Недалекое прошлое.

Как собрала себя по кусочкам? И собрала ли, не знаю.

Я не обращалась к психологам, не бросалась в крайности, не напивалась. И даже пожелай подобного – денег не было лишних: все под расчет. Часть получки на хлеб и коммунальные, часть на порошки и зубную пасту. Излишеств себе не позволяла – не время было баловать плоть.

В один из дней уволилась с прежней работы, не выдержав жалостливого взгляда коллег: теток постбальзаковского возраста, с судьбой одной на всех, как под копирку. Им всем импонировало, что я пополнила ряды разведенок – перестав тем самым, отличаться от основной массы сотрудниц. Взялись за привычку шептать в след жалостливое: «ну, надо же, такая красивая, и все ж не уберегла – сбежал муженек». Знай, они, что со мной приключилось на самом деле, извели бы вовсе. Ума хватило сбежать оттуда.

Без работы не осталась: в соседнем ЖЭКе, что находился недалеко от Маринкиного дома, как раз подняли вакансию дворника, и я, ничуть не смущаясь, написала заявление. Как известно, все профессии важны, все профессии нужны.

Кто бы думал, что именно эта работа вытащит меня из вялотекущего сумасшествия? Того самого состояния, когда наблюдаешь за собой будто бы со стороны, живешь как во сне: практически не различаешь какое число на календаре и какая погода за окном. Ведь что пора года, когда в душе зима - вечная, промозглая. От нее не спастись горячим коричным чаем, ее не заесть мандаринами и подмороженной с одного бока, хурмой. Не отогреть ноги шерстяными носками и накинутым сверху вязаным пледом. Нет, она – эта вечная, беспраздничная зима, холодит изнутри, выстужает душу. Исподволь, понемножку – как не замечает человек, что замерз и умирает бесславно, тихо-тихо - во сне, так не замечала и я, что вот-вот рассыплюсь ледяной крошкой, как разбиваются ледяные сосульки с высоты крыш.

Маринка пыталась вытащить меня. Честно и бескорыстно, как может только настоящий друг, она возилась со мной: не бросала одну, водила по паркам – выгуливала, чтоб я не задохнулась в четырех стенах. Закармливала деликатесами, когда удавалось выпросить у начальства премию. Забиралась ко мне в кровать, упорно тесня к стенке, и присоединялась к просмотру «Доктора Хауса», хотя терпеть его не могла. Брала за руку или утыкалась носом в шею и мирно засыпала, пока я смотрела любимые сериалы по сотому кругу. Терпела слезы и ночные крики. Будила, когда я задыхалась во сне. Плакала вместе со мной, когда этим ледяным слезам удавалось просочиться сквозь толстую льдину, давящую на грудь.

И все же, спасла меня работа.

Вставать приходилось в четыре утра. Собирать мусор или соскребать снег, лед, было лучше всего на безлюдных улицах – когда отсутствовала суета, - так наставляли новые коллеги, когда выдавали серую форму с оранжевым жилетом и положенный по должности инвентарь.

Помню, вышла на улицу, а там – лето. Яркое, непостижимо зеленое, слепящее глаза, прекрасное во всех своих изумрудных оттенках. Пахучее – страсть. То ли жасмин цвел, то ли запах свежескошенной травы так голову дурманил, но я вдруг очнулась, выбралась из-под толщи льда, что бетонной плитой прижала к былому чудовищному равнодушию.

И каждое утро стало желанным.

С новым рассветом подмечались всё новые детали. Оказалось, что небо – по-прежнему синее, а солнце – белое, и если долго на него смотреть, под веками расплываются разноцветные пятна. И они – эти живые плавающие капли – топят зиму внутри, плавят, а она – шипастая, отступает, недовольно шипя и оставляя после лишь влажный след от талых снегов.

Я с удовольствием шла мести улицы, и в эти тихие, мои личные часы, когда удавалось побыть наедине с собой и природой, город ведь только-только просыпался, складывала себя. Чинила. Много думала, вспоминала. Перебирала былое, как бусинки на четках и больше не гневалась на Бога. Он стал непостижимо далеким, недосягаемым для меня, как, например, Орион, или Альфа Центавра.

Положа руку на сердце, я ненавидела только тех двоих и еще немножко - Вадима. И это чувство – для других разрушающее, созидало. Собирало пазл в цельную картинку, помогало дробить зиму. Я знала, что чувствовать хоть что-то – хорошо. Пусть это будет злость, ярость, позже негатив может смениться чем-то другим, и как знать, может, радостью. Еще, я полагала, что чувствовать обиду – в моем случае – нормально, закономерно. И я обижалась, злилась, смотрела в небо до рези в глазах и оживала.

Кто отправил тех двоих патрулировать границу, и почему нам суждено было пересечься? Это были вопросы их ряда риторических, но мне и не нужны были ответы. Только эмоции, какими пропитывалась, размышляя.

А Бог… если раньше я ощущала себя любимым его ребенком, практически венцом творения, то теперь из заботливого, он превратился в жестокого, эгоистичного библейского бога, с которым у нас установился шаткий нейтралитет.

Решающей стала так же одна немаловажная встреча.

Лето катилось к закату: опадали листья с каштанов, и работы хватало. В тот день я стояла у детской площадки, опершись на черенок метлы, разглядывала свежеокрашенные в веселые цвета качели, и думала, что пора бы и мне что-то менять. Не могу же вечно висеть у Маринки на шее. Она, добрая душа, в жизни не признается, что я ее стесняю. Пора бы уже освободить подругу от бремени: ей замуж пора, а она носится со мной, как с великовозрастным ребенком.

Задумавшись, я не услышала скрипа колес, очнулась, когда кто-то тронул за рукав. Прикосновение было бережным, но весьма настойчивым. Опустила глаза и увидела прилично одетого мужчину в старой инвалидной коляске, усовершенствованной на современный лад. На вид незнакомцу было слегка за сорок. Загорелое, приятное лицо его было практически лишено морщин. Глаза улыбались.

- Думал, что обознался, но это и правда, вы! – ясные глаза смотрели на меня по-отечески ласково, хотя в родители мужчина годился едва ли.

- Простите? – отступила на шаг, пытаясь вспомнить, где же его видела.

Лицо знакомое, да и в целом, его вид навевал смутные воспоминания, но не уловить было какие именно, не поймать мысль за хвост.

Все стало на места, когда мужчина протянул на ладони материно колечко.

- Быть не может, - сказала я, а он засмеялся.

- Чего только в жизни не случается.

Я пораженно обвела взглядом одежду с иголочки, гладковыбритые щеки. Он подстригся, отмылся от въевшейся в кожу грязи и стал другим человеком. Словно отвечая на незаданный вопрос, мужчина пояснил:

- Нашел в себе силы, желание выбраться из ямы. Заложил кольцо и отправился в баню, потом в дешевую парикмахерскую, завернул в секонд-хенд, и милая девушка подобрала мне рубашку в комплекте с брюками. Стоило вымыться, как работа сама приплыла в руки – сначала раздавал листовки: там же, у дверей «Родничка», потом повезло встретиться с армейским другом. Он приютил на некоторое время и, мне как раз повезло скопить денег на съем комнатушки в коммуналке, чье крыльцо парадного оказалось оснащено подходящим пандусом. И кольцо вот выкупил.

- У нас в стране еще существуют коммуналки? – сглотнув ком в горле, спросила я.

Кольцо жгло ладонь.

Мужчина улыбнулся:

- Существуют, а как же. И чудеса, как я понял, тоже еще случаются, - он прикрыл глаза на мгновение, словно борясь с чувствами, а мне вдруг захотелось расплакаться – самым позорным образом. – Спасибо вам! Представить не могу, что все действительно налаживается.

- Не за что, - я кивнула, и шмыгнула носом, отводя взгляд.

Стало почему-то стыдно, что посмела пожалеть этого сильного духом мужчину.

- У вас тоже все непременно будет хорошо, - мужчина снова тронул меня за рукав и сжал пальцы, ободряя.

- Да, - согласилась я.

И в подтверждение кивнула.

Мы расстались молча – оставшись безымянными друг для друга, но навсегда впечатавшись в память. Он нажал кнопочку на подлокотнике и коляска, зашумев слабым самодельным мотором, покатилась по опавшим каштановым листьям и шипастым плодам, а я, обняв метлу, глупо улыбалась в след.

С той встречи, будто что-то переменилось: надломилось, что ли. Поняла – случившееся со мной осталось в прошлом. Давным-давно зажили синяки и кровоподтеки, смылся, напрочь стерся запах чужих тел, покрылось пылью былое. Я другая, а жизнь – новая, как чеканная монета. Нужно дальше барахтаться как-то.

Впору заново научиться улыбаться, и перестать пугать людей кривым, злым оскалом.

Еще тогда – на просыпающейся поляне Вселенная в лице Третьего дала мне второй шанс. Упустить его было бы в высшей степени глупо и неблагодарно.

Я еще раз уволилась, собрала вещи, обняла напоследок Маринку, расцеловав в обе щеки, попросила прощения за все – за тягостное молчание, за тусклый, безжизненный взгляд, за то, что ей пришлось терпеть чужое горе так долго. Подруга расплакалась, повиснув на плече.

- Обещай, что позвонишь. Что не оставишь меня здесь одну.

Я пообещала. Марина осталась единственным человеком на свете, кто был мне дорог.

Остаться в городе, где все случилось – и отстроить при этом жизнь заново, представлялось мне бесперспективной затеей. И пусть любовь к Вадиму заморозила та самая зима – припорошила, будто и не было той, мне не хотелось пересечься случаем и снова обжечься ледяным презрением, ненавистью того, кто раньше был единственным мужчиной на всем свете.

И, я решила уехать.

Давно, еще в школьные годы, от двоюродной тетки мне досталась квартира на севере страны. Подарок простаивал, наматывая километровые счета за отопление и квартплату. И раз пришла пора что-то в жизни менять, то почему бы, к примеру, не вернуть, наконец, долги, озолотив тем самым государственную казну.

В память о родном городе остались грубые мозоли от метлы на ладонях, и два штампа в паспорте, который давно следовало поменять.

***

Через несколько дней меня встречал провинциальный, но миллионный город, где мелькали сплошь незнакомые лица прохожих. Приехала туда с одной сумкой в руках, но с уверенностью – все получится, и я обязательно научусь улыбаться. Заново полюблю закаты и крепкий кофе.

И ведь получилось.

Через несколько месяцев я могла похвастаться свежим ремонтом в двухкомнатной хрущевке, а так же - прибыльной работой. Еще через месяц купила машину в кредит и в скором времени успешно его погасила. Словно стыдясь былого, Вселенная мне благоволила – за что я ни бралась, все идеально получалось.

Из зеркала смотрела теперь, пусть несколько новая, но почти прежняя я. Исчезла болезненная худоба, которой обзавелась после развода. Прошли темные круги под глазами, зажили искусанные в кровь губы. Волосы вновь стали роскошными – густыми, переливающимися всеми оттенками золотого. Почти я, почти живая.

Оставалось всего ничего: избавиться от холода в глазах – следа, что оставила на память моя личная зима. Взгляда, от которого прохожие, коллеги и новые знакомые опускали глаза и бормотали что-то невнятное. Осталось проститься с настойчивым запахом пыли, сигарет и машинного масла, что нет-нет, но забивал нос, дразнил, добираясь до рецепторов, и рисовал в памяти картины прошлого.

Словом, оставались сущие пустяки.

Минула зима, весна плавно перетекла в лето.

В городе ощутимо потеплело, насколько вообще может потеплеть в северном стане. По такому случаю, я взяла на работе отпуск, с намерением отлежаться, попытаться окончательно собрать пазл с названием «Внутренний мир Златы Полещук».

В один из вечеров, традиционно уже поболтав с Маринкой по скайпу, я вышла на вечернюю прогулку. Не то, что бы искала приключений на свою многострадальную задницу, как могло бы показаться со стороны, скорее это был вынужденный призыв к действию. Нечто вроде: попробуй, пройдись до ближайшего кафе, закажи мороженое, посмотри, люди вокруг самые простые. Тут не мелькают камуфляжные спецовки, никто не несет за плечом автомат!

Я не заходилась в ужасе от вида крепких мужчин, не паниковала, когда коллеги мужского пола приобнимали – иногда в шутку, иногда поздравляя с праздниками. Не истерила и не плакала больше по ночам в подушку, все это осталось в прошлом. В той самой Маринкиной однушке, где простыни пахли земляникой и лимоном. Но, отчего-то за все прошедшее время, так и не могла переступить одной немаловажной черты – после изнасилования у меня не было секса.

С одной стороны, отсутствие контакта не играло важной роли. С другой, я в полной мере осознавала, что этот рубеж – последнее, что отделяет меня от возвращения к полноценной жизни. Сколько бы я не зарабатывала, на какой бы машине не ездила, как бы не задирала нос, этот последний комплекс губил всю мою самопальную реабилитацию.

Именно поэтому я полюбила вечерние прогулки. Заходила в рестораны и кафе, иногда делала заказ, иногда брала кофе на вынос и шла бродить по темным улицам. Прогуливалась по набережной, куталась в теплую вязаную кофту и топала себе, глядя под ноги – искала смелость где-то там в собственных глубинах.

Забегая наперед, скажу, что благодаря таким вылазкам и произошли две важные встречи.

В тот летний вечер, когда я, как уже было сказано, поболтала с Маринкой по скайпу и вышла на прогулку, произошла первая – я нашла Счастливчика.

Конечно, для полноты образа «сильной и независимой» женщины, мне не хватало кота. Естественно, я не смогла пройти мимо.

Было прохладно: порывистый ветер шелестел в кронах деревьев, а когда опускался ниже, пробирал до костей. Шел двенадцатый час ночи, прохожие на улице практически не встречались. Я уже возвращалась домой после вечернего променада: вдоволь набродившись и объевшись фисташковым пломбиром, как вдруг в одной из подворотен, услышала шум.

Бесспорно, печальный опыт, имевшийся за плечами, должен был встряхнуть мой здравый смысл и заставить ускорить шаги, но я остановилась.

- Никто больше не обидит меня. Этот город не приграничный, тут нет никаких военных объектов, и люди здесь не ходят с автоматами. Для всех остальных, кто пожелает мне зла, в кармане есть газовый баллончик и острозаточенная опасная бритва, - говорила тихо, для себя. Так, будто меня уговаривал некто близкий. Звук собственного голоса успокаивал.

Кивнув в такт словам, повернула налево – в ту самую подворотню и пошла на шум.

В узком тупике между домами находились мусорные баки. Подойдя ближе, я сразу разглядела того, кто шумел. Зачинщиком гама оказалась собака, пытающаяся запрыгнуть на высокий контейнер, на крышке которого сидел Счастливчик. Я сразу так окрестила кота, что сидел в позе копилки, обняв лапы полосатым хвостом, потому что его нельзя было назвать никак иначе: выражение усатой морды оказалось настолько величественным, что в сравнении с ним мерк даже философский налет буддийского спокойствия. Худой, грязный, одноглазый кот совершенно равнодушно смотрел на собаку, которая царапала когтями железный бок контейнера. А та же, не обращая на меня никакого внимания, исходила лаем, пускала из пасти горячую слюну и пыталась-таки забраться на крышку бака.

Долго не раздумывая, я схватила какую-то подвернувшуюся под руку палку, кажется, это был обломок от деревянного ящика, и подошла ближе. Собака была мелкая, но, похоже, бешеная. Заметив, наконец, меня, стала лаять еще более визгливо и тонко: от этих звуков хотелось зажать уши.

Ополоумев, зверюга кидалась на палку, оставляя на той пенящуюся слюну. Я едва успевала уклоняться от пасти, подставляя вместо ног деревяшку и всячески топала, шумела, пытаясь напугать, отогнать спятившего пса, но он таки исхитрился цапнуть меня за ногу. Больно было лишь мгновение, потом я отбросила палку, достала из кармана бритву и, дождавшись очередного броска, присела, всадив лезвие куда-то в бок. Тут же раздался дикий крик боли, скулеж, от которого еще более заложило уши. Из собачьей пасти брызнула пена, тельце задергалось, завозилось. Дрожащими от адреналина руками, я вынула лезвие, свернула его, механически сунула в карман, так не поняв – убила пса, или только покалечила. Потом, стараясь не смотреть в его сторону, подхватила несопротивляющегося кота и поспешила домой.

Наспех вымыла Счастливчика, снова проявившего достойную выдержку, покормила, а сама взяла ключи от машины и отправилась в ближайшую БСМП.

Меня принял дежурный врач, утомленный работой, с безмерно усталым видом. Он с явным недоумением на худощавом лице, выслушал мою историю, осмотрел укус, и неодобрительно покачав головой, сделал первый из шести уколов в живот.

- Спасибо, что не сорок, - улыбнулась я врачу.

Он на мою приветливость отреагировал вяло.

- С момента вакцинации в течение полугода запрещено употреблять алкоголь. Даже пропитанные коньяком бисквиты и конфеты с ликером. Иначе действие антирабической сыворотки сойдет на нет. Вам понятно, девушка?

Мне было понятно.

***

Я получила уколы в течение следующей недели, Счастливчику, между прочим, тоже прилично досталось. Ветеринар вертел кота так и эдак, заглядывал в рот и уши, нажимал на лапы и осматривал когти, замерял пустую глазницу, длину тела с хвостом и без него, а окончив, выписал кучу уколов, таблеток, ошейников, и даже, как мне показалось, напоследок пересчитал Счастливчику усы. Сознательный доктор попался – не иначе как настоящий фанат своего дела.

Прошло несколько недель, кот отъелся, заметно подобрел и вообще, стал относиться ко мне с глубочайшим уважением. Я платила ему нежностью.

Как раз в то безоблачное время и произошла вторая судьбоносная встреча.

Был очередной летний вечер, плавно перетекающий в ночь. Я стояла на набережной и, оперевшись об резные перила, смотрела на черную воду. В тот раз кот со мной на прогулку не пошел. Изредка он изъявлял желание эпатировать публику и я, надев на пушистого ошейник, целенаправленно купленный для таких прогулок, брала четверолапого с собой. Должно быть, выглядели мы забавно: вечно мерзнущая, кутавшаяся в шарф девица и одноглазый кот на привязи. Идеальная, должно быть, пара.

Кто-то, глядя на нас, хихикал, кто-то удивленно поднимал брови, в основном оглядываясь, но чаще всего, люди приставали. Возомнившие себя остряками юнцы, мужчины постарше – обычно подвыпившие, все они называли меня «дамой с котом вместо собачки» и спрашивали – ученый ли зверь. К такому вниманию со стороны мужчин я не особенно стремилась, но терпела стоически и про себя именовала этот цирк незаменимыми для полного восстановления тренингами. В целом же, на мнение прохожих мне было плевать, оттого и не видела ничего странного в прогулках с котом за компанию.

В тот вечер было особенно зябко. Лето шло на убыль, и ветер все чаще был порывистым, пробирающим до костей. Я по привычке куталась в вязаный шарф, скрученный несколько раз и небрежно повязанный поверх кашемировой кофты.

Темная гладь реки взволнованно омывала высокие берега.

Мне думалось о самочувствии: в последнее время рецепторы тревожило странное ощущение: будто кто-то настойчиво смотрит в затылок немигающим взглядом. От этого ощущения хотелось передернуть плечами, повести головой, лишь бы стряхнуть с себя чужеродные, невидимые, но оттого не менее настойчивые взгляды.

Я часто оглядывалась, но никого даже мало-мальски подозрительного не замечала. Такой навязчивый маниакальный психоз был несколько странен даже для меня – давно и бесповоротно повредившейся умом, девицы. Ведь, по сути, жилось мне спокойно, насколько вообще может быть размеренным бытие в незнакомом городе: я перестала бояться, вздрагивать от близкого шума скрипящей об асфальт автомобильной резины.

Нельзя сказать, что город оставался чужим, нет, постепенно он открывался: знакомил с извилистыми, узкими мощенными улочками, где торговали картинами и разнообразным хенд-мейдом. Радовал ресторанами, библиотекой, бакалейной лавкой, где я полюбила бывать; ветреной набережной. Город был независим – приходилось плутать, разглядывая карту, мерзнуть, возвращаясь к отправной точке и пересаживаться на разные ветки метро. В этом хмуром, холодном стане жили сотни тысяч таких, как я – обыкновенных, усталых, замерзших людей с обветренными лицами, так что за дело ему было до очередной гостьи? Он был горд и переменчив: иногда снисходил до жалости и подталкивал ветром в спину к хлебной пекарне, где готовили умопомрачительные на вкус французские булочки, а иногда злился и бросал горсть колючего снега в лицо. Он был разным, но уже не чужим.

Пусть ничем кроме знакомства с городом не могла похвастать – я не завела друзей, не особенно сблизилась с коллегами, одинокой себя все равно не ощущала. И все же, настойчиво смотреть мне в затылок было совершенно некому. Да, я не могла вообразить – кого настолько заинтересовала, потому что ощущение дразнило. Навязчивое, иррациональное, оно заставляло зябко дергать плечами и плотней кутаться в шарф. Нутро словно замерло в преддверии чего-то волнующего, опасного. Наяву стала понятна фраза «кишки сводит», ведь у меня сводило. От предвкушения, необъяснимого, неописуемого.

Неведомое играло со мной в прятки, где бы я ни была – на мостовой ли, в магазине или в вагоне метро. Неведомое трогало за плечи, от чего по шее бежали мурашки, и шептало на ухо: «ну же, обернись, тебя ждет кое-что интересное. Я – жду, пока ты осмелишься обернуться». Неведомое врало: позади всегда была пустота.

Я всерьез подумывала купить себе какой-нибудь дневной транквилизатор, чтобы унять расшалившиеся нервы, но, даже «Гидозепам» отпускали по рецепту, а на прием к врачу я идти не хотела. Чувствовала, что с моими страхами, тревожными состояниями и навязчивыми идеями выйти из кабинета смогу только прямиком в стационар.

Тогда на мосту это интуитивное, параноидальное ощущение достигло пика. По телу даже не дрожь прошла – рябь. Обернулась резко, сильно вцепившись руками в перила позади себя. Но, мостовая пустовала – как и всегда. Поблизости никого не оказалось.

Редкие проезжие машины давали о себе знать задолго до того, как появлялись из-за поворота.

Через дорогу находился популярный ресторан. Огни вывески призывно мигали золотым светом, приглашая вкусно отужинать. На парковке около ресторана стояла одна-единственная машина: высокий, тонированный внедорожник.

Оглянувшись по сторонам, отцепилась от перил, и будто кто в спину подтолкнул, я направилась в харчевню.

Метрдотель встретил меня улыбкой и быстрым, профессиональным взглядом окинул с ног до головы. Не знаю, понравилось ли ему увиденное, но, рассмотрев покрасневший нос и влагу от бриза на одежде, улыбаться он стал как-то покровительственно. Усадил у окна, за уютной ширмой и предложил меню. Рядом тут же оказался официант – молодой и улыбчивый, с вихрастыми русыми кудрями. Он приветливо улыбнулся и принялся рекомендовать фирменные яства. Есть особо не хотелось, поэтому от горячего я отказалась, заказав кофе с молоком и яблочный штрудель.

Пока готовили заказ, осмотрелась. Бывать ранее в этом заведении не приходилось, оттого я и принялась вертеть головой. Интерьер был выполнен в классическом стиле с некоторыми современными мотивами, что только добавляло уюта и лоска. В воздухе приятно пахло лимоном и едва уловимо базиликом. Мелькнула мысль, что Счастливчику бы тут понравилось, жаль, что не взяла его с собой сегодня – вдвоем всяко веселей. И безопасней – шепнула паранойя.

Принесли кофе. Он оказался ароматным, приправленным специями, хоть я и не просила. Впрочем, делать замечание не сочла нужным - напиток пришелся по душе. После вечерней прохлады густой, дымящийся напиток приятно согревал, оставляя на языке легкую горчинку.

Попивая кофе, я вертела в руках чашку, смотрела в окно и недоумевала – что тут делаю? Дома меня ждет кот, килограмм клубничного мороженого, теплый плед и новый сезон «Шерлока», а я вот тут – сижу в дорогом ресторане. Одета не по случаю, без должной компании, пью напиток, пусть и приятный, но все же… не планировала я этого похода в ресторан, и ситуация в целом – получилась совершенно странная.

Недоуменно покрутив головой, я собралась было расплатиться, как вдруг послышалась близкая мелодия зазвонившего телефона. Через секунду раздалось приятное «слушаю» и последовавшие далее реплики чужого разговора.

Сперва я подумала, что почудилось, но через мгновение, когда голос раздался снова, всё во мне замерло.

Давным-давно, в прошлой жизни даже, когда я училась в школе, родители – они тогда еще были живы, предложили попробовать себя в музыкальном искусстве. Затея показалась любопытной – помнится, музицировать я любила. Самозабвенно распевала романсы, стоя перед зеркалом и держа в руках круглую мамину расческу вместо микрофона. Как знать, была ли то инициатива родителей, утомившихся слушать «Ветер с моря дул», или это соседи посоветовали занять девицу чем-то полезным.

На первом занятии, учитель, проигрывая на фортепиано незатейливую мелодию, попросила ее напеть. Услыхав ответ, она заинтересовалась и сыграла новую. Таким образом мы развлекались минут сорок. Позже я услышала, как преподаватель говорила матери:

- У вашей девочки абсолютный слух. Плюс ко всему, редко встретишь такой интересный голос…

Музыкальной карьеры у меня не сложилась. Фортепиано я осваивать поленилась, выбрав гитару, но в скором времени, и эти редкие спевки пришлось оставить – близились экзамены, выпускной.

Бросив вокал, пела в университете иногда, на редких вечеринках, но в целом выступать на сцене мне быстро наскучило.

А вот слух, он и, правда, оказался абсолютным. Единожды услышав мелодию, я могла напеть ее спустя неделю, не сбившись ни в одной ноте.

И голос, тот, что услышала в ресторане, он был знаком до последнего тона и навсегда отложился в сознании до мельчайших интонаций.

- Я услышал тебя, Стас. Да, договорились, - говоривший рассмеялся в ответ на реплику невидимого собеседника, а я сползла с сидения, чтоб он не смог увидеть мою макушку.

Мини-кабинет, в котором находился столик, враз перестал быть уютным и безопасным. И пусть он прятал от посторонних глаз, но если пройти мимо и ненароком заглянуть…

Не глядя, я швырнула на стол деньги, и на деревянных ногах вышла из ресторана.

На улице подставила горящие щеки под ледяные порывы ветра. Полегчало ненадолго, а потом вдруг стало смешно. Согнувшись пополам, я немного повеселилась - чертова интуиция! Ведь надо же! Теперь все стало на свои места: и холодок по спине, и упорный взгляд в спину.

Через несколько минут из ресторана вышел мужчина и, не оглядываясь, сел в машину. Отъезжать он не спешил: опустил стекло, закурил. Я притаилась в тени дерева, и как прирожденная шпионка, принялась за ним наблюдать. За тем, как он щурится, глубоко затягиваясь, как алый, но скудный огонек сигареты, освещает его лицо.

Он совсем не изменился за эти годы, разве что одеваться стал иначе. Сегодня на нем были надеты: черный вязаный свитер с невысоким горлом, черные брюки. Строгое серое пальто он небрежно бросил на пассажирское сиденье джипа.

Глядя на лицо - такое знакомое и неизвестное одновременно, у меня дико билось сердце: это, несомненно, он! Все те же хищные, слегка несимметричные черты, светлые волосы в идеальном беспорядке.

На такого мужчину: сильного, уверенного в каждом своем шаге, хотелось смотреть. Им хотелось любоваться издали: так, чтобы он даже не подозревал об интересе. Только так можно любоваться хищником: пантерой, тигром, барсом. Только находясь на большом расстоянии можно остаться не разорванным в клочья, если тигр захочет поиграть.

Какова была вероятность наткнуться на него тут – в совершенно незнакомом городе, какой я выбрала практически наугад? И все же он здесь. Проездом? Не верилось.

Я отступила дальше в тень, а потом отвернулась от высокого внедорожника с самым опасным и странным мужчиной на свете, сидящем на водительском кресле. Отвернулась, и поспешила домой.

Нужно ли говорить, что сон не шел, и я просидела у окна всю ночь. Счастливчик свернулся клубочком на коленях и чутко реагировал на каждое движение.

Думалось много и опять вспоминалось. Я, то плакала, то улыбалась, но в ту ночь совершенно точно поняла – никогда не забуду. Никогда не прощу.

А под утро явилась мысль, от которой снизошел покой. Такое простое решение, единственно верное, что не верилось, как я раньше о нем не догадалась. Чтоб перешагнуть через былое и собрать себя воедино, всего-то и нужно, что отомстить.

***

Отпуск подошел к концу, и я написала заявление на свой счет. Руководство золотодобывающей компании, где я трудилась, на сделку пошло мирно, только покрутило пальцем у виска. Но, мне до начальственных гримас дела не было: денег хватало с головой. Даже выплаченные давным-давно отпускные, нетронутой кучей валялись на банковском счету.

Так что, приступить к осуществлению своего, самую малость безумного, плана, я собралась с легкой душой.

Первым делом я нашла стрельбище. В десятке километров от города, старое, полузаброшенное, заросшее бурьяном аккурат по пояс.

Высокий забор местами покосился, предоставив некоторый обзор, чем я не побрезговала воспользоваться. На территории тут и там стояли хлипкие домишки, больше напоминающие сарайчики, на центральную каменную тропинку покушалась некошеная, пожелтевшая трава, кое-де выросшая по макушку.

От усадьбы веяло неприветливостью. Прибавив к виду заброшенности еще и низкие, свинцовые небеса, что грозили вот-вот свалиться на голову, сыпануть то ли дождем, то ли градом, размером с перепелиное яйцо, я подумала, что вряд ли Вселенная благоволит моей затее. Соглашаясь с мыслями и погодой, ветер солидарно забрался под куртку, ущипнул за живот, и я пожалела, что выбралась из машины.

Впечатление безнадежности и какого-то злого настроя производил и управляющий стрельбища – седой, хмурый дед с густыми, черными бровями. Он встретил у ворот, где я и стояла, оперевшись спиной о водительскую дверцу «Мазды», и сунув замерзшие кисти в узкие карманы.

Дед вышел, окруженный четырьмя здоровенными псами, от вида которых оторопь взяла. Собаки ворчали и терлись об выцветшие брючины хозяина, а тот, увидев меня, не замедлил скрестить руки на груди. Собаки, почуяв хозяйскую враждебность, беззвучно оскалились. Давно заживший укус бешеной дворняжки неприятно заныл.

- Чего тебе, - зыркая из-под своих кустистых бровей, поинтересовался дед.

- Это ведь стрельбище? – игнорируя неприветливость, спросила я в свою очередь.

- Ну, оно самое. Тебе чего надо? – повысил голос дед.

Собаки принялись хлестать себя хвостами.

- Теперь понятно, отчего тут так пусто. Ты, дед, совсем вежливость растерял. Впрочем, как и всех желающих выпустить пулю-другую.

От моей наглости, граничащей с хамством, дед потерял дар речи, но собрался с силами быстро. Нахмурился пуще и спросил сурово:

- Ты-то стрелять собралась? – вышло у него уж больно пренебрежительно.

Я на такое поведение отреагировала привычным пожатием плеч. Внимательно посмотрела старику в глаза и кивнула. Дед, прищурился, подумал минуту, а затем молчаливо посторонился. Собаки же, чувствуя перемену настроения, вдруг замели хвостами, а одна даже вздумала выть. В сочетании с окружающим пейзажем и погодой, получилось жутковато.

Я, бредя за хозяином след в след, тряхнула головой: реакция людей на выражение моего лица и блеск глаз, стала приедаться. Все почему-то принимались соглашаться с моими доводами, просьбами, иногда даже смиряться с откровенным самодурством. Дед вон, тоже не отличился.

Он шел впереди, фальшиво громко шаркая ногами, обутыми в какие-то лапти. Будто нарочно подражал старости, укрепляя известность о бедности пенсионеров. Но, не смотря на шарканье, растянутые треники с обвисшими коленками, дед на вид был довольно крепким – высоким, с прямой спиной, идеальной осанкой и широким разворотом плеч. Как бы ему не хотелось выглядеть жалко – не выходило. Я разглядела и сильные, крепкие руки, что хлопали собак по умным мордам, и жесткость черт, и высокий интеллект в ярких, отнюдь не старческих глазах. К тому же, во всех дедовых движениях угадывалась военная выправка. Впрочем, мнению на этот счет не стоило доверять в полной мере, поскольку военные мне чудились в каждом втором прохожем, а уж в крепком мужчине и подавно.

Мы прошли полигон, завернули за высокую теплицу – что она тут делала, ума не приложу, и очутились перед косым сараем. Дед махнул рукой, давая понять, что дальше пойдет один. Я послушно остановилась. Собаки рассредоточились по территории, и я перестала обращать на них внимание.

Спустя пару минут вернулся дед. Протянул ружье, а я так и осталась стоять – с открытым от удивления, ртом. Подозреваю, что такая гримаса отнюдь не добавляла мне баллов в дедовых глазах, но удивление было искренним во всех проявлениях.

- Что варежку разинула? – прикрикнул старик и потряс рукой. – Бери давай, и хватит уже глазищами зыркать. Поди, не мальчик уже, взгляды твои расшифровывать.

- Ты что, издеваешься, дед? Какое, к черту ружье? Я стрелять приехала из винтовки, в крайнем случае – из пистолета. Или ты думаешь, я на кабана в ближайший ельник с дробиной пойду?

Старик посмотрел на меня как на идиотку, честное слово - не больше и не меньше.

Вздохнув, ружье я таки, взяла.

Когда патронов в кармане не осталось, я присела на лежащее неподалеку бревно и уткнулась лбом в колени. От отдачи онемело плечо, руки дрожали. Попасть по мишени так и не получилось. Ни разу. От бессилия хотелось расплакаться, что было и удивительно – не в характере плакать по пустякам, и еще - обидно. И хоть наивно было полагать, что научусь всему в первый же день, я рассчитывала хоть раз попасть по мишени.

- Давай, распусти еще сопли, - послушалось над ухом.

И как только подкрался, пень старый? То шаркает, что за версту слышно, то будто над землей парит.

- Ты, дед, вместо того, чтоб смеяться, лучше помог бы. Работа это твоя, как-никак.

- Как зовут тебя, обличительница? – вполне человеческим, а не по-старчески брюзжащим голосом, поинтересовался дед.

- Злата я, - представилась, скривив губы.

- Идет тебе имя, ничего не скажу. Но вот с этим, - кивнул старик на валяющееся у ног ружье, - помогать не стану.

- Отчего же? – вскинула голову я.

- Посмотри на себя, - опять заворчал дед. – Красавица: ноги от ушей, тоненькая вся, как тростинка, лицо как с картинки. Что бы будешь с этим делать? – опять махнул в сторону оружия.

И вроде бы не его это было дело – такие вопросы задавать, но я не стала возмущаться.

Помолчали.

- Вижу, не отступишь, - понаблюдав за мной, опять заговорил дед.

Погладил морщинистой рукой пса, что приполз на пузе откуда-то из-за кустов.

Я кивнула. Не отступлю.

- Приезжай завтра, Злата, - глядя в небо, сказал дед, - машину за забором больше не оставляй, я ворота открою. И оденься по-человечески. Когда целишься, юбка твоя до копчика задирается. Смотри, как бы чирь завтра на заднице не вскочил.

***

Через неделю появились первые успехи. Еще через одну, дед дал мне вместо ружья старую «беретту». Порядковый номер был спилен, рукоять потерта, но это не помешало мне выпустить полную обойму в новенькую мишень.

Старика звали Виктором, и хоть он взаправду годился мне в деды, отчество так и не назвал. Обычно после тренировок мы пили чай на его летней кухне. Жил он тут же – в стороне от полигона, в неприметном домишке.

- Все, что от былой роскоши осталось, - усмехнулся дед, когда я спросила об усадьбе.

Впрочем, своей жизнью старик был доволен. Получал пенсию, половину которой тратил на своих монстров-псов, покупая им горы разных вкусностей. Еще дед любил поиздеваться над редкими желающими пострелять.

- Ходють тут, - всячески подражая старческим интонациям, брюзжал он. – В школе бы еще учиться, а они сюда прутся.

- Зачем тебе это стрельбище надо, если настолько раздражаешься? – как-то спросила я.

В ответ дед Витя только улыбнулся загадочно, чем порядком меня озадачил.

В одно из чаепитий, когда я от пуза наелась оладий с айвовым вареньем, дед спросил:

- Собираешься рассказать, какого черта все это затеяла? Сразу видно, что девка ты одинокая – какому мужику понравится, что ты тут целый день с пистолетом скачешь? Стало быть, времени свободного у тебя хватает, судя по машине – в средствах не нуждаешься. Не от скуки же наматываешь по сто километров сюда-обратно. По глазам вижу, что не от нее.

Что он подразумевал под загадочным «это» - уточнять не стала. Покрутила в руках чайную ложку, провела ладошкой по лобастой башке Маэстро – одного из четырех алабаев старика.

Почему дед проникся ко мне, я так и не поняла. Просто однажды он позвал меня на кухоньку, где уже дымился крепкий чай, и ароматно пахло смородиновое варенье. Отказываться от дружбы я не стала. Дед мне по-своему нравился. Он говорил то, что думал, не заботясь о реакции собеседника на правду, а еще был невероятно умен. Светлый разум деда угадывался без труда: в суждениях, мыслях, взглядах. Он был начитан, весьма образован и многое в жизни повидал. Жизненный опыт так и проглядывал сквозь призму дедовых оценок на многие вещи. С ним было интересно разговаривать, даже когда он нарочито кривлялся, и сыпал не к месту черным юмором.

Я пришла к выводу, что старик одинок, оттого свою нерастраченную доброту изливает на алабаев, я же совершенно случайно попала под дождик этих скупых дедовых щедрот.

Виктор терпеливо ждал, пока я соизволю ответить, и, не мигая, смотрел яркими, живыми глазами.

- То, что скажу тебе, должно остаться в абсолютной тайне. Ты умеешь хранить секреты, я знаю, поэтому слушай. Слушай и не перебивай, - продолжая поглаживать шелковистый, теплый, живой мех, я принялась излагать.

И рассказала деду всё.

С самого начала: как шла с работы, размахивая полосатым пакетом с пластмассовыми ручками. Как переходила дорогу и все думала, чего бы такого приготовить на ужин. Как отвлеклась от дум, когда совсем близко заскрипели покрышки, и кто-то невероятно сильный, быстрым рывком затащил меня в нутро хлипкого микроавтобуса.

Пересказывая, я наяву вернулась в тот день, но за давностью произошедшего, сумела отстраненно пронаблюдать за собой со стороны – без лишних слез. Вспомнила, как обливалась по том от страха, как пыталась языком вытолкнуть наружу кислый, воняющий блевотиной, кляп. Как непрестанно молилась, и едва не обмочилась от ужаса, пока микроавтобус трясся на многочисленных ухабах.

Я рассказала деду об унижении и насилии, не вдаваясь в порнографические подробности - что делали два придурка с двадцатидвухлетней, весьма симпатичной девицей, было абсолютно понятно.

Поведала и о чудесном спасении, только тот поцелуй на поляне оставила только себе.

Когда пришел черед Вадима взойти на подмостки былой пьесы и явить участь в той занимательной истории, дед явственно заскрипел зубами, но это не сбило меня с толку.

Я припомнила помощь Маринки, работу дворника, те тихие утренние часы, и на этом моменте старик заулыбался, что сделало его лицо на десяток лет моложе.

Рассказала о переезде, о новой работе на золотой жиле и раскрывшемся таланте гения-математика в урожденном гуманитарии. Описывая встречу со Счастливчиком, заметила, что дед затаил дыхание и даже прикусил губу. Он оказался идеальным слушателем.

Под конец монолога в горле пересохло, а на душе ощутимо полегчало. Как много, оказывается, значит выговориться, как приятно смотреть в глаза друга и видеть в них собственную, когда-то пережитую боль.

Чай остыл, но я допила его одним глотком. Дед долго молчал, а я его не торопила. Расскажи кто мне такую историю, тоже долго собиралась бы с силами для ответа.

Маэстро зевнул шумно, вывалив розовый язык, а потом резко клацнул челюстью. Скорость и сила сцепления позволяли псу с легкостью перекусить стальной блин пополам. Что будет с плотью, если она попадет Маэстро в рот, думать не хотелось.

- Злата, - порадовал голосом, дед. – Я тоже много чего за жизнь натворил такого, в чем не признаюсь даже перед смертью на исповеди. Поверь старику, те идиоты, и твой чертов бывший муж, они будут наказаны самой судьбой. Больше того, они поймут, за что именно расплачиваются. Ты молодая, красивая девчушка, ты непременно будешь счастлива. Скажи мне, стоит ли ломать судьбу? – он наклонился ко мне, навалившись грудью на столешницу.

- Прекрати, - поморщилась я. – Философские наставления тебе совершенно не к лицу. Думаешь, я потому рассказала, что жду советов, или какой иной помощи? Спешу заверить: все, что мог, ты уже сделал. Больше мне ничего не надо. Так что, перестань пытаться наставить меня на путь истинный, ибо дело это зряшное – я для себя уже все решила. Окончательно и бесповоротно.

Дед кивнул, и мне показалось, что в его ярких глазах мелькнуло одобрение. Впрочем, я могла ошибаться.

Мы еще долго разговаривали. Когда выбрались на улицу, оказалось, что уже окончательно стемнело, небо заволокло тучами. От земли, кое-как прогретой за день ленивым солнцем, поднимался сизый туман. Близился капризный сентябрь. Скоро зарядят дожди – монотонные, круглосуточные. Но, погода не могла испортить мне настроения. На сердце было легко как никогда. Впервые за долгое время я поняла, что испытываю легкую, расслабленную негу.

Пусть мои планы на будущее отнюдь не являлись христианскими, мне казалось, что вселенная благоволит: такая внутри поселилась уверенность – все, что задумано – исполнится, и все будет хорошо.

Я совершу то, что задумала, и потом, пусть не сразу, но буду счастлива.

***

В скором времени я нашла его – того красавчика из кафе. По номерам джипа: друг моего коллеги работал в ГАИ, и стоило заикнуться, что некий гражданин безнаказанно поцарапал мою машинку, как через пару часов я получила все данные, что имелись в автоинспекции на владельца списанных у кафе, номеров.

Гордеев Артем Станиславович – так звали моего давнего друга. Жил он в довольно уединенном месте, за чертой города – у самого леса. Работал в какой-то компании, то ли менеджером, то ли особым консультантом – должность меня интересовала мало. Другое дело - адрес. Я забила его в навигатор, и обвела черным маркером на бумажной карте.

- Если обо мне будут спрашивать, сможешь ли соврать? – спросила я у деда, когда мы сидели на лавке под старой яблоней.

Лето осталось далеко позади. В воздухе ощутимо пахло морозом, срывался первый снежок. Я по нос закуталась в клетчатый плед и неторопливо пила какао, грея руки о чашку с нарисованным веселым оленем. Кружку мне выделил дед, и она по молчаливому согласию уже считалась личной и неприкосновенной: широкая, почти как бульонная, с мелкой щербинкой на ручке, она была ярким примером того, что счастье в мелочах.

Собаки разлеглись близ нас полукругом и, положив морды на лапы, делали вид, что дремлют.

Дед сидел, наклонившись, оперевшись локтями на ноги и переплетя между собой узловатые пальцы. В зеленой меховой куртке нараспашку, без шапки и перчаток.

Услыхав вопрос, повернул ко мне голову и как обычно, нахмурился.

В неверном свете догорающего заката, осветившего профиль, его лицо приобрело почти фантастический золотой ореол. В молодые годы дед был по-настоящему красивым мужчиной – подумала я. Ни седина, ни прорезавшие лицо морщины этого скрыть не могли.

Что же случилось такого, что он остался одинок? Додумать дед мне не дал.

- А с чего бы мне врать? Да и кому я буду про внучку рассказывать?

В ответ я рассмеялась. Можно было бы обнять его, но я не стала плодить неловкость: телячьих нежностей дед не терпел. Вместо этого я искренне, от всей души сказала:

- Спасибо. Никогда бы не подумала, что ты станешь мне другом.

- Так обычно и происходит. Сперва человек думает: что это за придурок? А потом этот самый придурок становится кем-то незаменимым.

- И что ты думал, когда не хотел пускать меня на свое заброшенное ранчо? – смеясь, спросила я.

- Я подумал, что где-то неподалеку устраивают очередной конкурс красоты. Ну, а куда еще можно было надеть юбку и с таким усердием намазать губищи? Точно не на стрельбище, – дед тоже улыбнулся, правда, одними глазами. – А если серьезно, то одного взгляда хватило, чтобы понять – девчонка ты далеко не простая.

Помолчали. С дедом было уютно молчать.

- Не расскажешь, что собираешься делать?

- Нет, - посвящать его в свои планы было равносильно тому, что звать с собой. – Если все получится так, как я думаю, очень скоро я приеду к тебе на чай с блинами. Готовь мое любимое варенье.

Дед провел меня до машины, алабаи плелись следом и грустно мели хвостами, словно мы прощались навсегда. Я присела и поцеловала в нос всех четверых, очень надеясь, что мы, в самом деле, скоро увидимся.

- До скорого, дед! – я все таки приобняла его и заспешила завести двигатель.

***