1

расиво, — сказал Виталий Валентинович, облокотившись на чугунную балюстраду.

Мы только что поднялись на фуникулере. Внизу, на берегах Бю-фиорда, раскинулись улицы и причалы Бергена. По небу медленно плыли белые пушистые облака, то закрывая, то открывая солнце, и по городу ползли причудливые тени. В маленьких заливчиках рябилась от ветра зеленоватая вода, покачивались моторные лодки, яхты. Невысокие аккуратные домики на окраинах Бергена утопали в зелени. На рейдах застыли белые океанские теплоходы, приземистые и какие-то кургузые буксиры, рыболовецкие траулеры.

— Да, красиво, — задумчиво повторил Виталий Валентинович. — А вон и наши…

Далеко-далеко из-за высоких корпусов жилых домов и портовых складов высились мачты наших кораблей — легкого крейсера и эсминца. Вот уже несколько дней, как мы прибыли в Берген с визитом дружбы. Дни были заполнены до предела: экскурсии в музеи, ратушу, домик Грига, встречи в обществе «Норвегия — СССР», посещение «русской мамы» — Марии Эстрем, спасшей от голодной смерти не одну сотню военнопленных, томившихся в фашистских концлагерях, возложение венков на могилы погибших в Норвегии советских воинов. И конечно, встречи на улицах, и магазинах, на концертах. Любопытные и интересные откровенные разговоры.

Меня удивляло, как Виталий Валентинович притягивает к себе людей. И нельзя сказать, чтобы у него было какое-то там очень красивое или доброе лицо. Нет, ничего особенного лицо как лицо. Но стоило Виталию Валентиновичу на миг остановиться около витрины или задержаться у входа в парк, как сразу же вокруг собиралась толпа. И особенно интересовались им дети. Может быть, их привлекала рослая, прямо-таки гигантская фигура Виталия Валентиновича? Что и говорить, в морской форме с орденами и медалями на груди он имел внушительный вид.

Вот и сейчас, едва мы вышли из вагончика фуникулера и приблизились к балюстраде, нас окружили ребятишки.

— Смотрите, какой мужичок-рыбачок, — сказал Виталий Валентинович и лукаво подмигнул мальчугану, одетому в желтую зюйд-вестку, черный плащ и ярко-красные резиновые сапожки.

Мальчуган доверчиво шагнул вперед и что-то сказал по-норвежски.

— Не понимаю, брат, — развел руками Виталий Валентинович и присел перед ним на корточки.

— Ленин? — мальчуган пальцем осторожно тронул орден на груди у Виталия Валентиновича.

— Ленин! — подтвердил Виталий Валентинович. — Дать тебе? Э-э, брат, нельзя, — засмеялся Виталий Валентинович, прикрывая ладонью орден и отрицательно покачивая головой. — Это, брат, награда. Понимаешь? Орден!

Но мальчуган явно не понимал Виталия Валентиновича.

— Ленин! Дай! твердил он. Очевидно, на этом кончались его знании русского языка.

— Экий ты, брат, упрямый, — укоризненно проговорил Виталий Валентинович и достал из кармана горсть значков. — На-ка вот лучше.

Мальчуган взял значки, внимательно осмотрел их и вернул назад.

— Вот тебе раз! — удивился Виталий Валентинович. — Не поправились, что ли?

Он поглядел на мальчугана, на значки и нерешительно протянул их ребятишкам. Вмиг на ладони не осталось ни одного.

— Так-то бы давно, — удовлетворенно проговорил Виталий Валентинович, с улыбкой наблюдая, как детвора, оживленно переговариваясь, рассматривает значки. — А ты брать не хотел, — с укором сказал он мальчугану. — Ну и остался на бобах. Больше у меня нет.

Мальчуган опять настойчиво повторил:

— Ленин! Дай!

— Ну и настырный ты, — сердито буркнул Виталий Валентинович. — Русским языком тебе сказано: не могу, орден это, награда.

Я не выдержал и рассмеялся.

— Чего ты? — сердито глянул на меня Виталий Валентинович.

— Так ведь он по-русски не понимает.

— А, черт, действительно, — спохватился Виталий Валентинович. — Что же делать? Да ты постой, ты без этих… — заторопился он, увидев, как влажнеют глаза мальчугана. — Без слез. Будь мужчиной. Мы что-нибудь придумаем. Нет же безвыходных положений.

Из уголка глаза мальчугана выкатилась слезинка и медленно поползла по щеке.

— Ах да, — спохватился Виталий Валентинович, — совсем забыл!

Он достал из кармана пачку открыток с видами Москвы и обрадованно протянул мальчугану:

— Это тебе должно понравиться. Это — Москва. Понимаешь? Москва.

Но мальчуган опять покачал головой. Окружавшие ребятишки о чем-то быстро-быстро заговорили, очевидно уговаривая его взять открытки. Мальчуган неохотно протянул руку.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Виталий Валентинович. — Это уже мужской разговор.

Из глаз мальчугана хлынули слезы. Он стоял, прижимая к груди открытки, и плакал навзрыд.

Виталий Валентинович растерянно завертел головой, озираясь по сторонам.

— Федор Петрович! — обрадовался он, увидев журналиста из «Красной звезды», знавшего норвежский язык. — Поди-ка сюда скорее!

— Что тут у вас приключилось? — спросил, подходя, Федор Петрович и улыбнулся. Уж очень забавно выглядел громадный Виталий Валентинович, озабоченно топчущийся перед крохотным мальчуганом.

— Да понимаешь, какая петрушка. Никак мы не поймем друг друга: он мне — одно, а я ему — другое.

— Почему он плачет? — спросил по-норвежски Федор Петрович. — Его обидел кто?

Ребята переглянулись, вперед выдвинулась девочка.

— Не обращайте на него внимания, — быстро заговорила она. — Это такой упрямый, такой упрямый! Его никто не обидел. Просто ему захотелось иметь значок с Лениным.

— Почему?

— О, это целая история, — затараторила девочка. — Недавно Рейнгольд, вот его старший брат, — она ткнула рукой в мальчугана, который перестал плакать и слушал, что говорят, — был в Москве, в гостях у студентов. И там ему подарили комсомольский значок. Ведь Рейнгольд у нас комсомолец. Он очень гордится этим значком с Лениным и всем показывает его. Ну а Руди, — она опять ткнула рукой в мальчугана, — завидно. Он тоже хочет иметь значок с Лениным.

— Вот упрямый, — с восхищением проговорил Виталий Валентинович, выслушав Федора Петровича. — Надо помочь парню. Посмотрите, может, у кого есть такой значок?

Мы послушно перерыли карманы, но значка ни у кого не оказалось.

— Не унывай, брат, — сказал Виталий Валентинович мальчугану, с надеждой следившему за нашими поисками, — сейчас достанем.

Увидев группу наших военных моряков, Виталий Валентинович быстро пошел им навстречу. Нам было видно, как он о чем-то говорит им, возбужденно размахивая руками.

— Достал. Вот держи, — сказал он, вернувшись и протягивая мальчугану значок с изображением Ленина.

Тот обрадованно зажал его в кулачок, поклонился Виталию Валентиновичу и со всех ног кинулся к фуникулеру.

— Ах ты пострел, — растроганно проговорил Виталий Валентинович, довольный, что доставил мальчугану радость. Взглянув на часы, заторопился к фуникулеру: — Ну мне пора, скоро в парке концерт начнется.

— Время еще есть, — возразил Федор Петрович, — успеем. У меня другое предложение.

— Какое?

— На фуникулере мы уже катались. А отсюда давайте спустимся пешком, по дороге. Говорят, изумительно красиво.

— По дороге так по дороге, — охотно согласился Виталий Валентинович. — Только не будем мешкать и двинемся сразу.

Некоторое время мы шли молча. Дорога оказалась действительно красивой. Она петляла по склону горы, и отовсюду был виден город.

— А знаете, товарищи, — первым нарушил созерцательное молчание Федор Петрович, — недавно я, готовясь к поездке в Норвегию, прочитал в журнале об одном очень интересном факте. Вот послушайте.

Он достал из кармана пухлую записную книжку, полистал ее.

— «Весной тысяча девятьсот двадцать четвертого года советские рыбаки, промышлявшие в Баренцевом море, увидели странную льдину, — читал Федор Петрович. — Она медленно плыла навстречу кораблю. И сквозь утреннюю туманную дымку показалась огромная, знакомая фигура.

Порыв ветра разогнал туман, и изумленные рыбаки увидели гигантскую фигуру Ленина, высеченную изо льда.

Тогда никто из наших моряков, конечно, не знал, откуда взялась эта льдина, как она попала в океан, кто с таким искусством и любовью сделал ледяную статую Ленина. Лишь много позже стала известна история этого необыкновенного памятника.

Его сделали жители одной норвежской приморской деревни, среди которых были талантливые умельцы-скульпторы. Много дней трудились люди, высекая изо льда фигуру человека, ставшего близким и дорогим всем честным людям мира. Начали свою работу норвежцы в те дни, когда до деревни дошла весть о смерти Ильича, а закончили в начале весны и отправили ледяную глыбу в плавание.

Норвежцы знали, что течение перенесет льдину через морскую границу и ее обязательно увидят советские люди».

Федор Петрович захлопнул записную книжку и торжествующе посмотрел на нас:

— А? Каково?

— Замечательно, — согласился я. — Никогда об этом и не слышал.

— А я ведь, товарищи, — тихо и как-то задумчиво проговорил Виталий Валентинович, — Владимира Ильича в Смольном видел и говорил с ним. Был я тогда чуть побольше этого норвежского мальчугана…

2

— Витька! — закричал Мишок, вбегая во двор фабричного дома. — Давай сюда скорее!

Виталий, хмурый, надувшийся, сидел на крылечке и лениво тренькал на балалайке. Только что он получил трепку от матери.

— Не шляйся, не шляйся, — приговаривала она. — Не пропадай целыми днями…

Виталий, ловко увертываясь, избегал шлепков. Было не больно, но обидно: такие события… революция… а мать ругается, никуда не пускает.

— Сиди дома, — приказала мать, — чтобы со двора — ни ногой!

Захватив балалайку, огорченный Виталий поплелся во двор. Мать разрушила все планы. Еще вчера было договорился с ребятами идти к Смольному. И вот, надо ж…

Виталий в сердцах рванул струны, балалайка издала какой-то отчаянный, душераздирающий вопль.

— Побалуй, побалуй мне! — высунулась в окно мать. — Вот выйду, уши надеру. Будешь знать, как струны рвать.

Виталий даже головы не повернул, знал, что мать не выйдет, у нее по дому дел хватает.

А мысли бежали тоскливые, горькие: «Ребята, наверное, без меня к Смольному ушли. Мишок хвалиться будет, дразнить…»

И тут он заметил Мишку, но виду не подал, что обрадовался. Не поднимая головы, затренькал на балалайке: «Ах вы, сени, мои сени…»

— Ты что? Оглох? — остановился перед ним Мишок.

— А что? — лениво отозвался Виталий.

— Кричу, кричу, — сердито сказал Мишок. — А ты хоть бы что.

И заторопился, таинственно, с опаской поглядывая по сторонам, зашептал:

— Слышь-ка, чего я раздобыл. Отойдем в сторонку. Ахнешь!

Зайдя за помойку, Мишка с многозначительным видом запустил руку за пазуху и достал гранату.

— Во! Видал! — сказал он.

У Виталия загорелись глаза:

— У-у! Сила!

— Вот так кольцо сдернуть надо, — азартно зашептал Мишок, — и бросить. Как ахнет!

— Ну да, ахнет, держи карман шире! — презрительно возразил Виталий. — Скажешь тоже! Что я, гранат, что ли, не видел? — он лихо сплюнул сквозь зубы. — Так она у тебя без запала и ахнет.

— А я и запал раздобыл, — похвастался Мишка и предложил: — Давай, Витек, на Неву смотаемся. Там и кинем. Рыбы, знаешь, сколько добудем — уйму!

— Лодку надо, — солидно, со знанием дела проговорил Виталий. — Без лодки рыбу не соберешь.

— А мы у деда Михея выпросим. Он даст. Он добрый. Я у него сколько раз брал, — заверил Мишок. — Айда!

За этим сговором и застал их Фомин, рабочий с Путиловского. Проходя двором, он заметил подозрительную возню мальчишек и подошел к ним.

— А ну, дай сюда! — сказал он Мишке, протягивая руку.

— Дядя Саша, — заныл тот, с поразительной быстротой успев спрятать гранату. — Да мы просто так… С Витькой вот разговариваем.

— Знаю я эти разговоры, — строго проговорил Фомин. — Кому сказано — дай сюда гранату!

Видя, что Мишка собирается улизнуть, он положил ему руку на плечо:

— Ну?

Зная, что с дядей Сашей шутки плохи, Мишок неохотно протянул ему гранату.

— М-да, ничего себе игрушечка, — хмыкнул Фомин и требовательно уставился на Мишку: — Ну?

— Больше нету, дядя Саша, ей-богу, нету, — заторопился Мишка, надеясь спасти хоть запал.

Фомин усмехнулся:

— Не крути! Давай запал!

Мишка быстро огляделся — удрать было невозможно: Фомин загораживал единственный выход. Чуть не плача, Мишка достал завернутый в обрывок газеты запал.

— А теперь пошли! — приказал дядя Саша.

— Куда? — испуганно шмыгнул носом Мишок.

— Там узнаешь — куда, — многозначительно пообещал Фомин.

— Дядя Саша, — заныл и Виталий, — мне мамка не велела никуда со двора уходить.

— Ничего, — успокоил Фомин, — скажешь, что со мной ходил.

В завкоме Путиловского, куда Фомин привел перетрусивших ребят, за некрашеным, в масляных пятнах столом сидел пожилой, лысоватый мужчина. Подняв очки на лоб, он вопросительно уставился на вошедших.

— Вот, полюбуйся, — проговорил Фомин, выкладывая на стол гранату.

Предзавкома опустил очки на переносицу, опасливо, пальцем дотронулся до гранаты.

— Видишь, чем ребята играют? — спросил Фомин. — А почему? Да все потому, что сами себе хозяева. Долго ли до беды? И себя покалечат, и других.

— Что же нам с ними делать? — спросил предзавкома. — Не пойду же я к ним в няньки.

— В няньки и не надо, — раздался голос откуда-то из угла комнаты. — Я давно говорю — надо при школе создать художественную студию. Вот и займем ребят, не до баловства им будет.

Фомин повернулся. На табуретке с развернутой газетой в руках сидел учитель Плотников.

— А-а, — протянул, подходя к нему, Фомин, — тебя-то я и не заметил. Здравствуй, Михаил Александрович.

— Здравствуй, Александр Андреевич, — отозвался учитель. — О какой студии ты тут говоришь?

— Да вот, предлагаю, — сказал Михаил Александрович, вставая и подходя к столу, — организовать заводскую художественную студию. Будем в ней наших ребятишек к музыкальной культуре приобщать да учить на разных инструментах играть. А то ведь вот, — он взял из рук Виталия балалайку, — бренчат на балалайке, на трехрядке наяривают, а ни нот, ни хорошей музыки не знают.

— Постой, постой, загорелся Фомин, — студию, говоришь? А ведь это дело. Как смотришь, председатель?

— Где же мы им помещение найдем и инструменты? — неопределенно отозвался предзавкома. — Рояли там разные да пианина?

— Достанем, — уверенно заявил Фомин. — Неужели для такого дела Советская власть какой-нибудь буржуйский особняк не подберет? Да и роялей от буржуев сколько осталось… Пошли, учитель, в райисполком.

Забыв про ребят, Фомин ушел вместе с Плотниковым.

Мишок тихонько потянул Виталия за рукав, юркнул за дверь.

— Пронесло, облегченно вздохнул он, — давай скорее мотать отсюда.

Выбежав из проходной, ребята увидели в конце переулка Фомина и Плотникова. Они шли неторопливо, и Фомин что-то доказывал учителю, азартно размахивая руками.

— Айда с ними, — предложил Мишок.

— А мамка? — заколебался Виталий. — Ругаться будет.

— Не будет, — убежденно сказал Мишок. — Скажешь, что с дядей Сашей ходил.

В райисполкоме председатель, выслушав Фомина, сказал:

— Поддерживаю целиком и полностью. Действуйте, товарищи.

А вот из наробраза они вышли растерянные и немного обескураженные. Молча дошагали до завода, прошли в завком.

— Ну как? — спросил предзавкома. — Разрешили?

Александр Андреевич сдернул с головы картуз, бросил на стол.

— Жди, разрешат… — сердито проворчал он, усаживаясь на скамейку. — Бюрократы!

— Да ты не кипятись, расскажи все толком, — попросил предзавкома.

Михаил Александрович беспомощно развел руками:

— Говорят, сейчас еще не время о студии думать. В стране разруха, враг под стенами Петрограда. Велели зайти через годок.

— Через годок! — грохнул кулаком по столу Александр Андреевич. — Этак, если мы все будем откладывать, что же у нас получится?

— А все же, видимо, придется примириться. Через голову, говорят, не прыгнешь, — сказал Плотников, устало присаживаясь на табуретку и вытягивая ноги.

— Смириться?! — закричал Фомин. — Никогда! Революцию совершили, буржуев свергли… А тут с какими-то чиновниками из наробраза не справимся? С этими саботажниками? Да я их…

— Не шуми, Фомин, — поморщился предзавкома. — Криком да стуком по столу тут не поможешь.

Он старательно свернул козью ножку, засыпал махорку и прикурил.

— А может, — сказал он, выпуская изо рта дым, — может, действительно надо годок подождать? А?

— Никогда, — вскочил на ноги Фомин, — никогда я на это не соглашусь! В Смольный пойду, к Ильичу. Вот увидите, он во всем разберется и поддержит нас.

— Правильно, — одобрил предзавкома, — Ильич во всем разберется.

— Пошли, Михаил Александрович, не будем откладывать, — решительно проговорил Фомин, вставая.

— И мы с ними, — тихо шепнул Мишок, — только на глаза не попадайся, а то прогонят.

Идя в отдалении от взрослых, ребята незамеченными дошли до Смольного.

— Теперь не отставай, — предупредил Мишок, пристраиваясь за спиной Михаила Александровича.

Но часового провести не удалось.

— А это кто такие? — спросил он, загораживая винтовкой перед ребятами проход. — С вами, что ли, товарищи?

Фомин повернуло!.

— Как вы сюда попали? — удивился он. — А ну, марш домой!

И быстро зашагал, догоняя ушедшего вперед учителя.

— Дяденька матрос, — затараторил Мишка. — Пустите, мы с Путиловского. Нам очень нужно к товарищу Ленину пройти.

— Сказано — марш отсюда! — прикрикнул матрос. — Вот и выполняйте приказ. Отойдите, не загораживайте проход.

Подошла группа солдат.

— Проходите, товарищи, — посторонился матрос и вдруг закричал: —А ты куда? Держи его!

Мишок, быстро шмыгнув за спиной солдат, стремглав взлетел по лестнице.

— Ах ты шкет! — засмеялся матрос. — Шустрый, дьяволенок.

Он посмотрел на расстроенного, готового расплакаться Виталия и вдруг, отставив в сторону винтовку, кивнул на освободившийся проход, а сам демонстративно отвернулся, что-то насвистывая.

Еще не веря своей удаче, Виталий сделал шаг, другой и припустил со всех ног.

Когда запыхавшиеся Мишка с Виталием влетели в приемную, Фомин спорил с секретарем.

— Что вы нам на наробраз указываете, — кипятился он, — мы и сами туда дорогу знаем! Были уже.

— Ох и характер у тебя, Александр Андреевич, горячий, — с укором проговорил Плотников. — Не шуми, товарищ разберется.

— Чего «не шуми»? — накинулся на него Фомин. — Раз путиловцы что решили, то добьются…

— A-а! Путиловцы пришли? — в дверях показался Владимир Ильич. Здравствуйте, товарищи! О чем спор?

— Доброго здоровья, Владимир Ильич, — первым нашелся Фомин. — Хотели бы к вам зайти, да вот секретарь…

— Вы же заняты сейчас, Владимир Ильич, — вспыхнув, проговорил секретарь, — почту просматриваете. Вот я и попросил товарищей немного подождать. А потом, может быть, их вопрос разрешит другой кто и помимо вас.

— Чем могу служить, товарищи? — приподнимая руку и успокаивая секретаря, — мол, все в порядке, спросил Ленин.

— Хотим мы, Владимир Ильич, детскую студию художественную организовать, — заговорил учитель.

— Минуточку, товарищи, — остановил его Владимир Ильич. — Что же это мы так, на ходу, говорим? Прошу в кабинет.

Ленин отошел в сторону и широким жестом гостеприимно показал на дверь кабинета. Оробев, Фомин и Плотников затоптались на месте.

— Прошу, прошу, товарищи, — подбадривающе повторил Владимир Ильич.

Фомин шагнул было к двери, но услышал:

— А эти молодые люди тоже с вами?

Александр Андреевич рассердился:

— Пробрались-таки! Ну, я с вами потом поговорю. А сейчас быстро по домам.

— Нет, зачем же так? — остановил его Владимир Ильич. — Мне очень приятно познакомиться с молодыми людьми. Тем более я вижу, — он показал на балалайку Виталия, — это ваши будущие ученики студии. Заходите, товарищи!

Усадив всех в кресла, Владимир Ильич прошел за стол.

— Значит, путиловцы, — не то спрашивая, не то утверждая, проговорил он, — хотят организовать детскую художественную студию.

— Точно так, Владимир Ильич, — подтвердил Фомин.

— Намерение хорошее, — сказал Ленин. — Прекрасное намерение. А что скажет об этом молодежь? Вам же учиться в студии, — он посмотрел на Виталия, на то, как тот сидел, прижимая к груди балалайку. — Замечательный инструмент. Всегда завидовал людям, умеющим на нем играть.

— Подумаешь, балалайка, — сказал Мишок. — Научиться на ней играть — пустое дело.

— Не скажите, — с улыбкой качнул головой Владимир Ильич. — Для этого способности нужны. Я вот сколько раз пытался, да ничего не выходит.

— Чего там! Да вас Витька за неделю научит, — не сдавался Мишок.

— Вот как? — приподнял брови Владимир Ильич. — Неужели он такой мастер?

— Еще какой! — с гордостью за друга заявил Мишок. — Как на двор выйдет да заиграет, все сбегаются слушать. Он и на гармошке может, и на гитаре. — И, повернувшись к дружку, потребовал: — Сыграй чего-нибудь, Витек.

Виталий в смущении глянул на Владимира Ильича. Ленин подбадривающе кивнул головой.

— Давай, Витек, шпарь, — поддержал друга и Мишок.

— Как, как? Шпарь? — засмеялся Владимир Ильич.

— Шпарь, наяривай, — подтвердил Мишок.

Фомин хотел было вмешаться и приструнить разошедшегося мальчишку, но Владимир Ильич легким жестом остановил его.

— Шпарить так шпарить, — с улыбкой сказал он. — Послушаем.

Виталий на мгновение задумался, и вдруг рука сама заходила по струнам. «Ах вы, сени, мои сени, сени новые мои» — лихо запела балалайка. Плотников в ужасе замахал руками, шепча:

— Что он играет, что он играет!

Виталий в растерянности остановился.

— Что же вы, молодой человек? — спросил Владимир Ильич.

Виталий, красный от смущении, молчал.

— Ему Михаил Александрович не велит эту песню играть, — пришел на выручку другу Мишок.

— Почему же? — улыбнулся Владимир Ильич. — Хорошая народная плясовая песня. Я с удовольствием ее послушаю.

Долго еще путиловцы были в кабинете у Владимира Ильича. Ленин расспрашивал о заводе, о настроении рабочих, о семьях. Много говорили и о детях.

— Это наша надежда, наше будущее, — задумчиво проговорил Владимир Ильич. — Им строить коммунизм. И очень хорошо, что вы сами, без подсказки сверху решили заняться их эстетическим воспитанием. Будущие строители коммунизма должны владеть не только точными науками и техникой, но и быть высококультурными, разносторонне развитыми людьми.

— А нам в наробразе говорят, чтобы подождали годок, — не вытерпел и пожаловался Фомин.

— Вон оно что? — удивился Владимир Ильич. — Какая близорукость! Путиловцы хотят создать свою трудовую интеллигенцию, а им говорят: «Подождите годок!» Никаких промедлений, студию надо организовать, и организовать немедленно.

Ленин потянулся к одному из стоявших на столе телефонов, снял трубку и попросил соединить его с наробразом.

— К вам придут путиловцы, сказал он, — дайте им все, что нужно.

3

— Вот так с легкой руки Владимира Ильича я и стал музыкантом, закончил свой рассказ Виталий Валентинович. — Студня была открыта через несколько дней. Нам подобрали особняк, достали инструменты. А потом она была преобразована в первую музыкальную школу Ленинграда.

Виталий Валентинович заторопился в парк, где должен был выступать флотский ансамбль песни и пляски, которым он уже много лет руководил.

Стемнело. На освещенной сцене военные моряки под аплодисменты бергенцев исполняли номер за номером. Русские песни сменялись норвежскими, советские — классикой. И конечно, было много плясок, лихих матросских плясок.

— Вы разбудили бергенцев, — сказал стоявший рядом со мной за кулисами норвежский журналист. — Известно, что они большие домоседы и вечером их трудно вытащить на улицу. А смотрите, что делается, — он показал на склон горы, заполненный сидящими и стоящими людьми. — Да здесь почти весь Берген собрался.

— Определенно, — решительно сказал другой журналист, — вы привезли с собой артистов Большого театра, переодев их в матросскую форму.

А я слушал концерт, все еще находясь под впечатлением рассказа Виталия Валентиновича.

— Кантата о Владимире Ильиче Ленине! — громко и торжественно объявил ведущий.

Я встрепенулся. Это была последняя работа Виталия Валентиновича, которую мне не удавалось послушать.

Как-то просто, задушевно заиграли оркестранты, запел солист. Слышались интонации старинных русских песен. Зрители затихли, а я подумал: «Какой большой жизненный путь у Виталия Валентиновича! Окончив музыкальную студию, он ушел в армию. И с тех пор связал свою жизнь с нею. Много песен и маршей Виталия Валентиновича приняли воины на вооружение. Он стал народным артистом СССР, одним из ведущих военных композиторов…»

А музыка уже торжественно гремела, мощно звучал хор. Я смотрел на притихших бергенцев, зачарованно слушавших кантату. В первом ряду сидела седенькая старушка в пенсне, она старательно отбивала рукой такт.

«Наверное, учительница музыки, — мелькнула мысль. — Молодец Виталий Валентинович, — радуясь за своего нового друга, с которым мы как-то близко и хорошо сошлись за время похода, думал я. — Глубокая, сильная музыка…»

Но вот прозвучали последние такты. На мгновение наступила тишина, и… грянули аплодисменты. Ведущий программу диктор Бергенского радио что-то сказал по-норвежски. Опять воцарилась тишина. Диктор поднял руку, и вдруг погас свет. «Раз! Два! Три!» — послышался в темноте громкий отсчет. И тут вспыхнули тысячи огоньков. Склон горы, усеянный людьми, засветился зажженными спичками, бумагой, зажигалками. Это бергенцы приветствовали посланцев государства, созданного великим Лениным.