ЧЕТЫРЕ ЗЕЛЁНЫХ ЛИСТКА

Это была не пурга. Это был взбесившийся снег. Тревожными голосами звучал он в ледяных торосах, в одно мгновение заполнив узкую щель между небом и землёй. И закипело белое варево. Снег слепил глаза, отчаянно царапал лицо.

Это была странная пурга. Возникла она внезапно, вопреки всем прогнозам. Даже не возникла, а снежной бомбой разорвалась над головой. Вместе с ней пришли две неприятности. Уже первый разбойничий посвист ветра будто заговорил самоходные лыжи – чёрные змейки гусениц безжизненно замерли, и Максим чуть не упал. Одновременно погас зелёный глазок браслета связи.

«Чудеса!» – подумал Максим, останавливаясь. Он ещё раз растерянно потрогал браслет и буквально на миг перенёсся в недалёкое прошлое, на первый праздник Приобщения.

Сентябрь. Первый класс. Торжественная линейка. Ким Николаевич, директор школы, вручает им эти браслеты. Каждому жмёт руку, улыбается. Говорил он тогда мало, и Максим всё запомнил слово в слово.

– Ребята, – говорил Ким Николаевич. – У вас сегодня двойной праздник. Прежде всего вам предстоит вскрыть самую удивительную на свете копилку. Люди веками складывали в неё знания, а мы всё это вытряхнем, изучим, что к чему и зачем. А браслеты связи... Это ваше первое настоящее приобщение к миру взрослых. Теперь вы можете послать любому человеку своё изображение и голос. К вам тоже станут приходить – по делу и просто в гости. Через два года вас научат пользоваться всеми видами транспорта, и, кроме свободы общения, вы получите свободу передвижения. На земле, в воздухе, под водой. На третьем празднике Приобщения, после окончания пятого класса, человечество даст вам право совещательного голоса во всех своих делах...

Максим тогда так развеселился, что стал размахивать руками и тихонько запел свою «самодельную» песню:

Директор остановился возле него, спросил:

– Ты доволен, малыш?

– Сильно-пресильно! – честно ответил Максим...

«Однако, что же я размечтался? Пурга – дело нешуточное, особенно когда ты сразу всего лишился. Браслет не работает, лыжи – тоже. Разве что покричать?»

– Э-ге-гей! – позвал Максим. Обжигающий ветер швырнул его слабый возглас назад.

«Надо идти, – подумал мальчик. – Меня, наверное, уже ищут. Отец и Гарибальди поехали на вездеходе. Остальные – на снежных глиссерах. И „Пингвинам“, конечно, передали приказ искать человека. Максим представил, как всё это происходило. – Каждые десять минут Биоцентр получает от браслета связи рапорт о самочувствии человека – пульс, температура, биотоки. Но вот по какой-то причине ниточка жизни оборвалась. В ближайшей диспетчерской взревела сирена тревоги. Не теряя и секунды, электронный мозг начинает операцию РПС – розыск, помощь, спасение. Станцию, конечно, уже подняли на ноги. И соседние – тоже. Если через час его не разыщут, с полуострова Кука взмоет эскадрилья вихрелетов-спасателей. Огромные красные птицы, которым нипочём любая пурга... Вот дела! Интересно, сообщат ли о том, что он пропал, маме Юле?»

Максим решительно отбросил фоторужьё – поохотился, называется – и двинулся вперёд. По его расчётам получалось, что до станции, до его «Надежды», километров пять-шесть. Если не собьётся с пути, то...

Он быстро заметил, что странности пурги не закончились. Пурга напоминала речку со множеством водоворотов. А ещё было похоже, будто с неба свесили толстенный канат, конец его расплёлся, и Максим пробирается между волокнами – сквозь движущийся лес с белыми стволами.

Становилось холодно. Максим включил электрообогрев костюма, но желанное тепло даже не шевельнулось под меховой подкладкой. «Сели батареи, тоскливо подумал мальчик. – Вечные, безотказные – сели. Вот и причина всех бед. Что с ними могло случиться?»

Максим быстро слабел. Лыжи разъезжались куда попало, ветер перехватывал дыхание, снег слепил глаза. Мальчик даже прикрыл их на минуту, и тут что-то мягко толкнуло его в грудь. Нет, не пурга. Он открыл глаза и буквально уткнулся... в зелёную стену леса.

Максим механически сделал ещё шаг, и лыжи увязли в густой траве. Влажный горячий воздух пахнул в лицо, и мальчик буквально онемел от изумления. «Может, я замерзаю, и всё это кажется?» – мелькнула тревожная мысль. Он снял рукавицу и больно ущипнул себя. Наваждение не исчезало. Напротив, лес как бы подступил ближе. Густой, душистый, солнечный. И незнакомый. Сосны не сосны, берёзы не берёзы. А вот стоят вообще ни на что не похожие деревья с голыми красновато-бурыми стволами. Ветки все в цвету, даже листьев не видно. Кустов – тьма. Странные такие. Похожие на папоротники.

– Неужели в тропики занесло? – подумал вслух Максим. Он ещё раз внимательно огляделся. Нет, не тропики. В двух шагах за его спиной лес резко обрывался. Там, словно за толстым матовым стеклом, беззвучно развевались снежные космы.

Максиму стало не по себе. Откуда всё это: лес, тепло, цветы? И где – в Антарктиде! Лучше, право, иметь дело с пургой. Она враг коварный, хитрый, безжалостный, но зато враг реальный, знакомый, повадки его хоть знаешь. А это... Это вообще или бред, или волшебство. Одно можно сказать наверняка в радиусе двух тысяч километров нет и в помине таких райских уголков. И быть не может! Тогда что же перед ним? Нет, надо уходить отсюда. Сейчас же уходить! Тем более, что его ищут. И ищут где угодно, но только не в тропическом лесу...

Максим поспешно сорвал с ближайшего куста несколько листьев, сунул в карман куртки. Затем, тяжело волоча лыжи, обошёл корявое деревце, чем-то похожее на акацию, и снова шагнул в леденящее месиво из снега и ветра. На выходе его тоже легонько толкнуло в грудь. Не оглядываясь, мальчик побежал в сторону станции. Время от времени он подносил к глазам компас, но стрелка словно взбесилась, и страх, как стая волков, начал окружать мальчика.

«Мама Юля, – мысли ползли хаотичные и слепые, как всё вокруг. – Мы поедем на Тису. Как прошлым летом. Я попрошу у лесника разрешения, и мы снова будем жечь разноцветные костры. Дядя Павел добрый, он разрешит. Ему тогда тоже понравилось. Я ему даже химикаты свои оставил. Дядя Павел спрятал их. Говорил: „Я по настроению костры буду расцвечивать. Грустно пусть голубенький горит, а весело – тогда твоих окисей, солей добавлю. Огонь и запляшет у меня на сучьях солнечными человечками...“ Мама Юля, не надо огня. Его так много. Белого, холодного. Ой, какой холодный огонь!»

В голове стучало, во рту пересохло. Изнутри поднимался тошнотворный жар, и Максим жадно ловил губами снег – всё хотел утолить внезапную жажду. Он уже еле шёл. Останавливался, снова брёл наугад. Память всё чаще уводила его к счастливым полянам лета. Всё чаще появлялось желание остановиться, прилечь, отдохнуть хоть немножечко. Он останавливался, но мама Юля непривычно резко и повелительно кричала издалека: «Иди, быстро иди!» – и мальчик, плача и забываясь, снова брёл вперёд.

Свет близких фар ослепил его, и он упал.

– Сыночек, как же ты так! – шептал Егор Иванович, поднимая Максима на руки.

– Ах вы, зайцы мои, – приговаривал Гарибальди, укладывая мальчика на заднее сидение вездехода. – В снегу все, закоченелые. Сейчас мы зайцев отогреем, чаем напоим...

Отец Максима старался помочь начальнику станции, но тот оттеснял его могучим плечом и ворчал:

– Не суетитесь, Егор Иванович. Не пристало, брат, не пристало.

Он включил автоводитель, укрыл Максима своей огромной шубой.

– Папа, – тихонько сказал Максим. – А я в лесу был. Чудной такой лес. Всё в цвету, тепло...

– Бредит, бедняга. – Тимофей Леонидович нахмурил брови, прибавил скорости.

– Нет, па, я серьёзно. Лес...

Очнулся Максим от громкого голоса доктора Храмцова.

– Чип-чип, чепуха, – басил Храмцов, он же – Карлсон. – Двустороннее воспаление лёгких. Считайте, что мальчик отделался лёгким испугом. Но пяток деньков придётся полежать.

Начальник станции сидел на кушетке, смотрел на Максима и улыбался.

– Па, Карлсон, Тимофей Леонидович, – Максиму почему-то было трудно говорить. – Там правда был лес. И лето. Честное слово. Я тогда ни капельки не бредил. И потом тоже не бредил.

Отец и Гарибальди переглянулись.

– Не верите? – у мальчика на глаза навернулись слёзы. – Посмотрите у меня в кармане... В куртке. Посмотрите, пожалуйста!

Егор Иванович пожал плечами, взял мокрую куртку сына и вытряхнул содержимое её карманов.

На белый пластиковый пол упали пакет-аптечка, блокнот, компас и... четыре немного помятых листка. Изумрудные, сочные, зазубренные по краям.

Храмцов подобрал листья.

– Занятно! – изумился доктор. – Растение явно тропическое.

Тимофей Леонидович взял листья, внимательно осмотрел их, понюхал даже и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Неплохое название для реестра открытий – феномен Лаврова, а? Придётся съездить в твой фантастический лес.

Он обернулся к Максиму, но тот уже забылся в тяжёлой дремоте.

 

ПОДАРКИ

 – Возмутительно! – бушевал обычно флегматичный доктор. – Как вы можете так – сидеть в вездеходе и философски глядеть в эту белую муть за стеклом?! Орите, пойте, палите из пушек. Вы хоть понимаете что мы видели?

– Куда уж нам, – засмеялся Егор Иванович. – Мой сорванец раскопал эту штуковину, пускай и объясняет, что к чему.

– Он ещё шутит! – раскрасневшийся от возбуждения доктор ошеломлённо завертел головой, заёрзал на сиденье.

– Не шуми, Карлсон, – приказал Тимофей Леонидович. – Слишком всё серьёзно, чтобы начинать с эмоций. Ох да ах! Кстати, отвечаю на твой вопрос. Лично я пока не знаю, что мы видели.

– Как?!

– А так. У тебя на языке всё «пришельцы» вертятся. Может, это они и есть. Не отрицаю. Но обниматься с нами твои пришельцы что-то не торопятся. Да и вообще – есть ли они в Куполе? Может, это их автоматический маяк, или база, или склад? А может, зал ожидания, наподобие тех, что мы строим на остановках рейсовых электробусов? Могу предложить ещё полсотни версий...

До станции оставалось ехать минут двадцать. Тимофей Леонидович протянул руку к микрофону служебной связи, но тут же передумал. «Пусть поспят люди, – решил он. – Сейчас и так всё вверх дном пойдёт, такая кутерьма заварится. Не до сна теперь будет, не до сна. Впрочем, а чего я хочу? Разве можно придумать для учёного большее счастье, чем встреча с инопланетным разумом? Первая встреча!»

Начальник полярной станции даже зажмурился – значимость случившегося открылась ему вдруг во всей своей глубине.

«Да, – подумал он. – Пришла большая неизвестность. Для всех людей пора восторгов и ожиданий. Для нас, учёных, – пора сомнений, поисков общего языка и бесконечной работы. Главное – не пороть горячку. Степень нашей мудрости и предусмотрительности должна превышать степень неизвестности. Вот какое уравненьице получается...»

На связь Тимофей Леонидович вышел, уже завидев редкие огни станции.

– Алексей Константинович, – обратился он к дежурному и сделал паузу, чтобы тот уловил интонацию его слов и поспешно прогнал дремоту. Немедленно разбудите всех, кроме Лаврова-младшего. По тревоге. Сбор в кают-компании. А теперь запишите моё сообщение и передайте его в совет Мира. Копию – Академии наук...

Они вошли в кают-компанию стремительно, все трое, и тёплое свечение вокруг дверного проёма трижды мигнуло, мгновенно высушив одежду полярников.

– Извините, что прервал отдых, – сухо сказал начальник станции. – Мы, наконец, получили возможность связать воедино цепочку странных событий вчерашнего дня и объяснить их. Итак, давайте вспомним их последовательность. Магнитная буря, вернее даже, магнитный удар, взрыв. Нарушена связь. А у Максима, который ближе всех был к эпицентру возмущения, сразу разрядились обе «вечные» батареи. Затем эта внезапная пурга. Не пурга, а настоящий снежный тайфун. И, наконец, непонятная находка Лаврова-младшего. Всё это вам известно. Но вы не знаете самого главного. Мы с Егором Ивановичем и доктором съездили – да, в квадрат 14-Е. И нашли. Там действительно есть нечто непонятное. Купол, сфера – не знаю даже, как назвать. Нет, не материальный. Какое-то силовое поле. Ни вездеход, ни нас внутрь не впустили. Тем не менее Максим был там, сорвал в неземном лесу несколько листков.

– Как в неземном? – недоверчиво прогудел гляциолог Чеботарёв.

– Я не оговорился. Люди, по-моему, не умеют ещё создавать такие силовые поля. Да и листья странные: совсем другая механика фотосинтеза. Так что можно предполагать всякое.

В кают-компании зашумели. Все разом захотели тотчас же ехать в квадрат 14-Е. А бородатый метеоролог Прокудин всё допрашивал Тимофея Леонидовича: «Вы их видели? Вы видели пришельцев?» – и вовсе не слушал ответов.

– Тише, товарищи! – начальник станции повысил голос. – Вы как дети. Обрадовались, зашумели, собрались куда-то бежать. Прежде всего я требую дисциплины. Каждый шаг наш, каждое действие по отношению к чужому разуму должны быть тщательно взвешены и продуманы. Помните – неизвестное, как правило, двулико. Есть в нём, наверное, добро, но может быть и зло. Поэтому я ещё требую и осторожности. Максима, Егор Иванович, после выздоровления немедленно отправить домой.

– Значит, запрёмся здесь и будем ждать пригласительных билетов? возмутился Храмцов. – Мол, приходите, пожалуйста, для контакта.

– Не отчаивайтесь, доктор, – начальник станции впервые улыбнулся. Работы хватит всем. Возле феномена Лаврова устроим наблюдательный пост. Вы, Райков, – он обернулся к высокому метеорологу, – берите двух помощников и прямо сейчас отправляйтесь на пост. Прудников составит график дежурств. Алексей Константинович, вам тоже срочное задание. Передайте «Пингвинам» новую программу: оцепить Купол и вести постоянную съёмку. Остальные – разворачивают и оборудуют помещение дубль-станции. Мы ожидаем к утру гостей – представителей совета Мира и Академии. Людей надо сразу же разместить.

«Та-та-та, – призывно и властно запела вдалеке труба. – Дружным шагом за победой отправляйся. Битве быть, битве быть, та-та-та».

Ряды маленьких воинов в блестящих касках дрогнули, пришли в движение. Они шли мерно и тяжело, сотня за сотней, тысяча за тысячей. И все на одно лицо. Они шли в туман и зыбкий полумрак, туда, где поднималось что-то красное, судорожно шевелящееся, опасное. Сотня за сотней... Карлсон, кажется, говорил, что их пятьсот тысяч единиц в одной ампуле... Жарко. И трудно дышать. Да и как можно дышать, когда за тебя там гибнет полмиллиона человечков в блестящих касках. Кто блестит, что блестит? Пятьсот тысяч... Ох, как жарко! Пить! Эй, войско, дайте же наконец кто-нибудь попить!..

Максим очнулся. В комнате тихо, темно. Только в углу слабо мерцают огоньки на панели диагноста. От него к кровати тянется целый пучок проводов.

«Ого, – подумал Максим. – Здорово же меня скрутило, если Карлсон, приставил электронного стража».

Хотелось пить, кружилась голова. Мальчик собрался как-нибудь встать, но его внимание вдруг привлёк слабый и неожиданный запах. Так и есть. На пластиковой тумбочке возле кровати желтел какой-то плод, похожий на апельсин. Максим лениво очистил его и съел. «Апельсин» почему-то чуть горчил.

Максим вспомнил свою неудачную прогулку с фоторужьём (да и что за охота во время полярной ночи), странный лес и невидимый купол, толкающий в грудь: «Привиделось, наверное, всё это, бредил я. Вот и сейчас – битва антибиотиков приснилась...»

Второй раз его разбудил диагност. Он прозвенел трижды – требовательно, громко – и Максим хотел было возмутиться такой нахальной побудкой, но на табло электронного врача светилась надпись «практически здоров», и мальчику ничего не оставалось, как недоуменно пожать плечами. Чувствовал он себя превосходно и прямо сгорал от желания посмеяться над Карлсоном. Напутал что-то доктор. Какое может быть воспаление лёгких, когда диагност гонит тебя из медизолятора, а тело так и просится подурачиться в спортзале.

По привычке Максим набрал код информатора – что нового, на станции, где отец, куда сегодня отправились гляциологи? Автомат прежде всего повторил распоряжение Гарибальди об «аврале», и мальчик насторожился. Дальше шла запись совещания. Максим замер, боясь пропустить даже полслова. Затем вскочил, заметался по комнате, но последние слова начальника станции ошеломили его, и мальчик бессильно опустился на кровать. Как же так? Так нечестно, несправедливо. Ведь это он, он открыл купол, и купол впустил его. Впустил... А отец! Тоже хорош – хотя бы слово сказал в его защиту. Опасность, долг, дисциплина?.. Хоть бы скорее вырасти!

Максим быстро умылся, тщательно причесался и только после этого вызвал Гарибальди.

Тимофей Леонидович ответил сразу. Увидев на экране лицо Максима, приветливо улыбнулся:

– Поправляешься, герой нашего времени?

Мальчик на шутку не ответил.

– Спасибо за гостинец. А что это было? Апельсин? – сказал он только из вежливости. – Лучше всех лекарств мне помог.

– Постой шуметь, – нахмурился Гарибальди. – Какой ещё апельсин?

– Обыкновенный. Вкусный. Вот корочки.

– На станции нет никаких апельсинов, – недоуменно проворчал Тимофей Леонидович. Он что-то соображал, но Максим догадался раньше и чуть не подпрыгнул от радости.

– Я знаю, что нет, – лукаво улыбнулся мальчик. – Но кто-то же положил его возле моей постели. Кстати, этот «апельсин» чуть горчил и пах лекарствами. И не напрасно. Посмотрите, пожалуйста, на диагноз электронного врача.

– Практически здоров, – прочёл Гарибальди и присвистнул от удивления.

Максим ликовал.

– А Карлсон говорил: пять дней. Может, теперь мне разрешат в тот лес?

– Ты, я вижу, знаешь о моём распоряжении, – улыбнулся Гарибальди. Учти, я свои распоряжения не отменяю.

– Вы поспешили, – как можно убедительней заверил Максим начальника станции. – Ведь в Купол впустили пока только меня. И только ко мне явились ночью пришельцы, чтобы оставить целебный «апельсин». А это уже настоящий контакт, а не ваши посты и «Пингвины». Если вы не разрешите мне остаться на станции, клянусь, я расскажу об «апельсине» членам совета Мира, и меня всё равно оставят...

– Вот нахаленок! – Тимофей Леонидович улыбнулся, но сразу же посерьёзнел. – Ты извини, конечно, но тобой сейчас руководит не разум, а детский энтузиазм. Может статься, что всем нам отсюда...

Он не успел договорить. В коридоре послышался топот – кто-то бежал, а в следующее мгновение дверь кабинета резко распахнулась. На пороге стоял отец Максима.

– Тимофей Леонидович! – он перевёл дыхание и ткнул рукой куда-то в угол. – Там, возле склада, появились какие-то странные штуковины. Сбежались все наши, ожидают вас...

Экран тотчас опустел.

– Медведи из снега, яблоки из льда... – запел Максим, быстро надевая и застёгивая комбинезон. – Начинаются дела – всякие чудесные, очень интересные...

Он выскочил в морозную ночь. Тихо, безоблачно, настоящий штиль. В воздухе повисли ледяные иглы – если запрокинуть голову и дышать ими тихо-тихо, то кажется, что на язык попадают отдельные звёздочки. Вот они сияют – кристаллики небесного льда. А среди них непривычный и торжественный Южный Крест.

На другом конце посёлка залаяли собаки. Мальчик с досадой топнул ногой – нашёл время любоваться звёздами! – и побежал на шум голосов, лимонный свет прожекторов, которые вспыхнули вдруг на высоких мачтах.

Возле самого склада, чья красная крыша виднелась за куполом столовой, Максим столкнулся с Мартой Ружевич, шеф-поваром станции.

– Привет, дай кушать, – крикнул он обычную дразнилку-приветствие, на что полячка не ответила лукавым «Хоч сто раз, дзицятко», а схватив его за руку, обеспокоенно заглянула в глаза.

– Максим сбежал?

– Потом, Марта, потом. Меня пришельцы вылечили... Побежали, а не то мы всё прозеваем...

Они сразу увидели ЭТО. На ледяной площадке, расчищенной под аэродром, огромной кучей лежали необычные предметы. Красные, синие, зелёные, жёлтые шары, параллелепипеды, кольца, кубы блестели полированной поверхностью, в бесчисленных плоскостях отражались огни прожекторов. Максиму показалось, что здесь пробегал какой-то великан, споткнулся и уронил на снег коробку ёлочных игрушек.

– Подарков сколько! – всплеснула руками Марта. На её голос обернулся Тимофей Леонидович.

– Максим, – сердито крикнул он. – Я тебе...

Мальчик поспешно нырнул в толпу. На аэродроме собрались, наверное, все свободные от дежурств обитатели полярной станции «Надежда». То и дело встречались знакомые – улыбчивые, обрадованные неожиданным зрелищем. Под ногами у людей крутились два «нахлебника» станции – Пушок и вислоухий Император. Собаки, наверное, считали, что вся эта возня затеяна ради них и, звонко лая, хватали всех за меховые комбинезоны.

– А ну, Максим, помоги, – позвал Прокудин. Он старался что-то достать из кучи «игрушек». Но мальчику как раз подвернулся большой золотистый шар, очень лёгкий и красивый, и он погнал его, будто мяч, толкая ногами и руками. Максим заметил, что блики от лучей прожекторов ни при чём – и шар, и остальные предметы светились сами по себе. «Вот из этих зелёных „кирпичей“, – подумал мальчик, – за пять минут можно сложить крепость, а вон те полые цилиндры сгодились бы на башни». Подумал и тут же с явным сожалением распрощался со своей выдумкой. Разве эти взрослые позволят? Гарибальди разберётся во всём, всех прогонит, а «игрушки» перенесут на склад, пронумеруют и опечатают затем дверь.

Рядом дружно засмеялись. Максим обернулся и увидел, что смеются над Карлсоном. Любопытный доктор забрался в какое-то прозрачное устройство и теперь не мог выбраться обратно – ломился в гибкие лепестки входа, а те, пружиня, прищемляли ему то руку, то ногу, заталкивали обратно.

– Немедленно прекратить все эти художества! – загремел вдруг над толпой голос начальника станции.

Но было поздно. Доктор, рассвирепев, рванулся, прозрачные дверцы с треском сломались, и в тот же миг из груды предметов беззвучно выскользнула голубая молния и ударила его в грудь. Карлсон вскрикнул, грузно упал на снег.

Полярники замерли.

Тимофей Леонидович закричал снова – грозно и повелительно:

– Ничего не трогать! К «предметам» не приближаться! Приказываю всем вернуться на станцию!

Доктора отнесли в сторонку. Несколько человек склонились над ним, растирали снегом виски.

– Жив, – раздался, наконец, голос отца Максима, и все облегчённо вздохнули. – У него шок. Луис Лейн, помогите мне поднять доктора...

На аэродроме вдруг загремело. Разноцветные шары, кубы, пирамиды и прочее разом двинулись к краю ледяного поля. Медленно переваливались с боку на бок зелёные «кирпичи», вихляя, катились цилиндры и какие-то сложные изящные конструкции. И всё это гремело, будто боевые барабаны индейцев, и уходило прочь от людей.

– Ничего себе подарочки, – прошептал Тимофей Леонидович.

А странные вещи, вырвавшись из-под лучей прожекторов, засияли всеми цветами радуги и покатились, гремя, в бездны полярной ночи.

Максим мельком глянул на лица людей. Ему показалось, что полярникам вовсе не страшно, а только немножечко грустно. Оттого, что всё так быстро и так нелепо кончилось.

 

...ЗДЕСЬ ВОДЯТСЯ ЧЕРТИ

Отец даже не забежал – жди. Конечно, ему сейчас тоже не сладко. Карлсона врачевать – дело нешуточное. Он, говорят, капризный, когда болеет. Вообще только один доктор и болеет на станции. Раз в год обязательно. И теперь только его молния ударила. А болеет Карлсон, наверное, от тоски, нарочно. У всех работы по уши, а ему хоть звёзды пересчитывай. Вот и болеет, чтобы его должность не упразднили. Надо как-то забежать к нему. Он хоть и очнулся, но шок свой отлежит, сколько положено. И историю болезни заведёт – для потомков. Что ни говори, первая травма внеземного происхождения.

Максим попробовал читать, но не смог осилить даже одной страницы. После внезапного выздоровления он быстренько перебрался в свою комнату и вот уже несколько часов слонялся без дела. Смотрел любимые фильмы, слушал инфор, но выйти в коридор не решался. Зачем лишний раз испытывать судьбу? Налетишь невзначай на Гарибальди – и прощай, станция.

«Ломают голову над этим Куполом, – подумал Максим, – названия придумывают – маяк, база, склад. Ещё бы стадионом назвали. Станция это. Как наша „Надежда“, только размерами побольше. Жилище пришельцев – ещё так можно сказать. Может, не рассчитывали людей встретить, вот и захватили с собой дом... Жаль, что я побоялся пойти в глубь чудо-леса. Но со станции я всё равно не уеду. Ведь больше так никогда в жизни не повезёт. Не будет больше такой тайны. Без меня всё разузнают, откроют и опишут, по полочкам разложат. И не будет уже ни тайны, ни пришельцев. Так – братья по разуму, сотрудничество цивилизаций и прочее...»

Максим попробовал вызвать кого-нибудь из своих друзей, но на экранчике браслета связи появилась хитрая надпись: «Ваш номер отключён по распоряжению совета Связи. Справки там-то...» Справляться Максим, конечно, не стал. И так всё ясно. Оно, может, и к лучшему. После утреннего сообщения по системе связи только одноклассники целый день вызывали бы его.

– Дзинь, дзинь, дзинь! – вдруг весело отозвался браслет связи.

– Мама Юля! – мальчик даже подпрыгнул от радости. – Мамочка!

– А почему ты не в медизоляторе? Температура упала?

Путаясь от волнения, Максим рассказал о волшебном апельсине и о своём не менее волшебном исцелении, о «подарках» пришельцев и о том, как он поспорил с Гарибальди.

– На его месте я бы уже давно отправила тебя на материк, – строго сказала мама, но глаза её всё же улыбались. – И потом что это ещё за прозвища?

– Мама Юля, – запротестовал мальчик. – Они ведь не против, и так вообще интересней. Тем более, что всё совпадает. Усы – раз, борода – два и то, что Тимофей Леонидович тысячу человек сагитировал осваивать Антарктиду, три. Помнишь, Гарибальди в 1860 году тоже возглавил поход «тысячи». Повёл патриотов на юг, на помощь восставшим...

– Ох ты, феномен мой непутёвый, – вздохнула мама. – А доктор тебе кем приходится? Дружок твой или ровесник? С чего ты окрестил его Карлсоном?

Максим замялся. Он знал, что с доктором поступил немного нечестно, но ведь Карлсон его простил, а если сейчас выложить всю правду, то и вовсе грех с души долой.

– Понимаешь, мама, мы играли в тайны...

– В тайны? – удивилась мама Юля.

– Ну, кто больше друг другу своих тайн откроет и у кого тайны тайнее, понимаешь? Ну, он и признался, что любит варенье...

Он прокашлялся и неожиданно прорезавшимся басом сказал:

– Мама Юля, ты только не беспокойся обо мне, ладно? И о папе тоже. Он вообще из станции не выходит.

Мама посмотрела на него как-то странно.

– Ты уже большой, Максим, и ты должен понять меня. Постарайся, пожалуйста... Последние восемь лет мы очень редко видели отца – его забрал, приворожил к себе Полюс. Но мы хоть могли бросить всё, если надо, и в любой момент прилететь к отцу в гости... Космос намного притягательней. Как же мне не тревожиться за тебя? Понимаешь, сынок?

– Не надо, мама Юля, не надо, мамочка! – мальчик умоляюще сложил ладони. – Это так интересно, сказочно. Я постараюсь, чтобы всем было хорошо.

– Это невозможно, Максим, – грустно сказала мать. – В жизни так не бывает, не получается.

Они немного помолчали.

– Мама Юля, скажи мне, ты тоже считаешь, что пришельцы могут быть опасными? Тоже?

– У нас нет опыта таких встреч, сынок. Лично я не верю, что агрессивные существа могут дорасти до межзвёздных полётов. Но кто знает, может, я ошибаюсь. Мы, учёные, привыкли верить только фактам. А их пока только два. И они противоречивы. Тебе пришельцы дали апельсин-исцелитель, а доктора...

Мама вздохнула, глянула на часы.

– Мне уже пора, сынок. Пообещай мне, пожалуйста, быть...

– Понимаю!

Плотный снег громко скрипел под ногами, и Максим ещё больше заспешил вдруг кто услышит шаги. Когда огни станции исчезли в неопределённости сумерек, он перевёл дыхание и немного постоял. Небо было гораздо светлее, чем месяц назад, когда он только прилетел к отцу, и Максим вдруг вспомнил: завтра праздник. Самый радостный для зимовщиков день, 22 июня, середина долгой полярной ночи, середина зимы. Раньше они с мамой поздравляли в этот день отца: перебивали друг друга, толкались, чтобы обоим уместиться на маленьком экране браслета связи... Но сейчас на станции никто не готовится к празднику. Все буквально помешались на пришельцах. Ждут не дождутся, что те, наконец, объявятся. Интересно, какие они всё-таки – пришельцы? Одно можно сказать наверняка: очень мудрые и могущественные. Иначе как переплывёшь звёздный океан? А раз мудрые, то и добрые. И, наверное, похожие на людей. Потому что лес у них похожий на земной и воздух одинаковый... И всё же, какие они?

Размышления сократили дорогу. Громада Купола возникла внезапно, метрах в двухстах от Максима, и он остановился. Купол светился изнутри жёлто и тепло. Невидимую границу силового поля скрывал туман – сказывалась разница температур. Где же лес? Туман клубится, колышется – не разглядеть. А, вот он. Зелёные пятна и ещё что-то тёмное, в самой глубине. Наверное, тот самый дом, который видел Гарибальди...

Мысль о начальнике станции заставила мальчика на минуту задуматься. Прямого приказа, получается, он не нарушил. Лично ему Гарибальди ничего не говорил. Он отцу приказывал.

И тут Максим испугался. Вдруг на станции хватились его или заметят сейчас с наблюдательного поста. Вот он где: два вездехода и палатка. Или ещё – и это было бы самым страшным – вдруг его случайно тогда впустили. Из жалости. Чтоб не замёрз. А потом заперли свой волшебный Купол и уже не откроют никогда и никому. Ни Гарибальди, ни членам совета Мира, ни ему Максиму.

Максим побежал, спотыкаясь о плотный снег. И, наверное, заплакал бы от обиды и отчаянного любопытства, если бы наткнулся вдруг на невидимую твердь. Но Купол только мягко толкнул его в грудь и впустил.

Воздух был так свеж, так ароматен, что у Максима на миг закружилась голова. Здесь было всё. Огромные деревья величиной с корабельные сосны. Чистое пение птиц. Солнечный свет между вздыбленными волнами крон. Звон росы под ногами. Журчание света сквозь листву. Дразнящий запах цветов. Удивлённые глаза голубой ящерицы, пристроившейся на замшелом валуне... Сюда сошлись все времена года. Одни деревья только окунулись в зелёный пух, другие жадно цвели, третьи уже догорали – багряно и щедро.

Рядом послышался смех, и Максим, вздрогнув, обернулся. Никого. Смех зазвенел снова, но уже впереди. Затем где-то далеко, в чаще леса. А минуту спустя Максим услышал неразборчивые голоса и замер. «Вот сейчас, сейчас. Раздвинутся ветки, и они выйдут... Улыбчивые и высокие. Прямо сюда, на опушку. Главное, чтобы они поняли – мы их ждали. Очень ждали!»

Но ветки не раздвигались, никто из лесу не выходил. Голоса и смех то затихали, то слышались вновь. Они то приближались совсем вплотную, то отделялись. Они кружили вокруг, будто насмешливый ветер, который нет-нет да и залетал невесть откуда в это сказочное царство. Слов Максим разобрать не мог. Он даже не мог точно определить – разговаривают в лесу или поют. Но это никак не помешало ему насладиться своей победой в мысленном споре: гортанные звуки – явно живые голоса. Максим попробовал связаться со станцией, но экранчик браслета связи даже не зажёгся. «Купол экранирует», – подумал с досадой мальчик и включил миниатюрный видеомагнитофон глазастую пуговицу, прикреплённую на нагрудном кармане комбинезона. Теперь учёные тоже смогут заглянуть в таинственный купол пришельцев, узнать, что там творится.

– Х-гм, – недоверчиво хмыкнуло зелёное страшилище, высунувшись из-за дерева: расплюснутый нос, космы волос из какой-то тины, когтистые лапы, судорожно царапающие кору.

– Ух ты! – только и смог сказать Максим, пятясь. Перед ним была точная копия Грустного Лешего из одноимённого фильма, который он видел две недели назад.

– А ну-ка, топай отсюда! – сказал мальчик и погрозил страшилищу кулаком. Леший икнул и мигом исчез. Опять зазвучали далёкие голоса, закружил в чаще смех.

«Здесь не соскучишься, – подумал Максим, внимательно оглядываясь. Пришельцы смоделировали персонаж земной сказки. Откуда они могут знать, что мне нравятся старые сказки?»

Ответа на этот вопрос не было. Максим махнул рукой и решительно свернул в глубь леса.

Деревья чередовались с полянами, поляны – с россыпями скал. Причудливых, похожих на каменные фигуры. Между фиолетовыми ветвями иногда мелькали стайки необычных полупрозрачных птиц. А вот и первая тропинка. Жёлтый песок, под ноги лезут узловатые корни – совсем как в земном лесу.

– Ух ты! – снова удивлённо воскликнул мальчик. На пригорке, возле выхода красно-бурой породы, сидел маленький чертёнок. «Опять из того же фильма», – отметил Максим. Чертёнок самозабвенно жонглировал камешками. Был он весь какой-то взъерошенный, аспидно-чёрный с розовым брюшком. Чертёнок пускал камешки очередью, высоко вверх и так быстро, что нельзя было уследить за мельканием чёрных ручонок.

Завидев Максима, он улыбнулся и почесал себе за рожком. Запущенные вверх камни посыпались ему на голову, чёртик обиженно взвизгнул и заковылял к Максиму. Аккуратные, будто лакированные копытца застучали о камни.

Мальчик вдруг почувствовал, как в глубине души шевельнулся страх. «А всё же что это? Может, это вовсе и не модели из земных сказок, а самые настоящие пришельцы? Может, пришельцы нарочно так перевоплощаются? Но зачем? Зачем этот маскарад?»

Чертёнок подошёл совсем близко, сделал хвостом замысловатый пируэт и, весело глядя снизу вверх, сказал:

– Ой, какой ты большой и грустный.

– Почему? – машинально спросил Максим.

– Так нечестно, нечестно, – затараторил чертёнок, выбивая копытцами дробь. – Это я спрашиваю – почему? Здесь все живут весело, а ты нет. Почему?

– Значит, это вы, – Максим не мог скрыть разочарования. – Это вы прилетели со звёзд?

– Я не летаю, звёзд не знаю, – пропел чертёнок, приседая и старательно выковыривая из земли какой-то корень. – Летает только Змей Горыныч. Он тоже большой. Его намедни распылили на атомы... Ещё летает Птица. Она добрая.

– А кто ты тогда?

– Не знаю, не знаю, – запрыгал чертёнок. Максим даже не заметил, как этот проказник успел привязать ему к ноге какую-то мочалу-бодягу. – Я в лесу родился, прыгать научился. Я должен проказничать и развлекать гостей. Ты любишь проказничать?

– Не знаю, – удивлённо ответил мальчик. Ситуация становилась ещё более загадочной.

– Значит, у тебя программа неправильная, – весело заключил чертёнок. Неизвестная величина съела уравнение, а интеграл выплюнул. Понял, нет?

Максим решил не обращать внимания на болтовню чертёнка. Они пошли рядышком и вскоре вышли к лесному озеру.

Небольшое, чистое, с песчаным дном, оно дремало в полуденном зное. Становилось жарко. Мальчик расстегнул комбинезон, переключил терморегулятор на охлаждение. Делал это, а сам всё поглядывал на противоположный берег озера. Там, среди густой зелени с вездесущим фиолетовым отливом, стоял замок. Очень красивый замок, сложенный из белых и розовых блоков. За главной башней виднелись ещё три, разной высоты, а на резных воротах – огромный замок.

– Хочешь посмотреть? – поинтересовался чертёнок. Глаза его хитро поблёскивали. – Пошли-побежали!

Вдруг чертёнок расхохотался. Глядя себе под копытца, он повторял:

– Ой, не могу. Ой, умора.

На влажном песке кто-то наспех нарисовал три человеческих профиля. Максим сразу узнал Гарибальди, его смешную бородку. А это, конечно, Карлсон. Ишь – щёки надул. Третье лицо показалось незнакомым.

«Это же я», – опешил Максим и, быстро стерев рисунки подошвой ботинка, взглянул на чертёнка.

– Твоя работа?

– Что ты, что ты, нет, нет, нет, – снова затараторил тот, старательно подметая хвостом место, где были шаржи. – Я не обучен. У меня нет такой программы. Не веришь? Не веришь – посмотри.

Чертёнок залез рукой в голову, прямо в чёрную шерсть, и достал оттуда какую-то пластинку.

– Фокусник ты, – сердито проворчал Максим. Оставив последние сомнения, он подошёл к воротам замка, решительно постучал кулаком. Получилось громко и гулко. Мальчик немного подождал, постучал снова. В ответ – ни звука. Казалось, неизвестные обитатели замка притаились и только осторожно выглядывают из бойниц на башнях.

Чертёнок хихикнул.

– Не впустят, – заверил он. – Меня, видишь, тоже не впускают.

– Кто же там живёт?

– Не знаю, ничего не знаю, – заскулил хвостатый собеседник. – Ты испортишь меня своими вопросами. Пойдём лучше проказничать.

– Мне пора домой, – покачал головой мальчик. Ему вдруг стало грустно и очень одиноко. Пришельцы так и не объявились, а на станции ждёт или хорошенькая взбучка, или вихрелет, чтобы отправить его на материк.

– У меня тоже дела, я побежал. Я, значит, буду им сейчас вот этих тварей бросать, лягушки по-вашему. За лайку – раз, через ограду – два. Не хочешь со мной? Пока, значит.

Он исчез, будто сквозь землю провалился. Максим, опустив голову, побрёл к невидимой стене купола, спрятанной за деревьями. Только теперь он почувствовал, как устал за день. Блуждания по лесу, такие земные черти и лешие, неизвестность и ожидание – всё это может уморить кого угодно. Домой, только домой.

Будто прощаясь с мальчиком, вблизи и вдали опять зазвучали гортанные голоса, серебром рассыпался чей-то смех.

 

«ПРИХОДИ ЗАВТРА...»

– Ещё раз, пожалуйста. Повторите встречу с чёртом.

Стереоэкран вспыхнул вновь. Чертёнок опять заковылял навстречу Максиму. Учёные внимательно наблюдали, как разворачивается это удивительное знакомство. Кто-то закурил, и академик Соболев недовольно поморщился. На экране появилось озеро, голубые кувшинки, чёткие рисунки на влажном песке.

– Да, – вздохнул Тимофей Леонидович. – Пришельцы умеют устраиваться.

– И рисуют неплохо, – улыбнулся Сините Фукэ, один из трёх представителей совета Мира, прилетевших ещё утром.

– Нет, товарищи, это всё крайне несерьёзно, – известный космобиолог Кравцов подхватился с кресла, нервно закружил по кают-компании «Надежды». – Это просто смешно. Это какой-то детский сад. Представители высшей цивилизации избирают для контакта мальчишку. Пусть самого золотого, самого умного, но мальчишку, – поймите меня правильно, товарищи. Затем эти нелепые «подарки», дьяволиада с чертёнком, изъясняющимся на чистейшем русском, карикатуры. Это не контакт, а игра в прятки. Детский сад...

– Коллега! – Соболев смотрел на Кравцова удивлённо и осуждающе. – Вы забыли о мыслях. Эмоции потом. Вы говорите – детский сад. Тут всё зависит от точки зрения. Согласен, странностей многовато. Но если со стороны поглядеть на нас, то поведение взрослых людей тоже может показаться несерьёзным и странным. Я знаю, например, что буквально каждый из участников зимовки уже пробовал войти в Купол. Заметьте, без всяких там приглашений. Вы даже на вездеходах ломились туда в гости. И весьма назойливо. А что мы сделали с «подарками»? Прежде всего сломали один из них. Не ради истины, а любопытства ради... И вот ещё что, Тимофей Леонидович, мне кажется, вы поспешили объявить своё решение об отправке Лаврова-младшего. Ведь никого из взрослых в Купол, увы, почему-то не впускают.

Начальник станции развёл руками.

– Вы здесь за главного, Иван Захарович. Решайте. Я, честно говоря, побоялся оставить мальчика. Уж очень это необычное дело – пришельцы.

– Да, да, – задумался Соболев. – Я тоже тревожусь о Максиме. Был бы малейший намёк на опасность – Совет немедленно прервал бы контакт. Но поводов для опасений пока нет. Случай с доктором – не что иное, как недоразумение. Поэтому прекращать разговор со звёздными братьями, пусть даже по-настоящему ещё и не начавшийся, очень не хочется. И всё же, друзья мои...

Академик пристально взглянул на Лаврова-старшего.

– А что думает отец? Как нам лучше поступить?

Егор Иванович провёл рукой по лицу, будто хотел снять с него липкую паутину тревоги.

– Дело вот ещё в чём, – было видно, что отцу Максима не очень хочется говорить. – Мы все решаем за Максима и забываем существенную деталь весной ему исполнилось двенадцать. Мой сын получил все три Приобщения и место жительства волен выбирать сам. Заходить в Купол мы, конечно, можем ему запретить. Но, поймите, Максим ведь сын учёного...

– Вот и хорошо, Егор Иванович, – академик впервые за вечер улыбнулся. Пускай пока всё остаётся, как было. Возможно, не сегодня – завтра хозяева Купола захотят перейти к серьёзному разговору. Кстати, Егор Иванович, вы же биолог. Что вы думаете об этом симпатичном чертёнке?

– Это нечто искусственное, – уверенно ответил учёный. – Робот или биоробот. Максим не обратил внимания, а ведь чертёнок несколько раз упоминал о программе и даже показывал её – доставал из головы пластинку.

– Программа узкая, – хмуро добавил Кравцов. – Он многого не знает, не любит, если можно так выразиться, вопросов. Это какой-то развлекательный автомат или... игрушка. Внешний облик явно позаимствован из земных сказок... Всё равно – детский сад.

– Что касается леса, – продолжил Егор Иванович, – то под Куполом настоящий ботанический сад. Я не специалист по внеземным растениям, но то, что деревья принадлежат к разным климатическим зонам, можно определить наверняка.

– Замок интересный, – пробормотал про себя Сините фукэ. – Где-то я видел нечто похожее. Земное, наше... Но где?

Максим влетел в столовую и замер от удивления. Зал был полон народу, столы сдвинули так, что получился один, и в центре его красовался огромный пирог.

– Ура полпреду человечества! – закричал Прокудин, поднимая бокал с шампанским.

Все заулыбались, зашумели, принялись тискать Максима, а затем усадили между отцом и академиком Соболёвым.

Гарибальди попросил слова.

– Произнеси, – загудели учёные, а Марта даже захлопала в ладони. И Тимофей Леонидович произнёс. Нечто туманное и торжественное, а в конце сказал просто и трогательно:

– Вот что особенно здорово. Середину полярной ночи, середину зимы, мы сегодня празднуем не одни. В нашем большом доме – гости. Значит, и для всего человечества зима одиночества во Вселенной пошла на убыль. За встречу!

Зазвучала музыка. Отец разговорился с академиком Соболёвым, и тот повёл его в библиотеку – её маленький купол примыкал к столовой.

– Привет, дай кушать, – улыбнулся Максим, пересаживаясь поближе к Марте. Он уже доедал второй кусок пирога и теперь жалел, что нет сейчас рядом потешного чертёнка – вот бы попроказничали.

– Пойдём танцевать. – Марта потащила Максима за руку, и он, не выпуская свой кусок пирога, бросился за ней – в расступившийся круг.

Веселье утихло далеко за полночь. Расходиться никому не хотелось, и повеселевший Кравцов закомандовал, чтобы все шли в зимний сад.

– Ага, – подмигнул Максиму Фукэ. – Не только тебе среди райских кущей прогуливаться... Раз, два, три – побежали!

Они гурьбой проскочили через насквозь промороженный пластиковый коридор-туннель и очутились под прозрачной крышей зимнего сада. Здесь было тепло и темно. А в следующий миг, будто по заказу, над прозрачной крышей забилось бледное голубоватое пламя, в небе поползли серебряные змеи полярного сияния.

– Ребята, – прошептала Марта. – Да вы не туда смотрите: сирень расцвела.

– Я первый, я первый! – запрыгал Максим. – Каждый нюхает только раз. Иначе всем не хватит.

Он уже протянул руку, чтобы наклонить ветку с белыми гроздьями, как вдруг что-то огромное заслонило сполохи полярного сияния, раздался сильный удар, и на головы людей со звоном посыпались куски стеклопластмассы.

– За мной, быстро в столовую! – скомандовал Фукэ. – Прокудин, разыщите Ивана Захаровича.

Снаружи что-то грозно затрещало, завизжал о лёд металл. Максим, выскочив из зимнего сада, растерянно щурил глаза, пытался хоть что-нибудь разглядеть. Внезапно над станцией разом вспыхнули все прожекторы.

– Ух ты! – на большее у Максима не хватило слов.

В кругу света, присев на задние лапы, грозно вращал глазами рыжий дракон. Он был поистине громадный – выше мачт с прожекторами. Шерсть на загривке у дракона свалялась в огненные клоки, а правую лапу великан поднял, будто хотел заслониться от слепящего сияния ламп.

– Кинокамера, где кинокамера? – истошно завопил Максим.

Кто-то изо всех сил ударял в пустую бочку – наверное, хотел испугать чудовище. Дракон и впрямь попятился. Рубчатый хвост, достойный того, чтобы его разворачивали вездеходом, нечаянно зацепил будку автоматической метеостанции. Дюралевый домик жалобно звякнул своей начинкой и накренился. Дракон сверкнул глазищами, довольно осклабился.

– Всем в столовую! Немедленно укрыться! – закричал подоспевший начальник станции.

Чудовище снова попятилось. Метеостанция отчаянно заскрипела и грохнулась с опор наземь. Рыжий хулиган тотчас обернулся на звук и так поддал будку лапой, что она покатилась по льду, будто консервная банка.

– В укрытие, чёрт вас побери! – снова закричал Тимофей Леонидович, подталкивая замешкавшихся.

– Ду-ду-ду!

От библиотеки, перекрывая гам голосов, ударила-очередь «медвежатника». Трассирующие пули веером вошли в грудь дракона, и тот удивлённо зарычал. Ударила ещё одна очередь. Чудовище махнуло лапой, будто хотело поймать рой смертоносных ос и рассмотреть их поближе, неуклюже повернулось, сбив хвостом мачту с прожекторами.

– Уймите паникёра, – холодно сказал Соболев. Он стоял рядом с Максимом и спокойно щурил глаза. – Уймите или я отдам его под суд.

Дракон ещё раз ухмыльнулся во всю пасть и помахал лапой – пока, мол, потом грузно зашагал прочь. Среди ледяных застругов снова загрохотала будка метеостанции. Дракон футболил её пятитонную громадину, будто весёлый мяч – улюлюкал вдали, ревел, а то... смеялся. Точь-в-точь, как пришельцы из Купола...

«Завтра надо пораньше встать, – подумал Максим, останавливаясь возле своей комнаты. – Этот дракон может всё испортить. Гарибальди теперь точно побоится отпустить меня в Купол. А если ещё и отец... Нет, надо пораньше».

В комнате, как только он переступил порог, автоматически зажёгся свет. Здесь было тепло и уютно, и мальчику на миг показалось, что всё это сон. И звёздный Купол, и хитрый чертёнок, и чудеса на станции. Сон, который может присниться только во время каникул, особенно когда тебе повезло и ты попал в Антарктиду, где всё и без пришельцев волшебно и удивительно.

На столе вдруг тихонько застучал электронный секретарь. «Кто-то вызывает меня сейчас, – подумал Максим, – и элекс старается, записывает. Постой! Как же он может стучать? Ведь я ещё неделю назад наполовину разобрал эту машинку. И элементы питания вынул. Вот они, под книгами лежат... Как же так? Опять чудеса?!».

Максим метнулся к столу. Полуразобранный элекс тихонько гудел, из щели ползла лента с торопливой машинописью:

«Извини нас за дракона. Роом за это перевоплощение наказан. Приходи завтра».

– Где вы? – прошептал Максим, оглядываясь. Ему показалось, что таинственные пришельцы где-то рядом, в комнате, может, даже за спиной.

«Нет, я далеко. В палатке. Я не знаю земного слова, чтобы назвать точнее. Мы – в палатке. Вы ещё говорите – Купол».

«Откуда они могут знать, что я сейчас воскликнул? – поразился мальчик. – Ведь элекс работает только на приём. Полуразобранный элекс! Может, пришельцы умеют читать мысли?»

«Нет, – снова застучал аппаратик. – Всё прочесть нельзя. Я только чувствую их. Совсем немного. Ты хороший и любознательный мальчик. Я приглашаю – приходи завтра».

– И мы опять будем играть в прятки? – недовольно проворчал Максим. На ленте сразу же появилась новая россыпь букв.

«Угадай меня! Я так хочу. Ты должен меня угадать».

– Я никому ничего не должен, – улыбнулся мальчик.

«Прости. Командовать – плохая привычка. Я скажу иначе. Я прошу – угадай меня».

– Попробую, – не очень охотно согласился Максим. – Только ты мне помоги угадывать. Хорошо?

Элекс ещё раз простучал: «Приходи!» и умолк.

– Медведи из снега, яблоки из льда, – огорчился мальчик. – Угадай, узнай... Попробуй угадай. Может, ты леший? Или тень... Кто же ты?

 

АЛАЯ ПТИЦА

Искусственное крохотное солнце пришельцев уже нырнуло за верхушки деревьев, когда Максим в который раз вышел на берег озера. «Вот тебе и „угадай меня“, – грустно размышлял мальчик. – Все ноги исходил, все глаза проглядел. Никого и ничего. Даже чертёнок куда-то запропастился. И таинственных голосов тоже не слышно. Только смех в вышине».

Он безнадёжно и громко постучал в ворота замка – заперто. Отошёл, присел на жёсткую траву. Через минуту над головой прошумели крылья – к озеру снова прилетела Алая Птица. Она грациозно выгнула шею, приветствуя мальчика, и Максим устало улыбнулся: «Уже птицы узнают – примелькался». Впервые он увидел её утром – вспышку огня среди бледных кувшинок. Птица радостно щебетала, то садилась, то вновь кружила над озером – низко, чуть не касаясь воды. Алые полотнища крыльев распрямлялись, наполнялись тугим движением воздуха... Птица мальчику не надоедала, не заводила разговоров на человеческом языке, и это ему нравилось. Когда чудес и загадок слишком много, становится неинтересно.

«Никого. А ещё звали-приглашали, – подумал Максим. – Ну и пусть. Посижу немного, отдохну и пойду домой. Надоело. В самом деле, не пришельцы, а какой-то детский сад...»

– Ты опять грустный? – раздался за спиной знакомый голосок. Чертёнок сегодня принарядился. Маленький оранжевый камзол явно мешал ему, хотя на вид был эластичный и лёгкий, словно пушинка.

– Мешает, – вздохнул чертёнок. – Хозяйка заставила. На Земле, говорит, нагишом гулять не принято. Ну и глупо, глупо... А ты сегодня уже проказничал?

– Постой! – обрадовался Максим. – Ты сказал – хозяйка. Кто она?

– Не знаю, ничего не знаю, – опять заскулил бесёнок и хотел было улизнуть, но мальчик ловко поймал его за хвост, дёрнул и вполне серьёзно пригрозил:

– Не скажешь – оторву!

– Нечестно, нечестно, – затараторил чертёнок. – Она везде. Она разная. У неё тысяча лиц. Она весёлая. Ой, я больше ничего не знаю, отпусти. Пойдём веселиться.

– Только ненадолго, – сказал Максим. – Меня ждут на станции.

В душе он обрадовался чертёнку. Как-никак, хоть живая душа рядом.

– Хи-хи-хи, – веселился попутчик, то подпрыгивая на ходу, то забегая вперёд. – Мы устроим тарарам так, что жарко станет нам. Тарарам, тарарам, тарарамушка...

Они шли медленно. Вечерней спокойной красотой сияли деревья – от макушек, ещё купающихся в последних лучах искусственного светила, до корней, то здесь, то там яростно рвущихся из-под земли. Молодое веселье бродило в листве, пружинило стеблями трав, закипало в разноцветных каменьях самых причудливых форм. Мир Купола был полон непонятного волшебства и очарования.

Внезапно деревья кончились, Максим и чертёнок вышли на большую поляну. Это была настоящая сказочная поляна. В зарослях незнакомых цветов, кое-где ограждённые валиками низкорослого кустарника, уютно расположились «подарки» пришельцев. Всё то, что гремело и подпрыгивало на ледяной площадке возле станции, удирая от людей, – шары, «кирпичи», хитроумные аппараты.

«Подарки» опять празднично сияли, неудержимо влекли мальчика к себе.

Всё на этой поляне поражало воображение. На тонких стеблях – зелёные «теремки». Из «кирпичей» кто-то выстроил весёлый лабиринт. В небе на серебряных нитях кружат гирлянды большущих шаров, а ближе к лесу на таких же нитях, образующих тоненькие ободы, висят прозрачные колокольчики кабин. Рядом с ними уже знакомые цилиндры выстроились, только здесь они почему-то на колёсах. Точь-в-точь – батарея старинных пушек.

– Поехали, поехали! – закричал чертёнок и подскочил к небольшому устройству, похожему на пульт управления.

«Пушки» гулко выстрелили, и в небе распустились разноцветные гроздья фейерверка. Жидкий огонь наполнил шары гирлянд. Закружились, зазвенели колокольчики кабин. Повсюду что-то ухало, шипело, тысячи огоньков зажглись в непонятных устройствах.

– Тарарам, тарарам – веселиться надо нам, – пропел чертёнок, на ходу вскакивая в кабинку голубого, брызжущего искрами волчка. Тот подпрыгнул, помчался зигзагами над поляной.

«Пушки» выстрелили опять, и в одном из зелёных «теремков» вдруг открылся вход.

– Не трусь, малыш, – посоветовал чертёнок, пролетая мимо на своём электрическом мустанге.

Максим осторожно шагнул в «теремок», охнул от неожиданности и полетел, барахтаясь, в чёрную бездну. Спустя несколько секунд, поборов мгновенный страх, мальчик заметил, что вокруг него сияют звёзды. Мириады звёзд. Вот эта, жёлтенькая, кажется совсем рядом. Даже не звезда, а косматый огненный шарик. Если бы посмотреть на неё поближе – что там? Не успел Максим додумать эту мысль, как его снова швырнуло в звёздное крошево, в холодную беспредельность вселенной. Жёлтый шарик быстро разрастался, превратился в огромное светило. Дохнуло жаром. И тут Максим узнал в звезде родное Солнце. И заметил шарики поменьше, торжественно и плавно плывущие в пустоте. Каменистый – Меркурий, перламутровый и туманный – Венера, голубенький – Земля.

– Ура! Я лечу! – закричал Максим.

«Я хочу теперь туда, к звёздам», – подумал мальчик, поняв, что все желания его здесь каким-то образом сразу исполняются.

Он снова полетел. Несказанно быстро, пронизывая пространство, будто стрела. Он летел, и миры то разбухали перед его взором, открывались в движении своём и жизни, то сжимались и исчезали. Максим видел планеты молодые и яркие, цветущие и спокойные, дряхлые и умирающие. Он что-то пел, кричал, приветственно махал рукой мирам-полустанкам, мимо которых проносил его удивительный аппарат пришельцев.

Но тут Максим вдруг вспомнил, что всё это великолепие вселенной пока несбыточное, невозможное для людей, доступное только пришельцам, которые лишь играют и притворяются, которые... Понимать это было очень обидно.

– Назад! – закричал в ярости Максим. – Довольно! Не хочу здесь! Не хочу летать в вашем аттракционе!

Чёрные бездны послушно сжались, звёздные миры погасли, и Максим кубарем выкатился из «теремка».

– Не понравилось? – участливо спросил чертёнок. – Мне тоже. Глубоко и холодно.

Максим больше не оглядывался по сторонам, не восторгался. Он на всякий случай снял поляну «пуговицей» видеомагнитофона, попрощался с чертёнком.

– Ты веселись, а я пойду. Посмотрю ещё раз на птицу и пойду. Надоело играть в прятки. Не скучай.

– Мне не положено скучать, – чертёнок выбил копытцами дробь, бодро махнул хвостом. – Нет у меня программы такой – скучать. А то чего, я бы смог...

Мальчик шёл быстро и решительно. Вот и озеро – голубеет среди деревьев. Но что это? И откуда музыка?

Максим замер.

На водной глади, среди кувшинок и брызг, танцевала девочка. Она была в алой воздушной накидке, вокруг тонкого лица, словно языки пламени, разметались огненные волосы. Она то бежала по кругу, едва касаясь босыми ногами воды, то вертелась волчком, и руки её взлетали и падали в такт мелодии. Казалось, что музыка не приходит извне, а рождается в самой девочке – то плавная, как её движения, то стремительная, брызжущая внутренним светом.

– Ой! – воскликнула девочка, заметив Максима, и остановилась. Она подбежала к берегу – запыхавшаяся и немного смущённая.

– Это ты?! – девочка говорила гортанно и быстро, словно щебетала. Наконец это ты. Ты угадал меня, и я не стала больше прятаться. Ты рад?

– Разве угадал? – смутился Максим. – Я уже собрался было уходить, только ещё раз захотел посмотреть на птицу и вернулся. Она плавала здесь. И летала. Красивая такая, алая...

– Это я была, я, – засмеялась девочка. – Ой, я придумала... Тебе всё равно не выговорить моё настоящее имя. Так ты и называй меня Птицей. Я часто принимаю этот облик.

– Принимаю облик, – тихо повторил Максим. Он растерянно смотрел на девочку, затем опустил глаза. На вид она была такая настоящая, живая. От неё даже чуть-чуть пахло цветами. – Значит, и ты... Значит, ты на самом деле – другая?

– Нет, нет, – девочка осторожно коснулась Максимовой руки. – Мы такие же, как и вы. Просто мы научились менять свою форму, превращаться во что угодно. В дерево, камень, птицу. По желанию, а чаще всего – в случае необходимости. А потом опять возвращаем себе тело. Так очень удобно, правда?

– Не знаю, – честно ответил мальчик. – Странно всё это. Я только одно понял – ты любишь превращаться в Птицу.

– Не в Дракона же, – улыбнулась Птица. – Я ещё раз прошу прощения за выходку брата – он сильно вас напугал... Со мной два младших брата, пояснила она, оглядываясь. – Полетели посмотреть ваш мир. Пока ещё не вернулись.

– Роом – один из них?

– Да, он самый главный проказник. Он и в Дракона превращался... Понимаешь, когда мы приносили тебе лекарство, я не удержалась и прочла твои книги. Нам захотелось сделать тебе приятное.

Максима осенило. Вот почему замок пришельцев показался ему знакомым. Точно такой нарисован на обложке одного из сборников сказок. Значит, они всё скопировали.

– И всё это – черти, лешие и даже замок – для меня?

– Тебе не понравилось? – глаза девочки погрустнели.

– Что ты! – запротестовал Максим. – Очень даже. Спасибо тебе, Птица. Просто мы ещё не умеем превращать каждую выдумку в реальность и поэтому не поняли, что к чему.

– Я знаю. Ваши взрослые испугались тогда Дракона. Роом так смеялся...

Птица, что-то вспомнив, коснулась взглядом «пуговицы» видеомагнитофона.

– Не надо этого, – попросила она. – Я и так нарушила запрет, мне попадёт за это. Мы пока не можем вступать с вами в настоящий контакт. Наши взрослые считают ваших взрослых немного не подготовленными. Ведь на вашей планете ещё осталось зло.

– Совсем немного осталось, – сказал Максим, но «пуговицу» выключил. Отдельные группы людей. Глупых. А государств разных уже вообще нет и армий тоже... Ты поэтому и не впускаешь никого в купол?

– Пойдём к нам, – девочка махнула рукой в сторону замка. – У вас же принято приглашать гостей в дом.

– И откуда ты всё знаешь, Птица? – удивился Максим, когда они вышли на тропинку, что вела к замку.

– Перед каникулами я специально изучила ваши языки. А уже здесь, на Земле, прочла ваши книги – мы читаем гораздо быстрее, чем вы. И ещё умеем чувствовать качество мыслей, их эмоциональную окраску.

Максим отвёл глаза.

– Ты и сейчас... чувствуешь?

– Конечно, – серьёзно ответила девочка и вдруг быстро провела горячими пальчиками по лицу Максима. – Мне тоже хорошо с тобой. И ты мне тоже правишься. Давно.

– Вот ещё выдумала, – нахмурился он. – Говоришь «давно», а сами только несколько дней, как прилетели...

– Это и есть давно. Времени мало, но качество его, насыщенность... Понимаешь, у вас слово «качество» сухое. А мы считаем, что меру качества имеет всё-всё на свете – и время, и мысли... Только не надо сейчас об этом. Мы уже пришли.

Птица повелительно подняла руку, и ворота замка с мелодичным звоном распахнулись. Дворик с десятком деревьев, дно маленького бассейна устилали белые и розовые плитки. И в воде, и в глубине плиток жило какое-то непрестанное движение, а в воздухе, ничем не поддерживаемые, плавали плоские чаши с цветами.

– Не удивляйся, – предупредила вопрос гостя девочка. – Мы давно управляем силой притяжения. Как хотим. Ты же видел – я танцевала на озере.

То, во что они вошли, Максим не знал даже, как назвать. Какая-то лёгкая дымка, пронизанная золотистыми прожилками. По ходу их движения дымка мгновенно сворачивалась, затвердевала полупрозрачными стенами. В комнатах таким же образом – из ничего, из воздуха – появлялись различные предметы. Изящные, словно игрушки, невесомые в своей красоте и целесообразности.

– Сейчас мы сделаем зал, – радостно защебетала Птица. – Хочу зал для дорогого гостя! – крикнула она, и послушные стены тотчас раздвинулись, одна из них высветилась, превратилась в огромное окно.

– Даже не верится, что мы на полюсе, что за куполом сейчас воет пурга, – прошептал изумлённый Максим. – Ты настоящая волшебница, Птица.

– Мы нарочно разбили свой лагерь в Антарктиде, – сказала она. – Хотели, чтобы никто не знал о нас, не видел. Чтобы никому не мешать. А получилось, видишь как...

– Я так рад, что познакомился с тобой, Птица! – Максиму было трудно говорить – невысказанные слова и чувства переполняли его. – Мне даже присниться не могло, что я буду говорить со звёздным человеком как с девчонкой из соседнего двора.

– А ты часто разговариваешь с девчонками из соседнего двора? – Птица смотрела лукаво и выжидающе. Потом, после паузы, добавила уже серьёзно: Мы – дети, нам во все времена и во всех мирах было легче договориться друг с другом.

Она снова взмахнула рукой, и одна из стен растаяла, открыв настоящую оранжерею. Максим узнал земные растения и удивлённо взглянул на хозяйку волшебного дома.

– Я люблю выращивать цветы, – объяснила Птица. – Возьму их домой и посажу на своей планете. А потом соберу семена и снова посажу. У нас это очень почётное занятие – засевать планеты и разные пустынные уголки жизнью. Вот, братья подрастут немного, и мы обязательно станем Сеятелями...

И вдруг безо всякого перехода:

– А хочешь, я засею цветами вашу Антарктиду? У нас есть растения, которые растут прямо во льдах. А ещё можно растопить эти льды. В два счёта.

– Не надо, Птица, – покачал головой Максим. – Мы всегда вместе такие дела делаем. Так интересней. Да и взрослым наша затея может не понравиться.

– Ох, уж эти взрослые, – вздохнула девочка. – Они сами себе набросают брёвен под ноги, а потом хвастаются – смотрите, дети, какими трудными дорогами мы шли... Все они одинаковые. И ваши, и наши... Только от нас требуют благоразумия, а сами...

Они вышли во двор. Уже совсем стемнело: за распахнутыми воротами чернели громады деревьев, а чуть Дальше, в сонной глади озера, отражались незнакомые созвездия.

Максим впервые так задержался в Куполе – до ночи – и сейчас не мог сдержать возгласа восхищения.

– Как у вас тут здорово, Птица! Всё будто настоящее. Днём – солнце, ночью – звёзды. И ветер ещё, и лес, и птицы.

– Обычная... – девочка поискала подходящее слово, – палатка. Ещё можно назвать – туристский комплект. Конечно, такие универсальные палатки мы берём с собой только тогда, когда собираемся далеко – в другие звёздные миры.

– Ого! – удивлённо присвистнул Максим. – Ничего себе палаточка. А замок? Он что – тоже входит в комплект?

– Нет, – Птица снова поискала нужное выражение. – Это... ну, словом, это детский игрушечный набор. У вас тоже есть похожие – «Юный строитель» или «Юный архитектор»...

Она вдруг тихонько засмеялась. Так тихонько, словно ветер вздохнул.

Максим поскучнел, взглянул на часы.

– Я, пожалуй, пойду, Птица, На станции волнуются. Ещё, чего доброго, домой отправят. Пойду я.

– Приходи завтра. Обязательно! – девочка взяла Максима за руку, заглянула в глаза.

– Ты только не обижайся на нас, ладно? Вы гордые, – люди. Это хорошо. Но не будь слишком взрослым, ладно? Не обижайся на непонятное. То, что для вас необыкновенно, для нас – привычно. Мы не хвастаемся, мы просто немного другие, дальше ушли... Мы не будем поучать. Поделимся и всё...

Невидимая стена толкнула мальчика в грудь и выпустила наружу. За то время, что Максим был в Куполе, погода успела испортиться. Резкий ветер подхватывал горсти колючих льдинок и без устали швырял их в лицо. Огни наблюдательного поста еле виднелись, хотя до него было рукой подать. Максим невольно поёжился, подтянул выше застёжку комбинезона.

«Что там холод, что вьюга», – подумал мальчик. Он чувствовал себя радостным и сильным. Будто вовсе и не было ни томительных дней ожидания, ни разочарований. Будто Птица вновь была рядом – самая красивая, самая необыкновенная девочка во всех звёздных мирах...

«Пройдусь немного, – решил Максим. – Всё равно это лучше, чем трястись в вездеходе. Не знаю только, что сказать Соболеву и Гарибальди, да и всем остальным. Ну, как им объяснить, что для Птицы эта космическая одиссея не больше, чем загородная прогулка, экскурсия, турпоход? Как объяснить, что „пришельцы“ и не помышляли о контакте? Птица и её братья неудачно разбили „палатку“ – всего-навсего. Думали – глухое место, а тут наша „Надежда“... Кстати, красивое имя дал Гарибальди станции. Говорят, с ним связана романтическая история. Тысячу исследователей привёл с собой Гарибальди в Антарктиду. Как тот доблестный воин – тысячу! А жену уговорить не смог. Ожидал её, всё надеялся, что прилетит. Люди знали тайную боль своего начальника, но когда советовали ему назвать станцию „Надеждой“, то говорили совсем о другом – о своих больших замыслах, о надежде на то, что-их станция положит начало настоящему освоению закоченевшей за тысячи лет земли...»

Идти было трудно. Снега насыпалось много – сухого, расползающегося под ногами. Он только прикрыл скользкие заструги, и Максим то и дело спотыкался.

«Так я и за два часа не управлюсь, – подумал мальчик, уже сожалея, что не воспользовался вездеходом. – Ещё снова заблужусь...»

И вдруг снег, слабо белеющий впереди, почернел, в лицо пахнуло теплом.

Под ногами у Максима, чуть опережая его, разматывалась твёрдая тропинка.

– Птица! – закричал он, оборачиваясь к уже невидимому Куполу и махая рукой. – Спасибо, Птица! Спасибо, Алая!

 

ПРОЩАНИЕ НА БЕРЕГУ

Когда Максим закончил свой рассказ, в кают-компании дружно зашумели.

– А я, старый дурак, всё голову ломал – где, думаю, я уже видел такой замок?.. – Синити Фукэ хлопнул себя по лбу и рассмеялся.

– Вот-вот! Я так и говорил – детский сад! – Кравцов возбуждённо вышагивал взад-вперёд на свободном от кресел «пятачке», с победным видом потирал руки. – Всё это крайне несерьёзно. Нет, вы только подумайте – мы, оказывается, не готовы к контакту! Это же смешно, товарищи! Какая-то девчонка решает судьбу взаимоотношений двух цивилизаций! Парадокс. Я считаю...

– И считайте себе на здоровье, – перебил его Тимофей Леонидович. Разве не ясно, что контакты – не дело ребят? По-моему, Птица объяснила это популярно. Сейчас главное – узнать, откуда они. Чтобы нам хоть адрес оставили. На потом.

– Все мы как дети, – академик Соболев покачал головой, ласково взглянул на Максима. – Тебе не кажется, Максим Егорович, что все мы вели себя как малые дети? Ломились в Купол, будто в запертую кондитерскую. Подарок Птицы, – а она послала нам лучший набор игрушек и аттракционов, – даже толком не разглядев, начали ломать.

– Опасные игрушки, – пробормотал доктор, зябко поёживаясь. – До сих пор голова раскалывается.

– Ничего подобного! – резко возразил Соболев. – Мы тоже наказываем ребёнка, если в нём просыпается разрушитель.

Все рассмеялись. А Егор Иванович объяснил:

– У пришельцев очень высокая энерговооружённость организма. Для них, коллега, такой разряд – всего лишь лёгонький шлепок.

– Полно вам, друзья. – Соболев мечтательно прикрыл глаза. – Мы узнали самое главное – мы теперь не одиноки! Мы, может, и не готовы пока начинать разговор со своими звёздными соседями, но подрастает поколение Максимки. А там, – академик неопределённо махнул рукой, – там подрастает поколение Птицы. Им, пожалуй, уже ничто не будет мешать.

Соболев будто очнулся, обвёл взглядом полярников и гостей, остановил его на Максиме.

– Собственно, им уже сейчас ничто не мешает... Но полно... Тебя завтра ожидает нелёгкий день, сынок. Иди, поспи хорошенько.

Отец Максима поднялся тоже.

Они шли по длинным коридорам и молчали. Только поглядывали друг на друга и улыбались – так хорошо вдвоём. По пути заглянули в зимний сад. Крышу здесь отремонтировали сразу же после «визита» Дракона, и зелёный заповедник почти не пострадал. Мороз сжёг только верхние ветки сирени белые гроздья съёжились, кое-где осыпались. В саду было пустынно и сумрачно.

– Мы так волновались за тебя, – сказал отец. – И мама Юля сегодня дважды звонила. Тебе понравилось в гостях, и ты, наверное, потерял счёт времени...

– Я тоже скучал, па! Сильно-пресильно. – Максим уткнулся в пушистый отцовский свитер. – Особенно там, в Куполе. Ты знаешь, па, там раньше здорово страшно было. Ходишь словно в заколдованном царстве. Черти, лешие да ещё голоса эти, смех... Теперь хорошо, понятней всё стало...

Отец приостановился, сдвинул брови.

– Ты не всё нам сегодня рассказал, правда? И видеомагнитофон у тебя не портился. Я смотрел «пуговицу» – она исправная.

– Понимаешь, па. Птице быстро надоели всякие научные разговоры. Она не хочет, чтобы её изучали. Я тоже этого не хочу. И дал ей слово.

– Ладно. Не будем об этом, сынок. Разреши только ещё один вопрос. Тебе нравится Птица?

– Ты же видел её на экране, па... – Максим поднял лучистые счастливые глаза. Ему вдруг вновь послышалась неуловимая мелодия лесного озера, вновь вспыхнули брызги среди кувшинок, а из ореола огненных волос выглянуло лицо Птицы.

...Вездеход взревел ещё раз и остановился. В нескольких шагах от огромной приземистой машины тихонько колыхался зеленоватый пузырь Купола. Изнутри всё же просачивалось тепло – снег вокруг подтаял и чавкал под ногами.

– Не вздумай потом пешком шлёпать, – строго приказал Соболев. Академик смотрел вослед мальчику с нескрываемым волнением и завистью.

– Эта нежданная встреча многое изменит, Тимофей Леонидович, – Соболев говорил хрипло и медленно, будто взвешивал каждое слово. Он, наконец, отвернулся от Купола, поднял высокий меховой ворот. – Хотим мы того или нет, но наше отношение к детям придётся основательно пересмотреть. Оказалось вдруг, что нашему миру, миру взрослых, здорово не хватает их непосредственности, их способности воспринимать чудо как должное. Не мудрствовать лукаво, не ворочать со скрипом огрубевшим рациональным мозгом, а воспринимать – органически, нетрадиционно, смело. Ведь чудо общения, да ещё на звёздном уровне, потому и недоступно всем нам, что оно – чудо...

Соболев вздохнул.

– Не спешите обвинять меня в метафизике, Тимофей Леонидович. И в поэты не записывайте. У этого чуда есть вполне научное объяснение. Вам не знакома фамилия Рибо? Впрочем, она не очень знаменита. Так вот. В конце девятнадцатого века был такой французский психолог – Рибо. Интереснейший учёный. В 1900 году он установил, что кривая воображения у человека достигает максимума к пятнадцати годам. Что потом? Потом, естественно, или остаётся на том же уровне, или идёт вниз. Вы только вдумайтесь, Тимофей Леонидович, – к пятнадцати годам!

Академик потоптался на снегу, затем открыл дверцу вездехода.

– Давай располагаться, начальник, – сказал он уже обычным голосом. Дежурство нам выпало долгое, кофейком побалуемся.

Он ещё раз глянул в зеленоватую глубину космической «палатки» и заключил, комически разведя руками:

– Одно вам точно скажу. В комиссии по контактам теперь обязательно будут дети. На всякий случай. Они скорей договорятся!

Так пел Максим, отмахиваясь от солнечных зайчиков, будто от сонных ос. Лес просыпался. В чаще пробовали голоса птицы. Встречные ветки обдавали мальчика душистой росой. А над островками жёстких с металлическим отблеском папоротников за одну ночь распустились смешные лопоухие цветы.

– Эй-эй, ого-го, эге-ге!

Два мальчугана в лёгкой одежде вырвались из-за деревьев, будто два оленёнка. Бежали, кричали, кувыркались. А подбежав к Максиму вплотную, оробели.

– Ты земной, ты тот, человек? – спросил старший. Младший – курчавый и светленький – глядел на Максима чуть испуганно и молча теребил какую-то застёжку.

– Тот самый, – улыбнулся Максим. В следующий миг горячие ладошки закрыли ему глаза, мальчуганы что-то загалдели, а Птица потребовала:

– Угадай меня. Пожалуйста.

– Ты маленькая фея, которая живёт в озёрной кувшинке... Нет, ты ветер, такой тихий, что даже взгляда боится... А может, ты лохматый Дракон?

– Ой! – воскликнула Птица. – Ты, оказывается, тоже выдумщик. Роом, не кричи так громко!

– Поиграй с нами, – притворно заныли мальчишки. – Нам скучно, надоело быть одинаковыми...

– Ну и летите себе, – девочка махнула в их сторону рукой, и оба проказника вдруг потеряли человеческие очертания, превратились в больших бабочек и взмыли над поляной. В лесу зазвенел знакомый смех.

«Это похоже на сон, – подумал мальчик, наблюдая за Птицей. – Мне нравится этот сон. Если это действительно сон, то лучше и не просыпаться».

Какое-то взрослое и незнакомое чувство вдруг тронуло его. Предчувствие скорой разлуки, что ли. Не того обычного расставания, которыми так богата жизнь, а именно разлуки – когда больно.

– У меня скоро кончаются каникулы, – горькое признание сорвалось как-то само по себе, и мальчик тут же пожалел об этом.

Птица растерянно замерла.

– Да, нам тоже скоро улетать, – прошептала она. – Дней через пять. Очень не хочется. Мы ведь только-только подружились...

И тут же улыбнулась.

– Я придумала. Я всё равно прилечу к тебе. В другой раз, скоро. А потом – ты ко мне. Я знаю, что у вас ещё нет таких звёздных кораблей. Но главное для тебя, Максим, попасть на Вокзал. Не беспокойся, в галактике много вокзалов для мгновенного перемещения в пространстве. Ваши астрономы называют их коллапсарами, или ещё «чёрными дырами». Тебе лучше всего добираться с Дельты Близнецов. Это ближайший Вокзал...

– Как же я туда доберусь? – засомневался Максим. – Ничего себе – Дельта Близнецов.

– Пустяки. Я пришлю за тобой... – девочка запнулась, – пришлю кораблик. Мы тоже прилетели на таком кораблике. Он маленький и сам собой управляет.

– Ух ты, смотри, Птица! Это тоже ты придумала?

От озера надвигалась тёмная туча. Купол создавал полную иллюзию глубокого, бездонного неба. И туча казалась самой что ни на есть настоящей.

– Она в самом деле настоящая, – заметила Птица. Она, очевидно, почувствовала сомнения Максима, повела вокруг рукой. – Это всё настоящее. И неуправляемое. Так интересней. Даже набор назывался «Природа».

Лес зашумел. Порыв ветра нахохлил верхушки деревьев. Капли-разведчики зашипели на углях костра, который они только успели развести, а затем тугой парус дождя хлестнул ребят. Так и не добежав до замка, они нырнули под развесистое дерево.

– Долг рыцаря! – Максим снял куртку, набросил её на плечи девочки. Птица благодарно приникла к нему – маленькая, вздрагивающая от прямых попаданий крупных капель, и вовсе не похожая-на могущественного пришельца из других звёздных миров. Её душистые волосы щекотали Максиму лицо, и он при всём желании не смог бы сейчас объяснить, что с ним творится. Хотелось петь, а он таил дыхание, неведомая сила подмывала ринуться навстречу косым струям дождя, а он боялся сделать движение...

Минут через десять дождь утих так же внезапно, как и начался. Между деревьями клубился туман, а в растормошённом озере опять плескалась среди волн солнечная чешуя.

– Максим! Гляди, какая радуга!

Птица побежала к озеру, подпрыгивая и крича что-то гортанное. Невесть откуда зазвучала музыка. В её звуках всё ещё продолжался короткий ливень, тревожно шепталась листва, но ветер крепчал, снова раздувал костёр дня... Девочка танцевала. Среди озера, в туче брызг, в блёстках света и серпантине радуги.

Когда Птица вернулась на берег, глаза её были чуть-чуть виноватые.

– Прости меня, – девочка подняла с земли мокрую куртку, отряхнула её. Я не должна так делать. Самой веселиться – нечестно.

– Что ты, Птица! Я ни капельки не обиделся. Ты была такая красивая... так танцевала!

– Мне сегодня что-то не сидится, – девочка вздохнула, лукаво покосилась на Максима. – А тебе?

И вдруг...

Взгляд её устремился куда-то вверх, за пределы искусственного неба, даже ещё дальше – вряд ли в такие глубины заглядывал когда-нибудь человеческий глаз. Но самое странное было в том, что Птица прислушивалась, словно из бездны космоса к ней кто-то безмолвно обратился или позвал её. Лицо девочки мгновенно потускнело, брови упрямо сдвинулись.

– Да! Я так захотела! Всё равно убегу! – гневно крикнула она. Озадаченный Максим робко тронул её плечо.

– Ты с кем говоришь? С братьями, да? Мысленно?

Птица отвернулась, всхлипнула.

– Я обманула тебя, – голос девочки дрожал и срывался. – Мы не путешественники, мы самые обыкновенные... беглецы. Мне надоело дома... То нельзя, это тоже нельзя, так не делай. Вот мы с братьями и удрали. Думали немного повеселиться...

– Чего же ты плачешь, Птица? – удивился Максим. – Удрали так удрали. Ну, поругают. Думаешь, у нас дети не удирают...

– Отец, – вновь всхлипнула девочка. – Он очень сердится. Летит уже сюда, за нами.

Она заспешила, бросив тревожный взгляд в сторону замка.

– Надо собираться... Только ты не грусти. Слышишь, Максим? Раз я пообещала, значит, обязательно прилечу ещё.

«Вот и всё! – Максиму перехватило дыхание то ли от обиды, то ли от нежданной горечи. – Как же я теперь без Птицы?»

– Максим, ты скажи своим, чтобы они отъехали от Купола, ладно? А то отец здесь будет та-а-к бушевать... Нет, так нечестно. Я ведь пообещала... Ну не надо, не смотри на меня так, пожалуйста...

Девочка привстала на цыпочки, быстро поцеловала его в щёку и, отступив на несколько шагов, прощально махнула рукой. Очертания Птицы задрожали, расплылись.

На том месте, где она стояла, полыхнуло огнём.

– Подождём, посмотрим? – Гарибальди заглушил мотор, открыл дверцу вездехода. Они выпрыгнули на чистый скрипучий наст, потоптались чуть, а затем, не сговариваясь, повернулись на юг, в сторону Купола. Там, наверное, вовсе забыли об обычной «светомаскировке» – в бесконечной снежной степи «палатка» пришельцев светилась жёлто и ярко.

– Чудную ты историю рассказал, Максим Егорыч, – академик легонько подтолкнул Максима локтем. – Ой, чудную. Пришельцы – сорвиголовы, беглые проказники. Плюс ко всему, наверное, двоечники.

Дальнейшее произошло за какие-то считанные секунды. Внутри Купола вдруг полыхнуло голубое пламя. На фоне его на мгновение чётко проявились силуэты исчезающих деревьев, контуры рушащихся башен замка. Потом пламя коснулось «стен» Купола, и он исчез.

– Тяжела отцовская рука, – улыбнулся Соболев.

Прищурившись, он неотрывно смотрел туда, где дотлевал гигантский костёр и где уже заплелись первые космы пурги – рассерженный родитель умело уничтожал следы пребывания на Земле своих непослушных отпрысков.

В той завьюженной, сразу потускневшей дали, как бы подтверждая слова Соболева, вдруг раздался обиженный рёв.

– Надеюсь, у твоей Птицы голос более мелодичный? – академик глядел на Максима хитро и улыбчиво.

– Какая там Птица, – проворчал мальчик. То ли на месте Купола всерьёз разбушевалась пурга, то ли слёзы от ветра навернулись, но он ничего уже не мог разглядеть. – Это Роому уши дерут. Всего-навсего.

Они уже подъезжали к станции, когда Максим, оглянувшись, забарабанил кулаками в широкую спину Гарибальди, закричал:

– Остановитесь! Остановитесь! Меня окликнули!

Он рванул на себя дверцу, неуклюже выпрыгнул из вездехода и изо всех сил побежал назад, по следу гусениц. Туда, где из-за горизонта вдруг взвились серебристые змеи полярного сияния. Струи холодного огня метались в небе, будто бешеные, пока совершенно неожиданно для людей не сложились в дрожащие буквы, а затем и в слова:

«До свидания! До скорого!..»