Ужимки продюсера начинали бесить.
– Нет! – резко сказал Рэй Дуглас. – Ваш вариант неприемлем... Нет, я не враг себе. Напротив, я берегу свою репутацию...
Голос продюсера обволакивал телефонную трубку, она стала вдруг скользкой, как змея, и у знаменитого писателя появилось желание швырнуть её ко всем чертям.
– Речь идёт о крохотном эпизоде, мистер Рэй, – вкрадчиво нашёптывала трубка.
– Представьте, что рассказ – это ребёнок, так часто говорят, – он с грустью отметил, что раздражение губит метафору. – Эдакий славный крепыш лет пяти-шести. Всё при нём – руки, ноги, он гармоничен. Данный эпизод ручка, сжимающая в кулачке нить характера. Почему же я должен калечить собственного ребёнка?..
Писатель вывел велосипед на дорожку, потрогал рычажок звонка. Тонкие прохладные звуки засверкали на давно не стриженных кустах, будто капельки росы.
– Пропадай, тоска! – воскликнул он и, поддев педаль-стремя, вскочил на воображаемого коня.
Восторженно засвистел ветер. Спицы зарябили и растворились в пространстве. Шины припали к земле.
Метров через триста Рэй сбавил темп – нет, не взлететь уже, не взлететь! А было же, было: он разгонялся на лугу или с горы, что возле карьера, разгонялся и закрывал глаза, и тело его невесомо взмывало вместе с велосипедом, и развевались волосы... Было!
Злость на продюсера прошла. Человек он неглупый, но крайне назойливый. Точнее – нудный. О силе разума он, может, и имеет какое-нибудь представление, но что он может знать о силе страсти?
Велосипед, будто лошадь, знающая путь домой, привёз его к реке. Рэй часто гулял здесь. Пологий берег, песок, мокрый и тяжёлый, будто плохие воспоминания, неразговорчивая вода. Так было тут по утрам. Однако сегодня солнце, наверное, перепутало костюм – вместо октябрьского, подбитого туманами, паутиной и холодной росой, надело июльский – и река сияла от удовольствия, бормотала что-то ласковое и невразумительное. Чистые дали открылись по обоим её берегам, и стал слышен звук падения листьев.
«А что я знаю о страсти? – подумал писатель. – Я видел в ней только изначальную суть. Весь мир, человек, всё живое, несомненно, – проявление страсти. Что там говорить: сама жизнь, как явление, – это страсть природы. Но есть и оборотная сторона медали. Я создаю воображаемые миры. Это, наверное, самая тонкая материя страсти. Но я, увы, сгораю. Какая нелепость – страсть, рождая одно, сжигает другое. Закон сохранения страсти»...
И ещё он подумал, что для того, чтобы развеять тоску, было бы неплохо уехать. Куда-нибудь. В глухомань.
Он взглянул на небо.
Небо вздохнуло, и вдоль реки пролопотал быстрый дождик.
– Дуглас, – негромко окликнули его.
Писатель живо оглянулся.
Никого!
Берег пустынный, а лес далеко. Там подобралась тесная компания вязов, дубков и клёнов. В детстве он бегал туда за диким виноградом. Это была страсть ко всему недозрелому – кислым яблокам, зелёным пупырышкам земляники...
– Задержитесь на минутку, – попросил его всё тот же голос. – Я сейчас войду в тело.
Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж.
В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу появился высокий незнакомец в чём-то чёрном и длинном, напоминающем плащ. Остро запахло озоном.
– Не жмёт? – участливо поинтересовался Рэй Дуглас и улыбнулся: – Тело имею в виду.
– Извините, мэтр. Я неудачно выразился. Но это в самом деле моё тело.
Незнакомец шагнул к писателю и радостно воскликнул, воздев руки к небу:
– Вот вы, оказывается, какой!
«Что это? – подумал Рэй. Дуглас. – Монах, увлекающийся фантастикой? Или... Или я просто переутомился. Я много и славно работал в сентябре. Да и октябрь был жарок. Неужели воображение разыгралось так буйно?»
– Успокойтесь, мэтр. – Незнакомец остановился. – Вы не больны. Я реален так же, как и вы. Извините за эти дерзкие слова; мне вовсе не пристало учить вас, как надо относиться к Чуду. Что касается одежды, то это защитная накидка. У вас здесь очень высокий уровень радиоактивности. Дома меня ожидает тщательная дезактивация.
Писатель уже овладел собой.
– Откуда же вы? – спросил он, пристально разглядывая незнакомца.
– Издалека, – ответил тот. – Из две тысячи шестьсот одиннадцатого года. Я президент Ассоциации любителей фантастики. Я прибыл за вами, мэтр. И ещё хочу заметить – у нас очень мало времени.
– Польщён! – засмеялся Рэй Дуглас. – Встреча с читателями? Лекция? Я готов. – И удивился, покачав головой. – Две тысячи шестьсот одиннадцатый... Неужели знают?
Теперь улыбнулся президент.
– Вас ждут во всех Обитаемых мирах, – объяснил он, и бледное лицо его чуть-чуть порозовело. – Это такая удача, что мы можем вас спасти. Пойдёмте, Дуглас. Вы проживёте ещё минимум восемьдесят-девяносто лет и напишете уйму замечательных книг. Только наш мир сможет дать вашему адскому воображению настоящую пищу. Вы будете перебрасывать солнца из одной руки в другую, словно печёную картошку.
– О чём вы? – сдавленным шёпотом спросил писатель. – Уйти? Насовсем? Сейчас? Среди бела дня и в здравом уме?
– Вы уже не молоды, – мягко заметил посланник из будущего. – Вырастили детей, достигли зенита славы. Вы уже никому ничего не должны здесь. Если вам безразлично, что вас ожидают сотни миллиардов моих соотечественников, то подумайте хоть раз о себе. Пойдёмте, Дуглас. У нас осталось двадцать две минуты.
Воскресное утро, начавшееся для знаменитого писателя с досадной телефонной ссоры, вдруг засверкало для него всем великолепием красок, а растерянная мысль метнулась к дому:
«Как же так? А Маргарет, дочери, внучата... Уйти – значит пропасть. Без вести. Значит исчезнуть, сбежать, дезертировать. С другой стороны дьявольски интересно. Ведь то, что приключилось со мной, – настоящее волшебство. Это вызов моей страсти, моему искусству и таланту. Им нужен маг. Вправе ли я отклонить вызов? И что будет, если я приму его? Ведь я не что иное, как форма, которую более или менее удачно заполнил мир. Уже заполнил».
– Почему такая спешка? – недовольно спросил он. – Во всяком случае я должен попрощаться с родными.
– Исключено! – президент Ассоциации любителей фантастики развёл руками, и на его лице отразилось искреннее сожаление. – Осталось двадцать минут.
– Но почему, почему?
– Время оказалось более сложной штукой, чем мы предполагали. Масса причинно-следственных связей, исторические тупики... Есть вообще запретные века. Там такие тонкие кружева, что мы боимся к ним даже притрагиваться. Поверьте, если бы существовала такая возможность, мы бы спасли все золотые умы всех веков и народов. Увы, за редким исключением, это невозможно.
– И я как раз – исключение, – хмуро заключил Рэй Дуглас.
– Да. И мы очень рады. Но временной туннель только один, и продержаться он может не более тридцати семи минут.
– Кого же вы уже спасли?
– Из близких вам по духу людей – Томаса Вулфа, – ответил президент Ассоциации и вздохнул: – Однако он вернулся. Сказалось несовершенство аппаратуры...
– Томас?! – воскликнул Рэй. – Чертовски хотелось бы с ним встретиться. Ах, да, я забыл...
Писатель разволновался, схватил пришельца за руку.
– Теперь я понял, – пробормотал он, улыбаясь. – Я всё понял. Последнее письмо Вулфа из Сиэтлского госпиталя, за месяц до смерти. Как там? Ах, да... «Я совершил долгое путешествие и побывал в удивительной стране, и я очень близко видел чёрного человека (то есть вас)... Я чувствую себя так, как если бы сквозь широкое окно взглянул на жизнь, которую не знал никогда прежде...» Бедный Том! Ему, наверное, понравилось у вас.
– Мэтр! – взмолился человек в чёрной накидке. – Сейчас не время для шуток. Решайтесь же, наконец. Четыре минуты.
– Нет, что вы, – Рэй Дуглас наклонился, подхватил велосипед за руль. Хитро улыбнулся: – Если бы я мог проститься, а так... Тайком... Ни за что!
– Мы любим вас, – сказал человек с бледным лицом и пошёл туда, где воздух колебался и струился. – Вы пожалеете, Дуглас.
– Постойте! – окликнул его писатель. – Человек в самом деле слаб. Я не хочу жалеть! Обезбольте мою память, вы же, наверное, умеете такое. Уберите хотя бы ощущение реальности событий.
– Прощайте, мэтр, – пришелец коснулся своей горячей ладонью лба Рэя Дугласа и исчез.
Писатель тронул велосипедный звонок. Серебряные звуки раскатились в жухлой и редкой траве, будто капельки ртути. Рэй вздрогнул, оглянулся по сторонам:
«Что со мной было? Какая-то прострация. И голова побаливает. Я сегодня много думал о Вулфе. И, кажется, с кем-то разговаривал. Или показалось? На берегу же ни одной живой души. Но вот следы...»
На мокром песке в самом деле отчётливо виднелись две цепочки следов.
«Ладно, это не главное, – подумал писатель. – Вот сюжет о Вулфе хорош... Его забирают в будущее, за час до смерти... Там ему дают сто, двести лет жизни. Только пиши, только пой! Нет, это немыслимо, слишком щедро, он утонет в океане времени. Сжать! До предела, ещё и ещё... Месяц! Максимум два. Их хватило на всё. Он летит на Марс. И он пишет, надиктовывает свою лучшую книгу. А потом возвращается в больницу, в могилу... Но чем объяснить его возвращение – необходимостью или желанием?.. Я напишу рассказ. Можно назвать его „Загадочное письмо“. Или „Год ракеты“. Или ещё так – „О скитаниях вечных и о Земле“».