Вверху — небо. Ровная синева. Внизу — я. Ломит поясницу. Голос вклинился между мной и небом. Гудит и гудит. Закрыв глаза, прислушиваюсь. Голос негодует и монотонно твердит одно: стыдно Мартину Ферну ночевать на мостках.
Это голос доктора Эббесена. Скрипучий голос. Он заглушает крики чаек. Сейчас семь утра. Ветер тихо колышет верхушки деревьев.
В половине четвертого санаторий узнал об исчезновении Мартина Ферна. Поднялась невообразимая суматоха. Оказывается, Лиза Карлсен зашла в комнату Мартина Ферна проверить, уснул ли он. Но обнаружила, что кровать пуста, окно же раскрыто настежь. Господин Ферн исчез. Спустился вниз по стене, увитой плющом. По мнению доктора Эббесена — рискованная затея.
Приподнимаюсь, сажусь. Эббесен все гудит и гудит. На берегу два санитара. Крепкие низкорослые парни. Они стоят, скрестив на груди руки. Пристально глядят на меня.
Доктор Эббесен говорит, что мне надо лечь в постель. А потом мне дадут лекарство. Для него ясно, что я не в себе.
— Да, не в себе!
Потягиваюсь. От жестких досок сильно ноет спина. Наверно, уже много лет Мартин Ферн не почивал на столь неудобном ложе.
— А я думал сегодня махнуть в Копенгаген! — позевывая, сообщаю я.
Об атом не может быть и речи, говорит доктор Эббесен. Он весьма сожалеет, но тут он вынужден вмешаться.
Совершенно ясно, что мне никуда ехать нельзя.
— Не забывайте: вы больной человек!
— Неправда!
Он не слушает меня. Говорит, что я выздоровлю лишь при одном условии: если осознаю, что болен.
— А я не хочу! — заявляю я.
Он делает неприметный знак санитарам. Оба тотчас устремляются ко мне. Я соскакиваю в лодку, отвязываю канат. Отталкиваюсь от мостков.
— Бросьте господин Ферн! Все равно вы от нас не уйдете!
Лодка скользит по водной глади. Вся компания столпилась у края причала. Стоят, переговариваются. Тычут пальцами туда-сюда. Затем возвращаются в белый дворец. В парке снова ожили силуэты минувшего века. Живописные группы на солнце. На дорожках угловатые тени.
Лодка быстро скользит по озеру. Ветер дует с большой силой. Ветер — союзник. Я гребу ровно, но сильно. Санаторий отступает вдаль. Белый дворец. Широкие аллеи. Ярко-красная крыша амбара. Быстрые всплески весел. Скрип уключин. Бег воды под форштевнем.
Как мне все-таки быть с Мартином Ферном? Вот мы с ним на озере без названия, на полпути между его прошлой и моей настоящей жизнью. А он уже недоволен. Похоже, что он не прочь вернуться назад. Там, в санатории, нам ведь совсем неплохо. Заботятся там о нас, кормят, лечат, хотят, чтобы мы выздоровели.
Медленно подплывает берег. Густой ельник, пониже — орешник. Заросли камыша. Снимаю ботинки, носки, бреду к берегу. Прячу лодку в камышах. Иду по хлюпающей траве к ельнику.
Тихо. Где-то вдалеке неумолчно лает собака. Наверно, учуяла лисий след. Войдя в лес, присаживаюсь на пенек. Собака все лает. Закуриваю сигарету. Что ж ты приуныл, Мартин Ферн? — «Деться некуда, — отвечает он. — Не знаю, куда прибиться». Идем дальше. Ель сменяется буком. Длинные серые стволы, сухие бурые листья. Застрекотала сорока. Тоскливо воркует голубь. Слишком много звуков и красок. «Ничего особенного, — говорит Мартин Ферн, — самый обычный датский лесок».
Я должен найти Мартина Ферна.
С пригорков букового леса смутно виден белый дворец на том берегу. Мартин Ферн никак не насытится этим зрелищем. Он без конца оглядывается назад. «Там — больной мир», — заявляю я. «Да, этот мир болен, — говорит он. — А за болезнью, известно, следует смерть, — торжественно добавляет он. Эта мысль утешает его. — Мы всегда можем вернуться назад и там умереть», — говорит он.
А вот и плотина. Оглядываю с высоты датский пейзаж. Вразброс лежат хутора. Кругом хлебные поля, сочные желтые краски. Выхожу на шоссе. Меня нагоняет автомобиль. Рыжий мужчина высовывается в окно, предлагает подвезти меня в город. Вскакиваю в машину. От мужчины за рулем пахнет бриллиантином. Он заводит разговор о погоде.
Въезжаем в город. Я захожу в гостиницу. Привратник пристально оглядывает меня. Иду в ресторан, присаживаюсь к столику. Подходит официант. Узнает меня.
— Ах, так это вы!
— Да, это я!
Он приносит пиво, с привычной ловкостью наполняет кружку. Иду к газетному стенду, беру «Политикен». Крупные заголовки. Мир грозит самому себе смертью за дерзкое неподчинение. Возвращается официант. Смахивает со стола несуществующие хлебные крошки.
— А вы случайно не из санатория?
— Да!
— Что-нибудь с нервами?
— Нет, как будто…
— А какая у вас болезнь?
Выпученные глаза. В них неуемное любопытство.
— Нет у меня никакой болезни! Я здоров как бык!
— А знаете, один из ваших сбежал, парень какой-то!
— Знаю, слыхал!
— Получше бы там смотрели за больными! Не дай бог, сумасшедшие начнут шататься по нашим местам — это небезопасно! Кто знает, что взбредет им на ум! Некоторые из них ведь буйные, неровен час — изнасилуют кого-нибудь и вообще…
Жестом он поясняет, что значит это «вообще». Но, по правде говоря, ему хочется потолковать совсем о другом. О своих ногах. У него такие больные ноги! Они отекают, потеют. Он вынужден три раза на день менять носки. Сущая пытка с такими ногами.
Потягиваю пиво, а он все толкует про свои ноги.
Каждый вечер он принимает ножную ванну. Но толку никакого.
Он все больше распаляется, жалуясь на свои ноги. Они снятся ему по ночам. Толпы ног повсюду бегут за ним.
Для официанта такой недуг — сплошная мука. Собственно говоря, он должен был бы получать пенсию как инвалид. Но сами понимаете, господин, не хочется быть обузой для общества!
Прямой, честный взгляд: это ли не гражданский подвиг?
— Воняет от ног? — спрашиваю я.
Он резко обрывает наш разговор. Нет, от его ног не воняет.
Допив кружку, расплачиваюсь. Он мрачно берег деньги. Иду к станции. Через четверть часа отходит поезд на Копенгаген. Покупаю газету, присаживаюсь на перроне, читаю. Возле фургона с сосисками прыгают воробьи.
Состав у платформы. Вхожу в купе. Там ребятишки — они едут в школу. Повторяют уроки. Пожилая дама вяжет. Гляжу в окно. За окнами вверх и вниз плывут провода.
Прибываем на главный путь. Запах сажи, железа. Грязные окна вокзала, за ними угрюмый сумрак. Поднимаюсь в зал ожидания. Люди спешат мимо. Тут и там стоят группами, кого-то встречают.
Бесцельно брожу вокруг багажной кассы. Прежний Мартин Ферн никогда не совершал бесцельных поступков. У него было слишком много дел. Иду к стоянке такси, отъезжаю.
Город. Я знаю его. Площадь Ратуши. В киосках торгуют мороженым. Фургоны с горячими сосисками. Голуби. Грохочут желтые трамваи. Бегут от бульваров к озерам. Огибают их. Фреденсбро. Нерре Алле. Едем по Люнгбювейен.
Останавливаю машину на углу. Расплачиваюсь. Иду вниз по шоссе. Заворачиваю за угол. По обе стороны улицы желтые одинаковые коттеджи. Палисадники с цветами, автомобили, дети. Не узнаю.
Подхожу к дому. Здесь живет Мартин Ферн. Медленно прохожу мимо. На углу табачная лавка. Хозяин встречает меня радушной улыбкой.
— Здравствуйте, здравствуйте, господин Ферн!
Мужчина в рубашке с закатанными рукавами приветливо улыбается мне. На нем галстук бабочкой.
— Ну, вот вы и вернулись, господин Ферн!
— Да!
— Что прикажете? То же, что всегда?
Я киваю.
Он протягивает мне три пачки турецких сигарет. Очевидно, это и есть «что всегда».
— Скажите, я Мартин Ферн?
Он завертывает сигареты в розовую бумагу. Вскинув голову, глядит на меня. Затем возвращается к своей работе.
— А может, я не Мартин Ферн?
— Ха-ха-ха-ха… — смеется он.
— Вы уверены, что я ваш старый клиент Мартин Ферн?
— Ха-ха-ха-ха, господин Ферн…
— Вы твердо в этом уверены?
В глазах у него мелькает страх. Да, он слыхал, будто Мартин Ферн наехал на дерево. Кажется, ушиб голову. Но не надо подавать виду.
— Скажите, что́ я за человек?
В ответ — успокаивающая улыбка.
По улице снуют домашние хозяйки — спешат за утренними покупками. Проезжают ребятишки на роликах. Ролики громко стучат по плитам тротуара. В дверь входит почтальон, кладет на прилавок пачку писем и счетов. Уходит.
— Что я за человек? — настойчиво повторяю я.
— Вы курите турецкие сигареты…
— Что вы думаете обо мне?
Глядим друг на друга. Контакта нет. Что ж, надо уходить. Останавливаюсь на тротуаре. Разглядываю витрину. Девушка с красивыми длинными ногами, в меховой шляпке рекламирует сигареты.
Позади смутно различаю фигуру хозяина. Он напряженно глядит мне вслед. Подзывает жену. Она подходит к прилавку. Теперь они оба глазеют на меня. Перешептываются. Кивают в мою сторону — я черной тенью стою за витриной.
Снова иду по улице. Закуриваю сигарету. Вхожу в цветочный магазин. Розы, орхидеи, тюльпаны.
Ко мне выходит девушка в зеленом халате. У нее слегка выдаются вперед верхние зубы. Она чуть-чуть шепелявит.
— Здравствуйте, господин Ферн.
— Здравствуйте!
— Чем мы можем вам служить?
— Не знаю…
— Прекрасная погода, не правда ли? Так хочется в отпуск. Кстати, вы уже были в отпуске? Впрочем, что это я! Нет, конечно!
— Почему вы сказали «нет, конечно»?
— Я же слыхала о том, что с вами случилось.
— Что посоветуете мне взять?
— Розы сегодня очень хороши!
— А что, господин Ферн любит розы?
Она смеется.
Беру несколько роз. Она советует взять красные.
— Сколько вам дать?
— Ваше мнение?
— Десять!
Я беру десять алых роз.
— Послать как обычно?
— Куда?
Она удивленно глядит на меня.
— Правда, скажите, куда посылал розы Мартин Ферн?..
Она думает, что я шучу, улыбается. Но я все так же смотрю на нее. Вдруг, перестав улыбаться, она заливается краской.
— Кому я посылал розы, жене?
Она отвечает ледяным тоном:
— Почем я знаю, кому вы посылали розы?
— Скажите хотя бы адрес!
— Улица Стрёгет! — угрюмо отвечает она.
— А какой номер дома?
Никакого ответа.
— Какой номер? — не унимаюсь я.
Появляется другая дама, постарше, тоже в зеленом халате.
— Что-нибудь случилось, Вивиан? Ах, это вы, господин Ферн, здравствуйте…
— Здравствуйте!
— Вы чем-то недовольны, господин Ферн?
— Я хочу знать, куда Мартин Ферн посылает розы!
Она глядит мне прямо в лицо. Короткий колючий взгляд.
— Мы не даем сведений о наших клиентах, господин Ферн.
— Даже самим клиентам?
— Вы же отлично знаете, кому доставляют ваши цветы…
— Я потерял память…
Она пытается состроить улыбку. Я не улыбаюсь. Она уязвлена.
— Той даме в парфюмерном магазине…
— В каком магазине?
— У Амагерторва…
— Наконец-то…
Она обиженно поджимает губы. Распаковывает мои розы. Ставит их назад в вазу. Девушка с любопытством следит за мной.
— Я хочу взять эти розы!
— Но мы не намерены вам их продавать, господин Ферн!
— Что за чепуха!
— Мы не хотим скандала!
— Давайте сюда розы!..
— Сегодня мы не можем вас обслужить, господин Ферн!
— Прощайте! — говорю я.
Выхожу из магазина. Опять эти взгляды в спину. Выходит третья продавщица в зеленом халате, совсем молоденькая. Все трое пялят на меня глаза.
Снова шагаю по улице. К дому Мартина Ферна. Стандартный коттедж в ряду других, точно таких же. Желтый каменный дом довоенного типа. Он несколько сдвинут вглубь. У самой дороги гараж из того же камня. Заглядываю внутрь. В гараже пусто.
По серым каменным плитам иду не спеша к дому. Из соседнего коттеджа выходит дама. Увидев меня, она улыбается, но тут же отворачивается, словно пожалев о своей улыбке. Торопливо идет к калитке и выбегает на улицу.
Подхожу к дому. Справа дверь в погреб. Зеленые кусты у стен. Зеленые ставни на окнах. К парадной двери ведут две ступеньки. На медной табличке крупными буквами с многочисленными завитушками — «Мартин Ферн».
Нажимаю кнопку звонка. Тишина. Осторожные шаги в прихожей. Кто-то слегка приоткрывает дверь. Пожилая женщина в круглых очках, фартуке и косынке просовывает голову в щель.
Увидев меня, испуганно таращит глаза.
Женщина застыла на месте у полуоткрытой двери. Пауза. Она все так же пялит на меня глаза. Я тоже молчу. Тут за ее спиной раздаются шаги. Девичий голос спрашивает:
— Что там такое, фру Хансен?
Женщина вместо ответа распахивает дверь до отказа. В прихожей стоит девчушка, на ней бежевые спортивные брюки, голубой свитер. На вид лет двенадцать. Под голубым свитером уже обозначились пуговки грудей. И она тоже таращит на меня глаза. У девочки светлые волосы, она тоненькая, высокая.
Наконец она произносит:
— Что тебе надо?
Я пожимаю плечами.
— Скажи, я твой отец?
Она кивает.
Вхожу в дом. Фру Хансен пытается меня остановить, но сразу же отступает. Стою в прихожей. В глубине три двери. Винтовая лестница ведет на второй этаж. Под лестницей большой шкаф. Никто не произносит ни слова, все совершается при полном молчании. Все только пялят на меня глаза. Закрываю за собой дверь.
— Это мой дом?
Они не отвечают.
Пожимаю плечами.
— Я хотел купить вам цветы, но мне не пожелали их продать. Наверно, решили, что я рехнулся…
По-прежнему никакого ответа. Обе настороженно следят за мной.
Оглядываюсь кругом. Толкаю первую дверь — и оказываюсь в тесной уборной, очевидно, предназначенной для гостей. Выхожу.
— Мамы нет дома! — говорит девочка.
— А когда она вернется?
— Завтра!
— Где же она?
— В Рогелейе на даче.
Фру Хансен хватает девочку за руку. Зачем только она сказала, где Эллинор Ферн.
— А как пройти в комнаты?
Я словно в лабиринте. Вторая дверь ведет в кухню. За кухней маленький коридор. Оттуда выход в просторную, светлую столовую.
Под люстрой большой круглый стол. Стулья с высокими спинками, в светлой обивке. За широкой стеклянной дверью вторая комната. В глубине столовой французское окно, за ним терраса.
Сад маленький, но густой. По обе стороны кусты образуют неплотную изгородь, кудлатые ветви свешиваются на соседний участок. С террасы на лужайку ведут три ступеньки. Над каменным бассейном плакучая ива. Позади ряд домов, ничем не отличающихся друг от друга.
Вхожу в гостиную. Женщины следуют за мной как тень. Фру Хансен бдительно следит за пришельцем. Девочке страшно. Гостиная разделена на две половины. Просторная комната. Часть мебели размещена у окна, смотрящего в сад. Другая сосредоточена вдоль длинной стены, прямо против столовой. В другой, короткой стене раздвижная дверь, за ней кабинет, где стоит большой письменный стол. В гостиной несколько картин маслом. Над диваном гигантская морская баталия. Чуть подальше зимний пейзаж. И еще несколько рисунков. На одном женщина за прялкой. На другом Мартин Ферн в молодости. Подхожу к своему портрету. Горькая складка у рта. Пытаюсь изобразить эту складку на своем лице.
Брожу по квартире. Все те же косые взгляды.
— Я хотел принести вам цветы…
Никакого ответа.
— Но они отказались мне их продать… чепуха какая!
Фру Хансен солидно кивает.
Большой книжный шкаф с застекленными полками. Подхожу к шкафу.
Классики в кожаных переплетах. Бьёрнстьерне Бьёрнсон. Ибсен. Ли. Йоганнес В. Йенсен.
— Нам звонили из санатория! — неожиданно сообщает фру Хансен.
— Вот как!
Стоя в дверях между комнатами, она неотвязно следит за мной. В ее позе настороженность. Словно она готова бежать, как только Мартин Ферн сорвется с цепи.
— Что сказали вам в санатории?
— Что вы сбежали!
— Да, я и вправду сбежал!
Девочка стоит, прислонившись к дивану. Большие глаза полны страха.
— Ты Лина?
Она кивает.
— Здравствуй, Лина!
Глядит на меня.
— Где Фредерик?
— Ушел играть в теннис…
Чуть погодя:
— Зачем ты пришел домой?
— Хотел посмотреть квартиру Мартина Ферна…
— Говорят, ты болен?
— Я совершенно здоров.
— А разве ты не страдаешь… потерей памяти?
— Страдаю…
— И ты теперь не знаешь, кто ты такой?
— Говорят, что я Мартин Ферн. Как ты думаешь… правда это?
Она кивает.
Как-то неловко врываться в этот дом. Все здесь словно чужое. Да и нравится ли мне здесь?
В доме порядок и чистота. Под диваном ни пылинки.
— Неужели я так похож на Мартина Ферна?
Лина не отвечает.
Фру Хансен, напротив, выступает вперед. Словно актриса, дождавшаяся своего выхода.
— Доктор из санатория велел позвонить, как только вы заявитесь.
— Это не обязательно…
— Но доктор мне так велел! — упрямо повторяет она.
Она направляется в кабинет. Там на письменном столе телефон.
— Вы куда?
— Хочу позвонить в санаторий!
— Не смейте!
Она приближается к своей цели.
— Я сказал: не смейте звонить!
Она останавливается. Скрещивает на груди руки.
— Как ты думаешь, стоит меня бояться? — спрашиваю я у Лины.
Ответа нет.
— Скажи, ты меня боишься? — повторяю я.
— Я… я не знаю!
— Неужели ты меня боишься?
Она опускает глаза.
— А Мартина Ферна ты боялась?
Тут вмешивается фру Хансен.
— Вам не следовало бы задавать ребенку столько вопросов, господин Ферн.
— Почему?
— Мы обещали позвонить в санаторий!
— Ответьте мне сами… были причины бояться Мартина Ферна?
— Сплошь и рядом вы бывали весьма несдержанны…
— Это когда он напивался?
Ответа нет. Прохаживаюсь по квартире, разглядываю мебель. Проведя по столу пальцем, смотрю, нет ли пыли. Фру Хансен поджимает губы. Она стоит в дверях, скрестив на груди руки. Сажусь на диван, достаю сигареты. На столе стеклянная оранжевая пепельница. Непохоже, чтобы ею когда-нибудь пользовались.
— А что, Мартин Ферн бил посуду?
— Я не намерена с вами об этом говорить! — отвечает фру Хансен.
Иду в кабинет. На столе плотный лист зеленой бумаги, вправленный в тисненый кожаный футляр. Над письменным столом маленький бар. Подхожу к нему, берусь за ручку.
— Там ничего нег! — говорит фру Хансен.
Лина вошла следом за мной в кабинет. Фру Хансен стоит в дверях. Стража.
— Значит, бар пустой.
— Да. Госпожа не хотела держать в доме спиртное после того случая…
— После какого случая?
— После того вечера, — говорит она.
Присаживаюсь к письменному столу. Фру Хансен стоит в дверях.
— Что такое натворил этот Мартин Ферн?
— И вы еще спрашиваете…
— Он что, устроил публичный скандал?
— Уж вы постарались, чтобы он стал публичным!
— Черт побери, откуда мне это знать! Я же потерял память.
Снова чувствую: она мне не верит. Думает: очередная хитрость Мартина Ферна.
Широкая гладкая крышка письменного стола. У края на бронзовой подставке пушечное ядро. Беру его и взвешиваю на ладони. У Лины от страха сузились глаза. Кладу ядро на стол, улыбаюсь. Лине совсем не смешно. Наконец на ее лице проступает робкая улыбка. Лина хочет меня успокоить. Обе женщины начеку. Готовы повернуться и бежать в любой момент, если бы я вдруг снова стал Мартином Ферном. На улице какой-то малыш тщетно зовет маму. Все зовет и зовет. Жалобно, тоскливо, неумолчно.
Справа на крышке письменного стола глубокие засечки в дереве. Они идут вдоль жилок. Рядом кинжал — по всей вероятности, для разрезания бумаги. Вынимаю кинжал из футляра. Он тонкой работы, рукоятка с инкрустациями. Лезвие в точности подходит к зарубинам в крышке. По очереди подношу его к каждой. Слева на крышке письменного стола несколько темных кругов, словно от стакана. На шкафчике повыше стола — женский бюст. Похоже, что Эллинор Ферн в молодости. У носа широкая трещина. За бюстом зарубины в стенке.
Фру Хансен следит за мной. Видит, как мой взгляд перескакивает с одной вещи на другую. На лице ее проступает глубокое удовлетворение.
Все становится на свое место.
Вот тут он сидел, со своим бокалом, со своей злобой. Потом вдруг схватил пушечное ядро и швырнул в женский бюст на шкафчике. Затем взял нож для разрезания бумаги и воткнул в письменный стол. Отчаяние.
Почему?
— Что такое натворил Мартин Ферн? — спрашиваю я.
Смотрю на Лину. Отвечает фру Хансен:
— И вы еще спрашиваете…
— Он скандалист? Чудовище?
Она кивает.
— Я ничего не помню! Не могу понять, что здесь произошло.
Фру Хансен поджимает губы. Если бы я хоть раскаивался. Правда, она вовсе не намерена меня прощать. Но так или иначе — я должен раскаяться.
— Я ни о чем не жалею, — говорю я ей. — Решительно ни о чем!
Она следит за мной, словно я тигр, вырвавшийся из клетки.
Все это предельно смешно. Разве я кому-нибудь угрожаю?
Меня разбирает смех. В ее глазах вспыхивает ярость.
— До чего смешно, — говорю я ей.
— Конечно, вам смешно!
— Он сам во всем виноват!
— Да, вы виноваты!
— А госпожа Ферн — сама добродетель!
— Конечно!
— А с кем она там, на даче?
Молчание. Беру телефонную трубку, отыскиваю в книжке номер. Женский голос отвечает:
— Контора фирмы Кристенсен и Меллер!
— Можно поговорить с шефом?
— Весьма сожалею, но сегодня господина Кристенсена не будет. Он уехал за город. Что-нибудь передать?
— Нет, спасибо!
Лина озадачена. Она глядит на меня. Но когда наши взгляды скрещиваются, она опускает глаза.
— Мы обещало позвонить в санаторий! — говорит фру Хансен. — Доктор сказал также, что мы можем вызвать полицию, если потребуется…
— Замолчите!
— Вы больны, господин Ферн!
— Могу я поговорить с Линой наедине?
— Нет, я ее не оставлю. Я обещала госпоже Ферн, что буду ее оберегать.
— Вы что ж, думаете, я ее обижу?
— Откуда мне знать? С нервнобольными никогда нельзя быть уверенной.
Кричу ей:
— Я совершенно здоров!
— Как же! В санатории сказали, что вы больны!..
Вскочив с места, подхожу к ней. Кричу ей прямо в лицо:
— Черт возьми, я совершенно здоров! Ясно?
Лина в испуге. Я не в силах пробить эту стену.
— Я хочу поговорить с ней наедине!
В окно косо падают солнечные лучи. В них, словно затерянные миры, мечутся пылинки. Иду назад в кабинет, сажусь в кресло Мартина Ферна. Они уверены, что я — это он. От этого никуда не уйти.
— Лина, скажи мне, чем был плох твой отец?
Фру Хансен злобно пыхтит. Готовится что-то сказать. Тут я вдруг поступаю как истинный Мартин Ферн. Схватив пушечное ядро, заношу руку.
— Придержите язык, а не то…
Это невыносимо. Когда я вхожу в роль Мартина Ферна, Лина меня боится. Но иначе как на правах Мартина Ферна я не могу с ней общаться…
Я улыбаюсь Лине.
— Не бойся, ничего не будет!
Она опускает глаза. Водит носком по рисунку ковра.
— Я твой отец?
Не подымая глаз от ковра, Лина кивает.
— Может, я только похож?
— Ты мой отец!
— Откуда ты знаешь?
— Ты мой отец!
— Значит, я и в самом деле Мартин Ферн!..
Она кивает.
— Значит, я Мартин Ферн!.. — повторяю я.
— Да, я же сказала!
На этот раз в голосе девочки слышится досада.
— Ну что ж, буду Мартином Ферном, раз ты так хочешь!..
Фру Хансен, шагнув вперед, выходит на середину комнаты. Величественная как статуя. Руки скрещены на груди. Голова откинута назад.
— Господин Ферн, оставьте ребенка в покое!
— Никакой я не Ферн!
Уничтожающий взгляд.
— Я не имею ничего общего с тем Ферном!
— Как же… уж мы-то вас хорошо знаем…
Встав с кресла, шагаю к ней.
— Идем! — говорю я, схватив ее за руку. Она покорно идет за мной. Видно, испугана не на шутку. Уверена, что сейчас начнется скандал. Выпроваживаю ее в прихожую. Самое место ей в большом шкафу, что стоит под лестницей. Беру табуретку, ставлю в шкаф. Отлично, внутри проведен свет. Вталкиваю экономку в шкаф. Запираю за ней дверцу. Иду назад. По дороге подбираю журнал. Возвращаюсь, сую его экономке. Та словно окаменела от страха. Сидит в шкафу не шевелясь. Возвращаюсь к Лине. Она глядит на меня широко раскрытыми глазами.
— Ну, Лина, развеселись!
Она все так же глядит не моргая.
— Послушай, гляди веселей… Я никого не трону!
— Что ты сделал с тетушкой Хансен?
— Запер в шкаф! Ненадолго!
— Зачем ты это сделал?
— Надоело с ней препираться!
— Она боится темноты!
— Но ведь в шкафу свет!..
Лина вздыхает… Замыкается в своей скорлупе. Она словно застыла на месте. Взгляд прикован к полу. Носком туфли она по-прежнему водит по рисунку ковра.
— Присела бы на минутку!..
— Мне и так хорошо!..
— Я хочу с тобой поговорить!
— О чем же нам говорить?
— Скажи, что́ за человек твой отец?
— Мой отец ты!
— Ну и как, любишь ты меня?
Молчание. Чуть погодя:
— Может, выпустим тетушку Хансен?
Я запутался в сетях прошлого.
— Как, по-твоему, мог бы Мартин Ферн запереть ее в шкаф?
— Конечно, мог бы!
— Что ты о нем думаешь?
— Как-то раз ты подарил мне велосипед.
— Молодец Мартин Ферн! А ты уверена, что он — это я?
— Конечно!
— Значит, все ясно.
— Что ясно?
Она удивленно глядит на меня. Для нее и в самом деле все ясно и просто. Я не в силах пробить окружающую меня стену.
Тетушка Хансен стучит в дверь платяного шкафа. Сначала робко, потом все смелее. Она громко вопит: «На помощь!» Убеждаюсь в своем бессилии.
— Лина, я хочу говорить с тобой…
— Позволь мне выпустить тетушку Хансен!
Она все так же водит носком туфли по узору ковра.
Фру Хансен шумит. Барабанит в дверь табуреткой. Визжит, словно свинья, которую волокут на убой.
Иду к шкафу. Кричу на нее, как прикрикнул бы Мартин Ферн. Ярость клокочет у меня в груди. Ага, приятель, решил все-таки показаться во всей красе? Забавно. Красноречиво убеждаю тетушку Хансен заткнуться, а не то, говорю, я спалю дом.
Звонок в дверь. На пороге соседка.
— Что-нибудь случилось у вас, господин Ферн?
— Нет, что могло случиться?
— Мне показалось, я слышу…
Фру Хансен с визгом стучится в дверцу шкафа.
— Мы просто играем, — поясняю я. — Играем в волшебника и злых духов…
— В злых духов!
— Ага, мы играем в возвращение Мартина Ферна.
Соседка поворачивается и уходит. На лице ее недоверие. Сейчас она пойдет к себе, усядется в кресло и начнет размышлять, как ей быть. Столько всего рассказывают про выходки умалишенных! Да и вообще, когда муж после долгой отлучки приходит домой… Еще немножко — и она позвонит в полицию.
Я отпираю шкаф. Объявляю фру Хансен: ей предоставлена свобода при условии, что она будет молчать. Ее испуг просто смешон.
Вдвоем мы возвращаемся в гостиную.
— Посмейте только тронуть ребенка! — говорит она.
— Я никого не собираюсь трогать!
Лина сидит на самом краю кожаного кресла. Тонкие ножки вытянуты вперед. Она не поворачивает головы, когда мы входим.
— Ну вот я и выпустил фру Хансен из шкафа! Ты довольна?
Никакого ответа.
— Ты довольна? — громко вопрошаю я.
У обеих каменные лица. Что бы я ни сделал, что бы я ни сказал — все равно я останусь Мартином Ферном.
— Хочешь, я вернусь домой и буду жить здесь с вами?
Напряженная тишина.
Наконец фру Хансен не выдерживает:
— Я говорила госпоже Ферн. Я ей предсказывала, что все это плохо кончится. Уж сколько раз так было. Я все сказала госпоже…
— Замолчите вы наконец! — кричу я.
Она испуганно смолкает.
— Никакой я не Мартин Ферн…
Ответа нет.
— Никакой я не Мартин Ферн! — кричу я. — Мне он так же противен, как вам!..
Фру Хансен снова встает на караул у входа.
Кто-то толкает дверь. Раздается хрипловатый свист. В кабинет вбегает худощавый мальчик. Он раскраснелся, тяжело дышит, смеется. Но тут он замечает меня — радость его сразу спадает.
Мальчик, словно оцепенев, замирает в дверях. Долгая пауза.
— Очевидно, перед нами Фредерик, сын Мартина Ферна?
— Да…
— Привет! Я Рудольф Габсбургский!
— Ты что, сбежал?
— Да, некоторым образом…
— Разумеется, он сбежал! — подает голос фру Хансен. — Представь, нам звонили из санатория!..
Он идет к Лине, становится рядом с ней. Защитник. Беспомощный смешной детский жест, от которого у меня сжало горло. Рыцарство свойственно подросткам. Он кладет одну руку на спинку кресла, где сидит сестра, другой крепко сжимает ракетку.
— Не надо меня бояться, — говорю я. — Я никого не трону…
— Он запер меня в шкафу!..
— Но я же выпустил вас оттуда! — парирую я.
— Он потащил меня за руку… и впихнул в шкаф!
— Ну хорошо, я — чудовище!
У мальчика такие же светлые волосы, как и у его сестры. На лице прыщики. Один прыщик — побольше — в самой ноздре. Наверно, мальчику больно, когда он смеется. А нос у него тоже чуть свернут набок, как у Мартина Ферна.
— Скажи, я Мартин Ферн? — спрашиваю я его.
— Конечно, кто же еще?
Над оградой палисадника показывается голова соседки. Она пристально вглядывается в окна.
— Может, я Рудольф Габсбургский!
— Надо позвонить в полицию! — говорит фру Хансен.
— Посмейте только! Мартин Ферн такое вам устроит, какого вы еще не видали!..
— Хуже не будет!
— Что за человек твой отец? — обращаюсь я к Фредерику.
Фру Хансен опять вмешивается.
— Об этом мы не станем распространяться!
— Вот так все и отвечают! Никто не хочет сказать правду!
— И правильно делают!
Не женщина, а монумент. Кажется, толкни ее, она рухнет на пол и рассыплется на тысячи мелких осколков.
— Что за человек был Мартин Ферн? — спрашиваю я снова.
Между нами стена. Средневековая стена с амбразурами, со стрелками на башнях. Однажды возникнув, она так и осталась на веки вечные. Все знают Мартина Ферна. Один я не знаю его. Но все требуют, чтобы я играл его роль, взял ее на себя раз и навсегда. Несносная личность! Они хотят, чтобы я в этом убедился. Я ничего не имею против Мартина Ферна. Но роль его мне не по вкусу.
— Вам жалко маму?
Эта отчаянная мальчишеская любовь к справедливости. Помеченная ранним опытом. Всем, что мальчик увидел и осознал. В первую голову — развалом семьи.
— Фредерик, скажи ты… своими словами… в чем дело?
Губы мальчика сердито, отчаянно вздрагивают.
Зычный голос фру Хансен:
— Перестаньте терзать мальчика, господин Ферн!
— Никакой я не Ферн!
— Ну вот еще…
— Мама так переживала! — говорит Фредерик. — И мы боялись тебя…
— Но почему?
Он не знает, что ему сказать, как объяснить этот страх.
Фру Хансен идет к телефону. Встаю. В одной руке у меня пушечное ядро, в другой нож для разрезания бумаги. Королевские регалии Мартина Ферна — его корона и скипетр. Фру Хансен сразу же останавливается, возвращается к двери.
Я снова кладу регалии на стол. Дети испуганы — вдруг я пущу в ход эти штуки? Смешно.
— Не бойтесь меня! — говорю я.
Но я не в силах сломить привычные представления. Столько раз они видели меня во гневе. Значит, и впредь мне следует оставаться таким — гневным и грозным.
— Мне жаль его! — говорю я.
Чуть погодя:
— А вам — неужели вам совсем его не жаль?
Фру Хансен всегда уверена в своей правоте. Жизнь для нее все равно что огромный пирог, который можно разрезать на куски. Весь мир умещается в таком пироге. Один из кусков зовется Мартином Ферном. Пожалуй, не самый съедобный кусок.
— Кого жаль… вас?
Она зловеще ухмыляется.
— К чему эта комедия, фру Хансен?
— Мы вовсе не разыгрываем комедии!..
Как смеет она говорить от имени детей!
— Крестовый поход открыт! — говорю я.
Передо мной стена. Пути вперед нет.
— А сами вы, фру Хансен, никогда не совершали дурных поступков?
— Кто, я?
— Да, вы! Разве вам не случалось запускать руку в наш семейный кошелек?
Лицо ее багровеет.
— Вот она, ваша благодарность!..
— Мы пожалуем вам золотую медаль!
Иду к двери. Фру Хансен отшатывается от меня. Вхожу в соседнюю комнату. Фру Хансен крадется к телефону. Возвращаюсь назад. Вынимаю штепсель шнура и начинаю кружить по комнате с телефоном в руках. Фру Хансен стоит в дверях, как солдат королевской лейб-гвардии. Убейте ее, она все равно не сдастся. Она будет биться до конца, цепляясь за дверной косяк. А мир как был, так и останется для нее огромным домашним пирогом.
Расхаживаю по комнате с телефоном в руках.
Этот дом, эта роскошная мебель… Иду в столовую. Вся компания плетется за мной. Вот здесь Мартин Ферн запустил в одного из гостей тарелкой с соусом. И высказал правду-матку! С отчаяния.
— Ну, говорите, в чем дело?
Дети остановились в дверях гостиной.
— Мама сказала… — начинает Фредерик.
— Ну, что же она сказала?
Мальчик сразу сникает. Несколько раз разевает рот, словно золотая рыбка в аквариуме. Но стекло не пропускает звуков.
— Госпожа сказала, что вы больны!
— Я совершенно здоров!
— Но доктор тоже говорит, что ты болен! — подтверждает Фредерик.
— Черт возьми! Я совершенно здоров!
Кричу во весь голос. Звон отдается в хрустальной люстре…
Дети жмутся друг к другу — боятся больного гостя. Болезнь притаилась и ждет. В любой момент может случиться припадок.
— Мама сказала, — снова начинает Фредерик, — что мы должны подождать, пока ты поправишься, а после решим, как нам быть…
— Да придет Мартин Ферн к Мартину Ферну…
Я смеюсь. Усевшись на обеденный стол, я смеюсь. Ну и роль мне отвели, ничего не скажешь!
— А раньше как вам тут жилось?
— По-моему, вам лучше вернуться в санаторий! — заявляет фру Хансен. — Вам надо лечиться!
— От чего прикажете лечиться?
— От вашей болезни!
Я вскакиваю на стол. Но этим лишь подкрепляю их убежденность. Вот-вот, теперь сумасшедший залез на стол. Подпрыгиваю. Стол подо мной трещит. Так, очередной приступ безумия. Еще немножко, и он все в доме переломает. Соскакиваю на пол. Демонстрирую гимнастические упражнения.
— Нет у меня никакой болезни! — кричу я, переводя дух. — Я здоров как лошадь!
Они не знают, куда спрятать глаза. Лина сосредоточенно изучает узоры ковра. Фру Хансен уставилась на фарфоровую деву в целомудренных белых одеждах.
Фредерик с интересом наблюдает за соседним домом.
Демонстрация здоровья лишний раз убедила их в том, что я болен.
Я сказал устало:
— Ну вот видите, я совершенно здоров!
Никакого ответа.
— Ну, сами скажите, чем же, по-вашему, я болен?
— Я в таких делах не разбираюсь, — говорит фру Хансен.
Подхожу к Фредерику. Он испуганно вскидывает на меня глаза.
— Как поживаешь, Фредерик?
— Кто, я?
— Ну да, ты, как идут дела?
— Какие дела?
— Счастлив ты?
Он не отвечает.
— В футбол играешь?
— Да-а-а…
Снова выступает вперед фру Хансен.
— Вам лучше вернуться в санаторий!
— Зачем?
— Вы больны!
Заколдованный круг. Пути не сыщешь. Мартин Ферн принадлежит не себе, а другим, и другие в свою очередь принадлежат ему. Но никто почему-то над этим не задумывается.
Снова прохаживаюсь по дому. Какая уйма мебели, Ферны покупали ее для украшения быта. Зеленые покрывала. Широкие кресла. Бутафория!
Иду в прихожую. Поднимаюсь по лестнице. Ванная комната. Вот здесь он стоял и чистил зубы. Глядел в зеркало. Дети ходят по дому следом за мной. Заглядываю в первую комнату. Здесь живет Лина. Уют, чистота, пастельные краски. Здесь хорошо мечтать — девочке ли о жизни, взрослому ли о детстве. Вторая — комната Фредерика. Мальчишечьи вещи, модель корабля, книги, паровая машина, солдатики… Еще одна комната.
Фру Хансен преграждает мне вход.
— Не знаю, как госпожа…
— Подвиньтесь!
Спальня. Широкая двуспальная кровать. Арена страшных ночных боев. Изредка — мира и ласки. «Скажи, ты спишь?» К тебе протянулась рука. Но чаще по ночам слезы. Бессонница. Ворочаешься с боку на бок. А другой между тем спит себе глубоким сном. Прикрываю дверь.
Спускаюсь по лестнице. Внизу, у входа, останавливаюсь. Оборачиваюсь к остальным.
— Так как же нам быть? — спрашиваю я.
Никакого ответа. Дети прячут глаза.
— Дайте сюда телефон! — говорит фру Хансен. В глазах ее вспыхивает торжество.
Отдаю ей телефон.
И вот я ухожу, ничего не тронув. Фру Хансен разочарована. Иду к калитке, выхожу на улицу. На этой улице жил Мартин Ферн. Налево — главный проспект. Заворачивая за угол, вижу: к дому Мартина Ферна плавно подъехал зеленый автомобиль. Иду дальше.
Я шагаю по улице Люнгбювейен. Ухожу все дальше и дальше. Автобусы, урча, взбираются в гору. В синем небе сияет солнце. Яркие краски. Приятно смотреть. Красные автобусы; желтые троллейбусы; грузовики, обклеенные рекламными плакатами.
Слева озеро, лужайка и висячий мост. Лужайка плавно спускается к кромке камыша. В парке прогуливаются люди.
Иду к стоянке такси. В одной машине опущено стекло. Вижу шофера в голубой рубашке с засученными рукавами. Он дремлет. На коленях у него газета. Наклоняюсь к нему.
— Привет!
— Привет!
— Скажите, вы счастливы?
— Куда прикажете?
— Никуда! Я только хочу спросить: вы счастливы?
Холодно оглянув меня, он решительно погружается в чтение газеты. Это «Берлингске тиденде». Подумать только, он заснул над страницей, где красуется шикарная девчонка. Ах, какая девчонка!
Я все не ухожу. Он косится на меня. Такси, стоявшее впереди, отъезжает. Мой шофер включает мотор, выводит машину на несколько метров вперед. Иду за ним.
Стоит сильная жара. Машины, гудя, мчатся мимо, за город.
— Скажите, вы счастливы? — повторяю я.
— А вы счастливы? — огрызается он. Поднимает боковое стекло.
Я все не ухожу.
Он вылезает из автомобиля. Аккуратно складывает газету. Так, еще раз. Задом прихлопывает дверь.
— Ну, — он сердито щурит глаза, — что вам нужно?
— Ответьте: счастливы вы?
— Убирайся!
— Почему? Что случилось?
— А то случилось, что ты мне надоел! Иди себе — крути мозги кому-нибудь другому…
Солнце жжет асфальт. Самолет держит курс на юг.
— Почему вы несчастливы? — спрашиваю я.
— Я сказал: убирайся!
— Все мы живем как в аду! — говорю я.
Я развожу руками.
— Автомобили битком набиты людьми, — продолжаю я. — И автобусы и вон этот самолет. Всюду гроздья людей, и ни у кого нет счастья. Все живут как в аду! Почему так?
Мой шофер злобно сопит.
Вокруг нас собираются люди.
— Почему вы несчастливы? — спрашиваю я опять.
— Убирайся к черту! — отвечает он.
Всюду люди. Вот дама с детской коляской. А вот к тротуару подъехала машина. Вот бежит мальчик. За ним идет трубочист. К стоянке подъезжает такси, останавливается за нами. Я смотрю на шофера. Он оглядывает нас. В его глазах вспыхивает любопытство. Он выскакивает из своей машины.
— Что у вас тут?
— Да вот привязался этот болван!
— Послушайте, что вам надо?
— Скажите: счастливы вы?
Первый шофер поясняет:
— Рехнулся молодчик!
— Вот что, иди-ка отсюда! Он что, не расплатился с тобой?
— Скажите, почему вы оба несчастливы?
— Тебе-то какое дело, счастливы мы или нет?
— У него не все дома! — говорит первый шофер.
— Ну, убирайся!
Самое ничтожное сборище привлекает к себе людей. Стоит остановиться двум-трем прохожим, как к ним мгновенно присоединяются другие. Вот сейчас прохожие искренне заинтригованы. Лица наконец оживилась.
Оборачиваюсь к вновь прибывшим.
— Скажите, есть среди вас счастливые?
— Полоумный какой-то!
— Что за чудак!
Мимо на велосипеде едет полицейский. Остановив машину у фонарного столба, протискивается сквозь толпу.
— Что случилось?
— Скажите, вы счастливы?
— Что такое?
Первый шофер рассказывает, что произошло.
— Вот что, господин, ведите себя прилично! — приказывает мне полицейский.
— Почему, разве запрещено спрашивать у людей, счастливы ли они?
— Таких, как этот тип, надо сажать за решетку! — говорит шофер.
— Пройдемте, господин! — говорит полицейский.
Он тащит меня к служебной телефонной будке. Звонит в полицию. Толпа поплелась за нами. Одни говорят, что я пьян, другие — будто я сумасшедший или преступник.
— А вот я счастлив! — говорю я им.
Они ухмыляются. Только как-то вяло. Переглядываются.
Скоро подъезжает зеленый полицейский фургон. Из него выходит полицейский, хватает меня за руку.
— Скажите, вы счастливы?
В ответ он выкручивает мне руку. Пригибает мою голову книзу. Вталкивает меня в фургон. Усаживает на заднюю скамью и сам садится рядом. Нас везут в полицейский участок. Въезжаем во двор. Меня отводят в дежурную комнату. За письменным столом восседает какой-то начальник.
Печати, бумаги. У стены другой полицейский печатает на машинке.
— Ну, что такое?
— Скажите, вы счастливы?
Один из полицейских выразительно покрутил пальцем у виска. Начальник взглянул на него. Понял.
— Уличные беспорядки! — говорит полицейский. — Он собрал толпу!
— Вы что, пьяны?
— Нет…
— Имя!
Сообщаю, что кличка моя — Мартин Ферн. Начальник куда-то звонит. Короткий разговор. Положив трубку, начальник глядит на меня.
— Так, значит, это вы! Сейчас мы доставим вас в санаторий.
— Я совершенно здоров!
— Конечно, конечно. Просто легкое недомогание!
— Скажите, вы счастливы?
— Сейчас мы отправим вас в санаторий!
Странный мир.
Посоветовавшись, полицейские заключают, что я из тихих. Служаке, доставившему меня в участок, поручают отвезти меня в префектуру. Выходим во двор и снова садимся в машину. Закуриваю, предлагаю спутнику сигарету. Он качает головой.
— Странная штука с этим Мартином Ферном! — говорю я.
— Да, да, конечно!
Выезжаем на Люнгбювейен.
Взгляд полицейского устремлен вперед. Лишь временами он посматривает на меня.
— А ведь из него мог бы выйти толк!
— Вы о ком?
— О Мартине Ферне!
— Знаете что, главное — не волноваться. Вот увидите, все устроится!
— Каким образом?
— Не могу знать! Я ведь не знаю, какая у вас болезнь!
— Злокачественный ферноз!
— Не понимаю!..
У Туборгвейена мы останавливаемся на красный свет.
— Счастливы вы? — спрашиваю я.
— Да, да, конечно! Конечно!
Дружеская беседа в зеленом полицейском фургоне.
— Фернозом не страдаете?
— Я вообще ничем не страдаю.
— Значит, вы совершенно здоровы?
— Да, вот разве что иногда голова побаливает!
Едем дальше.
— Пропал человек!
— О ком это вы?
— О Мартине Ферне.
— Так это же вы сами — Мартин Ферн!
— Нет! Я сожрал этого Ферна!
Он с готовностью кивает. Так всегда разговаривают с сумасшедшими.
— Вот как! Значит, вы его сожрали?
— В один присест!
— Ну и как, вкусно?
— Знаете, плохо переваривается…
— Вам скоро другого дадут на закуску! — говорит он. — Когда вы проголодаетесь, вам сразу же припасут другого!
— У меня нет желания съесть кого-нибудь еще! Уж очень противны люди!
— А может, вам повезет! Может, попадется приятный человек!
— Например, Рудольф Габсбургский!
— А разве он не умер?
— Умер и похоронен!..
Короткий взгляд в мою сторону. Мы остановились у Эмдрупвейен. Я распахиваю дверцу и выхожу. Полицейский оторопело глядит на меня. Протиснувшись сквозь лабиринт машин, выбираюсь на тротуар. Слышу нетерпеливые гудки: это вспыхнул зеленый свет. Сворачиваю в переулок — спешу спрятать Мартина Ферна. После, вскочив в такси, еду на площадь Ратуши.
Площадь кишит людьми. Со мной приветливо раскланивается какой-то господин. Я тоже кланяюсь. Меня останавливает американский турист, спрашивает дорогу к Круглой башне. Отвечаю. Вдвоем идем к Стрёгету. Расстаемся у Амагерторва. Объясняю американцу, что ему надо идти вверх по Кёбмагергаде. Он улыбается, говорит: «It is a nice city with nice population».
Вхожу в парфюмерный магазин. Шикарная обстановка. Три продавщицы в черных свитерах, черных юбках. Лица умело накрашены. Пышные формы. Звучные голоса. Обстановка располагает к интимности. Пахнет распутством. Продавщицы заняты с покупателями. Господин в хорошем костюме. Девушка, пробующая лак для ногтей. Застенчивый молодой человек. Он пялит глаза на пышнотелых продавщиц. Безупречные маски лиц. Черные свитера облегают стройные формы. Крутые бедра. Тонкие духи.
Одна из продавщиц замечает меня. Ослепляет любезной улыбкой.
— Ах, это вы, господин Ферн!.. Сейчас я приглашу фру Симонсен!..
Вихляющей походкой она идет к двери, скрытой в глубине магазина, а я смотрю ей вслед. Бедра у нее играют. Она выходит за дверь и тотчас же возвращается в обществе другой женщины, лет тридцати на вид. У той большой рот, белые зубы. Она тоже в черном свитере, черной юбке. Женщина идет ко мне через весь магазин. Я пожираю ее глазами. Ноги, грудь, бедра. Актриса. Она улыбается, как положено улыбаться клиентам, но в глазах холод.
— Ты не должен был сюда приходить, Мартин! — тихо говорит она. — Ну что ж, пойдем со мной!
Иду за ней в заднюю комнату. Она отходит к окну. Только теперь я ее узнал — это женщина с карточки, которую я нашел в бумажнике. Только на том снимке у нее другая прическа. Высокая. А сейчас ее длинные волосы свободно рассыпались по плечам, на висках легкие завитки.
Сажусь на диван. Снимок сделан отсюда. Она стоит у окна, глядит сквозь тонкие занавеси во двор. Там грузовики. Какие-то парни сгружают товар и относят к лифту.
В комнате письменный стол, на нем груда бумаг, телефон. Напротив дивана кресло в потертой красной обивке. Комната большая, но мрачная. За ней склад.
Гляжу на женщину. Прекрасная фигура. Округлые формы. Гладкая кожа. Первый сорт. Старина Мартин знал толк в бабах.
— Ты что, пьян?
— Нет…
Она оборачивается ко мне. У нее не лицо — маска. Хорошо бы увидеть на нем отблески страсти.
— Как поживаешь?
— Великолепно!
— Какое счастье, что ты не пострадал!
С равным успехом она могла бы сказать, что сегодня среда.
— Зачем ты пришел? — спрашивает она. Закуривает сигарету. Втискивает ее в мундштук. Зажигалка у нее круглая и шершавая. Похожа на апельсин.
На руке бриллиантовое кольцо. Обручальное. В ушах золотые серьги. Длинные ногти покрыты багровым лаком. На другой руке керамический браслет.
— Ну… — произносит она, присаживаясь рядом. Одергивает юбку. Тем самым жестом, который побуждает людей глазеть на ее ноги.
— Мартин! Так больше продолжаться не может!
— Что?
— Наши отношения!
— Так…
— Понимаешь, Томас…
— Ах да, Томас!
Вынув из мундштука сигарету, сует ее в пепельницу.
— Где я познакомился с Томасом?
— Вы друзья детства… Это правда, что ты потерял память?
Киваю.
— Во время войны вы были в одной боевой группе!
— Может, мы с Томасом герои?
— Да нет. Вы самые что ни на есть рядовые… Зачем ты сюда пришел?
— Между нами ведь что-то было, да?
Она отворачивается. Молчит.
— Может, ничего не было?
— Было! — наконец коротко отвечает она. — Только теперь все кончено!
— Почему?
Дальше так продолжаться не может… Томас…
— Что там такое с Томасом?
Она закуривает вторую сигарету.
— Ты действительно ничего не помнишь?
— Нет!
— Не помнишь тот вечер?
— Какой?
— В вашем доме!
— Я ничего не помню!
Она умолкает.
— Был я твоим любовником?
— Терпеть не могу этого слова!
— Но все же был!
— Мартин… так или иначе, все кончено!
— Ясно…
— Понимаешь, Томас…
— Тебе не кажется, что наш разговор несколько однообразен?
— Ты же сказал ему все прямо в лицо…
— Когда?
— Да в тот вечер!
— Поистине роковой вечер в жизни Мартина Ферна!.. А что я еще сказал?
— Да ты все тогда высказал… ты совсем взбесился!
— Ничего не помню!..
Во двор въезжает еще грузовик. Шоферы сердито о чем-то спорят. Шофер первого грузовика хочет выехать со двора. Но второй ему мешает. Шоферы продолжают ругаться.
— Что ты думаешь обо мне?
— В каком смысле?
— Хороший я был любовник?
— Не хочу об этом говорить!
— А где мы с тобой познакомились?
— На моей помолвке.
— И сразу у нас началось?
— После моей свадьбы!
— Вот это да! А как это получилось?..
— К чему столько вопросов?
— Я же ровным счетом ничего не помню!
— Так или иначе — все теперь кончено!
— А что за человек Томас?
— Ты же прекрасно знаешь…
— Ничего я не знаю…
Она косится на меня. Ей страшно.
На ее лице безупречного манекена вдруг проскальзывает легкая досада.
— Не верю я тебе! — говорит она.
— В каком смысле?
— Не верю, что ты потерял память! По-моему, ты притворяешься!
— Зачем мне это?
— Ты не хочешь отвечать за тот вечер!
— Кажется, я был резковат?..
— Это было ужасно!
— Скажи, я страстный любовник?
— Перестань, Мартин!
— А Эллинор знала?..
— Ты же все выложил в тот вечер!
— Подумаешь! У нее у самой любовник!
— Может, переменим тему?
— Скажи, что за человек Мартин Ферн?
— Пожалуйста, Мартин, уйди…
— Короче, ты не в восторге от встречи!
Она пожимает плечами.
Странно сидеть рядом с любовницей Ферна. Не представляю себе, как эта дама снимает с себя одежду. Да и есть ли вообще человек за этим безупречным фасадом? Наверно, с ней страшновато ложиться в постель…
— А скажи, часто ты спала со мной?
— Не хочу с тобой разговаривать!
— Может, разденешься?
Она уставилась на меня.
— Мартин, ты не в своем уме!
— Ну хотя бы приподними подол!
— Вот что, сейчас же уходи!
Перебранка во дворе разгорается. Многие обожают браниться. Ссора никак не стихает, ругань долетает к нам сквозь окно. Занавески вздуваются на легком ветру.
— Расскажи хоть немножко про Мартина Ферна!
— Не верю я, что ты болен!
— Но ты не веришь также, что я здоров!
— Да, я совсем запуталась…
Я расспрашиваю ее про Мартина Ферна. Она отвечает скупо, как ленивый ученик на уроке. Как-то раз я разбил дорогую вазу, в другой раз упал в пруд, в третий — вдруг начал икать, сидя в кино. Все три раза я был под мухой.
— Я что, всегда был пьян?
— Нет, почему же…
— А где же я познакомился с Томасом?
Она не верит. Говорит, будто родители Томаса и мои жили на одной улице в Шарлоттенлунде. Те и другие — состоятельные люди. Свою мать я потерял еще ребенком. Я часто бывал в доме у Томаса. Мы с ней увиделись в первый раз на ее помолвке.
Она сидит напротив меня, целомудренно сжав колени. Колени у нее круглые. На носу маленькая горбинка. Красивая грудь.
Она продолжает рассказывать про Мартина Ферна. Все же я плохо себе его представляю. Как-то раз они были вместе в Париже. Она ездила туда закупать товар, а у Мартина были деловые встречи.
— Хорошо было в Париже?
— Очень хорошо!
— Воздух насыщен эротикой…
— Я не терплю этих разговоров!..
Еще о Мартине Ферне.
— Ты вечно хотел все знать!
— Что именно?
На щеках ее легкая краска.
— Ты все допытывался… что я… что я чувствую…
— Ну и что же ты чувствовала?
Молчание. Перебранка на дворе стихла. Наверно, устали ругаться.
— Ты любила меня?
— Ну, конечно! — говорит она.
— А Эллинор знала про нас?
— Да, она обнаружила это еще несколько лет назад…
— И вы с Томасом все равно ходили в дом к Мартину Ферну?..
— Мы же взрослые люди…
— Однако твой муж ничего не знал…
— До того вечера ничего…
— Ты веришь в это?
— Да!
— А я, значит, бросил тарелку в голову своему шефу?
— Да!
— И ты совсем не смеялась?..
— Я не знала, куда мне деться…
— Что же теперь будет со мной? Уж, верно, меня выставили из фирмы?
— Часть капитала принадлежит тебе…
Непостижима жизнь Мартина Ферна. Семейный круг, любовница, шеф. Заботы, досада, отчаяние. Из осколков не слепишь картины.
— Ты еще любишь меня?
— Теперь все кончено…
— За что ты меня любила?
— Кто может сказать, за что?
— А любила ли ты меня?
Ответа нет.
— А что за человек Томас?
— Он болен.
— Что с ним такое…
— Ты же отлично знаешь!
— Нет!
Она заливается краской.
— У него язва желудка и вообще…
Снова закуриваю.
— Ты меня ненавидишь?
— Нет, Мартин! Но ты должен уйти! Я боюсь Томаса…
По двору вертится грузовик. Он не может разъехаться с первой машиной. Снова разгорается перебранка. На этот раз жарче прежнего. Похоже, назревает драка. В ссору ввязываются все новые и новые люди.
— Кто я?
— Ты Мартин Ферн!
— Что за человек Мартин Ферн?
— Это ты!
Замкнутый круг. Кто такой Мартин Ферн? Это я! Кто я? Мартин Ферн!
Как хочется раздеть эту женщину. Посмотреть, что у нее под платьем. Холодная безупречная дама. Трудно представить себе, что она женщина. Одна мысль об этом кажется неприличной. Что, если попробовать повести себя с ней, как Мартин Ферн?
Нестерпимый груз прошлого. Как его снести? Все уверяют, будто я Мартин Ферн, но никто не хочет мне рассказать, что́ он за человек. Имею же я право узнать, чего от меня хотят. Мартин Ферн неприемлем для общества, но меня приемлют только в образе Мартина Ферна.
— Нелегко! — говорю я.
— Что нелегко?
— Я говорил про Эллинор Ферн…
— Это твоя жена.
— Да, знаю… так что я про нее говорил?..
— Кажется, она…
— …меня не понимала!
Она кивает.
— Я больше не могу, — вдруг говорит она. — Уходи!
Грузовику наконец удалось выбраться из двора. Ссора утихла. Под окном девушка в розовом халате кокетничает с невидимым мне мужчиной. Я догадываюсь по ее жестам, что за ней следит мужской взгляд.
— Что я за человек?
— Подчас ты бывал на высоте!
— Только не в любви…
Тут она снова начинает сердиться.
— Ты все такой же — говорит она. — Ты нисколько не переменился!..
— Все такой же любопытный, значит! А мы правда были любовниками?..
Она не отвечает.
— Так правда это или нет? Была ты со мной в постели?
— Отстань!
— Не понимаю! Наверно, вы все сговорились и придумали этого Мартина Ферна! Довольно коварный сговор!.. Вы хотите заманить меня в ловушку…
— Что ты несешь!
— Так ты и вправду была со мной в постели?..
— Да, да, отстань!..
— А не повторить ли нам этот приятный опыт?.. Может, тогда я что-нибудь вспомню…
— До чего ты противный!
Тут распахнулась дверь. На пороге появился разъяренный мужчина. У него высокий лоб, светлые волосы. Он примерно моего возраста.
— Так я и знал! — вопит разъяренный мужчина.
— В чем дело? — зычно откликаюсь я.
— Я слышал, что ты удрал!
— А я не отпираюсь!
Разъяренный мужчина подходит к Лилли.
— Я видел, что ты с утра была не в себе! Вы сговорились!
— Нет! — отвечает она.
— Лжешь!
— Нет, мы не сговаривались! — подтверждаю я. — Я случайно проходил мимо и вот зашел!
— Так я тебе и поверил.
— Чего ты, собственно, кипятишься? Думал, мы здесь прелюбодействуем?
Лилли встает, отходит к окну. Сейчас она стоит в той же позе, что на фотографии. Красивая грудь бурно вздымается.
— Ты ошибаешься, — продолжаю я. — Она не хочет меня знать!
— Ты в своем репертуаре!
— О чем ты болтаешь?
— Сам знаешь!..
Голос его дрожит. Временами срывается на визг.
— Что я должен знать?..
— После того вечера…
Он задыхается от злобы. Продолжает:
— После того вечера, будь он проклят! После того, что случилось, Мартин!
— А что такое случилось?
— Ты и сам прекрасно знаешь что! Все теперь знают! Девчонки… девчонки-продавщицы… хихикают там… в магазине…
Он тычет пальцем в сторону двери:
— …Они все знают, черт побери! Никуда от этого не денешься!
— А вот я ничего не знаю!
— Так я тебе и поверил!
— Может, вы перестанете кричать? — говорит Лилли. — Там слышно каждое слово!..
— Когда я пришел, две девчонки стояли за дверью, подслушивали!
— Диван не скрипел, не трещал… Только наша любовь дала трещину…
— И не стыдно тебе?
— Ты уж извини!
— Что тебе здесь нужно?
— Я пришел разузнать кое-что о Мартине Ферне!
— Здесь тебе нечего узнавать!
— Мы ведь с тобой старые друзья, верно это?
— Мы были друзьями…
Он раздраженно тычет в пепельницу сигаретой. Руки у него дрожат, он обжигает пальцы.
Все мне смешно. Ненависть к человеку, которого я не знаю. Меня разбирает смех. Это лишь разжигает его ярость.
— Почему ты не уходишь?
— Изволь, я уйду!
— Чего же ты ждешь?
— Иду…
— Ты портишь жизнь всем, с кем соприкасаешься! Своим друзьям, своей семье, всем, всем…
— Ничего себе!
— Никогда бы не поверил, что после того вечера ты станешь вести себя как болван!..
— Послушай, Томас, скажи мне, что произошло в тот вечер?
— Я не хочу об этом говорить!
— Ну вот, опять то же самое!
— Что такое?
— Все вы толкуете про этот ужасный вечер, а дальше ни звука!..
— Ловко у тебя получилось!
— О чем ты?
— Ловко, говорю, ты все подстроил!
— Ничего я не подстраивал!
— Потеря памяти! До этого любой дурак додумается!
— Скажи, мы крепко дружили?
— Я, признаться, всегда тебя ненавидел… только не говорил…
— Так, значит, хорошо, что наконец случился этот скандал!..
— Ты всегда был мерзавцем! Все тебя жалели, когда умерла твоя мать. Да, все тебя жалели, а потом случилось несчастье с твоим братом, и тебя еще больше стали жалеть… Ты умеешь устраиваться.
— Что такое приключилось с моим братом?
— Может, ты и это забыл?
— Да!
— Ловко!
— Что случилось с моим братом?..
— Ты всегда был мерзавцем. Как-то раз ты увел у меня велосипед. Ты, вероятно, думал, я не узнаю, что это ты. Ошибаешься! Я сразу догадался, кто это сделал.
— Извини, пожалуйста! Надеюсь, я вернул тебе велосипед?
— Как бы не так! Ты его продал!
— А что такое приключилось с моим братом?
— Не хочу об этом говорить!
— Как его звали?
— Одни от тебя неприятности…
— Перестаньте! — говорит Лилли.
Она оборачивается к нам. Ей страшно. Безупречная дама. Все было бы великолепно, если бы человеческие страсти не осложняли жизнь.
— Кому от меня неприятности?
— Хорошо, что Эллинор тебе отплатила!..
— Что там такое с Эллинор?
— Поделом тебе!
— Проклятие! В чем же моя вина? В чем мне каяться?
— Мне наплевать, в чем ты станешь каяться! Не смей только соваться в наш дом! Ты конченый человек! Понял? Конченый!
— Я еще даже не начал жить!
— Спроси всех, кого знаешь!
— Вот этим-то я и занят! Я пытался расспросить Лилли… она ничего не сказала!
— Так обратись к Эллинор!
— Я и ее спрашивал… Я только и делаю, что всех расспрашиваю…
— Это, пожалуй, уж слишком…
— Влип в историю Мартин Ферн!
— Что верно, то верно!
— Так скажи, в чем дело?
— Не хочу я с тобой разговаривать!
— Хоть бы кто-нибудь объяснил мне, в чем дело…
— В том, что ты всем мешаешь!
— Просто так… тем, что живу на свете?
— Конечно, ты не виноват! Моя мать всегда говорила. Мартин не виноват, что он такой!..
— Ну, добивай!
— Ты не виноват, что ты такой. Ты и себя не жалеешь… Поступай как знаешь, живи как хочешь… Только избавь нас от своей особы.
— От Мартина Ферна!
— Да…
— Так он мне самому не нужен!
— Нет, уж тут тебе не отвертеться! Получай по заслугам!
— Ну что ж, значит, придется привыкнуть к Ферну. Кстати, он сейчас не скандалит! Это вы шумите!
— Я не стану скандалить, только убирайся немедленно.
— Хватит! — говорит Лилли. — У меня много дел!
— Зачем вообще мы подняли эту возню?
— Это ты поднял! — говорит Томас.
— Как же так, Томас, мы с тобой неразлучные друзья…
— С этим кончено!
— Ну что ж, ничего не поделаешь!
— Не смей приставать к Лилли!..
— Перестаньте кричать! — говорит она.
— Так они же все равно все знают!
— Знают, что ты рогоносец?
Он вскакивает и идет ко мне. Его душит ярость. С радостью избил бы меня, но не смеет. Боится.
— Будем драться, Томас?
Он сникает. Я облегченно вздыхаю. Не знаю, каков Мартин Ферн в драке.
— Скажи, Томас, ты инженер?
— Ты же отлично знаешь!
— Черт возьми, ничего я не знаю!
— Не верю я в это!
— Не слишком ты приветлив со мной!
— Отстань! Мне и без тебя тошно!
— У тебя язва желудка?
— Да…
— Если так, тебе вредно злиться! Скажи, когда ты узнал про нас с Лилли?
Он не отвечает. Сидит и отдувается.
— Что еще?
— Когда ты узнал, что я сплю с Лилли?
— Перестань, Мартин! — говорит она.
— Хорошо, когда ты узнал, что мы любим друг друга?
— Что ты несешь!
— Иными словами: когда ты обнаружил, что твоя жена Лилли и твой друг Мартин вступили в незаконную связь?
— В тот вечер! — раздраженно отвечает он. — В тот самый вечер!
— Ты лжешь, Томас…
— Что такое?
— Ты лжешь! — повторяю я. — Ты давным-давно это знал…
— Ты сказал это всем в тот вечер!
— Посреди оргии с жареными куропатками?..
— Да!..
— Но ты знал это раньше!
— Ничего подобного!
— Значит, ты слабоумный! Такие вещи всегда известны!..
— Вот что, Мартин… ты больной человек, и я ничего против тебя не имею. Только оставь нас в покое…
Он побледнел. Сидит, уронив голову.
— Ты отлично знал, что я живу с Лилли!
— Нет! — кричит он в последнем приступе гнева.
— Ты лжец! И сейчас ты лжешь! И тогда ты взбеленился только потому, что я сказал об этом при всех… что я живу с Лилли… Иначе, ты примирился бы с нашей связью и терпел ее много лет. Только бы все было шито-крыто.
— Уходи! — бессильно шепчет он.
— Сейчас уйду!
— А не то я позвоню в полицию!
— Ухожу!
Иду через весь магазин. Продавщицы прислушивались к ссоре, хихикали. Страсти человеческие забавны. Особенно когда смотришь со стороны.
Иду по улице Стрёгет вдвоем с Мартином Ферном. Он показывает мне здешние достопримечательности. Но вообще он что-то невесел. Говорит, что нехорошо поступил с Томасом. Вздыхает: «Все же он был моим лучшим другом». Зачем только он связался с этой женщиной, удивляюсь я. Красивая она, говорит он. Пустая, говорю я. Но он качает головой. Не женщина, говорит, мечта.
Вниз по улице Стрёгет к площади Конгенс Нюторв. Всюду прохожие. Туристы. Витрины магазинов. Жарко.
Мартин Ферн и его прошлое. Надо развязать этот узел, говорит он. А не то не избежать новых узлов. Узел на узле. Где-то внизу прячется самый первый узел. Не будь его — не было бы всех других.
Мартин Ферн меня раздражает. Ведь кругом наше сегодня. Наше настоящее. Но он хочет разделаться с прошлым. Без этого нет настоящего…
Надоел он мне…
Кто-то положил руку мне на плечо.
Оборачиваюсь. Человек смеется. Багровое лицо. Гладкие волосы, зачесанные назад.
— Черт возьми, так я и знал!
— Что такое?
— Да это же старина Мартин, сказал я себе.
— Здравствуйте.
— Что с тобой, старина, привет!
— Привет!
— А я слыхал, будто ты болен.
— Нет, я здоров! Вот только немножко… память потерял!
— Память потерял? Молодец, старина…
Он весело гогочет.
— Пошли пропустим по маленькой…
Он берет меня под руку. Завернув за угол, идем к Конгенс Нюторв. На тротуаре — кафе «Англетер». Входим.
— Ты с машиной?
— Что?
— Тебе ведь рюмочка не повредит?
— Нет, конечно!
— Понимаешь, я встретил Бёрге, он сказал, будто ты в этом… ну как его…
Присаживаемся. Чуть погодя подходит официант. Мой спутник заказывает два виски.
— Так как поживаешь, старина? — спрашивает он, когда официант, поставив перед нами стаканы со льдом, отходит в сторону.
— Отлично! Я потерял память!
— Вот это здорово! Надо же такое придумать — потерял память! Вот бы чем ошарашить старуху, когда ты долго шатался где-нибудь и проштрафился! А?
— Да, неплохо!
— А со мной, знаешь, тоже много раз случалась потеря памяти… только мою благоверную этим не проведешь! А твоя жена где?
— На даче со своим любовником!
Он снова оглушительно гогочет.
— Скверно, старина, скверно! Знаешь, я недавно ездил в Орхус по делам. Познакомился там с одной бабешкой, пошел к ней домой, начали амурничать. И вдруг откуда ни возьмись муж. Он коммивояжер. Я выпрыгнул в окно, а она выбросила мне вслед мою одежду. Вот только кальсоны позабыла. И на что они ей сдались?
— Может, она вставила их в рамку и повесила вместо картины!
Он тычет меня в бок локтем.
— Шикарная была бабешка! — говорит он. — Сказка! Еще пять минут, и она вовек бы меня не забыла!
— Зато теперь ей остались на память кальсоны!
— Ну а вообще, чем ты сейчас занят?
— Стараюсь выяснить, что за человек Мартин Ферн!
— Шутник ты, старина!
Начинаю рассказывать, как я сбежал из санатория. Он не слушает.
— Да, да, ты как-нибудь в другой раз должен непременно мне все это рассказать… Слушай, погляди, какая девчонка…
В кафе вошла молоденькая брюнетка. Он оглядывает ее с головы до ног. Она присаживается к соседнему столику. Он продолжает на нее глазеть. Потом вдруг оборачивается ко мне.
— Слушай, о чем это мы говорили?
— О любовных делах!
— Ага, о женщинах?
— Вот именно!
— Слушай, а что, если пропустить еще по одной?
Он подзывает официанта. Тот приносит нам еще по рюмке виски. Мой собеседник все толкует про женщин. Про тех, какие ему по вкусу.
— Женщина должна быть с ленцой… чуть-чуть небрежна что ли… Я на днях встретил Эсбена, помнишь Эсбена?
— Я потерял память!
— Он сказал, будто ты в больнице! А ты помнишь, как мы встретились в Париже… фартовую бабу ты тогда привез!
— Как же!
— А я тогда, знаешь, подцепил одну шведку! Ух и голодная была девчонка! Ну, я, понятно, своего не упустил! Зря, что ли, я с ней возился!
— Знаешь что, ты несносен!
Он оглушительно хохочет.
— А ты всегда был чудак! Скажи, та, парижская баба, устраивала она тебя?
— Не помню!
— Уж наверно, ты на своем веку немало баб перещупал!
— Я ничего не помню!
— А помнишь, как мы за город ездили всей компанией?
— Нет!
— Мощно покутили!
Он говорит без умолку и все время шарит глазами. Вообще-то, гудит он, тогдашняя поездка в Париж была не слишком удачной. Он не выносит французов! Странные какие-то чернявые субчики. А та шведская девчонка тоже была не первый сорт. Другое дело — моя спутница. Вот только холод какой-то в ней. Так часто бывает: с виду баба — огонь, а подкатишься к ней — лед да и только.
Он по-прежнему пялит глаза на девушку за соседним столиком. Без конца оглядывает ее с головы до ног.
— А вообще-то я не охотник до настырных баб! Инициатива должна принадлежать мужчине!
Брюнетка за соседним столиком встает. Он упорно пялит на нее глаза. Неожиданно она оборачивается и показывает ему язык.
— Это еще что такое?..
Он глядит ей вслед, разинув рот. Она подходит к официанту, расплачивается.
— Какая муха ее укусила?
— Наверно, ты ей приглянулся!
К нам подходит официант. Хорошенькая брюнетка проходит мимо по тротуару. Презрительный взгляд в сторону моего соседа.
— Может, еще по одной пропустим?
Официант приносит нам третью рюмку. Беглый взгляд в нашу сторону.
— Вы что, думаете, мы хватили лишнего?
— Ну что вы, как можно, сударь!
— Если так, перестаньте на нас глазеть…
Он вперяет в официанта тяжелый взгляд. Тот, пожав плечами, уходит.
— Обнаглели они тут совсем!
— Где мы с тобой познакомились?
Откинув голову назад, он громко хохочет.
— Где мы с тобой познакомились? Ничего! Вот это здорово!
— Я ничего не помню!
— Сказать по правде, я и сам бы не прочь потерять память!
Он перечисляет свои многочисленные дела и обязанности.
— Даже не упомнишь всего, — говорит он. — Ну, а с женой как у тебя?
— Понятия не имею!
Он громко смеется.
— Правильно делаешь, старина! Еще помнить о них, о бабах этих… тем более когда знаешь, на что они способны… Смотри, вот она сидит… та самая… Нет, черт возьми…
Взгляд на часы.
— Я должен бежать. Рад был встретиться…
Он допивает виски.
— Послушай, — говорю. — Что я за человек?
— Кто, ты?
Он стоит, оторопело глядя на меня. Вдруг его багровое лицо расплывается в широкую ухмылку.
— Что ты за человек? Я тебе скажу! Ты — пьянчуга, вот кто! Горький пьянчуга! Ну, мне пора. Ты там расплатись за меня. А уж я как-нибудь в другой раз…
Он торопливо убегает. Столкнулся по дороге с официантом, обругал его. Заворачивает за угол, спешит к Стрёгету. Машет мне рукой на прощанье.
К столику подходит официант.
Расплатившись, ухожу. Через Стуре Конгенсгаде пробираюсь к вокзалу. Выхожу на перрон. Купив газету, присаживаюсь на скамейку. Рассеянно принимаюсь читать. На каждой странице — девчонки в купальниках. Дразнят читателя понемножку. И нигде не встретишь настоящей страсти.