Лук поджарился. Алексей разбил в банку двенадцать яиц — всё, что были в шкафчике — вылил их на сковороду, перемешал и закрыл крышкой. Затем он нёс сковороду через весь коридор, вдыхал сладковатый запах жареного лука, который полюбил, живя в общежитиях, и страдал: позавтракать, увы, уже не успеет — с минуты на минуту придёт Наташка.

В комнате Алексей быстро нарезал хлеб, переложил его яичницей. Каждый бутерброд он завернул в отдельную бумажку. Так же завернул кольцо одесской колбасы и приступил к главному: откупорил большую бутылку «Изабеллы», перелил красное ароматное вино в плоские флаконы из-под коньяка. Коньяк был выпит раньше, недели три назад, когда Наташка сказала родителям, что едет в институтский лагерь сдавать нормы ГТО, а на самом деле они, захватив палатку, уплыли вечерним катером и сошли на первой попавшейся остановке… Они пожалели тогда флаконы и не выбросили — очень удобно, можно пить «по-пиратски», прямо из горлышка…

Подумав, он кроме снеди запихал в рюкзак ещё и байковое одеяло: Наташка, как всегда, оденется «для красоты», а в походе, даже таком коротком, какой они задумали — не поход, а просто вылазка в ближайший лес — надо быть одетым по-особому. Чтобы было тепло и, главное, удобно.

Только присел, закурил, как появилась Наташка. Он поцеловал её и удивился: губы, лицо мокрые.

— Что там — дождь?

— А ты не видишь? — Она на секунду прижалась к нему — маленькая, подвижная, в холодном коротеньком платьице.

— Лучше бы ты, тореро, надела обычный спортивный костюм. — Алексей озабоченно посмотрел в окно. Там мотались из стороны в сторону пожелтевшие верхушки худосочных рябин и клёнов. В небе висели тяжёлые дождевые облака.

— Ах, торо, — засмеялась Наташа. — Здесь нет ни столов, ни зрителей. Неужто ты и здесь будешь гоняться за мной? Не та обстановка…

Она объявилась весной. Пришла в гости в соседний отдел, где годом или полтора раньше то ли работала, то ли стажировалась — словом, крутилась. Алексей её тогда не замечал. Не заметил и когда девчушка куда-то сгинула. Мало ли кто крутится в институте… Весной же, в один из бесчисленных перекуров, он зашёл к соседям и сразу приметил знакомое лицо и даже имя вспомнил. Наташка была в вызывающе красном вельветовом костюмчике, белой кофточке с кружевами, не по сезону загорелая. Весёлая, заводная… Девчонка, как он понял, рассказывала какие-то дальневосточные хохмы. Алексей вальяжно покачал головой: ай-я-яй, куда только не заносит отважных десятиклассниц. Расставив руки и мотнув головой, чуть наклонив её, он изобразил быка, который вышел на арену и ещё не решил, что ему сделать с тореро и его нахальным красным плащом. «Я узнал тебя, матадор, — как можно грознее сказал Алексей. — Иди, будем здороваться!..» Наташка под общий смех опасливо зашла за стол, затем бочком юркнула за другой. «Я тоже узнала тебя, торо, — засмеялась она. — У тебя, Алёша, выросли замечательные рога!» Последнее слово она выкрикнула с вызовом, вкладывая в «рога» особое значение, которое присутствующие тут же оценили смехом. Наташка, поняв свой успех, скользила меж столами большущей комнаты уже по всем правилам игры: останавливаясь, дразня, делая ложные выпады и движения. Время от времени выкрикивала что-нибудь ласкательно-уничижительное и задыхалась от хохота. Зрители приветствовали их «корриду» смехом и шуточками, пока Алексей, наконец, не загнал своего «матадора» между столами и шкафом. Он грозно сомкнул руки на маленьких плечах и как бы в наказание поцеловал гостью — даже не поцеловал, а влепил в пылу преследования жёсткий и сильный поцелуй. Наташка испуганно обмякла в его руках. И тогда он, победно мотнув головой, вторично приник к губам «матадора», только на этот раз мягко, искательно. Гомон и смех стихли. Секунды заполняли комнату.

«Во даёт! — сказала наконец Шамахова, поднимая глаза от бумаг, и деловито посоветовала: — Оставь на другой раз, Лёша».

Он оторвался от этих нежданных губ и вдруг заметил, что у него дрожат руки. Алексей поспешно закурил, а Наташка, чьё лицо, несмотря на всю её браваду, ожёг румянец, теперь уже по-настоящему опасливо попятилась за стол Игоря, поспешно достала зеркальце.

«Теперь ты, как честный человек, должен жениться на девочке», — заявила Шамахова, и все дружно заржали. Шамахова шумно вздохнула, будто лошадь, которая дотащила груз к месту назначения и теперь требовала если не благодарности, то хоть клок сена и глоток… Нет, не воды. Воду в подобных ситуациях она презирала.

«Ладно, — сказал Алексей и подмигнул своему коллеге-заведующему. Тот до сих пор помалкивал, не обращая внимания на возню и трепыхание в своём отделе. — Находки и потери принято обмывать. Всем оставаться на своих местах. Сейчас будет вино!»

Знал ли он тогда — находка или потеря его неожиданная «коррида»? Знает ли теперь? Да и в знании ли счастье?

Взглянув на рюкзак, Наташа поскучнела. Опять под дождь! Дожидаться троллейбуса, ехать до площади Мира, там опять дожидаться. И всё для того, чтобы из одного дождя попасть в другой. Там мокрые листья и хвоя… Тяжёлый песок тотчас облепит ноги…

— Я взяла куртку, — сказала Наташа, — но что-то мне эта обстановочка не нравится. Может, не поедем?

— Давай, — согласился Алексей. — А что с этим делать? — он кивнул в сторону рюкзака.

Наташа на миг задумалась. Затем улыбнулась, присела на кровать.

— Ты изобретатель? — спросила она.

— Предположим, — согласился Алексей.

— И учишься на курсах развития воображения в своём ВОИРе, — заключила Наташа. — Давай развивать воображение. Решено! Мы едем в Анучино!

— Поехали, — засмеялся Алексей и потянулся к девушке, чтобы поцеловать её. — Дорога дальняя, не соскучимся, — туманно объяснил он.

— Противный! — Наташа оттолкнула его руки. — Никаких поездов! Перемещаемся мгновенно. Мыслелётом или нуль-транспортировкой. Как в фантастике.

Она надела куртку, распахнула обе створки окна. Холодный ветер ворвался в комнату.

— Одевайся, прибыли, — скомандовала Наташа. — И убери кровать. Что ещё за кровати на лесной поляне?!

Алексей тоже надел куртку, сдвинул свою кровать поближе к соседской — Николай на выходной уехал к родителям.

— Садись на пол, — сказала Наташа, развязывая рюкзак. — Представь, что мы уже на Дальнем Востоке. В лесу, то есть в тайге. Сидим на поляне. Сейчас будем обедать.

— Завтракать, — поправил Алексей и предложил:— Поехали лучше ко мне на Волынь. Там тоже сплошные леса… Например, на озеро Свитязь. Заметь — самое большое на Украине. Там даже шторма бывают, а посредине остров…

— Нет, в Анучино! — возразила Наташа. — В совхозе некому щиты таскать.

— Какие щиты?

— Из дощечек. Их по ходу солнца переносят, в их тени растёт женьшень.

И Наташа, наверное, в сотый раз стала рассказывать про сорок старух, которые выращивают в Анучино корень жизни. О самом корне, чем-то похожем на человека. И болезни у него людские. Лихорадка может прихватить: знобит его — пять листьев-пальцев коробятся… Тогда тень ему нужна, душ… А щелчок дашь — сгибается, как от боли. Опять-таки, если корень для вытяжки поместишь в маленькую банку, он не лекарство — яд пустит.

— А знаешь, чем пахнет женьшень? — спросила Наташа и тут же сама ответила, любуясь странным и тревожным смыслом слов: — Глубокой землёй он пахнет. Я знаю. Целый год там прожила.

Алексей достал «флаконы», один протянул Наташе.

— Какое вкусное вино! — восторженно сказала она, отхлебнув из горлышка. — Дай же мне скорее бутерброд. И признайся: почему у тебя всё так вкусно получается?!

Алексей улыбнулся. Он вспомнил, как Наташка воротила нос от запаха жареного лука, которым пропитаны, наверное, все общежития мира. И с каким удовольствием уплетала затем и его «фирменный» омлет, и картошку с салом и луком…

Ветер кинул в открытое окно прядь дождя. Алексей поплотнее застегнул куртку, для Наташи достал из рюкзака прозрачную плащ-накидку, развернул два последних бутерброда, а бумажки бросил на пол.

— Зачем ты мусоришь в нашем лесу?! — упрекнула его Наташа.

— Не бойся, я на костре сожгу, — засмеялся Алексей. Он принёс из крохотной ванной комнаты тазик, собрал туда бумажки и зажёг импровизированный костёр. Наташа пришла в восторг.

— Ты — молоток! — сказала она. — Приамурье тебя не забудет. И вообще: нам в Анучино такие люди нужны.

— Ловлю на слове, — кивнул Алексей и пошёл отпирать дверь — кто-то позвонил к ним.

В коридоре стояла худая и длинная Елизавета Максимовна, комендант общежития.

— У вас ничего не горит, Алексей Николаевич? — спросила она. Комендант последовательно высказывала ему своё уважение. Неясно, правда, было, кому оно предназначалось: лично Алексею или той серьёзной организации, в которой он работал и которая занимала здесь несколько комнат, чтобы новый человек мог перебиться пару месяцев, пока получит квартиру.

— Горит, — согласился Алексей, — однако горит по всем противопожарным нормам и инструкциям, Елизавета Максимовна.

— Комендант попыталась заглянуть в комнату. Алексей решительно преградил ей путь.

— Извините, Елизавета Максимовна, — сказал он. — Я сжигаю секретные документы.

— В комнате? — пролепетала обескураженная и напуганная словом «секретные» комендант.

— А где же ещё? — Алексей, стараясь оставаться серьёзным, изобразил на лице удивление. — На улице никак нельзя. Посторонние лица, ветер… Документы могут разлететься…

Елизавета Максимовна поспешила отступить от двери.

— Я всё понимаю, Алексей Николаевич! — она перешла на трагический форсированный шёпот. — Единственное прошу — будьте аккуратней. На мне ответственность за помещение… Я вас умоляю…

— Елизавета Максимовна! — строго и укоризненно сказал Алексей. — Что за страхи? Я несу полную ответственность.

Он запер дверь и вернулся в комнату. Наташа, прикрыв рот полой куртки, давилась смехом. На глазах её блестели слёзы.

— Лесник завернул на огонёк, — серьёзно пояснил Алексей, протягивая руки к костру. — Просил потом залить угли…

Он вспомнил другой костёр — у реки, когда они, разбив палатку, уже впотьмах начали ужинать. Подступал туман. Прибрежные кусты превратились в сгустки мрака, пропали голоса птиц и реки. Небольшой костёр горел плохо, колол глаза нелепым в этот час всеобщего успокоения светом. Алексей тогда сорвал несколько пучков мокрой от росы травы, бросил в костёр. Хилые язычки пламени тотчас спрятались, повалил белый дым, смешался с туманом. Ещё во тьме белели их лица и руки, которые тянулись то за куском хлеба, то за огурцом, помогали одна другой, обменивались как бы случайными прикосновениями. После каждого глотка коньяку, как после вспышки света, становилось ещё темней. Они невольно приглушили голоса, завернули и спрятали еду. Было странно и даже кощунственно жевать во мраке, будить тишину, которая собралась на дне августовской ночи, шуршанием бумаги или лишним движением. Зато руки их смелели с каждой минутой. Им было удивительно хорошо, потому что ночью, под открытым небом ласки естественны, как сама ночь…

Позже объявились звёзды. Они с Наташей побежали к реке — раздетые, невесомо скользя в тумане, который бродил по берегу. Вода оказалась парной и чистой. Чуть плеснёт случайно рука, забелеет рядом любимое лицо — и дальше, дальше, в полёт без берегов и ощущения пространства, в безмолвное парение среди вод и тумана, ещё более пьянящее, чем бег в ночи.

Он помнил всё.

Как не отпускала их река, как он дурачился и ловил в тёмной воде губами серебристые льдинки звёзд, как слепым котёнком тыкалась ему в лицо прохладная после ночного купания маленькая грудь…

Алексей заглянул в глаза гостьи, молча нашёл и поцеловал руку Наташки — с маленькими пальцами, которые она по детской привычке складывала лодочкой. Завтра работа. И послезавтра. И ещё два дня. А в пятницу они отнесут в загс заявление, и не надо будет больше ездить «сдавать нормы ГТО», хотя кто знает: будут ли они ещё когда летать в прибрежном тумане, незаметно переходящем в парную, почти неосязаемую воду. И зори, и вечера в их большом городе так похожи.

— Я обожгла ногу! — вдруг заявила Наташа, которая, не снимая туфель, «грела» ноги возле импровизированного костра.

Она показала на чёрную, уже прогоревшую бумагу в тазике, и они, не сговариваясь, рассмеялись.

Утром на работе Алексей подписал семь или восемь бумаг — особо не вникая, чтобы не исчезло, не растворилось ощущение праздника, с которым они вчера «вернулись» из сверхдалёкого Анучино. Затем запер кабинет и разобрал телефонный аппарат — вот уже несколько месяцев в нём барахлил звонок. Алексей отрегулировал зазор молоточка, проверил контакты и, пожалев, что такое тихое и бездумное занятие кончилось, подключил аппарат к розетке. Телефон тут же зазвонил,

— Послушай, торо, — сказала Наташка. — Что происходит? Я звоню тебе битый час, а у тебя всё время занято… Так мы идём в пятницу?

— Спецсвязь, — засмеялся Алексей. — Звонили друзья из Анучино. Просили поддержать… А пятница само собой. Святой день.

— Король Филиппинских островов тоже звонил? — вздохнула Наташка.

— Там президент, — поправил её Алексей и горестно сказал: — Двадцать семь лет поиска!.. Колоссальный выбор, неограниченные возможности, а в результате я женюсь на малограмотном человеке…

— Ты знаешь, что у меня травма? — перебила его Наташка.

— Что случилось? — Алексей тотчас стал серьёзным, даже дыхание затаил.

— Я вчера таки обожглась. На ноге, возле большого пальца, волдырь.

— Брось заливать, — засмеялся облегчённо Алексей. — Далось тебе это Анучино. Ты же в туфлях была.

— Я не шучу! — сказала Наташка, и он понял — не шутит.

— Это внушение, — предположил Алексей, подумав. — Точнее — самовнушение. У тебя богатое воображение. Мировая медицина знает аналогичные случаи.

— Плевала я на мировую медицину, — заявила Наташка. — У меня волдырь! И он болит! А ты рассказываешь мне про случаи…

Наташка положила трубку. Он тут же набрал её номер.

— Я не про случаи, — сказал Алексей и опять засмеялся. — Я теоретическую базу подвожу. Но всё-таки? Ты мне только о волдыре хотела сказать?

— Нет, конечно! — Наташка на другом конце провода всхлипнула. — Я люблю тебя, торо!

— Я знаю, — согласился Алексей. — Торо, как правило, чувствительны. Но любовь матадора дорого им обходится.

— Я не могу ждать до пятницы, — сказала Наташка. — Придумай что-нибудь. Ты ведь изобретатель… И быстренько. А то меня уже выгоняют из телефонной будки.

— Ты опять фантазируешь, — Алексей покачал головой, будто Наташка могла его увидеть. — Это я к тебе звоню. И не в будку, а домой. Если ты подождёшь до пяти…

— Это невозможно! — Наташка часто задышала в трубку, собираясь, видимо, снова заплакать. — Неужели ты не понимаешь?!

— Ладно, — вздохнул Алексей. — Я попробую что-нибудь предпринять. Проще всего — ускорить бег времени.

Он глянул на часы, сосредоточился.

…Минутная стрелка бешено вращалась, а часовая уже подбиралась к пяти.