришли, – честно выразил мнение Емельянов-младший.

Иван с внутренним содроганием заставил себя вновь осмотреть зал.

– Знаете, положение тела… Это звезда. Явная пятиконечная звезда, или пентаграмма.

– Вы так думаете? – с оттенком разочарования переспросил Федорин. – Я сразу же отмел это наблюдение. Притом не по единственной причине. Пентаграмма – это же знак Кощея и его армии, совершившей восстание. Но у Кощея давным-давно нет лютых последователей. Что еще? Разумеется, пентакль в своем наидревнейшем значении олицетворяет женское начало. Но тут-то и загвоздка. Звезда-то не пятиконечная!

– То есть?!

– Опустите взгляд чуть ниже ран живота.

Дембеля тут же отыскали шестой луч звезды.

Итак, шестиконечная.

– Стало быть, не пентакль, – проговорил Старшой.

– А что? Шестакль? – подал голос Егор.

– Секстакль, – уточнил Радогаст. – Если по-древнегречневому.

Слово вызывало в мозге Ивана ассоциации с постановками Виктюка. Этакие сексуальные спектакли…

– Почему фиги? – озадачился он. – Намек на Змея Горыныча? Трехглавость… Может быть, князь куда-то указывает?

Емельянов-старший прочертил мысленную линию в направлении большого пальца правой руки, образующего «нос» кукиша, и уперся взглядом в двухголового водяного.

«Ум хорошо, два лучше? Отгадка смерти связана с водой? – мысленно перебирал версии Иван. – Нет, все не то!»

Теперь он проследил за левой рукой Велемудра. Она указывала на чучело саблезубого хомяка.

– Хомяк – символ богатства и запасливости.

– И жадности, – подсказал Федорин.

– Угу. Но нам это ничем не поможет, – изрек дембель с видом опытного криминалиста, хотя где-то на самом краешке его сознания мелькнуло воспоминание о роли жадности в одном очень древнем культе. – Мне, если честно, неясно, почему князь высунул язык.

– Такое бывает. – Сыскарь махнул. – Непроизвольное сокращение мышц.

Старшой посмотрел наверх. Прямо над беднягой висела фреска, точнее, расписан-то был весь потолок, но именно над князем располагалось изображение отвратительного черного человека с хвостом змея.

– А кто это? – спросил Иван.

Радогаст и Егор задрали головы, а колобок слегка качнулся назад.

– Б-боги мои, С-сварог-заступник! – вырвалось из уст Федорина. – Это же Злодий Худич!

Сыскарь застыл, вперившись в картинку и что-то шепча себе под нос.

Егор прокашлялся.

– Ах, извините, задумался, – смутился Радогаст. – Видите ли, на заре веков боги положили праведникам попадать в светлый Ирий, а разбойникам и нечестивцам – в Пекло. Властитель пекла нарисован на потолке. Злодий Худич, или Злебог, имеет змеиную природу, он неистощим на истязания и каверзы, потому-то и боятся люди Пекла. Но всякое божество найдет в миру людей последователей. Были такие и у Злодия. Темные колдуны и ведуньи совершали гадкие обряды, приносили человеческие жертвы черному змееподобному кумиру. Но противные естеству обычаи следовало искоренить. На страшных приспешников Злодия объявили гонения, хулительные кумирни сжигались. Полтора века назад было разорено последнее гнездо зла. До сего дня считалось, что черные послушники Худича изведены полностью.

Сыскарь вновь замолчал.

– И че? – задал наводящий вопрос Егор.

– И все. Самое дивное, что последним пристанищем немногочисленного воинства Злодия стал…

– Этот город, – закончил смышленый Иван, победно направив указательный палец на Радогаста.

– Во-первых, ты совершенно прав, юноша. – Чиновник нахмурился. – А во-вторых, палец убери. У нас в сыске говорят, один раз и палец стреляет.

Старшой одернул руку, Федорин продолжил:

– Вывод ясен: князь показывает нам, что наследники Злодия Худича вернулись. Но как?..

Сыскарь принялся размашисто вышагивать вокруг тела.

Егор подошел к одному из столов. На нем стояли большие стеклянные банки с растворами. В каждой покоился какой-нибудь уродец: эмбрион с конскими копытами, большеголовый щенок с плавниками и прочая гадость.

– Господи, что я тут делаю? – пробормотал ефрейтор.

– Помогаете следствию, – подсказал сыскарь. – Пока слабенько, но помогаете.

– Пустите, пустите меня! – донесся голос из коридора.

– Василиса! – воскликнул Федорин. – Не пускать! Н-ни в коем случае!

Но было поздно: княжна проскочила между недотепами-охранниками и попала в зал.

– Черт, – процедил Радогаст. – Сейчас будет истерика…

Василиса была прелестна. Идеальная фигурка пряталась в мешковатом платье, поэтому дембеля не сразу узнали, что она идеальная. Девушка побледнела, ее большие выразительные глаза наполнились слезами, а тонкие руки повисли, словно ветви плакучей ивы.

– Папа, – проронила она.

– С-светлая княжна, нельзя тебе тут… – Сыскарь сделал шаг к осиротевшей Василисе и остановился. – Я н-начальник сыска Радогаст, Федорин сын.

– Знаю, наслышана, – как-то на автомате ответила девушка, сбрасывая с лица непокорную русую прядь. Близнецы залюбовались роскошными длинными волосами.

Княжна на деревянных ногах прошагала к отцу.

– Кто его так?..

– А где вы были сегодня вечером? – с нажимом поинтересовался Федорин.

– На посиделках с подружками.

– Свидетели есть?

– Конечно.

– Отлично.

– И ты посмел подозревать дочь?! – Емельянов-старший попросту оторопел.

– Это мое призвание, Иван свет Василич, людей подозревать, – объяснил Радогаст.

– Вы так и не сказали, кто это сделал, – промолвила княжна и упала в обморок.

– Доченька моя! – В зал буквально ворвался слепой пожилой мужик.

Совершенно лысый человек выставил перед собой трясущиеся руки и водил ими, словно пытаясь что-то поймать. Мужик прошагал на неверных ногах к чучелу саблезубого хомяка и стал гладить его по голове, причитая:

– Будь сильной, Василисушка… Все образуется…

Федорин, Иван, Егор и колобок застыли, не зная, что делать. Наконец сыскарь хлопнул в ладоши:

– Дядька Почечуй, она лежит тут, в обмороке. Б-богатыри мои, перенесите ее величество в соседнюю комнату. Дядька, идите с ними. Егор, прошу вас, останьтесь при ней. Чую, Василисе грозит опасность. Да, нам придется охранять княжну от убийц.

Слепец Почечуй ахнул и принялся молиться.

– Воспитатель и радетель наследницы, – тихо пояснил Радогаст. – С пеленок при Василисе. Вы уж с ним поучтивее.

Где-то на окраине Легендограда, на чердаке двухэтажной усадьбы, неистово молился здоровенный детина с немереными мускулами. Голый, испещренный татуировками и шрамами торс блестел в свете многочисленных свеч. Бугай стоял на коленях в горохе, рассыпанном на полу. Было больно, но в то же время неизъяснимо радостно.

– О, Пекло огненное! – взывал детина. – Во имя четырех стихий, трех букв, двух старух и одного очень доброго старичка! Приди ко мне, Злодий Худич!

Занимался рассвет.

Чем занимался?

А черт его знает. Наверное, чем-то ужасающе-нехорошим.

Едва приступив к исполнению обязанностей работника сыска, Иван Емельянов уже всерьез подумывал о том, что пора просить прибавки к жалованью. За вредность.

За прошедшую ночь он увидал столько жуткого и мерзостного, что поклялся век больше не смотреть американских фильмов ужасов. Старшой слегка завидовал Егору. Того, похоже, не особо пронимало место преступления. Да и новое задание Радогаста помогло ефрейтору смыться в соседнюю комнату. Там он имел возможность пялиться на спящую красавицу. А княжна действительно оказалась хороша.

«А вот и приударю!» – решил Иван, торча в уродском зале. Федорин раз пятьдесят осмотрел место, надолго замирая то перед бездыханным Велемудром, то перед ластоногим щенком. Старшому все было ясно без долгих созерцаний: следовало брать за жабры охрану, закрывать дворец, никого не выпускать и не впускать. Впрочем, позже парень понял, что подчиненные сыскаря все это обеспечили.

Посреди осмотра случился посетитель. Он тихо прошел, внимательно обшарил все взглядом, коротко кивнул Радогасту и удалился. Незнакомец был настолько неприметен и прост, что Иван его попросту не запомнил. Да и спать хотелось. Плюс шок от вида покойника.

В зал стали прорываться люди, требующие отпустить их домой. За ночь все эти камзолы, куньи куртки, роскошные платья, высокие шапки, затейливые прически смешались в голове дембеля, и позже он сумел вспомнить лишь нескольких челобитчиков, появлявшихся на сущие мгновения, чтобы вновь кануть в водоворот пестрых нарядов и десятков лиц.

– С вами побеседуют и отпустят, – увещевал вельмож Федорин, не делая скидок на пол, возраст и положение в обществе.

Пришел художник, нарисовал довольно реалистичные эскизы. Колобок сбежал из зала почти одновременно с Егором. «Пошныряю, послушаю», – сказал он и был таков. Старшой отметил, что каравай почти не трепался. Наверное, вид смерти повлиял.

Проведя рядом с хладным телом часа два, Радогаст разрешил слугам забрать бедного старика для полагающихся омовений и переодевания.

У порога топтался воевода:

– Что народу-то скажем?

– Д-думаю, великий князь скоропостижно почил во сне, – через силу проговорил Федорин, которому нелегко давалось вранье.

– Я главного ценатора хотел вызвать, а он как нарочно здесь был, – многозначительно произнес воевода.

– Хм… – Сыскарь потер подбородок. – Любопытно. Весьма кстати, согласитесь.

– Во-во.

Старшой догадался, что главный ценатор враг усопшего князя.

К Радогасту подбежал мальчонка.

– Ваше господинство, вас желают видеть верховный волхв легендоградский. Оне домой хотят, а их накрепко не пущают.

– К-как?! И он здесь? – всплеснул руками Федорин. – Пойдем, Иван.

По пути сыскарь и дембель заглянули в комнату, где Егор охранял княжну. Дядька Почечуй сидел у дивана, на котором лежала Василиса, а ефрейтор сидел на скамье, барабаня пальцами по колену.

А потом Старшой окунулся в мир легендоградских интриг, плетущихся в самых высших слоях власти. Не успели он и его наниматель добраться до верховного волхва, как их перехватил главный ценатор. Рыхлый рыжий мужчина в дорогущем наряде схватил Радогаста за рукав и увлек в одну из боковых зал. Дверь закрылась перед носом Ивана, но он отлично слышал весь разговор.

– Федорин, – вкрадчиво и тем не менее непреклонно сказал ценатор. – Ты мне проклятого убийцу из-под земли достань. Цена вопроса – жизнь нашего княжества! И имей в виду, вчера наш Велемудр, да попади он в светлый Ирий, дал жрецам полный отлуп.

– От-откуда ты знаешь, боярин Гордей? – спросил сыскарь.

– Брось, Федорин, уж мне-то и не узнать, – хохотнул ценатор. – Так и объявил идолославу-вруну, к которому ты так торопился, мол, не бывать на моем веку собору волховному распущенным. И сколь краток стал его век…

Боярин Гордей вздохнул, причмокнул.

Радогаст почтительно выждал и сказал:

– Благодарю тебя за ценные сведения, боярин. Они будут тщательно проверены.

– Уж ты проверь, проверь, – ядовито просипел главный ценатор.

– Прости меня, н-но я обязан спросить: где ты был, когда нашего великого князя вероломно убили?

– Меня подозреваешь? – голос Гордея стал загробным.

– Служба моя такая, – извиняющимся тоном протянул сыскарь.

– Ладно, понимаю. Ожидал встречи с Велемудром. Слуги тебе подтвердят. Теперь изыдь!

Федорин вышел в коридор, прикрыл дверь и процедил сквозь зубы:

– «Слуги тебе подтвердят». Да они мне что угодно подтвердят.

– Не боишься, что он услышит? – поинтересовался Иван.

– Он? Нет, не боюсь. Ценатор не случайно выбрал именно эту залу. Она совершенно глухая. Ни звука не просочится.

Старшой хотел было сказать, что отлично подслушал беседу с боярином, но не стал.

Встреча с волхвом состоялась также в отдельной комнатке. Глава жрецов сидел в кресле, Радогаст с дембелем стояли напротив.

Верховный волхв удивил Ивана. Парень предвкушал встречу с древним патлатым старцем с пепельной бородой, опирающимся на волшебный посох, но лидер жрецов Легендограда оказался не пожилым гладко выбритым мужиком. Посох действительно был. Волхв повязал голову пестрым шнуром, чтобы не трепались каштановые волосы. Одеяния жреца отличались подчеркнутой скромностью, мол, мы на рюши не тратимся.

– Ох, не в срок беда пришла, – глубоким баритоном произнес жрец первые слова. – Богами тебя заклинаю, Федорин, отыщи мерзопакостного убийцу, посягнувшего на власть княжескую.

– С-стараемся, – коротко, но веско ответил Радогаст.

– Второго дня кумиры плакали, – сказал волхв. – Сварожич в два ручья да Лада, мать-заступница. А какие вечор перуны на землю пали? Какой силы грохот небеса сотряс? Боги, боги на худое указывали, токмо кто мы? Дети неразумные, знаки распознать не способные. Не сберегли князя-заступника, не сдюжили…

Хотя жрец изъяснялся как-то вычурно и былинно, Старшой видел полнейшую искренность. Федорин же не спешил попадать в капкан верховного волхва:

– Мою работу многие числят п-подлой, отче Рогволд. Вопросы вынужден задавать каверзные, подозревать всех и каждого. Н-не сердись, ради всего святого, служба заставляет… Где ты был, когда погиб наш князь?

Глаза жреца гневно вспыхнули. Пальцы, сжимавшие посох, побелели. Однако волхв Рогволд недаром был главным в Легендограде. Он погасил огни в карих магнетических очах, опустил напряженные плечи.

– Разумею тяжесть ноши твоей, сыскарь. Ясна мне и цель твоя. Воистину, в деле поиска злодея любого потребно проверить и либо обелить, либо покарать самым лютым способом. Велемудр одобрил бы твое рвение. Знай же, ожидал я своей очереди быть допущенным к великому князю, да не судьба… Слуга сказал, что передо мной были лишь воевода да позор града нашего – главный ценатор.

Рогволд еле удержался, чтобы не сплюнуть. Он нисколько не скрывал ненависти к боярину Гордею.

– А где ты его ждал, отче?

– В сей горнице. – Волхв обвел комнату широким взмахом руки. – Я с этим аспидом в одних покоях пребывать не в силах.

– Ты был здесь один? – мягко спросил Федорин.

Иван, которому перед встречей со жрецом сыскарь наказал не раскрывать рта, одобрил тактику ведения беседы. «Классика детективного жанра, блин», – хмыкнул про себя Старшой.

Волхв снова взял паузу, отчетливо понимая, куда клонит следователь. Потом вздохнул:

– Большую часть времени я коротал в одиночестве, но за дверью ждал слуга. Дважды заходила кухарка или кто она там, подавала кушанье.

– А что ты ел?

– Ну, знаешь ли! – пророкотал Рогволд. – Сие знание тебе вряд ли пособит. Яблоки, земляные орехи да кружка слабой медовухи. Доволен?

– Благодарю покорнейше, – поклонился Федорин и сделал шаг назад, намекая, что вопросы закончились.

Верховный жрец наклонился, словно стараясь сократить расстояние с отступившим Радогастом. Заговорил тихо и веско:

– Внемли же мне, сыскарь. Нет худшего аспида в стране нашей, нежели Гордей. Сей злокозненный боярин, оскверняющий наш Легендоград своим присутствием, был великому князю главнейший враг. Всяк тебе подтвердит, что первейшей задачею своей кощунственный ценатор положил искоренение власти княжеской да замену ее властью ценаторской. Образовавшаяся окрест него кучка смутьянов провозгласила девиз: «Мы за ценой не постоим». Вдумайся и устрашись. Более неугодной богам крамолы я не представляю. И коль спросят меня, хоть здесь, хоть посередь капища, скажу с чистым сердцем и ясными очами: за нынешним мерзостным деянием стоит изменник Гордей. Вот где расследовать надобно с полным тщанием и родниковой честностью.

– Не отказывал ли тебе великий князь в роспуске собора? – неожиданно промолвил Федорин.

Волхв откинулся на спинку кресла, улыбнулся:

– Уже успели напеть, да? Имей в виду, наш покойный князь, да пребудет он в светлом Ирии, не зря Велемудром был наречен. Он не отказывал. Я бы добавил, что все шло совсем к противоположному. Наша с ним беседа, увы, осталась незавершенной. Надеюсь, его преемница не посрамит памяти отца и сделает правильный выбор.

На том аудиенция была окончена. Иван поймал себя на мысли, что ему жаль Василису. Какой бы она ни была, а со смертью отца попала в самое пекло. Теперь взрослые дяди, охочие до власти, ее замордуют…

Рогволд, глядевший вслед сыщику и парню, как ни странно, тоже думал о княжне: «Девица юная, да не по годам сообразительная. И характером не в тихого тятьку. Войдет в зрелую пору – кремень будет, а не правительница. И к старшему колдуну княжества каждую седмицу неспроста хаживает. Уж он-то, голова магического сыска, ее наущает… Куда катится добрый Легендоград!»

– Думаю, теперь надо потолковать с Ярием, – сказал за дверью Радогаст.

– С кем?

– С воеводой. Ты его уже видел.

Сыскарь и дембель поднялись на второй этаж.

Он был еще роскошней первого. Ковры, занавески, отделка стен – все отличалось дороговизной и, как решил Иван, пафосом. В конце длинного коридора Старшой заметил какое-то движение. То ли проныра-колобок прокатился, то ли кошка пробежала. В полумраке не разобрать.

У покоев воеводы стояло сразу четверо охранников. Нынче во дворце краснокафтанников было пруд пруди, но Иван выделил эту четверку из общей массы стражей. Высокие, мощные, в полном боевом облачении, без смехотворных секир. «Типа спецназа, – подумал старший сержант. – Егору в драке с ними пришлось бы туго». Воронежец невольно находил аналоги всему, с чем сталкивался в Легендограде. Федорина парень окрестил оперуполномоченным или следователем, дворцовую стражу «вохрой». И вот теперь – спецназовцы.

– Кто с тобой, Радогаст? – учтиво справился один из дюжих молодцев.

– Мой человек, не волнуйся, – просто ответил сыскарь, и охранники расступились.

Воевода разгуливал по персиянскому ковру и, когда Федорин с Емельяновым вошли в кабинет, остановился, ожидая, что они скажут Ярий был хмур. Широко раскрытые красные глаза свидетельствовали о дикой усталости и нервном возбуждении. «За что же это все мне?» – спрашивал взгляд воеводы. Из разговоров Радогаста с челядью Иван услышал мельком, что именно главному солдату княжества выпала ноша временно заместить погибшего Велемудра. Легендоград не мог оставаться без руководителя. Федорин всю ночь нагло посылал докучливых вельмож к воеводе. Те морщились и ретировались. Исполняющий обязанности явно не пользовался популярностью при дворе.

– Ну? – хрипло спросил Ярий, не дождавшись от сыскаря ни слова.

– П-плохо выглядите, господин воевода.

– Я не девица, чтобы красоваться, – буркнул бывалый ратник. – Ну, Велемудр! И померев, не дал мне спокойного житья! Навалились, демоны… Скорей бы ценат проголосовал за нового князя… или княгиню.

– Знаете же, что вам все же придется побыть первым человеком Легендограда.

– И я желаю сложить с себя эти почетные обязанности как можно быстрее. – Воевода рубанул рукой воздух. – Я разослал вестовых на границы. Понимаешь, сыскарь, что я в любой миг жду нападения? Не случается подобных умертвий просто так. Мнится мне, как бы не латунский заговор сие был. Мое призвание – поле брани, а не этот дурацкий терем. Меня воротит от этой бессмысленной роскоши! Ярий заводился сильнее и сильнее, пока не перешел на рычание. При этом усы его топорщились, как две бешеные щетки.

– Я вас отлично понимаю, господин воевода, – заверил Радогаст. – Только убийца, увы, не наследил, а намеки, оставленные великим князем, пока не поддаются толковому объяснению.

– Поспешай, сыскарь, – повелительно сказал ратник. – Горе государству без всенародно признанного головы. Слетятся вороны, помяни мое слово. Сильно подозреваю, что за гибелью Велемудра нашего, распахнись пред ним Ирий, стоят волхвы глупые да ценаторы обнаглевшие.

– Сговор? – Пытливый взгляд Федорина вцепился в серое лицо воеводы.

– Он самый, – тихо и как-то проникновенно ответил Ярий. – Дошло до меня, дескать, ценаторы встречались с волхвами и обещали им роспуск собора, самим Путятой учрежденного, в обмен на благоволение богов к новой власти, без князя обходящейся. Не далее как седмицу назад таковая тайная сходка была. При всемерном участии Гордея и Рогволда.

– Что ж, спасибо тебе, господин воевода. Неожиданная весть… – промолвил Радогаст.

Старшой решил было, что разговор окончен, но у сыскаря нашелся неудобный вопрос и для Ярия:

– В-вы человек прямой и открытый, потому я не стану выписывать кренделей и п-просто уточню одну вещь. При дворе болтают, что вы люто ненавидели Велемудра. Это так?

Воевода не отвел взгляда и ответил почти сразу:

– Так.

– За что же?

– Не твое собачье дело, сыскарь. А коли ты меня подозреваешь, я тебе прямо и скажу: я предан этому городу, этому княжеству и никогда, сам Перун тому будет порукою, не содею скверного. Пусть великий князь и нанес мне обиду, но скорей Раздолбалтика поглотила бы град Путяты, чем я сразил бы Велемудра. А сейчас поди прочь, не навлекай моего гнева. И ищи шустро, вынюхивай, пес смердящий. В помощи не отказываю. Токмо бы ускорить передачу власти.

Радогаст и Иван вышли от Ярия потные и красные, будто мешки ворочали. Тяжел был характером воевода, зело тяжел.

Сыскарь провел еще много кратких бесед, но Иван практически не запомнил ни имен, ни званий людей, терзаемых Федориным. Он буквально засыпал на ногах. При разговорах он присутствовал совершенно номинально, клевал носом и боролся с неуместными зевками. В конце концов в мысленной картотеке Старшого остались всего три карточки: боярин Гордей, волхв Рогволд и воевода Ярий. Прочие фигуранты проигрывали названной троице по всем статьям. Нет, естественно, Иван помнил, что в типичном детективе убийцей будет садовник, а виноватым – стрелочник, но слишком уж яркими были взаимоотношения главного ценатора, верховного жреца и воеводы между собой, да и с покойником тоже. Проблема была в том, что парень никак не мог представить никого из них пыряющим старика-князя в брюхо.

Впав в сонную задумчивость, Емельянов-старший теребил губу.

– О чем размышляешь? – поинтересовался Федорин на выходе из княжьего дворца.

– Странно все это и… э… сверхъестественно, – сформулировал мнение Иван.

– Да, дерзкое преступление. И ужасно, что жертвой пал великий князь. Такова их планида: то в карете взорвут, то шарфом задушат, то ножом пырнут, как сегодня… – Радогаст поморщился, вспоминая уродский зал. – Но ничего сверхъестественного я в этом не вижу.

– А кумиры плачущие?

– У главного волхва постоянно то идолы плачут, то птица Сирин взвоет, то дары опрокинутся богами не принятые, то еще какая-нибудь золотуха с поносом. Пойдем отсюда. Поспи часа три да смени брата.

Сыскарь напрасно пренебрег опасениями Старшого.

Если бы в дождливый поздний вечер кто-нибудь оказался на Ценатской площади, он стал бы свидетелем страшного зрелища. Аккурат в момент убийства Велемудра сам Железный Всадник согнул протянутую вдаль руку, взялся за щеку и покачал головой, дескать, что за непотребство вы творите, неразумные.

Мгновение – и памятник вновь принял обычное положение, будто ничего и не было.

 

Глава четвертая В коей Иван открывает новые тайны, а Егор удивляет даже самого себя

Егор всю ночь томился в обществе спящей красавицы и слепого дядьки. Пришлось помалкивать, а дрыхнуть хотелось нечеловечески. В какой-то момент ефрейтор стал ходить по комнате. Почечуй сейчас же тихо сказал:

– Сядь, богатырь. Не тревожь Василисушку.

Парень опустился на лавку, подумал минутудругую и спросил:

– А с чего ты взял, что я богатырь?

– О, да ты не местный! Не помню такого голоса… Понимаешь, я отлично слышу, – ответил слепец. – Ты ходишь тяжело, дышишь глубоко, но без одышки. Значит, ты не жирный евнух, а сноровистый дружинник.

– Ух ты, – промолвил Егор и замолчал.

– Откуда же ты прибыл?

– Из Тянитолкаева.

– Вот как? Особый город, особый.

На этом общение дембеля и воспитателя княжны закончилось. Началась борьба со сном. Ефрейтор как настоящий боец победил.

Перед самым рассветом в комнату забежал мальчонка, личный посыльный Федорина, сказал, что Егора сменят часика через три. До этой поры сыскарь велел не отходить от Василисы ни на шаг.

Девушка проснулась за час до окончания вахты Емельянова-младшего и, естественно, заревела. Почечуй обнял ее, стал гладить по голове, шепча какие-то успокаивающие слова, только княжна продолжала рыдать.

Егор чувствовал себя совершенно лишним и чудовищно виноватым. Когда-то давно он усвоил интересную мысль: если женщина плачет, в этом виноват мужчина. Ситуация с Василисой была ясна как божий день, однако ефрейтор тяготился собственной беспомощностью. «Лучше бы, блин, еще дракона или Соловья судьба подкинула. С ними проще», – подумал он.

Княжна захотела в свои покои. Слепец повел ее, осторожно приобняв за плечики, а Егор затопал следом.

На пороге спальни Василиса обернулась и сказала дрожащим голосом:

– Ты и дальше за мной собрался?

Парень растерялся, но выдавил:

– Ну, дай хоть посмотрю, нет ли засады.

Звучало глупо. Девушка чуть поколебалась и разрешила. Дембель быстро обшарил почивальню и заднюю комнату, осмотрел окно (второй этаж, заперто). Вышел.

– Буду здесь. Если что – кричите.

Слепец кивнул, а княжна уже побежала к постели.

– Сейчас все подушки заревет, – прошептал дядька Почечуй и скрылся за дверью. Туда же пробежали две девки – служанки Василисы.

Теперь Егор мог развлекаться ходьбой. Он маршировал по коридору, когда к его ногам выкатился колобок.

– Гуляешь? – спросил наглый каравай.

– Охраняю, балбес.

– А я тут поразнюхал маленько.

– Ну как?

– Смердит, – прыснул круглый хохмач. – Всяких заговоров да подлогов намешано – на полсотни древнегречневых трагедий хватит. Ладно, пойду дальше. Авось помогу убийцу отыскать.

– Удачи.

Ефрейтор устал. Более тупого времяпровождения он себе не представлял. Наконец появился Федорин, и сразу за ним – Иван. Старшого привел все тот же мальчонка-посыльный. Радогаст, так и не прикорнувший, но идеально выглядевший, кратко проинструктировал близнецов:

– З-значит, Ваня заступает, а ты, Егор, иди спать. Я договорился, и вам дали каморку прямо во дворце. Пока не раскроем загадку покушения на великого князя, живем здесь. Задача изловить Раскольника не с-снимается, посему вечером мы с тобой, Ваня, выдвигаемся в город. Старушечью одежду мне уже доставили. Т-ты, Егор, слишком большой для того, чтобы изображать бабку. Будешь караулить княжну. Вопросы?

– До хрена и больше, – откликнулся не выспавшийся Старшой. – Я по пути поразмыслил и вот чего надумал. Какого черта ты не используешь для поиска убийцы колдовство?

– Хм, а с чего ты взял, что мы обходимся без колдовства? Представь себе, постоянно к нему прибегаем. Я сам не умею, но мой непосредственный и единственный начальник – напропалую. Ты, Ваня, кстати, его видел, он заходил с осмотром места гибели князя. Мой начальник – сильнейший ведун. Только вот беда, следов преступления в уродском зале попросту нет. Разряжены магические следящие каменья. Чего с-смотрите? Это такие особые кристаллы, запоминающие происходящее. Следы тщательно стерты. А для поисковой ворожбы нужны хоть какие-нибудь вещи или отпечатки рук. Или капелька пота… Н-ну, вы поняли. Все, некогда мне.

– А как же вопросы? – не унялся Иван.

– Время! – Федорин нетерпеливо топнул. – Ладно, еще один. Последний.

– Я, конечно, верю в наше с Егором обаяние, но никак не врублюсь: почему ты нам доверился? Меня с собой по допросам таскал, на братана княжну оставил. А если мы лазутчики?

Радогаст улыбнулся:

– Не беспокойся, вы прошли тройную проверку. Я получаю вести из Тянитолкаева, начальнику прислала весточку тамошняя гадалка. Наконец, он сам ночью изучил тебя все в том же уродском зале. А я, хоть и не маг, но сердцем чую, хорошие вы ребята. Поэтому не подведите.

Федорин подмигнул и поспешил ретироваться.

– Как ночка, брат? – поинтересовался Иван.

– Тоска зеленая. И княжна ревела, тяжко терпеть. А у тебя?

– Сумасшедший дом. Сразу столько народу перед глазами просвистело, башка кругом идет, – признался Старшой.

– Ага, как у нас в Воронеже, – согласился младший близнец.

Мысль о родном городе мгновенно спровоцировала думы о матери и отце, о том, как бы здорово было дома, черт побери… Да, затянувшийся дембель – это вам не курящий солдат в расфуфыренной парадке, а вот такая засада по пути на родину. Егор успел подосадовать на неугомонного Старшого и его ключ-«выдру», на бухих десантников, на себя, дурака. «Надо было укладывать Ваньку спать, а не колобродить с ним», – подумал ефрейтор.

– Пойду задрыхну! – сказал он, и мальчонка повел его в каморку.

Теперь настал черед Ивана сражаться со скукой, но битва была недолгой. Через полчасика дверь спальни открылась, и в коридор выскользнула Василиса.

– А ты кто таков? – спросила она.

Старшой удивился. Девушка вовсе не выглядела заплаканной и слишком уж убитой горем. Глаза, конечно, покраснели, сама бледна, только подчеркнуто опрятна и красива. Более того, было ясно, что она готова к какому-то делу, настроена на боевой лад.

– Чего молчишь? – буркнула она, хмуря густые брови.

– Иван. Ты меня ночью видела. Меня Федорин поставил тебя охранять.

– Прекрасно. Поможешь мне убийцу искать. Айда.

Емельянов-старший растерялся. Сыскарь не оставил инструкций насчет такого поворота событий. Если девчонке грозит реальная опасность, то лучше бы ей сидеть в покоях.

– Тебя дядька отпустил? – строго произнес Иван.

– Бедняга Почечуй сомлел. Я вас, стражников, знаю. Не хочется никуда идти, да? Ленивец.

Дембель усмехнулся. Василиса ему понравилась. Немного вздорная, зато решительная.

– Нельзя тебе по дворцу разгуливать. Вдруг покушение?

– Брось глупости молоть. Батюшку настигли. Захотят до меня добраться – доберутся. Так что разницы никакой.

Она двинулась по коридору, Иван поспешил следом. Откровенно говоря, он обрадовался тому, что намечается хоть какое-то дело. Смущало одно: розысками занимались неутомимый Федорин, его шеф-колдун да их помощники, причем пока безуспешно, и усилия княжны на этом фоне смотрелись по меньшей мере смешно.

Уверенно шагая к уродскому залу, Василиса составляла план действий. Прежде всего, она свернула в комнату, где провела почти всю ночь на руках дядьки.

– Садись, – велела она Старшому, пускаясь на лавку. – И подробно рассказывай, что видел вчера в зале и после. И про батюшку. Меня не жалей. Не неженка, потерплю.

Княжна и верно не производила впечатления неженки. Женственная, но не из породы оранжерейных барышень. Ивану пришлось выкладывать все подмеченное. Когда он описывал тело Велемудра, Василиса еле сдерживала слезы. Сдюжила. При упоминании фрески на потолке нахмурилась. Беседы с воеводой, волхвом и ценатором слушала внимательно, переспрашивала, точно ли Старшой передает их слова.

– Знаешь, Иван, очень уж ты толков для стража, – промолвила девушка после того, как парень замолк.

– Ну, я не совсем охранник, – пожал он плечами. – И к Федорину в службу мы с братом попали только потому, что деньги нужны. Мы к Бояндексу пришли.

Естественно, княжна захотела знать и подробности жизни Емельяновых. Старшому понравилась Василиса, и он решил быть с ней честным.

– Вообще-то, мы не из этого мира, – начал Иван, и минут двадцать девушка слушала его не отрываясь.

Он шпарил как по-писаному. Не без хвастовства упомянул о победах над всякой нечистью. Княжне удалось отвлечься от мыслей об убиенном батюшке.

– Чудна твоя басня, – промолвила она. – Поверить ей трудно, ну, пусть так и остается. Вернемся к кончине моего бедного родителя. Мне, равно как и сыскарю Радогасту, видится положение тела не случайным. Батюшка оставил весточку. И обращал ее ко мне. Главную отцову мысль я уже поняла. Круг, нарисованный кровью, означает наше доброе солнышко, бога Ярилу, а с ним и самого Сварога. Батюшка закрывает собой солнышко от Злодия Худича. Стало быть, миру грозит большая опасность, из нави исходящая.

Парень подумал, что Василиса потихоньку подвинулась умом, раз начала разводить теории о божественных разборках и угрозе солнышку.

– Откуда, ты говоришь, опасность? – мягко спросил Иван.

– Из нави. Будто ты не знаешь, что это.

– Честно? Нет.

Княжна озадачилась: «Если он таких простых вещей не ведает, может, он и верно пришлый из иного мира? Или издевается? Нет, паренек-то добрый и красавец. Честный тоже. Врать не стал бы».

– Ладно, мой верный страж, внимай мне, и я объясню тебе все по порядочку…

Из рассказа Василисы Емельянов-старший узнал многое.

На заре веков, когда не было ни земли, ни неба, существовал Первобог. Он и создал из себя все, что мы можем увидеть, потрогать, попробовать и услышать. А что мы не можем увидеть, потрогать, попробовать и услышать, он тоже создал. Первобог разделил мир на явь и навь. Наяву появились мать-сыра-земля и отец-небо, отец-солнце. От их любви родилось все живое.

В нави разместились два загробия: светлый Ирий, куда попадают праведные усопшие, и огненное Пекло, где обретаются грешники. Пеклом владеет кровожадный и неистовый Злодий Худич. Вечно голодный до людских страданий, он алчет новых душ и норовит вырваться в явь, дабы, к собственной радости, погрузить ее во мрак и приступить к истязаниям невинных.

Некоторые называют Худича Чернобогом. Другие величают змеем Волосом. Трудно судить, об одном боге идет речь или люди путают по незнанию нескольких. Времена, когда боги показывались народу, давным-давно миновали. Отголоски старых битв дошли до нас через легенды.

Старинная песнь об украденном солнце посвящена борьбе змея Злодия с Ярилою. Выбрался Худич в явь, собрал черные полки и пошел войной на светлых Сварога и Сварожичей. В ходе сражения змей проглотил светило, на землю сошла великая тьма. Но отважный и суровый Перун напал на Злодия, разя его молниями. Худич обратился в бегство, выпустив из рассеченного громовержцем чрева солнце.

Мировое зло было посрамлено и загнано обратно в навь. Пекло запечатали священными печатями, чтобы набег лютого змея не повторился. Но и единственная битва повлекла печальные последствия: ослабла Правда, в миру поселилась Кривда. Люд стал портиться, недоброму обучаться. От тех времен и пошла несправедливость.

Всякий раз, когда на солнечное небо набегают тяжелые тучи, словно сжирающие жаркое светило, и воет буря, потом проливается дождь, грохочет гром и сверкают неотразимые молнии, а затем тучи разгоняются, и над миром разливается живительный свет Ярилы, народ вспоминает тот самый великий бой богов. Тогда светлое воинство одержало победу, и горе тому, кто возжелает нового воцарения Злодия Худича!

– А что, есть и такие? – спросил Иван. – Федорин упоминал о колдунах и ведьмах, поклонявшихся Чернобогу полтора века назад. Может, твой отец ошибся, или его убийца притворялся последователем Злодия?

– Вот это вряд ли, – вздохнула Василиса. – Сыскарь о многом не догадывается. Он у нас привык полагаться на косные доказательства, искать выгоды лиходея и причины, сподвигшие на преступление. Жизнь сложнее. Истинные корни людских деяний часто объясняются лишь наличием более высокого и сильного промысла, нежели человечий. Батюшка мне об этом не раз говорил. Распутные шабаши, прекращенные моими предками, были лишь приманкой, отвлекающей от истинных последователей Худича-Злебога.

Следует сказать, что в какой-то момент беседе Василисы и дембеля стала мешать назойливая мошка. Очевидно, тепло дворца позволяло бодрствовать летучим насекомым и осенью. Сначала от докучной мошки отмахивалась княжна, затем противная мелюзга переключилась на Ивана. Он не выдержал и достал газету. Отмахнулся пару раз, и контуженная воздушным потоком дрозофила села на дубовый стол.

– Я так понял, по-твоему, существует некая организация, то есть орден поклонников зла, – промолвил Старшой, примеряясь к мошке «Алиментами и Артефактами», свернутыми в мухобойку. – Но я не понимаю, зачем этим милым людям заявлять о себе через убийство князя.

Договорив, сержант влепил газетой по столу. Дубовая столешница хрустнула и развалилась пополам.

– Силен, – прошептала Василиса. – Теперь верю про Соловья-разбойника. И рада, что ты мой страж. Но когда ты в следующий раз будешь защищать меня от мошки, то постарайся мебель не ломать, ладно?

Очумевший от собственной прыти Иван кивнул, а сам подумал: «Вот что печатное слово делает! А какова тогда сила непечатного?»

Он спрятал газету в карман, отчаянно ища объяснение случившемуся чуду.

– Да, силен, – повторила княжна, истолковавшая растерянность Старшого как смущение из-за неловкого удара.

– Я-то что, – промямлил парень. – Брат Егор сильнее.

– О чем мы говорили? Ах, про то, что послушники Злодия заявили о себе, – вернулась к разговору Василиса, будто ничего и не было. – Ты не прав, богатырь мой. Они ничего никому не заявляли. Наоборот, они не хотели огласки. Это батюшка успел меня предостеречь. Я постепенно уверяюсь, что он оставил весточку именно мне.

– И ты ее полностью поняла?

– Не думаю. Но кроме главного сообщения я уловила смысл одного из второстепенных. Ты упомянул, что правою рукой батюшка показывал на двухголового водяного.

– Причем фигой, – уточнил Иван.

– То-то и оно! Я разумею это так: «Двухголовый, но не водяной». А значит, нам пора в гербовую залу!

Княжна подскочила, будто на пружинах, и стремительно двинулась к выходу из комнаты. Старшому логика Василисы не понравилась, он ни черта не понял. Однако служба есть служба.

По пути дочь Велемудра и ее страж встречали придворных и слуг, многие заводили сочувственную волынку, распахивали объятья и пускали дежурную слезу, но княжна умело сбегала, отвергая проявления сопливого сочувствия.

– Хоть бы один был искренним, – буркнула девушка, когда они с Иваном пришли в пустынную залу.

На стене, обтянутой парчой, висел главный символ государства – большой, два на два метра, драгоценный барельеф, укрепленный на сверкающем стальном щите.

Гербом княжества была двухголовая жар-птица, мощно раскинувшая искрящиеся крылья. Его отлили из чистого золота, отчего сходство с легендарной птахой только усилилось. Правда, настораживала двухголовость, но ее, как Иван выяснил позже, легко объяснили историки. Оказалось, что художник, запечатлевший жар-птицу, увидал ее утром, когда волшебная тварь раскрыла, потягиваясь, крылья и потрясла головой, прогоняя из нее остатки сна. Так и запомнил живописец птичку – с двумя хохластыми головенками, глядящими в разные стороны и широко распахнувшими зевающие клювики.

У стены с гербом покоился высокий трон. Рядом – кресло поменьше и поизящнее. Княжна развернула кресло к символу государства и уселась. Старшой остался стоять.

– Вот здесь мы с батюшкой частенько сидели, и однажды он сказал мне странную вещь, – проговорила притихшая Василиса. – «Дочь, настанет день, и я покину этот мир. Я вижу, ты станешь сильной и мудрой правительницей. К сожалению, даже сильные и мудрые правители сталкиваются с трудностями, кои не могут разрешить. Тогда следует обратиться к самой сути и соли нашего княжества… – Здесь отец указал на жар-птицу, а потом дотронулся до своего языка. – Как известно, ум хорошо, а два лучше. А коли станет кто вещать, так и никто его за язык не тянул. Запомни эти странные слова, навсегда сохрани и жесты, которые я сейчас сделал.

А большего не смею произнести, ибо даже у стен есть уши».

Иван почесал за ухом:

– Звучит, словно коллекция пословиц.

– Я тоже так решила. А вот сейчас, когда про двухголового водяного ты сказал, все на место и встало. Закрой двери.

Старшой запер на засов три двери, теперь никто не мог помешать тому, что задумала Василиса. Она пододвинула кресло к гербу. Забралась ногами на атласное сиденье. Дотронулась до языка одной из голов.

И случилось чудо! Золотая голова мигнула, зашевелилась, оживая, и повернулась к девушке. Та взвизгнула и потеряла равновесие. Иван еле ее поймал.

– Кто заставил меня говорить? – каркающим голосом спросила грозная птица.

– Тебя за язык никто не тянул, – пролепетала княжна, прижимаясь к богатырю-дембелю.

Ответ вполне удовлетворил птицу, и она вернула голову на место. Что-то щелкнуло, и массивный гербовый щит распахнулся, словно легонькая дверца.

– Пусти, – выдавила Василиса, все еще сидящая на руках Старшого, и он поставил ее на ноги.

За щитом обнаружилась винтовая лестница, ведущая вниз.

– Темно, – прокомментировал дембель, но стоило ему перешагнуть порог, как на стенах потайного помещения вспыхнули мелкие светильники.

– Айда! – решительно скомандовала девушка и первая начала спуск в подземелье.

Иван интуитивно оглянулся. Дверь-щит тихо закрылась, и щелкнул секретный замок. «Попали», – подумал старший сержант.

Спускались долго, по прикидкам Емельянова, глубина составила этажей восемь. Очутились в узком коридорчике, ведущем в какую-то светлую комнату.

– Пусти, я пойду первым, – тихо сказал Иван.

Миновав коридор, парень и девушка вошли в широкую круглую залу, повторяющую гербовую. Только дверной проем был один, а не три, и не висел символ на стене. Вместо него в центре залы торчала мощная серебряная ветка-клюка, на которой сидела нестерпимо сияющая птица. Крупная, не меньше человека. С единственной головой, но очень похожая на гербовый символ.

Глаза ее, светящиеся подобно двум солнцам, смотрели на гостей пронизывающе. Во всяком случае, у дембеля возникло ощущение, что волшебная птаха за считанные мгновения узнала о нем абсолютно все. А уж как жарко стало, хоть раздевайся, но жар был будто бы внутренним, в самой зале царила прохлада.

– Что, сгинул Велемудр? – спросила птица, не открывая клюва. – А я предупреждал.

Молодые люди просто услышали спокойный мужской голос, звучащий ниоткуда и одновременно отовсюду.

– Убили батюшку, – проговорила Василиса.

– Это кто? – обратился к ней Иван. – Гамаюн, что ли?

Ответил сам птах:

– Птица Гамаюн не отличается умом и сообразительностью. Я – Рарожич, сын вещего Рарога. А ты, витязь, как я вижу, иномирец. Нравится здесь?

Старшой нарочито огляделся:

– Нет, наверху веселее.

Судя по заливистому клекоту и трясущейся туше, Рарожич рассмеялся. Он даже чуть не упал с ветки. Пришлось раскрыть широкие крылья. Нестерпимый свет ударил в глаза парня и девушки.

Когда они проморгались, птица уже сложила крылья.

– Что хочешь знать, княжна? – спросил голос.

– Почему ты здесь?

– Хм… Я здесь не почему, а зачем. Подробности слишком долги, сложны и не нужны, чтобы тратить на них время. В узком смысле остановимся на следующем: я приношу князьям Легендограда пользу советами. Вы спрашиваете, я отвечаю. Только не жди чуда. Я не Бояндекс какой-нибудь, чтобы обо всем ведать. Впрочем, на вопрос «Кто убил Велемудра?» он тоже не ответит.

– Почему?

– У меня складывается ощущение, что «почему» – это единственное известное тебе вопросительное слово, – пошутил Рарожич. – Бояндекса не посещают озарения в миг, когда происходит некое событие. Он кропотливо собирает сведения. Событие становится событием тогда, когда о нем говорят. А как только о нем заговорят, пополняется копилка знаний Бояндекса. Меня волнует сейчас иное. Давно ли родитель открыл тебе тайну моего существования?

– Намекнул-то он давно, но я догадалась сегодня.

– Когда и как умертвили князя?

Тут вклинился Иван:

– Давай, я расскажу.

Василиса с благодарностью приняла его предложение. Парень изложил главное. Птица погрустнела, даже приглушилось сияние перьев и пронзительных очей.

– Печальные новости. Итак, бедная моя княжна, запоминай и следуй моим первым советам. Сейчас вы покинете это подземелье и никому не откроете, где побывали и кого видали. До поимки лиходеев, убивших твоего родителя, ни при каких условиях сюда не спускайтесь. На будущее, если оно у нас есть, заруби себе на носу: обо мне должен знать князь или княжна, а также наследник, и никто больше. Вот он, – птах кивнул на Ивана, – совершенно лишний. Я – твоя тайна. Об остальном побеседуем в лучшие времена.

– Никому я не расскажу, – буркнул Старшой.

– И я, – добавила Василиса.

– Тогда уходите.

– А ухаживать за тобой, кормить? – спохватилась девушка.

Рарожич вновь рассмеялся:

– Мне этого не нужно.

Княжна все никак не решалась покинуть странного птаха, будто чего-то ждала.

– Не бойся, девочка, – сказал наконец сияющий Рарожич. – Все будет хорошо.

Хотя на Ивана эти слова не произвели никакого впечатления – такую банальщину произносили миллионы раз! – но Василиса заметно успокоилась и даже улыбнулась птице на прощание.

После долгого восхождения по винтовой лестнице молодые люди уперлись в запертую дверь. Емельянов-старший толкнул ее ладонью, раздался знакомый уже щелчок, и гербовый щит вновь распахнулся.

Дембель и княжна вышли в залу. Спустя полминуты дверь захлопнулась.

– Знаешь, Иван, – тихо промолвила Василиса. – По-моему, я недопоняла послание отца. Он предупреждал, чтобы я не тревожила двухголовую тайну.

Они покинули гербовую залу, и в первом же коридоре взъерошенный запыхавшийся слуга с радостью выдохнул:

– О, слава богам! Княжна, тебя ищут по всему дворцу. Народ ждет!

Девушка ускорила шаги, на ходу поясняя своему охраннику причины спешки:

– Следует нести тяжкую обязанность принимать соболезнования. Так что мужайся, витязь. Нынче ты будешь до вечера стоять за моей спиной, пока не иссякнет поток желающих потерзать мне душу.

В голосе княжны слышались слезы.

Заруба Лютозар вошел в Легендоград в полдень, когда народ снует по улицам, толпы движутся на площадях, занятых ярмарками, и появление нового лица будет абсолютно незаметным.

Преступник предпочел добраться до славного города на коне и, естественно, по кружной дороге. На ярмарке он быстро услышал последние новости. Первая его рассмешила: можно было ехать и по прямоезжему пути, ибо неведомая пара богатырей ухайдакала Соловья-разбойника. Вторая озадачила и насторожила: скоропостижно умер местный князь Велемудр. По сочувственным речам мужиков Заруба распознал уважение и любовь к почившему правителю. Старик явно нравился народу.

Смерть главного всегда сулит смуту. Осиротевшая власть старается удержать людей в ежовых рукавицах, чтобы не возникло паники. На верхушке затевается грызня, аукающаяся даже в самых отдаленных от княжьего терема переулках.

Короче, Велемудр преставился чертовски не вовремя.

Опытный Лютозар подозревал, что кончина князя, скорее всего, была насильственной. Так уж повелось в княжествах Эрэфии: либо правитель помирает после долгой и продолжительной болезни, либо уходит скоропостижно, то есть кто-то скорый на расправу постигает на князе науку убивать.

Ну, изредка приключаются и всамделишные несчастные случаи.

Преступник стал аккуратно выспрашивать людей о паре витязей-драконоборцев. Его посылали в Тянитолкаев. Знания местных о тамошних подвигах братьев Емельяновых были неполными. Заруба сказал нескольким собеседникам, что богатыри явились в Легендоград, и стал, если изъясняться поганым языком, ньюсмейкером, запустив новый слушок.

«Задачка не из легких, – размышлял Заруба. – Парни видные, рано или поздно о них заговорят, но ждать скучно».

Продав коня, он поселился на одном из многочисленных постоялых дворов и сразу же принялся ходить по остальным, расспрашивая хозяев о двух витязях в странных одеждах. Лютозар не оставил попыток заговорить и с уличными торговцами – главными проводниками новостей.

На одной из площадей болтался юродивый в грязных лохмотьях и кричал толпе:

– Смута царит в сем мире, братия! В Закатных странах творится неладное. Сказывают, появился некий юный колдун с круглыми стеклами на лике, шрамом на лбу и волшебным жезлом в шуйце. Летает на помеле, аки Яга, постоянно творит добро и ищет какого-то Мордоворота!

Народ внимал убогому мужичку с должным почтением:

– Врешь, Пустырка! Лучше петухом прокричи! Держи копеечку и проваливай! – доносились возгласы из толпы.

Тут на ярмарку явился какой-то вельможа, и стража прогнала Пустырку взашей.

Богатей оказался главой цената – боярином Гордеем. Он прогуливался вдоль рядов в компании еще одного думца, щуплого близорукого старикашки с трясущимся подбородком. Высокопоставленных особ охраняли четверо молодцев.

Заруба пристроился в хвост процессии, выбрав идеальное расстояние для подслушивания. Тренированного тыпонцем-учителем разведчика не смущал ярмарочный шум, ведь он умел настроиться на нужный источник звука.

– …Говорю тебе, изрезали, как ордынцы барашка, – негромко вещал верховный ценатор. – А он еще и загадку какую-то из собственного тела соорудил. Ищейки рыщут по дворцу, ни хрена не накопали пока, к девке приставили странную охрану какую-то не из нашей стражи. Истинный вертеп. Вот попомни мои речи, не выдюжил Ярий, заколол опору государства.

– Боги-заступники, что деется! – проблеял сопровождающий.

Лютозар поймал на себе тяжелый взгляд ценаторского телохранителя, неспешно подрулил к какому-то коробейнику и стал торговаться из-за аляповатого платка, позволив вельможам уйти. Только охранник отвернулся, лиходей прервал речи продавца, нахваливавшего товар:

– Прости, друже, в другой раз. – И зашагал прочь с ярмарки.

Знать, не подвел Зарубу опыт: во дворце произошел непонятный пока переворот. Князь зарезан, к княжне приставлена чужая охрана. А могут быть причастными к этим негаданным событиям Иван да Егор? Маловероятно, но почему нет?

Решив проверить эту смутную гипотезу позже, преступник вернулся к методичному обходу постоялых дворов. Случаются ситуации, когда метод тупого перебора оказывается самым действенным. Правда, быстрого решения он не сулит.

* * *

Пока Иван охранял княжну и выстаивал изнурительно долгий караул, рассматривая лицемеровпридворных, кланявшихся Василисе, ефрейтор Егор Емельянов сладко храпел богатырским похрапом с богатырским же присвистом. Федоринский мальчонка с трудом растолкал его, чтобы проводить на смену брату.

Соня-дембель почувствовал себя отдохнувшим и свеженьким, как горная фиалка. Здоровенная такая фиалка, которая если рубанет в дыню, то прощай, здоровье.

В назначенный час у спальни княжны снова собрались близнецы и сыскарь Радогаст.

– П-прекрасно. Ты, Егор, выглядишь как огурчик. Стоять тебе до утра, не засни. А мы с Иваном идем охотиться на Раскольника.

Старшой взвыл.

– Я п-понимаю, ты устал, – извиняющимся голосом проговорил Федорин. – Мы сегодня недолго походим. Успеешь отоспаться.

Сыскарь умолчал о том, что сам за прошедшие сутки не прилег и на пару часов, занимаясь расследованием гибели великого князя Велемудра да всякими мелочами наподобие краж во дворце. Появление Федорина здесь было как приезд лекаря в глухое село. Всякий норовил попасть к нему со своей болячкой. Посудомойка жаловалась на пропажу серебра, придворный конюх – на недостачу кормов, девки из окружения княжны Василисы – на угрозу похищения девственности, исходящую от молодых и несдержанных охранников. Ерунда отвлекала и раздражала Радогаста. К обеду он изобрел способ обрывать челобитчиков.

– В письменном виде, – сурово отрезал сыскарь, и поникший жалобщик уходил несолоно хлебавши.

А сам Федорин с грустью думал: «Что ж мы за народ такой, если даже во дворце тащат пудами!» Ефрейтор заступил на пост.

– Вот уж не думал, что после армейки продолжу несение караульной службы, – прошептал он да принялся мычать одну из любимых песенок.

Утомленная Василиса не показывалась. Девки-служанки сновали туда-сюда, таская воду, постиранные наряды и еду. Вышел осторожным шагом Почечуй. Удалился, держась за стену. Где-то через час вернулся.

– Ты тут, богатырь?

– Куда я денусь?

– Вот и добро, добро… – Дядька скрылся за дверью.

У стены стояла лавка, и Егор расположился на ней. Сначала спать не хотелось, но ближе к трем ночи веки стали тяжелеть, голова принялась кивать, и ефрейтор, вскочив на ноги, стал прохаживаться по коридору. Нет, он не страдал от чувства обостренной ответственности. Просто поверил Федорину: да, сволочь, истыкавшая брюхо старика-князя, могла явиться и за дочкой, и лучше уж встретить киллера бодряком.

Хотя иную смерть лучше принять и во сне.

Как раз в три часа один из каменных серых львов, мокнущих на дворцовом крыльце под грозой, ожил. Он щелкнул пастью и поднял лапу, державшую шар. Шар медленно подкатился к краю тумбы, свалился вниз и, набирая скорость, затарахтел по мостовой к выходу из двора. Оглушительные раскаты грома скрали этот звук.

Каменный хищник потянулся, как домашняя мурка. Проскользнув к двери, он стал ковырять лапой ручку, стараясь открыть себе доступ во дворец. Получилось с пятой попытки.

Храпящий на входе часовой даже ухом не повел. Он не интересовал царя зверей, потому и остался жив. Хищник осторожно ступал по мягким ковровым дорожкам. Лев не оглядывался, не останавливался, вертя гривастой головой. Он знал, куда идет.

К почивальне княжны Василисы.

Егор как раз отвлекся на странный звук: словно за окном птичьи когти царапали подоконник. Мелькнула черная крылатая тень. Страж обернулся и увидел каменного зверя в конце коридора.

– Блин, все-таки заснул, – сказал ефрейтор.

Лев планомерно двигался к покоям княжны.

– Барсик, стоять! – скомандовал парень.

Ноль эмоций.

– Йоханый бабай, да он же каменный!

Хищник миновал полпути до заветной двери.

Размеренность и нарочитая медлительность движений испугали бы кого угодно.

Емельянов-младший зарычал и, бросившись на зверя, уперся ему в лоб, стараясь остановить. Дурное дело не хитрое, Егор преуспел.

Теперь лев заметил препятствие. Резко поднявшись на дыбы, он ударил дембеля каменными лапами в грудь. Парень просвистел по коридору и врезался спиной в дверь Василисы.

Дверь не устояла. Егор с грохотом приземлился в спальне. Служанки, Почечуй и сама княжна мгновенно проснулись. Кто-то завизжал.

Ефрейтор поднялся на ноги, ярясь ничуть не меньше, чем тогда, когда валил дерево. Сжав правый кулак, парень в два прыжка подскочил к хищнику и без промедления врезал ему в лоб.

Раздался хруст. От места удара пробежали затейливые трещины, и голова зверя развалилась на несколько кусков. Туловище так и осталось стоять посреди коридора.

Егор, морщась, смотрел на руку. Костяшки пальцев стремительно заливала кровь. Средний палец не разгибался.

Через минуту из проема показалась голова дядьки Почечуя.

– Эй! – позвал он.

Обернувшийся парень усмехнулся: «Послали слепого подглядеть», но тут же одернул себя. Некрасиво.

– Все в порядке, – буркнул ефрейтор. – Опасность миновала, можно пореветь.

Свечи догорели, и чердак двухэтажного терема погрузился во мрак. Предрассветная молочная мгла вплывала в слуховое окно и рассеивалась в чернильной тьме. На грязном полу мутнел неявный светлый круг, поделенный крестообразной тенью рамы на четыре сектора. Рядом с этим импровизированным коловратом – знаком солнца – виднелся край старой дерюги, на которой спал могучий здоровяк. Татуированные руки вздрагивали, лицо искажали гримасы боли. Детине снилась черная-черная комната с черной-черной дверью, а за ней – черный-черный человек.

– Ты плохой мальчик, – прошипел человек.

Вокруг было темно, но здоровяк почему-то видел незнакомца. О, он испытывал к черному человеку смешанные чувства. Детина любил его и одновременно боялся. Это был первородный, животный страх, отнимающий рассудок. И чем сильнее возрастал страх, тем крепче, неистовее становилось обожание.

– Да, я плохой мальчик, – пролепетал здоровяк. – Накажи меня!

– Я накажу тебя. Позже. Если захочешь. Прошлым вечером ты пытался сделать большое дело, но у тебя немного не получилось. Не отчаивайся и продолжай служить мне.

– Я не подведу. Что-нибудь еще, повелитель?

– Вроде бы нет. Хотя… Помойся, наконец. От тебя смердит.

Человек вынул из-за спины черную-черную руку и, сжав ее в черный-черный кулак, погрозил.

Детина проснулся, лопоча: «Я разочаровал Злодия. Я разочаровал Злодия».

Он достал из-под дерюги кнут и стал неуклюже охаживать себя по спине:

– Вот тебе! Вот тебе за поведение… Вот тебе за прилежание… За двойку по арифметике… За кол по пению…

Эти слова всегда сами выползали из темных глубин памяти сумасшедшего здоровяка, ведь именно их произносил его злой и пьяный отец во время частых экзекуций. А, как нам известно из голливудских триллеров, корни всех проблем следует искать в детском опыте пациента.

 

Глава пятая В коей от многих отворачивается удача, а события развиваются прямо-таки пугающе

Проснувшийся Федорин впервые за последние трое суток почувствовал себя человеком. Конечно, он восстановился не полностью, зато перегруженный разум наконец-то отдохнул.

«Хорошо, что я запретил себя будить», – отметил Радогаст.

Он выскочил из постели, быстро оделся, радуясь тому, что спал во дворце и не нужно идти на работу по промозглому туманному Легендограду. Работа уже здесь, только выйди за дверь скромных покоев, отведенных сыскарю.

Отвернувшись от окна, Федорин вздрогнул – на комоде лежала голова и таращила на него маленькие глазки.

– К-колобок? – вымолвил Радогаст.

– Он самый, – ухмыльнулся каравай.

Он радовался тому, что застал сыскаря врасплох.

Федорин молчал, и Хлеборобот решил его не раздражать.

– Побеседовать бы. Но не здесь. Лучше прогулочкой утренней насладиться.

– Согласен.

Человек и колобок покинули комнатку и столкнулись с мальчонкой-посыльным. Русоволосый паренек обрадовался, затараторил:

– Вашество, тут что было, что было, ужасть, кто бы мог провидеть, чистое непотребство, и в самую спальню княжны, вашество, зато он ка-а-ак даст, и в труху, девки воют, переполох, все кричать: «Зови сыскаря!», но я не пущал, мне вашество не велели, до сих пор там посередь торчит, служанки ходить боятся…

– Тпру! – скомандовал Федорин. – Что стряслось?

– Так я и говорю. – Малец захлопал голубыми глазищами. – Ночью ожил и попер, но и наш-то не лыком шит, даром что не каменный, а он его через весь колидор – хрясть! Дверь долой! А он на ноги и со всей мочи – бах! Башка в клочья.

– Это у м-меня башка в клочья от тебя! – Радогаст махнул в сердцах, дескать, все вздор. – Кто ожил? Какую дверь долой?

Посыльный набрал в грудь побольше воздуха, чтобы обрушить на начальника новый шквал слов, но тут вклинился колобок:

– Дозволь, я.

– Давай.

– Сперва успокойся и поверь: опасность миновала. А теперь пойдем, куда шли.

На крыльце Федорин попросту обалдел:

– Что за с-страна? Каменного льва с шаром и тех сперли!

– Кабы сперли, – промолвил каравай. – Представь себе, лев ожил и отправился к Василисе. А Егорий его остановил. Тут тебе малец не соврал: витязь-то наш просто герой. Разбил каменную голову кулаком. Полночи дворец о том только и говорит, один ты проспал все новости.

– Ч-что княжна?

– Да хорошо! Переселилась в другие покои, и дело с концом. К похоронам отца готовится.

– Срочно проверю. Самолично, – пробормотал сыскарь, намереваясь идти к Василисе. – И больше никаких приказов «не будить». А то и вправду все просплю.

– Да погоди ты, – произнес колобок.

Федорин остановился.

– Я ж тебя звал не только на пустую тумбу пялиться, – проворчал каравай. – Пооколачивался я тут и там, послушал людей. Думаю, есть что тебе передать. Вот, к примеру, все знают о вражде главного ценатора и верховного волхва. Мол, даже видеть друг друга не могут. А они встречались.

– Есть такое подозрение. Якобы неделю назад…

– Вчера, – прервал дерзкий хлебец. – Вчера, в этих самых стенах. Гордей, Рогволд и угадай кто.

– А что гадать-то? – усмехнулся сыскарь, берясь за дверную ручку. – Воевода Ярий. О похоронах говорили. Тоже мне, тайна.

– Гляжу я на тебя, Радогаст, и умиляюсь, – по-старчески заявил колобок. – Вроде умный, а дурак. Подивитесь, как же так?.. Хе-хе. Нешто тебе не известно, что в делах властвования истинные причины встреч остаются не названными? И готов ли ты поверить, что ценатор дружелюбно принял речи волхва, а тот внимал ценатору? Воевода же, на дух не переносящий обоих, проявил высшую степень терпимости.

– Ты ч-что же, п-подглядывал? – нетерпеливо спросил Федорин.

– И подслушивал, – криво улыбнулся каравай.

– И помнишь, о чем говорили?

Хлебец гордо вскинул бровки:

– Слава моим создателям, я совершенно ничего не забываю. Поэтому прошу внимания…

Воевода поиграл желваками, рассматривая по очереди волхва и ценатора, потом расцепил пальцы рук, покоившихся на столе, и начал совещание:

– Прежде чем мы приступим к обсуждению похорон, полагаю, нам необходимо прояснить будущее княжества.

– Не томи, дружина, – пренебрежительно сказал ценатор.

– Будь терпимее, боярин Гордей, – тихо проговорил Рогволд. – Ярию не легко в эти смутные дни.

– А кому легко, – буркнул глава цената и замолк.

– Да, держать на своих плечах Легендоград и врагу не пожелаешь, – сказал воевода. – Тем сильнее мое беспокойство за молодую княжну. Сдюжит ли?

– Разумеется, нет, – спокойно заявил верховный волхв.

Гордей кивнул.

Ярий продолжил:

– Я знаю ваше мнение на сей счет. Ваши устремления мне тоже известны. Но я призываю вас не забываться и не сеять в горожанах раздора. Есть Правда. Правда, кою мы получили от пращуров, велит предложить народу на голосование прямую наследницу великого князя.

– Не занудничай, – поморщился боярин. – Никто закона нарушать не собирается. Девчонке двадцать лет. Она еще не способна править самостоятельно. Посему важные решения станет принимать ценат. Когда на площади соберется люд, я поставлю этот вопрос на голосование. Разъясню народу цену вопроса, назначим девчонке испытания. И она их обязательно провалит.

– Не говори «Гоп!», пока не перепрыгнешь, – сурово окоротил воевода. – Василиса для всех нас не девчонка, а княжна. Я тоже не уверен в ее силах, но подпускать к власти кучку стяжателей, просиживающих штаны на ценатских сборищах, не намерен. Защитники Легендограда готовы помочь будущей княгине управлять нашим государством.

Рогволд и Гордей отлично понимали, что дружина, всегда стоявшая на стороне Ярия, запросто окоротит и ценат, и волховный собор.

– Не начни братоубийства, воевода, – остерег волхв.

– А я и не собираюсь. Уговори своего дружка, чтобы ценат не лез наверх, и все останется по-прежнему.

– Лукавишь. – Жрец покачал головой. – Ты помешан на сильном княжестве. Возглавь его Василиса – и вороги, в особенности латунцы, захотят испить шеломами воды из наших каналов.

– Захлебнутся, – прорычал Ярий. – А княжне действительно нужна помощь.

– Думается, мудрый совет, укрепленный богами, поспособствует ей вернее, нежели ратная удаль военачальника, – с небесным смирением произнес Рогволд.

– Дудки! – усмехнулся в усы воевода.

– Довольно! – резко вступил боярин Гордей. – Увы, девчонка в огромной опасности, и мы не знаем, доживет ли она до всенародного веча. Я отчего-то сильно сомневаюсь, что смерть Велемудра была последней.

– Ах, вот ты как заговорил! – Ярий встал над столом, наставляя перст на ценатора. – Я чуял, что ты причастен к убийству великого князя. Но чтобы так прямо…

– Но-но, дружина, – поднял руки Гордей. – Я всего лишь поделился с вами подозрениями. А коль ты имеешь неопровержимые доказательства, то изволь их предъявить!

– Спокойнее, уважаемые, – тихо вклинился в перепалку жрец. – Вчера боги дали мне знак. Воистину их мудрость безгранична и непостижима… Сядь, доблестный Ярий. Видел я чудный сон, в коем сошла на землю мудрая Мокошь и говорила со мной, как мать с заблудшим сыном. «Есть среди нас глава, – сказала мне великая богиня доброго жребия, – но и прочие помогают ему всеми силами. Случается поспорить, только разумные спорщики всегда найдут благое решение». Так будем ли мы с вами грызться, аки блудливые псы из-за дохлого сизаря, или станем помогать нашей будущей княгине с трех сторон, по-братски не забывая о чаяньях друг друга?

– Без обмана? – спросил воевода.

– Без.

Ценатор дотронулся до носа, подумал и сказал:

– Вполне здравое решение. Я обсужу его с боярами.

– Наша беседа отнюдь не закончена. Пока я жив, тебе, Рогволд, Легендограда не видать… Но пока отложим склоки, – хмуро резюмировал Ярий. – Есть дело святое и скорбное. Перейдем к нему.

И тройка самых влиятельных людей Легендограда стала обсуждать подготовку похорон князя Велемудра.

* * *

Явившийся на смену брату Иван еще в пути почувствовал, что произошло нечто особенное. Слишком уж изводился паренек-провожатый. Он явно хотел выплеснуть какие-то новости, но сдерживался.

Потом выяснилось, что мальчонка тащит Старшого совсем не туда, где была почивальня Василисы. Дембель пожал плечами, но внутренне собрался: мало ли что местные начальники отчебучат? Вдруг с какого-то перепугу повторится ситуация с Драндулецким? Не хотелось снова загреметь в застенки, тем более здешние обязательно будут сырыми и холодными – камень все-таки.

Иван увидел Егора и облегченно вздохнул. Правда, правая рука младшего брата была замотана белой тряпицей, и на ней отчетливо виднелись красные пятна.

– Дрался? – с тревогой спросил Старшой.

– Дал одному в дыню, – расплылся в довольной улыбке ефрейтор.

– Потому и переехали?

– Угу.

Сзади неслышно подошел Федорин:

– Ну, рассказывай, Егор, как льва победил.

– Льва?! – почти шепотом протянул Иван.

– Угу, – подтвердил Емельянов-младший. – Ночью нарисовался в коридоре каменный лев. Попер на меня. Я его остановил. Он мне лапами в грудь. Я как влечу в комнату княжны! Рассердился, конечно. Обратно выпрыгнул и, не раздумывая, ему в лобешник. Он и того.

– Это хорошо, что не раздумывая, – промолвил Старшой. – Так ты, наверное, руку в муку сломал.

– Не-а. Так, вывихнул палец и костяшки сбил. До свадьбы заживет, – беспечно ответил Егор.

– Значит так, витязи, – вклинился Радогаст. – Меня с-смущает, что вы беспечно относитесь к происходящему. Льва подослали умертвить Василису. Если злоумышленник действует столь изощренным способом, то ей угрожает чудовищная опасность. А нынче похороны. Посему ты, Ваня, держи ухо востро.

Младший побрел спать, Федорин упылил по сыскным делам. Иван проторчал около получаса в одиночестве, затем дверь спальни отворилась, и к нему вышла Василиса.

Она была одета во все белое. Бледное лицо, прекрасное и печальное, навсегда осталось в памяти Старшого как пример идеального очарования.

За княжной следовал дядька Почечуй.

– Пойдем, витязь, – тихо сказал он. – Нынче будет трудный день.

Они покинули дворец и оказались на площади, заполненной людом – от первейших вельмож до распоследней черни.

Емельянов-старший не запомнил церемонии, более того, он за ней не следил. Перед ним стояла совсем иная задача: не допустить покушения на княжну. Инструкции Федорина были четче некуда.

К тому же Иван с детства не любил смотреть на трупы. Трупы вызывали у него чувство отвращения и скорбь по поводу того, что и он когда-нибудь будет выглядеть ничуть не лучше.

А конкретные останки Велемудра он рассмотрел на месте преступления.

Помост с телом князя покоился в центре площади.

Лица, лица, лица проносились перед взором стража. Здесь были и ценатор Гордыня со всеми боярами, и волхв Рогволд, возглавивший церемонию, и хмурый воевода подле полка статных дружинников. В чреде смутно знакомых людей промелькнул и Федорин. Он расположился чуть поодаль и внимательно наблюдал за толпившимися вельможами до самого конца обряда.

Иван уже знал, что народ любил Велемудра. Князь не лютовал, не драл трех налоговых шкур, слыл тихим нравом и острым умом. При покойном не случилось войны, мора и голода.

Нынче же масштабы почитания достигли гротескных. Старшой никогда не понимал, зачем на некоторые современные похороны зовут специальных старух-плакальщиц. Они превращают повод уважить уходящего в натуральный фарс. Так вот, нынче простолюдины плакали не по заказу. Дембель был в этом уверен.

На рожах представителей знати, наоборот, читались плохо скрываемые скука, ненависть к князю и алчный интерес: что же дальше? Кто будет после Велемудра? Сядет ли девчонка на престол, и кто ею будет вертеть?

Следовало отдать должное сильным государства сего – никто не потревожил Василису до похорон родителя. Но уже завтра ей придется ох как туго.

Только все это завтра. Сейчас Иван выхватывал из толпы новые и новые лица, жесты, резкие движения, готовый в любой момент защитить стоящую чуть впереди княжну.

Волхв Рогволд произнес краткую речь, в которой назвал усопшего благим правителем, а время его княжения спокойным и благодатным.

– Давайте запомним нашего великого князя Велемудром Ненапряжным.

В толпе раздались одобрительные крики.

Ничего не случилось, пока пелись погребальные гимны. Все было тихо, когда запылал подожженный волхвами помост из пропитанных специальным составом бревен. Похоронный костер сгорел за час. От Велемудра остался лишь пепел, и Рогволд удовлетворенно закивал. Очевидно, это было добрым знамением.

– Вот и все, – промолвил слепец Почечуй.

Крепившаяся всю церемонию Василиса всхлипнула и стала оседать наземь.

Иван ловко подхватил княжну.

Толпа ахнула.

– Обморок! – крикнул воевода.

– Обморок… Обморок… Обморок… – пронеслось в зашевелившейся толпе.

Парень поднял девушку на руки и понес во дворец. Все приотстали, даже воспитатель.

В коридоре Емельянов-старший почувствовал, что княжна очнулась – напряглось тело. Василиса приоткрыла глаза, оценила происходящее и шепнула Ивану:

– Нынче в полночь будь под окном. Хоть отвяжусь от дядьки, а то он от меня не уходит, а нам бы продолжить разгадывать батюшкину задачу. Я кое-что надумала. Но об этом позже.

Сзади уже нагоняли хлопотливые слуги, прямо-таки кудахчущий Почечуй и пара охранников из княжеской дружины. Парень бережно занес Василису в спальню, уложил на постель. С девушкой остались подружки-служанки да все тот же дядька.

Остаток дня дембель провел под дверями покоев. Дворец словно вымер. Коридоры, колоннады и своды залов были объяты тишиной, лишь изредка раздавалась дробь шагов одинокого слуги. По старинному обычаю славной Эрэфии надлежало поминать усопшего медовухой до беспамятства. А во дворце сие непотребство строжайше воспрещалось.

В урочный вечерний час к Ивану сошлись отоспавшийся братишка да возбужденный, как терьер перед охотой, Федорин.

– М-мужайся, Егор. З-завтра мы с Иваном с утра едем в лес. Новый след в деле убийцы старух. Весьма любопытный, Ваня! – Сыскарь потер руки. – Так что б-береги силы, богатырь. А ты, Иван, после нашей сегодняшней вылазки живо отсыпаться!

– Вопрос, – твердо объявил Старшой.

– Что? А, ну да. Задавай, – проговорил Радогаст.

– Я вот все эти дни никак не могу понять: почему мы вваливаем тут охранниками, ты нами командуешь, будто мы твои холопы…

– Подожди, – остановил его Федорин. – Разве тебе не люба княжна? Разве не хочешь ты защитить ее от убийц? Разве не чуешь своей способности поймать Раскольника и потому – ответственности? М-мы с вами, друзья мои, люди долга. Не ростовщики, естественно, а мужчины, осознающие свою способность утверждать Правду. Мир наш рожден жить по Правде, так разве плох тот, кто усиливает глас справедливости на земле? Плохо ли тебе, Ваня? Худо ли тебе, Егор?

– Нормуль, – пожал могучими плечами ефрейтор.

– Да я не жалуюсь, – сказал Старшой. – Я про жалованье. Жалованье когда будет?

– Ах, вот ты о чем! – рассмеялся сыскарь, отвязывая от пояса мошну. – Вот по три гривенных. Сойдет?

– Ну, на первое время хватит. А премиальные Егору за подвиг со львом ты все же выплати. Завтра. Ага?

– Ну, р-разбойник! – притворно рассердился Радогаст.

– Не разбойник, а трезво мыслящий человек, не чуждый справедливости и, как там ее, Правды!

– Тогда наряжайся старушенцией, и пойдем-ка в дозор, – завершил прения Федорин.

Вернувшись с похорон Велемудра, Рогволд успел решить несколько неотложных проблем и теперь собирался отобедать. Неспешно шагая в трапезную, он раздумывал о последнем деле.

Верховный жрец Легендограда только что повидался с номинальным главой собора волхвов. Не относящийся к духовенству боярин, назначенный князем, был фигурой слабой и не заслуживавшей особого внимания, но раз уж он есть, то с ним надо иногда встречаться. Мирской руководитель собора пребывал в подвешенном состоянии, ведь кончина Велемудра сулила перестановки, а то и вовсе роспуск ненавистного жрецам учреждения. Хитрый Рогволд вел себя ровно с горе-начальником, не давая понять, что тот вовсе стал существовать на птичьих правах. Волхвы и так на протяжении многих веков занимались своими делами за спинами мирских глав. К большой радости жречества, великий князь Велемудр назначил им тихого и безотказного руководителя, который исполнял роль, скорей, ушей князя в соборе, нежели проводника воли Велемудра.

В коридоре здания жреческого собора было безлюдно. Окна пропускали солнечный свет. Близость Раздолбалтики творила с погодой всякие фортели: сейчас было почти ясно, но к вечеру мог пойти затяжной дождь. А то и снег. Во всяком случае, небу от облаков полностью очиститься не удалось.

Щурящийся Рогволд поправил пестрый шнур, поддерживающий волосы. Длинная серая хламида шелестела при каждом шаге, тяжелый посох стучал по каменному полу. «Все-то в этом городе мраморное, – подумал волхв. – А что не мраморное, то из гранита».

Жрец должен быть близок к земле, лесу и воде. Камень холоден и безжизнен. Если, конечно, это не Алатырь. Костер, капище, звездное небо – вот удел волхва. А приходится влачить существование в бездушном мешке. Рогволд опустил посох на пол сильнее, чем обычно, и в длинной анфиладе заметался звук удара. Волхв остановился перед окном, повернулся к солнцу, раскинув руки. Как нарочно, на светило набежало сизоватое облако.

Досадливо сплюнув, жрец пошел дальше. Когда он достиг двери трапезной, на другом конце коридора появился младший помощник, человек старше верховного волхва, толковый, но излишне мягкий.

– Отче Рогволд! – крикнул помощник. – Знамение!

«Вот и поел», – подумал жрец и повернул обратно.

– Сказывай.

– Братья закончили прорицание, и тут на Огневеда сошло озарение. Тебя зовет, трясется весь, аж жутко!

Главный жрец прибыл в подземные гадальные покои, где отмеченные даром предсказания волхвы собирались для совместного путешествия по тропинкам будущего.

Огневед, рыжий семнадцатилетний парень с вечно беспокойными глазами и правда был на взводе. Руки и губы тряслись, на бледном лице, освещенном масляными светильниками, застыла маска ужаса. Юный прорицатель полулежал на ковре, вокруг тревожно перешептывались трое жрецов. Заметив Рогволда, они разом смолкли.

– Что случилось? – Волхв присел возле Огневеда, возложил уверенную руку на его чело, и парень как-то мигом успокоился.

– Открылось мне страшное, отче, – пролепетал юноша. – Пламенный Рарог провел меня дорогами яви к границам навьим. Там, куда не ступала нога живого человека, узрел я огромные черные врата, скрепленные семью большими светящимися печатями. Врата шатались, словно оттуда норовил вырваться огромный зверь, а печати мерцали. Я смотрел на них, и священный сокол рек мне: «Увидь нарушенные печати, человече. Они пока не сломаны, но их едва не сорвали. Злокозненные попытки не прекращаются, предотвратите их. Иначе в мир придет Чернобог». При упоминании владетеля Пекла жуткий, пробирающий до последней косточки вой раздался из-за врат, и я в смятении бежал.

Огневед замолк, тяжело дыша. Рогволд встал, задумчиво касаясь шнура на лбу, тяжело вздохнул:

– Знать, подтверждается то, чего мы так боялись. Кто-то дерзает открыть ворота… Истинно печальные новости, братья мои. Кто бы теперь сказал, что нам делать?..

Иван, закутавшийся в лохмотья, опирался на суковатую палку и шаркающей походкой шел по сумеречным улицам Легендограда. Необходимость бродить, согнувшись в три погибели, чертовски изматывала. Время от времени Емельянов-старший садился на каменный парапет, извлекал из-под рваного платья фляжку, выданную Федориным, и прикладывался к зелену вину.

«Елки-палки, кто бы рассказал, что я после армии устроюсь в менты, да еще и средневековые, я б тому в рыло дал, – усмехнулся своим мыслям Иван. – Дежурства, тайные дозоры, а завтра вообще куда-то придется ехать. В лес какой-то. Темнит сыскарь…»

Речушки плескались в гранитных желобах, хмурые люди-тени проходили мимо, спеша по своим делам. Где-то сзади неприметно катился колобок. Иногда законспирированный дембель отдыхал особенно долго, каравай настигал его да принимался отчитывать:

– Топай, богатырь, иначе не видать нам обещанной мзды.

Старший сержант мысленно произносил страшные формулы. Если бы они возымели действие, то колобку пришлось бы туго, а наука сексопатология обогатилась бы не одним новым разделом.

Отведя душу, Иван поднимался, кряхтя абсолютно непритворно, и брел дальше. Порой его охватывала легкая паника, ведь напади маньяк сейчас, когда ныла спина, затекла шея и болели согнутые ноги, дембель ни за что не отбился бы.

Это была уже вторая вылазка. Западнее околачивался наряженный в лохмотья сам Радогаст Федорин. Результатов пока не было. «Везет Егору! – Старшой аж заскрипел зубами. – Второй вечер подряд в тепле, при княжне. Мало ли, крупен телом! Старухи всякие бывают. Может, маньяк как раз на крупную бабку вышел бы куда быстрее. Хотя при адской невезучести братана…»

А еще сегодня, в отличие от вчерашней вылазки, Иван прямо-таки физически ощущал чей-то заинтересованный взгляд, буравящий его спину. В конце концов, парень списал это ощущение на собственную подозрительность и усталость.

Истекал третий час «прогулки». Вскоре совсем стемнело, и мнимая старушка повернула к постоялому двору. Пройдя грязную площадь с Железным Всадником, Иван двинулся по слабоосвещенной улочке в глубь города.

Через несколько минут где-то на крыше каркнула ворона, и сразу что-то бухнуло сзади, а потом раздались быстрые шаги. Сначала они приближались, затем пешеход свернул в боковой проулок. Старшой пожал плечами. Их пронзила судорога.

– Твою мать, – прошептал Иван, возобновив движение.

Он дошагал до красивого мраморного крыльца, сел, достал фляжку.

Народа не было. Из домов доносились приглушенные звуки быта: гремела посуда, кто-то читал нотации сынку, издалека долетали россыпи девичьего пения. Парень всматривался в темноту улицы, стараясь приметить движущегося колобка. Хлеборобот не спешил появляться.

Иван забеспокоился, вспомнив странный звук и торопливую дробь чужих шагов. Уж не покрали ли смышленого каравая? Он-то уйдет, да все равно жалко.

«Надо проверить», – решил Старшой. Встал, заковылял в обратном направлении.

– Тут свернул незнакомец, – шепотом отметил он, минуя перекресток.

Осилив еще метров тридцать, Иван поравнялся с бесформенной кучей ветоши. За ней высились две небольшие кочки. Сначала дембель не обратил на них внимания, а затем взгляд сам собой вернулся, и парень воскликнул:

– Колобок!

На грязной мостовой, в помойной луже валялись две хлебные полусферы. Кто-то разрубил беднягу-каравая острым тяжелым предметом, предположительно, топором.

Колдун Перехлюзд и разбойник Заруба искали близнецов-богатырей. И тот, и другой наткнулись-таки на постоялый двор, где Емельяновы ночевали до того, как попасть во дворец.

И волшебнику, и преступнику хозяин двора сказал, что витязи съехали, щедро расплатившись и не оставив никаких сообщений для важных господ. Перехлюзд ушел раздраженным, а Заруба даже одарил информатора денежкой.

Разозленный маг раздумывал: не могли ли Егор да Иван покинуть Легендоград? Или отыскали кров подешевле? Было бы обидно, если бы оказалось, что богатыри давно топают в другое княжество, а он тут время теряет.

У Перехлюзда здесь жили знакомые, но он не хотел их беспокоить. На них нельзя было положиться. Единственная встреча, которую он назначил, послав заговоренную сороку, не состоялась. Все придется обстряпать самому.

Оставалось лишь расспрашивать горожан. Затеряться в большом городе не мудрено, но вдруг ему повезет, и близнецы еще тут?

Похожим образом рассуждал и Заруба Лютозар. Он внимательно прислушивался к уличной трепотне и постепенно вызнал всякие интересные вещи.

Во-первых, тянитолкаевские герои-драконоборцы, одолевшие Соловья-разбойника, поступили на службу в княжий дворец. Один из них, кажется, красивенький такой да удаленький, победил опасного подсыла – каменного льва. А может, все-таки хищника поборол здоровенный угрюмый бугай. Да-да, он вернее на такое годится. Егором вроде кличут. Что? Как поборол? Кто говорил, мол, взялся дланью за нижнюю челюсть, шуйцей за верхнюю, да разорвал львиную пасть. А другие бают, что герой поступил по старому обычаю молодцев-богатырей Эрэфии, которые кулаком быка валили. Отоварил хищника по лбу, башка-то и треснула. Откуда лев? А ты сходи, сходи ко дворцу. Глянь на крыльцо. Еще вчера два льва там было. Да, каменных. Очень уж воли много стали брать колдуны паршивые. Оживили, на голубочку нашу сизокрылую Василисушку натравили. Тут молодец удаль богатырскую и выказал.

Во-вторых, на похороны князя, что на дворцовой площади состоятся, может прийти каждый. Велемудр-то был мужик хороший, зла простому человеку не чинил, отчего же не помянуть. Опосля погребального костра будут бесплатную медовуху наливать. Грех не сходить, не почтить великого князя поклоном земным да похмельем завтрашним.

«А вот и точно – схожу на погребение», – решил Заруба.

Там он во всех подробностях разглядел телохранителя бедняжки-княжны. До сего дня Лютозар не видел близнецов, но описание парадной формы солдата российской армии, которым Зарубу снабдил Полкан Люлякин-Бабский, было точней некуда. Да, за спиной Василисы стоял один из братьев.

Преступник был крайне доволен собой. Когда толпа разошлась, он расположился неподалеку от дворца и стал ждать. Тыпонец-учитель отлично вышколил юного Зарубу, и тот мог просидеть хоть сутки. Без движения. В воде. Дыша через соломинку. А тут все было куда проще: изображай нищего и бесстыже пялься на богатые терема. Вполне обычное поведение.

Суток не потребовалось. Поздним вечером с крыльца сошли два мужика, зачем-то переодетые бедными старухами. Раскусить подмену помогли знания и опыт шпиона-убийцы, приобретенные Лютозаром в Тыпонии. Более того, по манере двигаться и особенностям фигуры Заруба опознал в высокой лже-бабульке виденного утром телохранителя княжны.

За ними катился колобок. Об этом волшебном создании Заруба был наслышан еще в Легендограде. Чем не очередное подтверждение, что преступник обнаружил-таки кого искал. Но зачем богатырю переодеваться бабкой?!

Выразив удивление легким подниманием брови, разбойник отправился за ряжеными, не выдавая своего присутствия. Вскоре «старушки» разделились. Заруба, естественно, отправился за близнецом, шедшим в компании колобка. Вели они себя странно: шлялись по грязным и темным улицам Легендограда, будто искали приключений.

Спустя час Лютозар обнаружил, что приключения нашлись. За витязем начал следить странный большой детина, укутанный в черный плащ с капюшоном. Под капюшоном была островерхая шляпа иноземного покроя. Полу плаща оттягивало что-то тяжелое. Итак, вооруженный человек крался за лжестарушкой и приотставшим от нее колобком, не замечая скрытой слежки Зарубы.

Разбойник сопоставил слышанные на ярмарках и в харчевнях сплетни с видом детины и догадался, что за птицу ловит на живца богатырь. «Люлякин-Бабский не зря ценит этого молодого человека, – подумал преступник. – Выманивание на себя кровавого убийцы во имя установления гармонии достойно всяческого уважения». Заруба на всякий случай нащупал за поясом сюрикен. Если случится беда, он поразит лиходея с любого расстояния.

Вскоре истребитель старух обратил внимание на колобка. Лютозар наблюдал, как колеблется убийца, то решая покинуть цель, то останавливая этот порыв. Наконец детина сделал выбор. Он улучил момент, когда колобок замешкался на особенно темном участке улицы, и разрубил хлебного живчика топором.

Потом убийца хладнокровно дошагал почти до самого богатыря, наряженного бабкой, и свернул в переулок. Заруба решил проследить за лиходеем. Судьба колобка разбойника не интересовала, опасности для витязя не было, а найти его теперь не составит труда, поэтому Лютозар преспокойно отправился за убийцей.

Полезно знать, где логово зверя. А Заруба крайне не одобрял таких вот сумасшедших нелюдей. Преступление не прихоть и не самоцель, а деяние, ведущее к достижению той или иной цели. Раскалывание черепов бедных старушек вряд ли решает какие-то великие задачи. Следовательно, больной разумом убийца должен быть остановлен.

Когда Лютозар прикинул направление, в котором чуть ли не бежал работничек топора, он весьма удивился. Но предпочел не торопиться с выводами.

Иван вынес половинки колобка на свет, падавший из больших окон богатого дома.

– Капец круглому, – по-детски жалобно проговорил Старшой.

На поверхности одной из хлебных полусфер открылись глазки и тут же гневно нахмурились.

– Живой! – воскликнул парень.

– Вестимо, – ответил ротик, оказавшийся на другой половинке. – Не юродствуй, сложи меня скорее!

Рот раздраженно кривился, поэтому Иван еле-еле понял фразу. Он прижал полусферы друг к другу. Раздался тихий чмокающий звук.

– Другое дело! – бодро произнес колобок. – Отпускай, я вновь цел и невредим!

– Как же так?

– Я не врал, что меня не сожжешь, не потопишь, не разрежешь. Старик и старуха Сусекские-Скреби знали толк в высшем колдовстве. Сейчас таких не пекут.

Каравая буквально распирало от гордости.

– Полагаю, нас рассекретили, – пробормотал Старшой, кладя колобка наземь. – Пора обрадовать Федорина.

Встреча была назначена на дворцовом крыльце. Радогаст уже вернулся и ждал Ивана, сидя на лишившейся льва тумбе.

Парень с ходу доложил о покушении на Хлеборобота. Сыскарь щелкнул пальцами.

– Н-нужно было оставлять к-колобка здесь, – сказал он.

Дембель покачал головой:

– Ни фига подобного. На его месте должен был быть я. Ему-то что? Приложил половинки – и снова целый. А мою голову так не склеишь.

Колобок фыркнул, дескать, обидные речи говоришь, но гордость не позволяет сказать все, что я о тебе думаю.

– Да, мы из другого теста, – задумчиво пролопотал Федорин. – Хорошо, всем спать!

«Ага, разбежался, – подумал парень. – У меня на полночь свидание назначено».

До назначенного часа оставалось немало времени, и Иван отправился в свою комнатушку. Каравай увязался за ним.

– Мне требуется отдых. Покушение не прошло даром, – пожаловался Хлеборобот и сомкнул поджаристые веки.

Спустя минуту колобок начал ритмично подхрапывать, чмокая губенками.

Чтобы не заснуть, Старшой решил развлечься чтением белибердовой газеты, которая, как выяснилось, еще и дубовые столы сокрушала. Он уселся на кровать, раскрыл наудачу разворот и прочитал кусок исторической статьи: «По одной из версий, Ф. М. Достоевский придумал название роману „Идиот“ прямо на его презентации, оппонируя какому-то критику. Но второй том, называвшийся „А теперь встал и вышел, дебил“ он все же сжег».

Недоверчиво хмыкнув, дембель перевернул лист и попал на рекламу. Здесь он увидел большую, в целую полосу, фотографию картины «Иван Грозный убивает своего сына». Чуть в стороне зависла пачка рекламируемых сигарет отечественного производства. Еще выше красовался слоган:

В гневе я стRUSSIAN!

Реклама разбудила в парне желание покурить. Давненько он не смолил, с самого злополучного утра, когда произошла драка в тамбуре. Привыкания у Ивана не выработалось, но иногда организм все же просил порцию никотина. Пожалев о пачке, оставленной в дембельском чемодане, Старшой более пристально рассмотрел репродукцию.

Царь-сыноубийца напоминал дембелю кого-то недавно виденного. Но кого? Емельянов лег на спину, подняв газету на вытянутых руках, и мгновенно все понял. Его тезка, бешено выкативший глаза, был вылитый Злодий Худич с фрески в уродском зале.

Окровавленный сын Грозного тоже имел знакомые черты, но, сколько Старшой ни силился, не разгадал, кто же это такой.

– А я был прав, – пробормотал Иван. – Газетка не такая шизовая. Что-то она пытается подсказать, это факт…

Смерть застала воеводу Ярия в его кабинете, где он безуспешно сражался с многочисленными депешами граждан Легендограда. Но доконал его не бюрократический спрут.

Дверь тихонько отворилась, и прозвучали еле слышные шаги. Шуршащий непокорными бумагами воевода их не заметил. Зато чутье старого бойца подсказало ему, что он не один. Ярий глянул поверх стола, заваленного депешами, и густые брови воеводы поползли вверх.

– Ты?.. – изумленно выдохнул ратник, замещающий князя, и в его сердце влетел острый предмет, предположительно, метательный нож.

Убийца, скрытый под черным балахоном, прошел к откинувшемуся на кресло Ярию. Вынул нож, тщательно обтер его первой взятой со стола бумагой.

И удалился.

Емельянову-младшему все-таки не повезло: рука разболелась, распухла и саднила не переставая. Зато он не спал на посту.

Еще удивляло то, что рука пострадала, а грудь ни капельки. Странно, ведь удар каменных лап был более чем сокрушительным. Объяснений чуда не подыскалось, поэтому парень остановился на краткой версии, дескать, хоть в этом повезло.

«Блин, а что делать, если снова придет какой-нибудь каменный оболтус? – беспокоился дембель. – Левая у меня послабее…»

Конечно, после случая со львом охрану внутри дворца утроили, на входе вовсе нагородили мощных баррикад, только Егор не верил в боеспособность ребят в красных кафтанах. Секирой каменного гостя не зарубишь.

Однако этой ночью никто не явился к дверям наследницы княжеского престола. К дичайшему изумлению ефрейтора, тревога поднялась внутри покоев!

На исходе ночи раздался крик Почечуя:

– Покража! Покража! Василисушки нетути!

Егор вломился в почивальню, когда девки-служанки только открыли рты, чтобы подхватить дядькин ор.

В углу догорала длинная лучина, исполняющая роль ночника. Взволнованный Почечуй стоял у пустой постели, служанки, несколько мгновений назад спавшие на полу, сидели и тупо таращились в сторону Василисиной кровати.

– Молчать! – гаркнул ефрейтор. – Спокуха, девки.

Все заткнулись, даже слепец.

Метнувшись в соседнюю комнатку, Егор убедился, что она пуста. Его лоб мгновенно покрыла холодная испарина: «Кажись, попал».

Он медленно вышел к Почечую и девкам:

– Мимо меня она не проходила. Значит, окно.

Служанки стали подскуливать в два голоса.

И тут оно само собой распахнулось, и появилась растрепанная голова Василисы.

– Да тут я, чего переполошились? – громко прошептала девушка и влезла в спальню.

Дядька протянул руки на звук голоса воспитанницы:

– Доченька моя, где ты была? – Почечуй внезапно напрягся, услышав шорох за окном. – И с кем?

В комнату рывком впрыгнул Иван. Отряхнулся, сказал:

– Да со мной она была. Не вопите только. Всю стражу перебудите.

Слепец аж затрясся в негодовании.

– Ты была с этим юношей? Отвечай своему старому пестуну. Ты с ним была?

Последнее слово дядька выделил столь заметно, что всем стало ясно, в каком смысле оно употреблено. А наглый Старшой слегка усмехнулся: ему показалась потешной фраза «старый пестун».

Почечуй повторил вопрос:

– Отвечай, негодница! Была?

– Не серчай. Была. – Княжна покраснела и спрятала глаза за распущенными волосами.

Плечи слепца опали, из глаз полились горючие слезы:

– Бесстыдница! Сколько лет тебя воскормлял, блюл, неразумную, ан упустил… Горе мне! Блудена ты распутная! Змея подколодная. Деточка ты моя… Все зря, все зря!

– Дядюшка, прости! – Василиса заревела вместе с ним. – Не виноватая я!

Дядька-пестун замер, лицо его исказил гнев.

– Почто девку обидел? – грозно спросил Почечуй, безошибочно подступив к Ивану.

– Ни хрена себе, обидел! – сказал Иван. – Она потом еще два раза сама на меня запрыгивала.

– Правда, Василиска? – обратился к княжне воспитатель.

Девушка потупилась:

– Так ведь бог троицу любит, дядюшка…

– Горюшко мне, горемычному! – снова раскис старый воспитатель. – Не виноватая она…

Почечуй бормотал, обзывая княжну и тут же роняя слова неподдельной отцовской любви к ней. Василиса обняла дядьку, и они, плача, сели на постель. Девки-служанки ревели за компанию.

Близнецы переглянулись и вышли за дверь.

– Психдиспансер, палата номер шесть, – прокомментировал Старшой, подмигивая брату. – Но Василиса старика уболтает.

– Ну, ты времени даром не теряешь, – с оттенком зависти протянул Егор.

– Ладно, не дуйся. Будет и на твоей улице праздник. Потом кой-чего расскажу, а сейчас пойду, хоть пару часов сна перехвачу.

Воронежский донжуан отправился на боковую, а Емельянов-младший продолжил несение нелегкой вахты. В почивальне продолжались всхлипы, причитания и обвинения. Потом служанок сморило, затихли и воспитатель с девушкой. Но они не спали. Безутешный Почечуй никак не унимался, будто потеря невинности хуже смерти.

– Не плачь, дядька. Прости дуреху молодую, – шептала, всхлипывая, Василиса. – Мне жар-птица сказала: все будет хорошо.

– Кто?! – Слепец застыл, не веря своим ушам.

– Жар-птица, – повторила девушка. – Это большая тайна, поэтому никому не передавай, ладно?..

 

Глава шестая В коей раскрываются кое-какие тайны, но от этого не становится легче

Карета была крутая, с подобием рессор, поэтому сперва Ивана всего лишь укачало, зато не растрясло. Тормошить и кидать начало после того, как экипаж покинул пределы Легендограда.

Федорин бодрился, посмеиваясь над зеленолицым Старшим. Радогаст даже слегка перекусил. То ли привычка к каретам выработалась, то ли вестибулярный аппарат был хорошим. А уж когда сыскарь безмятежно задремал, парень люто ему позавидовал.

Садистская гонка продолжалась часа три, затем экипаж постепенно остановился, и Емельянов-старший поспешил выползти на свет божий. Ватные ноги еле ворочались, голова шла кругом, но свежий лесной воздух стремительно приводил дембеля в норму.

Вокруг качались высоченные сосны, по небу невероятно быстро бежали низкие облака.

Из кареты выскочил сияющий Федорин:

– Отлично доехали. Дальше, Ваня, пешком. – Он зашагал в лес, обернулся, крикнул вознице: – Жди тут!

Старшой поплелся за начальником. Шли молча, сыскарь отрывался все дальше от Ивана. Потом оглянулся, поторопил:

– Шевели поршнями!

Дембель недоумевал: «Откуда тут движки внутреннего сгорания?!» Он не знал, что поршнями в старину называли кожаную обувь на завязках. Очевидно, армейские ботинки напомнили Радогасту именно поршни.

Тем временем Старшой справился с общей слабостью и затопал веселей. Нагнав Федорина, Иван спросил:

– Как ты только дорогу находишь?

– Бывал тут. Яга не раз под подозрения попадала. У нас в городе с ворожеями строго, магия под суровым запретом. Это волхвы постарались. Продавили в ценате решение… Так что, кроме колдовского сыска, никому ворожить нельзя. Разве что в особо оговоренных рамках.

– А баба Яга против, – сказал Иван.

Радогаст отмахнулся:

– Нарушила пару раз закон, вынужден был произвести следственные и даже в каком-то смысле карательные действия.

– Подожди! Ты же не колдун.

– И?

– А она – ведьма, так?

– Ну, скорей, еще больше, нежели просто ведьма.

– А если бы она тебя… ну… атаковала?

Федорин мгновенно осунулся, буркнул:

– На меня женские чары не действуют.

Старший сержант почувствовал, что затронута некая деликатная тема и заткнулся. Путники шли под уклон и вскоре выбрались на песчаную проплешину, в центре которой стояла старая бревенчатая изба с соломенной крышей. В стене, к которой приблизились сыскарь с дембелем, не было окна. Иван отправился за угол.

– Бесполезно, – предупредил Радогаст.

Парень глянул за угол. Тоже ни двери, ни окон.

Федорин усмехнулся:

– Можешь обойти вокруг.

Старшой так и сделал. Все четыре стены были глухими.

– Учись, пока наставник живой, – сказал сыскарь и обратился к дому: – Избушка-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом!

Дом зашатался и вдруг стал подниматься, и изумленный Емельянов узрел мощные куриные ноги. Они принялись топтаться, разворачивая избушку. Скрип и треск оглушали. Иван ждал, что жилище Яги развалится, но оно сдюжило.

Теперь появились и окна, и дверь.

Закончив маневр, избушка вновь «села», спрятав ноги.

Дверь распахнулась. На улицу утиной походкой выбралась мерзкая на лицо старуха. Старшого поразило количество и глубина бабкиных морщин, обилие бородавок и бельмо на правом глазу. Большая бородавка на косом носу смотрелась особенно отвратительно. Из-под платка торчали редкие седые волосенки. Двигалась хозяйка медленно, словно у нее в руках была полная крынка молока, которое нельзя пролить.

– Здравствуй, Яга, – поприветствовал Федорин.

– Поздорову, пес цепной. – Старуха ощерилась, показывая единственный зуб, и тут же поморщилась. – Проклятый топор!

– Слышали мы, досталось тебе, – продолжил сыскарь, ничуть не обидевшись на обзывание.

– Еще как, – плаксиво промолвила бабка. – Вон, глянь-ка!

Она повернулась боком, и гости увидали колун, торчащий из горба.

«Глубоко вошел, – отметил обалдевший Иван. – С такими ранами не живут».

Федорина эта картина нисколько не удивила.

– На память топорик, что ль, оставила? – спросил он.

– Тьфу на тебя! – Старуха мгновенно пожалела, что сделала резкое движение. – Я же его достать не могу, дубина!

Сыщик сделал быстрый шаг, схватился за обух и выдернул топор из спины Яги. Бабка коротко, но пронзительно завопила и стала оседать наземь. Окончательно опупевший дембель отмер и умудрился поймать падающую старушенцию. Хотя она отключилась, вес был почти смешным. А Иван знал, как тяжело бывает удержать бессознательного человека.

– Тащи в избу, – скомандовал Радогаст, любовно глядя на колун. – П-первое вещественное доказательство. Теперь мы точно изловим гада.

«Радости полные штаны, – мысленно оценил Старшой. – А если бабка врежет дуба?»

Обстановочка в доме была истинно спартанская: печь, лавка, сундук, стол. Какая-то утварь в углу. В другом – большая ступа с воткнутой в нее метлой. Парень уложил Ягу на лавку. Крови, как ни странно, не было. Дембель поделился наблюдением с сыскарем.

– Чудак человек, – прокомментировал тот. – Она же нежить.

Ивану чертовски захотелось помыть руки. Аж зуд начался.

Старуха приоткрыла глаз, потом второй и простонала, будто актриса провинциального театра:

– Бездушный упырь!

– Чья бы корова м-мычала, – парировал Радогаст. – Сейчас ты нам подробно расскажешь, где и при каких обстоятельствах получила топором по горбу.

– Отстань, я при смерти! – возопила Яга.

– Ты всю жизнь при смерти. Говори!

– Сатрап. Намедни подалась грибочков собрать. Мухоморчиков, да…

– В октябре?! – не смолчал Иван.

Бабка зыркнула на него злобно и ответила:

– А вот места знать надобно, красавец. Далече не пошла, тут полчасика ходу. Значит, на полянке заветной расположилась, грибки срываю, в корзинку кладу – шляпка к шляпке, ножка к ножке. Увлеклася, песню затянула. Вдруг хрясь! Боль в спине. Я думала, прострелило. Возраст все-таки. Разогнулась, чую, сзади кто-то есть. Оглянулась. Мужик стоит, выпучился. Отступает, отступает… Я ему: «Что это ты тут делаешь, соколик?» А он: «Мамочка!» И – наутек!

– Н-ну? – нетерпеливо подогнал Федорин.

– Я рукой за спину. Больно до помутнения разума. Хвать, хвать, а там топор. Я не сразу дотумкала-то. Тут еще больнее стало. Вот так цельные сутки прострадала.

– М-мужика опиши, не томи! – почти взмолился Радогаст.

– Какого мужика? А, мужика! Это мы легко. – Старуха почмокала и хитро прищурилась. – А что мне за это будет?

– Ничего тебе не будет. Если же не перестанешь Ваньку валять, прости, Иван, я не тебя имел в виду, то верну топор туда, где взял.

Для верности сыскарь помахал колуном и скорчил свирепое лицо. Но порода взяла свое, и свирепость получилась какой-то слишком учтивой. Бабке хватило и такой.

– Ладно, ладно! Не горячись. Мужик был не молод, но и не особо стар. Не белый, не черный, скорей, рыжий, но порусее. На лысом-то не разберешь. Росточку не маленького, так, повыше среднего. Вот, руки две было, это точно говорю. Ноги тоже – правая и левая. Потом, туловище целиковое. Еще голова. Одна штука, не больше…

– Ты меня в простачках числишь? – прикрикнул Федорин. – С-сказывай правду!

– Да в балахоне он был, – жалобно проскрипела Яга. – К тому ж ночь стояла кромешная. И дождило.

– За грибками, значит, пошла? – вкрадчиво произнес Радогаст.

Старушечьи глаза забегали, губа задергалась. Бабка прикрыла лицо тонкой костлявой рукой. Сыскарь цыкнул. Яга окончательно раскололась:

– В Легендоград летала. Вон, на ступе. Там и словила топором. Возле Железного Всадника, в подворотне. Насилу домой вернулась. А в остальном было как говорю. Темно, морось в глаза летит, а убивец окаянный в балахоне. Я почувствовала, испугался он. Ждал, упаду, наверное. Так-то вот.

Хозяйка сникла, принялась шмыгать носом и еле слышно поскуливать.

– В столице тебе появляться нельзя. Я предупреждал. Вот наука будет. Распоряжения исполняла бы, не рубанули бы. А теперь последний вопрос: какого черта ты в Легендоград летала?

– По личному обстоятельству. К знакомому, – выдала Яга и сжала бледные губы.

– К кому именно? – не отступался Федорин.

– Это не относится к делу.

– Ошибаешься.

– Все равно не скажу!

– Хорошо, беседа окончена. Держи ее, Ваня. Пора вернуть топор на место.

– Ни-и-и на-а-ада!!! – завизжала старуха. – Меня для беседы вызвал колдун. Знакомый. Перехлюздом величать.

– Перехлюздом?! – выдохнул Старшой. – Он-то тут откуда?

Радогаст внимательно посмотрел на дембеля и вернулся к бабке:

– Ну, встретились?

– Нет. Я только ступу спрятала, пару домов прошла, тут лиходей и догнал. До Ценатской площади всего ничего оставалось. Но сил-то не было, да и испужалась я.

– Ладно, поправляйся пока. Пойдем, Ванюша, пора возвращаться. А с тобой разговор не окончен, с-старая ведьма.

Был на похоронах великого князя Велемудра Ненапряжного и Перехлюзд. Колдун сразу узнал Ивана, стоявшего рядом с княжной.

– Высоко забрался, – процедил сквозь зубы маг.

Конечно, осуществление мести значительно усложнялось. Во дворец так просто не попадешь. Трудности не пугали Перехлюзда. Близнецы сорвали величайшее заклинание. Сложное и мощное, многие могли бы лишь мечтать приблизиться к уровню, на котором работал в ту заветную ночь волшебник… Если бы не они, не проклятые витязи!

Если бы не они, этим миром правил бы Злебог. А справа от его трона стоял бы Перехлюзд.

Он ушел на постоялый двор, не дождавшись конца ритуала. Князь колдуна не интересовал. Весь оставшийся день Перехлюзд пил медовуху да придумывал, как бы ему достать братьев. В итоге решил приготовить несколько ударов сразу. Пусть они помучаются. Пусть их жизнь превратится в череду мелких и крупных неудач, бед и лишений!

– Да, возмездие будет сладким и долгим, – произнес волшебник, ложась спать.

Он займется подготовкой завтра, на трезвую голову.

Вскоре маг засопел глубоко и ровно. Приснилось черное помещение с большой дверью, которая, казалось, была сделана из самой Тьмы. Перехлюзд попал сюда не впервые, он предвкушал встречу с тем, кто даст ему подлинную власть.

Дверь распахнулась, и к магу вышел сам Злебог. Колдун не переставал удивляться: как же так, комната темная, дверь еще темнее, а сам повелитель Пекла – чернее всего вокруг. В то же время Перехлюзд видел, хотя откуда зрение там, где нет света? Злебог же воплощал высшую степень Тьмы – чернее некуда.

Не снимая капюшона, повелитель заговорил со своим давним слугой:

– Ты хочешь мести. И я хочу. Ты задумал медленную. Мне это нравится. И ты воплотишь свою мечту. Но сначала сделаешь неотложное дело.

– Любое, повелитель. – Колдун склонился, ожидая приказов.

* * *

По пути в Легендоград Иван красочно поведал Федорину о встрече с Перехлюздом, произошедшей в Задолье. Сыскарь, любовно обнимающий топор, принялся рассуждать о том, может ли колдун быть тем самым Раскольником, или все-таки он не успел бы смотаться туда-обратно между умертвиями двух старух.

– Когда было дело?

– Одиннадцать, нет, двенадцать дней назад, – ответил старший сержант.

Радогаст отложил топор, достал какие-то свернутые вчетверо бумажки, полистал их и разочарованно сказал:

– Увы, это не он. В тот день как раз случилось убийство.

Остаток пути ехали молча. Парень глядел на унылые осенние пейзажи, а Федорин так напряженно размышлял, что даже задремал.

У дворца к карете сразу подскочил мальчонка-посыльный:

– Вашество требует к себе начальник колдовского сыска! Беда, беда!

– П-пойдем, – велел сыскарь Ивану, и они помчались туда, где дембель еще не был – в колдовскую канцелярию. Старшой ожидал увидеть нечто таинственное и экзотическое, однако перед ним предстала вполне обычная обстановка. Даже посуровее, чем в остальных частях дворца. Чувствовалась нелюбовь руководителя к всякого рода украшательству.

В кабинете начальника их встретил человек очень обычного вида, и Иван смутно припомнил: «Да, кажется, это он заходил, когда мы осматривали место покушения на князя. Хотя, может, и не он…»

– А вот и наш премудрый сыскарь! Где тебя черти носят, Федорин? – грубо по форме, но вежливо по интонации спросил глава магического сыска Легендограда. – Ночью умертвили воеводу, а ты как по заказу за город укатил.

– Н-но вы же сами меня к Яге послали… – Растерявшийся Радогаст часто заморгал.

– Да знаю я. – Спокойный баритон волшебника был приятен, он неуловимо располагал собеседника к спокойствию. – Итак, Ярия убили ночью, ножом, снова не оставили следов. Обнаружили поздним утром. Дружинники и помощник не решались побеспокоить воеводу. Дали поспать, что называется.

Иван слушал начальника Радогаста и не мог поверить в то, что этот простой до банальности человек среднего роста, в неброском кафтане, русоволосый и круглолицый, является главой магического сыска. Ведь он обязан быть колдуном! А разве колдуны такие? Старшой продолжил искать параллели с нашим миром и решил: «Если Федорин оперуполномоченный, то его босс – типа из ФСБ». Да, такая роль лучше подходила этому зрелому неторопливому мужчине. Какой там волшебник!

– …Вот и гляди сам: народ запуган, вечером из дома носа не показывает, – говорил руководитель. – Старух истребляют. Раз. Князь безвременно почил. Стойкий слух об убийстве. Когда Василиса на похоронах появилась, люди облегченно вздохнули, мол, не переворот. Два. Смерть Ярия скрыть не удалось. Дружина на ушах. Три. И разные мелочи наподобие рыщущих по дворцу каменных львов… Тяжелое положение, Радогаст. Горожане в страхе, они издерганы. Бойцы ропщут. Воеводу назначает князь. Его нет. Без него – ценат. Отношение дружины к боярам ты знаешь. Короче, смекай шустрее. Нам нужны раскрытые тайны, иначе начнутся волнения, каких Легендоград не видывал со времен Кощея.

– В-вот. Как раз топор нелюдя, охотящегося за старухами. – Федорин протянул начальнику орудие преступления, извлеченное из горба бабы Яги.

– Изрядно, изрядно… – Прикрыв глаза, мужчина поводил над колуном ладонью. – Отчетливый след. Ладно, позже.

Топор перекочевал из рук сыскаря на рабочий стол, а внимание руководителя переключилось на дембеля.

– Я давно хотел пообщаться с тобой, добрый молодец. Меня зовут Ерусланом.

– Иван.

– Вот и познакомились. Ты, Иван, много всякого успел содеять. – Маг заметил попытку Старшого поспорить и поднял руку, мол, дай договорить. – Разумеется, с братом на пару. Но я имею в виду несколько иные проявления доблести, нежели сокрушительное битье каменных животных в лоб. Например, проламывание бумагой дубового стола.

«Откуда он знает?!» – удивился Емельянов. Еруслан улыбнулся:

– В каждом помещении этого огромного терема есть магические устройства, которые запоминают происходящее. Вот такие безделицы. – Волшебник кивнул на вазочку, стоящую на комоде. – Я сделал так, чтобы устройство, засвидетельствовавшее ворожбу, подало мне знак. Твой бумажный удар вдохновляет. На княжну хотел впечатление произвести?

– Да я сам не ожидал, просто мошка обуяла, – стал оправдываться Иван. – А газета у меня и впрямь странная. Я ее принес из своего мира. Но вот откуда в ней изображение этого вашего Худия Злодича?..

– Покажи.

Старшой извлек «Алименты и Артефакты», развернул на столе. Еруслан и Радогаст склонились над рекламной полосой.

– Точно, Злодий! – изумился Федорин. – А в его объятьях – воевода Ярий!

– Ой ли? – засомневался начальник магического сыска.

– Просто без усов и моложе, – проговорил Иван, досадуя, что не догадался об этом сходстве ночью.

Да, непроста пресса, прямо-таки провидческая!

Все помолчали, оценивая необъяснимую картинку.

Потом дембель рассказал, что такое газета и какие фокусы проделывают эти вот «Алименты и Артефакты». Свернул, спрятал. Не хватало еще отдать ценность местным силовикам!

Собеседники расселись вокруг стола.

– Ясно. – Еруслан задумчиво побарабанил пальцами по кипе бумаг. – У нас есть некоторое количество предметов из иных миров. И все они ведут себя крайне необычно. В архивах магического сыска есть сведения о том, что в старину этого барахла было очень много. Лесовики тащили. Потом поток иссяк, и чем меньше оставалось целых предметов, тем больше волшебства им сообщалось нашим миром. Мне бы, конечно, эту твою бумажку изъять, чтобы беды не случилось… Но если сам не хочешь отдавать, то неволить не стану.

– И не надо, – кивнул Емельянов-старший.

– А теперь р-рассказывай про П-перехлюзда, – влез-таки Федорин, которого сильно беспокоила тема Раскольника. Сыскарь даже слегка обиделся, что Еруслан холодно отнесся к раздобытому топору.

– Перехлюзд? Кто это? – спросил маг.

Тут Ивану пришлось в очередной раз повествовать про колдуна, встреченного в Задолье.

– И теперь Перехлюзд здесь, в Легендограде, – проговорил Еруслан, когда Старшой закончил. – И вы здесь. Случайно ли?

Дембель развел руками:

– Мы с братом его с собой не звали.

– Я не обвиняю. – Начальник волшебного сыска мягко улыбнулся. – Вы за спинами своими присматривайте, вот я о чем. Но меня интересует совсем иное, Иван. Прошедшая ночь. Ночь убийства воеводы. Где ты был?

– Гулял, – хмуро ответил Иван, понимая, что обманывать бессмысленно.

– С княжной?

– Да.

– И где же вы прогуливались?

«Раз он знает, что я был с Василисой, то уж точно в курсе остального», – подумал воронежец и решил выложить все:

– Мы ходили в зал уродов. Я отдаю себе отчет в том, что он был закрыт, и мы взломали дверь. Княжна хотела проверить одну догадку.

– Какую?

– Она считала, что в саблезубом хомяке что-то спрятано.

– И что же было в чучеле? – спросил Еруслан и сощурился, не отрывая взгляда от собеседника.

Федорин тоже был более чем заинтересован. Сыскарь вспомнил, что покойный князь указывал фигой на хомяка.

– В чучеле был кинжал, – ответил Иван. – Он и сейчас там. Голова чучела снимается, в туше – тайник. Мы поглядели на клинок и положили обратно.

– Вот как?! – выдохнул Федорин, а его начальник хлопнул ладонью по столу.

Старшой ждал, что они скажут по существу.

– У нас чудовищно сильный противник, – промолвил наконец Еруслан. – Я не обнаружил ни малейшего магического следа. А ты, Радогаст, куда смотрел?

– В-виноват, – выдавил сыскарь, потупив взор.

– Хреноват! – помимо воли вырвалось у Ивана. – Не мог же ты распотрошить всех тамошних уродов! А Василиса все-таки головастая.

– Бесспорно, – согласился начальник сыска. – И что же вы делали потом с головастой княжной?

Парень покраснел:

– Я запер дверь, и мы ушли. А потом мы провели пару часов в моей комнате.

Еруслан молчал долго. Ему было известно, что большой взаимной любви у великого князя Велемудра и его дочери не было. Княгиня, мать девочки, умерла много лет назад при родах второго ребенка. Василиса считала отца виноватым в смерти матери, ведь ворожеи-повитухи говорили княгине, что боги отмерили ей всего одну дочь. В общем, отношения князя и княжны были не просты.

Начальник магического сыска не понимал, как можно предаваться любви чуть ли не сразу после похорон отца?! И хотя на лице Еруслана ничего не читалось, Старшой вдруг сказал:

– На всякий случай уточню: мы разговаривали, а затем я проводил ее в покои. И все. А дядьку Почечуя мы разыграли. Зло, конечно. Но Василиса пожаловалась, что в последние дни он не отходит от нее ни на шаг. Так что ничего не было.

– Вот и славно, – скучным голосом произнес волшебник. – Будь добр, смени уже своего брата, а то он там совсем заснул, наверное. Спасибо тебе, Иван.

Дембель и сам давно подумывал, как бы смыться от следователей к Егору. Совесть-то у Старшого не молчала! Он попрощался с Ерусланом и Радогастом и ушел.

Руководитель сыска проводил витязя взглядом. Откашлялся.

– Поразительный парень. Я защитил уродский зал самыми крепкими заклятиями. Первое сообщает мне, что в помещение пытаются влезть. Второе накрепко запирает двери и окна дополнительными чарами. Третье, еле заметное, запоминающее нарушителя. А он просто вломился, и все заклятия развеялись, будто и не было.

Федорин удивленно заморгал, затем недолго поразмыслил и промолвил:

– По-моему, Ваня не осознает своей силы.

– Да, я не обнаружил в нем второго дна, – подтвердил Еруслан. – Его способности проявляются случайно. Остается надеяться, что он не сотворит беды. Второй-то брат тоже не прост. Силач, о каких мы не слыхивали с былинных времен. Хороших помощников ты себе подобрал, молодец. Лучшей защиты для княжны не сыскать.

– Повезло, – признал Радогаст и вернулся к теме убийцы старух. – А что же с т-топором?

– Значит, тебе смерть воеводы не интересна, – усмехнулся волшебник, поднимаясь с кресла, взял колун в руку, как бы прислушался к собственным ощущениям. – Да, следы есть. Пожалуй, не будем откладывать поиски.

Ночью, когда Иван отправился к Василисе, колобок проснулся и обнаружил себя в полном одиночестве. Хлебец ощущал, что восстановление не завершилось, но ему не лежалось на месте.

Каравай покатился по дворцу. Ему нравилось разгоняться и на огромной скорости летать по коридорам легендоградской власти. Ночью пустые переходы и анфилады были целиком во власти круглого непоседы. Мимо мелькали двери и окна. Он воображал себя самым быстрым существом на свете. Возможно, он был быстрее слухов.

Прошлыми ночами колобок видел пару призраков, населяющих дворец. Бродила здесь полупрозрачная красавица-княжна, слонялся бородатый мужчина, вероятно, боярин. Это был настоящий закатный дом с привидениями! Хлеборобота снедало любопытство. Ни с одним призраком не удалось поговорить. Оба исчезли, уйдя прямо в стену, стоило лишь их поприветствовать.

Другая забава каравая заключалась в том, что он злил охранников, а потом убегал. И хотя колобок обзывал стражников, чаще всего, обидно, они развлекались не меньше самого проказника. Все ж какая-то жизнь, а не сон на посту.

Пока Старшой и княжна взламывали уродский зал, Хлеборобот закатился в левое крыло дворца, где размещались покои воеводы Ярия. У дверей стояли двое бравых молодцов. С этими у каравая игры не получилось – слишком серьезно ребята относились к своим обязанностям. Колобок свернул за угол и обомлел: из комнаты, смежной с кабинетом воеводы, вышел человек в темном балахоне. Лицо человека скрывалось под капюшоном, в руке блестел окровавленный кинжал.

Незнакомец развернулся к светильнику, висевшему на стене, и Хлеборобот рассмотрел лицо.

– Ты?! – прошептал растерявшийся колобок.

Человек проявил изрядную прыть: молниеносно нагнулся и вонзил кинжал в раскрытый ротик каравая.

«Да что это за город такой? – пришла мысль хлебцу. – Так и норовят нашинковать!»

Больше подумать колобок ничего не успел, потому что только что узнанный им человек положил левую ладонь на его глазки, и сознание живого каравая растворилось во тьме.

Ранним вечером начальник магического сыска брел по улицам Легендограда, держа топор под полой плаща. Не стоило искушать народ: прогулка с колуном в руках могла окончиться стихийной расправой. Люди частенько чинили самосуд, а также изгоняли плотников и лесорубов.

Вот и сейчас то и дело приходилось огибать небольшие кучки горожан, возбужденно споривших, роптавших и зло поглядывавших на случайных путников. Настроения в Легендограде витали взрывоопасные. До слуха главного колдуна долетали фразочки «Это ли не измена?», «Ценат все урядит», «Да шиш те он что урядит», «Вот при упокойнике такого не было», «Колья разбирать?» и прочие тревожные высказывания.

Шлось Еруслану тяжко. Волшебное чутье воспринимало отрицательные эманации, исходящие из орудия многочисленных убийств. Колдуну стало дурно, как только он стал плести заклинание поиска хозяина вещи. Более гадкого предмета Еруслан еще не видел.

Рядом топал Федорин, поддерживал шатающегося начальника за локоть.

Серая облачная дымка затянула небо, дул непрерывный ветер, но сыскари не обращали внимания на погоду. Маг боролся со слабостью и упорно двигался к цели, а Радогаст следил за тылом.

Наконец они остановились напротив старой двухэтажной усадьбы. От дороги ее отделял сквер с рядами кустов и скамеечками.

– Здесь, – выдавил Еруслан.

– Это же д-дом боярина Гордея, – прошептал Федорин.

– Один из, – уточнил волшебник. – Давай присядем, мне нужно отдохнуть.

Они опустились на скамью. Посидели минут десять, глядя в сторону дома.

– С-справимся?

– Угу. – Стоило магу убрать руку с топорища, и самочувствие резко улучшилось. – Нам надо обойти терем сзади и подняться на чердак.

Спрятав колун в кустах, сыскари воплотили план Еруслана в жизнь. К зданию была прислонена лестница. Начальник взобрался первым, дождался Радогаста.

Дверца оказалась не запертой. Внутри было темно, свет просачивался на чердак лишь через слуховое окно и маленький дверной проем.

Тень перекрестия рамы падала на грудь детины, валявшегося на полу. Бугай был голым по пояс, могучие руки были раскинуты в стороны, ноги неестественно подогнулись.

– Опоздали, – сказал Еруслан, подходя ближе. – Это точно наш Раскольник. Только мертвый. Кто-то сделал за нас нашу работу.

Крови не было. Зато остались следы недолгой борьбы. Неведомый мститель свернул убийце старушек мощную, как у быка, шею.

Федорин нашел светильник, запалил его и принялся тщательно обыскивать чердак. Мертвый лиходей не был богачом: черный длиннополый плащ с капюшоном, старая обувь, какие-то тряпки, пара книг. На ящике, служившем Раскольнику столом, лежали грязные бумаги. В основном, долговые расписки. Под ними нашелся чистый лист, и сыскарь стал обладателем духовного завещания сумасброда, который два месяца наводил ужас на жителей Легендограда.

– Читай вслух, – велел Еруслан.

Слово хищника

Я долго думал, писать это послание вам, черви, или уйти, не объяснив своей цели.

Тогда я спросил Учителя, нужно ли оставить весточку глупым слабакам? Он рассмеялся и ответил, что если очень чешутся руки, то можно. Ему все равно, ведь скоро не станет ни этой никчемной бумажки, ни тех, кто мог бы ее прочитать.

Мне нравится излагать свои мысли письменно, поэтому я все же написал. Злые языки обязательно скажут, что я делаю сие ради утоления тщеславия. Я хохочу им в лицо!

Вот вам и предисловие; более, в этом роде, ничего не будет.

История моя начинается в пору, когда я учился, и вынужден был бедствовать, перебиваясь с хлеба на воду. Денег вечно не хватало, и я не раз прибегал к услугам старухи, которая давала деньги в рост. Проклятое убогое существо, потерявшее все людское, стало моей хозяйкой. Я день и ночь думал только о том, где бы достать средства, чтобы отдать долг. Все, чего я касался, принадлежало ей, ведь покупалось на ее гроши.

Я пал на дно самой глубокой, зловонной и убогой нравственной ямы, какая только может возникнуть на жизненном пути молодого человека. А сверху надо мной потешалась она – старуха.

В детстве я терпел истязания от родного отца. Теперь его место заняла проклятая бабка с деньгами. Это было недопустимо. Я затеялся укокошить старуху. Проведя много дней в горячечном бреду, я изобретал самые страшные виды наказания, но дальше мечтаний дело не двигалось. Чаще всего я представлял в своих руках большой колун. Размахиваюсь… Опускаю его на седую старушечью головенку, и она раскалывается, как орешек знаний.

В те дни я скудно ел, мало пил, сильно поизносился и достиг предельной степени унижения. Приходя в снятую комнату, я ложился и вспоминал свою жизнь. Не стану ее пересказывать. И вообще, если вам скучно, то прошу не читать.

Хотя… лучше дочитайте. Че я, зря писал?

В нескольких улицах от меня жила старуха с большими деньгами, а я не мог позволить себе человеческой пищи. Надменное востренькое лицо ростовщицы стояло перед моим взором, что бы я ни делал.

«Тварь я дрожащая, или право имею?» – спрашивал и спрашивал я себя, казалось, и наяву, и во сне.

И мне был ответ!

«Имеешь право», – сказал глубокий исходящий со всех сторон глас.

Я испугался: «Кто здесь?»

Меня окружила тьма, а в глубине клубящегося мрака появилась черная-черная дверь с надписью «Открой меня». Я страшился. И голос велел не бояться. Пролетело немало ночей, и в каждую мне виделась дверь. Наконец я собрался с духом и открыл.

За дверью был Учитель. Он показал мне, насколько ничтожен мир. Он дал науку, где добыть топор, куда его спрятать и сколько лучше срубить бабок.

«Одной мало! – наставлял меня Учитель. – Руби их всех, но будь хитрым. Будь умным. Будь благородным хищником в овечьей шкуре».

И я убил ту самую старуху, а с ней и родственницу.

«Ты слишком хил и глуп, – сказал Учитель. – Глупость не лечится, а силу я тебе дам. Я дам тебе ее, если ты станешь истово мне молиться. Запоминай: будешь каждый день сто раз наклоняться до земли, сто раз отжиматься от нее, делать сто прыжков с мешком песка на плечах и бегать вокруг Легендограда. Таков мой ритуал».

Я год истово молился Учителю, и в один прекрасный день он дал мне силу.

«Ну, вот, теперь сила есть, ума не надо, – удовлетворился Он. – Настало время открыть тебе пугающую правду: все умрут».

Это было откровением. Я раньше как-то об этом не задумывался. Учитель усмехнулся и добавил: «Я чувствую, ты неправильно понял сказанное. Все умрут в один день. Но вряд ли перед этим будут жить долго и счастливо».

В знак душевного трепета и удивления я сломал себе мизинец.

«Хм… – задумался Учитель. – Ну, раз тебе так удобнее… Все равно конец этого мира близок».

«Конец близок? И дальше – все?» – спросил я.

«Все. Точнее, ничего».

«Так если дальше ничего нет, то, значит, все можно?» – поразился я.

«Валяй, – разрешил Он. – Недалек тот час, когда над всей землей полетит твой топор».

С тех пор я истребляю старух. Учитель сказал, что я приближаю день открытых дверей.

Я лишь верный слуга и не способен вникнуть в Его дела, но если Он говорит, что двери или ворота откроются, то я Ему верю.

Вы хотите дальше?

А дальше – все. Точнее, ничего.

 

Глава седьмая В коей открывается страшная правда, и мир встает на краю гибели

Выдержав ночь, Егор с трудом простоял на посту еще полдня. Княжна спала, служанки почти не ходили, а разбитый горем Почечуй уковылял в свою каморку. Никто не пытался беспокоить Василису, соблюдая нормы приличия, хотя и ценаторы, и волхвы были бы не против начать обработку будущей княгини.

Как водится, побеждает более простой и наглый. В обед к почивальне княжны пожаловала делегация дружинников. Мужики сплошь матерые, хмурые, старались скрыть волнение. Одно дело сражаться, другое – вершить дела государственные, в кои солдату лезть воспрещается.

Всего пришло пятеро воинов, оружия не взяли. Егор вспомнил пушкинское: «Все равны, как на подбор». Дядьки Черномора с ними не было, увы, воевода погиб. Среди делегатов выделялся чуть более рослый и крепкий боец. Емельянов-младший непроизвольно оценил его на предмет возможной драки и проникся уважением: помимо явной силы и шрамов на лице, коротко стриженный дружинник двигался с обманчивой ленцой, но весьма точно и экономно.

Это действительно был опытный и ловкий рубака, к тридцати ставший сотником. Конечно, при великом князе Велемудре Ненапряжном особых войн не случилось, но зарвавшихся соседей из племен с говорящим названием «чудь» погонять пришлось, а сотник как раз ходил в пограничном дозоре. Там он и проявил доблесть да качества вожака.

Величали дружинника Волобуем. Не мудрено – Егор был лишь чуть крупнее, а уж он-то неизменно ассоциировался у людей с волом или еще каким-нибудь буйволом.

Ратники остановились перед ефрейтором, тот поднялся с лавки, которую еще вечером придвинул ближе к двери покоев.

Постояли, помолчали.

Дружинникам не пристало заговаривать с телохранителем первыми, тем более, явившиеся были не рядовыми. А сонный Егор попросту тормозил. Потом он решил-таки нарушить молчание:

– Вы куда?

Переглянувшись, бойцы рассмеялись.

– Умеешь ты пошутить, Егорий, – сказал Волобуй. – Но нам очень нужно поклониться княжне.

Емельянов-младший постучался в дверь, приоткрыл. Василиса сидела у окна и читала какую-то ветхую грамоту.

– Там дружинники, хотят поговорить.

Девушка свернула бумагу в трубочку, отложила и промолвила:

– Пускай войдут.

Егор пригласил делегатов. Ратники вошли и поклонились:

– Исполать тебе, княжна Василиса свет Велемудровна!

Она встала и поклонилась в ответ:

– Здравствовать вам, витязи. Поверьте, я скорблю вместе с вами о потере Ярия. Убийца будет наказан.

Вперед выступил Волобуй.

– Ты нас хорошо знаешь, княжна, – начал он. – Мы верою и правдой служили твоему батюшке, несомненно, попавшему в светлый Ирий. Известно и то, что мы пуще всего печемся о Легендограде.

– Это неоспоримо, доблестный сотник, – с достоинством произнесла девушка.

Она знала, что Велемудр кропотливо собирал дружину из горожан и поселян княжества, постепенно отказавшись от услуг пришлых наемников.

Ратник продолжил:

– Прости за прямоту, княжна, и за беспокойство в горестные часы. Но промедление может обернуться бедой. В городе смута, ценат мерзопакостные слухи распускает, волхвы вроде как молчат, но поползла молва, что грядет страшная небесная битва.

– Вот как… – прошептала Василиса. – Последняя весть… неожиданна.

– Мы прямо с дружинного толковища. Все готовы присягнуть тебе на верность. Согласись, государство без головы, будто войско без воеводы. Выйди к нам, стань княгинею.

Запас красноречия иссяк, и Волобуй, приложивший руку к груди, отступил в строй товарищей. Егор мысленно отметил, что присутствует при историческом моменте. О таких слагаются легенды.

– Спасибо вам, дорогие, – проговорила девушка. – Дозвольте подумать до утра.

Воины были готовы к такому ответу.

– Просим тебя, княжна, не тяни с решением. С первым лучом Ярилы дружина выстроится на дворцовой площади.

Послы от войска разом отдали земной поклон, словно по команде, и отбыли восвояси.

«Вот тебе и исторический момент, – хмыкнул ефрейтор. – Не похвастаешься. Типа, я был, когда княжна обещала подумать. Тьфу». Парень пошел к выходу.

– Постой, Егор, – окликнула Василиса.

Дембель обернулся.

– Неужели и правда Легендоград бушует? Что думаешь?

– Брат говорит, не мой это профиль – думать, – улыбнулся увалень. – Ему, честное слово, лучше знать. Он хоть по городу в последние два дня шарился. А я тут проторчал, что я здесь видел? Девок твоих хлопочущих.

– В том-то и беда. Я тоже ничегошеньки не ведаю, – вздохнула княжна. – Спасибо, Егор.

Отставной ефрейтор вернулся на пост. Ближе к вечеру явился Иван.

– Ну, где ты бродил? – спросил Емельянов-младший.

– Блин, братан, прости! – Старшой хлопнул Егора по плечу. – Не поверишь, где был. В избе на курьих ножках. С Бабой Ягой болтали. Привет тебе передала. Шучу! Главное, дело Раскольника с места сдвинулось. Теперь возьмут маньяка. Пришлось объясняться с начальником волшебного сыска. Вот и задержался. Дуй в кровать.

– Потом про Ягу расскажешь. Отрыв башки! И это… К своей зайди. Она там ждет политинформацию.

– В смысле?

– Ну, что в городе творится, и тому подобное. – Егор подмигнул красным от недосыпа глазом и побрел отдыхать.

– Слышь! – окликнул его брат. – Мимо тебя колобок не пробегал? Куда-то опять запропастился, круглый.

– Нет, не пробегал. Что ему сделается?

В общем-то, ефрейтор верно рассудил. Хлебороботу практически ничего не сделалось. Он всего лишь висел в подвале, пришпиленный кинжалом к балке. Поверх румяного тельца в несколько слоев была натянута паутина. Человек в черном принес каравая, воткнул клинок в бревно и наколдовал пауков. Черные труженики в считанные минуты сплели кокон и прикрепили его к древесине. Ни вырваться, ни соскользнуть, ни позвать на помощь. Вы пробовали кричать с кинжалом во рту?

Мог бы колобок избежать такой участи? Конечно. Но – попался.

А все потому, что у некоторых в заднем месте был острый предмет, предположительно шило.

Радогаст и Еруслан вернулись во дворец, когда почти стемнело. В городе начались пожары – верный признак лихого времени. Пару раз сыскари вмешивались, чтобы разогнать драку. Погода стремительно портилась, и, когда следователи ступили на крыльцо, закапали первые тяжелые капли.

– Н-невозможная погодка, – пожаловался Федорин.

– Не растаем, – заверил главный волшебник княжества.

Он проделал весь путь молча и теперь, в парадной, заговорил о деле:

– Итак, настал час решительных действий. Применим, Радогаст, твою охотничью уловку. Запустим нашим убийцам живца. Точнее, создадим ощущение, что мы на пороге разгадки. Твоя задача – срочно собрать мне главного ценатора, верховного волхва и княжну. От войска зови Волобуя, он у дружины признанный вожак. Повод – срочные и положительные известия о Раскольнике, а также беспорядки в городе. Встреча через полтора часа.

Руководитель отправился в кабинет, а Федорин занялся поисками легендоградских шишек. Созвать властителей к назначенному времени не удалось, но двух часов хватило.

В последнюю очередь Радогаст отправился в покои княжны. Пост перед дверью пустовал, и у сыскаря екнуло сердце. Он распахнул дверь и увидел Ивана и Василису. До его появления парень и девушка беседовали о настроениях в народе, затем о власти, потом просто о жизни. Стыдливо посмеялись неудачной шутке над дядькой Почечуем. Помолчали, глядя друг другу в глаза. И как-то само собой получилось, что ворвавшийся в покои Федорин застал их за долгим и, честно признаться, далеко не первым поцелуем.

Молодые люди испуганно разомкнули объятия.

– Ваня, я п-поставил тебя в к-караул не для того, ч-чтобы т-ты… – гневно начал Радогаст, но запал его гнева быстро угас. – Хоть бы з-з-заперлись.

Девушка прыснула в ладошку. Емельянов-старший потупился, но тоже улыбнулся. Сыскарь предпочел замять тему:

– Княжна, м-мой начальник очень просит вас прибыть в малый гостиный зал. Срочные обстоятельства. В-верховный волхв, главный ценатор и заместитель воеводы уже там.

Василиса посмотрела на Федорина и Ивана отчаянным взглядом.

– Н-ничего страшного, княжна, просто есть подвижки в расследованиях. Ты, Вань, разумеется, с нами.

Девушка выставила мужчин из покоев и быстро переоделась. Пока сыскарь и дембель стояли в коридоре, к ним присоединился дядька Почечуй.

– Подожди, она там переодевается, – сказал Иван, когда воспитатель взялся за ручку двери.

– Думаешь, подсмотрю? – весело спросил слепец.

Парень смутился:

– Блин, извини.

Малый гостиный зал был устроен для приватных встреч. У дальней стены пылал камин – заимствованная у стран Заката печь, которую простые легендоградцы считали бестолковой, как и все зарубежное. В центре полукругом стояли кресла, в них сидели боярин Гордей, ратник Волобуй и жрец Рогволд в неизменной черной хламиде и с посохом. Все молчали. Ценатор проявлял беспокойство, не по чину ерзая и то и дело цыкая зубом. Привыкший к дисциплине дружинник застыл как изваяние. Волхв благосклонно рассматривал соседей и постукивал пальцами по подлокотнику.

Главный колдун княжества стоял возле окна и смотрел на темную площадь, поливаемую дождем. Еруслан только что вернулся из уродской залы. Двери были взломаны, причем не столь деликатно, сколь это получилось у Ивана и княжны. Голова саблезубого хомяка валялась на полу, кинжала, естественно, не обнаружилось. «Кто-то замел следы», – с сожалением констатировал маг.

Когда вошли Радогаст, Василиса, Почечуй и Емельянов-старший, Еруслан развернулся и хлопнул в ладоши:

– Спасибо вам, княжна. Присаживайтесь. Иван, помоги почтенному воспитателю и будь у двери. Ты, Федорин, тоже садись.

Все устроились, и начальник магического сыска, выйдя в центр полукруга, приступил к делу:

– Чреда печальных событий, обрушившихся на наше княжество, изрядно измотала всех нас. Мы понесли страшные потери, и я прошу прощения у вас, Василиса Велемудровна, и у дружины, и у всего народа Легендограда. Увы, я и мои люди не уберегли князя и воеводу. Самое печальное, что убийца дерзнул покуситься на первых людей княжества прямо во дворце, словно издеваясь над защитниками порядка и подчеркивая свое всемогущество. Простым людям тоже пришлось несладко. Сумасшедший охотник на пожилых женщин бросил вызов не только сыску. Он поверг в смятение горожан. Воистину черная полоса. Но, к счастью, она почти закончилась.

Иван, стоящий у входа, мог рассмотреть почти всех, кроме Почечуя и Еруслана. Первого закрывало кресло, а второй демонстрировал дембелю спину. Глаза Василисы и сотника осветила надежда, ценатор скептически хмыкнул, а верховный волхв не скрывал разочарования. Начальник сыска продолжил:

– Первое, что я хочу вам объявить и о чем утром узнает весь Легендоград. – Еруслан сделал паузу. – Тайна убийцы старух раскрыта. Раскольник обнаружен. Более того, он мертв.

– Наконец-то! – не сдержал эмоций дружинник.

– Да, Волобуй, я согласен: слишком долго мы его искали.

Услышав имя сотника, Иван вспомнил байку: «Волобуев, вот ваш меч». Тихо усмехнулся.

– Все-таки есть толк в вашем ведомстве. Вашими трудами хотя бы уличная смута поутихнет, – произнес волхв Рогволд.

Он вроде бы и похвалил, но все почувствовали неприязнь жреца к колдуну. Местные знали, что между божьими слугами и волшебниками шла давняя негласная вражда. Людей, творивших чудеса вне капищ, волхвы то и дело объявляли слугами Чернобога или злыдней пониже рангом.

Еруслан лишь улыбнулся и обратился к ценатору:

– Что вы знаете о Раскольнике, почтенный боярин Гордей?

Вельможа вскинул бровь, ожидая уточнений. Он тоже не жаловал сыскарей, считая магов, служащих при дворе, своими конкурентами.

– Жаль, что вы молчите, – сказал начальник сыска. – А ведь логово убийцы располагалось в одном из ваших домов. Точнее, в окраинном.

– Поклеп! – Глаза Гордея превратились в две маленькие щелки.

– Мы все тщательно осмотрели и записали. Свидетели есть. Сейчас, вероятно, мои подчиненные закончили работу с чердаком вашей усадьбы. Я повторяю вопрос. Что вы знаете о сумасшедшем лиходее?

– Не знаю я никакого лиходея, – отчеканил боярин. – Чья-то игра, чей-то подлог. Не ваш, так моих злопыхателей. Ценат проведет собственное расследование. Беспристрастное.

На взгляд Старшого, Гордей врал и не краснел: ну какое же это независимое расследование, если оно касается главы цената?

– Оставим пока, – ровным тоном сказал Еруслан. – Имейте в виду, что мерзопакостные деяния Раскольника и события во дворце имеют связь и служат одним целям.

– И вы знаете, каким? – мягко спросил верховный волхв.

– Отче Рогволд, вы человек Правды. Два дня назад в этом самом зале собрались трое: вы, главный ценатор и покойный воевода Ярий.

– Обсуждение похорон князя, не более, – вклинился боярин Гордей.

Начальник сыска кивнул Федорину. Радогаст встал, откашлялся и произнес:

– П-прежде основного совещания здесь была попытка заключить д-договор о разделе власти.

– Ложь! – воскликнул ценатор.

Ратник Волобуй негодовал. Он верил воеводе и не допускал его измены. Однако сотник держал язык за зубами. Молчал и жрец.

– А вы что скажете, отче Рогволд? – поинтересовался начальник магического сыска.

– Ваш подопечный низвел истину до сущей напраслины, Еруслан, – ответствовал волхв. – Мы беседовали о будущности нашего государства, о крепости его власти, но отнюдь не о коварном разделе. Здесь, средь нас, княжна Василиса Велемудровна, законная восприемница отца. Не попустим же мы кощунства, не восстанем против Правды!

– Б-безусловно, – вступил Федорин. – Вы собирались лишь с-стоять за спиной в-великой княгини. Ибо молода и слаба. Да-да, легко уточнить, что вы рады помочь советом, но сыск располагает точными сведениями о речах, кои здесь велись. Н-напрасно, Волобуй, ты испепеляешь меня взором. Твой начальник – честный слуга отечества и объявил своим собеседникам, что, пока жив, будет давать отпор изменникам.

Сотник просиял. Ценатор насупился: а ведь и верно, откуда-то ищейки пронюхали о тайном разговоре. Волхв, который, как водится, не сказал в той беседе ничего однозначно крамольного, спросил Еруслана:

– Волей богов мне дана способность превозмогать чары, которые ты насылаешь на всякие предметы наподобие вон той вазы на камине. – Все поглядели на полку, где красовалась изящная фарфоровая поделка из государства Кидай. – Я уверен, что ты нас не подслушивал. Пойми, я не хочу, чтобы сказанное в запальчивости послужило тебе ложным знаком к действию. Спрятаться тут негде. Уж не выдаете вы с Радогастом желаемое за действительное?

– Ты вывел из строя мои магические устройства. – Еруслан кивнул. – Здесь был наш помощник, колобок. Продолжай, Федорин.

– Вот, теперь и хлеб работает на тайную охранку, – ядовито прошептал ценатор.

– Колобок запомнил в-весь ваш разговор и дословно передал его, п-прекрасно подражая вашим голосам, – сказал сыскарь. – Важно, что воевода открыто заявил ценатору, что не даст ему провести изменения в управлении нашим княжеством. Все ваши предложения, боярин Гордей, вызвали у Ярия искренний протест. Даже слова об испытаниях, которые вы хотите назначить княжне, встретили отпор. А уж когда вы «н-невинно заметили», что наследница может не дожить до веча…

Тут Федорину пришлось замолчать, потому что Василиса решительно встала из кресла.

– Хотите проверить, могу ли я управлять Легендоградом? – тихо, но твердо произнесла она. – Дерзайте. Завтра утром я приму клятву дружины, так и передайте воинам, Волобуй. Запомните, верховный волхв, когда я назло всем вам стану княгиней, в жреческом соборе появится сильный и деятельный руководитель. К тебе же, боярин, доверия никакого не имею. Два пути у нас. Объявлю на вече, где жил Раскольник. Или ты уйдешь от дел. Даже не пытайся найти третье решение.

Иван смотрел на девушку и не узнавал: вместо мягкой и ранимой разумницы-красавицы сейчас перед собранием стояла жесткая и решительная молодая правительница. Румянец, заливший ее щеки, выдавал гнев, глаза буквально пылали, но голос был стальным и ровным.

Никто не вымолвил ни слова. Сотник выглядел самым счастливым человеком Легендограда, ведь у княжества появилась сильная, хоть и девичья рука. Слепец Почечуй улыбался смутно и загадочно, кивая своим мыслям. Главный ценатор и верховный волхв нахмурились. Рогволд сжимал посох, Гордей порывался бросить что-нибудь резкое, но перетерпел. Он и так сегодня наделал много ошибок, недостойных столь высокого политика. Только где она теперь, его власть? Сыскари все приняли спокойно, будто того и ждали.

Василиса заняла свое место и махнула Радогасту, мол, продолжай.

– М-мы работали и работаем, не покладая рук. Проверены вельможи, чернь и даже домашние животные. Предприняты дополнительные меры защиты дворца. Предотвращено покушение на княжну. Главным же выводом из нашего дознания стало то, что злоумышленник или злоумышленники среди нас. Во-первых, легкое проникновение во дворец. Во-вторых, обладание недюжинными волшебными способностями…

– Волей богов, – негромко рассмеялся Волобуй.

Жрец ударил посохом о мраморный пол.

– Довольно! – Рогволд поднялся, простирая руку в гневном жесте. – Вы весь вечер кормите нас домыслами, не зная главной и страшной правды. Я понимаю, когда несет околесицу Радогаст, но ты, ты, Еруслан! Волшебник ты или сыскарь в кафтанчике? Ваша сыскная служба похожа на горстку мух, которые копаются на кучке кое-чего, не подозревая, что над ними уже нависло огромное и неумолимое копыто! Несчастные! Ведаете ли вы о шатающихся вратах Пекла? Знаете ли вы силу Злодия Худича?

Все застыли под напором патетики волхва, и тут на дворец налетел шквальный ветер, стекла лопнули, с оглушительным звоном просыпавшись на пол, и в зал ворвались холод и брызги.

Совпадение Рогволдовых речей и удара стихии было настолько ужасающим, что княжна закричала.

Пусто было на улицах ночного Легендограда, капли косо падали на древние камни, северный ветер выл и кидался в лицо Перехлюзда дождевыми брызгами. Народ, начавший под вечер бузить, роптать и мародерствовать, спрятался по домам.

Колдун, идущий к дворцу, не обращал внимания на стихию, его сейчас занимала подготовка к серьезному бою. Перехлюзд ощущал небывалый подъем – Злодий Худич питал его силы. Похожее чувство волшебник испытывал в ночь, когда он был должен сломать проклятые печати на вратах Пекла, но ему на голову свалились два недоумка-иномирца. Ныне все иначе. Повелитель сказал, что Перехлюзд не один. Да, теперь открытие врат как никогда возможно!

Встав на площади, колдун принялся врать ветер. Так называлось заклинание, укрощающее и направляющее воздушные струи. Одновременно обострилось восприятие волшебника. Дворец, площадь, небо, окрестные здания окрасились в оттенки красного и черного. Перехлюзд узрел алые фигурки, двигающиеся внутри дворца. А еще он почуял чье-то ненавязчивое внимание… Откуда-то справа, из темной арки. Стоило магу сконцентрироваться на этом наитии, и он увидел малиновую фигуру наблюдателя. Силуэт чуть двинулся и стал бледнеть до розового.

«Случайный бродяга», – решил Перехлюзд и сосредоточился на ворожбе.

Заруба не обладал колдовским даром. Он был просто талантливым и тренированным разведчиком. Как только Лютозару помстилось, что его обнаружили, он резко отвлекся от цели и принялся вдумчиво рассматривать мусор, валяющийся под ногами. Теперь Заруба лишь бросал косые взгляды в сторону странного человека. «Пусть прояснятся его стремления», – рассудил Лютозар.

Перехлюзд закончил приготовления, и северный шквал покорился его ворожбе. Раскинув руки, колдун нанес первый удар. Злодий будет доволен – пробная атака вышла на загляденье.

Ветер, ворвавшийся в зал, задул все свечи и почти погасил камин. Дождевые капли ударили по людям, словно пули. Холод был непередаваемый. Все вскочили на ноги, смешались, лишь начальник магического сыска сохранил спокойствие и подбежал к окну.

На площади стояла одинокая черная фигура. Человек распахнул руки, призывая на помощь страшные силы. В этот момент незнакомый Еруслану колдун, казалось, рос прямо на глазах, переполняясь мощью, и особый взор сыскаря-волшебника распознал красное свечение вокруг тела нападающего мага.

Еруслан обернулся и закричал в прыжке:

– Ложись!

Иван поймал Василису и увлек ее на пол. Кто-то успел последовать примеру молодых людей, кто-то остался на ногах.

Новый удар ветра оказался в разы мощнее первого. В зал влетели рамы; Волобуя, ценатора, а также тяжелые кресла подхватило и влепило в стену.

Начальник сыска принялся командовать, стараясь перекричать шум ветра, треск ломаемой мебели и испуганные вопли людей:

– Ваня! Княжну в покои и охранять! Федорин! Тревогу страже и сыску! Остальные – прятаться! Я остановлю колдуна.

Еруслан сиганул на подоконник. «Второй этаж, скользко», – мелькнула мысль у Ивана.

В сумятице и мраке Василиса попробовала найти Почечуя взглядом, но не преуспела. Зато в ее подол вцепился ползающий на коленях Гордей.

– Мы все погибнем!!! – рыдал он.

Княжна брезгливо вырвала платье из потных рук ценатора.

– Вы еще здесь?! – крикнул Еруслан. – Уводи ее, Ваня!

С этими словами главный колдун княжества выпрыгнул на каменную дворцовую площадь. Старшой схватил девушку за руку и потащил к выходу.

В коридорах металась визжащая, хнычущая и бранящаяся прислуга. Ветер проникал из распахнутых дверей комнат и гонял по полу какие-то листки и тряпицы. Светильники почти все погасли, и обстановочка усугубилась темнотой. Кое-где пахло дымом. Наверное, где-то загорелись занавески, либо паникеры опрокинули свечи на мебель или бумаги. «Как легко наступает бардак», – неуместно философствовал Иван, расталкивая встречных людей и волоча за собой Василису.

Вдруг княжна уперлась, ее ручка выскользнула из пальцев дембеля, и он чуть не упал.

– Ты чего? – Емельянов обернулся на девушку.

– Надо защитить гербовый зал!

– Брось, о нем никто не знает, – отмахнулся парень. – Ходу!

Василиса упрямо топнула ножкой:

– Какая разница, где мы пересидим?

– Ладно, – поддался Старшой. – Куда бежать?

Они за минуту пробились к цели. Ввалились, тяжело дыша, в зал. И ахнули.

Герб, служивший дверью в подземелье Рарожича, был сдвинут в сторону и косо висел на одной петле. В узкой щели маячил полумрак потайного помещения.

Парень и девушка, не сговариваясь, кинулись к искореженному ходу.

Спуск занял сущие минуты. Неслись сломя голову, несколько раз подскальзывались и еле спасались от костоломного падения. Иван дважды ловил оступившуюся Василису. Он отбил плечо о неровные каменные стены, расквасил в кровь колени, подвернул ногу, но в горячке гонки не обратил на эти мелочи внимания. Княжне досталось чуть ли не больше. Крепилась и она.

Наконец они буквально вывалились с лестницы в круглую залу. Здесь кипел бой, точнее, велась охота. Сияющая птица металась от потолка к самому полу, то и дело меняя направление, а какой-то человек наносил по ней невидимые магические залпы. В свете, излучаемом Рарожичем, охотник выглядел как темный силуэт.

Старшой бросился к обидчику вещего птаха. В этот момент неопознанный убийца достал-таки птицу. Рарожич пронзительно вскрикнул, и крик этот был необычайно сильным и совершенно потусторонним, потому что уши Ивана, Василисы и мерзавца-охотника будто бы взорвались изнутри. Вспышка света, последовавшая за вскриком, казалось, выжгла глаза. Девушку отбросило навзничь, не устоял и парень, а убийца припал на колено, хватаясь за голову, и беззвучно завопил.

Рарожич медленно спикировал на пол и затрепыхался.

Василиса села, протирая глаза. Теперь, когда волшебное сияние птицы почти погасло и остались лишь настенные светильники, княжна рассмотрела злодея.

– Дядька!

Узнал Почечуя и Иван. Стартовав с четверенек, дембель бросился на старого пестуна. Неестественно легко воспитатель вскочил на ноги и взмахнул в сторону Старшого, словно в руке был невидимый меч.

Парень и потом не смог понять, зачем он прыгнул рыбкой в ноги Почечуя. Сзади вскрикнула, хватаясь за плечо, девушка, только Ваня был занят атакой. Он врезался в голени дядьки, заваливая его на спину.

Пожилой маг проявил юношескую прыть. Исполнил кувырок назад, очутился на ногах. Но и Старшой не остановился, рванул себя вверх, врезаясь в живот противника. Парень сообразил, что отпускать Почечуя от себя ни в коем случае нельзя. Дай время волшебнику, поразившему магическую птицу, и он наваляет тебе колдовских ударов – потухнешь быстрей Рарожича.

Иван обрушил на воспитателя княжны серию коварных уличных ударов, которые не раз выручали парня на улицах Воронежа. Почечуй успевал лишь отбиваться.

Рассеченное плечо Василисы отчаянно кровоточило. Но девушка не обращала внимания на боль и льющуюся кровь. Она сидела на полу и не могла прийти в себя: дядька, растивший ее с малых лет, – изменник?!

«Слепым прикидывался, гаденыш, – думал дембель, осыпая колдуна тычинами. – Уж Егор бы ему дыню помял».

Улучив момент, Почечуй оттолкнулся от парня и в падении совершил странный отталкивающий жест, как бы отвращая приближение Ивана. Неведомая сила подкинула Старшого в воздух, едва не припечатав к потолку, и дембель рухнул на пол.

Боли не было, удалось сгруппироваться и защитить голову. Ошалевший вконец парень решил выхватить из кармана перочинный нож, но под руку попалась газета.

– Оно и к лучшему, – усмехнулся Иван, вспоминая расколотый стол.

Почечуй встал, оглянулся на поверженного Рарожича. Птица не шевелилась. Старик рассмеялся.

– Кончено, – хрипло сказал он. – Ты, блудливая кошка! Сохрани ты невинность, и я принес бы в жертву и тебя. Зарезал бы, как и твоего папашу. От него мало толку, но он хотя бы мужчина… Теперь неважно. Куреныш убит. Это лучшая отпирающая жертва…

Емельянов двинулся на противника. Дядька тоже не собирался произносить длинных речей. Он усмехнулся, глядя на дембеля. Юноша со свернутой в трубочку бумажкой. Внушает!

Изменник будто бы собрал невидимую энергию в некий «снежок» и запулил его в Ивана. Старшой сыграл ва-банк – подставил под незримый удар газету. И не прогадал! Он ясно почувствовал, как в импровизированную биту что-то ткнулось и отлетело обратно, угодив под дых Почечую.

Ухнув, дядька согнулся, потом резко вскинул руки, запуская в парня еще два сгустка энергии. Один невидимый снаряд дембель парировал, но второй врезался в его бедро. Парень вскрикнул и упал как подкошенный. Противник нахмурился: его заклинание должно было оторвать охраннику Василисы ногу, а не просто свалить на пол.

Пожилой злодей снова атаковал, Иван отбился из лежачего положения. Тогда расчетливый Почечуй побежал к выходу. Княжна попробовала поймать бывшего наставника за ногу, он лишь отмахнулся. Девушку буквально смело с его пути.

Старшой попытался подняться. Нога онемела и не слушалась.

– Василиса!

Дочь Велемудра застонала и, не отвечая Ивану, поползла к Рарожичу. Парень сделал то же самое.

Священная птица была еле жива. Судорожное дыхание то и дело прерывалось. Сильный соколиный клюв открывался и закрывался, глаза медленно заполняла молочно-белая поволока. Неестественно торчало сломанное крыло. На груди чернело большое пятно.

Плачущая княжна обняла Рарожича и зашептала:

– Не умирай, миленький. Нельзя тебе сейчас… Врата откроются.

Василисе чудилось, будто во вселенной с каждой секундой становится темнее, несчастней и ужасней. Словно птах и есть проводник света в этот мир. А чуть позже девушка поняла, что ничего ей не чудится, все происходит наяву. Когда она осознала эту истину, плач перешел в рыдания.

До угасающего Рарожича добрался и Иван. «Мать твою за печень, – мысленно выругался дембель, физически ощущая, как из волшебной птицы вытекает жизнь. – Если я действительно могу колдовать, то я чертовски хочу его вылечить! Нет, черта я зря вспомнил. Я просто по-человечески этого хочу!»

– Почему гад убил твоего отца и хотел убить тебя? – спросил парень.

Княжна не ответила.

– Почему? – заорал Иван. – Почему? Почему?

Рарожич дернулся и еле слышно проклекотал:

– Потому что они – потомки Сварога.

– Значит, вы родственники! – неистово прокричал дембель. – Индия, блин, осталось только родимые пятна на задницах сличить!

Он заржал на грани истерики, ведь на него давило то же чувство, что и на княжну: все, пропадает жизнь, дальше – тьма. Однако Емельянов-старший был из тех, кто проигрывает, смеясь.

Иван хлопнул девушку по плечу, и та вскрикнула от боли.

Потом он угодил той же ладонью по груди Рарожича.

И совсем было погасший сокол вдруг стал светиться! Тускло, неуверенно, но засиял!

– Еще, – прошептал птах.

Парень сообразил, что происходит, и расхохотался, как сумасшедший.

– Давай, Василиса, мажь пернатого родича кровищей!

С каждым новым прикосновением алых пальцев темное пятно уменьшалось, а птица дышала глубже, ровнее, сияние нарастало, будто невидимые энергетики повышали в Рарожиче напряжение.

– Как бы пробки не перегорели, – буркнул Иван, ловя трясущуюся руку княжны. – Не переборщи. Пока хватит.

Интуиция не подвела дембеля и на этот раз. Теперь молодые люди ощущали, как в мир возвращается свет. Лицо Василисы просветлело, Емельянов сжимал ее кисть и улыбался, словно дурачок. Через минуту сокол зашевелился, переворачиваясь со спины на живот. Когти зацарапали гранит, но Рарожич оставил попытки подняться.

– Рано. Выздоровею нескоро, – слабым голосом произнес он. – Спасибо.

Онемение уже прошло, и дембель смог встать на ноги.

– Пойду наверх. Почечуя вашего ловить.

Иван взял газету и поковылял к лестнице. Уже на ступенях он услышал новый плач княжны:

– Прости меня, Рарожич, это я дядьке рассказала…

Глубокий обволакивающий баритон священной птицы набирал силу и гудел что-то успокаивающее.

Успешно приземлившись на скользкую мостовую, начальник магического сыска без промедления запустил в Перехлюзда светящийся желтым заряд энергии. Колдун отклонил атаку, возведя незримый барьер. Сияющий шар скользнул мимо цели.

Начался размен ударами. Еруслан видел, что его поединщик не столь умел и искушен в магии, но за ним стоит огромная черная тень, дающая неисчерпаемые запасы сил. У начальника сыска такого источника не было. Осознав неравенство ресурсов, защитник дворца стал беречь силы, вынуждая Перехлюзда транжирить мощь.

Вдохновленный поддержкой колдун обильно осыпал Еруслана заклятиями, однако ловкий противник обходился малыми затратами, чаще всего уходя из-под обстрела без малейшей помощи волшебства. Так продолжалось несколько долгих минут, насыщенных десятками опасных выпадов одного соперника и отчаянным танцем другого.

Сидящий под аркой Заруба наблюдал бой с отстраненным интересом. Лютозар не планировал вмешиваться, пока не появится кто-то из близнецов. Преступник просто любовался работой Еруслана.

Главный маг княжества не сокращал расстояния до врага. Он плел вокруг Перехлюзда кокон хитроумных чар, и недостаток знаний не позволял черному колдуну заметить опасность. Над ним крутился маленький смерч – ядро заклинания, укрощающего ветер. Еруслан планомерно воздействовал как раз на это ядро. Фактически он перехватил управление смерчем и обрушил на противника могучий вихрь, разряжающий заклятие.

Перехлюзда придавило к земле. Чернильная тень, питавшая колдуна, сверкнула огненными очами, в которых бушевало пламя самого Пекла, и вздернула своего ставленника, словно марионетку. Маг завис над мостовой, и Еруслан ощутил, что теперь соперник абсолютно неуязвим. Почуял это и Заруба. Их обоих захлестнула волна могильного беспросвета. Начальник магического сыска продолжил пляску, спасающую от вражеских ударов, но это был танец обреченного. Перехлюзд выглядел несокрушимым. Его победа стала делом времени.

Мрак наступал. Тень росла, вытягиваясь выше дворца. Из-под земли полезла нежить – очнувшиеся мертвецы пробивали каменную кладку, выползали наружу, обступали Еруслана, шатаясь, падая на скользкой от дождя и грязи мостовой. Волшебник задействовал магические способности и принялся косить напирающих умрунов, не забывая уклоняться от заклятий Перехлюзда.

Тот долбил, не разбирая, и положил не меньше мертвяков, чем отчаявшийся Еруслан. Наконец темный колдун зацепил и его. Крепкий удар, словно огромным молотом по телу. Придворный волшебник вскочил на ноги, наплевав на боль, совершил высокий рискованный прыжок и приземлился на крыльцо – туда, где раньше сидел каменный лев. Умруны побрели к нему. «Неужели конец?» – спросил себя защитник дворца, и в это мгновение что-то изменилось.

Чернильная тень стала уменьшаться, торжествующий близкую победу колдун потерял поддержку и рухнул наземь. Мертвецы замерли, подняли изуродованные тлением лица к небу и завыли. Этот вой вынимал душу, заставлял бежать и прятаться, только ни Еруслан, ни Заруба Лихозар не тронулись с места.

Умруны поспешно потопали туда, откуда выбрались. Если бы свидетелями их бегства стали братья Емельяновы, они бы сравнили исход мертвяков с киношной записью, пущенной задом наперед. В считанные секунды площадь очистилась от нежити и приняла прежний вид. Не оказалось на черных камнях и Перехлюзда. Он бежал, прикрываемый ослабшей тенью.

– Хм, будто и не было ничего, – прохрипел оскалившийся Еруслан, вытирая рукавом кровь, сочащуюся из уха, и завалился набок.

Егор проснулся от звука исполинского удара. Затем был звон.

«Взрыв?» – озадачился Емельянов-младший. Он, разумеется, не выспался, но разум подсказывал, что переворачиваться на другой бок и продолжать глядеть сны нельзя. Раздались далекие вопли. Да, отдых закончен.

Быстро одевшись, ефрейтор направился к покоям княжны. В коридорах носились служанки, сновали лакеи, только охранники сохраняли некое подобие спокойствия. Сейчас их было мало, основные силы были брошены на первый этаж – обороняться от неизвестного вторжения.

– Что случилось? – спросил Егор паренька с секирой и в красном кафтане.

– Непонятно! – ломающимся голосом ответил юный страж. – То ли колдун какой-то, то ли латунцы нагрянули. Вот, приказали караулить здесь.

Емельянов-младший уже шагал дальше. Он сноровисто оттеснял плечом кудахчущих баб, окриком останавливал паникеров-мужиков. Один раз дембель дал смачного тумака лакею, который тащил под мышками несколько золотых подсвечников и сжимал в руках дорогущую на вид вазу. Мародер приложился головой о стену и упал вместе со своими трофеями. Ваза разбилась вдребезги. «Неудачненько», – попенял себе Егор, перешагивая через отключившегося ворюгу.

По коридору гулял ледяной сквозняк. Пахло морем, ведь шквал пожаловал именно оттуда, с Раздолбалтики. Иногда ефрейтор заглядывал в комнаты с разбитыми стеклами, кругом властвовал безоговорочный раздрай. Услышав карканье, воронежец сунул нос за очередную дверь и увидел сидящего на подоконнике ворона. Птица захлопала крыльями, как петушок, собирающийся прокукарекать, но кроме повторного «кар!» ничего не спела. Вспорхнула и скрылась из вида.

Вместе с порывами ветра во дворец словно заносило настроение безысходности. Парень замедлил шаг, он испытывал приступ неизъяснимого отчаянья. «Только что случилось что-то страшное», – подумал, а очень может быть, услышал душой ефрейтор.

Спальня Василисы пустовала. Следов борьбы или спешки не наблюдалось, и ефрейтор решил, что брат повел княжну в более безопасное место. Знать бы еще, куда. Егор глянул в темное окно, выходящее на набережную широкой реки. В полумраке ему предстала ужасающая картина: мостовая между дворцом и гранитным парапетом вспучивалась, камни медленно раздавались в стороны, будто из земли всходили некие большие ростки, затем из-под булыжников стали показываться руки, головы, тела. Синюшно-черные, вздутые, с кожей, свисающей словно лохмотья. С голыми белеющими в отсветах окон черепами. На днях дембель услышал, дескать, Легендоград построен на костях. Теперь эти кости выходили наружу. Ощущение безысходности нарастало. «Найти Ваню», – повторял, как заклинание, парень, утирая невольно текущие слезы.

Покинув покои, Емельянов-младший спустился на первый этаж. Богатырь намеревался справиться о положении дел у защитников центрального входа. Там наверняка должны найтись те, кто в курсе.

Егор быстро двигался по покинутому людьми коридору и вдруг столкнулся с выбежавшим из какой-то залы слепцом Почечуем. Воспитатель княжны проявил завидную ловкость. Отлетев от массивного дембеля, он переложил вес вдоль стены, оттолкнувшись от нее ладонью, изящно перекувыркнулся и оказался на ногах. Парень хотел извиниться, но слова застряли в горле. Слишком бойко для пожилого и незрячего мужика обернулся Почечуй. Теперь запыхавшийся потный дядька сверлил богатыря ненавидящим взглядом, а когда тот растерянно поднял руку, проследил за ее движением!

– Ты же того… Ну, этого… – пролопотал ефрейтор, все еще находясь во власти вселенского отчаянья.

– Откуда вы только взялись? – злобно процедил зрячий слепец и трясущимися руками совершил отталкивающий пасс, направленный в грудь Егора.

Парень лишь пошатнулся. Все-таки бой с Иваном и долгий подъем из подземелья отняли почти все силы Почечуя.

– Вот ты как?! – изумился дембель, одним широким шагом сократил расстояние до старого пестуна и нанес ему сокрушительный богатырский удар. Прямой. В грудь.

Бить в лицо пожилого человека воронежец посовестился.

Конечно, хитрый Почечуй успел шагнуть назад, но если уж Егор достает, так это серьезно. Старика сшибло с ног, приложило об пол, и он проскользил несколько метров по коридору.

«Ну и местечко, блин, – размышлял ефрейтор, топая к противнику. – То львы каменные оживают, то слепые прозревают. И звереют».

– Папаша, ты куда бежал-то? – поинтересовался парень, остановившись в двух шагах от Василисиного дядьки.

Почечуй вернул сбитое дыхание, задрал атласную штанину, выхватил кинжал. Увы, ему пришлось опуститься до неизящных методов ведения боя. А ведь в потайной зале он даже не вспомнил о жертвенном клинке.

– Опа, ножичек. – Интонация Емельянова-младшего не предвещала супостату пощады.

Держа кинжал перед собой, старик поднялся на ноги, принялся причудливо водить оружием из стороны в сторону, баюкая внимание Егора.

– Да ну тебя на хрен! – сказал дембель и ввалил армейским ботинком Почечую в колено.

И вновь многоопытный мерзавец прочитал намерения парня и постарался убрать ногу из-под удара, одновременно отмахиваясь клинком. В результате должно было достаться обоим – дядька получил скользящий в чашечку, а ефрейтор получил кинжалом по бедру. Только, к радости Егора, лезвие скользнуло по парадным штанам, даже не распоров их.

В следующий момент Емельянов-младший проводил вооруженную руку противника подальше от себя, а правой нанес ему зубодробительный хук. Дембель и не пытался соизмерить силу, он попросту забыл о своих новообретенных талантах.

Почечуй взвился в воздух, как давеча стартовал пораженный им Иван, и нужно признать, что приземлялся он уже мертвым. В миг, когда стремительно угасало сознание изменника, он оказался в знакомой темной комнате с черной дверью. Дядька толкнул ее привычным жестом, но было заперто. Потерпевший неудачу Злебог не желал иметь дело с отработанным материалом. Тем более, Почечуй провалил убийство священного Рарожича. Тьма охватила неудачника, а дальше – все. Точнее, ничего.

– Елки-моталки, – прошептал Егор, потирая больную руку. – А чего это у меня настроение улучшилось? Я ж не кровожадный…

 

Глава первая В коей близнецы демобилизуются со службы в сыске, а новый знакомец рассказывает им печальную повесть

– Ну, прям как в кино, блин… – Иван потянулся, стараясь не задеть спящую княжну, точнее, без пяти минут княгиню.

Дембель так пока и не отучился от армейской привычки рано просыпаться. «Подъемный рефлекс», – вспомнилось определение этого феномена, данное командиром роты. Парень называл подъемным рефлексом несколько иное проявление физиологии, и, судя по счастливо улыбающемуся лицу Василисы, здесь у Ивана проблем не было.

Осторожно выскользнув из-под одеяла, Старшой прошлепал босыми ногами по холодному полу к окну. Новое, а потому чистое стекло блестело. Утренняя площадь, подернутая легкой туманной дымкой, пустовала. Ровно сутки назад на этой мостовой построилась дружина, и раненая усталая княжна приняла у бойцов присягу. Волобуй стал воеводой. Картина была занятная – ратники (а они подтянулись к дворцу сразу после того, как сбежал Перехлюзд, и до рассвета несли дозор) салютовали новой повелительнице на фоне потрепанного фасада с выбитыми стеклами.

Потом глашатаи разнесли по Легендограду целый воз вестей: убийца старух истреблен, ночью отражено нападение мятежников на дворец, княжна легко ранена, но бодра, ценатор Гордей под следствием, волхвы призывают к спокойствию, послезавтра – вече. Пора выбрать главу княжества.

В течение дня в народ ушли кое-какие подробности. Народные волнения сменились тревогой, потом люди постепенно успокоились и вовсю судачили о странных событиях ночи. Участники почти все отдыхали. Усиленная охрана следила за ударно трудившимися стекольщиками, слуги спешно наводили порядок. Гербовый зал заперли и выставили караул. Никто кроме княжны и Ивана так и не узнал о существовании потайного хода. Страже и челяди сказали, дескать, там было покушение на Василису, которое успешно отбил Емельянов-старший.

Неслабо досталось Еруслану. Он отлеживался, потихоньку восстанавливаясь лечебной ворожбой. Федорин полдня занимался изучением и зачисткой последствий измены Почечуя, а также пресечением повального воровства. Прислуга проявила чрезвычайную расторопность, нахапав под шумок всяких дорогих безделушек. Дружине дали приказ никого не выпускать. Сыскарь объявил, что люди, сдавшие награбленное, под следствие не попадут. Остальным сулил жестокое, но справедливое возмездие. Наконец, кончились силы и у Федорина.

Иван оделся и пошел к брату. Настал день посещения Бояндекса.

Егор уже бодрствовал. Когда Старшой невинно намекнул о специфике своего ночного караула, ефрейтор Емеля тихо позавидовал удачливому близнецу. Вот так всегда – ты каменным львам бошки отрываешь, изменников наказываешь, а приз достается красавцу-брату.

– Пойдем, братан, нас уже ждут. Личная просьба княжны распахнула нам двери к оракулу вне очереди, – благодушно произнес Иван, хлопнув младшего по могучему плечу. – И не оставляй своих шмоток. Надеюсь, мы сюда не вернемся.

Прогулка по набережной к зданию с высоким крыльцом не заняла много времени. Огромная дверь открылась перед дембелями сама собой, и они вошли в просторную прихожую.

Там их встретил уже знакомый бородатый мужик все в том же грязном фартуке поверх одежды.

– Наконец-то, – хмуро буркнул бородач. – Значить, руцами Бояндекса не имать, глупых уроков не задавать, не каверзничать. Взлелейте внутри себя почтение к величайшему уму древности, с помочью науки дожившему до нас, грешных. Айда.

Мужик повел близнецов по широкому коридору, ворча по-старушечьи:

– И ходють, и ходють…

Остановившись у двустворчатой двери, раздраженно ткнул в нее пальцем, дескать, вам сюда. Парни вошли.

В просторной квадратной комнате без окон светился потолок. Мягкое волшебное сияние синеватого оттенка выхватывало неподвижную золотую фигуру бородатого старца, стоящего в нише. Из мебели была одна лавка для посетителей. Приглядевшись, Емельяновы поняли, что дедок действительно из драгметалла, но с живой мимикой лица, подвижными любопытными глазами, а в остальном – сущий истукан. Тело покрывала расшитая жемчугом атласная одежда. Чувствовалось, что Бояндекс высоко ценился.

– Здравствуйте, – сказал Старшой, конфузясь от необходимости говорить со статуей.

Старик заливисто рассмеялся. Голос у него был высоким, почти визгливым. Натешившись, произнес:

– Откуда ж ему взяться, здоровьичку, ежели ни единого потрошка во мне нетути? Это вам здравствовать, а я уж свое отжил… триста лет тому назад. Располагайтесь.

Егор да Иван уселись на лавку.

– Готовы?

Браться кивнули. Бояндекс вздохнул и начал:

– Да, я из чистого злата. За стеной – огромные его залежи, потому что именно в этом металле магическим способом укладываются все знания, коими я обладаю. Я не сплю. Чем все это кончится, доколе можно терпеть и кто виноват, не ведаю. Какая сволочь увела вашу корову, зачем на небе звезды и есть ли жизнь на красной планете, не знаю. Будущего не предрекаю. Занимаюсь прошлым, – Бояндекс закатил глаза, вспоминая, все ли сказал. – Вот. А теперь спрашивайте.

– А к вам реально приходят узнать, кто стырил корову? – поинтересовался ефрейтор.

– Случается, – откликнулся старец. – Но я, представьте, ожидал услышать более нескучные вопросы от пришельцев из иного мира.

Иван хмыкнул, толкая брата в бок.

– Не ржи, сам лучше побазарь, – надулся Егор.

– Правильно богатырь бает, – поддержал увальня Бояндекс.

– Богатырь? – Старшой усмехнулся еще громче.

– Слово «богатырь» имеет до конца не выясненное происхождение. Скорее всего, это древнее слово «багхатхара», означающее «обладающий счастьем, удачливый». Либо ордынское «багхатур», «батор», «батырь». Либо оно ведет начало прямо от «бог» («богатый»). Один мудрец-самоучка вывел формулу: «Богатырь – стыривший (силу, доблесть, удачу) у бога».

– Если про удачу, то это не к Егору, – отмахнулся Иван.

– Не согласен, – заявил многознатец. – В последнее время он просто герой.

Ефрейтор расплылся в довольной улыбке.

– Ладно, ближе к делу, – проговорил Старшой. – Нам нужно вернуться в свой мир. Тянитолкаевская гадалка Скипидарья посоветовала отыскать сильного чародея, который смог бы открыть ворота между мирами. Наш главный вопрос: где найти таких колдунов?

Бояндекс не торопился с ответом. Он тихо пробубнил:

– Ворота… В последнее время кругом сплошные ворота, будь они неладны…

– Что ты там говоришь? – обеспокоился Иван, с нетерпением ждавший информации. Домой-то хотелось не по-детски.

– Ничего! Ищу вам сведения. Думаешь, это плевое дело? – проворчал старец.

Пару минут в комнате царило молчание. В голове оракула что-то шуршало, трещало и звякало, потом сосредоточенное лицо Бояндекса просветлело.

– Готово. Сейчас никто из волшебников открыванием путей меж мирами не занимается. Чары считаются очень сложными, секрет – утерянным.

Новость оказалась убийственной. Ефрейтор открыл рот, а старший сержант, наоборот, заскрипел зубами. Надежды на возвращение вмиг растаяли и испарились, как мороженое в доменной печи.

Золотой дедок насладился произведенным эффектом и продолжил:

– Однако есть вероятность, что сильнейший колдун Эрэфии мог бы решить вашу задачу. В моей памяти есть обнадеживающие сведения. Нынешний величайший маг на заре своего подвижничества изучал вопрос межмировых путешествий. Иных знатоков по вашему вопросу не существует.

Братья переглянулись. Оба понимали: шансы мизерные, но что там умирает последней?

– Как зовут твоего мага и где он живет? – сипло спросил Иван.

– Будем последовательны, други мои. Нужный вам человек предпочитает прятаться от людей, посему знаний о нем слишком мало. Волшебника зовут Световитом. К его имени часто добавляют прозвище Двоедушник.

– А… – начал новый вопрос Емельянов-старший, но Бояндекс предвосхитил его:

– Понимаю. Вы хотите знать, что означает слово «Двоедушник». Говорю первое значение. Двоедушник – это вид здухача, то бишь оборотень. Ночью, представьте, человек спит, а зверь ходит; днем наоборот. Бывают пес, заяц, конь, кошка, собака, летучая мышь. Известно длинное и красивое преданье о Волкодаве Тэ Эм. Не спрашивайте, что такое Тэ Эм. Не ведаю. Есть сведения, мол, иной двоедушник умеет насылать на нападающего ветер.

– Ничего себе самородки, – буркнул Егор.

– Второе значение слова – подлый и предательски вероломный человек, обманщик и лжец. Э… – Всезнающий старец как-то замешкался.

– Еханный бабай, завис, что ли? – предположил Иван. – Эй, дед! А третье значение есть?

– Есть. Только вот у меня его нет, – виновато ответил Бояндекс. – Годы берут свое.

– Ну и пес с ним, давай дальше, – смилостивился Старшой.

– Тридевяцкое княжество. Одно из самых древних и загадочных государств Эрэфии. Название происходит от мифа, согласно которому столица, славный город Номер Двадцать Семь, находится за тридевять земель от центра Рассеи. Позже столица переименована в Двадцатисемипалатинск. Позже в Секретноатомск. И наконец, в Торчок-на-Дыму. Четыре конных перехода от Легендограда.

– Не близко, – вздохнул Егор.

– Не близко до луны на карачках, – сурово прогудел золотой дед. – С течением веков град сначала возвышался, а потом испытал падение нравов и ухудшение бытия. Летопись тех времен пишет: «Тридявяцкие – парни хвацкие. Но в гордыне своей Отечеству изменяху, насилие творяху, чужих жен хотяху, стариков оскорбляху и отъедаху ряху». Оттого и ослабло княжество, терзаемое ордынцами да внутренними расхитителями. Нынешний правитель, князь Хоробрий, сумел найти подход к степнякам и прекратить ежегодные набеги мангало-тартар. «Лучше дань платити, чем людей хоронити», – считает Хоробрий…

– Все эти сведения весьма любопытны и поучительны, но как же нам найти этого Световита? – скис Иван.

– Вероятно, вам поможет другой тамошний колдун, упоминаемый рядом со Световитом Двоедушником. Имя чародея – Карачун. Сотню лет назад была у меня новостишка, дескать, Световит уходит, а Карачун приходит. Других известных мне людей, видавших нужного вам волшебника, нетути.

– Сто лет назад? А жив ли он?

– В моей памяти нет свидетельств его смерти, стало быть, жив.

– Спасибо, – выдавил Старшой. – Мы, пожалуй, пойдем.

– Ну, раз вы больше ничего не хотите… – Если бы у Бояндекса двигались плечи, он обязательно пожал бы ими. – Удачи, добры молодцы.

За дверью топтался нетерпеливый бородач.

– Чего так долго? Нешто все прознать устремимши? – пробухтел он и проводил гостей на улицу.

У крыльца понурых близнецов дожидался Радогаст Федорин. По обыкновению, опрятный, подтянутый и изящный. Он держал под уздцы пару гнедых жеребчиков.

– В-вот вам подарок от легендоградского сыска, – сказал он, затем узрел угрюмые лица и взволнованно почесал седоватый висок. – Что с-стряслось?

– Не особо нас этот ваш Бояндекс порадовал, – промолвил ссутулившийся Егор.

– Тогда, может, у нас останетесь? – немедленно закинул удочку Федорин.

– Типун тебе на язык, – не особо вникая в смысл реплики Радогаста, ответил Иван.

– А я считал, мы сработались, – обиделся сыскарь.

– Что? А, да, конечно. Извини, – спохватился Старшой. – Ты на нашем месте рвался бы домой не меньше. А тут – на тебе – секрет утерян, факир был пьян и всякое такое. Мы должны хотя бы проверить тридевяцкого мага.

– Хорошо, – вздохнул Федорин. – Там, в седельных сумах, еще жалованье. Вы, ребята, неплохо заработали. Премия за спасение княжны отнюдь не маленькая.

– Сам-то деньжат поднял? – поинтересовался ефрейтор.

– Да-да, сам все уложил, – не понял Радогаст.

Братья улыбнулись.

– Ну, мы поедем, ага? – произнес Иван.

– А с к-княжной не попрощаешься, то есть не попрощаетесь? – выпалил сыскарь.

– Да мы вроде бы все обговорили. Завтра ее все равно в княгини выберут. А долгие проводы – лишние сопли.

– Как знаешь.

– Слушай, давно хотел спросить, но ты же начальником был… – Старшой прищурился. – А почему на тебя не действуют женские чары?

– Д-давнее проклятие. Все девушки, кого я полюблю, взрываются.

– Блин, а нам повезло, что мы мужики, да, братан? – Иван подмигнул Егору.

Ефрейтор промолчал.

– Ну, ты это… Извини, Радогаст, – смутился Старшой.

– Спасибо за лошадок, – сказал Егор, принимая подарок. – Моя, похоже, вот эта, тяжеловозная.

Емельянову-младшему достался роскошный конь – мощный, гривастый, поигрывающий бугристыми мускулами и притом спокойный. Жеребец Ивана был под стать хозяину – красивый, подвижный… Близнецы умели обращаться с лошадьми. Недаром каждые летние каникулы они проводили в деревне, а дед держал кобылку.

Федорин украдкой раздал братьям хлебца, те поднесли коням угощение, погладили крутые бока, поговорили. Умные животные сразу признали новых хозяев.

– Прощай, Радогаст. – Дембеля пожали руку следователю, вскочили в седла и, что называется, отчалили.

Ехали через весь город, и многие люди узнавали ребят, о которых народ судачил все последние дни.

Парадки ни с чем не спутаешь. Мужики улыбались, бабы махали вслед, девки краснели, а дети, галдя, бежали за жеребцами. Полчаса славы.

– На подвиг устремилися защитники Эрэфииматушки, – доносилось вслед близнецам, но они искренне желали обойтись без геройства.

Один раз Иван не вытерпел, обернулся и сказал:

– России, а не Эрэфии!

Толпа одобрительно загудела.

Так и выехали, купаясь в лучах славы. И с погодкой подфартило: непривычно ясное небо, жаркое не по-осеннему солнышко…

– Другое дело, – оценил Старшой. – А то я думал, сгнию тут, в сырости.

– Климат туфта, – поддержал ефрейтор.

– А сам Легендоград – чума. Классно тут. Хоть и стремно.

Егор согласился.

На маленькой ярмарке ребята прикупили еды и питья. При их теперешних деньгах путешествовать на пустой желудок было попросту глупо.

Начался и закончился пригород – маленькие сельские поселения в пять-шесть изб. Тракт, по которому двигались братья, был оживленным. Туда-сюда катились повозки, шли люди. Цивилизация! Однако близнецов не оставляло чувство, будто чего-то не хватает. Это ощущение навевалось необычайной тишиной. Конечно, звуков было навалом, но отсутствовали привычные нашему уху шумы моторов. Зато и дышалось слаще.

В пути Егор и Иван наконец-то толком наговорились, ведь попеременные дежурства не давали им такой возможности.

– Все-таки умелец Федорин-то, – сказал Старшой. – Ловко завербовал, я так в армейке не выкладывался, как тут.

– Шаман.

– Во-во, а говорил, не колдун. Но я, братан, сам стал типа Харри Поттера. Только с газетой вместо палочки. Эти наши «Алименты и Артефакты» – убойная штука, типа твоего кулачищи. Кстати, как он?

– Да прошло уже все. – Ефрейтор помахал рукой, обмотанной тряпицей. – Можно снимать повязку. Только я чего-то не врубился насчет газеты.

Иван обстоятельно рассказал о сломанном столе, о рекламном предсказании и о том, как отбивался «Алиментами» от Почечуя, словно мечом.

– Я не понимаю, ты меня вправду разводишь или честно врешь? – спросил Егор.

Емельянов-старший усмехнулся:

– Честную правду глаголю. Я же не сомневаюсь в том, что ты развалил кулачищем статую.

Дембеля сделали привал, привязав коней к юным деревцам, и ефрейтор во всех подробностях рассмотрел газету. Картинка с Иваном Грозным приняла прежний вид и не напоминала ни фреску с изображением злодея, ни портрет юного воеводы.

– И ты утверждаешь, что по этому куску желтой прессы можно предсказывать будущее? – скептически протянул Егор.

– Угу. – Старшой откупорил бочонок с медовухой.

– Ну, к примеру, берем кулинарную страничку, раз уж у нас легкий полдник, – сказал младший, жуя свежую лепешку. – Вот. «Семь способов приготовить сосиски».

И чавкающий ефрейтор огласил кухонные тайны сумасшедшей газеты:

Африканский рецепт: сосиска в тесте. Берем тестя, начиняем сосиской, жарим до готовности.

Сосиски по-русски: ведро водки и две-три сосисочки по вкусу.

Сосиска по-индейски (сосиска мира): сварить сосиску, сесть в круг и с умным видом передавать по кругу, откусывая по кусочку.

Сосиски по-французски: sausage.

Рецепт для моли: сосиска под шубой.

Сосиска-космонавтка: засуньте сосиску в тюбик из-под зубной пасты или клея. Употреблять в невесомости.

Сосиска по-ОМОНовски: врываетесь с оружием в сосисочную, кладете всех рылом в землю, садитесь за освободившиеся столики и мирно кушаете сосиски, приготовленные по любому из вышеприведенных рецептов.

– Ну? – Егор победно улыбнулся. – Где тут пророчество? Нашим куньим плащикам угрожает моль?

– Ну, ты просто мастер юмора и эстрады, – ответил Иван. – Ведь наверняка на одной из страниц есть что-то дельное. Знать бы еще, как определять нужную полосу…

Близнец сунул ему газету в руку:

– С предсказаниями все ясно. Давай, долбани по дереву. Посмотрим, как его переломит.

– Еще чего! Я не вандал какой-нибудь – деревья портить, – произнес Старшой и шутливо хлопнул брата газетой по лбу.

– Уй-я! – Егор поморщился и схватился за голову. – Когда ты успел железку зарядить?

Иван демонстративно развернул и потряс «Алиментами и Артефактами» перед носом ефрейтора.

– Я же говорил! Теперь, братан, если надо будет постучать по дереву, подставляй бестолковку!

– Очень смешно. – Младший принялся растирать место удара.

– Ладно, не обижайся, – примирительно сказал Старшой. – Еруслан грузил, что вещи из нашего мира обладают высоким магическим потенциалом. Это не только к газете относится.

– Кста-а-ати! – протянул Егор, мгновенно забыв об ушибе. – Форма! Парадка!

– Что парадка?

– Мне в грудь каменный лев так впечатал, что я думал – ребра в мелкую соломку поломало. А уж как я летел через весь коридор загривком в дубовую дверь… И потом, когда ты Почечуя упустил, он меня пытался ножиком порезать. Так лезвие соскользнуло по бедру, и все.

– Получается, мы с тобой вроде как в бронекостюмах. Сверхлегкие, удобные, и в люди выйти не стыдно. Мечта солдата! По этой логике армейские ботинки тоже супероружие. То-то у меня колобок так ловко в пасть Соловью влетел!

– Блин, жалко, что колобок куда-то свинтил.

– Ну, он говорил, что в любое время может уйти, – сказал Иван, закупоривая бочонок с медовухой. – С ним было веселее.

– Бражка у них неплоха. – Егор похлопал бочонок по выпученному боку. – И не пьянит, и бодрит.

– Сейчас бы водочки дерябнуть, и две-три сосисочки по вкусу… – вздохнул Старшой.

– А где же мы по старинному русскому обычаю третьего возьмем?

Иван почесал подбородок, усмехнулся:

– Представляешь, как удобно Змею Горынычу? Всегда три рыла под рукой!

Посмеялись.

– А вообще, брателло, ты меня удивляешь, – продолжил Емельянов-старший. – Водки нет, а ты уже третьего ищешь. Все, отдохнули, и будя.

Близнецы продолжили путь, радуясь хорошей погоде. Оба чувствовали себя освободившимися из длительного заточения: Легендоград с его вечными дождями и атмосферой, переполненной предчувствием беды, остался позади. Близнецы думали примерно об одном, первым подал голос Иван:

– Красивый город, но очень уж зловещий.

– Угу. Я все время проторчал во дворце, света белого не видел, – подхватил Егор.

– Ну, а я в потемках бродил… Вообще-то днем Легендоград красив.

Дорога медленно текла пыльной лентой, кони неторопливо шли в Тридевяцкое княжество, братья болтали, не обращая внимания на остальных путников.

А вот на Емельяновых глазели. Чудесные новости разносятся быстро, и на устаревшие слухи об избавителях Тянитолкаева от дракона наслоились свежие легендоградские рассказы. Пара витязей в странных одеждах приковывали внимание купцов и их свит, мелких торговцев и босяков-путников. Люди шептались: «Это те самые, которые каменного льва… Победители лазутчиков… Герои».

– Чего это они все? – озаботился наконец Емельянов-младший. – У нас, типа, спины белые, что ли?

– У тебя слишком бандитский вид, – тихо проговорил Иван.

Некоторое время братья испытывали необоримое беспокойство, пока не поравнялись с богатой каретой, из резного окна которой торчало скучающее усатое лицо некоего вельможи. Карету окружал кортеж из напыщенных всадников, облаченных в декоративные латы. Егор отметил, к примеру, что украшенная резьбой кираса погнется под его кулаком, будто бумажная. Ивана же больше заинтересовал пассажир. Остроморденький усач в берете производил впечатление иноземца. Старшой всегда мог отличить заморского гостя от россиянина, и тут наблюдался похожий эффект. Дело было даже не в роскошном берете, украшенном пером. Что-то в глазах, какие-то черточки лица, гримаса… Точно, не рассеянин, или, как тут говорят, не житель Эрэфии.

Потом дембель чуть не рассмеялся – на кой все эти рассуждения, если незнакомец был густо напудрен и нарумянен! Естественно, он чужак.

Увидев близнецов, вельможа оживился. Он, разумеется, был наслышан о паре новых героев. Подкрутив жиденький ус, иностранец обратился к Ивану, ехавшему ближе к карете:

– Скажите, не есть ли вы Жан да Ягуар, о коих так охотно говорят в любой таверне?

Хотя незнакомец изъяснялся бегло и свободно, Старшой уловил отчетливый французский акцент. Кроме того, теперь парень понял, почему все глазеют на него с братом.

– Я – Иван, а это Егор, – отрекомендовался дембель. – Позвольте узнать, с кем имею честь?

– О! Редкий сын Эрэфии владеет высоким языком куртуазного общения, – воскликнул вельможа. – Я – посол несравненной Парижуи, шевалье Пьер де Монокль.

– Очень приятно, – кивнул Иван и замолчал, ибо, по его мнению, беседовать было не о чем.

Посол считал иначе:

– Дорога длинна и утомительна. Удостойте меня честью быть моими гостями.

– А что, всегда мечтал прокатиться в карете, – пробормотал Егор, и Иван согласился.

Шевалье Пьер велел остановить кортеж, братья спешились и, передав коней сопровождавшим посла слугам, сели в экипаж. Салон был кожаным, кресла – мягкими, запас провианта и вин – богатым. Де Монокль угостил близнецов сырами, часть из которых Емельяновы выбросили бы как пропавшие, но что они понимали в настоящей парижуйской кухне!

А уж когда Пьер предложил гостям сосиски, Иван торжествующе хлопнул брата по спине, мол, не соврала газетка-то.

– Вот, по зову родины устремился налаживать добрые отношения с Тридевяцким князем, – рассказывал посол. – Парижуя хочет охватить дружбой все доступные цивилизованному миру страны. И хотя ваши земли не чужды варварству, на одном материке живем, один воздух нюхаем.

Пьер смахнул с атласной рубахи крошки сыра, Егор хлопнул еще фужер вина, а Старшой благодушно развалился на мягком сиденье. Невзирая на неровности дороги, карета шла мягко и почти бесшумно.

Де Монокль расспросил ребят об их подвигах, а потом сказал:

– Вы несомненные герои, господа. И мне чудится, вам было бы небезынтересно услышать историю наших, парижуйских витязей.

– Небез… ик!.. телесно, – подтвердил увлекшийся дегустацией вин Егор.

Посол горделиво приосанился, подкрутил жиденький ус тонкими синюшными пальцами и приступил к повести.

Повесть о настоящем Д’артаньянки при дворе короля Нелюдовика

Уважаемые любители прекрасного и ненавидетели уродского! Ныне вы услышите подлинную историю того, что, возможно, было, но является полным вымыслом, если не сказать хуже.

Однажды в столицу явился бедный, но амбициозный дворянин. Прибыл он из провинции Газконь, коя, как известно, славится месторождением горючего газа и лучшим конезаводом Парижуи. Правда, оказалось, что в Газконь наш герой попал, переплыв океан, но это не слишком важно.

Да, юноша был беден, но недаром Шарль де Голль говорил: «Я на выдумку хитер». Дворянин решил сделать военную карьеру и стать одним из величайших шевалье всех времен и народов. Д’артаньянки, а паренька звали именно так, хотел быть мушкетером.

«Кто такие мушкетеры?» – спросите вы. О, это отважные люди! Они ловили особых мушек, сушили и истирали их в муку. Полученный порошок следовало вдыхать через трубочку для получения удовольствия. Экстаз давал ощущение непобедимости, потому-то мушкетеры бесстрашно рвались в любой бой и нередко выигрывали. Кто захочет связываться с отморозками, простите за невольную грубость.

С тем и прибыл Д’артаньянки в куртуазную столицу мира. Представ перед капитаном королевских мушкетеров, он заявил гнусавым голосом:

– А запишите меня в гвардию, мать вашу!

Растроганный точным пониманием юноши того, что гвардия – мать мушкетера, капитан мгновенно принял Д’артаньянки.

– А когда мне дадут мушек? – спросил парень.

– Не торопись, всему свое время, – ответил мудрый капитан. – Сначала испытания, потом награда. Пока иди.

На радостях новоиспеченный гвардеец отправился в трактир.

– Вот тебе конь, – сказал Д’артаньянки хозяину харчевни, – накорми его, напои да спать уложи.

А в трактире буянили мушкетеры. Один из них, здоровенный и громкий, как раз провозгласил тост:

– Ну, господа, чтоб Лувр стоял и деньги были!

Выпил и швырнул кружку об стену. На ту беду, кружка угодила под дых Д’артаньянки.

– Ду… Ду… – захрипел согнувшийся пополам герой.

– Дурак? – спросил здоровяк.

– Нет!.. Ду…

– Ду хаст михь?

– Нет! Эль! – выдавил юноша.

– Трактирщик! Эля пареньку! – пророкотал метатель кружек.

– Нет, мерзавец! Я говорю, дуэль! – вымолвил Д’артаньянки.

– Это ты не подумав, – сочувственно сказал некий пьяный мушкетер благородного вида, хлопая юношу по плечу.

– Ах ты, мон блезир! – взвился молодой герой. – За панибратство либо извиняются, либо умирают на дуэли.

– У! – протянул изящный молодой человек, подошедший сбоку. – Да ты, братец, нарвался на самых умелых бретеров Парижуи! Хочешь, я тебя исповедую и причащу?

– Да я сам тебя причащу!

И на следующее утро Д’артаньянки ждал своих обидчиков в назначенном месте, но те так и не явились, потому что пребывали в глубоком похмелье.

А в то же время королева Парижуи тайно от супруга принимала у себя в покоях герцога Бэкхемского, героя мяча и бутсы. Герцог склонил королеву к игре в карты на раздевание и, будучи шулером, весьма преуспел в деле обнажения парижуйской власти.

– Ах, герцог! Дались тебе эти карты. Я и так осталась неглиже, – пролепетала королева.

– Я хочу большего!

– Но я не сказала «да», милорд!

– Вы не сказали «нет».

– Я не сказала «да», милорд!

– Вы не сказали «нет».

– Хватит, сдавай карты. Правильно говорят, что с вами, занудами, легче провести ночь, нежели отказать.

– Тогда, может, в коечку?

– Отказать! Лучше я откуплюсь от тебя!

– Тогда подари мне подвески! – Глаза герцога алчно загорелись.

– Нет, лучше я подарю тебе подтяжки!

– Что это?!

– Эх, темнота островная, – рассмеялась королева. – Вот подтяжки моего супруга Нелюдовика тринадцатого. Они прекрасно удерживают штаны и отлично хлопают по пузу, если их оттянуть да отпустить.

На беду королевы, за ней и герцогом Бэкхемским подглядывал и подслушивал квартирал Порешилье. Квартирал – это такой верховный жрец, не отвлекайте, пожалуйста. Порешилье сам желал добиться благосклонности королевы, но как-то не складывалось – то ли супруга Нелюдовика старалась не изменять мужу с его подданными, то ли квартирал был кривозубым горбуном.

Нужно ли говорить, что коварный жрец затеял интригу!

А юный дуэлянт Д’артаньянки, ожидавший своих оскорбителей, дождался лишь гвардейцев квартирала.

– Именем Порешилье, ты арестован! – объявил главный.

– За что? – потребовал объяснений парень.

– За то, что нас шестеро, а ты один. Защищайся!

Все выхватили шпаги, и округу огласили боевые возгласы Д’артаньянки:

– Ой, ай! Канальи! Ах, ты так?!.. Ой!.. Вчетвером? Отлично!.. Уй-е-о-о-о!.. Ой, ухи, ухи!.. Вашу мать! Ногами?! Канальи! Так нечестно!.. Сзади?! Ай!..

Нужно ли говорить, что отчаянный мушкетер отступал, а наглые гвардейцы напирали, тесня противника к мосту.

По берегу славной реки Фуражи гуляла простолюдинка Инстанция. Она беззаботно напевала:

– Святая Катерина, пошли мне аспирина!.. Нет, зачем он мне? Так. Святейшая Варвара, пошли мне санитара! Тьфу, на кой мне санитар?.. Святая инквизиция, пошли мне похмелиться, а?.. Все не то, не то! Ладно, тогда прозой и безадресно: мужика хочу-у-у!!!

В сей момент в воду свалился Д’артаньянки. Упал с моста.

Когда вода стекла с лица и платья Инстанции, она узрела пред собой выкарабкивающегося на берег красавца. Это ли не исполнение мечты!

Слово за слово, и прославленный герой признался девушке в любви.

– Я замужем, – вздохнула простолюдинка.

– О, черт! А я уже хотел предложение сделать.

– Какое?

– Коммерческое, дура! – вспыхнул горячий юноша. – Руки и сердца, естественно!

– Ах, как это романтично! Ты такой пылкий… Как камин.

Д’артаньянки расплылся в улыбке:

– Да, уж такой я человек – весь такой зайчуля невообразимый.

И стали они жить-поживать не менее четверти часа, а потом дважды по стольку же.

Можем ли мы осуждать Инстанцию? Наверное, нет. Ведь, как говорят на бульваре красных фонарей, будешь беречь честь смолоду, подохнешь с голоду.

Впрочем, Д’артаньянки не оправдал финансовых надежд простолюдинки. Зато удивил ее амурной прытью. Уговорившись встретиться на следующий день, влюбленные разошлись каждый по своим делам.

Юноша отправился к трактиру, чтобы пристыдить трех трусов, не явившихся на дуэль, но застал их за дракой с гвардейцами квартирала.

– Ха! Канальи! Вы не справляетесь. Я помогу вам!

Мушкетеры с благодарностью встретили Д’артаньянки – трясущиеся после вчерашнего руки отказывались разить врага.

– Отлично! – воскликнул парень. – Я беру на себя вон того, хромого однорукого слепца. Вы – остальных. Вперед!

Когда была одержана победа, бывшие дуэлянты обнялись и побратались. Мушкетеров звали Ашотосом, Арарамисом и Парадонтосом.

Братание необходимо было скрепить пирушкой. Следует признать, что жизнь мушкетера и состоит из чреды боев, попоек и прелюбодеяний. Друзья предались веселью. Вино лилось рекой, тушеные утки летели косяками, а сцене пел шансонье: «Бастилия-тюрьма. Ветер северный. Этапом в Лярошель. Зла немерено…» В разгар пирушки дверь трактира распахнулась, и на пороге возникла Инстанция.

– Беда, Д’артаньянки! – вскричала девушка. – Королева в опасности! Нелюдовик устраивает бал. Он хочет надеть свои подтяжки, но они – у герцога Бэкхемского.

– Что ж, друзья! Нам предстоит путь в Противотуманный Альбинос, – сказал гундосый юноша и захрапел.

Наутро четверка мушкетеров выдвинулась к герцогу. Квартиральи приспешники уготовили им засады, учинили каверзы и отчебучили проказы, но Ашотос, Арарамис, Парадонтос и Д’артаньянки прибыли в герцогский замок.

Бэкхемский разместил их в гостевых покоях, сказав, что наутро отдаст подтяжки. Уставшие с дороги герои хотели было отдохнуть и помыться, но…

– Д’артаньянки! Нам отключили воду! – сообщил Арарамис.

– Вот водоканальи!

Друзья разбрелись по дворцу. Спустя час можно было услышать такой разговор:

– А что ты такой мокрый, Ашотос?

– Есть в графском парке старый пруд…

Поздним вечером в покои явился незнакомец.

– Господа, я гонец ее величества. У меня письмо для заокеанского выскочки.

– Тысяча чертей! – вспылил Д’артаньянки. – Я рожден в свободной стране, нагло отвоеванной моими родителями у краснорожих дикарей! И я, мать твою так, не потерплю…

– Как мне сказали, так я и передаю, – пожал плечами гонец. – Но тем не менее я приношу вам свои извинения.

– Несите их в другое место. Дуэль!

С этими словами Д’артаньянки выхватил шпагу и заколол гонца, как бешеную собаку.

– Мой юный друг, – сказал Ашотос. – По-моему, вы слегка погорячились. Во-первых, этот тип безоружен. Во-вторых, он был гонцом королевы.

– Не волнуйся. Я заколол этого нахала не в письмо ее величества, а в его подлое сердце.

Молодой герой залез в карман посыльного, извлек конверт и передал старшему товарищу. Тот взломал печать и достал лист надушенной бумаги.

– Ага, вот оно: «Д’артаньянки! Случилось серьезное осложнение. Подробности расскажет гонец».

Мушкетер аж подпрыгнул:

– Йоркширский гемпшир! Что делать? В Парижуй, срочно в Парижуй!.. Надо хотя бы от тела избавиться. Куда его деть?

– Есть в графском парке старый пруд, – ненавязчиво напомнил Ашотос.

Королева ждала подтяжки. Наступил день бала, и вся Парижуя замерла в предчувствии красочного действа. Как говорят адвокаты, истец подкрался незаметно.

А Д’артаньянки и его друзья мчались в столицу. Они загнали коней и на вырученные деньги наняли корабль. Гребцы налегли на весла и затянули старинную аглицкую песню:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Потом вновь скачки на конях, и – столица. Д’артаньянки на всем скаку ворвался во дворец и лично нацепил Нелюдовику его подтяжки. Подтяжки засияли стразами, король расплылся в довольной улыбке, а квартирал Порешилье удавился с досады.

Но где Инстанция?

Отравлена! О том и послала весть королева…

Разбилось горячее сердце молодого мушкетера. А ведь встреча с любовью – не чета простой удаче. Была любовь, и было все иначе. И Д’артаньянки высох, как в пустыне. И что ему осталось ныне? Только имя, да и то он с горя забыл.

– Квитанция! – кричал юноша. – Конституция! Приватизация! Подстанция! Ах, да, Инстанция!..

Перехлюзд стоял перед черной дверью. Сегодня колдун чувствовал неимоверный жар, бьющий в лицо и грудь тугим потоком. Лицо и тело мага мгновенно покрылись потом, воздух обжигал нос и легкие.

Дверь медленно отворилась, жар усилился. На пороге возникла сотканная из тьмы фигура Злодия Худича.

– Мы не одержали победу, но война не проиграна, – сказал повелитель Пекла. – Ты справился со своей задачей. Не все получилось… у других.

– Придворный волшебник сильнее, – потупился Перехлюзд.

– Не в нем дело.

– Что теперь, хозяин? – прошептал Перехлюзд.

– Теперь мне очевидно, что пришельцев из другого мира надо уничтожить. И ты это сделаешь, притом срочно.

Тут дверь резко захлопнулась, и колдун подумал: «Будь у повелителя нос, удар был бы сумасшедший».

Проснувшись с этой глупой мыслью, маг долго жмурился, потому что каждый раз после сна с черной-черной комнатой любой свет буквально взрывал глаза Перехлюзда. Наконец он привык и, утерев слезы, стал собираться в дорогу.

 

Глава вторая В коей близнецы не только геройствуют, но и думают, а Заруба Лютозар знакомится с суровым законом Легендограда

– Понравился рассказ? – спросил Пьер де Монокль близнецов.

– Да, – соврал зевающий Иван.

– Вы не расстраивайтесь, потом у Д’артаньянки все налажилось… то есть, наладилось. Сложный у вас язык!.. Он стал капитаном королевских мушкетеров. А отравителей Инстанции приговорили к умерщвлению через убийство путем отнятия жизни.

– Жестоко, – хмыкнул Егор.

– Но справедливо. – Посол пожал плечами. – Милосердие иногда должно выпускать когти, знаете ли.

Возражений не нашлось, все замолкли и как-то сомлели, укачанные мягкими рессорами. Меж тем солнце постепенно закатилось, и кортеж остановился, свернув с дороги на симпатичную поляну.

– Не могу жить в ваших гостиницах, – пожаловался шевалье. – Обслуга наглая, питание ужасное, соседи буйные, а насекомые голодные. Посему заночуем в шатре.

Слуги-охранники быстро возвели большую палатку, похожую на цирк-шапито. Де Монокль полагал, что героям статуса близнецов Емельяновых полагается оказывать самый роскошный прием, и пригласил их разделить кров. Братья, чтя старинную мудрость «Дают – бери, бьют – беги», согласились.

Ночь прошла спокойно, правда, перед рассветом Ивана разбудил Егор. Младший отчаянно метался и стонал во сне:

– Нет! Не хочу! Не надо!

Старшой растормошил его:

– Ты чего, братишка?

– Приснится же такое, – просипел ефрейтор. – Прикинь, будто бы я на концерте каких-то слащавых пацанов, а они поют и поют одни и те же слова: «Хочешь, я тебе… Хочешь я тебе спою?.. Хочешь, я тебе… Хочешь, я тебе спою?» Кошмар.

– Ладно, братишка, это просто сон, – успокоил Иван.

Прохладное утро порадовало легким ветерком и свежим солнышком. Прав был классик: есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…

– Пора! – провозгласил Пьер, и посольский кортеж двинулся дальше.

Жеребцы Емельяновых, которых парижуйцы обеспечили уходом, бодро побежали за каретой.

Увы, дорожной идиллии не суждено было длиться бесконечно. На то она и феодальная раздробленность, чтобы охрана не дремала. На особо глухом участке пути, где колея ныряла в большую низину, сразу после крутого поворота перед кортежем возникло поваленное дерево. На нем сидел крупный ворон и будто бы предупреждающе каркал.

Возница натянул поводья, смиряя бег коней. Стражники-провожатые рассыпались перед неожиданной преградой, и мгновенно со всех сторон раздались улюлюканье и хриплые боевые кличи. Ворон вспорхнул и был таков.

Из кустов к карете устремились кое-как одетые оборванцы, ведь красавцы-разбойники встречаются только в сказках.

Ошарашенные охранники приготовились дать голодранцам бой, только, на их беду, схватка уже началась. Нескольких всадников, не успевших обнажить мечи, разбойники подстрелили из луков. К остальным бежала голодная и злая пехота.

При торможении экипажа шевалье Пьер врезался в задремавшего было Егора. Близнецы отстранили перепуганного де Монокля и выскочили из кареты.

На восьмерых стражей, облаченных в пижонские доспехи, насело по двое-трое лиходеев.

– Отрыв башки, – пролопотал Емельянов-младший и взревел: – Мочи козлов!!!

С этим устрашающим девизом он и кинулся на разбойников. Иван приглядел потерянный охранником меч. Старшой в отличие от брата не собирался лезть на рожон, но головорезы сами двинулись к карете, и пришлось сражаться.

Парижуйские воины, воспитанные на кодексе рыцарства, явно проигрывали висельникам из Эрэфии, зато Егор стал для лихих людей сущим демоном. Пудовый кулак методично находил вихрастые бородатые головы, хоть злодеи и отмахивались дубьем да вшивенькими сабельками.

Удалой ефрейтор оборзел до такой степени, что ломал дубины на лету, а удары клинков принимал на предплечье, защищенное чудесной формой рядового вооруженных сил России.

Иван отбивался от пары разбойников, рвущихся в карету. Очухавшийся посол, высунувшись в окно, громко и восторженно сопереживал подвигам Емельянова-младшего. Разбойники тоже приметили таланты Егора. Пришлось отступать. Мужики бросились в кусты, прихватывая снятые с поверженных парижуйцев доспехи и оружие. Кое-кто покинул место сражения на трофейных конях. Жеребцы близнецов остались нетронутыми.

– Это есть импоссибль! Колоссаль! Манифик! – Пьер де Монокль хлопал в ладоши, восхищенно глядя на ефрейтора.

Герой стоял, окруженный небольшой кучкой тел, и улыбался:

– Слабоватые у них дыни, братишка!

– Смотри, как бы лучники не пальнули, – предупредил осторожный Иван, но висельники, вероятно, удовлетворились результатами набега и сбежали.

Из всего посольского кортежа остались лишь четверо стражников и возница. Шевалье Пьер покинул карету, брезгливо прошелся к поваленному дереву.

– Как быть?

– Оттащим, – заверил Егор.

Он прошагал к кроне, ухватился за ствол и развернул дерево, словно калитку открыл.

Застонал один из поверженных ефрейтором мужичков.

– О, надо добить вероломного преступника! – взвизгнул де Монокль и взялся за жиденький ус.

– За что? – встрепенулся Иван. – Бой закончен. Если хочешь, тащи раненых до селения и отдавай под суд. А казнить наших людей иностранцу нельзя.

– Вот именно, – насупился Егор.

Ему было не по себе от мысли, что сейчас лягушатники умертвят выживших босяков, хотя бандиты кортеж нисколько не пожалели. Дембель, кстати, и дрался-то вполсилы, стараясь не убивать слабых соперников. Ведь не от хорошей жизни они в ушкуйники подались.

– Позвольте, разве не должно телам негодяев украсить придорожные деревья в назидание прочим подлецам? – Де Монокль прищурился. – Неужели в землях Эрэфии принято сносить оскорбление благородному шевалье, тем паче послу? Уж не заодно ли вы с сиими лиходеями?

– Братка, он чего, обидеть нас хочет? – Кулачищи Егора невольно сжались добела.

– Нет, он просто ошибается, – вздохнул Старшой, которому и гостеприимство парижуйское понравилось, и своих жалко было, хотя какие они свои?..

Уцелевшие стражи потянулись к оружию, но ефрейтор покачал головой, и охранники сникли.

Близнецы отвязали коней, растолкали и прогнали нескольких висельников, затем сухо попрощались с шевалье Пьером и поехали дальше. Посол остался хоронить половину своей бравой гвардии.

День назад, когда Емельяновы отъезжали от дома Бояндекса, следивший за ними Заруба Лютозар понял, что, не имея коня, он отпускает витязей слишком далеко. Хорошо, хоть услышал, в какую сторону они отправились. Однако отставать не хотелось.

Накануне преступник, издеваясь над охраной, пробрался во дворец и усвоил разговоры обслуги насчет событий памятной ночи. Как и предполагал Заруба, основная битва произошла внутри, а разухабистый поединок черного колдуна и начальника магического сыска был лишь отвлекающим маневром. Висельник проникся симпатией к ребятам-богатырям. Лютозар не хотел, чтобы молодцы встретились с ночным волшебником без его призора.

Теперь разбойник направился в конюшни Легендограда. Он спешил и расталкивал плечом встречных шалопаев, отгоняя недоброе предчувствие слежки. Не сказать, чтобы он отчетливо ощутил чье-то внимание, но сердце опытного лазутчика екнуло.

Пришлось отмотать события назад. Вот простившийся с близнецами Радогаст Федорин еле заметно кивнул некоему бедняку, околачивавшемуся на набережной, и энергично зашагал в сторону дворца. Заруба вычеркнул фигуру сыскаря из списка тех, кого следует брать в расчет… Так кивнул или нет? А если и да, то мало ли? Знакомый-осведомитель?..

Тут Лютозар и заметил дружинников, двигающихся к нему сквозь толпу. В первые мгновения преступник засек пятерых, но потом количество ловцов удвоилось. Выпасали явно его, Зарубу.

«Где коренится ошибка?» – промелькнула мысль, и разбойник живо ее отбросил как несвоевременную. Нырнув в поток гуляющих по ярмарке людей, Лютозар выхватил из сумы легкую накидку и прикрыл серую рубаху синим атласом. Разумеется, головорез не ходил днем в своем «рабочем» черном комбинезоне.

Сменив направление, Заруба протопал мимо одного из бойцов, незаметно хватая с прилавка яблоко. Медленно обернувшись, преступник наметил жертву и метнул сворованный плод в голову одного из соседей ловца, которого миновал. Началась толкотня, посыпалась брань, дружинники растерялись, и Лютозар, получив фору, стал неторопливо пробираться к ближайшей подворотне.

К его удивлению, там околачивалась еще пара бойцов. У других выходов с ярмарки также мялись охранники. Возле широкого тракта, куда бы и пошел при таких раскладах Заруба, маячил Радогаст. Отдав должное уму сыскаря, тянитолкаевский разбойник нагло попер в переулок. Молодцы, следившие за людом, не сразу обратили внимание на Лютозара, и он атаковал практически врасплох, целя одному в лицо, а другому по ноге. Получивший по носу дружинник завалился навзничь, а вот со вторым получилось не очень удачно – надкостницу защитил высокий сапог. Парняга рыкнул и сгреб огромной лапищей плечо лазутчика, срывая синюю накидку. Тот лишь усмехнулся.

Дружинник так и не понял, сколько мелких ударов и куда именно нанес невысокий кряжистый мужик, только могучая рука повисла плетью, а в следующий миг адская боль обожгла то место, куда настоящие мужчины давным-давно договорились не бить.

Идеалы рыцарства были чужды Зарубе, поэтому он уже несся под темными сводами старых домов, пересекал захламленные дворы, перепрыгивая случайные препятствия. Лютозар решил, что коль скоро его обкладывают настолько основательно, то вырваться из города до наступления темноты будет невозможно. Сзади и справа разносились крики и топот. «Пора», – скомандовал себе разбойник и нырнул в приоткрытую дверь подъезда. Совсем скоро мимо процокали набойками сапоги дружинников.

Осторожно выглянув в подворотню, Заруба пошел обратно к ярмарке. Смешавшись с толпой, он без помех добрел до постоялого двора, где ночевал. Наблюдения за гостиницей засады не выявили. Лютозар проник в свою комнату через окно и принялся собирать немногочисленный скарб.

Вдруг ставни сами собой захлопнулись, каморка погрузилась в темноту, и спустя считанные мгновения распахнулась дверь, ослепляя разбойника. Умелый Заруба успел прищуриться и даже выхватить метательные ножи, но дальше дело не продвинулось, потому что в коридоре стоял начальник магического сыска. Незримые путы сковали движения Лютозара, и волшебник вошел, помахивая синей накидкой.

– Ваша вещица, – промолвил он, бросая кусок ткани на лежак. – Вы располагайтесь.

Лютозар помимо воли плюхнулся на скамью, Еруслан сел рядом с накидкой.

– Вчера вы пробрались во дворец, – негромко сказал глава сыска. – Впечатляющие способности. Однако дворец не овин, смею вас уверить, вам позволили туда залезть.

На слово «позволили» волшебник сделал особый упор. Заруба живо вспомнил случай из прошлой, еще тыпонской жизни, когда он, сопливый ученик, рвался помочь своему сэнсэю расправиться с ненавистным кланом Покеда. Старик покачал пепельноволосой головой: «Не твоя это месть, маленький бледнорожий варвар. Оскорбление нанесено именно мне». Глава клана Покеда прочистил нос в сторону додзе учителя. За такое в Тыпонии принято лишать жизни. Неугомонный Лютозар ночью отправился вершить суд, но в темном дворе его ждал мудрый сэнсэй: «Остановись». Заруба попробовал обежать старика, и тот продемонстрировал упрямцу тайный прием с поэтическим названием «Ногучи нагината». Когда к пареньку вернулась способность слышать, учитель веско промолвил: «Имей в виду, я позволил тебе выжить». Кстати, клану Покеда старик такого милосердия не оказал.

Тем временем Еруслан продолжил:

– Я знаю, кто вы. Примерно знаю, каковы ваши цели. Люди вашего ремесла никогда не вызывали у меня доверия, тем не менее я прошу вас оказать нам всем услугу. Витязи, о которых вы справлялись во дворце, слишком легкомысленны и не следят за собственными спинами. Утройте усилия по защите этих ребят. Богатыри народ наивный.

Волшебник-сыскарь протянул длань к Зарубе, и разбойник увидел, как его рука тянется навстречу магу. Еруслан ловко нацепил на запястье преступника браслет из темного прохладного камня. Лютозар почувствовал, как стягивается, будто ссыхается, браслет. Потом кожу защипало, и к плечу побежало покалывание, словно колдовское кольцо пустило длинные корни прямо в плоть лиходея. Неприятное ощущение стремительно охватило все тело и исчезло, оставив головокружение и тошноту.

– Это залог того, что вы добросовестно отнесетесь к моей просьбе, – пояснил Еруслан. – Попробуете снять – смерть. Покуситесь на Егора и Ивана – смерть. Да и просто, умрут богатыри – и вы вместе с ними. Внизу вас ждет конь. Счастливого пути.

Начальник сыска удалился, а Заруба некоторое время сидел, прикрыв глаза. Разбойник мысленно читал мантру, позволяющую привести дух в равновесие и избавиться от гнева: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…»

После заварушки с разбойниками и размолвки с послом Иван да Егор долго молчали и хмурились. Не по-человечески как-то все получилось. Погода будто услышала их невеселые мысли, и набежали облака, спрыснули землю мелким, почти незаметным дождичком. Ветер стал прохладней, а тут и лес кончился, уступив место полям. Вдалеке виднелся холм с рощей.

Дело шло к вечеру, поэтому близнецы решили заночевать в первой же деревеньке.

– Знаешь, братан, – разоткровенничался Старшой, – я вот, когда мы были в Легендограде, ощущал, будто на дворе век этак семнадцатый. До этого, в Тянитолкаеве, как бы тринадцатый. Чисто как на уроке истории учили про ранний феодализм. И вот снова… Неровно получается, согласись.

Емельянов-младший пожал плечами:

– Если тебе будет легче, то согласен. Я вот ни фига не парюсь, и мне спокойно. Наша задача, типа, домой попасть.

– Это ты верно говоришь, – вздохнул Иван, но мыслей о странном устройстве этого мира не оставил.

Нет, как бы ни походил Легендоград на Санкт-Петербург, все же он был диким и неразвитым по сравнению со столицей России образца семнадцатого-восемнадцатого веков. Контраст с Тянитолкаевым, вот что удивляло. Какая-то неправильность маячила перед разумом Старшого, только он, сколько ни силился, не мог ее распознать. У Ивана возникло всем известное чувство, дескать, еще секундочка, и откроется истина. И, по обыкновению, в следующий миг правда ускользнула.

Меж тем жеребцы вынесли Емельяновых к уютной деревеньке, прятавшейся за холмом. Подъехав к первому же двору, близнецы увидели там немолодого бондаря, возившегося с новенькой кадкой прямо на крыльце.

– Здравствуй, хозяин! – обратился к крепышу-мужику Старшой.

– И вам не хворать, – степенно ответил бондарь.

– Где тут у вас можно переночевать?

Мужик внимательно осмотрел дембелей, счел их вполне добрыми молодцами и промолвил:

– Пустил бы к себе с радостью, токмо тошно у меня вам будет.

– Да ладно, – усмехнулся Иван. – Ты же не кожи дубишь, кажись.

– Я не в смысле запаха. Донимают меня злыдни всякие. Житья нет. Всю ночь куролесят. Я и гонять пробовал, и мышеловки на них ставить… Ничего не пособляет.

– А ты это… – встрял Егор. – Сильно пьешь, наверное…

Старшой тоже успел подумать о белой горячке, но тут брат опередил. Редкий случай.

Бондарь сплюнул, едва не попав в новую кадку, и сказал:

– Случается, и пью. Как тут не запьешь, когда кругом шуликуны.

Ефрейтор вопросительно поглядел на близнеца. Тот пожал плечами.

– Я понимаю, вы сейчас кумекаете, мол, про шуликунов он с дуру ума говорит. Ведь любому мальцу ясно, шуликун – создание зимнее. А тут в любое время года, да… Вот такусенькие. – Мужик сжал руку в кулак. – Огнем пышут, черти. Хороводы водят. Бузят. Спать мешают, но я уже привычный.

Близнецы попрощались и ушли. От сумасшедшего всякого можно ожидать, не останавливаться же у такого на постой. Дверь второй избы открыла зрелая дородная баба. Она сразу отказала:

– Простите, молодцы, мне своих-то класть некуда.

– А сосед-то ваш что, спятил?

– Борай-бочар? Нет, несчастный он. Донимает его нечисть всякая. Что ни делает – все плохо.

– Братка, а давай поможем этому Бораю! – вдруг оживился Егор, когда дембеля покинули двор женщины.

– Ты что, великий экзорцист современности? – выдавил Иван, которому не улыбалось иметь дело с дурачком или, еще хуже, с волшебными злобными существами.

– Эхзор… ктост? – засопел Емельянов-младший.

– Не важно. Зачем туда лезть?

– Ну, не поверишь, – замялся ефрейтор. – Как услышал про шуликунов этих, так будто в голове щелкнуло. Типа предчувствие. Нам просто необходимо там быть!

– В прошлый раз, когда тебя посетило великое озарение, мы чуть не попали на учет в детской комнате милиции, – припомнил Старшой давний случай.

Пятый класс. Вечер. Егор увидел подозрительного мужичка, лезущего в продовольственный магазин с черного хода… В общем, юный боксер и пловец-футболист скрутили ночного сторожа.

– Нет, Вань, это другое, – настойчиво произнес ефрейтор.

Емельянов-старший отлично знал «везунчика»-брата. Увы, Егор уперся рогом в стену. «Бык. Ярый тур, язви его», – мысленно выругался Иван и побрел к жилищу бондаря Борая.

Мужик даже обрадовался:

– Неужто нынче не одному мучиться? Проходите, гостюшки!

Законченная кадка аккуратно встала в сенях, а хозяин провел близнецов в горницу. Здесь было почти чисто, как случается в домах бережливых и прилежных холостяков.

Нашлось и угощение. Скромное, но сытное. Кое-чего вынули из сумок и братья-дембеля. После ужина разговорились, и беседа плавно свернула на Тридевяцкое княжество.

– Наше село пограничное, – чинно вещал Борай. – Здесь кончается легендоградская землица и начинается тридевяцкая. Подадитесь восточнее – через день очутитесь на Тянитолкаевщине, а еще спустя два – в Задолье.

– А что ты можешь рассказать про Тридевяцкое княжество? – поинтересовался Иван.

– Княжество большое. Степь да степь кругом, а вместе целых две. Я-то сам не певец, не летописец, но пацаненком бабке прилежно внимал. Больно по нраву слог древний да деяния великия. – Жилистый бондарь приосанился, затуманил взор колючих черных глаз. – В давние времена здесь шумели пышные леса и пышнели шумные рощи. Тогда соседствовали тут два бравых и развеселых народа – куряне и выпиване. Но они постепенно повымерли от курева и выпивки. А кто жив остался, того угнали в полон неразумные биохазары. Уже точно никто не поручится, только ходят предания, мол, имел место страшный взрыв. Неведомые ученые люди, маги и многознатцы, получили какой-то новый алимент – пассионарий. Он и шибанул в районе Двадцатисемипалатинска.

– Какой элемент? – переспросил ошалевший Старшой.

– Пассионарий, кажись. Так бабка рассказывала, – извиняющимся тоном ответил бондарь. – И всему пришел полный этот… нагинез. Да-да, именно «этот нагинез». Биохазары распались, и долог их распад был равен примерно двум полураспадам, а в степь нонешнего Тридевяцкого княжества пожаловали южные роды древних рассеян.

Егор вяло кивал в такт словам Борая и млел, потому что не выносил умных речей, длящихся дольше двух минут. Иван же, наоборот, насторожился:

похожие речи слышал от колобка, там тоже был намек на радиацию и современные технологии. Может быть, не так уж и нелепо предположение, что близнецы угодили в будущее, и россказни гадалки Скипидарьи о параллельных мирах – глупость?

– А давно был взрыв? – Емельянов-старший прищурился.

– В незапамятные времена, – авторитетно заявил хозяин.

– Потрясающая точность, – прошептал Иван.

Незаметно стемнело. Стоило солнечному свету окончательно уступить позиции ночи, как в углах да за печью раздались шорох, треск да злобное ворчание.

– Это они, шуликуны, – с грустью обреченного на муки молвил Борай.

Братья и хозяин сидели у зажженной лучины и не видели копошения во тьме, но постепенно разгорелись красные огоньки, и перед глазами изумленных воронежцев предстали маленькие, действительно не больше кулака, огнедышащие чертенята.

Мохнатые рыжие с подпалинами малявки ехидно улыбались, щеря желтые зубки. В воздухе запахло серой и отчего-то сероводородом.

– Ш-ш-што, Борай, подмогу привел? – издевательски спросил самый наглый и крупный бесенок.

Бондарь сразу завял, втянул лохматую голову в плечи, уставился в пол.

Егор встал и неспешно прошелся к хамоватому шуликуну. Наклонился. Показал кулак:

– Заткнулись и вымелись отсюда. Быстро.

– А-а-а! Сиротку выгоняя-а-ают!!! Мамка бросила, так теперь дядька гонит!!! – заверещал наглец.

Ефрейтор разогнулся и пнул гадкого крикуна со всей молодецкой силы. Шуликун впечатался в печь. Шлепок получился – заслушаться. Отлипнув от гладкого, выбеленного мелом печного бока, бесенок брякнулся на пол, потряс рогатой головкой, поднялся. И завопил втрое громче прежнего. Теперь к его воплю присоединились остальные прощелыги. Иван насчитал чертову дюжину.

– Нельзя их трогать, – жалобно проговорил хозяин дома. – Они причитать и визжать начинают, мочи нет.

– А что он про мамку врал? – подал голос Иван.

– Так шуликуны из младенцев, матерями брошенных, получаются, коли нечистые силы срасторопничают и душу невинную похитят, кусочком Пекла подменив, – сказал Борай.

Тем временем бесы перестали орать и теперь обступили Егора. Нудя и канюча, они дергали дембеля за штаны. Спокойный Емельянов-младший застыл, не зная, что предпринять, и лишь негромко обзывался на галдящих малявок жертвами аборта.

– Дядя, не бей! Дядя, не бей! – чуть ли не скандировали шуликуны, противненько растягивая слова.

Близнецы прониклись уважением к терпению хозяина дома. Хотя они бы давно сбежали от такой жизни.

Иван крепко задумался. Он, естественно, не был охотником за привидениями. Прикладные методы Егора не помогли. Что же делать? Навязчивые вопли мешали шевелить извилинами.

«Любопытно, почему шуликуны привязались именно к Бораю? – размышлял Старшой, наблюдая за бесчинствующими чертенятами. – Выявим причину, будет легче найти решение проблемы».

– Ты знаешь, отчего они до тебя домотались?

Бочар только руками развел.

«Тупичок, – резюмировал Иван. – Что у нас есть?.. Кста-а-ати!..» Он полез в карман за газетой.

– Читать собрался? – буркнул Егор.

– Ага. – Емельянов-старший рылся в потрепанных листах. – Не то… Не то… Вот!

Перед ним красовалась статья «Эрнест Чудаковашин в древней Шамбале!» Ниже курсивом дали подзаголовок: «Как изгнать нечисть из обоевогнутых пирамид?»

– Так-так-так, – забормотал Иван, скользя по строчкам пальцем. – «В конце прошлого года экспедиция нашего постоянного автора отправилась в Тибет на зебрах. По преданию, в Шамбалу – город, который выше добра и зла – нужно ехать на животных, олицетворяющих начала „кинь“ и „вянь“. Енот, коала и скунс не подошли по разным причинам, и Эрнест Арафатович избрал полосатых лошадок. Мы не будем описывать, какие препятствия было суждено преодолеть бесстрашным исследователям…» Все это интересно, но не информативно… «Господин Чудаковашин согласился на интервью…» Вот, ближе к делу! «Какого черта вы туда попер…» Чепуха…

Чем дольше читал Старшой, тем тише становилось в доме Борая. Даже визгливые шуликуны унялись и прислушались к газетной галиматье.

– «Дело в том, что под Тибетскими горами есть так называемые обратные пирамиды, то есть пирамидальные углубления, по величине сопоставимые с пирамидами ацтеков…» Во грузит академик, – усмехнулся Иван и продолжил изучение интервью: – «Правда ли, что вы встретили в обоевогнутой пирамиде древних духов?» – «Да, и мы погибли бы, если бы не проводник-индус, который знал заклинание, изгоняющее потустороннюю силу». – «Наверное, какой-то сложный ритуал?» – «Да нет, очень простая формула. Легко запомнить. Записывайте. Кыш, поганцы, со двора, вам давно уже пора». – «И все?!» – «Разумеется! Все гениальное просто».

Емельянов-старший прервал чтение, потому что ощутил неестественно мертвую тишину. Что-то произошло! Он поднял взгляд, привыкая к полумраку избы, освещенной лучиной. Хозяин дома и Егор вылупились на пол. Шуликуны исчезли!

– Воистину ты великий волхв, а твой пергамент – сосредоточие мудрости веков! – благоговейно пролопотал Борай.

– Желтая пресса жжет, – добавил ефрейтор.

– Но-но, рукописи не горят, – по-деловому сказал Старшой, свернул драгоценные «Алименты и Артефакты» и спрятал в карман.

Хозяин на радостях спустился в подпол и вынес кувшин браги. Стало веселее. Правда, забористый напиток быстро закончился. Захмелевший Борай предложил отправиться к соседу:

– Продолжим праздник! Вы же избавители мои. Три года терпел, три года… – Мужик чуть не расплакался, вспоминая ночи пыток. – Неделю пить будем!

– Спасибо, конечно, но нам утром ехать надо, – проявил трезвость мысли Иван.

Егор закивал. Ему хоть и мечталось хлопнуть не по-детски, только домой-то хотелось по-взрослому.

Бондарь разместил близнецов на печи, а сам все-таки отправился обмывать счастливое событие. Братья улеглись.

– А Борай-то слабоват на алкоголь, – прошептал Егор.

– Отбой, ефрейтор, – отрезал Иван.

Вскоре Емельянов-младший засопел, а Старшому долго не спалось. Он почти задремал, когда в шелест деревьев за окном и шорохи под полом вкрался тихий-тихий зов о помощи:

– Отверзните врата ловушки… Отворитеся, отопритеся… Распахните…

Сначала, как водится, Иван посчитал, что ему показалось. Но еле слышный голосок не унимался. «Шуликуны вернулись», – предположил дембель. Эту гипотезу пришлось отмести, ведь бесенята выдыхали огонь, а внизу было темно.

Он соскочил с печи и принялся искать, откуда исходят душещипательные призывы. Через окно в горницу проникал слабый свет луны, и в углах царил натуральный мрак. Впотьмах, понятное дело, следовало орудовать разве что на ощупь. Воронежец замер, прислушиваясь.

До ушей Ивана донесся новый писк:

– Добрый молодец!.. Эй!.. Ты же и впрямь добрый?

– Ну… да, – прошептал он.

– Я тут, за лавкою.

Отодвинув лавку, Старшой обнаружил топорно сделанную мышеловку-клетку. В ней сидел крупный грызун. Полевка – не полевка, и тушканчиком не назвать. Иван поставил маленькое узилище под прямые лунные лучи.

– Не смотри попусту, витязь, – пропищала мышь. – Выпусти сироту на волюшку вольную. Я тебе пригожусь!

– Каким это образом? – поинтересовался Емельянов, уже не особо удивляясь говорящему животному.

– Не сумлевайся, сослужу службу-то. Тварь с моими умениями завсегда кстати придется. Найдешь применение, истинно тебе обет даю. Пойду в любое дело!..

– Тпру, погоди, – прервал узницу Иван. – Ты кто такая вообще?

– Мышь, балда! Кота Баюна знаешь?

– Ну, слышал.

– Вот я – мышь Гамаюн. Он Баюн. Я Гамаюн. Сечешь? Выпускай.

– Не торопись, – проявил упорство воронежец. – Баюн вроде бы сказки сказывал. А про Гамаюнов я ничего не припоминаю.

Мышь вздохнула, дескать, ну и олух мне достался.

– Ох, богатырь. Птица была такая на заре веков. Вещая. Сидела на Мировом древе да гамаюнила, сиречь говорила. То бишь рекла, баяла, как тот же Баюн. Лясы точила. Разглагольствовала. Языком чесала. Балакала. Пургу гнала. Ерунду городила. Аки громы рокотала. Слово молвила, ручьем журчала, убедительно заявляла. Были излагала, небылицы брехала. Сказки сказывала, правду-матку резала…

Серая пленница тарахтела без умолка, и Старшой рассудил: «Легче выпустить, чем весь этот бред выслушивать». Открыл дверку пальцем, полевка выскользнула на пол. Да, вид у узницы был еще тот: сидела на задних лапках, а передними жестикулировала, что твоими ручонками, даже пальчики на человечьи походили. За спиной висели маленькие расписные гусельцы – серебряные струны. Остренькая мордашка Гамаюна выдавала в ней большую хитрюгу и умницу.

Оказавшись на свободе, мышь принялась благодарить спасителя-избавителя.

– Хватит. – Дембель поднял руки. – Теперь топай по своим делам.

Полевка замахала лапками:

– Боги с тобой! Теперь я по гроб жизни тебе обязана!

– Хорошо. Тогда я пошел спать, а ты делай что хочешь.

– Подлинно вещуешь?

– Чего? – не понял Иван. – А, ну да. Реально.

Он влез на печь, изготовился заснуть, чтобы поутру не вспомнить глупый сон с участием мыши. Не тут-то было. Гамаюн принялась наигрывать на гусельцах и пищать песню:

«Хорошо бы!» – Старшой нащупал возле трубы какой-то брусок и метнул на голос. Брякнуло-шмякнуло.

– Мог бы просто сказать, что не нравится, – обиженно произнесла мышь, но посовестилась и свернула концерт.

 

Глава третья В коей близнецы входят в тридевяцкое княжество, и не одни они, между прочим…

– Ладно, Борай. Живи, не хворай, – зарифмовал Иван, глядя на развалившегося у крыльца бондаря.

Хозяин не дополз до дома сущие сантиметры. Взъерошенная пыльная голова покоилась на первой ступеньке, руки-ноги были раскиданы, из приоткрытого рта вырывался перегарный парок. «Если рядом поставить свечку, то Борай станет огнедышащим, что вчерашние шуликуны», – хмыкнул Старшой.

Сердобольный Егор проявил заботу о бочаре – подхватил его под микитки и внес безвольное тело в дом: пусть отсыпается в тепле.

Братья забрали коней из стойла, оседлали и поехали в утренней осенней дымке навстречу Тридевяцкому княжеству.

Дорога обогнула холм, и впереди показался крепкий широкий мост. Возле него стояла избушка, тракт был перегорожен бревном, висящим на пеньках-опорах. Емельяновы неспешно приблизились к примитивному шлагбауму, и из сторожки выскочили сразу трое бойцов. Чувствовалось, они спешили одеться подобающим образом: кольчуги висели криво, чуть ли не путаясь на поясах, мечи пристегнуть вояки не успели и держали их в руках, шлем был лишь на одном. Главное, что бросалось в глаза – ребята крепкие, наглые, чувствующие свою власть. Поняв, что успели, они подбоченились, сделали скучные лица, а шлемоносец презрительно сплюнул на обочину.

– Погранцы, – предположил Егор.

– Хорошо, что не гаишники, – добавил Иван.

Детина в шлеме вальяжно поднял руку:

– Тпру, не дома. Так, куда и откуда?

– Туда и оттуда, – ответил Старшой, придерживая жеребца.

Хлопцы растерянно переглянулись – невозможная, неслыханная дерзость!

– Кто вы такие? – спросил Иван, раз уж бойцы потеряли преимущество.

– Как кто? – Детина захлопал большими голубыми глазами. – Заступники рубежей тридевяцких. И судя по всему, вы, ребята, только что наказали себя на большую проездную виру, отягощенную оскорблением представителей власти.

– Сколько?

– Двадцать золотых, – подал голос один из молчавших пограничников.

– Чего?! – хором протянули Емельяновы.

– С каждого, – пробасил третий «заступничек». – Или коней отдавайте.

Старшой испытал превеликое изумление от нахальства молодых мздоимцев. А Егор уже сжал длань в кулак, но Иван придержал его руку и ненавязчиво поинтересовался у алчных часовых:

– А не много ли хотите?

– Много, много! – раздался писк позади Старшого.

Из седельной сумки выглядывала остренькая мордочка мыши Гамаюн. Емельянов-старший гневно уставился на грызуна. Мышь развела лапками, мол, я же обещала следовать за тобой и обязательно пригодиться.

– Провоз говорящего животного – еще пять золотых, – продолжал наглеть воин в шлеме. – И вообще, кто вы таковы будете? Странно одеты и смотрите сычами… Не разбойники ли?

«Вот оборотни в кольчугах!» – Иван скорчил зловещую мину и изрек, показывая на брата:

– Это Добрыня. Я – Злыня. Знаете, всегда так. Один богатырь добрый, другой злой.

– А он правда, того… ну, Добрыня? – Детина скосил глаза на угрюмого увальня-ефрейтора. Егор выпятил нижнюю губу и буравил погранцов тяжелым взором исподлобья.

– Несомненно, – кивнул Старшой.

– Почему же он молчит?

– Потому что добро – скромное.

Хотя три амбала и испытывали смутное беспокойство по поводу здоровяка на коне-тяжеловозе, не принимая в расчет красавца-Ивана, но жажда наживы взяла свое.

– Тогда скромненько открываем сумы, проходим досмотр, готовим плату за проезд по мосту, – хозяйским тоном распорядился шлемоносец.

– Все, вы меня обуяли! – Старшой решительно соскочил с жеребца.

Пограничники следили за тем, как Иван достал из кармана бумажку, потом подошел к бревну-шлагбауму и демонстративно сокрушил его легким ударом.

Пока бойцы таращились на испорченный шлагбаум, дембель вернулся в седло и сказал:

– Имейте в виду, я Злыня. Добрыня сильнее. И знаете почему?

– Почему?

– Потому что добро всегда побеждает зло, идиоты.

Близнецы тронули бока верных жеребцов, умные животные пошли, раздвинув погранцов, и ступили на мост.

Парняга в шлеме спохватился:

– Эй, а ну стоять… оба… – Он скис, не чувствуя поддержки сослуживцев.

– Может, все-таки в дыню? – оживился Егор.

– Забей, – отмахнулся Иван.

После моста дорога убегала за степной горизонт.

Начался скучный и утомительный путь между травинок и чахлых кустиков. В вышине парила одинокая черная птица. То ли орел, то ли ворон. Унылый пейзаж и монотонность топота копыт повергали в дрему. Так и двигались Емельяновы, клюя носами, пока не случилось прегадкое происшествие.

Близнецы заприметили одинокое дерево еще издали. Оно медленно приближалось, маня тенью. Хотя погода была не летней, солнышко пригревало, и хотелось ненадолго спрятаться от прямых лучей. Желто-красная крона качалась на ветру, словно огонь большого факела. Поравнявшись с деревом, дембеля спешились и начали разбивать лагерь.

– Давай сядем ближе к стволу, – настаивал ефрейтор.

– Лучше в тени кроны, – возразил Старшой.

– Да что там делать? Лучше к коре прислониться…

– Упрямец.

– Ну, чего ты? Там круто.

Гамаюн вылезла из сумки и наблюдала за братьями, сидя на седле.

– Ишь, ерепенится, – сказала мышь. – Даже не ерепенится, а хорохорится. Пыжится. Более того, фордыбачится. Хоть кол на голове теши, ага. Провел борозду и уперся как баран. Не дури, брат, не кочевряжься! Своенравничать тут негоже. Полно уж гоголем ходить! А то поставил на своем и топорщится. Так не ровен час и брыкаться начнет, не то что кобениться. У нас ведь артачься не артачься, а капризничать не смей.

– Помолчи, ради бога, – умоляюще прошептал Иван.

– Ради какого? – тут же перестроилась Гамаюн. – Перуна, Сварога, Стрибога? Али Ярилы, Хорса, Дажьбога? А то, может, ради Кострубоньки какого?..

Стараясь не обращать внимания на писк, Старшой и Егор расположились-таки у ствола. Не успели они достать еду, как дерево закачалось, зашевелило ветвями и потянуло их к дембелям.

– Шухер, братка! – сориентировался Иван и резво откатился к лошадям.

Кони заволновались, захрапели, танцуя и прядая ушами.

Развалившийся у ствола ефрейтор замешкался, и его тут же опутали проворные ветви-щупальца. Маскировка из желтых и алых листьев разом опала, обнажая по-змеиному чешуйчатые жгуты.

Егор отчаянно боролся с коварным деревом. Он дотянулся до меча, выдернул его из ножен и стал сечь настырные ветви. Несколько отхваченных кончиков упали наземь, а из мест рассечения брызнули струи крови. Внутри ствола что-то глухо и влажно взвыло. Раненые щупальца взвились к небу, и из каждой раны вылезло по два новых светло-коричневых жгута. Руки и ноги ефрейтора были накрепко опутаны, Иван топтался на безопасном расстоянии, не зная, как помочь брату.

– Перестань рубить! – крикнул Старшой. – Щупальца удваиваются!

Емельянов-младший и без этого предупреждения уже не мог сечь ветви. Он напрягся и зашагал к близнецу. Ветви затягивались туже, на помощь крупным прибывали более мелкие. В какой-то момент Егора попросту подняло и отбросило к подножию хищного дерева.

– Тыкай в ствол! – завопила Гамаюн.

Ефрейтор собрал остатки сил, свел руки вместе и, не поднимаясь с пожухлой травы, воткнул меч в могучее тело, покрытое корой. Удивительно, но клинок вошел в ствол, как в масло.

– А-а-а-а!!! – утробно заорало дерево.

Ветви отпустили добычу, начали конвульсивно хлестать по земле. Досталось и Егору, зато странное создание истекало кровью, слабело и сохло прямо на глазах.

– Фу, – отдувался увалень-дембель. – Что за хрень такая?

– Древнее черное колдовство, – пискнула мышь. – Кто-то вас очень не любит.

– Заказуха? Но чья? Мы же насквозь позитивные, – озадачился Иван, оглядываясь по сторонам, но ничего подозрительного не подмечая.

В двух сотнях шагов от стремительно иссохшего дерева, за островком высокой полыни сидел на карачках шатающийся Перехлюзд. Он держался за бок. Одежда волшебника пропиталась кровью. Слишком поздно он понял, что пора разрывать связь с порабощенным деревом.

Ворожба была изощренная: за час до приезда близнецов маг сковырнул кору, порезал палец и, морщась, втер выступившие капли в белое тело дуба. Затем Перехлюзд совершил сложный обряд змеиного перерождения и соединил себя с деревом крепкими волшебными узами. И вот результат.

– Поторопился, – сквозь зубы признал колдун, начиная лечебную ворожбу.

Слабость мешала и раздражала, но Перехлюзд умел терпеть. Кобыла ордынской породы, которую он купил для того, чтобы обогнать близнецов, потыкалась мордой в бледное вспотевшее лицо волшебника.

– Уйди, тварь, – выдавил из себя маг, проваливаясь в целительный сон.

Мертвый дуб вспыхнул сам собой. Оставаться рядом с вероломным деревом было глупо. Несолоно хлебавши братья продолжили путь и двигались до конца дня, пока не выбрались к большому хутору. Постановили устраиваться на ночлег.

Нашелся постоялый двор.

– Нет, ребятки, я вас не приму, – сказал похожий на бочку хозяин. – У меня сегодня слишком важные постояльцы, чтобы я на авось пущал таких лихих парубков.

– И ничего мы не лихие, – обиделся Иван.

Он глянул в окно и увидел на заднем дворе знакомую карету. Значит, посол пожаловал.

– И что, ты из-за парижуйского шевалье отказываешь? – укорил он хозяина.

– Если бы! – Мужик расплылся в улыбке и хлопнул себя по пузу. – Сам князь Хоробрий на подъезде. Вестовой час назад прибыл, так что выметайтесь.

Братья вышли на крыльцо, кумекая, куда бы податься. Тут и ворвался княжий обоз. Бравые охранники – не чета парижуйским – спешились, оцепляя двор. Сам властитель тридевяцких земель подлетел к гостинице на белом красавце-коне. Следом – свита и карета подороже той, на какой путешествовал Пьер де Монокль.

Хоробрий был крепким тридцатилетним мужчиной с темно-каштановыми волосами и аккуратной бородой. Острый глаз окинул двор и остановился на Емельяновых.

– Орлы! – оценил близнецов князь, не покидая седла. – Чьи будете?

– Свои собственные, – ответил Старшой.

– Непорядок, – нахмурил бровь глава государства и спрыгнул наземь.

Его внимание переключилось на деревце, растущее возле крыльца. Хоробрий бросился к нему:

– Ах, березонька! Ох, я и соскучился!..

– Княже, это же рябина, – сказал хозяин постоялого двора, наблюдая, как Хоробрий целует и обнимает несвежий ствол.

– Пшел вон, хорек зловонный! Такой трогательный миг мне испоганил, – в сердцах проговорил князь, сплевывая с губ пыль родины.

– Он чего, за границей был? – тихо спросил Егор.

– Нет, в соседнем княжестве, – не менее тихо ответил хозяин гостиницы.

– А к чему это шоу? – пробормотал Иван.

– Эй, чего шепчетесь? Али худое измышляете? – насторожился Хоробрий.

– У наших властей принято выказывать любовь к Отечеству, – пояснил бочкообразный и добавил громче: – Такова наша Тридевяцкая природа, необузданная и гордая!

Чувствовалось, что хозяин постоялого двора знал подход к повелителю тридевятичей. Князь посветлел ликом и пожелал отужинать.

Тут на крыльцо выпорхнул разодетый и напудренный парижуец. Он ужом просочился между близнецами, поправил жиденький ус и обратился к Хоробрию:

– Великий князь! Чрезвычайный и полномочный посланец Парижуи шевалье Пьер де Монокль к вашим услугам!

– К услугам? Ну, тогда за пивом сгоняй, – пошутил главный тридевятич и позабавился, наблюдая замешательство парижуйского аристократа. – Что ж, давненько мы давненько ждали посла из твоей прославленной страны. И за что тебя сюда послали?

В государствах Заката не ценили Эрэфию, потому-то Хоробрий и иронизировал. Пьер и верно проштрафился на родине, но демонстрировать варварам раздражение не стал, чуть поклонился и произнес:

– В свете новых веяний закатной саквояжии наша страна кровно заинтересована в дружбе с сильными восходными княжествами.

– Саквояжия, разрази ее Перун… Глаголь проще, лягушатник. Что, немчурийцы давят? – лукаво спросил тридевяцкий правитель. – Мы только третьего дня об этом совет с братьями-князьями держали. Неладно там у вас, ой, неладно.

– Я не рискну быть столь драматичным, сколь ваше величество, но не могу не признать вашей правоты. В некотором смысле…

– Хватит пока! – Хоробрий зашагал к крыльцу. – Эй, хозяин! Пожрать желаю!

Взойдя под навес, князь вновь переключился на братьев Емельяновых.

– Так, стало быть, кто вы есть таковы?

– Это пособники разбойников, – бойко встрял де Монокль.

– Ах ты, сом усатый!.. – воскликнул Егор, протягивая могучую длань к куриному горлу посла.

– Тихо, братуха. – Иван придержал руку. – Мы, князь, богатыри-странники. Защитили этого щегла от разбойников, но убивать их не дали. Нечего тут всяким паржуйцам суд вершить.

– Добро речешь, – кивнул Хоробрий.

– Все было иначе! – заявил шевалье Пьер. – Эти так называемые герои втерлись ко мне в доверие и пользовались моим гостеприимством, пока их соратники не приготовили засаду.

– Стой, а почему мы тебя защищать от них стали? – возразил Старшой.

– Во-первых, вы никого не убили, а я потерял половину стражи. Во-вторых, вы явно желали получить еще большее мое расположение.

– Да на кой оно нам? – удивился Егор. – И вообще, ты сам нас в карету посадил.

– Всем цыц! – гаркнул князь. – Негоже нам будет обижать иноземного посла, посему до тщательного расследования повелеваю заключить эту парочку под стражу.

– Че?.. – выдохнул ефрейтор.

Пьер, видевший дембеля в деле, стрижом спорхнул с крыльца, увлекая за собой Хоробрия.

– Спасайтесь! – пискнул шевалье. – Это ужасной силы и ловкости боец.

Княжеская охрана мгновенно встала между тридевяцким главой и близнецами. Иван посмотрел на жеребцов, привязанных у входа на двор. Егор изготовился к схватке.

– А может, добром разойдемся? – задал глупый вопрос Старшой.

– Боятся, – скучающим голосом сказал князь.

Воодушевленные оценкой стражники пошли вперед, стали подтягиваться бойцы со всех концов двора. Ефрейтору других намеков и не требовалось. Он ввалил кулаком по бревну, служившему колонной. Дерево сломалось с громким отрезвляющим хрустом. Охранники числом никак не меньше пятнадцати замерли, но замешательство не продлилось и пары секунд. Выхватив мечи, крепкие дружинники-стражи стали осторожно подниматься по ступеням.

Егор выдрал обломок бревна и метнул в строй наступающих. Началась потеха.

Кто-то упал, другие запнулись, оставшиеся продолжили восхождение на крыльцо. Увалень Емельянов двинулся вниз, сказав брату:

– К коням идем.

Иван предпочел не выхватывать чудо-газету и пошел следом за Егором. Тот уклонился от первого укола стражника, перехватил руку с клинком, вывернул, завладевая мечом и сбрасывая нападающего через дубовые перила.

Отмахнувшись новообретенным оружием от следующего удара, ефрейтор перерубил меч противника. Стража попятилась, отступили и князь с послом.

– Бросай мечи, а то в капусту порублю! – проорал Егор, втыкая меч в нижнюю ступень. – Давай на кулаках!

– Лучников, лучников! – науськивал де Монокль.

– Вяжи его, соколики! – велел Хоробрий.

Рукопашная выдалась на славу. Иван долго не вступал в драку, но потом пришлось. Летали кулаки, сыпались зубы из ртов и звезды из глаз. Емельянов-младший оставался неуязвимым, а Старшой поймал пару ударов своим красивым лицом. Все, что приходилось в корпус и по рукам, братьев не беспокоило – спасала чудодейственная солдатская форма. А вот охранников кольчужки не сильно обороняли.

В разгар потехи открылась дверь кареты, и вышел старичок, подслеповато щурясь на месиво, из которого то и дело вываливались оглоушенные стражники. Егор как раз почувствовал уважение к противникам, потому что ребята попались сплошь сноровистые и успевали хоть как-то смягчить его удары. Ефрейтор не усердствовал, ведь не с супостатами же бились, поэтому схватка грозила затянуться.

Старичок потряс длинной тонкой бороденкой, отряхнул латанное-перелатанное рубище и взмахнул жилистой рукой в сторону дерущихся. Толпа мгновенно полегла, сраженная чарами сна. На ногах остался лишь здоровяк Егор.

Пожилой колдун цокнул языком и махнул повторно. Теперь рухнул и ефрейтор. Старик, кряхтя, залез назад в карету.

Князь и посол, которых заклятие задело лишь вскользь, потрясли головами, принялись зевать.

– Силен Карачун, – уважительно протянул Хоробрий и обернулся к стражникам, оставшимся на посту у ворот. – Ну-ка, вяжите этих лиходеев, да покрепче. Тот, что покрупнее, не ровен час и путы разорвет.

Шевалье Пьер таращился то на кучу спящих бойцов, то на карету. Наконец де Монокль выдавил:

– Необычайно сильный волхв тебе служит, князь. На зависть соседу, на погибель противнику.

– Да, посол, истинно так, – самодовольно сказал Хоробрий. – Это вещий старец Карачун. Величайший и древнейший волшебник, богам равный. Я тебе открою главную тайну: он медленно и неотвратимо наступает. Когда колдун умрет, то он же придет всем сразу.

– Не понимаю, – пожаловался шевалье.

– Где уж тебе, чурке басурманской… Я и сам того, не очень разумею… Зато его ни убить, ни изничтожить. Вот такие у меня подданные.

– Колоссаль!

– Не то слово. Так своему королю и отпиши. Дружить будем, опытом обмениваться. Города-побратимы учредим да деревни-посестримы. – Князь хлопнул посла по спине.

Пьер дипломатично, пардон, саквояжно улыбнулся. Тридевяцкий повелитель двинулся в дом, подгоняя хозяина гостиницы:

– Давай, поросенок нерасторопный, накрывай трапезу! Будем гостя парижуйского потчевать да медком веселым спаивать!

Пока спеленатые братья Емельяновы спали в конюшне (тюрьмы при постоялом дворе, естественно, не числилось), Хоробрий и де Монокль пировали. Глубокой ночью, когда медовуха уравняла их окончательно, они сидели, обнявшись, да горланили песни, а посол задавал всякие каверзные вопросы.

– Ехал в дождь по Эрэфии и проклял всех дорожных богов. Что же у вас такие дороги грязные? – допытывался шевалье.

– Эх, Пьер… Хотя, какой ты, к свиньям собачьим, Пьер? Петруха! – в сотый раз говорил и обнимал его князь. – Грязно тебе, видишь ли. Есть у нас такой обычай: посидеть на дорожку. Понял?

Парижуец брезгливо морщился и прикладывался к кружке.

– Ты меня разочаровываешь, мой ученик, – пророкотал Злебог, и лицо Перехлюзда стало темнее мрака, царившего в черной-черной комнате. – Знай же, чтобы победить выходцев иного мира, нужно прибегнуть к помощи оружия, сделанного из предметов их мира. Гадалка. Скипидарья. У нее есть предмет. Найди его. Примени магию. Придумай устройство и победи наших врагов! Действуй!

Колдун проснулся в холодном поту, быстро собрался и покинул постоялый двор. Получалось, надо возвращаться в Тянитолкаев.

Луна освещала дорогу, на темных травинках серебрилась замерзшая роса. Из ноздрей черного жеребца вырывались тугие струи пара. Некоторое время Перехлюзд ехал в полном одиночестве, но потом впереди показалась темная фигура человека, сидевшего на путеводном камне.

Черный волшебник не ждал от незнакомцев ничего хорошего и приготовился к схватке.

– Во имя Злебога, остановись, брат, – прозвучал высокий голос.

Перехлюзд растерялся, решил подождать продолжения.

– Повелитель хочет, чтобы я доставила тебя в Тянитолкаев.

«Баба, – сделал запоздалое открытие колдун. – И коль уж ведает, куда направляюсь, знать, не подослана. Соратница, ну ее в тын».

– В ступе полетим? – поинтересовался он, подходя ближе к незнакомке.

– Нет, – усмехнулась она.

Перед ней был расстелен ковер, почти незаметный в темноте.

– Что это, ковер-самолет?

– Снова мимо. Это ковер-самобранец, ордынцы его называют достарханом, – ответила соратница, бросая на мягкий ворс белый сверток. – А здесь – скатерть-самолетка.

– Все не как у людей.

– Не ворчи. Такова наша природа эрэфийская, чтобы все не как у людей.

Перехлюзд прибег к несложному освещающему заклятию. Конечно, волшебника волновал не восточный узор на ковре-самобранце – слуга Злодия Худича желал разглядеть спутницу. Женщина прятала лицо под капюшоном, а фигуру нельзя было оценить, потому что плащ висел на плечах бесформенным мешком.

– Имя есть? – буркнул колдун.

– Ненагляда. А ты, надо мыслить, Перехлюзд?

– Да. – Чародей уселся на ковер. – Давай, Ненагляда, попотчуй соратника.

– Ахалай-махалай! – пролаяла женщина.

Перед волшебником возникли яства: плов, мясо, лепешки, шербет и прочие разности. Питье тоже не подвело. Здесь были и сок, и вино, и просто водичка. Перехлюзд ел и думал, что раз уж негаданная спутница обзавелась таким именем, то под плащом должно скрываться соблазнительное тельце. Голосок-то приятный, молодой. Но это позже, позже…

– Почему сама не ешь? – спросил колдун.

– Сыта.

После трапезы Ненагляда снова произнесла заклинание, и ковер очистился. Стало как-то пустовато и в животе Перехлюзда.

– Что за притча?! – вскинулся маг. – Почему мне голодно?

Женщина всплеснула руками под плащом:

– Ой, забыла предупредить! Тебе надо было с ковра встать до того, как я убрала остатки… Теперь все сначала.

– Не надо. Полетели так, – проворчал Перехлюзд.

Ненагляда ловко скатала ковер-самобранец, и он уменьшился до размеров носового платка. Спрятав «полевую кухню» и развернув скатерть-самолетку, она прошептала очередное заклинание. Скатерть поднялась над землей, затрепетали и вдруг замерли края. Женщина смело шагнула на ткань, колдун последовал за ней.

Так они и полетели – двое гордо стоящих слуг Злебога. Не качнулся белый прямоугольник скатерти, не шевельнулись волосы да одежды пассажиров. Быстрое беззвучное движение. Ночь. Луна. Шорохи и крики ночного леса.

 

Глава четвертая В коей близнецы благополучно изменяют свой статус, а все несведущие узнают историю тридевяцкого княжества

Егору снилось, что он стоит, прямой, как лом. Над крутым обрывом, над быстротечной рекой высится, глядит в лазоревую даль, хотя, ясное дело, таких слов на ум ему не приходит, а взяты они исключительно для красоты слога.

И не может могучий дембель пошевелить ни рукой, ни ногой. Будто приросли конечности к тулову, а само оно одеревенело. И чувствует Егор себя форменным Буратино, только не вполне живым – так, мыслящей неподвижной деревяшкой.

В мире события происходят, жизнь двигается в разные стороны: плывут облака, речушка волны катит прозрачные, птицы летают, громко галдя. Лишь Емельянов-младший стоит столбом и обижается на таковую несправедливость.

К нему люди приходят, но сплошь малявки какие-то, ему по колено. Главный средь них, старец жидкобородый, руки вверх простирает, речет напевно и с выражением, как поэтесса Белла Ахмадулина:

– Здравствуй, Перуне, вот, на поклон к тебе пришли…

– Да вы чего, обалдели?! – хочет сказать ефрейтор, но не может.

Егор обижается и открывает глаза.

– Ну, ты и мычал, братка, – протянул Иван, заметив, что младший проснулся. – И напрягался – ужас. До сих пор харя красная. Я уж думал, порвешь цепи-то.

Тут ефрейтор и припомнил драку. Даже финал.

– Ты видел, кто нас приложил? – спросил Егор.

– Нет, – пораскинув мозгами, ответил Старшой.

– Вот и я не успел. Когда вы все упали, стал поворачиваться, чтобы посмотреть. Белое пятно какое-то, человек вроде… И все.

– Наверное, местный князь не глупее легендоградских и держит при себе колдуна.

Пошевелившийся ефрейтор убедился, что крепко связан. В конюшне пахло предсказуемо, где-то, за тюками сена, ржали лошади.

– Круто тебя запаковали, – посочувствовал Иван.

Ему было легче – руки сковали за спиной и привязали к столбу, зато ноги остались свободными. Старшой изогнулся и попробовал достать из кармана газету. Не хватило ни гибкости суставов, ни длины веревки.

Егор пытался разорвать путы, но тоже не преуспел.

Полежали, отдыхая.

– Наверное, в этот раз попали окончательно, – резюмировал Иван.

– Пожрать бы, – размечтался увалень-ефрейтор.

Дальше молчали, слушая, как поет пустая Егорова утроба, да ожидая, что предпримет князь. А Хоробрий в компании парижуйского посла все утро боролся с похмельем.

Ближе к обеду возле пленников нарисовалась мышь.

– А вот и вы, – пропищала она. – Там ваших жеребчиков распрягли да обиходили, а сумы с казной князю отдали.

– Спасибо за новости, – язвительно сказал Старшой.

– Может, еще чем помочь? – предложила Гамаюн. – Могу скрасить ваш невольный досуг пением.

В серых лапках появились гусельцы. Коготки забегали по серебряным стрункам, извлекая народный перебор.

– Нет! Только не это! – воскликнул Иван. – Ты лучше достань газету из кармана. Но не порви. Ценная.

Мышь отложила гусли, юркнула в карман брюк Старшого, принялась шебуршить. Парень рассмеялся:

– Не щекочи!

Появился бумажный краешек, потом постепенно выскользнула вся газета. Гамаюн вылезла и с видом героини вернулась на солому.

Иван нащупал «Алименты и Артефакты» и стал пилить ими, словно ножом, веревку, которой был связан. Умная пресса затвердела, и вскоре дембель освободился. Несколько минут он растирал затекшие запястья, потом придвинулся к брату и несколькими точными надрезами изничтожил веревочные путы.

Остались цепи. «Хорошо бы их расплавить», – помечтал воронежец и вдруг увидел, что край газеты светится красным.

– Черт, не сгорела бы!

Но любопытство взяло верх: поднеся «Алименты» к цепи, Старшой разрубил ее, будто масляную.

Егор постанывал, дожидаясь, пока восстановится кровоток. Руки-ноги кололо и ломило, онемевшие плечи ныли, но жить было можно.

– Всех зашибу, – пообещал Емельянов-младший.

– Очень умно, – усмехнулся Иван. – И тебя снова отключат маги.

– А ты на что?

– А я на то, чтобы думать. У нас два выхода: либо аккуратненько мотать, либо тихо взять за жабры князя и договориться по-хорошему.

– Тогда мотать, – сказал Егор.

– Ни фига подобного, – рассердился близнец. – Не для того мы мешок денег получали, чтобы им бросаться. Вдруг колдуну потребуется плата?

Ворота конюшни подпирались двумя жердями. Ефрейтор надавил, они и открылись. Вскочил дремавший на бочке страж, получил промеж выпученных глаз.

– Не жестоко? – прошептал Старшой.

Егор наклонился над вырубленным охранником, тихо произнес:

– Извини.

– Не паясничай, – тоном училки сказал Иван. – Что-то ты стал во всем на кулаки полагаться.

Младший усадил бессознательного воина, прислонив к стене. Старшой затворил ворота. Двинулись в гостиный дом.

– Где князь, малой? – спросил Иван паренька-слугу, выбежавшего с кадкой мусора.

– Опочивать соизволяють, – смешно пролопотал постреленок. – В главных покоях пребываючи. Прямо идите, не ошибетесь.

– Молодец. – Егор потрепал мальчонку по кудрявой голове.

Взошли на крыльцо.

– Стойте! – велел охранник.

– Ну, будем лясы точить или жестоко поступим? – спросил брата ефрейтор.

– Кто вас выпустил? – нахмурился часовой.

– Давай жестоко, – сдался Старшой.

За мгновение до того, как страж поднял бы тревогу, Емельянов-младший отправил его в нокаут. Обмякшее тело усадили у двери.

Внутри было тихо и безлюдно. Близнецы проследовали по широкому коридору к огромным дорогим дверям. Здесь не повезло еще паре бойцов. Удача оставила их быстро и антигуманно.

Выбив двери, братья попали в спальню, где возлежал похмельный князь. Одр был воистину скорбным – зеленый ликом Хоробрий морщился и силился поднять трясущиеся руки. Миловидная служанка подавала ему кувшин с капустным рассолом, но, испугавшись оглушительного треска, уронила живительную влагу вместе с сосудом на главного тридевятича.

– Дура… – страдательным голосом выдавил князь. – Чем я усмирю нутряных демонов?

Визитеров болезный не замечал, пока они не склонились над постелью.

– Вы?!

– Нет, блин, дуэт «Тату», – съязвил Иван. – Поговорить надо.

– Тяжко…

– Какой же ты Хоробрий? Ты Хворобий, – вывел Старшой.

– Давай, девица, дуй за вторым кувшином. – Егор шлепнул служанку пониже спины, и она выпорхнула из покоев.

Потом около четверти часа князь поправлял здоровье, а опомнившаяся охрана топталась за прикрытыми ефрейтором дверьми.

Стресс и рассол сделали свое дело – Хоробрий ожил.

– О чем толковать станем? – спросил он.

Емельянов-старший решил подбирать слова поосторожнее:

– Вчера мы не очень верно друг друга поняли, князь. В результате мы с братишкой оказались в кутузке раньше, чем представились. Меня зовут Иваном, а он – Егор.

– Те самые? – вскинулся тридевяцкий вождь, но тут же поморщился от головной боли.

– Да, если ты имеешь в виду близнецов, которые победили Соловья-разбойника…

– Что ж вы раньше не сказали?

– Так я и говорю: не по-людски вчера вышло. Но это ничего. Мы же просто странствуем. Вот и в твое княжество прибыли, чтобы повидать величайшего колдуна.

Зная дембеля Хоробрия, они насторожились бы при виде барабанящих по одеялу пальцев и прищуренного левого глаза. Тридевяцкий голова замыслил оставить прославленных богатырей себе. Уж с такими-то молодцами ни орда не страшна, ни соседи-завистники.

– А что? И повидаете, – заверил братьев князь. – Самолично вас в столицу зову, будьте гостями дорогими.

– Спасибо. – Приглашение пришлось принять, хотя Иван отлично помнил, чем оборачивается, например, гостеприимство боял из Тянитолкаева.

Егор проявил любопытство:

– А откуда о нас тут известно?

– Не смешите! – Хоробрий махнул слабой рукой. – В народе уже сказки складывают. А я узнал о вас на сборище князей. Съехались мы с князьями-братьями судьбы Эрэфии решати. Все были, кроме легендоградского да мозговского князей. Загордились, глупые.

– Ну, Велемудр погиб, – обронил Старшой.

– Все же не умер, да? – улыбнулся тридевятич. – Нет, не смерть виной его отсутствию. Весть о его кончине дошла до нас на третий день переговоров. Вот и смекайте – поехал бы, живому быть.

Помолчали.

– Ни он, ни Юрий Близорукий не пожаловали, – продолжил Хоробрий. – А про вас нам князь тянитолкайский Световар рассказал, ему депешу доставили. Дескать, объявились витязи, дракона одолевшие. А уж потом и про Соловья весть пришла. А под конец и о событиях в Легендограде. Народ истосковался по богатырям, орлы мои. Люди у нас сильные духом да славные терпением. Появление средь них витязей – большое достижение и великая помощь в деле становления Родины…

«Тебе бы у нас в думу баллотироваться с таким языком-то», – подумал Иван, не слушая агитку. Ефрейтор внимал, раскрыв рот.

Дождавшись конца пламенной княжьей речи, Старшой сказал:

– А с послом парижуйским недоразумение форменное. Сам пойми, нам с сумкой денег грабить вовсе незачем. Перепугался лягушатник, виноватых стал искать.

– Беда одна от этих басурман, – вздохнул Хоробрий. – Ладно, не берите в голову. Казна ваша в углу, забирайте. Через час поедем в Торчок.

Но ни через час, ни через два двинуться не удалось – бедняга де Монокль пребывал в адски болезненном состоянии, и добросердечный князь лично отпаивал его резким живительным рассолом. Дружинники посмеивались: благородное горло парижуйского аристократа капустный настой не принимало.

– Как говорил Нелюдовик, если государство – это я, то где же мои исполнительные органы? – стонал Пьер. – Ах, вот они…

– Какое ты шевалье, если пить не обучен? – ярился Хоробрий. – Вшивалье ты, а не шевалье.

– Что есть «вшивалье»? – загробным голосом вопрошал посол.

– Плохой рыцарь. Никудышный.

Если бы эту беседу слышала мышь Гамаюн, она бы добавила: аховый, барахольный, бяка, вшивый, гиблый, гроша ломаного не стоящий, гунявый, дрянной, дурной, жалкий, завалящий, занюханный, захудалый, зачуханный, косячный, лажовый, левый, ледащий, мерзопакостный, мертвый, мутный, неважнецкий, незавидный, никчемный, никуда не годный, ни фига не стоящий, неудовлетворительный, нехороший, никчемушный, отвратительный, скверный, скудный, слабый, третьеразрядный, тухлый, ужасный, хламный, хреновый, – в общем, ни к черту.

* * *

Черный дом гадалки казался в утренних сумерках еще темнее. Перехлюзд без труда отпер закрытую на засов дверь. Воровское колдовство давалось магу лучше всего. Пройдя по коридору, он вошел в комнату Скипидарьи. Вещунья спала, сопя, словно маленький, но мощный насос.

Перехлюзд произнес короткое заклинание, и над ним загорелся лиловый шар. Бабка поморщилась, всхлипнула и проснулась.

– Что, старая, не предрекла моего появления? – Колдун недобро ухмыльнулся. – Мне нужна диковина из иного мира.

– Хм, нешто своя отказала? – Гадалка приподнялась на локте, рассматривая визитера.

– Не дерзи, ты в моей власти.

– А ты-то, ты в чьей… – с укоризной проговорила Скипидарья. – Тьма за твоим плечом. Ложь в твоих деяниях… Не поможет тебе диковина.

– Неуверенно врешь, не пронимает.

– Твоя забота, – пожала плечами вещунья. – Бери. Вон в том сундуке.

Волшебник прошел в угол, поглаживая раздвоенную бороду. На указанном ящике спал маленький Горыныч. Стоило Перехлюзду приблизиться, и страж вскинул три рогатенькие головенки, угрожающе зашипел.

– Цыпа-цыпа-цыпа, – прошептал маг и нанес подлый магический удар.

Раздался глухой хлопок, Горыныча скрыли густые клубы сизого дыма.

– Охламон! – подала голос гадалка. – Кто же змеев волшбой воюет?

Завеса рассеялась, и на сундуке обнаружился невредимый змей, только вот незадача – в три раза увеличился.

Вместо чешуйчатой моськи колдун столкнулся с существом немаленьких размеров. И ящер был зол.

В Перехлюзда полетели сразу три струи пламени. Маг увернулся, но пришлось тушить загоревшийся плащ. Сбив огонь, волшебник протянул руку в сторону Скипидарьи. Невидимая хватка сжала старушечье сердце.

– Отзови шавку, – потребовал колдун.

– Горыныч, золотко, – прохрипела побледневшая бабка. – Поди, поди, прогуляйся.

Дракончик грузно соскочил с сундука и поковылял к открытой двери. Тиски, давившие на сердце гадалки, исчезли.

Перехлюзд порылся в барахле, извлек приемник. Обернулся к вещунье:

– Это?

Та кивнула.

– Как оно работает?

– Откель же мне известно? – прикинулась простушкой Скипидарья.

Колдун ткнул себя в грудь, потом картинно сжал несколько раз руку в кулак.

– Хорошо, не угрожай, – поспешно заговорила гадалка. – Воздействуй на него, и он заговорит-запоет, заиграет-забрешет. Больше я о нем ничего не знаю.

Потеряв к бабке всякий интерес, Перехлюзд устремился к выходу. Светящийся шар парил над ним, и вещунья улыбнулась, глядя на лиловую рожу мага. За дверями его ждал сюрприз. До ушей Скипидарьи донеслось шипение, потом лязг зубов, вскрик злобного колдуна и треск рвущейся материи.

– Ну, ведьма старая, за плащ ты мне еще ответишь! – сдавленно пригрозил волшебник и был таков. Браниться-то и пугать можно, а вот руку на гадалку поднять не смей – боги жестоко карают покусившегося на проводников их воли.

Перехлюзд явился на постоялый двор, где его ждала Ненагляда.

Целые сутки колдун колдовал над странным устройством. Воздействие магии действительно заставляло вещицу исторгать бессмысленные речи:

– Для знатной кикиморы из задольского лесхоза передаем песню в исполнении ансамбля «Иди ты ехать».

Волшебник выяснил, что при усилении воздействия диковинная машинка начинает излучать невидимые лучи, заключил ее в деревянный корпус и приделал две удобные ручки. Когда изобретение было готово, чародей направил его на Ненагляду.

– Эй, полегче! – подняла руки женщина. – Иди на кошках испытывай!

Черный колдун вышел во двор, прицелился в сидевшую на ограде мурку и задействовал заклинание. Незримый выстрел был точен. Кошка пронзительно мяукнула, глазки завращались, затем расползлись в разные стороны, и бедное животное свалилось с забора в пыль. Внизу мурка начала кататься и истошно вопить какие-то бешеные мелодии, потом вскочила на лапы, разбежалась, вмазалась головой в столбец ограды, рухнула наземь да так и осталась без движения.

– Вот белиберда какая… Да, я назову свое оружие белиберданкой! – воскликнул мерзко улыбающийся маг. – Эй, Ненагляда, поехали!

Немощного Пьера де Монокля отволокли в карету, и кавалькада двинулась на столицу Тридевяцкого княжества. Хоробрий и сам чувствовал себя скверно, но седлу не изменил. Братьям Емельяновым сказал так:

– Негоже правителям да богатырям в каретах мыкаться. Мы люди воздуха, дети ветра.

– Как степняки, что ли? – усомнился Егор.

– Сравнил соколов с петухами, – ответил князь.

Ехали не особо резво, берегли коней. С погодой все еще везло – не по-осеннему ясный денек. Степь от горизонта до горизонта растекалась желтым морем. Скукота царила неописуемая.

– Эй, Кий! Приблизься! – велел Хоробрий.

Подскакал молодец с первоклассным фингалом под глазом. Егор тайно похвалил себя за прекрасную работу.

– Здеся я, княже, – звонко отрапортовал Кий.

Дружинник был долговязым, каким-то гладким и прямым, и Иван признал, что имя Кий подходящее.

– А ну, пой мою любимую песнь, – распорядился князь. – Эй, витязи заезжие и ты, посланец парижуйский, внимайте слогу былинному. Все о граде нашем стольном растолковано, вся жистянка наша пересказана.

Парень запел, и голос его был приятен. Песнь действительно оказалась этаким культурно-историческим произведением, в котором уместилась информация и о начале Тридевяцкого княжества, и о месте его в геополитических судьбах мира, и о красотах столицы – Торчка-на-Дыму.

Нет нужды приводить песнь дословно, посему ограничимся кратким пересказом.

В первых десяти куплетах описывались красоты города. Под небом голубым, пел Кий, есть город золотой с чугунными воротами и каменной стеной. На двадцати семи башнях бдят дозорные. Среди них есть не только люди, но и волшебный зверь – синий вол, исполненный очей. На случай нападения стража держит огнегривого льва, а коли надо похвастаться перед высокими гостями, князь показывал клетку с золотым орлом небесным, чей так светел взор незабываемый.

В городе был сад, и славился он не столько травами да цветами, сколько интересным, как у нас принято говорить, дизайнерским решением.

Дело в том, что Торчок-на-Дыму стоял на холме. На склоне холма зеленели многоярусные сады, и возникала иллюзия, будто они самым чудесным образом парят над городом. Висячие сады тридевяцкие мастера позаимствовали в древнем легендарном городе с пошленьким и поэтичным названием Бабийлон.

Кстати, с этим Бабийлоном была связана весьма поучительная история. Давным-давно, когда у всех людей был один язык, тамошние мастера намерились воздвигнуть огромный Фаллический Символ. «Вознесся он главою непокорной туда, где облака», – писал поэт… Но богам не было угодно, чтобы из Бабийлона торчала башня до небес. Слишком откровенно, посчитали они. В наказание боги дали строителям взамен одного языка много. А ведь во рту место только для одного языка! Все в момент онемели и стали худеть, ведь как поешь с полным ртом. Стройка остановилась. Не помогли ни мольбы, ни попытки отрезать лишние отростки. Нашлась княжна, коя посоветовала взять священную собаку Мумумию, выплыть на середину реки Евфрат и принести животное в жертву путем утопления. Жрец-строитель Хэрасим так и поступил. Боги приняли Мумумию, но лишние языки так и не убрали. Каменщиков распустили, и они стали вольными. Башня обветшала и была растащена горожанами.

Однажды Торчок чуть не повторил судьбу славного Бабийлона. Но амбициозную стройку провалили сами горожане. Волю богов подменили пьянство, воровство и чиновничий произвол.

А в небе голубом горела одна звезда, утверждала песня. Вот в любой местности звезд много, а над Торчком-на-Дыму одна.

Помимо красивой столицы Тридевяцкое княжество славилось Чуевской долиной, где произрастала гурман-трава, от которой человек видел невидимое, слышал неслышимое и чуял нечуемое. Оттого и Чуевская. Не мудрено, что столица торговала гурман-травой и с нее имела астрономический барыш. Каждый хотел наложить лапу на лакомый кусок.

В стародавние времена к стенам города подходил даже сам Ляксандр Кайфоломский. Торчковцы сами вынесли ключи, сохранив жизни и зодчество. Наместниками великого завоевателя остались Аннексий и Контрибуций. Правда, они быстро погрязли в казнокрадстве и распутстве, а там и Ляксандр преставился.

Несчетное количество набегов предпринимали степняки. Жгла Торчок и ушедшая в небытие шайтан-орда, и уже знакомые Емельяновым неразумные биохазары, и ныне разбойничающие мангалотартары. Даже латунский орден хотел было преломить копья с местными богатырями, да завяз на заболоченных дорогах других княжеств.

Пытались захватить столицу и тихими, «ползучими» методами. К примеру, то и дело наведывались в Торчок-на-Дыму волхвы разных богов. Аж из далекого Ягипта приплывали жрецы бога, носившего имя Тот-да-не-тот. Однако горожане хранили верность древним расейским заступникам и продолжали кланяться кумирам, а не смешно нарисованным человеко-зверюшкам.

А уж как грызлись между собой местные претенденты на трон княжества! Случалось, и брат брата убивал, и сын отца подсиживал, и ложные дети появлялись. Песнь коротенько, куплетов на сорок, поведала историю Бражника, княжича тридевяцкого. Юноша прикинулся дурачком, чтобы отомстить родному дядьке, который умертвил отца княжича путем вливания ему в ухо расплавленного свинца. Известно, что свинец – яд, и князь умер. Бражник ломал комедию: то с черепушками поговорит, то вопросами глупыми задастся, дескать, быть или не быть… А потом все умерли, и наступили годы смуты, когда за престол сражались боярские семьи Леликовичей и Болековичей, только верх взял потомок смуглого кочевого народа Будулай. С тех пор княжили Романовы.

Близнецы Емельяновы поражались тому, насколько ясным и избавленным от заумных терминов языком излагалась история государства Тридевяцкого. Пересказ – лишь бледная тень эпического полотна, которое соткал талантливый Кий. Егор с сожалением признал, что никогда не вызубрит настолько длинную песню, а Иван просто заслушался и о всякой ерунде не задумывался.

Шевалье Пьер де Монокль тихо ужасался варварству тридевятичей и опасностям, их подстерегающим. А вскоре волосы посла и вовсе встали дыбом, ведь песнь вырулила на совсем уж старинные времена.

Слушатели насладились былью о трех побратимах – Тиранозаре, Плезиозаре и Ихтиозаре. Могучие богатыри были столь древними, что даже выглядели не по-людски, а смахивали больше на змиев. Так бы и полевничали, полесовничали да мореходствовали витязи, но пришла Морена Большая Стужа и забрала всех, кто не спрятался. Исполины Тиранозар, Плезиозар и Ихтиозар вымахали настолько огромными, что схорониться им было некуда. Так и сгинули.

Иван грешным делом подумал, что сладкоречивый Кий размотает клубок эволюции до доклеточных витязей-богатырей, но ошибся. Прихотливая сага вернулась в настоящее.

В уши притихших воинов, князя, посла и дембелей потекло описание торчковского дворца. Славились, в основном, три вещи: бахча, сарай и фонтан. Княжий огород давал плоды не хуже, чем в самом Хусейнобаде. Сараем на восточный манер звали здание дворца. Тут Старшой отметил необычайную иронию русского народа: у турок не завоеванных сарай – дворец, а у нас – ветхое деревянное строение для хранения всяческого хлама. Фонтан же поражал воображение множеством золотых фигур и многоярусным каскадом. Здесь красовались и статуя Кожемяки, разрывающего пасть льва, и движущаяся модель многоногого чудовища Кордебалета, и чарующее взор изваяние Безрукой Бабы. Внизу стояла фигура героя-любовника Полидевка, этот фонтан был известен как «Писающий не мальчик, но муж».

Да, кто бы ни сочинял песнь о Тридевяцком княжестве, человек этот потрудился на славу. Когда Кий замолк, а замолк он нескоро, солнце почти скрылось за горизонтом.

– Хорошее предание дорогу похищает, – сказал Хоробрий. – Но пора бы и о ночлеге порадеть.

Селений не предвиделось, потому встали лагерем прямо в степи. Обученный отрок с лозою в руках отыскал воду, дружинники установили шатры числом ровно двадцать семь, ибо такое правило завели славные предки. Заплясали костры из припасенных загодя дров, запахло ужином. Хоробрий распорядился выставить часовых.

Дембеля смотрели на приготовления, вспоминая армию. Так же все организовано и заранее прописано. Гордый князь позвал на ужин шевалье Пьера и близнецов.

– А давайте, мы пить не будем, – жалобно предложил де Монокль.

– Не трусь, парижуец. – Тридевяцкий глава шутливо ткнул посла кулаком в плечо. – Во степи воину надлежит быть трезвому, ибо молния не успеет сверкнуть, и гром не грянет, как вдруг вырастет пред тобою рать нечистая, басурманская. А мангало-тартары разбору не делают, совести не имеют. Порежут и дальше поскачут. Такова их звериная сущность… Шучу, у нас с ними мир.

Пьер облегченно выдохнул, хотя весть о кочевниках тревожила.

– Поэтому можно и по чарочке пропустить! – неожиданно закончил речь Хоробрий.

Ели сытно, но медовухой все же не злоупотребляли. Иван всю трапезу просидел задумчивый. Его взволновала песнь Кия. Как и в случае с историей Колобка, справками Бояндекса и прочими источниками, Старшого озадачили явные параллели с известным нам миром. Слишком подозрительны выверты местных летописей, слишком здешние события несамостоятельны. Не впервые разумник-дембель почувствовал подвох, но разгадка даже не замаячила.

Князь заметил работу мысли на лице Ивана и озорно сказал:

– Эй, Ванюша, не грустуй, крокодил откусит… Кий! Где ты там? Спой чего-нибудь шутейного!

И парняга спел. Потом Емельянов-старший прогулялся на воздух и отнес немного еды в седельную сумку, где квартировала мышь. Гамаюн благодарно зачавкала, дембель скрылся в приготовленном стражами шатре и завалился спать. А вскоре и Егор пришел. Он был сыт и доволен, потому захрапел, едва принял горизонтальное положение.

Как говорится, утро вечера мудренее. А еще иногда и ночь недобрым словом поминается…

 

Глава пятая В коей ситуация накаляется до таких пределов, что кое-кто получает ожоги различной степени тяжести

Встреча с легендоградским колдуном Ерусланом сильно изменила Зарубу. Разбойник не любил принуждения, и браслет, «подаренный» магом-сыскарем, жег руку. Не в прямом смысле, конечно. Окольцованный Лютозар постоянно ощущал слежку, которая будто бы велась изнутри него самого. Первая же попытка снять ненавистную железку привела к вспышке адской боли. Сначала отнялась рука, потом прострелило в затылке. «Прилип, как к заду иекибаннный лист», – рассердился разбойник. Что ж, правила игры были жесткими, и воспитанный тыпонцем-разведчиком Заруба их принял. До поры.

Еруслан стал его первым врагом. Убийца не мог похвастаться противниками такого уровня, этот оказался первым. И кто? Сильный чародей, давший бой колдуну, пробудившему мертвяков. Главный страж великого города. Лютозара это не остановило, а лишь прибавило уважения к тому, кто должен был умереть от мстящей руки.

Тыпонская пословица гласит, что и обезьяна с дерева падает.

Тем не менее сейчас разбойнику следовало находиться рядом с близнецами. Купив двух выносливых степных лошадок неблагородной серой масти, Заруба пустился в погоню за богатырями и довольно скоро нагнал. Естественно, он предпочел двигаться позади них вне пределов видимости, с сожалением отмечая, что степь – слабая помощница ночному разведчику.

Ближе всего он подобрался к братьям Емельяновым на постоялом дворе. Вызнав, что витязи ловко превратились из пленников в княжьих гостей, чем дружина была не вполне довольна, Лютозар успокоился, отдавая должное талантам парней: умеют выкрутиться, черти. Во время степной ночевки разбойник лезть в лагерь не рискнул. К чему? Еще часовые шум поднимут.

Умиротворенно глядя на полыхающие вдали костры, Заруба задремал. И вроде спал чутко…

Была бы скатерть-самолетка темной, часовые ее не приметили бы. Но Перехлюзд и Ненагляда торопились, да и устали. Пока закричал первый стражник, пока поднялась тревога, диверсанты приземлились недалеко от княжеского шатра. Вокруг почивальни Хоробрия находилось крепкое кольцо дружинников, а близнецов-героев, ясное дело, никто не охранял.

Перехлюзд, мысленно благодаря Злодия Худича, уверенно выбрал шатер Емельяновых. Силы колдуна умножались с каждым днем. Он обрел новое видение жизни, ему стали понятны заклинания, которых он не мог одолеть годами. Даже изощренная ворожба скатерти-самолетки стала ясна, как детская картинка. Маг вспоминал себя до памятной ночи, когда он почти отверз врата Пекла. Никчемный человечишка, деревенский ведун. А ныне?

Он видел богатырей сквозь матерчатые стены палаток. Два алых пламенеющих тела. Перехлюзд шел к ним, держа белиберданку на изготовку. Ненагляда прикрывала тыл. Волшебник чувствовал ее так же, как и братьев, только спутница не сияла, а напротив – поглощала магический свет. Обычные люди были окрашены в слабое розовое марево. Щенки. Перехлюзд, почти не отвлекаясь, поразил охранника, замахнувшегося на него мечом. Парнишка выронил клинок, хватаясь за горло, а ведун уже шагал дальше.

Тьма, всполохи костров, толчея – отличное время для маленькой мести.

Первым из шатра выскочил красивый, вторым – здоровяк. Колдун направил ствол белиберданки на ближнего, но увалень вдруг рванул брата назад, подставляясь под мощный магический залп.

«Тем лучше, – подумал Перехлюзд. – Бугай опаснее».

Но слуга Злебога ошибся. Иван, уронив обмякшего близнеца, рыбкой прыгнул с линии огня, выхватывая верную газету. Старшой испытывал холодную ярость: неизвестный поганец подстрелил Егора! Распускать сопли было нельзя, это все равно, что становиться мишенью. Парень обежал соседний шатер.

Всевидящий колдун встретил Ивана залпом. Спасла газета, выставленная дембелем, словно меч.

«Как это?! – Волшебник замер, не веря глазам. – Целехонек?..»

С истошным криком «Получи, гад!» воронежец сокрушил изобретение растерянного Перехлюзда, потом врезал колдуну ногой в голень. Маг заорал, а Иван пожалел, что не в ботинках. Вломив противнику «Алиментами» по рукам, Старшой врезал ему по морде.

Испорченная белиберданка выпала, сам Перехлюзд завалился навзничь.

Тут в дело включилась Ненагляда. Она метнула в дембеля сразу два маленьких огненных шарика. Один парню удалось отбить, а второй отлетел от него, будто резиновый. Тут помогла накинутая форма.

Иван наугад ткнул в черную нападавшую фигуру газетой. Раздался вопль – Ненагляда отступила. К этому моменту перед шатром появилось несколько дружинников.

– Бежим! – скомандовал Перехлюзд, ныряя в ближайшую палатку.

Его спутница сиганула через шевелящегося Егора в шатер братьев.

Старшой побежал за колдуном. В палатке было пусто – волшебник вспорол заднюю стену и был таков. Иван смело метнулся за ним. Никого. Через несколько мгновений взлетела скатерть. Маг хмуро смотрел сверху вниз, и дембель наконец-то распознал в противнике того самого Перехлюзда.

Спутницу, брошенную магом, окружили ратники. Она не показывала носа из палатки близнецов, а стражники не решались сунуться внутрь. Иван, прибежавший к брату, убедился, что тот жив, хоть и пускает слюни да поскуливает, и обернулся к палатке. Тут она разом осела, охранники осторожно стянули ткань в сторону, но под ней никого не обнаружилось. Остались лишь пожитки Емельяновых и черная одежда лазутчицы.

– Гляди-кося, – пробормотал один из перепуганных бойцов. – Прямо так и исчезла…

В тени, никем не замеченный, стоял запыхавшийся колдун Карачун. Он качал головой и шептал:

– Опоздал, старый валенок, как есть опоздал…

Парижуец и вовсе не показался из своего шатра.

Старшой вернулся к Егору. Богатырь вел себя, как огромный ребенок: агукал, сучил руками-ногами, потом вдруг выгнулся, встав на борцовский мостик, глухо взвыл и лишился чувств.

– Что же это ты, братка?.. – прошептал Иван, обнимая голову увальня.

Проверив пульс, убедился, что Емельянов-младший жив.

Пришел князь, прибежал шевалье Пьер. Стали выяснять, кто напал и каковы потери. Старшой рассказал, что за птица Перехлюзд. Получилось длинновато и не очень стройно, но Хоробрий понял. Посол шлепал глазами, топтался и создавал нервозность глупыми вопросами.

Стали разбираться, что за оружие было в руках колдуна.

– Приемник! – ахнул дембель. – Я такой у Скипидарьи видел… Так это получается, брата из радио застрелили?!

Теперь парень был вынужден объяснять, что такое приемник и откуда он в этом мире. Все покачали головами и стали расходиться.

– Усилить охрану! – велел князь и побрел куда-то в сторону карет, бормоча: – Что же он, аспид перепончатокрылый, анчутка тряпочная…

Ивану было не до тридевятичей и парижуйца – брат никак не приходил в себя. Дружинники снова возвели шатер и помогли перенести тяжеленного Егора внутрь.

Ефрейтор спал, и сон этот был нехорошим: парень то руками замашет, то примется выдувать пузыри безвольными губами, то ноги начнут елозить, будто Емельянов-младший куда-то бежит. Изредка Егор издавал жалобные и смешные звуки, дергал плечами и морщил лицо. Глаза метались под закрытыми веками. Воронежец несколько раз вспотел буквально насквозь.

– Отчего же тебя колбасит? – спросил Старшой.

Он достал газету и при свете свечи принялся искать хоть какую-нибудь информацию относительно странного случая. Начал с анонсов на первой полосе.

Читайте в следующем номере:

Куда смотрят органы? Разговор с хирургом.

А у нас в квартире «ГАЗ»! Как попал на десятый этаж грузовой автомобиль?

Анна Каренина и банановая кожура: остальное - домыслы писателя Толстого.

– Бред, – вынес вердикт Иван и наудачу перелистал «Алименты и Артефакты».

Открылись новости кино:

ГОЛЛИВУД ЖЖЕТ. Главного «Оскара» получила самая трогательная мелодрама года «Сеющие смерть и разрушения гадкие склизкие зловонные монстры тоже влюбляются».

ЕЩЕ О КИНО. Джеймс Кэмерон наконец-то решил повторить успех «Титаника» и снимает фильм «Гибель Атлантиды». Сейчас ведутся переговоры с властями Австралии, которые почему-то никак не хотят разрешить съемку на своей территории.

АНОНС ФИЛЬМА. Вместе на поиски приключений! «Пятнадцатилетний капитан» отдыхает! В субботу на 3D-Вятском TV. «Шестидесятидвухлетний юнга»!!!

– Чертова бумажка! – процедил сквозь зубы Старшой. – Будешь ты мне помогать или нет?

Брат зашевелился, зевнул и распахнул глаза.

– Как ты? – спросил Иван.

– Орту еорбод! – сказал Егор и сам испугался того, что сморозил. – Йонм ос отч?

Молчание было долгим. Старшой спрятал газету.

– Актарб… – снова попробовал заговорить младший и осекся.

Лицо его стало по-детски обиженным, и Иван успокаивающе погладил брата по руке:

– Не волнуйся, помолчи.

Егор кивнул. Смежил веки и вскоре снова заснул.

«Значит, все слова наоборот. – Старшой никак не мог прийти в себя от перемены в младшем. – Заворожил, стервец двухбородый. Ну, ничего. Сумели заколдовать, сумеют и расколдовать. Я этот мир наизнанку выверну, но мозги брату на место верну!»

Оставив возле ефрейтора стражника, Иван отправился к князю.

– Как он? – искренне потревожился Хоробрий, которому был интересен именно здоровяк, славный подвигами.

– Хреново. Слова перевирает. Все понимает, а сказать не может.

– Как собака? – участливо спросил присутствовавший у князя де Монокль.

– Жабо порву, – с деланным французским акцентом пообещал ему Старшой.

Князь оставил пикировку без внимания.

– Вернемся в Торчок, лучших лекарей созову. Исцелят нашего Егория, как миленькие.

– Тут магия, – понуро сказал Иван. – Врачи не помогут. Нужен сильный колдун. Карачун нужен.

– Будет тебе Карачун. – Хоробрий прижал длань к сердцу.

Накануне старец велел князю не тревожить его, ибо колдун приступил к какому-то сложному заклинанию, требующему полного отрешения от сущего. «Лишь бы не скопытился», – подумал Хоробрий, вынужденный врать витязям.

– Выезжаем незамедлительно. Слышь, шевалье, богатыря на твоей таратайке повезем, она у тебя, в отличие от моей, мягко ходит.

Парижуец, очевидно довольный тем, что князь признал свою карету хуже посольской, отправился собираться. Дембель вернулся к брату. А главный тридевятич призадумался: «Допреже всего, поселю орлов в столице. Ну, порчу с Егория снимем… Как бы их удержать-то? Дочерей боярских в жены дам! Жалованье положу – черта с два пожалуешься. Подвигов наобещаю. А по весне пойдем басурман степных топтать. С такими богатырями вмиг от мангало-тартар избавлюсь».

Хоробрий давненько хотел попасть в летописи как избавитель земель Эрэфии от тартарского подданства. Негоже дань платить звероватым лиходеям.

Лагерь собрали быстро. Ехали молча, гадкому настроению вторила погода. За ночь налетели тягучие полупрозрачные облака, затянули небесную синь, делая степь темнее и прохладнее.

Ивана тяготили мысли о болезни брата: «Не дай бог, вернусь с дурачком. Что Егорка по жизни делать станет?.. Одна надежда – этот их кудесник».

Тридевяцкого князя терзало предчувствие чего-то недоброго. Хоробрий был отнюдь не глуп и на пустые думки не велся, но отлично знал: если засвербело в груди, жди дурной вести.

Старики говорили, государственному мужу даруется несколько больше, нежели простолюдину, ибо ответствует он за целый народ. Тут и спрос суровее, и помогают боги иной раз. Мудрость стариковская не врала – князь частенько ощущал присутствие в его жизни высших сил.

Вот и сегодня вождь тридевятичей не ошибся. Где-то в полдень навстречу походу вылетел на взмыленной лошадке гонец, пал к ногам Хоробрия.

– Беда, князюшко, окаянное горюшко содеялось, – запричитал запыхавшийся от скачки вестник. – Не вели голову рубить, вели слово молвить.

Иван отметил хладнокровие главного тридевятича. Тут бы впору запаниковать, а он даже не вздрогнул. Откуда Емельянову-старшему было знать, что прозвучало заведенное предками приветствие, совмещенное с указанием на то, что новости – дурные.

– Тут уж ехати всего ничего, – задумчиво произнес Хоробрий. – Мож, тебе и правда головенку оттяпать? Недаром же говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

«Ну, все, капец посыльному», – решил дембель, но, к собственному облегчению, ошибся.

– Ладно те в пыли пластаться, – сказал вестнику князь. – Встань и докладывай.

Гонец поднялся на ноги. Молодой, ровесник близнецов, только щуплый и с мышиными усиками а-ля де Монокль. Рукава зеленого кафтана и лоб испачкались в пыли.

– Очень прилежный, – не без отвращения прошептал Иван.

Пока запыхавшийся гонец собирался с силами, Хоробрий прикидывал, что могло произойти дома в его отсутствие. Мангало-тартары? Так мир. Стихия разбушевалась? Но тогда бы и тут было заметно. Бояре заговор устроили? А вот это весьма вероятно!

Бояр в Торчке-на-Дыму было как собак нерезаных. У людей ведь спокон веку так: чем народ южнее, тем в нем гордости больше. Пусть даже и порты дырявые, ан гляди-ка – сквозь прорехи гордость так и выпячивает. А уж заведись маломальское богатство, и понеслось – не хочу быть купчихой, хочу быть столбовой дворянкой.

В столице Тридевяцкого княжества каждый норовил выбиться в бояре. Потому-то сословие сие было необычайно широким и составляло четверть всего населения Торчка.

Бояре постоянно волновались.

Раз в год их сгоняли на отчетно-выборное собрание. Там выбирали, кто будет давать отчет за все похищенное боярами в течение прошедшего года.

Проще говоря, ворюги-бояре сдавали одного своего, чтобы пожить еще годик.

Вдруг им надоело правило, заведенное пращурами? Уж не затеялись ли они учредить государство, на латунский манер называемое «резь бублика»?

Правда оказалась страшнее князевых предположений.

– Государь князь, – молвил гонец. – Мужайся. Наш славный Торчок-на-Дыму зачеркнули.

– Чего?! – Хоробрий чуть с коня не упал.

– Зачеркнули. По всему граду выжгли две широкие черты. – Вестник вытянул указательный палец и изобразил в воздухе широкий крест.

– Пожар? – севшим голосом спросил главный тридевятич.

– В том-то и дело, что нет. Будто два огненных колеса прокатились. А за ними – пепелища. Так их и назвали – Черные Колеи.

– Вот оно что… Когда несчастье содеялось?

– Ночью, княже.

Хоробрий помолчал, потом обернулся к притихшим спутникам:

– Четверо оставайтесь с каретами и парижуйцами, двигайтесь как прежде. Остальные – за мной.

– А можно с вами? – робко встрял де Монокль.

– Гляди, не отставай.

Иван понадеялся, что с братом ничего не произойдет, и присоединился к князю.

Скакали часа два, пока вдалеке не замаячил Торчок. Столица Тридевятского княжества предстала такой, какой описывала ее песнь Кия – стена, холм с висячими садами, только из-за облаков не было видно звезды. Ну, и день вообще-то был.

Возле города текла широкая река. Иван спросил, как она называется. Князь прокричал:

– Дым!

Подлетев ближе, воины увидели разрезавшие город широкие черные полосы, о которых толковал гонец. Внутри линий перекрестья сгорело все, даже каменные крепостные стены исчезли. Частично порушились уникальные сады, зато не задело фонтаны. Пересечение, будто нарочно, произошло на площади перед дворцом.

Въехали в столицу. На улицах царило уныние, но, увидев князя, народ зашевелился, даже заулыбался: «Теперь-то, с государем, все наладится».

Галопом добрались до Черных Колей напротив дворца. Кони ступать на них не желали, топтались на месте, как их ни понукали. Князь, Иван и посол спешились, их примеру последовали дружинники. Старшой присмотрелся к выжженной поверхности.

Да, ночью тут была нехиленькая температурка. Камни и земля остекленели. По гладкой поверхности ветер гонял пепел. Хотя прогулявшийся по сказочному миру Емельянов так и не поверил полностью в магию, но тут его поразила не только точность прочерченной жаром полосы. На каком-то животном уровне парень ощущал неимоверное давление. Будто кто-то нашептывал: «Беги сейчас же! Бойся этого места!»

Даже пепел струился какими-то угрожающими змейками.

Не один Иван почуял странный нажим. Охранники выглядели угнетенными, князь хмурился, а шевалье впал в задумчивость. Мышь, перебравшаяся из седельной сумы на плечо Старшого, пискнула, дескать, место тут гиблое.

– Кто смелый, за мной, – тихо промолвил Хоробрий, вынимая меч из ножен.

Зашипели обнажаемые клинки. Щеголеватый Пьер изготовился разить возможного супостата шпажкой. Дембель впервые почувствовал себя незащищенным, забыв, что все равно не умеет фехтовать. Нащупав газету в кармане, стал увереннее. Отпущенные кони отбежали метров на тридцать и там ждали хозяев.

– Вперед, – скомандовал князь, и малочисленная дружина шагнула на глянцевую поверхность Черной Колеи.

Мир мгновенно изменился. Солнце пропало, на его месте зияла черная дыра, и Старшой увидел, как в нее затягивается свет. Свет, струящийся от него, стоящего рядом парижуйца и тридевятичей. Дембель припомнил, что их чуть больше двадцати.

Кругом царила тьма, и из этой тьмы выступали страшные бойцы. Это были явные мертвяки, но доработанные неведомым сумасшедшим демиургом. Во-первых, воинам дали по четыре руки. Каждый нес кривую саблю, копье и круглый щит. Свободная рука оканчивалась длинными ножами вместо пальцев («Привет Фредди Крюгеру», – подумал Иван). Тело и конечности бойцов были закованы в шипастые латы, отовсюду торчали загнутые лезвия. Бешеные глаза светились красными огоньками. У многих монстров было по одному оку. Между людьми и гадким воинством было около пятнадцати метров, но с каждым шагом отвратительные воины становились выше и выше, пока не достигли полутора человеческих ростов.

– Еханный бабай! Вот так влипли, – проговорил Старшой, чувствуя, как одеревенели от ужаса руки-ноги.

Гнилозубые пасти атакующих распахнулись в беззвучном боевом кличе. Емельянов невольно отступил и… очутился на площади перед дворцом и Черной Колеей. Один за другим стали вываливаться дружинники.

– Князь! – позвал Иван.

Хоробрий не вернулся.

– Вперед!!! – И вновь шагнул на Колею, держа газету, словно меч.

Перехлюзду было жарко в обоих смыслах этого слова. Обжигающие волны, исходящие от распахнутой во тьму двери, накатывали одна за другой и сушили тело колдуна. Но это полбеды. Повелитель не скрывал величайшего гнева:

– Ты прельстился силой, как сопливый мальчишка! Самоуверенный тупица. Я даю тебе власть не для того, чтобы ты совершал глупость за глупостью. Мое доверие нужно отработать.

«А кто кроме меня будет тебе помогать?» – подумал колдун, удивляясь собственной дерзости.

Злебог расхохотался, и с каждым раскатом его смеха Перехлюзду становилось жарче и жарче.

– Червяк! – воскликнул Худич. – У меня найдутся слуги и без тебя. Всегда есть еще один.

Маг вжал голову в плечи. Пот закончился, кожа высохла и, казалось, потрескалась, как высохшая после полива земля.

– Запомни, раб мой, – продолжил повелитель. – Все, что у тебя есть сегодня, дал я. А могу забрать не только это. Я отниму у тебя и то, что было до встречи со мной. Пока всего на день. Или больше?.. Увидим. Изыди.

Черная-черная дверь захлопнулась, и Перехлюзд очнулся.

Рассвело, но солнце пряталось за вязким облачным маревом.

Он лежал на ковре-самобранце, прикрывшись скатертью-самолеткой. Тело ломило, будто он долго работал. Кожа горела, голова раскалывалась от острой пульсирующей боли. Во рту было непреодолимо сухо. Колдун заскулил, засипел. На большее его не хватило. Он потянул руку из-под скатерти и застонал. Словно об острые камни поцарапался!

Перехлюзд посмотрел на покрасневшую, в алых крапинках, кожу и понял: «Это ожоги. Злодий испытывает меня болью».

Спина болела меньше. Кое-как сев, колдун приложился к баклажке с водой. Выпил все, но влаги оказалось недостаточно.

– Ахалай-махалай, – прохрипел волшебник, надеясь на медовушку.

Ковер-самобранец тряхнуло, и на его поверхности возникла дощечка с унизительной надписью «Столик не обслуживается».

Мысленно выругавшись, Перехлюзд решил лететь к воде. Скатерть даже не шелохнулась. Маг повторил заклятие, но слова так и остались словами.

«Пока всего на день. Или больше?..» – отчетливо прозвучали слова Злебога.

Колдун заплакал без слез.

 

Глава шестая В коей хотящие мира готовятся к войне, а некая часть зла творит добро

За несколько лет до появления в Эрэфии славных богатырей Емельяновых по Торчку-на-Дыму прокатилась волна новых былей о загадочной стране Хаперионе. Недальновидные собиратели народных сказаний решили, что люд переиначил знакомый им и порядком подзабытый Хаперинвест, но они ошиблись. Хаперионская сага рассказывала о битве народов с уродцами, которые тоже люди, и с загадочными богами из машин.

То была длинная и запутанная история, завлекающая слушателя широтой охвата и глубиной проникновения в тайны человеческих душ. Хаперион-то, он почему так назывался? Потому что только ленивый не желал его хапнуть. Но были и ленивые. Одним из самых любимых и темных героев был Жрайк. Это страшное создание жило не полюдски, то есть из будущего в прошлое. Большинство любителей саги не вполне представляло, как такое может приключиться, но и без понимания сего парадокса очаровывалось Жрайком.

А он был красавец – большой, многорукий, металлический, быстрый, безжалостный. Горящий красным взор страшил и привлекал. Поступки Жрайка выходили из плоскости «добро – зло», происхождение выяснилось далеко не сразу. Важно другое: когда тридевятичи, ступившие на черную полосу, увидали мертвое воинство, увенчанное шипами и лезвиями, они почти хором выдохнули:

– Жрайки!!!

Не отступили лишь князь, несколько особо верных дружинников и Пьер де Монокль, застывший от ужаса.

Иван Емельянов собственным примером загнал обратно в черный мир почти всех попятившихся бойцов. Уроды уже вплотную подобрались к Хоробрию, и подмога подоспела вовремя.

– Князь! Отступаем! – крикнул Старшой, но предводитель тридевятичей лишь покачал непокорной головой:

– Поляжем, но упырей в столицу не допустим!

– Как же, – нервно хохотнул ближний дружинник. – Их уже полон город.

– Где?! – ошалел Хоробрий.

– Да в кажной управе сидят. Упырь на упыре к упырю прогоняет! И бояре тож!

– Тьфу ты, балабол… – Князь не договорил, потому что стороны схлестнулись.

Странно, но лязга и звона не было. Точнее, звуки исходили только от людей, а страшное воинство будто заглушили неведомым пультом управления жизнью.

Когда слышишь лишь себя и соратников, становится жутко.

Рубиться с четырехрукими оказалось непросто, и тридевятичи сразу же понесли потери. Князь дрался красиво, как и подобает вождю. Он даже слегка отбросил напиравших монстров назад, прикрывая шевалье Пьера. Тот ожил, выкинул вшивенькую шпажку и поднял меч, потерянный раненым дружинником.

Отлично зарекомендовали себя «Алименты и Артефакты». Газета крушила уродцев, словно соломенных. Парадная форма держала и сабельные удары, и уколы пальцев-ножей. Иван, как сказали бы романтичные немчурийцы, преисполнился духа берсерка. Пускай проклятые немтыри не дрожали перед напором Старшого, зато он месил их неистово и расчистил вокруг себя немаленький пятачок.

– Господа! – голос парижуйца срывался. – Наш противник не убывает! На место одного поверженного норовят встать двое!

– Хоробрий, я думаю, они не вылезут из черного креста, – протараторил Иван. – Отходим!

– Ну, гляди, богатырь. Уповай на собственную правоту. – Князь сверкнул очами и скомандовал отступление.

Вывалились на свет божий. Отпрянули от границы Черной Колеи. И верно, не полезла погоня. Кто-то из дружинников втянул с собой четырехрукого уродца. Бах! – монстр вспыхнул и мгновенно превратился в темно-сизый дым. Клубы рассеялись.

Сзади собралась порядочная толпа: простолюдины, бояре, купцы, городская стража. Когда из ниоткуда появились ратники с главой Торчка, шевалье и Емельяновым-старшим, тревожный гул стих, и в тишине послышались лишь всхлипы раненых дружинников. Места, которые задели монстры, мгновенно воспалялись и чернели, причиняя пораженным людям мучительную боль. Бабы поспешили оказать помощь страдальцам.

Коней уже увели, зато прибыли кареты – княжеская и посольская, в которой ехал Егор. «Сколько же мы там рубились? – озадачился Иван. – Я думал, не больше трех минут…»

Вождь тридевяцкий отер пот со лба, хотел было вложить меч в ножны, да увидал на нем мерзкую зелено-желтую слизь. Достал тряпицу, брезгливо отер сияющее при свете дня лезвие. Воронежец не без гордости отметил, что на чудесную газету никаких следов боя не налипло.

Парижуйца мелко трясло. Он пролепетал, мол, в просвещенных странах Заката таких приключений не случалось.

– Не дрейфь, посольство, – усмехнулся князь. – На сей раз уцелел. Дрался ты, как я видел, примерно.

Хоробрий повернулся к народу. Сотни людей ждали решения. Заступник-надежа молчал.

– Там многие сгинули, пока мы утром разведывали… – молвила старуха, опиравшаяся о палку. – Кто вернулся, рассказали… Что же это, княже?

Дверца княжеской кареты распахнулась, едва не слетев с петель, и оттуда показался зад, затем ноги, а потом, кряхтя, вылез и весь старик, облаченный в холщовое рубище. Достав из экипажа посох с кольцом на вершине, грозный дед стукнул им оземь.

– Что это, вы спрашиваете? – неожиданно сильным голосом сказал он. – Злебог пометил. Ему наш свет, почитай, словно игрушка. Вот он мизинцем и начертил крестик, мол, здесь к вам войду.

Князь потряс головой:

– Погоди, старче. Ежели он такой большой, то как он через крестик войдет?

– Много ты понимаешь в мироустройстве, – вздохнул волшебник. – Просто уразумей, что через мету свою он воцариться у нас хочет. Давным-давно ему путь закрыли, врата запечатали. Только на то оно зло горемычное, чтобы не сидеть сложа руки. Щель в воротах. Злебог уж пальчики просунул. Коли попустим сейчас – завтра рука пролезет, а там и плечо с ногой. Пекло придет. Хочешь ли?

– Конечно, нет, – сипло ответил Хоробрий.

– Тогда готовьтесь к сече, каких еще наша мать-сыра земля не видывала.

Толпа зароптала, заволновалась.

– Вы же, кто из разведки возвернулись, что про место гадкое рассказать можете?

– Темно… Вместо солнышка дырка… Уроды на-вроде Жрайка… – стали перечислять дружинники.

– Еще. – Старец повелительно ударил посохом.

Молчавший до поры Емельянов-старший негромко произнес:

– Река там типа вашей. Будто из огня. Я ее заметил, когда подпрыгнул.

– Вот! – Седовласый поднял перст. – Смородина. Делит священная река вселенную на Потусторонь и Посюсторонь. Князь, чего стоишь? Собирай всех, кто может оружие держать.

– Земляки! – выкрикнул Хоробрий. – Слышали речи Карачуновы? Готовьтесь к ополчению! Вы знаете, как!

Люди стали расходиться, и никто не шумел. Главный тридевятич беседовал с подошедшими сотниками.

– А ты, Иван, иди сюда, потолковать надо, – промолвил старец.

Парень, который понял, что всю дорогу нужный ему колдун был под боком, а тридевяцкий князь врал, не откликнулся на зов Карачуна.

– Эй, очнись! – повысил голос волшебник. – Подь сюды, говорю.

Рассерженный маг зашаркал к карете посланника, Старшой догнал его уже у двери.

Егор сидел, обхватив голову руками, и качался.

– Ну же, ну, опомнись, – теплым тоном обратился к нему Карачун. – Не тужи, богатырь. Вернется к тебе речь, ты сильный не только телом, но и духом. Только не молчи. Надобно постоянно говорить. А еще лучше, пой песенки. Все, какие знаешь. Угу?

– Угу, – ответил ефрейтор и просиял, потому что «угу» со всех сторон «угу».

– Вот и добро, – ласково улыбнулся старец. – Твое дело – трещать, аки этот ваш… трындистор.

– Акшудед, ляноп, – сказал младший и стушевался.

– Себя не слушай, смеха не бойся, – посуровел волшебник. – Теперь ты. Все вопросы задашь потом. Сейчас на вашу помощь уповаем. Егорий хоть и занедужил, но в бою целой дружины стоит. Будьте вместе, помогай ему.

– Ясно.

– И вон того пригласи. Пусть с вами ходит. – Карачун, не оборачиваясь, махнул в сторону переулка, где топтались какие-то люди.

– Кого? – не понял Иван.

– Сидит на завалинке, прикидывается, что ему нет до нас никакого дела.

Старшой присмотрелся к мужичку. Тот нарочито глядел в сторону. Ну, простой кряжистый человек, каких много.

Колдун будто прочитал мысли дембеля:

– Не сомневайся. Он пригодится.

– Откуда он?

– У него спросишь. Все, некогда мне тут… – Старик потопал к Хоробрию.

– Жди, – велел Иван брату и направился к указанному волшебником мужичку.

Дойдя до него, парень остановился, не зная, что сказать.

Чернявый человек, не мигая, следил за его взглядом, потом поднялся и произнес:

– Болярин Люлякин-Бабский шлет тебе привет.

В довершение мужичок наметил едва различимый поклон.

– Спасибо, – проговорил Старшой. – Может, присоединишься к нам?

– Было бы хорошо.

Немногословный незнакомец поднял с земли заплечный мешок со странным длинным свертком и пошел к каретам.

– Как тебя зовут?

– Зарубой.

– Очень приятно, – сказал Иван.

Лютозар улыбнулся: никто в Тянитолкаеве не ляпнул бы, что ему приятно встретить разбойника, которым много лет пугают непослушных детей.

Перехлюзд еле переставлял ноги, но брел к Торчку-на-Дыму. Колдун, потерявший способности. Самое жалкое существо на свете.

Жажда отбирала силы. Мага-неудачника тащила вперед исключительно злость. Он почти сразу же истер пятки до мозолей, теперь они саднили. В какой-то момент наказанный слуга Злебога услышал голос Ненагляды:

– Почто же ты меня бросил на растерзание врагу? Почто же оставил погибать в окружении? Говори!

Обвинения повторялись и повторялись, сводя с ума. Черный колдун спотыкался, падая на колени, вставал и продолжал упрямо двигаться. На голос старался не обращать внимания, но вопросы становились громче и настойчивее.

«Спятил? – со страхом думал Перехлюзд. – Или это совесть проснулась?»

– Не молчи, предатель, отвечай!

– Я тебе в верности не клялся, – просипел маг.

– Ты не справился с задачей и позорно бежал.

– Я отступил, чтобы собраться с силами.

– Смешно. – Голос демонически расхохотался… Колдун дотащился до ворот столицы Тридевяцкого княжества ближе к ночи. На улицах горели костры, сновали вооруженные кое-как горожане. Уставший и униженный волшебник нашел постоялый двор, высыпал перед хозяином пригоршню монет, потом пил, пил, снова пил воду. Выдохнул:

– Ужин в комнату.

И брякнулся прямо перед стойкой в обморок.

Очнулся на кровати. Рядом, на скамье, его дожидались лепешки и кувшин с чем-то душистым и вкусным. Не успел Перехлюзд приступить к трапезе, дверь бесшумно распахнулась, и в комнату вошли двое в темных одеяниях с капюшонами.

Первого колдун не узнал, зато второй, точнее, вторая… Ненагляда! Маг не мог ошибиться.

– Ты?

– И это он? – раздраженно и разочарованно спросил незнакомец. Голос его был резок и высоковат.

– Да, – ответила женщина.

«Точно, она! Значит, спаслась», – обрадовался Перехлюзд, и ему тут же пришло на ум совершенно иное: «Ее схватили, и она сдает меня этому хрену в плаще!»

Острее накатило чувство бессилия.

– Вставай, приходит пора решающего удара.

Мысли колдуна рассыпались, словно порванные бусы. Свой? Провокатор? Кто он? Тот, о ком говорил повелитель? Почему командует?

– Обуза, – бросил незнакомец, разворачиваясь к выходу, Ненагляда потянулась за неведомым командиром.

Не собиравшегося подчиняться Перехлюзда подхватило и поволокло вслед за парочкой в черном.

– Я сам! – крикнул колдун, проглатывая очередную обиду.

«Дай мне силы!» – беззвучно взывал он к Злебогу, но хозяин не удостоил его ответом.

Какие-то люди пригласили близнецов и Зарубу к себе. Немного еды, чуть-чуть браги, четыре часа отдыха. По городу разлетелся приказ князя: «Быть готовыми к рассвету наступать на ворога. Сотникам собраться супротив дворца в три ночи. Воинам спать в снаряжении и при оружии. Бабам, детям и старикам – уходить в степь».

Еле-еле поднявшись, Иван оделся, сунул руку в карман и застыл. Потом метнулся по остальным карманам, осмотрел пол.

– Где же газета? – пробормотал Старшой.

– Стибрили! – пискнула мышь, горестно воздевая лапки к потолку, и запричитала, словно баба-плакальщица: – Стырили, хапнули, тиснули! Стянули, слямзили, уволокли! Из-под носа увели, свистанули, прикарманили, ноги приделали! Похитили, спроворили, уперли!

Иван, как ни странно, не отставал от полевки, бормотал рассерженно:

– Значит, взяли, что плохо лежит? Слимонили, умыкнули, стащили, скоммуниздили?.. Унесли, стяпали, спионерили, своровали. Тьфу, отрыв башки! Гамаюн, я уже твоей болезнью заразился.

– Какая болезнь?! Тут покража, умыкание, похи…

– Даже не начинай, – угрожающе прорычал дембель.

«Козни Перехлюзда? – думал он. – Ну, он мог и просто нас удавить спящих…»

Из соседней комнаты пришел Егор.

– Я. Блар. Тичал. Погомло, – старательно выговорил он, протягивая брату «Алименты и Артефакты».

– Как же ты меня напугал, – выдохнул Старшой, пряча свое верное оружие. – Совсем не кемарил?

– Тен… Тне… Нет! – Ефрейтор расплылся в улыбке.

– Молодец, так держать! – Иван хлопнул увальня по плечу, понизил голос: – Честно признаться, мне не хочется участвовать в бою с теми уродами. Как бы найти Световита без советов старика?

– Ад, – сказал Егор, имея в виду «да». – Логовомолка.

– Головоломка, – согласился Емельянов-старший.

На улице, под светом ночного фонаря, близнецов поджидал Лютозар. Вечером он объяснил, что послан Люлякиным-Бабским присмотреть за хорошими людьми Егором и Иваном. Намекнул и на свои таланты в области решения скользких задач.

Парни от помощи не отказались, хотя ефрейтор считал, что щуплый и невысокий дядька вряд ли много навоюет.

– Привет, Заруба, ты тоже не подремал? – спросил Старшой, рассматривая черную одежду и японский меч у пояса разбойника.

– Особые упражнения помогают отдохнуть.

– Гляди, нужно отыскать колдуна по имени Световит. Здесь вроде Карачун главный. Других я не знаю. Как бы эту темку обрешать?

– Поищу. Вы дождитесь, в Потусторонь не ходите, ладно?

– Боишься пропустить вечеринку? – по-американски сострил Иван.

Разбойник ответил странно:

– Лица вернувшихся воинов говорят о многом.

Близнецы растерянно переглянулись.

– Встретимся у князя, – промолвил Лютозар и канул в темень.

– Тянитолкайский ниндзя, – пошутил Иван, не подозревая, насколько угадал.

Младший хохотнул. Смех, кстати, тоже получился странным: «ах-ах-ах» какое-то.

Старшого посетило ощущение, что весь мир сходит с ума, и он тоже, только чуть-чуть отстает. В самом сердце Тридевяцкого княжества, в славном городе Торчок-на-Дыму люди собираются воевать с четырехрукими упырями, пасущимися в огромном черном кресте, зачеркнувшем город. Шизофрения!

Стоящий рядом Егор сосредоточенно шевелил губами. Иван прислушался и различил стихи:

«Ересь полная, а не Пушкин, зато слова все целые, – отметил Старшой. – Давай, братка, лечись».

Как ни парадоксально, но ощущение «вселенского баяна», как его охарактеризовал сам Иван, сменилось предчувствием прозрения, уже не раз посещавшим дембеля в Эрэфии. Естественно, оно опять ускользнуло.

Близнецы пришли на лобное место перед дворцом.

Князь спал в разбитом на краю площади шатре. Кругом сидели, стояли, бродили маленькими группками ополченцы. Вместе с хорошо вооруженными дружинниками на бой собирались и простые горожане. Когда арсенал закончился, в ход пошли старые трофеи – ржавые кольчуги, щербатые басурманские сабли, треснувшие шеломы… «И смех, и грех», – подумалось Старшому, а Егору ничего не подумалось, он самозабвенно читал стихи.

Братьев заметили, стали перешептываться. Молва не знает ни преград, ни расстояний. Славные подвиги пары богатырей впечатляли. А вот внешность – не очень. Иван подкачал. Так-то красавец, и тут мужики были рады, что жены, сестры и дочери не видят этого парня, но не выглядел Старшой могучим витязем. К Егору вопросов не было – здоров, как буйвол.

Старшой посмотрел в небо. Облака. Они клубились, наползали друг на друга, и возня эта, казалось, происходила в нескольких десятках метров от земли. В центре небосвода будто бы зиждилась невидимая кольцевая стена, не дающая тучам застить свет яркой звезды.

– Пока он виден, есть надежда, – сказал подошедший сзади Карачун.

Из шатра показался князь. В доспехах, свежий, рвущийся в бой. Сотники, близнецы и колдун подошли к Хоробрию. Совещание началось.

– Слабых удалили? – спросил главный тридевятич.

– Да, княже. Кто хотел, все в степи. Многие, правда, хозяйства не бросили, – ответил бородатый дядька со шрамами на лице и мощных руках.

– Вечно так… – подосадовал Хоробрий. – С послом чего?

– Уехал сразу же, как предложили. Он, горемыка, так трясся, аж пудра с мордасы летела.

Все засмеялись.

Негоже мужику лицо мазать.

– Еще бояр много убегло, – добавил сотник из молодых.

Князь нахмурился, но отшутился:

– Хорошо, путаться под ногами не будут. Трусливый мужик хуже бабы.

Командиры снова загоготали. Чувствовали: битва близится, но не кусать же ногти? По старому воинскому завету расеян Смертушку Курносую полагалось встречать весело.

– К делу, – посерьезнел Хоробрий. – Поведай нам, Карачун, что ты там замыслил.

Старец подобрался, поправив бороду, затем расправил немощные плечи и заговорил:

– Выслушайте и передайте каждому. Наша брань – против идущей из Тьмы рати Злебожьей. Врата Пекла непрочны. Воители мрака заполнили берега Смородины. Путь в светлый Ирий закрыт. Не будет нам спасу ни в яви, ни в нави. Вот почему мы пойдем дорогой, не нами предложенной. Могущество Злебога нарастает, и я не смог выявить бессовестного предателя рода человечьего. Черный крест – дело рук неизвестного колдуна, а может статься, и ведьмы. Выход, приготовленный темной орде, мы используем, чтобы проникнуть в стан врага раньше, чем супостат войдет в Посюсторонь.

Волшебник замолк, дав людям время проникнуться важностью сказанного. Ратники переглядывались, хмурились и, безусловно, боялись, ведь не каждый день намечается поход в навь. Карачун откашлялся и продолжил:

– Теперь вникайте в самое страшное. Злодий набирает силу не по дням, а по часам. Сегодня в полдень будет затмение. Повторятся древние события. Ярило скроется, поглощенный Мировым Змием с тем, чтобы снова освободиться и воссиять над землей-матушкой. Так бывало не раз. Сегодня, если мы опоздаем, Ярило не вернется. Посему нам никак нельзя проиграть. Считайте нынешнее сражение последним. Отступать некуда.

Вновь старец взял паузу, пытливо взирая на воинов. Его слушали не только сотники, князь и близнецы, но и расположившиеся неподалеку простые бойцы. Их ужас ощущался, словно прикосновение чего-то холодного и вязкого.

– Забудьте о страхе! – гаркнул Карачун, и его волшебный голос разлетелся над площадью. – Слуги Злодия Худича к нам не лезут, потому что до затмения им здесь нельзя…

– Так ведь ночь, старче! – возразил молодой меченосец, сидевший на корточках чуть в стороне от собрания. – Ярила нетути.

– Помолчи, – рассердился колдун. – Кому ночь, а кому все одно никак не выйти в мир, где красно солнышко не похищено.

Емельянов-старший сильно сомневался в теоретических выкладках старца, но предпочел не мутить воду. Волшебник двигался дальше:

– Именно Злебогова боязнь света поможет нам в бою. Хватайте врагов и тащите их в явь. Сей древний прием называется «выявить нечисть». Не сомневайтесь, порождения Пекла погибнут. Используйте серебро, обереги, зажигайте факелы. Мы должны стать светлой ратью. Драгоценный металл и факелы уже свезли, – Карачун показал на крытые рогожей телеги. – Устройте раздачу. У нас мало времени. Чем быстрее начнем, тем лучше. Драться надлежит молниеносно. Вы сами видели: время у реки Смородины бежит рысью. У меня все.

В тишине раздался хриплый голос бородача-сотника:

– Старче, прости за глупый вопрос. Есть ли смысл в нашей борьбе? Ведь в час затмения Злебог все одно придет на землю… Или я не прав?

Мужики зашептались. Маг поднял руку:

– Ты сомневаешься в необходимости нашей жертвы, и в слове твоем есть соль. Но ты зря колеблешься. Худич к нам не сунется. Пока слаб. – Карачун возвысил голос: – Зрите самую суть, братия! Чем больше неправды, лжи, то бишь Кривды, тем шире открываются ворота Пекла. Злебог давно готовился. Его пособники строили премерзкие козни. Чудовищное заклинание читал колдунишка из Задолья… Его остановили эти богатыри. – Дед указал на братьев Емельяновых. – Они же помешали черным делишкам в Легендограде. Ныне Иван и Егорий с нами, чтобы дать супротивнику решающее сражение. Не допустив мерзкое богам и людям воинство в мир, мы укрепим Правду и ослабим Кривду. Как, есть смысл в нашей борьбе? То-то же. И довольно сомнений. Не тратьте времени.

– Все слышали? – спросил Хоробрий. – Тогда уговоримся о порядке ведения битвы – и за работу.

Князь начал втолковывать помощникам особенности тактики боя с четырехрукими мертвяками, а волшебник отвел близнецов в сторону.

– С вами сила, орлы мои. Посему бейтесь дерзостно и вдохновенно. Домой-то вам хочется, но, коли не сдюжим, неоткуда возвращаться будет.

– А вероятность победить высока? – поинтересовался Иван, которому ох как не нравился такой поворот событий.

– Ниже некуда, – тихо-тихо «обрадовал» дед. – Именно поэтому не жалейте ничего. И никого.

Карачун достал из-под полы маленькую баклажку.

– Нате, глотните по разику. Сил прибавится.

Старшой отпил и словно новым человеком сделался – еще удалее, отважнее и, что не очень радовало, честнее. Егор приложился и будто стал шире в плечах, румянее, мощнее. Протянул баклажку хозяину:

– Хорош! Его пони много.

«Хорошего понемногу, – без труда расшифровал Иван. – Вот-вот пройдет действие белиберданки».

– Чем, – добавил ефрейтор, помахав рукой перед грудью.

– Что чем? – озадачился Старшой.

– Меч, балда, – буркнул Карачун. – Будет тебе меч, Егорий. Особый, для Потусторони в самый раз.

Из темноты, с крыши ближайшего дома, за ними наблюдала троица в черном – Перехлюзд, Ненагляда и неведомый вожак.

В тяжелую годину войны или смуты, когда люди спасаются бегством, бросая нажитое, находятся шакалы, рыщущие по оставленным хозяйствам и собирающие легкую поживу. Таких добытчиков в народе кличут мародерами. Есть мнение, правда, не подтвержденное, что слово «мародер» идет от Мары, несчастливой богини смерти, и глагола «драть». То есть, дерут эти люди свой налог со смерти города.

Заруба Лютозар, пообещавший помочь близнецам с розыском чародея, разумеется, решил обратиться к преступникам. Где еще найти сведения, как не у теневых жителей Торчка-на-Дыму? Оставалось отловить разбойников.

Опытный Заруба предвидел встретить мародеров в опустевшей тридевяцкой столице, и необычайно скоро так и произошло. Два парня выломали дверь крепкого, но не зажиточного дома и, производя наглый шум, рылись в осиротевших вещах. Лютозар скользнул внутрь черной тенью, оценил грабителей. Щуплый и коренастый. Оба глуповатые и спятившие от возможности взять легкую добычу.

– Так! – огорошил их резким восклицанием Заруба. – Ну-ка, бросьте постыдничать!

Мародеры перепугались, но затем совладали со страхом. Надо напомнить, что все происходило в ночной темноте, при свете факела, который таскал с собой щуплый.

Невысокий и невзрачный Лютозар никак не напоминал грозного витязя. Такого нахала следовало проучить.

– Слышь-ка, дядя, – нагло бросил крепыш. – Гуляй мимо, а то отправишься к пращурам.

Кодекс тыпонского разведчика-убийцы предписывал быть круглосуточно готовым к переселению на тот свет, поэтому Заруба нисколько не спасовал.

Не разволновал его и ножик в руке коренастого. Лютозар остановил атаку изящным приемом с поэтичным названием «Хмельной полководец Чай Пай покидает седло верного коня, дабы прилечь в сени цветущей сакуры». Худого, обрушившего на тянитолкаевского разбойника факел, Заруба угомонил ухваткой «Красавица из Киото заканчивает молоть рис и засыпает прямо на рабочем месте».

Когда мародеры очухались и смогли воспринимать вежливую речь победителя, он спросил их о Световите. Лихачи выказали полное невежество. Лютозар выразил намерение избавить мир от пары ненужных жуликов ради достижения гармонии сил «кинь» и «вянь».

– А давай мы тебя сведем к Шнырю. Уж он-то наверняка что-нибудь припомнит, – пропищал щуплый.

Крепыш буквально испепелил его гневным взглядом, дескать, смерть предателю, а тянитолкаевский разбойник спросил:

– Кто это?

– Наш самый старый вор.

– Ну, веди к своему Шнырю. Только не вздумайте чего-либо затеять, – пригрозил Заруба.

Дошли почти без приключений: к концу пути один из парней лишь хромал, а второй баюкал, как мать младенца, руку. Первый-то намылился сбежать, да получил метательную звездочку в икру. Другой, что покрепче, хотел снова померяться силами. Ударил подло и ловко, да Лютозар оказался подлее да ловчее – поломал лиходею два пальца.

Завели в трущобы, где околачивалась городская беднота. Нищебродов в Торчке-на-Дыму водилось немало, только и неимущему помирать не хочется – почти все сбежали едва не впереди зажиточных бояр. Остались лишь дурачки, любители помародерствовать да такие, как старейший тридевяцкий вор Шнырь.

Он сидел в убогой комнатушке, освещенной парой лучин. Рядом суетилась чумазая девка с пустым взглядом и остренькой мордашкой. Стоило Зарубе и провожатым войти, и она юркнула в боковую дверь, да так и не вернулась. Чуткий Лютозар услышал, что она сидит за дверью и дрожит.

– Довели девку, – проворчал он.

– Кто здесь? – шамкая, спросил Шнырь.

Перед разбойником сидел заморенный старик без обеих рук, да к тому же слепой. Ноздри Шнырю вырезали в знак его судимости. На лбу красовалось выжженное палачом тавро, обличающее вора. Руки, надо полагать, ему отхватили за ремесло.

– Ну, хорошо, а глаза-то ты как потерял? – поинтересовался Заруба.

– Иди ты псу под хвост, коли назваться ленив, – отозвался Шнырь.

– Не груби, – сухо произнес разбойник. – С тобой говорит Заруба Лютозар из Тянитолкаева.

Молодые грабители ахнули, изумился и старик. В преступном мире имя лиходея пользовалось широкой известностью.

– Врешь поди, – усомнился культяпый вор, справившись с удивлением.

– Сыскарем буду, – поклялся на разбойничий лад Лютозар.

– Грех слепца обманывать, но и грех человеку не верить, – проговорил Шнырь. – Со всех сторон правда получается. Будь нашим гостем, Заруба, только уважить тебя нечем, сами лапу сосем.

В доказательство старик потряс культей, лишенной кисти.

Щуплый придвинул посетителю ящик. Преступник сел.

Крепыш прошел поближе к Шнырю, будто тот мог его защитить.

– Правый глаз мне на ярмарке выбили, когда поймали и пороли за кражу ковра. Злой попался купец и с кнутом ловкость проявил завидную, – рассказал старейший вор. – А вторую зеницу не сберег я в тюрьме. Холод, сырость, вот глаз и воспалился от выбитого левого.

– Не слишком ты удачлив в деле был, – без злобы заметил гость.

– По всем понятиям, так, – вздохнул старик. – Судьба.

Разбойник, приобщившийся тыпонских взглядов на жизнь, не винил судьбу в промахах неумехи-вора, но спорить не стал. Немощный калека угасал, и не годилось отравлять его последние дни ядом истины, которую он и сам наверняка знал.

Лютозар перешел к делу:

– Мне нужно найти колдуна. Световитом звать.

Шнырь долго думал, шепча какие-то неразличимые слова. «Уж не ворожит ли, жучара?» – обеспокоился Заруба, но старик просто копался в памяти.

– Слыхал про такого, – сказал вор. – Давно было дело, я еще в отроках ходил. Мне, честно признаться, о Световите дед поведал, да и то навроде басни. У нас такие баю-байками называют, потому что на сон грядущий сказываются.

– А посерьезнее ничего нет? – Разбойника не слишком обрадовала новость о детской небылице.

– Прости, нет, – понурил грязную голову Шнырь.

– Длинная хоть? – поморщился Заруба.

– Какой там! У нас, воров, баю-байки короткие. За день умотаешься мелочь таскать да от рассерженных лопухов бегать. Еще не лег, а уже спишь. Потому и скоротечные, да… – слепец беззубо улыбнулся, вспоминая бестолковое свое детство.

– Трави, – велел разбойник.

– Ой, что было-то бывало! Вы не поверите. И, кстати, правильно сделаете – вру я, – начал древним повествовательным порядком Шнырь. – Жил-поживал в нашем Торчке-на-Дыму беззаботный и умелый вор по имени Сварун Золотые Руки. Более ловкого парня не сыщите. В базарный день он обычно срезал столько кошелей с поясов купеческих, сколько овец в стаде у хана мангало-тартарского. Удачлив был Сварун, не попался ни разу. А уж когда он обворовал купца Колыхая!.. Знаешь ли купца Колыхая? Нет?! О, это был редкой мерзости богатей. Глядя на этого человека, каждый вспоминал самые грязные ругательства. Дела с ним имели лишь такие же мерзавцы, как он сам. И вот Сварун его ограбил трижды: утром кошель срезал, днем в клеть пробрался, где сундук стоял с богатствами, а ночью еще и с женой Колыхаевой миловался. Она, бедняжка, рада была с ладным мужиком время скоротать, а мужа только терпела. Вот таков был наш вор, в ловкачестве спорый. Сирого не обижал, зажиточного тряс.

Лютозар едва заметно улыбнулся. Он предвкушал резкий поворот в жизни «правильного» вора Сваруна и не ошибся. Чуть передохнув, Шнырь продолжил:

– Но однажды, возвращаясь ввечеру домой, увидел в толпе старика. Ковыляет старик на трех ногах, то есть на палку опираючись, а сзади болтается мошна потертая. В ней звякают три монетки. Сварун-то настолько глуздат в этих вопросах сделался, что на слух определял количество денежек и металл, из которого их начеканили. И чует наш вор – золотые там, у старика-то. Рука сама потянулась за маленькой заточечкой, и Сварун не успел сообразить, как мошна перекочевала с пояса старика за пазуху вора. Мастерство. Пришел домой, развязал, вытряхнул на стол три золотых. Хороши! Будто твои солнца светятся. Хотел невзрачный кошель выбросить, да пальцы чувствуют, что еще завалялось какое-никакое сокровище. Тряхнул вдругоряд – еще три золотых. Он опять трясти – снова сыплются! Так и тряс мошной целую ночь, пока не выронил, уставшие пальцы разжав. Чу, брат мой, не успел кошель упасть, ан исчез, словно и не было! «Да и пусть его! – думает Сварун. – Мне и той горы, что я натряс, до самой смерти хватит». А насыпалось полкомнаты, аж в рост стоять нельзя. Запустил на радостях руки в богатствие, подкинул золотые брызги монет к потолку. Любо разлетаются, сладко звенят!

Рассказчик замолчал, как бы прислушиваясь к музыке злата, потом вернулся к повествованию:

– Смотрит вор на руки, а они тоже золотом пылают! Светятся, хоть ты лучину не зажигай. Засмеялся Сварун, снова в гору монет руки запустил. Глядь, а заместо состояния драгоценного – полная каморка черепков потрескавшихся! Боги, боги мои! Руки-то золотые, да богатствие глиняное. Сильно испужался Сварун, да недолго метался. Ясное дело, колдун тот дед. Проучил, ничего не скажешь. Наука. Утром наш вор опять на ярмарку. Кошели звякающие добыл, к ночи домой принес. Открыл – батюшки! – черепки заместо денег! А руки, руки-то золотым огнем играют. Страшно сделалось Сваруну, тошно и тесно. Он расспрашивать, кто таков может статься старик. Люд разумный растолковал: «Это не иначе Световит-Двоедушник тебя покарал, живет там-то и там-то, опричь всех. Иди вымаливай прощение!» Пошел Сварун туда-то и туда-то, поклонился неклюду. «Я-то тебя давно простил в знак моего к тебе расположения передом, а к лесу задом. Но силы небесные не спешат умилостивиться, – отвечает Световит. – Нынче рыскал я в миру черным вороном, слушал речи Догоды и Позвизда. Боги-ветры говорят-де, надобно денег раздать сирым столько, сколь из кошеля натряс». Ушел Сварун и стал богатых грабить, а мошны срезанные убогим да нищим раздавать. Но одно дело натрясти, а другое добыть. Так до конца своих дней и не расплатился за долг перед богами наш Сварун Золотые Руки. Сим завершаю свою баю-байку, ты же скорее, сынок, засыпай-ка.

Как и любая другая разбойничья сказка, Шнырева басня носила сугубо прикладной характер и учила молодого воренка двум вещам: не тряси бедного и не связывайся с колдунами. Выведя эту нехитрую мораль, Заруба непроизвольно потер браслет, «подаренный» Ерусланом.

– Ладно, прими благодарность, дед. Потешил душу странника. – Лютозар положил на колено старика несколько монет. – Имей в виду, лучше бы вам сейчас же уходить. Утром – большая бойня. Вы, простофили, если Шныря бросите, дождетесь справедливой кары.

Разбойник встал и вышел, уверенный в том, что трусливые мародеры теперь с калеки будут пылинки сдувать. Медицинские знания, переданные Зарубе сэнсэем, подсказывали, что срок этот весьма недолог. К тому же какая разница, если конец света назначен на ближайший полдень?

 

Глава седьмая В коей все и решается, а может, и не все

К шести утра построились славные тридевяцкие полки перед перекрестьем Черных Колей. Славные-то они, конечно, для красного словца. Все больше самодеятельность: горожане не пойми с чем, в основном мужики, но встречались и бабы. Сильна была любовь к столице, правильный народ жил в Торчке-на-Дыму. Дружинников-профессионалов собралось три неполных сотни. Одну оставили в резерве, две другие разместили в центре, на острие атаки. Входить-то решили углом, чтобы кинжально впиться в ряды богомерзких Жрайков.

Заруба отыскал близнецов перед самым наступлением.

– Ну, разузнал про Световита? – нетерпеливо спросил Иван.

– Почти ничего. Так, детские сказки, – лаконично ответил разбойник. – Устремим помыслы к предстоящей схватке.

И – началось.

Князь прокричал полководческую речь:

– О дружинники мои и братья! Лучше убитым быть, чем в полон попасть, тем более что орда тьмы пленных не берет. Зачерпнем шеломами воды из Смородины! Вперед, орлы мои шизокрылыя, львы златогривыя, куропатки молниеносныя! Превозможем оленей рогатых, этих гусей напыщенных, пауков четверолапых не числом, а умением, не умением, так правдою, не правдою, так неправдою! Ату!

– Ату! – взревело войско и зашагало навстречу славе.

В Потусторони топтались толпы уродов. Светлое воинство человеческое врубилось в ряды упырей, и закипело побоище.

Для Емельяновых сеча слилась в непрекращающийся поток убийств. Братья не считали себя душегубами, ведь казнили они мертвяков! В конце концов, бой превратился для дембелей в тяжелую работу. Защищая головы, близнецы вовсе не заботились об остальном – спасала форма.

Перед тем как ринуться в бой, Иван прикинул: все надо завершить за час. Накануне, когда князь впервые сунулся на черную полосу, драка продолжалась минут пять, а в мире, судя по толпе и прочему, пролетело около получаса. Значит, одна минута идет примерно за пять-шесть. До затмения как раз шесть часов. Вот и вся арифметика.

Четырехруких врагов, прозванных Жрайками, было чертовски много. За час не управиться. Старшой мечтал о хорошем пулемете.

Егор ни о чем не мечтал. Он сражался нечеловечески здорово. «Махнет рукой, падает десяток», – пелось о таких богатырях в древности. Если Иван кромсал супостата волшебной газетой, то младший достигал тех же результатов при помощи посеребренного меча, выданного Карачуном.

Эликсир (снова спасибо старцу) придал близнецам неубывающую свежесть. Иван разил точно, опережая любое движение воина тьмы, а Егор и вовсе двигался молниеносно, к тому же повторяя в уме стихи.

Сам старый колдун остался в яви. «Нельзя мне в Потусторонь, – виновато объяснил он перед боем. – Года на мне, сердце не сдюжит».

Заруба Лютозар отринул разбойничье прошлое и в последнем, как он предполагал, сражении встал на путь добра. Ножи и сюрикены точно поразили монстров, затем метательное оружие кончилось, и Заруба пустил в ход верный тыпонский меч. Изворотливый ум подсказал ночному разведчику хитрость: проскальзывая в глубь рядов противника, Лютозар ловко ослеплял Жрайков, и те в приступе боли и ярости начинали кромсать направо и налево своих соратников.

Многие тридевятичи орудовали баграми. Цепляли врага, тащили в свой мир. Покинув границу черной зоны, монстры сгорали, к вящей радости горожан, стоящих в резерве. Силы ополченцев неуклонно таяли.

Вокруг близнецов защищались, наступали, пятились, падали люди. Новые возникали на месте убитых, так же не иссякали четырехрукие умруны. Бывалые дружинники во главе с князем бились вместе, плотным строем. Простолюдины – как придется. Неумение восполнялось страстью.

Хищно горели факелы, ярко мерцало в темном мире серебро. Полчищам Жрайков оно явно приносило боль. Ефрейтор увидел бодренькую старушку, сокрушающую противников серебряным подсвечником. Великаны пасовали перед ней, зачарованные сиянием аргентума.

Богатыря осенила непривычно гениальная идея.

– Серебрайте вмебро собсте! – прокричал он, потом зарычал оттого, что не может донести до соратников простую мысль.

Он повторял и повторял эту белиберду, пока его не понял брат.

– Чем больше серебра, тем легче драться! Собирайте его вместе! Деритесь им! – включился Иван.

Дело пошло веселее. По-прежнему беззвучные супостаты не отступали, но потери их возросли многократно. Люди же устали, многие отчаялись биться против неубывающего противника. Все чаще к звукам гремящих доспехов, тяжелого сопения и боевых возгласов примешивались вскрики раненых.

Вдруг зазвучала музыка. Играла мышь Гамаюн, смело юркнувшая на Черную Колею, хотя Иван оставил серую зверюшку в доме, где ночевали. Маленькие гусельцы – серебряные струны – звучали мощно, разнося чистые звенящие звуки по всей Потусторони.

Музыка, рожденная благородным металлом, сковывала движения нечисти: шипастые руки опускались, кривые сабли валились из разжимающихся пальцев, алые глаза стали гаснуть. Усталые ополченцы навалились на вялых соперников с утроенной силой.

– Играй, Гамаюн! Разговаривай, Рассея! – задорно крикнул Старшой.

Егор перехватил подсвечник у выдохшейся бабульки и ходил в толпе четырехруких смертоносным волчком. Там, где дрался князь Хоробрий, образовалась широкая просека. Заруба лютовал, оправдывая второе имя. Умрунов десятками выпихивали на свет божий. До народа стало постепенно доходить, что армия Злодия не бесчисленна. Безвольные Жрайки отступали. Многие упали в быструю и коварную Смородину. Воды священной реки подхватывали монстров и утягивали ко дну.

Черный глаз навьего солнца серел, не справляясь с сиянием, которое струилось от ополченцев, и каждому становилось очевидным, что близится победа Правды.

Но вот пролетел отпущенный на все про все час, и краешек темного солнца окрасился в малиновый цвет – наяву Чернобог заглатывал Ярило.

На площади перед дворцом люди смотрели в небо, наблюдая, как наползает чернильная тьма на солнышко. Стремительно наступали сумерки, и наваливался адский зной. Карачун, стоявший во главе резерва, шептал какие-то заклинания, а может, молился, призывая на помощь светлых богов.

В Потусторони черный диск постепенно заслоняла большая малиновая монета. Становилось нестерпимо жарко. Воины обливались потом, сбрасывали накаляющиеся доспехи, но крепились. Когда огненное затмение почти завершилось, замолкли гусельцы – расплавились, полопались драгоценные струны. Серебро стекало в руках бойцов, капало наземь. Бурлили, кипели воды священной Смородины.

Парадки братьев Емельяновых пропитались потом. Лица и руки жгло, во ртах пересохло. «Высохнем, как гербарий», – колотилось в висках Ивана. Егор, стиснув зубы, продолжал косить врагов, хотя четырехрукие Жрайки очнулись и принялись драться с прежней скоростью.

– Отходим! – хрипло крикнул Хоробрий, понимая, что рать вот-вот поляжет от нестерпимого жара и оружия неумолимых соперников.

Выходили в потемневшую явь. Солнце скрылось, лишь бледное свечение выбивалось из-за черного диска. Мокрые от пота, измотанные, израненные люди отступили от черной полосы. Тяжело дыша, встали, готовясь встретить страшных умрунов, пересекающих границу. Но Жрайки не появлялись.

– Уж не на другом ли конце вылезут? – спросил пыхтящий, словно кузнечный мех, князь Хоробрий у старца.

– Нет, здесь полезут. В перекрестье, – уверил тот.

Стали ждать, всматриваясь во тьму, клубящуюся над Черной Колеей. Потому не сразу заметили, как по запретной полосе, со стороны городских стен, преспокойненько пришагали трое. Они шли – смоляные силуэты на угольном фоне, и каждый вдруг рассмотрел детально, что впереди решительно идет высокий худой незнакомец, сокрытый от любопытных взоров развевающимся плащом, а чуть позади первого топают двое: баба и мужик. Лицо бабы также спрятано под капюшоном, а мужик не таится. Близнецы живо узнали в нем Перехлюзда.

Троица шла по Черной Колее непринужденно, как по мощеной дороге. Многие даже решили, что переход между явью и навью запечатался. Оказавшись напротив князя, высокий незнакомец остановился. Подручные держались за его спиной.

– Сдайся, Хоробрий, – промолвил худой.

Ивану почудилось, что тихий механический голос смутно знаком… Но лишь почудилось.

– В новом мире ты встанешь возле трона владыки Злодия, – продолжил чужак. – Твоя война проиграна. И вы, братья-витязи, присоединяйтесь к нам. Предлагаю лишь единожды. Крепко подумайте.

– Покажи лицо, мил человек, – предложил Карачун и мягко так махнул в сторону пришлых.

Еле заметное дуновение превратилось в отчаянный шквал. Ветер сорвал капюшон с головы долговязого, и все ахнули – узкое напудренное лицо с тонкими усиками нельзя было не узнать.

– Так ты не посол? Я же говорил, вшивалье! – проговорил Хоробрий.

– Я – великий некромант и колдун, магистр магии дон Педро Аморалес, он же мессир Хулио Образини, ученик самого Вольтаморда и духовный преемник Гензеля фон Дункельонкеля, а также победитель чародеев Мерлина и его друга Мэнсона!

Злодей так выкладывался, произнося все свои регалии, что пудра, словно глазурь, цельной скорлупой отвалилась с аристократического лица, и под ней обнаружилась синяя с черными прожилками кожа и ввалившийся нос.

– Вот клоун! – воскликнул Иван.

– Скоро мох! – добавил Емельянов-младший.

Старшой почесал макушку и наконец догадался:

– Тьфу ты! Скоморох!

– Да, хорошего человека Хулио не нарекут, – подытожил Карачун.

Обретение подлинного лица не слишком расстроило бывшего де Монокля, но хохот, раскатившийся по рядам ополченцев, раздражал.

– Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз, – бросил некромант и раскинул руки. – Пришел наш час!

– Стихи, что ли? – озадачился Иван.

– Нравится моя работа? – черный колдун показал на Колеи. – Скоро все будет таким.

Заруба, в отличие от остальных, смотрел на женщину, сопровождавшую Педро Аморалеса. Шквал, навеянный Карачуном, скинул капюшон и с нее, только лица злодейка не показала – голова была замотана на манер тыпонских ночных разбойников, чьим искусством владел и сам Заруба. По закону, преподанному Лютозару сэнсэем, разведчика, ставшего на путь служения чистому злу, следовало умертвить. Удел ниндзя – работа по найму или ради собственной выгоды. Продажа умений силам тьмы – тяжкий проступок. Женщина была приговорена.

В дело пошел последний нож. Заруба метнул на славу – просвистев над рукой лже-посла, клинок впился в плечо отступницы. Она вскрикнула и припала на колено. Лютозар растерялся: боец его уровня легко уклонился бы от ножа, а уж двигалась незнакомка вовсе не так, как следовало обученному разведчику.

Но размышлять об ошибке противницы было некогда – из Черной Колеи стали выходить четырехрукие убийцы. Увы, теперь бой завязался на территории яви.

– Иван! Ударим по магам! – совсем не по-стариковски взревел Карачун.

Его посох сиял желтым светом, лицо странным образом заострилось и… помолодело. Емельянов-старший двинулся сквозь напирающих Жрайков к троице. Егор и Заруба помогали. Тридевятский колдун сокрушал врагов, вращая посохом, будто всю жизнь изучал кун-фу. Резня кипела беспощадная. Люди отступали, четырехрукие монстры появлялись и появлялись. Теперь они обрели звук. Громкий визг резал уши, рычание пугало. А еще появилась вонь, настоящая трупная вонь. Прорубившись к Черной Колее, близнецы, Лютозар и Карачун встали на глянцевой поверхности. Заруба, впрочем, времени не терял и кромсал уродов-умрунов в спины. Жрайки словно не догадывались обернуться.

– Все зря, волшебник! – громко произнес некромант, выдававший себя за парижуйца.

Раненая Ненагляда выдернула нож и размотала покоившийся на талии кнут. Кнут был непростой: живой, змеящийся, оканчивающийся острой головой с горящими глазами и высовывающимся раздвоенным язычком. В руке бывшего посла возник меч. Перехлюзд стоял столбом, проклиная весь свет за то, что колдовские способности до сих пор не вернулись.

– Возвращайся в бой, Егорий, – сказал Карачун. – Ты там нужнее. Ваня, займись девкой. А Педрой я сам займусь.

Дальше все развивалось еще быстрее, чем прежде.

Заруба метнулся к Перехлюзду, и в тот самый момент, когда колдун уже прощался с жизнью, Злебог вернул ему силу. Лютозару не хватило буквально мгновения. Магический удар ликующего Перехлюзда отбросил Зарубу на спины выходящих из нави боевых умрунов.

Иван подскочил к черной колдунье, уклонился от змеиной головы, летящей ему в грудь, полоснул газетой по кнуту. Половина извивающегося тела упала, но из места среза появилась новая голова. «Хорошо хоть, не как с деревом», – мелькнула мысль в голове парня. Он уже сблизился с противницей так, что перехватил одной рукой кнут, а газетой врезал наотмашь по голове. Женщина успела защититься предплечьем, но волшебная бумага сокрушила блок. Хотя сзади кипел бой, хруст был отлично слышен. Противница вскрикнула, выронила кнут, высвобождаясь из захвата, перекатилась кувырком назад. Не поднимаясь в рост, сорвала с головы повязку. Старшой остолбенел – под черной тканью ничего не было.

– Это кикимора! – крикнул Карачун. – Не давай ей скинуть одежду!

Емельянов и не знал, что кикиморы невидимы. Он-то привык считать их этакими болотными тетками.

Сам Карачун схлестнулся с некромантом, и поединок их не был зрелищным. Они просто стояли друг против друга, обмениваясь невидимыми магическими ударами. Силы оказались равными.

Старшой гонял кикимору по черной скользкой поверхности. Сломанная рука болталась плетью, но противница ловко уклонялась от атак дембеля. Тут ей на помощь пришел Перехлюзд. Первый же удар отбросил Ивана в сторону. Больно не было – защитила форма. Правда, кикимора успела скинуть плащ, рубаху и штаны и теперь стягивала перчатки. Парень отмахивался от града магических оплеух Перехлюзда.

Колдун, чувствуя, как нарастают его способности, забавы ради подкидывал плюхи и Карачуну. Однако вокруг сияющего посоха волшебника образовался особый вихрь, подхватывавший любые сгустки энергии и вовлекавший их в кружение. Разогнавшись, магические капли барабанили в темный полупрозрачный щит, возведенный некромантом.

Иван медленно, но верно двинулся к Перехлюзду. Кикимора, воя от боли, стянула перчатку со сломанной руки, полностью избавилась от одежды, и теперь предсказать ее действия было попросту невозможно. Вяло шевелился израненный о шипастые спины Жрайков Заруба.

За пределами Черной Колеи сеча между людьми и упырями перешла в решающую стадию, когда стало ясно – ополченцы проигрывают, хотя Егор вошел в раж и крушил врагов десятками. Нет, чересчур много четырехруких монстров. А ефрейтор – один.

В то же время Карачун стал теснить мессира Хулио Образини. Но и тут не повезло. Кикимора не стала помогать Перехлюзду, а воспользовалась невидимостью и подобралась к Тридевяцкому колдуну. Ударила по ногам, старик упал, защитный вихрь разлетелся в стороны. Вцепилась в горящий посох, завизжала, обжигая руку. Карачун ткнул и не промазал – посох проткнул незримое тело.

Правда, некромант получил возможность нанести удар по незащищенному сопернику. Хищная улыбка исказила синее лицо лжепосла. Он вложил максимум мощи в атаку и достал-таки Карачуна. Старик заскользил по стеклянной поверхности Черной Колеи. Иван бросился защищать колдуна, умудряясь отражать газетой удары Перехлюзда и Образини.

Увы, становилось темнее, ополченцы отступали. Карачун силился подняться, но никак не мог. Из ноздрей и ушей старца текла кровь. Старшой понимал, что долго не продержится, хотя по его мысленной команде газета начала выстреливать энергией по противникам и даже существенно задела Перехлюзда.

Некромант, вероятно, обладал особым зрением, потому что уверенно отклонялся от уколов Ивана.

Тьма стала прибывать быстрее и быстрее, но усевшийся таки Карачун вдруг рассмеялся в лицо врага, обращаясь через него к Злодию Худичу:

– Думаешь, победа близка? А я чую, рано радуешься!

Смех сменился кашлем. Емельянов-старший подумал, что колдун чокнулся, только ошибся. Тьма вдруг резко отступила, ведь в небе над полем боя появился огненный птах.

– Успели, – прошептал Карачун.

– Рарожич! – изумился Иван.

– Рарожич!!! – заорал Егор, давно уже долбивший врагов их же бойцом, взятым за ноги.

– Рарожич! – подхватили ополченцы, к которым присоединились конники – дружина Легендограда во главе с княгиней Василисой и воеводой Волобуем.

Некромант опустил руки:

– Нет! Этого не должно было случиться!

– Не сомневаться! – услышали мнимый парижуец, Перехлюзд, Карачун и Иван.

Все, кроме Старшого, поняли – это Злебог.

– Я! Я не сомневаюсь! – закричал Перехлюзд и в тот же миг почувствовал многократный рост сил.

Колдун упивался мощью, она пьянила, подхватывала, возносила…

– Вперед! – велел Перехлюзд некроманту, и тот стремительно превратился в крылатого змея.

Змей черной пулей полетел к Рарожичу. Завязалась битва.

Емельянов-старший бросился к Перехлюзду. Тот остановил парня магическим барьером. Пришлось повозиться, мочаля невидимую стену газетой. Тем временем змей-некромант и птица нанесли друг другу несколько тяжелейших ударов. По священному птаху попал и Перехлюзд. Летучие противники сцепились и рухнули вниз. Увы, Рарожич не успел полностью выздороветь.

Птица и ящер пали к ногам Ивана. Некромант погиб, оказавшись под птахом. Рарожич был жив, но угасал, как совсем недавно в потайном подземелье Легендограда.

Чернильная темнота вернулась. Оглушенному и измотанному схваткой Ивану почудилось, что в небе проявились контуры черной-черной двери, а за ней пышет злобным жаром, низко рычит в предвкушении наживы кто-то сильный. Сейчас дверь откроется, и все закончится адом.

– Да, повелитель! – Перехлюзд зашелся сумасшедшим смехом.

Колдун взлетал, будто на незримом лифте, над площадью. Выше, выше, навстречу Злебогу. Битва людей и монстров остановилась, потому что в явь пришло сущее пекло, и предчувствие развязки захватило всех и каждого.

Иван Емельянов обреченно посмотрел на растрепанную газету. «Алименты и Артефакты» развернулись, и на первой полосе дембель увидел странный коллаж: три костра с торчащими из них столбами. К каждому столбу были привязаны этакие «ведьмы» – Жанна д’Арк, Жанна Фриске и Жанна Агузарова. Под коллажом крупным шрифтом написали: «СОЖГИ МЕНЯ!»

– Рарожич, – просипел Старшой. – Куреныш ты этакий! Очнись!

Птица приоткрыла мутный глаз. Иван потряс газетой:

– Поджигай!

Рарожич поднял тускнеющее крыло, и с самого кончика сорвалась алая искра, угодила на «Алименты и Артефакты», бумага мгновенно вспыхнула. Парень инстинктивно отбросил ее от себя. И вовремя.

Газета взорвалась, будто маленькая сверхновая, слепя людей и сжигая нечисть.

Четырехрукие умруны сгорели мгновенно, но никто этого не увидел – все зажмурили обожженные глаза. Истлел, но не моментально, и поверженный ящер-некромант, так ловко прикидывавшийся парижуйцем. Вновь потерявший поддержку повелителя, свалился с огромной высоты Перехлюзд. Его смерть была мгновенной.

Не стало двери, исчез рвущийся в явь Злебог.

Черная тень неестественно быстро стала сползать с солнца. Ярило залил мир ярким светом, и Рарожич пил его, оживая.