Знакомства в студенческой среде завести несложно, достаточно посещать время от времени излюбленные молодёжью места и быть достаточно открытым к новым людям в твоём окружении.

К концу зимы тысяча девятьсот двадцать восьмого года количество приятелей на всех факультетах Нью-Йоркского университета перевалило у меня за сотню, и это если считать только тех, с кем вместе пил, гулял и куролесил по-всякому. Появились знакомцы и среди профессуры, служащих университета.

Можно сказать, что поступление обеспечено, как и самый тёплый приём в одном из студенческих братств. Но возникла неожиданная проблема выбора.

Отучившись два года на искусствоведа и посещая также лекции по социологии и психологии, думал и в двадцатом веке пойти по привычным рельсам. Послезнания позволяли не только достаточно легко ухватить здешнюю программу, но и войти в дальнейшем в элиту гуманитариев.

Взять хотя бы психологию, которая сейчас переживает времена даже не расцвета, а скорее зарождения. Только-только психологи перестали считать, что вся наша жизнь вертится вокруг наличия или отсутствия фаллоса и началась настоящая наука. И тут я, такой красивый и многознающий… Стать в таких условиях гением психологии и отцом-основателем легче-лёгкого.

С искусствоведением настолько быстрой карьеры и славы не видать, но опять-таки, можно уверенно говорить о признании и солидных финансовых потоках.

Занявшись психологией и социологией, я могу лет через десять стать советником президентов и банкиров, взлетев на политический Олимп. Давать качественные прогнозы, ориентируясь на куда более продвинутое образование вместе с послезнанием не сложно.

Другое дело, удержусь ли? Воспитан-то я иначе, а местная философия с его расизмом идёт у меня тяжеловато. Люди-у-власти такие вещи чувствуют хорошо, могут и не пропустить чужака. Становится одним из этих людоедов по-настоящему, впитав их мышление, как-то не тянет.

Выбрав стезю искусствоведа, смогу влезть на Олимп с другой стороны, став признанным гуру и экспертом. Предугадывать тенденции в живописи и культуре несложно, зная их наперёд. Авторитет, деньги, слава… всего-то открыть галерею в Нью-Йорке, да поддерживать художников, которые вот-вот должны взлететь на пик популярности. Я их проходил недавно… Для начала и этого хватит, а потом и на большее замахнуться можно.

Оба варианта более чем привлекательны, если честно. Думал до последнего, что пойду по одной из этих двух дорог, но… а надо ли?

Здесь, в Нью-Йорке, сведя случайное знакомство с будущими инженерами, задумался — ведь сейчас наступает эра открытий. Зная примерно развитие техники, можно вкладывать деньги более чем успешно. Не просто в акции какой-нибудь компании, которая будет гарантированно успешна годы и десятилетия спустя, а в стартапы. Быстрая прибыль сразу, плюс акции успешных предприятий и безбедное будущее.

Минус только один — учиться придётся заново, и учиться по-настоящему, без дураков. Учиться, чтобы быть в курсе всех новинок, понимая и вспоминая — действительно ли это прорыв или просто интересная тупиковая ветвь?

Учёбы не боюсь, математика и физика всегда давались легко, да и химия… может, на химию и ориентироваться? Все эти пластмассы, нейлон… Никогда не думал, что широкий выбор может стать проблемой!

Есть ещё возможность пойти по инженерной стезе, не выбрасывая знания по психологии и социологии… и не показывая их окружающим. Вкладываться заодно в предметы искусства, отслеживая модные тенденции… К слову, не факт, что в этот раз будут востребованы те же художники!

Как искусствовед, пусть и недоучившийся, прекрасно знаю о формировании моды, о случае, о попадании в струю. Поменяется крохотная переменная, и всё — все мои вклады в искусство можно будет отправить на помойку.

Плюсов и минусов у каждого факультета великое множество, и я всё никак не могу свести их воедино.

* * *

Драка на заднем дворе школы окончилась вничью, несмотря на численный перевес. По очкам выиграла турецкая сборная в лице Камиля и двух его товарищей, но перевес оказался очень незначительным.

Ребятки они спортивные, какая-то школа чувствовалась, но уличная драка не ринг и не татами, да и драться толпой эти турчата не умеют. Бить напуганного немчика втроём далеко не то же самое, что выросшего на улицах мальчишку, впервые подравшегося толпа-на-толпу ещё в восемь лет!

— Вешайся, русский! — Громко повторил турчонок, но в его голосе я заметил нотку неуверенности. Ухмыляюсь, не отрывая глаз, чуть приподнимая кончики губ. Неприятная такая, много раз отрепетированная, улыбочка должна показать отмороженность русского, готовность к таким развлечениям.

После школы, на полпути к дому, меня ждала компания крепких смуглых ребят лет пятнадцати. Преградив дорогу, ничего не говоря толкали меня грудью и плечами, мешая пройти.

— Не заступай туркам дорогу, русский, — Сказал наконец старший, многозначительно поигрывая массивной цепочкой, на которой болталась такая увесистая связка ключей, что ей можно оглушить коня, — понял?

Наверное, среднестатистическому немцу и большинству русских немцев такой демонстрации хватило бы, чтобы впечатлиться и притихнуть в школе. Но у меня-то детство прошло в других условиях!

— Понял-понял, — бурчу вслед, поглаживая по карману рубашки, где лежал пакетик со стащенной у агрессоров травкой, — вы у меня тоже много чего поймёте, сучата!

На следующий день Камиль ходил по школе королём, несколько раз демонстративно толкнув меня плечом. Старательно уворачиваюсь, пряча глаза под смешки турчат.

— Понял теперь? — Подошёл на перемене Курт, — если мы поодиночке отбиваемся, ещё могут отступиться, а когда в группы собираемся, то всё…

— Неужели не стесняются взрослых подключать? — Изумляюсь я чуточку деланно, — у нас такое западло считалось!

Переводить понятие не потребовалось, некоторые русские словечки весьма широко разошлись по миру.

— … сложно всё, — рассказывал Курт на большой перемене, — полиция почти не вмешивается, если только случаи не самые вопиющие. Но мусульмане не дураки, грань не переходят.

— А немцы что?

— Ничего! — Оскалился мальчишка, пиная носком кроссовки бордюр, — у нас система другая, понимаешь? Привыкли на закон полагаться, а самоорганизация… боятся её власти, понимаешь? Боятся потому, что мы всё ещё оккупированная страна — войска американские стоят, их в Германии больше, чем наших собственных. А говорить об этом нельзя, зато можно высматривать в самоорганизации немцев признаки нарождающегося нацизма.

— Вот и высматривают… — присвистнул я, — здорово, однако! А многие немцы так думают?

— Кто постарше многие, а ровесники… если кто и думает, то помалкивает.

— Карьеру будущую не портят?

— Карьеру, да… Чуть за линию заступил, так всё — в университет не попадаешь, на госслужбу тоже, да и по фирмам крупным, говорят, циркуляры со списками неблагонадёжных рассылают.

— А турки?

— Эти-то? Там половина в торговле да мелком бизнесе, им на это насрать! А кто на гослужбу хочет, так тех принимают по позитивной дискриминации . Если вовсе не отмороженный, легко пройдёт.

— Весело… — тяну задумчиво.

… на следующий день Камиля ждали представитель школы вместе с полицейским. Короткий обыск, и вот пакетик с травкой демонстрируется понятым. На вопли турчонка, что его подставили, никто внимания не обращает — все орут одно и то же.

Малолетнему гопнику хватает ума начать сгоряча перечислять имена недоброжелателей, не понимая, что этим он делает хуже только себе. Сейчас добрый дядя полицейский с образованием детского психолога раскрутит Камиля на подробности. А подробности знатные обещаются, мозоли оттоптаны едва ли не у всех ровесников. Отнятые вещи, избиения, унижения… всё дядя-психолог выяснит!

Тюрьма утырку не грозит, но биографию себе и дружкам он попортил знатно. Да и на школу в ближайшее время власти будут обращать самое пристальное внимание. Не то чтобы это сильно поможет на границе с турецким кварталом…

* * *

— Интересные документы, интересные, — приговаривал Авенир, копаясь в бумагах на моём столе, — продаёшь?

— Нет.

— А что так? — Поинтересовался незваный гость гнусаво, ковыряясь в носу.

— Не для перепродажи брал, а так… память. Подделки, просто памятные.

— Жаль, жаль… ладно, я пойду.

С нескрываемым облегчением проводил студента, заперев за ним дверь.

— От таких гостей разве что мезуза помогает, — тяжеловесно пошутил Соломон, — такой жидёныш поганый, что слов нет! Чуть больше таких в нашем народе, и очередное изгнание не за горами!

Берти с Заком похмыкали, но тему развивать не стали. Авенир считался карой господней в студенческой среде. Потомок влиятельной еврейской семьи, одна из ветвей которой слишком уж увлеклась близкородственными браками.

Семья вместе с внушительным состоянием приобрела и наследственные душевные болезни. Мать живёт в частной психиатрической клинике, в моменты просветлений выходя на премьеры фильмов, театральных постановок и семейные праздники. Старший брат эпилептик, с приступами по несколько раз в день. Младшая сестра с рождения под присмотром врачей-психиатров, не посещала даже школу.

Авенир, уже не раз гостивший в психиатрических клиниках, учится в университете Нью-Йорка восьмой год, прыгая по факультетам и везде учась одинаково скверно. Тяжёлый, въедливый характер в сочетании с назойливостью и непробиваемостью делает его крайне неприятным в общении. Добавить сюда регулярные истерики, эпилептические припадки и приступы ярости.

Человек, от которого все стараются держаться подальше, но опасаются отталкивать его грубо. Гадёныш мнительный и мстительный, что с возможностями семьи достаточно опасно.

— Почему бы тебе и в самом деле не продать или не подарить какие-то бумаги этому горю в еврейской семье? — Поинтересовался Зак, без стеснения приватизировавший бутылку виски, — получит игрушку, да и отвяжется.

— Ни в коем случае! — Вмешался Соломон, — он же психопат, не понимаешь? Получив игрушку раз, захочет и второй, не отвяжется потом.

— А даже если и отвяжется, то кто знает, к чему это приведёт, — добавляю я, вдыхая аромат коньяка, — вздумает ещё в экспедицию ехать, на поиск сокровищ… оно мне надо? Мать у него недееспособная, а отец вполне себе… причём говорят, что говнюк ещё тот, мало чем от сынка отличается, только что здоровье получше. Втемяшится в голову, что у отпрыска проблемы не из-за близкородственных браков, а из-за меня, мстить начнёт.

— Ты понимаешь, — кивнул Соломон, страдальчески морщась, — от таких держаться нужно подальше.

— В самом деле подделки? — Поинтересовался Берти, разглядывая бумаги, — по мне так на настоящие похожи.

— По мне тоже, — пожимаю плечами, — но не говорить же о том сумасшедшему.

— Настоящие сокровища? — Недоверчиво тянет Соломон, — и вот так просто покупал такие важные бумаги?

— Покупал просто, а настоящие ли… — снова пожимаю плечами, — сам глянь — разрозненные архивы, дневники конкистадоров и их потомков, карты… Бумаги так вроде бы старинные, насколько я разбираюсь, а насчёт кладов сомневаюсь. Даже если там что-то и было, то давно выкопано и поделено. Ну или с координатами напутали так, что толку от карт и записей никаких.

— Вот и говорю, бесполезно, — внушительно кивнул Соломон.

— Не скажи, — вытянув ноги, смачиваю нёбо коньяком, — ммм… сказка, а не коньяк. Клады это бред… то есть они конечно есть, сам понимаешь.

— Исчезнувшие цивилизации, конкистадоры, пираты… — кивнул Альтшулер уже с меньшим скептицизмом.

— Всё так. При должном упорстве найти что-то можно, но тут нужно искать как положено — архивные крысы да молодцы с револьверами в одной команде. И отдачи ждать не раньше, чем через несколько лет. Я о другом. Вот, — кидаю приятелю старинный дневник, написанный на вульгарной латыни, — ничего интересного, но видишь? Рисунок горы, да… рисунок, описание природных красот и валяющихся там камней.

Вытянув руку, любуюсь перстнем с изумрудом.

— Месторождение! — Выдыхают Соломон одновременно с Заком.

— Оно самое. Мне в итоге немного досталось… но ведь досталось же!

— Если в таком ключе, — задумчиво сказал Берти, опрокинув стаканчик, — то на поиски сокровищ можно смотреть с некоторым оптимизмом.

— На меня не рассчитывайте, — сходу открещиваюсь от приятелей, — наприключался, больше не хочется.

На осторожные расспросы и любопытные взгляды демонстративно не обращаю внимания. Наживка брошена, осталось только ждать.