Это была не пурга. Это был взбесившийся снег. Тревожными голосами звучал он в ледяных торосах, в одно мгновение заполнив узкую щель между небом и землёй. И закипело белое варево. Снег слепил глаза, отчаянно царапал лицо.

Это была странная пурга. Возникла она внезапно, вопреки всем прогнозам. Даже не возникла, а снежной бомбой разорвалась над головой. Вместе с ней пришли две неприятности. Уже первый разбойничий посвист ветра будто заговорил самоходные лыжи – чёрные змейки гусениц безжизненно замерли, и Максим чуть не упал. Одновременно погас зелёный глазок браслета связи.

«Чудеса!» – подумал Максим, останавливаясь. Он ещё раз растерянно потрогал браслет и буквально на миг перенёсся в недалёкое прошлое, на первый праздник Приобщения.

Сентябрь. Первый класс. Торжественная линейка. Ким Николаевич, директор школы, вручает им эти браслеты. Каждому жмёт руку, улыбается. Говорил он тогда мало, и Максим всё запомнил слово в слово.

– Ребята, – говорил Ким Николаевич. – У вас сегодня двойной праздник. Прежде всего вам предстоит вскрыть самую удивительную на свете копилку. Люди веками складывали в неё знания, а мы всё это вытряхнем, изучим, что к чему и зачем. А браслеты связи... Это ваше первое настоящее приобщение к миру взрослых. Теперь вы можете послать любому человеку своё изображение и голос. К вам тоже станут приходить – по делу и просто в гости. Через два года вас научат пользоваться всеми видами транспорта, и, кроме свободы общения, вы получите свободу передвижения. На земле, в воздухе, под водой. На третьем празднике Приобщения, после окончания пятого класса, человечество даст вам право совещательного голоса во всех своих делах...

Максим тогда так развеселился, что стал размахивать руками и тихонько запел свою «самодельную» песню:

Директор остановился возле него, спросил:

– Ты доволен, малыш?

– Сильно-пресильно! – честно ответил Максим...

«Однако, что же я размечтался? Пурга – дело нешуточное, особенно когда ты сразу всего лишился. Браслет не работает, лыжи – тоже. Разве что покричать?»

– Э-ге-гей! – позвал Максим. Обжигающий ветер швырнул его слабый возглас назад.

«Надо идти, – подумал мальчик. – Меня, наверное, уже ищут. Отец и Гарибальди поехали на вездеходе. Остальные – на снежных глиссерах. И „Пингвинам“, конечно, передали приказ искать человека. Максим представил, как всё это происходило. – Каждые десять минут Биоцентр получает от браслета связи рапорт о самочувствии человека – пульс, температура, биотоки. Но вот по какой-то причине ниточка жизни оборвалась. В ближайшей диспетчерской взревела сирена тревоги. Не теряя и секунды, электронный мозг начинает операцию РПС – розыск, помощь, спасение. Станцию, конечно, уже подняли на ноги. И соседние – тоже. Если через час его не разыщут, с полуострова Кука взмоет эскадрилья вихрелетов-спасателей. Огромные красные птицы, которым нипочём любая пурга... Вот дела! Интересно, сообщат ли о том, что он пропал, маме Юле?»

Максим решительно отбросил фоторужьё – поохотился, называется – и двинулся вперёд. По его расчётам получалось, что до станции, до его «Надежды», километров пять-шесть. Если не собьётся с пути, то...

Он быстро заметил, что странности пурги не закончились. Пурга напоминала речку со множеством водоворотов. А ещё было похоже, будто с неба свесили толстенный канат, конец его расплёлся, и Максим пробирается между волокнами – сквозь движущийся лес с белыми стволами.

Становилось холодно. Максим включил электрообогрев костюма, но желанное тепло даже не шевельнулось под меховой подкладкой. «Сели батареи, тоскливо подумал мальчик. – Вечные, безотказные – сели. Вот и причина всех бед. Что с ними могло случиться?»

Максим быстро слабел. Лыжи разъезжались куда попало, ветер перехватывал дыхание, снег слепил глаза. Мальчик даже прикрыл их на минуту, и тут что-то мягко толкнуло его в грудь. Нет, не пурга. Он открыл глаза и буквально уткнулся... в зелёную стену леса.

Максим механически сделал ещё шаг, и лыжи увязли в густой траве. Влажный горячий воздух пахнул в лицо, и мальчик буквально онемел от изумления. «Может, я замерзаю, и всё это кажется?» – мелькнула тревожная мысль. Он снял рукавицу и больно ущипнул себя. Наваждение не исчезало. Напротив, лес как бы подступил ближе. Густой, душистый, солнечный. И незнакомый. Сосны не сосны, берёзы не берёзы. А вот стоят вообще ни на что не похожие деревья с голыми красновато-бурыми стволами. Ветки все в цвету, даже листьев не видно. Кустов – тьма. Странные такие. Похожие на папоротники.

– Неужели в тропики занесло? – подумал вслух Максим. Он ещё раз внимательно огляделся. Нет, не тропики. В двух шагах за его спиной лес резко обрывался. Там, словно за толстым матовым стеклом, беззвучно развевались снежные космы.

Максиму стало не по себе. Откуда всё это: лес, тепло, цветы? И где – в Антарктиде! Лучше, право, иметь дело с пургой. Она враг коварный, хитрый, безжалостный, но зато враг реальный, знакомый, повадки его хоть знаешь. А это... Это вообще или бред, или волшебство. Одно можно сказать наверняка в радиусе двух тысяч километров нет и в помине таких райских уголков. И быть не может! Тогда что же перед ним? Нет, надо уходить отсюда. Сейчас же уходить! Тем более, что его ищут. И ищут где угодно, но только не в тропическом лесу...

Максим поспешно сорвал с ближайшего куста несколько листьев, сунул в карман куртки. Затем, тяжело волоча лыжи, обошёл корявое деревце, чем-то похожее на акацию, и снова шагнул в леденящее месиво из снега и ветра. На выходе его тоже легонько толкнуло в грудь. Не оглядываясь, мальчик побежал в сторону станции. Время от времени он подносил к глазам компас, но стрелка словно взбесилась, и страх, как стая волков, начал окружать мальчика.

«Мама Юля, – мысли ползли хаотичные и слепые, как всё вокруг. – Мы поедем на Тису. Как прошлым летом. Я попрошу у лесника разрешения, и мы снова будем жечь разноцветные костры. Дядя Павел добрый, он разрешит. Ему тогда тоже понравилось. Я ему даже химикаты свои оставил. Дядя Павел спрятал их. Говорил: „Я по настроению костры буду расцвечивать. Грустно пусть голубенький горит, а весело – тогда твоих окисей, солей добавлю. Огонь и запляшет у меня на сучьях солнечными человечками...“ Мама Юля, не надо огня. Его так много. Белого, холодного. Ой, какой холодный огонь!»

В голове стучало, во рту пересохло. Изнутри поднимался тошнотворный жар, и Максим жадно ловил губами снег – всё хотел утолить внезапную жажду. Он уже еле шёл. Останавливался, снова брёл наугад. Память всё чаще уводила его к счастливым полянам лета. Всё чаще появлялось желание остановиться, прилечь, отдохнуть хоть немножечко. Он останавливался, но мама Юля непривычно резко и повелительно кричала издалека: «Иди, быстро иди!» – и мальчик, плача и забываясь, снова брёл вперёд.

Свет близких фар ослепил его, и он упал.

– Сыночек, как же ты так! – шептал Егор Иванович, поднимая Максима на руки.

– Ах вы, зайцы мои, – приговаривал Гарибальди, укладывая мальчика на заднее сидение вездехода. – В снегу все, закоченелые. Сейчас мы зайцев отогреем, чаем напоим...

Отец Максима старался помочь начальнику станции, но тот оттеснял его могучим плечом и ворчал:

– Не суетитесь, Егор Иванович. Не пристало, брат, не пристало.

Он включил автоводитель, укрыл Максима своей огромной шубой.

– Папа, – тихонько сказал Максим. – А я в лесу был. Чудной такой лес. Всё в цвету, тепло...

– Бредит, бедняга. – Тимофей Леонидович нахмурил брови, прибавил скорости.

– Нет, па, я серьёзно. Лес...

Очнулся Максим от громкого голоса доктора Храмцова.

– Чип-чип, чепуха, – басил Храмцов, он же – Карлсон. – Двустороннее воспаление лёгких. Считайте, что мальчик отделался лёгким испугом. Но пяток деньков придётся полежать.

Начальник станции сидел на кушетке, смотрел на Максима и улыбался.

– Па, Карлсон, Тимофей Леонидович, – Максиму почему-то было трудно говорить. – Там правда был лес. И лето. Честное слово. Я тогда ни капельки не бредил. И потом тоже не бредил.

Отец и Гарибальди переглянулись.

– Не верите? – у мальчика на глаза навернулись слёзы. – Посмотрите у меня в кармане... В куртке. Посмотрите, пожалуйста!

Егор Иванович пожал плечами, взял мокрую куртку сына и вытряхнул содержимое её карманов.

На белый пластиковый пол упали пакет-аптечка, блокнот, компас и... четыре немного помятых листка. Изумрудные, сочные, зазубренные по краям.

Храмцов подобрал листья.

– Занятно! – изумился доктор. – Растение явно тропическое.

Тимофей Леонидович взял листья, внимательно осмотрел их, понюхал даже и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Неплохое название для реестра открытий – феномен Лаврова, а? Придётся съездить в твой фантастический лес.

Он обернулся к Максиму, но тот уже забылся в тяжёлой дремоте.