— Товарищ Татаринов, после окончания планерки Николай Михайлович просит вас задержаться. Он хочет с вами побеседовать. — Секретарь директора завода повернулась ко мне, улыбнулась.

— Здравствуйте, Любовь Григорьевна. — Я пожал протянутую теплую руку.

— Здравствуй, Дима, здравствуй, — взглядом укорила. — Давно я тебя не видела, давно… Почему вы с женой не заходите в гости? А? Виктор Иванович часто спрашивает, как у Дмитрия Дмитриевича дела в цехе, а вы, как я вижу, и забывать нас начали…

— Ну что вы, Любовь Григорьевна. Как можно? Времени сейчас не хватает. Работа. А мужу большой привет передавайте и скажите, что в ближайшее время обязательно увидимся.

— Понимаю, Дима, понимаю. Да это я просто так сказала. Напомнила о себе, как говорится. Но вы, однако ж, хоть изредка заглядывайте на улицу Гастелло. Мы всегда вам с Ниной очень рады…

Неужели я так устал за последнее время, что стал забывать друзей? Уж кого-кого, а эту женщину надо уважать без всяких отговорок. Когда видишь элегантный серый костюм, ясные синие глаза, всегда поневоле начинаешь думать о ее жизни. О судьбе, которую мы сами лепим. После войны ее муж Виктор, горевший в танке и потерявший зрение, решил к ней калекой не возвращаться. Она нашла его и привезла домой. Конечно, можно долго говорить о долге, о жалости или, наконец, о любви, но философией тут мало что объяснишь. Это же очень трудно: жить со слепым. Сколько раз ставил себя на ее место и никогда еще не находил ответ, как бы поступил я.

В просторном кабинете генерального директора производственного объединения к моему приходу уже сидели человек шестьдесят. Пробираюсь между стульями на свое обычное место, к окну. Платов собирает на столе бумаги, смотрит на часы. Надо набраться выдержки и просидеть с соответствующим заинтересованным лицом энное количество времени.

Отсюда, с третьего этажа, хорошо видно проходную, широкую аллею деревьев в четыре ряда, чуть дальше начинаются корпуса цехов. На территорию завода только что влилась группа мальчишек и девчонок: старшеклассники пришли на экскурсию. Они смеются, наперебой говорят, стараясь перекричать друг друга. Им весело оттого, что не надо сидеть еще два урока… Куда лучше просто пройтись всем вместе, ну хотя бы и на завод. Около доски Почета приутихли, уставились на ряды фотографий. К ним подошел мужчина в сером пиджаке, вероятно учитель. Он что-то сказал окружившим его ребятам, те засмеялись и закивали дружно головами: мол, все будет в порядке.

Сосед толкнул ногой, сказал тихо:

— Чего разулыбался, Платов начал уже.

Директор подводит итоги работы за прошлый месяц. В целом выполнение плана почти на день раньше срока, мой цех — на четвертом месте, а всего цехов — двадцать, так что неплохо, можно сидеть спокойно.

А ребята во дворе (учителя не видно, пошел, вероятно, в управление) столпились вокруг парня в синем свитере, в руках которого серебрится транзисторный приемник. Он старательно крутит ручки… Замер… И сразу же одна девчонка пустилась в пляс. Хорошо же она танцует! Легко, свободно, подпрыгивает на месте, гордо, с вызовом откинув голову, пожимая в такт плечами, словно чему-то удивляясь. Вот что такое шестнадцать лет! Молодец, девчонка!

…Летучка, как обычно, затягивается. Прошло больше часа, но выступающим не видно конца. Не успевал окончить говорить один, поднимался другой. Хвалят цеха, что впереди, стараются как-либо оправдать свои недостатки, и все, как один, ругают отстающих. Больше всего достается Побенцеву, начальнику семнадцатого цеха. Ни одна летучка в последнее время не обходится без упреков в адрес семнадцатого. Я знаю Побенцева как знающего инженера, а чего-то вот не хватает ему, что-то не ладится… Да и рабочие в семнадцатом зарабатывают меньше других и стараются там долго не задерживаться, переходят в другие цеха или уходят с завода.

Побенцев сидит впереди меня через три стула, наверно, как и я, не дождется конца совещания. Интересно, о чем хочет говорить со мной Платов? О цехе? Но я же с понедельника уже в управлении. Наверное, что-нибудь несущественное, он ни разу не посмотрел на меня сегодня. Поблагодарит за работу в цехе, пожелает успехов на новом месте?..

Наконец Платов кратко подводит итоги. Конец. Но… народ расходится медленно, многие еще выясняют отношения… Директор все время занят.

Я выхожу из кабинета, быстро спускаюсь на второй этаж и иду по коридору в отдел главного технолога, где трудится моя жена. Нина за своим кульманом, рядом Наталья, тоже инженер. Подруга жены с любопытством смотрит на меня:

— Как вы его назовете?

— Кого его?

— Будущего Дмитриевича или Дмитриевну, я жене знаю, кто у вас появится.

— Спроси у Нины.

— Она тоже твердит, что не знает, на тебя ссылается, по, если вы затрудняетесь в этом вопросе, могу помочь.

— Спасибо за помощь, мы сами подумаем… Времени еще достаточно. Ты лучше скажи, что сейчас танцуют?

— Где танцуют?

— У вас… Когда начальства поблизости нет.

— Когда дела плохи — танго, когда все идет по маслу — вальс, когда премия предвидится — кто во что горазд. Ниночка, все это кажется подозрительно, мне лучше уйти, сами разбирайтесь в личных делах, но я бы на твоем месте, Нина, докопалась до истины: он стал интересоваться танцульками. А?

Я смотрю на лист ватмана, приколотый к доске, Нина придвинулась ко мне, положила голову на плечо:

— Ты обиделся?

— За что?

— За то, что рассказала…

— Нет.

— Я же заметила, как ты на меня посмотрел…

Я слышу знакомый запах светлых волос, аккуратно уложенных, потихоньку целую жену в висок.

За соседними кульманами серьезнейшие лица, все делают твид, что страшно поглощены только работой и не замечают нас.

— Ты в цех?

— Еще нет, к Платову надо подняться.

— Зачем?

— Не знаю.

— Не нравится мне это… Хотя приказ на тебя уже есть, я сама бегала с утра, проверяла. Ты что-нибудь ел?

— Да.

— А что ел?

— Не помню. После Платова в столовую зайду.

— Смотри не забудь. Я в буфете болгарское лечо возьму, перец фаршированный. Ладно?

— Ладно.

— Две банки хватит?

— Смотри сама. На чертеже все понятно?

— Пока все.

— Я пойду?

— Возвращайся сегодня пораньше.

— Постараюсь.

По лестнице навстречу спускается парень, довольно симпатичный, с рассеченной шрамом бровью. Он внимательно смотрит в упор, останавливается:

— Моя фамилия Геладзе, ваша Татаринов, если я не ошибаюсь?

— Да, это так.

— Вы в понедельник к нам приходите, так что будем коллегами по несчастью. Поздравляю. Я думаю… Я надеюсь… Я уверен, что мы найдем с вами общий язык. Сколько вам лет?

— Тридцать.

— Мы почти ровесники, мне тридцать два. Давно на заводе?

— Восемь лет.

— И все в цеху?

— Да.

— И кем?

— Два года мастером, два — начальником смены, затем — заместителем начальника цеха.

— Все правильно. А последние три месяца: исполняющий обязанности начальника цеха. Ну ничего, у нас жить можно. Так что, можно и на «ты»?

— Конечно.

— Тебя как при рождении нарекли?

— Дмитрий.

— А меня Григорий. Дима, ты водку пьешь?

— Как придется…

— Хоккей любишь?

— Не очень. Поле маленькое. Негде развернуться. Лучше футбол.

Мы крепко пожимаем друг другу руки, и я иду к Платову. Еще один товарищ. Хороший, видно, парень, только спижонил чуть-чуть насчет водки. Но ничего. У каждого это есть… А в руках английский технический журнал. Ни городская, ни заводская библиотека его не получают.

Директор занят, разговаривает с двумя инженерами из конструкторского. Увидев меня, говорит:

— Я скоро освобожусь, подожди немного…

Подхожу к окну. На небе блеклые облака. Начало октября, и, как говорится, солнце светит, но не греет. Листья на деревьях аллеи начали морщиться, терять свою живую привлекательность. Стареют не по дням, а по часам. Хотя цепляться за ветки будут еще долго, до снега.

За нашим институтом спряталась небольшая роща старых кленов. Это было тихое место, и среди огромного количества волшебных листьев я чувствовал себя словно на необитаемом острове из золота… На последнем курсе в мою рощу стали приходить два брата, лет десяти и восьми. Они бродили по роще, собирали листья в красочные букеты и уносили домой. Однажды старший из мальчиков подошел и, поглядывая на мои тетради, спросил: «Стихи сочиняете?» А в Канаде, должно быть, интересные люди живут, недаром они повесили кленовый лист на государственный флаг и сделали символом страны.

Да, осенью я люблю листья клена. Каждый можно долго-долго рассматривать, бесконечно открывая новые цвета и оттенки. Кленовые листья похожи друг на друга по форме, но, как и ладони людей, никогда не встретишь одинаковых. Вот лист клена еще зеленый, но и на нем в центре выступили мутные рыжие пятна. Этот же лист желтый-желтый, он пропитан сочными лучами солнца до краев, другой тоже желтый, но у него в тонких жилах густая кровь. Лист шоколадный, бархатный, он важничает, его младший брат, лист светло-коричневый, посыпан черными точками. Этот лист неизвестный художник поспешно выкрасил красной краской, а о другой вытер кисточку. Листок сверкает на солнце, словно выточен из тонкой медной пластинки. А из этого листочка, кажется, если в руке сожмешь, закапает вино…

…Я, кажется, вздрогнул от неожиданности или, может быть, вздрогнул про себя? Не слышал, как и подошел Платов.

— Как ты думаешь, зачем тебя я позвал?

Я пожал плечами.

— И не догадываешься? — Платов помолчал. — Ты молодец, последние месяцы неплохо поработал. Недаром Грибов был так спокоен, когда оставлял цех на тебя. Приказ о переходе в управление я подписал. Но видишь ли, какое дело… С семнадцатым у нас скверно… Хуже некуда… Не тянет Побенцев… Не хочешь попробовать? Кем? Начальником цеха. Нет, нет, я не заставляю, приказ есть, я просто прошу подумать. Знаю: будет трудно, но надеюсь на другое: возьмешься — получится. Срок — три месяца, но с января — полная отдача. Понял меня? Если согласишься пойти в семнадцатый, в понедельник с утра звони мне.

До конца первой смены оставался час, когда я вернулся в родной цех. Тяжелый день сегодня — пятница, конец рабочей недели и вдобавок первые дни месяца. Работа с утра шла не очень уверенно, средне. Узлы к сборщикам поступали неритмично, не хватало то одних, то других деталей. Я застал Михаила Андреевича, мастера сборочного отделения, у него, как он выражается, в конторке, то есть комнатушке с толстыми стеклянными стенками, где размещались неведомо как два стола и несколько стульев. Андреевич — старая рабочая гвардия, он пришел в цех после демобилизации сорок шестого года (страшно подумать, сколько лет он на одном месте), лет шесть или семь назад заочно окончил техникум. Но практик замечательный, разбирается в любом станке не хуже инженера, и среди рабочих пользуется огромным авторитетом. За глаза его все зовут «французом» или «Мишелем» за высокий лоб и широкие мохнатые бакенбарды. Он и вправду похож на героя-любовника французских фильмов. Сбрей он свои рыжие баки — это стало бы событием всего завода. Он только что вернулся от контролеров ОТК:

— Процентов девяносто будет, — он устало, как-то с достоинством опустился на стул, — но оставим задел для второй смены, они перекроют отставание.

Неплохо. Если он сказал девяносто, значит, будет под девяносто пять.

— Вас дожидаются… Не понимаю, чем они в отделе кадров думают — девчонок присылают. Обучишь ее, только сделаешь хорошего специалиста, а она раз тебе, замуж выскочит — и «бонжур, месье».

Новенькая стояла возле конвейера, исподлобья наблюдала за работой. Ах, вот что не понравилось мастеру: юбка выше коленок сантиметров на десять.

— Мне рабочих не надо, своих хватает, на следующей неделе двое из отпуска выходят, — ворчит мастер и стучит карандашом по стеклу стенки.

Девочка заходит, протягивает листок из школьной тетради. Михаил Андреевич сидит притихший, сморщил лоб гармошкой, делает вид, что очень занят.

— Сколько лет?

— Семнадцать.

— М-да, малолетка… В институт не поступила?

— Поступила, только ушла, месяц проучилась и ушла.

— И почему?

— Отец умер…

Держу заявление. «Прошу принять учеником…» И подпись: «З. Инякина».

— Зина?

— Зоя.

— Бросила институт?

— Перешла на заочное.

— Мать работает?

— Кондуктором в автобусе.

— Еще дети есть?

— Сестра… В четвертом классе.

— Отчего отец…

— Пил. Цирроз печени.

— Где бы ты хотела работать у нас?

— Везде согласна.

— Но все же?

— Не знаю…

— Как вы думаете, куда можно направить Зою? — Я обращаюсь к Михаилу Андреевичу. — На какой участок?

— Как куда? Ко мне! Сборка — самое интересное в цехе. Его квинтэссенция.

— У вас же полный комплект?

— Я сам буду за ней смотреть, — мастер берет у меня заявление девочки. — Учеником? Это, конечно, в отделе кадров продиктовали… Что она будет получать учеником, а ей надо и одеваться, и в кино сбегать… Может, сразу по разряду проведем? По первому? Хоть ненамного, но все ж больше будет домой приносить. Она, я чувствую, толковая, быстро научится… Подберем для начала что-нибудь полегче, что будет под силу, а она быстро научится, я уверен.

— Ну, если вы согласны, я не против.

— Перепиши заявление, — Михаил Андреевич усаживает Зою за стол. — Пиши просто: прошу принять на работу в цех № 10 по первому разряду… Вот так… Молодчина. Я заявление сам отнесу в отдел кадров. Запомни: в понедельник мы во вторую смену выходим, но ты приходи часов в двенадцать. Я тебе все объясню, расскажу про цех, ознакомлю с правилами техники безопасности. И надо будет сбегать к пожарникам. Без их визы пропуск не получишь. Ты не куришь? Слава богу! Умница! Потом с бригадой познакомлю, у нас парни и девчата отличные. Скучно не будет. Вопросы есть?

— Спасибо большое, — и она уходит.

— И что про цех наверху калякали? К нам претензий никто не имел? Нет? Хвалили? Немного? Надо бы чуток побольше…

Мы сидим, мастер неторопливо и обстоятельно рассказывает о работе сборочного отделения, а значит, и всего цеха, рассказывает и виду не подает, зная, что сегодня мой последний день… Вдруг что-то вспоминает, лоб становится гладким, он достает из внутреннего кармана пиджака сложенный пополам листок:

— Одни приходят, другие уходят… Жизнь продолжается. Кстати, еще о пожарниках. Попов меня беспокоит, нарисовал шпаргалку на увольнение. Показатели текучести нам портит, проходимец. «Что?» — спрашиваю его. «Уезжаю, — говорит, — в Сибирь лесные пожары тушить».

Гармошка вновь собирается на лбу: Михаилу Андреевичу очень уж не хочется отпускать этого парня. Еще бы, у него Попов стал настоящим производственником. Но парень, значит, действительно уезжает: если бы у мастера была надежда на то, что Попов останется в цехе, Михаил Андреевич с этого и начал бы разговор.

— Романтику ищет. Мужику скоро двадцать пять, о семье пора думать, о постоянстве в жизни… Я ему и так и эдак, зачем тебе, говорю, по елкам-палкам лазить, специальность у тебя в руках стоящая, зарплату приличную имеешь. Женишься — через три-четыре года квартиру получишь. С раздельным санузлом. Что еще человеку надо? Поговорите с ним, он вас уважает.

Мы выходим из комнатушки. Знакомый шум цеха действует всегда успокаивающе, но сейчас на душе как-то не по себе. Я буду приходить сюда как гость. Рабочие этого цеха, мне кажется, лучшие на заводе. У каждого свой характер, свои интересы, иногда кто-нибудь из молодых ребят такое отмочит, что и во сне не приснится, по здесь всегда было интересно… Было… Прошедшее время…

Попов, увидев меня, заулыбался:

— Я понял: раз вы подошли, Мишель накапал. Подпишите заявление, Дмитрий Дмитриевич.

— Это окончательное решение?

— Да, я уезжаю. Мотоцикл уже продал.

— Ладно. Но обещай, если что-нибудь на новом месте не получится, это зачастую бывает, то вернешься обязательно назад, именно к нам на завод и к своему мастеру. Уговор?

— Куда же, конечно, в цех.

— Тебе потом неудобно будет, совесть начнет мучить, но вернешься! Понял?

— Обещаю. Мне кореш написал, вместе в армии служили…

— Смотри, не вешай нос, если трудно будет. Желаю удачи.

Уже темнеет, когда меня зовут к телефону. Я быстро поднялся в кабинет начальника цеха. Звонит, как я и знал, Нина:

— Что случилось, Дима?

— Ничего не случилось.

— Неужели и сегодня не могут без тебя обойтись? Что сказал Платов?

— Я приеду сразу, как только освобожусь.

— Знаю я тебя. Ты и сегодня будешь до конца на капитанском мостике. Но ничего. Сегодня последний такой день. Последний! Последний! Возвращайся скорее. Телеграмму принесли от Грибова, приезжает завтра в двенадцать. А у меня, Татаринов, неплохая идея: давай завтра соберем наших друзей. Мы с Наташкой за день все приготовим, а вечером отпразднуем твое повышение. Да и брат в воскресенье отбывает к месту прохождения службы.

— Хорошо. Согласен.

— Но все-таки, что случилось, Дима?

— Что ты пристала, ничего не случилось.

— Если бы ничего не случилось, ты бы сказал, что я умница, светлая голова.

— Извини. Ты действительно умница. Анатолий дома?

— Еще новость: Толик с девушкой познакомился, сегодня в гражданском пошел, костюм новый надел, перед зеркалом полчаса волосы прилизывал. Дима, Димочка, ну приходи пораньше…

— Постараюсь.

— Знаю я тебя…

Положила трубку. Обиделась. Сто раз она права: я почти совсем не уделяю ей внимания. Хорошо еще, что у нас свой первый отпуск провел ее брат, лейтенант-ракетчик.

На стене — обширный график движения деталей, узлов и т. д. в цехе. Своеобразный рентгеновский снимок организма производства. (Между прочим, моя разработка.) Если что, сразу видно, где слабое место… Но Грибов в понедельник останется доволен: работа и через неделю будет на высокой уровне.

Семнадцатый… семнадцатый… Что делать? Что делать? Нина будет против. С кем посоветоваться? С Грибовым! Завтра встретить на вокзале и поговорить.

Решительный стук в дверь, и на пороге… Геладзе. Неожиданный гость. В одной руке яркая модная шляпа, в другой — большая папка. Красная.

— Ты удивлен?

— Конечно.

— Объясняю вкратце. Главное, — он стучит пальцами по папке, — вот здесь. Сам посмотришь. Это станок, который я модернизировал на досуге. Чертежи я отдавал в пятый цех, но там отказались. Кажется, они и не смотрели их. Просто не хочется возиться. Я вспомнил про тебя, заскочил на минутку и, к моему счастью, застал. Посмотри: небольшая переблокировка, кое-что перестроить, добавить, наладить, и производительность в полтора раза выше. Уступаю лавры, приглашаю в соавторы…

— Насчет соавторства лучше не будем. Что в пятом сказали?

— Сказали, что не будут делать.

— Неужели?

— Таков был смысл сказанного.

— А ты вместо того чтобы защищать, гордо повернулся спиной и хлопнул дверью? Хорошо, я посмотрю, но…

— …Но ты здесь имеешь огромный вес, из надежных источников известно, да и Грибов для тебя сделает все. Посмотри: очень, очень интересная идея. Много времени не займет. Посмотри. Час, другой, третий… Хотелось бы только побыстрей встретиться, услышать твое мнение…

— Завтра, в одиннадцать дня, на вокзале. Устраивает?

— Где? Где? На вокзале?

— У главного входа.

— Согласен. У главного входа. Под часами. Я пошел. Свет выключить?

— Зачем?

— Я же вижу: тебе сейчас трудно, мысли разные шатаются в голове, наверно, не хочется из цеха уходить, себя жалко, а в темноте больше интима, чуйств, легче прощаться… И водочки бы сто пятьдесят грамм…

— Не надо выключать, сам выключу, когда надо. Неужто я на ощупь буду твои каракули разбирать?

— Не горюй, старик, надо ввысь стремиться, пока голова работает и крылья крепкие. Директор — хитрый мужик: при усложняющемся производстве инвестиция в молодые умы — выгодное дело. Экономически быстро окупается и по коридорам министерства легче ходить…

— Да ты философ-рационализатор.

— Я не философ, я реалист. Опять шнурки на левой туфле развязались…

На остановке я один. Как же быстро летит время. Не успеешь и оглянуться, как день окончен. На 100,5 процента. Скоро подкатит автобус — и домой. Или пройтись пешком? Есть о чем подумать… А с понедельника буду возвращаться в пять часов дня. С понедельника стану хорошим мужем.

Я учился с Ниной на одном курсе, но в институте мы почти и не общались, она встречалась с другими, у меня были свои интересы. «Познакомились» на преддипломной практике: получили направления на один завод. Без знакомых в чужом городе, мы ходили всюду вместе, вместе написали отчет по практике, защитили дипломные проекты по этому заводу. После окончания института нас затребовали через министерство на этот же, ставший уже родным, завод. Первые годы было трудно, но жена никогда ни в чем не упрекала, а я в последнее время совсем перестал уделять ей внимание.

Подходит автобус. Я вижу кондукторшу, невысокую женщину с печальными глазами. Может, это мать новенькой, что пришла в цех?

— Садитесь? Или еще не решили?

Я покачал головой. Машина тихо трогается и плывет по молчаливой широкой улице. Нет, это не мать девочки. Эта женщина еще молода, лет тридцать.

На улице почти никого нет, но везде густо светятся окна. Да, улица холодна и пустынна, но чувствуешь, глазами чувствуешь, что жизнь дня продолжается.

Интересные идеи у Геладзе присутствуют, иногда очень смелые решения, этого у него не отнимешь. Но станок в целом не годится, образно говоря, много фантастики. На чертеже гладко, но, когда соберешь станок, он не оправдает задуманного. Можно Григорию спокойно объяснить, но было бы лучше, если он своим умом бы дошел до своих ошибок. В семнадцатом цехе я дал бы ему в помощь хорошего слесаря, пусть возится с механизмами сам. В семнадцатом Геладзе мне ох бы как пригодился…

В одном окне потух свет, кто-то поставил точку в конце дня.

Но и я делаю ошибки! Еще одна: ведь сколько слышал про семнадцатый, и нет чтобы хотя бы разок сбегать, самому посмотреть.

Почему-то вновь вспоминается очерк в журнале, написанный талантливой журналисткой. Героиня, вернувшись домой, неожиданно сталкивается с тремя бандитами, решившими переждать у нее до ночи. Чтобы запугать женщину, берут в заложники ее малолетнюю дочь. Героине надо идти на работу. Ее отпускают, но предупреждают: если что, дочки она больше живой не увидит. Но героиня делает выбор («Выбор» — так и называется очерк). Дом обложен со всех сторон, преступники задержаны, дочь на свободе. Прочитан очерк давно, но нет-нет, да и всплывет в памяти. Почему? Да потому, что я никогда не решился бы на такой шаг. Струсил бы? Да. Рисковать девочкой не стал бы.

У нас окна спят. Поднимаюсь на последний, пятый, этаж. На кухне записка: «Дима! Толик! Поесть в холодильнике, не ленитесь — разогрейте. Целую. Нина». Включаю электрочайник, снимаю туфли и в носках крадусь в спальню. Нина спит, словно ребенок, сложив губы буквой О. На столике свежие газеты, раскрытый «толстый» журнал. Очередной роман Жоржа Сименона. Как ни странно, Нина прочла всего пять страниц. Она ждала журнал, детективы — наша слабость, но и она вечером о чем-то тревожно думала. Чувствовала?

В зале на диване спит Анатолий, брюки небрежно брошены на стул. Я машинально складываю их, вешаю на, спинку. Толик поворачивается, приподнимается на локте:

— Не сплю, я только перед тобой пришел…

Он встает, и мы выходим на кухню. Мои тапочки на нем. Чайник посвистывает.

— Налить чашку?

— Не хочу. Нравятся плавки? Днем купил. Полчаса в магазине стоял, наблюдал в сторонке, набрался храбрости, подошел решительно и взял, и, ты знаешь, никто и внимания не обратил, а в душе неудобно было… Японские, нейлоновые, в мешочке целлофановом с кнопочкой. Нравятся?

— Носить можно.

— Ты бы надел?

— Больно яркие.

— Скажешь тоже, на пляже все в таких ходят. Ты хоть был на пляже?

— В этом году не пришлось… Ты-то как отдыхаешь?

— На свидание вот сбегал, а ей, оказывается, нравится, когда я только в форме… Значит, ребята правы, что девчата только из-за звездочек…

— По одной нельзя судить о всех.

— Знаю. Но все ж обидно… Я днем еще надеялся, что она — моя царевна-лягушка… Телеграмму видел? Принести?

Он идет в комнату, слышно, что в темноте споткнулся о стул. Лишь бы Нина не проснулась. Толик возвращается, приносит телеграмму и листок. Грибов приезжает — вот кто поможет, если в семнадцатый соглашусь. На листке — список гостей, кому нужно с утра позвонить или предупредить, чтобы вечером пришли к дам. Девятнадцать человек. Первыми стоят Любовь Григорьевна и ее муж. Я достаю из внутреннего кармана шариковую ручку: «20. Геладзе (150 г водки)».

— Нина такого не вспоминала. Кто это?

— Один талантливый инженер с элементами фантастики в голове. Чего улыбаешься?

— Вспомнил, как ты ракету делал, лет шесть или семь назад… Помнишь? Я хвастливо собрал пацанов с улицы на запуск. А ракета метра на полтора поднялась и на землю упала. Все врассыпную, а голубушка, как змея, по траве за нами. Тоже элементы фантастики проявились…

— Ты ее сам делал, не сочиняй!

— А кто помогал, ты — старший! Видел бы, какая теперь у меня ракета. Чудо. «Земля — земля». Смотришь на нее, и жить не страшно, и любить хочется, и цветы дарить, и письма получать, только, черт побери, не встретил я Несмеяну.

— Не расстраивайся, у тебя все впереди, товарищ лейтенант. И звезды-красавицы, и звездочки на погонах. Пошли-ка лучше баиньки.

— Спать-то совсем расхотелось. Я музыку послушаю? Ладно? Ночью хорошее прохождение на средних волнах…

— Душевные раны мелодиями зализывать? Только не усни у включенного приемника, как в прошлый раз.

— Не волнуйся.

— Я не волнуюсь, я уже решил все мировые проблемы.

Плотно закрываю за собой дверь в спальню, но музыку в тишине тихо, но слышно. Лишь бы не проснулась жена, пусть отдыхает спокойно. За окном на темном платке неба ночь густо рассыпалась звездами. Завтра… Завтра предстоит трудный разговор. Поймет ли Нина меня?