#img_7.jpeg

#img_8.jpeg

Поздно вечером по трапу военного корабля поднялись двое мужчин в пальто и шляпах. У входа в кают-компанию им козырнули несколько офицеров, помогли раздеться. Пришедшие оказались в генеральских мундирах. Их ввели в большое помещение, посреди которого за длинным столом сидело десятка два высших офицеров бежавшей из Крыма добровольческой белой армии. Присутствующие встали. Один из пришедших — генерал от инфантерии Кутепов — сделал знак рукой, и все сели. Спутником командира корпуса врангелевской армии Александра Павловича Кутепова был генерал Покровский. Заняв место во главе стола, Кутепов медленно обвел всех тяжелым взглядом уставшего, потерявшего сон и покой человека, затем хриплым голосом заговорил:

— Господа, я уполномочен сообщить вам следующее. Союзнический комитет определил местопребыванием войска нашего, находящегося под началом высокочтимого главнокомандующего барона Петра Николаевича Врангеля, Болгарию. Наши гарнизоны размещаются без малого в двадцати городах и их окрестностях. Но, господа, по настоянию здешнего правительства нам поставлены... некоторые условия, о чем необходимо вас уведомить. Первый корпус, которым я имею честь командовать, как и все войско наше, господа, отныне необходимо по мере возможности приспосабливать к труду...

За столом раздались возгласы недовольства.

— Господа! — повысил голос Кутепов. — Прошу обратить внимание на нюанс. Приспосабливать по мере возможности. По мере возможности. Это фасад, господа, фасад во исполнение решения союзнического комитета, от воли которого мы зависим, очутившись за пределами империи нашей. И конечно, чтобы не вызывать недовольства демократического правительства, с которым мы должны считаться. Посему нам предстоит, господа, вписаться в быт народа, который оказывает русскому воинству если не восторженный прием, то пока отнюдь и не враждебный. Нам нужны среди населения не враги, а друзья. Как можно больше друзей. Тогда будет легче снять одну вывеску и заменить ее другой. Главное, господа, что добровольческая армия живет, представляет собой, мягко выражаясь, боевую единицу, готовую к продолжению своей священной миссии. Она — я в этом уверен — будет большой, решающей силой, силой для грядущих ударов по красной Совдепии. Эту силу, господа, надо сохранить и умножить. Мы должны быть готовы к тотальной интервенции. На этот счет еще последуют распоряжения. Господа, армия — это прежде всего дисциплина. Без нее, без послушания, без готовности выполнить любой приказ армия превращается в сброд, в потенциального пособника противника, в опасную язву, в позор России. В царстве болгарском, по нашим данным, о которых подробнее сообщит генерал Покровский, есть влияние местных коммунистов, как и большевиков. Многие приверженцы премьера Стамболийского, члены пришедшей к власти Земледельческой народной партии вряд ли проявят к нам дружелюбие, ибо крестьянская партия, как и коммунистическая, не замедлила выразить свое одобрение большевистскому перевороту в России. Так что в контактах с ними возможны нежелательные эксцессы. К этому надо быть готовым. Воинская доблесть, преданность России должны сочетаться с дипломатией, умной гибкой тактикой, всем нашим поведением сообразно с национальными особенностями народа. Мы должны крепко держаться за болгарский трамплин, беречь его как зеницу ока, как святую надежду на грядущую нашу победу. Аминь, господа!

* * *

Под покровом темноты к пустынному скалистому берегу причалила шлюпка. Словно из-под земли вынырнувшие Балев и Ванко помогли людям в лодке сойти на берег.

— Ну, добро пожаловать на болгарскую землю, — приветствовал Христо своего давнего друга Семена Кучеренко, крепко обняв его.

— Если бы не Чочо, то не пробились бы, — признался Кучеренко.

— Красный морской призрак, — в голосе Балева звучала гордость. — А вот еще один... призрак, только земной, а понадобится, станет и подводным. Товарищ Ванко. Отчаянный парень из Плевена. Специалист по конфискации оружия, которое предназначалось для Врангеля.

— Очень рад! — Кучеренко крепко пожал руку парню-крепышу. — В Крыму, случаем, не бывал, товарищ Ванко?

— Точно така. У Пчелинцева, — ответил Ванко.

— Ну тогда выходит, что здесь кругом знакомые, — сказал Кучеренко.

— И там тоже знакомые. — Балев показал рукой на мерцающий далекими огнями большой корабль. — Вся верхушка врангелевская, кроме барона, сейчас там. Представляешь, товарищ Кучеренко, заявляемся мы к ним, а у генерала Покровского глаза выскакивают от удивления...

— Не зарекайся, Христо, может, еще и придется свидеться с ним. С раненым зверем шутки плохи.

— Раненого зверя надо добивать! — решительно произнес Балев. — Это наша общая задача, дорогой Семен.

* * *

В небо взвились ракеты, осветив все вокруг. Люди на берегу спрятались за скалы, потом их поглотила темнота... Когда добрались до рыбацкой хижины, Кучеренко сказал Балеву:

— Ракеты... визитная карточка Покровского. Я, мол, здесь и спуску никому не дам. Ну что ж, принимаем этот вызов. Первая твоя задача, Христо, найти мне... близких родственников, конечно, из русских, которые давно проживают в Болгарии, пожалуй, даже лучше использовать для этой цели давнишних переселенцев. Они должны признать во мне родственника. Ну а потом связь с телеграфом. Правильно, Христо?

— Точно така!

Врангелевские войска дивизиями, бригадами, полками, батальонами, штабами, интендантствами растеклись по большим и малым болгарским городам. Один из госпиталей был размещен в Варне. Там находился раненый подполковник Агапов. Анна Орестовна часто наведывалась к нему, и это было для раненого единственной отрадой. После очередного поражения в Крыму Агапов ушел в себя, мучительно раздумывал, стал неразговорчивым... Тяжелые думы о будущем не покидали его. Был еще один человек, с которым общался Агапов, — симпатичный врач Серафим Павлович Рудский, который узнал Гринину на берегу.

Днем Агапову кое-как удавалось убить время, а ночью тоска вползала в душу, он тщетно пытался бороться с бессонницей. В просторной палате, где находились еще несколько раненых офицеров, Агапова одолевали разные мысли. Чтобы отогнать их, он вставал и выходил в длинный коридор. Если дежурил Серафим Павлович, то заходил к нему, и они беседовали до самого рассвета.

После одного посещения Аннушки Агапов не сомкнул глаз всю ночь. Гринины готовились к отъезду в Россию. Они уедут, а он останется на чужбине. Аннушка спросила: «Что ты будешь делать после выздоровления?» Действительно, что он будет делать? Агапов еще не знал о том, какие планы вынашивало командование разбитой и бежавшей армии. «Неужто опять начнутся речи о том, что нужно дать решительный бой?» — думал Агапов. Если это не удалось сделать на своей земле, то разве это возможно здесь, на чужбине? «Последний решительный» под эгидой союзников-интервентов, на их деньги, с их оружием! Хороша перспектива, нечего сказать!

Когда стало совсем невмоготу, Агапов побрел по длинному темному коридору. Дверь в кабинет дежурного врача была приоткрыта, оттуда тянулась полоска света. Агапов заглянул в комнату. Его ночной собеседник сидел за мольбертом.

— Не помешаю, Серафим Павлович? — спросил Агапов.

— А-а, Александр Кузьмич, нисколько, нисколько, — радушно ответил Рудский. — Не спится?

— Да вот... брожу...

— Рана беспокоит? Иль ностальгия, Александр Кузьмич?

— Вроде бы рановато, Серафим Павлович, — уклончиво ответил Агапов.

— Ну а я вот... — Рудский кивнул на мольберт, — давнее увлечение. Оставляю на память понравившиеся места, где довелось побывать. Разумеется, до Айвазовского далеко, но под старость, думаю, приятно будет посмотреть с внуками, вспомнить былое... И этот небольшой, взбудораженный нами болгарский городок на Черноморье...

— Тихое море, — сказал Агапов.

— Да, нынче море Понтийское тихое. Древние называли его гостеприимным морем. Но в шторм оно становится свирепым и страшным, как зверь. И потому названо Черным.

— Для нас оно оказалось негостеприимным и в штиль, Серафим Павлович. И что еще нас ждет впереди...

— А это, Александр Кузьмич, от вас, от военных, зависит. Вам тоже не дает покоя мысль о реванше?

— Мне?!

— Я имею в виду не только вас, Александр Кузьмич, а командование в целом. Барон, Кутепов, множество генералов и офицеров вашего ранга, видимо, не отступятся от своих планов пойти новым походом на большевистскую Русь...

— Сколько раз ходили, Серафим Павлович, и все эти походы оборачивались провалом для нас. У меня такое чувство, будто я низвергнут в пучину, откуда не выбраться...

Серафим Павлович внимательно посмотрел на Агапова. Этот офицер был ему глубоко симпатичен. Доктор отодвинул мольберт, встал и запер дверь на ключ. Он решил приступить к серьезному разговору, который рано или поздно должен был состояться.

— Александр Кузьмич, вам, как я понимаю, в таком состоянии нужны не анисовые капли, которыми вы до сих пор пользовались, а более сильнодействующие средства. Всей душой симпатизируя вам, скажу со всей откровенностью вот что. Я не думаю, чтобы вы, Александр Кузьмич, с вашим умом верили в то, что еще можно собрать силу, которая бы одолела новую Россию. Я ваш сотоварищ по армии, но я врач, и моя первая главнейшая обязанность — лечить, спасать людей. Пинцет, стетоскоп, лекарства — мое оружие. Кому оно служит? Людям. Я воюю с болезнями, ранами, увечьями... У вас, Александр Кузьмич, иное оружие и враг иной. А кто враг? Об этом вы задумывались, смею вас спросить, милейший Александр Кузьмич? Или, не снимая шор, идете напролом в угаре, в плену старых понятий о чести, родине, верности клятве?

— Благодарю за доверие, Серафим Павлович. Постараюсь дать на ваш вопрос более или менее вразумительный ответ.

— Хочу сразу сказать, Александр Кузьмич, что я ничего не боюсь. Ни наших тайных военных трибуналов, ни агентов Покровского, ни самого барона...

— Помилуйте, Серафим Павлович, о чем вы? Мне уже сегодня высказала такие же слова... одна дама.

— Кто эта дама, я могу лишь догадываться, Александр Кузьмич. Но коль и она, то... становитесь, дорогой, на колени и твердите: «Верую в тебя, Русь моя обновленная!»

— А барон, Кутепов и все остальные разве не веруют в Русь?

— В свою, которой уже нет. Есть другая.

— Серафим Павлович, разрешите задать вам еще один вопрос, только, ради бога, не обижайтесь... за резкость и прямоту. Вы, случаем, не большевик?

— Я такой же большевик, как ваша кузина. Уверен, что в глубине души и вы тоже... если не сейчас, то будете...

Серафим Павлович, сняв с мольберта небольшой холст, протянул Агапову.

— Возьмите, Александр Кузьмич. На память о нашем разговоре, который — я очень верю — не пройдет бесследно. Это так же неизбежно, как приход утра, рассеивающего мрак ночи. На память от обыкновенного русского интеллигента, которого судьба швыряет как щепку... А теперь спать, сударь, спать — и никаких возражений. Вы должны набираться сил — физических и душевных. Они еще пригодятся для нашей Руси...

Из глубины коридора донесся громкий, истошный крик. Серафим Павлович быстро вышел из кабинета, за ним поспешил Агапов. Крик доносился из дальней, самой большой палаты.

Кричал раненый солдат. Он бился головой о железную спинку больничной койки, норовил сорвать бинты.

— Домой, домой хочу! К черту все, к черту, хочу домой, в Расею! Подыхать — так дома...

Раненые держали его за руки, пытались утихомирить... Увидев врача в белом халате, солдат закричал еще пуще:

— Домой отпущайте! Домой отпущайте! Все одно подыхать! Дайте на ребяток перед смертью взглянуть. Господин лекарь! Уважьте, уважьте служивого, накажите отпустить домой, на своей земле чтоб схоронили...

Серафим Павлович спокойно, с ласковыми нотками в голосе сказал:

— Успокойся, Митрич, успокойся. Ну что ты, братец, право: домой да домой. Вот подлечим, снимем перевязку, и езжай с богом. На то твоя воля, Митрич, а пока прояви терпение, не растравляй раны, вредно это тебе, превелико вредно...

— Доктор, мил человек, вы уж лучше сейчас дайте отписку. Помру я тута, на чужбине, подохну. А дома, может, бог даст, и одолею недуг, окрепну малость. А, господин лекарь! На колени встану, всю жизнь молиться за вас буду. Уважьте! Домой хочу! В Расею!

В палату, вбежал офицер с перекошенным от злости лицом, уставился на кричавшего солдата.

— Это еще что за ночной митинг? — сердито спросил он. — Серафим Павлович, почему раненый шумит?

— Вероятно, потому, господин капитан, что он раненый, — спокойно ответил врач.

— Так успокойте его! Заткните ему глотку!

— Может быть, господин капитан посоветует, как это делается? — с прежним спокойствием спросил Серафим Павлович.

Солдат опять принялся за свое:

— Домой хочу! Пустите меня домой. В Расею... Братцы, господа, айда в Расею! Чего нам туточки делать? Домой хочу!

— Молчать! — заорал офицер. — Молчать, скотина! Ты что, подлец, пулю захотел? Его, скотину этакую, здесь лечат, поят, кормят задаром, а он, мерзавец, вон какую агитацию развел! Прекратить немедленно, не то пойдешь под суд, расстреляем, как пса бешеного! Я не посмотрю на твои раны. Ни слова, негодяй!

Серафим Павлович, еле сдерживая себя, твердо сказал:

— Господин капитан, прошу вас оставить палату. Мы найдем нужный язык с раненым солдатом. Ему требуется покой и еще раз покой.

— Господин военный врач, да будет вам известно, что я отвечаю за морально-политическую атмосферу в госпитале и имею право действовать по своему усмотрению. Приведите в чувство этого скота. А если ему хочется покоя, то имейте в виду — я говорю это всем! — расстрелы за большевистскую агитацию еще, слава богу, не отменены.

— Вы, ваше благородие, расстрелом не стращайте! — не унимался раненый. — Я свои пули ужо получил сполна. В брюхе и в голове застряли, не вытащишь. А домой отпустите, потому что я клятву давал службу солдатскую нести у себя в Расее. А вы завезли за тридевять земель, да ишо и на испуг берете!

Офицер резко повернулся к врачу:

— Я вижу, распустили вы их здесь! Что это такое, господин врач, я вас спрашиваю? За такую крамолу к стенке ставить надо!

— Попрошу вас удалиться! — сказал побледневший Серафим Павлович.

— Вы что, тоже под трибунал захотели? Вместе с этим скотом? За компанию? Вы военный врач или...

Молчавший до тех пор Агапов палкой толкнул дверь, угрожающе произнес:

— Вон отсюда!

Офицер хотел вытащить из кобуры пистолет, но раненые, которые успокаивали кричащего солдата, молча обступили его, давая понять, что могут и обезоружить.

— Ну-с, подполковник Агапов, — сняв руку с кобуры, зашипел офицер, — это вам даром не пройдет!

Солдат опять принялся кричать:

— Ей-богу, убегу домой! Меня тут скотиной обзывают... За что? За то, что кровь проливал. Довольно!

Офицер опять обрушился на Агапова:

— За такие дела и к стенке поставим! Обещаю вам...

Агапов размахнулся и ударил офицера тростью. Офицер стремительно вытащил пистолет из кобуры, но выстрелить ему не удалось. Кто-то из раненых сильно ударил его по руке, пистолет упал... Под гневными взглядами окруживших его людей обезоруженный офицер выбежал из палаты, хлопнув дверью.

* * *

Разразился большой скандал. Офицер поднял руку на офицера, да еще в присутствии нижних чинов. И не в пьяном состоянии, а при обстоятельствах весьма опасных: пострадавший офицер пытался унять смутьяна, агитировавшего за возвращение в Россию, обидчик своим поведением бросил вызов командованию врангелевской армии.

Из ведомства генерала Покровского незамедлительно последовали строжайшие санкции. Подполковник Агапов и военврач Рудский были арестованы. Взбунтовавшегося раненого солдата на глазах у всего госпиталя грубо поволокли по коридору, куда-то увезли в закрытой машине.

...Гринина подъехала на извозчике к массивному зданию с двумя часовыми у входа. Она увидела, как из парадной двери вышел Агапов в сопровождении двух охранников. Анна Орестовна окликнула:

— Александр!

Она почти на ходу выпрыгнула из экипажа и бросилась вдогонку. Агапов было остановился, но охранники втолкнули его в машину и захлопнули дверцу. Анна Орестовна в растерянности застыла посреди пустынной улицы. Из особняка вышел генерал Покровский. Он сделал вид, будто удивлен встречей с Грининой.

— Прошу прощения, никак Анна Орестовна? Что изволит здесь делать королева сцены? — поинтересовался он.

— Испытываю очередное унижение и позор, — резко произнесла балерина, узнав, кто перед нею стоит.

— Помилуйте, кто посмел обидеть вас?

— Тот, кто приказал арестовать...

— Кого? Уж не подполковника ли Агапова вы имеете в виду?

— Вот именно. За что его арестовали? Я родственница и, кстати, единственная здесь, поэтому должна знать всю правду.

— Не кажется ли вам, мадам, что это далеко не удобное место для подобного разговора.

— Я жду ответа.

— Что ж, подполковник Агапов... Александр Кузьмич, да будет вам известно, обвиняется в... измене родине.

— Родине? Какой родине?

— Надеюсь, мадам Гринина, что у нас с вами одна родина, не то бы мы не были здесь, где находятся истинные патриоты России, все, кто не продался большевикам и ждет часа, когда красная Совдепия рухнет.

— Вы вольны оставаться при своем мнении, господин генерал. Но я знаю, я уверена, что мой кузен — честный, порядочный человек, истинный патриот России.

— Очень сожалею, Анна Орестовна, но его предадут суду... по распоряжению очень высокой инстанции...

— Где его будут судить?

— Вероятно, в Велико-Тырнове, где находится штаб корпуса, в котором он служит.

— Когда?

— Только любезности ради обязуюсь узнать и немедленно известить вас.

— Что ему грозит?

— Это дело суда.

Мимо проехал извозчик. Мужчина, сидевший в парной коляске, показался Анне Орестовне знакомым. Она сухо сказала Покровскому:

— Знайте, господин генерал, что вам не удастся так просто расправиться с Агаповым.

— Должен вас уверить, что и ваш кузен, и его приятель получат по заслугам! Я уж не говорю о солдате. Этот скот уже получил свое.

— Как это бесчеловечно! Вы губите русских людей за то, что они хотят вернуться на родину, на родную землю. Вы жестоко преследуете истинных патриотов. Скрываете от обманутого воинства одно очень важное обстоятельство.

— Мадам Гринина, у меня, между прочим, есть определенные права, но я не о том. Разрешите спросить, почему вы здесь, а не там, как вы изволили выразиться, с истинными патриотами?

— Думаю, что мне еще представится возможность ответить на этот вопрос. И еще надеюсь, что вы не забудете сказанного мной. Если будет судилище, то пусть ваши высокие инстанции пеняют на себя. Мы здесь не одиноки. Чего я не могу сказать о вас, господин генерал.

Анна Орестовна, еле кивнув, быстро пошла прочь.

Покровский вернулся в свой кабинет, принялся сердито крутить ручку телефона.

— Говорит генерал Покровский, — крикнул он в телефонную трубку. — Кому известно решение Советов об амнистии тем, кто... м-м... нарушает присягу... возвращается... к красным? Сколько человек знают? Четыре с вами? Так, прекрасно...

Генерал сердито бросил трубку на рычаг. Вызвав адъютанта, спросил:

— Как было получено сообщение об амнистии, объявленной большевиками?

— По телеграфу.

— Какому?

— Обыкновенному, ваше превосходительство.

— Стало быть, телеграфист разнес?

— Ваше превосходительство, об этом писали некоторые болгарские газеты.

— Какие именно?

— Левого направления.

— И мы читаем эти газеты?

— За неимением своих, русских, ваше превосходительство, читают. По-болгарски почти все можно понять. Письменность-то одна, славянская, господин генерал, Кирилл и Мефодий...

— Убирайтесь к черту со своими газетами и письменностью! — взвился Покровский. — Скоро дойдем до того, что большевики руками болгарских крамольников начнут обращать наших солдат и офицеров в свою красную веру.

— Ваше превосходительство, осмелюсь доложить, что таковые попытки уже имеются.

— Да ступайте же вы к черту, оракул несчастный! — окончательно вышел из себя Покровский.

Адъютант испуганно попятился к двери. Покровский устало опустился в кресло. Встреча с Грининой расстроила его. Как уверенно она держалась, как смело говорила! Стращать вздумала. Докатились! Дожили! Балерины стращают. А что касается вашего кузена, госпожа балерина, мы ему по всей строгости военного времени отобьем охоту читать болгарские газеты. Это я вам обещаю, госпожа Гринина. Когда-то я дарил вам цветы. Теперь преподнесу другой подарок...

Покровский был не на шутку обеспокоен и встревожен. Симптомы неповиновения со стороны не только солдат, но и офицеров после бегства врангелевской армии из Крыма уже были. Главным козырем начальства и карательных органов в борьбе с теми, кто начал поговаривать о бесцельности пребывания русских войск на Балканах, о возвращении на родину, была воинская присяга на верность России, на верность делу освобождения России от большевиков. Военные трибуналы, тайно созданные во врангелевской армии, ибо по статуту пребывания в Болгарии их деятельность не только не предусматривалась, но даже запрещалась, предъявляли подсудимым солдатам и офицерам обвинение в нарушении присяги, в измене родине. Вторым козырем была убежденность судей в том, что всех, кто возвратился в Россию, ждет неминуемая кара. Нужны были козыри для борьбы с участившимися случаями неповиновения и стремления любой ценой возвратиться на родину. Врангелевская контрразведка этим и занималась, делая все, чтобы самым решительным образом покончить с начавшиеся движением за возвращение в Россию. И вот теперь все карты, все козыри белых были биты актом гуманности Советского правительства. Да, видимо, в армию просочилось известие о том, что большевики объявили амнистию всем, кто на фронтах гражданской войны сражался против Красной Армии. Пронесся слух о том, что явившиеся с повинной солдаты и офицеры добровольческой армии были помилованы. Особенно поразил всех поступок генерала Слащова-Крымского. Разочарованный вконец Врангелем и его сумасбродной идеей, возненавидевший наглых заморских интервентов, генерал воспользовался амнистией и живет-поживает на своей родине. «Красные щупальца» могут поразить всю армию, все наше движение. Эти щупальца надо самым безжалостным образом рубить, отсекать!» — думал Покровский.

* * *

Анна Орестовна попросила извозчика догнать другой экипаж. Мужчина, едущий в нем, делал ей знаки: мол, следуйте за мной. Когда он остановил экипаж и вошел в большой рыбный магазин, Гринина сделала то же самое. Но того мужчины, который показался ей знакомым, в магазине не было. К ней подошел улыбающийся продавец, любезно предложил:

— Не желает ли уважаемая госпожа форель? Балканскую форель? Как раз привезли свежий улов. Милости прошу, посмотрите, как красиво выглядит рыбка с золотыми пятнами в бассейне. Прошу, мадам, посмотреть...

Анна Орестовна очутилась в небольшом дворике с красивым бассейном. Вдруг она услышала знакомый голос:

— У меня был хороший друг, Тигран. Он говорил, что в горах Армении, в озере Севан, водится лучшая форель на свете.

Голос был знакомый, а вот по внешности человека, который катил в экипаже, узнать невозможно. К бороде и усам прибавились очки. Одет в дорогой костюм. И вообще у Балева был вид богатого, преуспевающего человека.

— Венцеслав Балканский, — представился он. — Коммерсант. Лучшая рыба. Икра. Деликатесы. Болгарская паламида русским, русская икра болгарам. Бойкая торговля. Часто приходится бывать в России. Одесса, Баку, Тифлис, маленькая Тверь и большой Петроград... Дела, дела. Рыбные дела, госпожа Гринина.

Купец, крупный торговец, коммерсант! Анна Орестовна была поражена не столько переменой в его внешнем облике, сколько тем, как Балев блестяще исполняет свою новую роль.

— Здесь можно говорить спокойно? — спросила она.

— Чувствуйте себя как дома.

— Наши дела плохи. Очень плохи.

— Знаю. Будут судить Агапова. И врача. Наш план таков: левые газеты поднимут кампанию протеста. И еще кое-что предпримем.

* * *

В Питере были свои новости. Павел уже работал в редакции газеты. Его стихи часто появлялись в печати. Не терял он и связи с Мариинкой. Слишком много времени и сил было отдано театру! Павлу пришлось вести большую агитационную работу среди актеров, музыкантов, приобщать новых зрителей к «бархату и золоту» театрального зала. Мариинка после небольшого «антракта» начала служить революции. Радостным был тот факт, что старые, заслуженные мастера сцены охотно взялись за обучение талантливой детворы. Их учениками стали в основном дети рабочих и крестьян. И вот настал день, когда сцена прославленного театра была предоставлена его воспитанникам.

В балетном спектакле принимали участие учащиеся хореографического училища. Павел, приехав в театр, сразу же направился за кулисы. Там его ждала чем-то взволнованная Наталья Каллистратовна.

— О боже! — всплеснула руками старая учительница, увидев Павла.

— Что случилось, Наталья Каллистратовна? — удивился он.

— Как? Разве вы не знаете? — сделала большие глаза учительница. — Первое Тимкино выступление. Ох, я не переживу...

Павел улыбнулся. Так вот в чем дело!

— Не волнуйтесь, дорогая Наталья Каллистратовна! Все будет прекрасно. Уверен, что вас ждет триумф.

Они стояли за кулисами, ожидая выхода молодых артистов. Тимку в костюме принца невозможно было узнать. Юноша с бледным лицом улыбнулся им и выбежал на сцену.

Наталья Каллистратовна беспокойно огляделась по сторонам, спросила:

— Вы не знаете, почему это Дина Орестовна задерживается?

— Ума не приложу, где она может быть. Обещала быть к началу, — ответил Павел.

— Ах, какая жалость, что она не увидит своего.., фаворита.

— Видно, какие-то важные дела ее задерживают, — с сожалением сказал Павел.

* * *

Дина сидела в большом полутемном кабинете и внимательно наблюдала за тем, как моложавый профессор осторожно снимает повязку с глаз маленькой девочки. Наконец повязка была снята, и все с надеждой и тревогой смотрели на ребенка...

— Оленька, Оленька, не бойся... открывай, открывай глазки, — просил профессор. — Потихонечку открывай, Оленька. Помнишь сказку про принцессу? Она спала и видела сон. А когда открыла глаза, то увидела... кого она увидела,Оленька?

— Принца, — робко ответила девочка.

— Верно, принца. А ты кого хочешь увидеть, Оленька?

— Принца.

— Да, Оленька, ты увидишь принца. Он сейчас танцует в театре и ждет тебя. Вот тетя Дина. Ты ведь знаешь, Оленька, тетю Дину? Она покажет тебе принца. Только это будет потом. А сейчас ты увидишь тетю Дину и свою маму. Смотри, Оленька, смотри.

Девочка чуть приоткрыла глаза. Она молчала.

— Оленька, вот так, молодец. Мы видим твои красивые, как у Дюймовочки, глазки. А ты... что ты видишь, Оленька?

— Кругом темно... темно... Нужно открыть окно или зажечь свет...

Профессор опустил голову.

Девочка стояла с открытыми глазами, по-прежнему ничего не видя. И вдруг она вскрикнула:

— Ой, ой, открыли окно, открыли...

Профессор Фатьянов осторожно взял голову девочки в руки, внимательно посмотрел ей в глаза, прерывающимся от радости голосом спросил:

— Да, Оленька, открыли окно, открыли окно...

— А у вас очки, дядя Ваня.

— Ну, конечно же, очки, Оленька. Как у бабушки...

— Красной Шапочки? Ой, я... всех... всех вижу. А где же тетя Дина? Когда мы поедем к принцу?

Сидящая в углу женщина — мать девочки — плакала навзрыд. Дина тоже не могла удержаться от слез. Все присутствующие украдкой вытирали глаза. Только сам исцелитель продолжал вести беседу с девочкой:

— Ты видишь окно, Оленька?

— Белое... светлое такое...

— Будет еще светлее. Ты стой и смотри, куда я иду. Куда, Оленька, я иду?

— К окну. Ой, птичка прилетела!

— Поговорим с птичкой. Эта птичка, Оленька, прилетела к тебе от самого...

— Принца? Да, дядя Ваня?

Профессор быстро смахнул непрошеную слезу. Дина подошла к нему, крепко пожала руку, порывисто обняла и выбежала из кабинета.

Профессор крикнул ей вслед:

— Оленька ждет вашего принца!

* * *

Анна Орестовна прилагала много усилий для спасения и облегчения участи Агапова и его друга. Популярность балерины открывала ей двери кабинетов важных должностных лиц в армии. Самого барона в Болгарии не было. Он пребывал в соседней Югославии. Многими делами заправлял генерал Кутепов. В ненависти к большевикам, к новой России Кутепов не уступал главнокомандующему белой армии. Он был сторонником жесткой дисциплины, беспощадной кары всем, кто своими проступками или речами расшатывает устои врангелевского войска. Первый военный трибунал начал действовать в Велико-Тырнове, где находился штаб кутеповского корпуса. Генерал лично санкционировал аресты смутьянов, отступников, утверждал самые суровые приговоры, ввел расстрелы дезертиров, агитаторов за возвращение в Россию.

Кутепову сообщили, что известная балерина Гринина просит принять ее по делу арестованного подполковника Агапова. Отказать означало прослыть негуманным человеком в среде интеллигентов-эмигрантов и болгарской общественности. Кутепов решил принять Гринину. В знак уважения к посетительнице он приказал подать в кабинет фрукты, кофе...

Генерал был подчеркнуто официален и почтителен. Выслушав внимательно Анну Орестовну, тоном светского человека ответил:

— Я понимаю вашу тревогу, госпожа Гринина. Но даже на сцене, как вам известно — прошу покорно извинить за такое сравнение, — должна быть дисциплина. Извините великодушно, но если бы, скажем, исполнители главных ролей начали выходить на сцену кому когда вздумается, то как бы это выглядело? Были бы нарушены законы развития действия, композиционная стройность... Не так ли? В общем, спектакль пошел бы насмарку. В армии, мадам Гринина, как вам известно, есть свои законы, железные законы, которые никому не дозволено иг-но-ри-ро-вать. Вот-с... Всех, кто попытается ввергнуть армию в пучину анархизма, мы вынуждены наказывать, причем наказывать весьма сурово. По уставу.

— Но трибуналами и жестокими приговорами здесь, на чужой земле, вы, ваше превосходительство...

— Боже упаси, о каких трибуналах, о каких приговорах вы изволите говорить, мадам Гринина? Согласно установленному статуту...

Анна Орестовна, достав газету, подала генералу:

— Вот что говорит народ, который приютил нас с вами, Александр Павлович.

Генерал взял газету, быстро пробежал глазами указанную собеседницей статью. На его лице появилось снисходительное выражение.

— Выдумки болгарских коммунистов, которые ничем не отличаются от наших российских. Это, Анна Орестовна, просто несерьезно, более того, это просто провокация.

— Да, но подполковника Агапова, военного врача и солдата, насколько мне известно, будут судить?

Ох, с какой радостью он бы бросил в лицо этой балерине, ходатайствующей за своего родственника-изменника: «Да, будут!» Эта дама, видите ли, озабочена тем, чтобы спасти своего кузена, ей и дела мало, что ему, Кутепову, сам бог поручил оберегать армию от ослабления боевого духа, от разложения...

Его размышления прервал телефонный звонок.

Звонил генерал Покровский. В его голосе Кутепов уловил нотки беспокойства:

— Особа, которую вы сейчас изволите принимать, ваше превосходительство, имеет давние связи с некоторыми из болгар, участвовавших в перевороте в Петрограде. Через них она узнала об объявленной Советами амнистии. Есть данные, что процесс над двумя изменниками... Что? Именно двумя, с третьим, солдатом, все... кончено. Так вот, ваше превосходительство, дабы избежать шума, который вызовет нежелательную для нас реакцию со стороны здешней общественности и болгарского демократического правительства, было бы уместно ограничиться дисциплинарным взысканием, а впоследствии... Надеюсь, вы меня понимаете? Этим займутся мои люди... Со временем. Будьте спокойны. Мы их не выпустим из поля зрения. В глазах просительницы такая мера наказания вполне гуманный жест. Для нас это важно, тем более что она собирается в Россию.

Жизнь властно вторгалась в планы даже таких уверенных в себе, жестких людей, как генерал Кутепов. Выходит, надобно считаться с тем, что русская балерина имеет связи с пособниками большевистского переворота. Надобно учитывать и то, что они находятся на чужой территории, где действуют свои законы, где у власти демократическое правительство.

Кутепов сказал в трубку, в тоне его сквозила горечь:

— Все это поистине унизительно и позорно. Но в силу... некоторых обстоятельств ваши доводы, пожалуй, основательны.

Положив трубку, генерал обратился к Грининой:

— Весьма был рад встрече, Анна Орестовна, весьма. Повеяло Петербургом, добрыми старыми временами, Русью нашей. Я отнюдь не лирик, нет. Однако искусство ваше почитал, ходил в Мариинку как на праздник. Кто знает, может, еще и доведется увидеть вас на нашей сцене! Ну а по поводу вашего хо-да-тай-ства, Анна Орестовна, то лишь ради вас мы сделаем все, чтобы смягчить участь обвиняемых... Постараемся ограничиться рамками устава. Буду рад видеть вас в гостях и на... сцене.

* * *

Представитель ЦК Болгарской компартии прибыл в Варну, чтобы рассказать членам конспиративной группы о встрече Георгия Димитрова с Лениным в Москве. Совещание состоялось в комнате, примыкавшей к рыбному магазину, который находился в центре города. Так было безопаснее. Тайные агенты вели неусыпное наблюдение за многими домами рабочей окраины, в особенности строгий надзор был учрежден за домами, где жили коммунисты и деятели земледельческого народного союза, прогрессивные интеллигенты... Центр города, где жили состоятельные люди, был как бы вне подозрений.

Семен Кучеренко вошел в магазин и сделал вид, будто выбирает рыбу. Заметив, что веселый продавец подал условный знак, он быстро прошел в задний дворик, а оттуда в комнату, где уже сидели Балев, Чочо, Ванко, Иванка, незнакомый мужчина в очках, пожилой крестьянин... Балев встретил Кучеренко словами:

— Ждем тебя, Семен. Вот знакомься, — он подвел Кучеренко к мужчине в очках, — представитель ЦК... из Софии, товарищ Шаблинский.

Приезжий крепко пожал Кучеренко руку, сказал:

— Рад познакомиться, дорогой товарищ Кучеренко. Товарищи из руководства ЦК просили передать, что ваша работа очень помогает нам в выполнении задач, которые наша партия призвана решать после встречи товарища Димитрова с Владимиром Ильичей. Мы горды тем, что товарищ Ленин назвал Болгарскую компартию, болгарский народ друзьями Советской Республики. Нашу верность мы докажем делами, которые должны заинтересовать вас. В Москве проявляется интерес к тому, чем занимаются врангелевские войска в Болгарии. Вам, товарищ Кучеренко, теперь известно, что битые врангелевцы не отказались от продолжения борьбы с Советской властью, с Красной Армией. Мы считаем своим интернациональным долгом развернуть работу по разложению врангелевской армии, дискредитации тайных замыслов черного барона перед широкими кругами нашего общества.

— Мы делаем общее дело, — подтвердил Кучеренко.

— От нас требуется, — вставил Балев, — увеличить коэффициент полезного действия.

— Что касается полезности действия, то вот это известие, я думаю, будет иметь большое значение, — сказал Кучеренко, доставая из кармана сложенные листочки бумаги. — В Болгарии создаются организации, которые ведут работу по возвращению обманутых русских воинов на родину. Больше тысячи врангелевцев уже готовы с повинной возвратиться в Россию. Есть сведения, что такие организации созданы в Сливене, Шумене, Свиштове, Софии, Пернике, Казанлыке и других местах дислокации врангелевских войск. Факт, как видите, товарищи, тревожный для чернобароновцев и весьма радостный для нас.

Представитель ЦК ознакомил с текстом обращения одного из комитетов «Союза возвращения на родину», продолжал:

— Это внесет сумятицу, дезорганизует врангелевскую армию. И если это искры, то их надо раздуть, разжечь пламя массового ухода из армии, возвращения в Россию. Деморализованная армия не будет представлять угрозу ни молодому Советскому государству, ни нашим демократическим основам...

— А пока командование врангелевской армии совершает кровавые злодеяния, — сказал Балев и, кивнув в сторону пожилого крестьянина, добавил: — Плохую весть принес уважаемый бай Сандо. Расскажи, бай Сандо, русскому товарищу.

Старый крестьянин степенно откашлялся и рассказал, что он случайно оказался очевидцем расстрела русского солдата. Видел он и как быстро закопали в яму того солдата. Запомнил то место.

Семен Кучеренко подтвердил:

— Да, солдата-бунтаря из госпиталя расстреляли. Расправились, сволочи. Трибунал приговорил. А сами клянутся, трубят, что у них нет военных трибуналов, что в армии сохраняется полный порядок и сознательная дисциплина.

— Действие трибуналов, которые выносят смертные приговоры, — нарушение условий пребывания в Болгарии, — заметил представитель ЦК.

— Надо пойти и сфотографировать солдата, могилу, местность, — предложил Балев, и все с этим согласились.

— Депутаты Народного собрания — коммунисты Васил Коларов, Георгий Димитров и другие наши товарищи собираются выступить с разоблачением подлинных замыслов врангелевской армии, — сказал представитель ЦК. — Поскольку мы находимся в доме рыбного коммерсанта, можно сказать, что на сегодня улов у нас весьма неплохой. Но надо готовиться к большому выходу в море. Нужно выведать тайные планы Врангеля. То, что они есть, не вызывает сомнений. Но какие конкретно, задача со многими неизвестными. Добраться до этих планов — вот это будет большой улов. От врангелевцев останутся только печальные воспоминания.

Кучеренко отвел Балева в сторонку:

— Передай Грининым. Дина сообщает, что профессор Фатьянов готов взяться за излечение их сына.

* * *

Впервые после прибытия в Болгарию врангелевское командование вынуждено было пойти на уступки под воздействием общественного мнения в стране. Кто бы мог еще совсем недавно подумать, что командование, трибуналы, контрразведка не смогут расправиться с нарушителями присяги, изменниками отечества, красными смутьянами? Объявленная Советским правительством амнистия и реакция на это болгарского общественного мнения заставили врангелевскую верхушку умерить свой пыл. Следствие по делу Агапова и Рудского пришлось прекратить. Покровский приказал привести обоих офицеров к нему. Он хотел лично сообщить о милостивом решении командования. Холодно, с напускной важностью человека, оскорбленного до глубины души поступком Агапова и Рудского, генерал назидательным тоном, в котором звучали угрожающие нотки, сказал:

— Когда-то я поздравлял господина Агапова с чином подполковника, который он получил за определенные заслуги. Сегодня мне приходится объявить, что он понижен в прежний чин. Высшее командование проявило к вам, капитан Агапов, гуманность, дав возможность дальнейшей службой искупить свою вину перед Россией. Капитану Агапову, имея в виду ранение ноги в бою, предписывается продолжить службу в интендантстве. Военврач Рудский направляется в госпиталь в городе Пернике. Как вы сами понимаете, господа, после того, как вы осмелились совершить такой недостойный поступок, я обязан установить над вами надзор. Предупреждаю об этом, дабы предостеречь от новых необдуманных поступков.

Покровский умолк. Теперь очередь была за «помилованными». Генерал ждал, что они скажут. Агапов спокойно достал из кармана лист бумаги, положил перед Покровским и сказал:

— Не знаю, как будет истолкован этот наш поступок, но мы с господином Рудским хотим, чтобы служба надзора была осведомлена о нижеследующем нашем желании. Пора, господин генерал, возвращаться на родину. Это наше твердое решение, основанное на личном отношении к политической ситуации и объявленной Советским правительством амнистии истинным патриотам, возвращающимся на свою родину.

— Что ж, откровенность за откровенность. Я бы вас, господа отступники, с превеликим удовольствием расстрелял в назидание всем, кто распространяет эту крамолу, — гневно произнес Покровский.

— Благоволите разрешить, господин генерал, покинуть кабинет? — по-прежнему спокойно сказал Агапов.

Генерал сердито махнул рукой.

* * *

Гринины готовились к возвращению на родину. После получения известия от Дины и выздоровления Кирилла Васильевича начались сборы. Теперь уже, казалось, ничто не могло помешать их отъезду.

Костик снял со стен незаконченную картину Серафима Павловича Рудского, которую автор подарил Агапову.

— Возьмем? — спросил мальчик.

— Конечно, Костик. И повесим на самом видном месте, — сказала Анна Орестовна.

— Это тоже надо сохранить, — сказал Кирилл Васильевич, показывая на газету, которую только что читал.

Анна Орестовна взяла газету, принялась читать.

— Боже мой, да за такое выступление в печати Александра...

— Да, представляешь, черным по белому. Смело сказано, очень смело. Мол, следуйте примеру генерала Слащова-Крымского, возвратившегося в Россию. За такое Александр вряд ли отделается только понижением в чине.

Пришел Христо Балев с большим свертком, торжественно объявил:

— Армянская форель. С родины Тиграна. Пальчики оближешь.

Анна Гринина всплеснула руками:

— Ой, ну и балуете вы нас, Хрис... Простите, господин...

— Здесь я Христо. Точно така.

— Христо, это же дорого стоит... заморская армянская форель, пища гурманов.

— А я, Анна Орестовна, как коммерсант ничего не делаю в ущерб. Только в ущерб не себе, а всем нам, нашему общему и святому делу.

— Что случилось? — спросила Гринина.

— Если о статье Александра Кузьмича, то нам уже известно, — предупредил Кирилл Васильевич.

— Дядя Александр — герой! — воскликнул Костик. — Он никого не боится.

— В маму твою пошел дядя Александр, — подхватил Кирилл Васильевич.

— Мы все гордимся твоей мамой. Точно така, — сказал Балев.

— Ой! — замахала руками Анна Орестовна. — Еще придется держать ответ за то, что так долго в пенаты не возвращалась.

— А мы... болгары, на то вам справку дадим. Поверят нам братушки, — пообещал Балев. — Особенно за...

Балев не договорил, показал глазами на Костика. Анна Орестовна сказала мальчику:

— Сынок, ты бы шел свежим воздухом подышать, а?

— Подышим вместе, — предложил Кирилл Васильевич, сообразив, что у Христо, видимо, важный разговор.

Когда отец и сын вышли, Балев быстро прикрыл окна, дверь.

— Анна Орестовна! — осторожно начал он. — Я уполномочен товарищами, которым поручено чрезвычайно важное дело, обратиться к вам с величайшей просьбой.

— Я вся внимание, Христо.

— Вы, конечно, понимаете, на какой риск пошел Александр Кузьмич, опубликовав антиврангелевскую статью в патриотической русской газете?

— Это опасный, но честный поступок, достойный Александра.

— Я других слов и не ожидал от вас. Если моя Иванка будет хоть немножечко похожа на вас, Анна Орестовна, то я окажусь счастливейшим среди счастливых.

— Дай бог, только боюсь, милый Христо, что вы переоцениваете сбившуюся с пути...

— Нисколько! Вы уже не раз помогали нам, Анна Орестовна. А теперь у нас новая, самая большая, очень важная просьба.

— Какая же?

Балев вытащил листок бумаги и спичечный коробок:

— Прочтите... про себя. Потом сожжем. Текст знают очень немногие верные люди. И вы узнаете. На карту ставится многое. Ответьте лучше... немедленно. Кивком головы. По-вашему.

Когда Анна Орестовна пробежала глазами короткий текст, то от охватившего ее волнения опустилась на придвинутый Балевым стул. Гость зажег спичку, уничтожил бумажку... Он смотрел на Гринину, хорошо понимая, какое впечатление произвело на нее столь неожиданное известие. С каких пор лелеяла она мечту вернуться на родину! И теперь, когда желание должно было стать реальностью, ей надо было решиться на крайне ответственный шаг, чреватый большими опасностями поступок. Люди, ждавшие ответа, были ее близкими и искренними друзьями. Они не раз доказывали свою преданность, свою готовность помочь ее семье, родственникам и знакомым в Петрограде и Москве.

Анна Орестовна посмотрела на Балева и отрицательно качнула головой. Не успел Христо отреагировать, как она засмеялась:

— Ой, извините, все-таки перепутала. Да, да. Согласна, я согласна, Христо.

* * *

На вокзале в Москве Иван Пчелинцев встречал петроградский поезд. Из вагона вышли Дина и Тимка.

— Ну-с, дипломированные родственнички, перед вами шапку долой! — шутливо приветствовал их Пчелинцев, снимая с головы фуражку.

Они шли по перрону радостные и счастливые.

Пчелинцев продолжал балагурить:

— Эх, жаль, фортепиано у нас нет.

— О, нам уже целый оркестр нужен, правда, Тимка? — с гордостью произнесла Дина.

— Печку не забывайте. Печку, от которой начинали плясать, — напомнил Пчелинцев.

— Вот приедет Анна Орестовна и Тимке такой экзамен устроит, что только держись, — смеялась Дина.

— Поеду встречать Анну Орестовну в Одессу, — сказал Тимка. — Они же туда прибудут, дядя Ваня?

Пчелинцев молчал. Дина спросила:

— Ты почему молчишь, Иван? Есть какие-нибудь вести?

— Пока... пока их выезд откладывается.

Хорошее настроение как рукой сняло. В полном молчании доехали до центра города. Выходя на Лубянке, Пчелинцев сказал Дине:

— Ждем из Варны Кучеренко. От него и узнаем подробности о Грининых. Ну а теперь, новоявленные москвичи, осваивайтесь в столице. Вечером устроим пир на весь мир.

Когда Пчелинцев входил в кабинет, секретарь, протягивая бумагу, сообщил:

— Плохая весть из Болгарии.

* * *

Иванка шла по улице, неся на плече тяжелую корзину. Прохожие засматривались на ее стройную фигуру и плавно покачивающиеся бедра. Двое «черных дьяволов» Покровского, сидя в закрытом автомобиле, не спускали с нее глаз. Они видели, как молодая болгарка, опасливо оглянувшись, вошла в небольшой дом с палисадником на окраине Варны, где издавна жили русские переселенцы. Ее радушно встретила маленькая сухонькая старушка, у которой остановился Семен Кучеренко. Соседям Василиса Матвеевна говорила, что родители ее внука, казаки, выселенные из России много десятков лет назад, умерли. У «руснака» были все нужные бумаги, из которых явствовало, что он сын русских переселенцев, прозванных местным населением липованами, поскольку они носили лапти из лыка. Переселенцы так привыкли к этому названию, что и сами называли себя так же. Старики носили длинные бороды, молодые отличались крепким здоровьем, веселым нравом и трудолюбием. Они были заправскими рыбаками, снабжали всю округу осетрами, карпами, раками... Липоване любили кочевать с места на место. Случалось, болгарские липоване поедут в гости к румынским, да и обоснуются в дельте Дуная. Бывало и наоборот: очарованные дикой красотой рек Камчии и Ропотамо, впадающих в Черное море, румынские липоване навсегда осядут в этих заповедных краях, богатых рыбой, дичью и зверьем.

Появление «внука» в доме одинокой, всеми уважаемой русской старушки ни у кого не вызвало подозрения. Только ей одной было известно, что высокий, плечистый, вежливый в обхождении Семен никакой не липованин. Надежные знакомые люди попросили приютить его, заботиться как о родном, сказали, что он, в свою очередь, тоже не оставит «бабушку» в беде, станет ей помощником и кормильцем.

Василиса Матвеевна, знавшая красивую молодую болгарку, которая захаживала и раньше, ввела Иванку в светлую опрятную горницу. Девушка поставила корзину на табуретку и, как только вошел Кучеренко, стала быстро доставать из нее рыбу.

— Ну и уху сварим, — пообещал Кучеренко.

— Семен, ты мне расскажешь, как вы с французом Бланше и певицей Машей в Севастополе самого Покровского обвели вокруг пальца? — спросила Иванка.

— Сейчас бы обвести его вокруг пальца. Сейчас! — Покончив с рыбой, Кучеренко вынул из корзины металлическую коробочку с запиской и быстро пробежал ее глазами.

— Привезу тебе, Иванка, из Москвы подарок. Семь расписных деревянных матрешек мал мала меньше. Одна в другую вставляются. Семь тайников. В каждой по тайне. Только не такой тайне, как в этой железной коробке. — И с улыбкой продолжил: — Любовные тайны.

Все трое вышли на улицу. Старушка еще раз поблагодарила Иванку:

— Спасибо, дочка, за рыбу. Уж такую уху наварю для своего внука! Приходи, раскрасавица моя, с твоим Христо приходи, я вас попотчую.

* * *

В своем кабинете генерал Покровский внимательно рассматривал пачку фотографий. Вот Иванка и старый крестьянин у могилы расстрелянного русского солдата. На другой — мертвый солдат в разрытой яме. Иванка и Кучеренко выходят из дома русской старухи. Кучеренко входит в здание почты... Да, неплохо потрудились его агенты...

Генерал нажал на кнопку, и перед ним тотчас выросли три фигуры «черных дьяволов», готовых выполнить любое задание шефа.

Показав на снимки Кучеренко и Иванки, коротко бросил:

— Обоих немедленно! Без шума.

Террористы исчезли так же мгновенно, как и появились.

К Василисе Матвеевне пожаловали незваные гости. Один из них поинтересовался:

— Внук-то дома, бабушка?

Старуха смотрела на незнакомцев с опаской, заподозрив неладное. Офицерская форма русской армии, правильная русская речь... Что-то она не припомнит, чтобы видела их раньше. Да и Семен не предупреждал, что ждет гостей.

— А вы кто же будете? — настороженно спросила старушка.

— Знакомые твоего внука. На уху приглашал. Рыбка свеженькая, а? Внук наловил или кто принес?

— Не говорил он, что гости пожалуют...

Один из террористов подал условный знак, и второй, наведя на старуху пистолет, втолкнул ее в горницу.

— Говори, откуда взялся этот внук? — спросил он.

— Откуда все люди берутся, оттуда и взялся, — невозмутимо ответствовала старуха, догадавшись, что это и есть те самые врангелевцы, о которых с ненавистью говорил Кучеренко. — А вот изверги откуда берутся?

Сильный удар свалил Василису Матвеевну с ног.

* * *

Иван Пчелинцев смотрел из окна на большую московскую площадь. Сновали люди, с шумным перезвоном шли трамваи, мчались автомобили... Он увидел, что к подъезду подъехала его служебная машина. Вспомнил, как на этой же машине они с Семеном Кучеренко ехали на вокзал, как на прощанье шутливо напутствовал своего друга:

— Если случайно сквозняком прохватит, пей настойки из болгарских трав. Чудодейственные, сказывают, там травы. Сто видов. От всех хворей. Смотри береги себя, Семен. Будем ждать. Обещали на учебу тебя определить. Привет Балеву, всем болгарским товарищам.

— На них вся надежда. Точно така.

— Болгарин, брат, если уж он друг, то друг до гробовой доски. Хорошие, надежные хлопцы!

Пчелинцеву до мельчайших подробностей вспомнилось лицо Семена Кучеренко в раме вагонного окна. Эх, Сема, Сема! Бесстрашный солдат «тихого фронта»...

Вот уже много раз Пчелинцев перечитывал лаконичное донесение о гибели Семена Кучеренко в Варне. Товарищи сообщали: Иванка услышала, как агенты Покровского допрашивали Василису Матвеевну. Когда она бежала, чтобы предупредить Семена Кучеренко, за нею была организована погоня. И все же девушка добежала до телеграфа, предупредила Семена об опасности. Здание телеграфа окружили террористы Покровского. В перестрелке Семен Кучеренко погиб.

* * *

Генерал Кутепов вызвал к себе Покровского и с ноткой недовольства в голосе принялся выговаривать:

— Слишком много проколов в резиновых колесах вашей колесницы, генерал. Ваши люди действуют подчас грубо. Забывают, что они не у себя дома и что, хочешь не хочешь, нужно соблюдать правила игры, отдавать дань уважения местным властям... хотя бы формально. Устроили погоню за этой болгаркой...

— За шпионкой, господин генерал.

— Она болгарка и, следовательно, находится под защитой своего правительства. Чиновники из канцелярии премьера Стамболийского сделали барону официальное представление, причем в весьма строгой, предупредительной форме.

— Выходит, пусть Агаповы сеют смуту, а мы будем оглядываться на демократическое правительство?

— Вашим людям нужно быть поосмотрительней. Работать с умом, гибко. Нас предупреждают, что коммунисты и кое-кто из земледельческого народного союза задались целью раздобыть планы нашего штаба. Это уже не просто акция, которая должна осуществиться под диктовку ЧК. Наши неприятели из болгар видят в нас угрозу демократическому правительству Стамболийского, угрозу правительственного переворота. Ну а если это обстоятельство идет в унисон с задачами большевиков, то выполнение наших задач, — Кутепов особенно подчеркнул эти два слова, — весьма и весьма осложняется, увеличивается риск... Надеюсь, генерал, вы понимаете, о чем речь? Речь о том, что наши враги хотят заполучить секретный пакет.

— Насколько я понимаю, господин генерал, пакет, о котором известно узкому кругу посвященных, находится в надежных руках. Я далеко не новичок в контрразведке, господин генерал, тем не менее не устаю восхищаться вашей проницательностью, дальнозоркостью. Готов поклясться, господин генерал, что лично у вас проколы исключены.

— Плюньте трижды через плечо! — быстро произнес Кутепов. — Будь у меня возможность, я, не задумываясь, спрятал бы секретный пакет у себя в желудке. Не стал бы ни есть, ни пить. Голодал бы до тех пор, пока план не станет реальностью. В осуществлении этого плана, генерал, весь смысл моей жизни. Ради него я готов на какие угодно унижения и муки. Я твердо верю в успех нашего дела.

— Аминь! — воскликнул Покровский.

— Но призываю к осторожности и еще раз к осторожности! — сказал Кутепов, отпуская Покровского.

* * *

На берегу моря Серафим Павлович Рудский склонился над мольбертом. Рисовал или, как он сам говорил, увековечивал эпизод возвращения русского воинства на родину. Рядом с врачом-художником находился его баул. Серафим Павлович торопился. Шла погрузка на пароходы, отправляющиеся в Одессу. Те, кто окончательно решил вернуться в Россию, в конце концов, несмотря на чинимые командованием врангелевской армии препятствия, получили разрешение. Добился своего и Серафим Павлович. День отъезда на родину был для него самым счастливым днем, и он спешил запечатлеть для памяти, для потомков... Рудский не заметил, как к нему подошла Анна Орестовна.

— Наконец-то я вас разыскала. Вы не раздумали, Серафим Павлович? — спросила она.

— О, никак нет, уважаемая Анна Орестовна, так же, как и тысячи наших соотечественников, — сказал он, с улыбкой кивнув на большой поток людей, которые поднимались по трапу.

— Как я завидую вам, Серафим Павлович! — тихо произнесла балерина.

— Неделей раньше, неделей позже... Потерпите, Анна Орестовна. Будем ждать вас в Петрограде. Надеюсь еще увидеть вас на сцене Мариинки.

— Здешний царь Борис предсказывает нашим воинам скорый конец страданиям и возвращение домой, — сказала она.

— Монарх поддерживает наши комитеты содействия возвращению обманутых солдат на родину, в Россию? Разве это не звучит парадоксально, Анна Орестовна?

— Было бы парадоксально. Но царь, как и Врангель, Кутепов и прочие наши воротилы, не отказались от интервенции против Советской России. Так-то, Серафим Павлович. Вот и вы в Россию рветесь, однако же у вас совесть чиста. Надеюсь, вы не помышляете о присоединении к интервентам?

— Нет, увольте. Хватит с меня! Насмотрелся на всяких маньяков, авантюристов... Простым фельдшером пойду в далекую глухомань. России служить можно везде. Помните тургеневские слова о том, что никто из нас без России обойтись не может?

К ним стремительно подошел молодой офицер, энергично козырнул врачу, почтительно поклонился даме. Он явно был смущен неожиданным присутствием знаменитой соотечественницы и не знал, как вести себя. Выручил Серафим Павлович:

— Анна Орестовна, прошу любить и жаловать: мой юный протеже Сергей Волконский. Не прямой потомок декабриста, но все же какая-то очень дальняя родня. — И тут же поспешил добавить: — Свято чтит, как он говорит, своего однофамильца и старается быть во всем достойным декабриста Волконского. Делами своими, поведением, службой России. Вы уж, будьте добры, Анна Орестовна, удостойте этого молодого человека своим вниманием и дружбой.

— Вы следуете благородному примеру большого русского человека. Весьма похвально. Ну а как вы смотрите на поступок Серафима Павловича? — спросила Гринина молодого офицера-подпоручика.

— О, всему свое время, — ответил за Волконского Серафим Павлович. — Моего подопечного и здесь ждут важные дела.

— В военных делах я полный профан, — улыбнулась Анна Орестовна.

Серафим Павлович ободряюще кивнул Волконскому, и тот, обратившись к балерине, начал:

— Мадам Гринина, я не вполне уверен, что своей просьбой не поставлю вас в неловкое положение. Однако важность дела, о котором упомянул уважаемый Серафим Павлович, вынуждает меня решиться. Могли бы вы выслушать меня, Анна Орестовна?

— Ради бога! Извольте, — последовал ответ.

— Так вот, в Велико-Тырново наезжает один болгарин по имени Христо Балев. Весьма симпатичный человек, не только отлично знает, но и боготворит Россию. Так вот, этот Балев рассказал мне о знакомстве, точнее, о дружбе с вами, которой он очень гордится. У меня возникла проблема... Мне нужна поддержка, помощь... Я надеялся на посредничество вашего кузена и моего давнего доброго знакомого Александра Кузьмича Агапова, но его отправили в Югославию. А дело не терпит отлагательства. К тому же, я в этом уверен, оно имеет прямое отношение к Балеву и его друзьям, среди которых, наверное, есть и наши соотечественники. Не согласились бы вы замолвить перед Балевым словечко за меня? В смысле моей готовности быть ему во всем полезным?

— Не могли бы вы объяснить мне более конкретно, о чем речь? — спросила Анна Орестовна.

— Он поймет, о чем речь, если вы скажете, что я служил под началом Александра Кузьмича Агапова, почитаю его как отца родного.

— За вас ходатайствовал бы мой родственник?

— Думаю, что да.

— Тогда, господин Волконский, можете рассчитывать на мое содействие.

— Премного вам благодарен, Анна Орестовна. Даю слово чести, что оправдаю ваше доверие.

Подпоручик откланялся, на прощание крепко обнял Серафима Павловича и поспешил к пристани.

— Вы знаете, на что я обратила внимание, — задумчиво произнесла Гринина. — Те, кто по-настоящему любит родину, могут заблуждаться, пребывать в плену традиций, бояться нарушить чувство долга и чести. Но в конце концов правда берет верх. Эти люди прозревают, поднимают бунт...

— Я не в курсе его дела. Полагаю, однако, что его работа в штабе корпуса не может не заинтересовать подлинных патриотов новой России и наших болгарских друзей, — сказал Серафим Павлович.

Прозвучали последние гудки. Пароходы были готовы к отплытию. Серафим Павлович, сняв с мольберта картину, протянул ее Грининой:

— Одна у вас уже есть, которую я подарил Александру Кузьмичу той памятной ночью. Примите, Анна Орестовна, и этот скромный дар. Мы с господином Агаповым всегда верили, что день возвращения на родину рано или поздно наступит. Сегодня мой день. Завтра будет для вас с Агаповым.

Серафим Павлович склонился к руке Грининой:

— Счастливо оставаться, Анна Орестовна. И до скорой встречи на родной земле.

Анна Орестовна стояла до тех пор, пока пароход, увозивший Рудского, не отчалил. Она и не заметила, как рядом оказался Балев.

— Христо! — сказала она, не оборачиваясь. — С чего начать концерт?

— С Авроры.

— Вы там будете?

— Мысленно.

— Почему же?

— Пока что секрет.

— А Волконский?

— Вы с ним знакомы?

— Он мне внушает доверие. Быть может, этот человек будет вам полезным.

— Ему очень доверяют в штабе.

— Доверяйте и вы. Он оценит.

— Вы так считаете, Анна Орестовна? Откуда такая уверенность?

— Если одной моей веры мало, то почему бы вам, Христо, самому не поговорить с ним по душам? Он высоко чтит Агапова, верен ему и его делу.

После короткого молчания Балев сказал:

— Может быть, предстоящая операция «Концерт» будет начата гораздо раньше. Точно така. Прошу прощения, но и я должен покинуть вас, Анна Орестовна. Срочные дела.

— Ну бог вам в помощь.

Балев ушел, а Анна Гринина еще долго смотрела на пароходы, державшие курс к берегам России.

* * *

План похищения секретного пакета Христо Балев уточнял при встрече с Иваном Пчелинцевым. В Москве встал вопрос об участии в этой чрезвычайно важной операции молодого офицера Волконского.

Христо Балев горячо доказывал:

— Подумай только, Ванюша, выходец из аристократической семьи, доверенное лицо Кутепова сам предлагает свои услуги. Кладет на стол такие козыри... Думаю, Ванюша, что, ознакомившись обстоятельнее с материалом, ты убедишься, что это не...

— Липа?

— Точно така.

Пчелинцев, явно заинтересованный, принялся внимательно просматривать привезенные Балевым бумаги. Христо не унимался:

— Что нам удалось выяснить о Волконском? Вот что говорит о нем Агапов. С детства мечтает быть таким же, как декабрист Волконский. Это легко понять. Мое поколение тоже мечтает быть похожим на великих бунтарей-революционеров Васила Левского и Христо Ботева. Точно така. Волконский рассказал мне интересную историю одной болгарской семьи, которая давным-давно покинула свою родину, проживала сначала во Франции, потом в России. Потомки главы рода, покинувшего Болгарию, жили по соседству с имением декабриста Волконского. Они были на хорошем счету в обществе, молодежь делала успехи в науках и на государственной службе. Да, была такая довольно известная в России фамилия — Булгари. Один из молодых Булгари подружился с блестящим петербургским офицером, и тот посвятил его в тайны заговора горстки военных, готовившихся выступить против царя. Чем кончилось выступление декабристов, знают все. Мало кому, однако, известно имя болгарина, который тоже был наказан, хотя непосредственного участия в вооруженном выступлении не принимал. Оказавшись с врангелевской армией в Болгарии, наш Волконский принялся разыскивать следы этих Булгари. Пока что безуспешно. Надо сказать, что подпоручик Волконский с большой доброжелательностью относится к местным жителям, простым людям, установил связи с нашей прогрессивной интеллигенцией. И, что тоже немаловажно, он в дружбе с Агаповым, который много делает для возвращения русского воинства на родину. Скажу тебе, Ванюша, что Волконский двадцатого века, как у нас говорят, — настоящий юнак, такой же, как и Волконский девятнадцатого века. Точно така.

— То, что ты рассказал, Христо, очень интересно. Среди врангелевских офицеров немало представителей потомственной русской интеллигенции, верных патриотов своей родины, — сказал Иван Пчелинцев. — В нашей операции, однако, все должно быть предельно ясно и четко. Никаких экспромтов, ничего непредвиденного. Я склонен думать, что Волконский именно такой, каким ты его описываешь. И то, что его потянуло к Агапову, и это можно понять. В кутеповском штабе он пользуется доверием исключительно благодаря своему аристократическому происхождению.

— Вполне с тобой согласен, Ванюша. Точно така.

— Одним словом, необходима самая тщательная проверка.

— Успеем?

— Надо успеть. Однако и то, что Волконский уже сообщил, очень ценно для нас. Особенно план похищения секретных документов из штаба. Не знаю местных условий, не бывал и в Софии, но товарищи, которые знают вашу столицу, особенно ее центр, говорят, что, учитывая все меры предосторожности, принятые врангелевской контрразведкой и самим командованием армии, план извлечения секретных бумаг разработан весьма оригинально, практически осуществим... Но ты, Христо, как ни говори, все же предлагаешь идти на риск, большой риск.

Да, Балев предлагал идти на риск. Зная его, Пчелинцев не сомневался, что план разработан совместно с другими болгарскими товарищами, которые посвящены в тайный замысел врангелевцев. Участие в операции русского штабного офицера могло значительно повысить шансы на ее успех.

Пчелинцев должен был поддержать перед высоким начальством предложение болгарских товарищей. Он склонился к тому, что необходима тщательная проверка, осуществить которую поручалось лично Христо Балеву.

* * *

В связи с наступлением нового, 1922 года в Военном клубе в Софии был устроен банкет в честь генерала Кутепова. После первых тостов небольшая группа самых доверенных буржуазных деятелей из «Военной лиги» и других крайне реакционных партий уединилась с гостем и его приближенными в салон, к которому была приставлена сильная охрана.

Воодушевленный таким приемом, генерал Кутепов, манерно растягивая слова, посвящал в общих чертах в ближайшие планы врангелевской армии:

— Уважаемые господа! Встреча нового года ознаменована созданием весьма важного комитета, призванного способствовать сближению русского воинства с лучшими представителями вашей нации. Я уполномочен, господа, уведомить вас о готовящемся наступлении против Совдепии. Центр восстания, разумеется, находится в России. Нашей армии, дислоцированной на Балканах, в связи с этим предстоит выполнить ряд операций чрезвычайной важности. Повторяю: важности чрезвычайной. Уважаемые господа! Нам предстоит нанести сокрушительный удар по большевистской России.

Кутепов повернулся к карте, чтобы показать пункты новой дислокации врангелевских войск в северной части Болгарии, как вдруг его внимание привлекло то, что подпоручик Волконский что-то чертит в своем планшете. После мгновенного раздумья генерал обратился к нему:

— Господин подпоручик, подойдите, пожалуйста. Прошу извинить, господа. Вспомнил о важном поручении. Господин подпоручик, немедленно отправляйтесь в штаб. Через полчаса мне должны позвонить. Передайте, что я жду повторного звонка завтра утром. Выполнив поручение, немедленно возвращайтесь сюда. Планшет оставьте здесь... на столе.

Волконский положил планшет перед Кутеповым и быстро удалился. Кутепов перевел взгляд на офицера с мрачным лицом, и тот вышел вслед за Волконским. Перед тем как продолжить свой секретный доклад, Кутепов мельком посмотрел на планшет и увидел незаконченный рисунок, который явно представлял собой шарж на генерала Покровского, сидевшего недалеко от стола. «Шутник этот подпоручик, — недоуменно пожал плечами генерал. — И что за легкомыслие в то время, когда обсуждаются столь серьезные вещи? Надо будет пробрать его как мальчишку», — решил он и вновь обратился к хозяевам банкета:

— К вашему сведению, господа, в Свиштове расквартирован Дроздовский полк, в Варне — авиационный отряд и военное училище, в Никополе — Алексеевский полк и военное училище, в Казанлыке — Корниловский полк, в Орехове — Марковский полк, в Габрове и Севлиеве — конные дивизионы...

* * *

Волконский вышел из военного клуба, который находился в самом центре города. В нескольких шагах от клуба в большой витрине отеля «Болгария» его внимание привлекла афиша о предстоящем концерте звезды русского балета Анны Грининой.

Волконский медленно брел по улице, выложенной брусчаткой. Его не покидало чувство, что кто-то за ним следит. Остановившись у витрины, увидел в стекле знакомый силуэт. Присмотревшись, он узнал офицера с мрачным лицом.

Волконский вошел в гостиницу, где размещался штаб врангелевских войск в Болгарии, стал подниматься по лестнице.

Балева, Ванко, Чочо и Иванку, которые следили за входом в штаб из окна здания, находящегося напротив, преждевременный приход Волконского сильно озадачил.

— Рановато, — в недоумении промолвил Балев, взглянув на часы. — Почему он так рано вернулся?

— И один, — заметил Чочо.

— Может, получил срочное задание? — высказал предположение Ванко.

— А этот почему тащится за ним? — насторожился Балев, заметив офицера, вошедшего в штаб вслед за Волконским.

События развивались явно не по плану, намеченному участниками операции «Концерт». Во-первых, Волконский вернулся в штаб очень рано. Во-вторых, за ним увязался офицер, известный своей жестокостью и собачьей преданностью Кутепову. А где же сам генерал? Что заставило Волконского раньше времени покинуть военный клуб, где происходит важная встреча? Ванко и Чочо молча смотрели на Балева. Их взгляды выражали недоумение и растерянность.

Подпоручик Волконский вошел в приемную, сказал дежурному офицеру:

— Его превосходительство генерал Кутепов уполномочил меня провести телефонный разговор.

Офицер, по пятам преследовавший его, вошел в комнату и с непроницаемым видом уселся напротив подпоручика.

— И у вас задание, господин капитан? — спросил Волконский.

— Мое задание проще простого, господин подпоручик, — прохрипел тот в ответ. — В любой момент с превеликим удовольствием нажму на курок.

* * *

Динино письмо было обнадеживающим. Анна Орестовна с волнением читала мужу и сыну послание сестры:

«Дорогие ваши, долгожданные, спешу сообщить вам, что профессор Фатьянов ознакомился с историей Костика и принял решение оперировать его. Надеемся на благополучный исход и с нетерпением ждем вашего приезда. Все будет хорошо! Любители балета помнят Анну Гринину. А что за партнер ее ожидает! Тимку помните? Настоящий принц. Любимый ученик твоей учительницы, Аннушка. Очень жаль, что ваш отъезд откладывается. Но, видно, так надо... Иван и Тимка кланяются всем вам...»

* * *

В один из вечеров в театре собрался цвет болгарской столицы. Концерт русской балерины удостоил своим присутствием сам царь. В ложах восседали высшие военачальники и офицеры врангелевской армии. Зал затаив дыхание следил за каждым движением Анны Грининой. Кутепов наклонился к Покровскому:

— Поговаривают, будто это вы уговорили мадам Гринину тряхнуть стариной. Как вам удалось, генерал?

— Люблю сюрпризы.

— Нелегко завоевать благорасположение такой особы с бунтарским нравом. Красная балерина. Без пяти минут в Совдепии. И вдруг такой прощальный бенефис. Просто диву даюсь, генерал... Балерины танцуют по вашему заказу, художники рисуют ваши портреты...

Это был намек на шарж, сделанный Волконским. Самодовольная улыбка мигом исчезла с лица Покровского:

— На Руси Волконские, как известно, всегда любили пошалить. Их шалости попахивали виселицей. Этот а-ля декабрист тоже может плохо кончить.

— Как он ведет себя? — поинтересовался Кутепов.

— Замкнут. Ушел в себя. Неразговорчив.

— Он многое знает. Слишком много. За ним нужен глаз да глаз. Оставьте его пока в покое. Пусть рисует, — сказал Кутепов. — Из штаба подпоручика нужно удалить. Да-с, к сожалению, таких проказников завелось напоследок в русской армии немало...

— Если не сказать, что великое множество.

— Прискорбно все это.

— Не держали бы нас за руки, мигом расправились...

Покровский кивнул в сторону ложи, где сидели члены правительства, продолжил:

— При другом правительстве все эти Агаповы, Гринины, Волконские и прочие ходили бы по струнке, не якшались бы с коммунистами, земледельцами и всякими здешними де-мо-кра-та-ми...

Взрыв аплодисментов потряс театр. Грининой долго бисировали. Она опять вышла на сцену.

Зрители как зачарованные не сводили глаз с танцовщицы. Восторженная публика не хотела отпускать русскую звезду. Сцена была усыпана цветами.

Генерала Кутепова пригласили в царскую ложу. Монарх поблагодарил русского генерала за блестящий успех его соотечественницы. От их взгляда не ускользнуло, как из ложи напротив на сцену бросили пышный букет алых роз.

— Кто такие? — поморщился монарх.

— Коммунисты, ваше величество, — ответил адъютант.

— Так они и сюда проникли? — удивился царь.

— Депутаты Народного собрания, ваше величество, Коларов, Димитров, Кабакчиев...

— Того и гляди господин Стамболийский со своими земледельцами пастухов пустят в ложи, — брезгливо произнес монарх.

— Тем более что уже есть с кого брать пример, — иронично заметила одна из придворных дам и, обращаясь к генералу Кутепову, полюбопытствовала: — И долго вы намерены, господин генерал, терпеть у себя в Мариинке разную шваль, которая, говорят, теперь свила там себе гнездо?

— Надеюсь, уважаемая госпожа не желает провоцировать меня на непозволительную откровенность, — многозначительно ответил Кутепов.

— Нехорошо иметь тайны от истинных друзей... — не унималась придворная дама.

— Боже упаси! Вы наша опора в священной борьбе. С вашей и божьей помощью мы выдворим из царских палат голь перекатную. Пусть пашут землю да пасут свои стада. Древние не зря придумали: кесарю кесарево. Никому не дано менять установленный миропорядок...

— Браво, господин генерал, браво! — похвалил царь. — Вполне разделяю ваши взгляды и молю бога о том, чтобы ваши планы... генеральные планы... Вы, конечно, меня понимаете, дорогой генерал?

К Кутепову подошел адъютант Скабичевский и, пошептав что-то на ухо, передал лист бумаги. Кутепов, извинившись перед монархом и его свитой, отошел в сторону и посмотрел на бумагу. Это была начертанная кем-то карта Болгарии, вся испещренная условными знаками.

— Что это? — не понял Кутепов.

— Вот что представляет собой... шарж, нарисованный подпоручиком Волконским. Только что удалось расшифровать эту тайнопись, господин генерал.

— А точки? Что это за условные знаки?

— Места дислокации наших войск...

— Взяли под арест? — нетерпеливо спросил Кутепов.

— С вашего разрешения...

— Немедленно! Ни минуты промедления! Я, к сожалению, должен остаться здесь. Покровскому ни слова. Не то он может все испортить. После ареста срочно доложить мне. Не теряйте время! Всё!

Адъютант быстро удалился. .

Кутепов процедил сквозь зубы подошедшему Покровскому:

— Шалости и в наше время, господин генерал, кончаются виселицей или пулей в лоб.

* * *

В то время когда многие врангелевцы присутствовали на концерте Грининой, Сергей Волконский с решительным видом вошел в штаб. Двое офицеров сидели у железной двери, охраняя вход в комнату с несгораемым шкафом, где хранились сверхсекретные бумаги.

— Добрый вечер, господа! — поздоровался Волконский. — Сидите себе и знать не знаете, что происходит рядом, в театре. Вы себе не представляете, что за чудо эта Гринина! Волшебница, свела всех с ума...

— Служба, — коротко произнес один из офицеров.

— Вот то-то и оно, брат, — согласился Волконский и, выхватив из карманов пистолеты, навел их на офицеров. Коротко приказал: — Руки вверх! Не шевелиться!

И тут же появились вооруженные Балев и Ванко. Один из офицеров уперся затылком в стену. Раздался пронзительный вой сирены. Балев и Ванко быстро обезоружили охрану, вместе с Волконским открыли железную дверь, включили свет... Вдруг в комнату ворвался офицер с мрачным лицом и выстрелил в Волконского. Сделать второй выстрел ему не удалось: он упал, сраженный пулей Ванко.

На тревожный вой сирены поспешили трое врангелевских офицеров, дежуривших в соседнем помещении. Вбежать в комнату, где стоял сейф, им не пришлось. Чочо, спрятавшись за колонной, меткими выстрелами убил двоих. Третий ранил Чочо в руку. Чочо бросился на врангелевца, началась рукопашная схватка...

Христо Балев вытащил из кармана раненого Волконского ключ и передал Ванко, который стал открывать большой несгораемый шкаф.

— Мы у цели. — Балев старался вдохнуть силы в истекающего кровью Волконского. — Задание будет выполнено, дорогой друг. Твою рану...

Волконский горячо перебил его:

— Быстрей, быстрей пакет. Он там, я точно знаю, он там... Торопитесь... Эта проклятая сирена... Торопитесь!

* * *

У входа в штаб резко затормозила машина, из которой выскочили несколько офицеров во главе с адъютантом Скабичевским. Их прибытие было замечено помощниками Христо Балева из здания напротив штаба. Услышав выстрелы, они выбежали на улицу. Группа Скабичевского бросилась в здание. Комната с сейфом была закрыта. С большим трудом удалось выломать дверь. Комната была пуста. Все перевернуто вверх дном, повсюду виднелись следы смертельного столкновения... Дверца несгораемого шкафа оказалась открытой.

— Измена! — упавшим голосом произнес побледневший адъютант и приказал: — Негодяя Волконского взять живым или мертвым!

В штабе поднялся большой переполох. Воспользовавшись неразберихой, Чочо незаметно выбрался из здания. Первым его встретил переодетый в офицерскую форму Григоровский, боевой подпольщик из Севастополя. Он помог Чочо сесть в автомобиль, в котором уже сидели Иванка и другие участники операции.

Балев и Ванко выбрались на улицу через потайную дверь. Они держали под руки Волконского. Христо сказал Ванко:

— Беги, Ванко! Любой ценой передай пакет! А я...

Балев взвалил на себя Волконского и скрылся в темном переулке. Стоявшие неподалеку в обнимку парень с девушкой поспешили ему на помощь. Раненого подпоручика молча внесли в дом.

Когда преследователи выбежали из штаба, то увидели автомобиль перед поворотом на другую улицу. По команде Скабичевского все бросились в свою машину для погони. Отъехать далеко преследователям не удалось. Григоровский, который находился перед зданием штаба, пока его друзья выполняли задание по извлечению секретных бумаг из несгораемого шкафа, воспользовался своей формой офицера врангелевской армии и проколол шины автомобиля, в котором приехали Скабичевский и его подручные. Пока преследователи пересаживались на другую машину, Ванко и его друзья были уже далеко.

* * *

Анна Гринина уже который раз выходила на «бис». Вдруг на сцене произошло нечто непредвиденное. Завершив блестящее фуэте, Анна Гринина развернула алую кружевную шаль, подняла высоко над головой и стала размахивать ею. На какое-то мгновение в зале воцарилась гробовая тишина. Потом галерка разразилась громом аплодисментов. Многие в зале радостно и бурно приветствовали этот поступок русской балерины. Депутаты левых партий вскочили со своих мест, начали кричать:

— Браво! Браво!

Вынуждены были аплодировать, но уже далеко не так восторженно и в первых рядах партера.

Кутепов посмотрел на Покровского и, избегая встречаться взглядом с монархом, поспешно покинул ложу.

Зрители с задних рядов и галерки, преимущественно молодежь, хлынули вперед, взобрались на сцену, подняли на руки танцовщицу с алым знаменем...

В костюме Авроры она как бы олицетворяла ставший легендарным русский крейсер «Аврора» с развевающимся на флагштоке победным красным знаменем... Лучшего финала придумать было нельзя! Это был подвиг на сцене, подвиг в театре, где были не только друзья русской революции, но и враги, причем враги злейшие...

Раздались свистки блюстителей порядка. Запев «Смело, товарищи, в ногу!», толпа стала опускаться со сцены...

Стоя за кулисами, Кирилл Васильевич Гринин часто подносил платок к глазам и радостно шептал:

— Триумф, настоящий триумф для тебя, Аннушка. Для тебя и твоей революции триумф. За такое торжество я готов отдать жизнь. Ты отомстила за все и за всех. Аннушка.

* * *

В ту ночь должен был выйти экстренный номер болгарской коммунистической газеты «Работнически вестник». На первой странице крупным шрифтом были набраны заголовки: «Предательская игра раскрыта», «Секретный пакет разоблачает планы врангелевского командования». Раньше всех о случившемся узнали типографские рабочие. Старый наборщик — «словослагатель», как его уважительно называли по-здешнему, — поделился с соседом:

— Слышал я, что, когда по заданию нашей партии добывали этот самый пакет, был тяжело ранен один русский...

— Настоящий патриот Советской России, — отозвался молодой печатник.

— И еще говорят, будто он из знаменитой русской фамилии, — продолжал наборщик.

По настоянию Анны Орестовны раненого Волконского тайком перевезли к ним в дом, который охранялся дружиной помощников Христо Балева. Подпоручик был в беспамятстве. В бреду все куда-то рвался, бессвязно повторял:

— Санкт-Петербург... Санкт-Петербург! Жить, домой... Во глубине сибирских руд... Огонь! Огонь! Санкт-Петербург... Матушка! Еду, еду, матушка...

— Мы выходим его, — обещала Гринина

И действительно, несмотря на тяжелую рану, молодой офицер вскоре стал медленно поправляться. Домашняя обстановка как нельзя лучше благоприятствовала быстрому восстановлению сил. Балев нашел врача, которого можно было не опасаться, и Волконский, разыскиваемый агентами Покровского, чувствовал себя в безопасности.

Как-то в разговоре с Гриниными Волконский заметил, что завидует тем, кто теперь уже окончательно собирался на родину.

— А почему бы и вам не последовать нашему примеру? — спросила Анна Орестовна.

— Так я и сделаю скоро, — ответил Волконский. — Ветром, бурей закружило нас, унесло далеко от родины. Стихнет буря, многие вернутся точно так же, как и вы.

* * *

Весь наличный командный состав врангелевской армии был срочно собран в штабе. Когда Кутепов в сопровождении вооруженной охраны появился перед вытянувшимися в струнку, не на шутку струхнувшими высшими офицерами, глаза его метали молнии, весь его вид не предвещал ничего хорошего. Здесь был и генерал Покровский, считавшийся главным виновником разразившегося в театре скандала. Его тягчайшая провинность стократ усугублялась тем, что, будучи шефом контрразведки, он нес прямую ответственность за похищение секретных документов. Покровский понимал всю тяжесть своей вины. Понимал, что обречен и что пощады ждать нельзя. Он приготовился выслушать самый суровый приговор...

В ушах явственно слышался скрипучий голос Кутепова.

Нервы видавшего виды Покровского не выдержали. Он сделал то, что от него требовал молчаливый взгляд Кутепова: пистолет к виску...

Вскоре самому Кутепову пришлось держать ответ перед бароном Врангелем. Разговор происходил без свидетелей, с глазу на глаз.

— Это неслыханный провал! Его не искупить кровью невесть кем одураченных болванов! — резко, с трудно сдерживаемым гневом распекал его барон. — Да-с, Александр Павлович, мировой скандал с далеко идущими последствиями! Вы заварили кашу, вам и расхлебывать. Я умываю руки. Россия, наши потомки никогда не простят этого. Вам придется держать ответ перед историей... Да и весь цивилизованный мир! Что скажут наши союзники? Нас бросят, да-с, именно бросят на голодный паек! Как жалких шавок!

Выйдя от разгневанного главнокомандующего, Кутепов чуть не столкнулся с капитаном Агаповым. Опальный офицер, которого Кутепов давно собирался отдать под суд за крамольные статьи, уже служил не в его корпусе. Агапов отдал честь генералу и первым, очень довольный чем-то, энергичной походкой вышел из приемной.

— Кому этот субъект подчиняется? — небрежно бросил Кутепов дежурному офицеру.

— Надо полагать, господин генерал, что с сего дня... никому, — ответил офицер.

Кутепов вскинул брови.

— Капитан Агапов получил разрешение на возвращение...

Кутепов не дослушал. То, о чем нетрудно было догадаться, в другое время заставило бы его принять надлежащие меры, чтобы помешать отступнику добиться своего. Сегодня ему было не до офицера, который в числе многих других возвращался в Россию. Сегодня его призывали совершить то, что сделал Покровский. Но у Кутепова нервы были крепче. Он еще верил в свой «звездный час».

Благодаря похищенному секретному пакету тайные планы врангелевцев получили огласку, стали достоянием широкой общественности в Болгарии и за ее пределами.

Заговор на рассвете — еще один большой антисоветский заговор против страны, совершившей социалистическую революцию, — с позором провалился. Заговор, разоблаченный болгарскими патриотами и членами «Союза возвращения на родину», имел громкий резонанс. Были получены неопровержимые данные о том, что врангелевское командование сколачивает в Софии антисоветское объединение «Русский общевойсковой союз», в задачу которого входили повышение боеспособности русской военной эмиграции. Врангелевцы при активной поддержке монархистов и деятелей правых буржуазных партий организовали широкую кампанию помощи «русским беженцам». Сборы шли на создание ударных боевых групп, которые должны были стать авангардом готовящегося нападения на Советскую Россию. Как грибы, стали множиться белогвардейские газеты черносотенного направления: «Русское дело», «Свободная речь», «Казачьи думы» в Софии; в Тырнове выходил «Информационный листок штаба первого армейского корпуса». Из Австрии по Дунаю, а также через Румынию и Чехословакию потянулись караваны судов и железнодорожные составы с оружием и военным снаряжением для Врангеля, для остатков войска Петлюры. В Белграде, главной штаб-квартире белого войска, делались заявления о том, что все подразделения приведены в полную боевую готовность и по первому сигналу могут выступить в поход против большевистской России. По приказу генерала Кутепова проводилось усиленное военное обучение и подготовка кадров. В Софии активную деятельность развили разного рода контрреволюционные и террористические белоэмигрантские организации.

Летом 1922 года по решению съезда болгарских коммунистов среди трудового населения страны развернулась усиленная работа по оказанию сопротивления заговорщическим действиям врангелевского командования, в защиту Советской России. Одним из проявлений выражения солидарности с молодой Советской Республикой был организованный в Софии многолюдный митинг. Народ слушал гневные и пламенные речи активных деятелей коммунистических и социал-демократических партий России, Германии, Румынии, Греции, Турции... Ораторы в один голос требовали решительного изгнания врангелевской армии за пределы Болгарии.

Требование демократических кругов Болгарии о безоговорочном выводе белого войска со всей силой прозвучало и в Народном собрании — парламенте страны.

С трибуны прозвучал голос представителя коммунистической фракции Народного собрания Басила Коларова. Он говорил, что теперь уже ни для кого не секрет — командование разбитой и бежавшей из Советской России добровольческой армии барона Врангеля готовилось совершить два военных похода. Первый — в союзе с крупными империалистическими державами, а также при содействии — материальном и моральном — правительств Югославии и Румынии против Советского государства, мирового отечества рабочих и крестьян. Второй — в союзе с фашистско-монархическим и «Народным сговором» и «Военной лигой» против демократического правительства Стамболийского.

Не обращая внимания на разноречивые возгласы «Позор!», «Изгнать врангелевцев из Болгарии!», «Это клевета на мирную армию!», оратор продолжал говорить о том, что от фактов, от документов никуда не уйти. Они изобличают, они требуют немедленных ответных мер правительства и Народного собрания. Врангелевская армия чуть ли не у самой границы Советской России насчитывает десятки тысяч штыков. И все это в полной мобилизационной готовности. Вот, например, какой приказ был получен командиром первого армейского корпуса генералом от инфантерии Кутеповым из штаба барона Врангеля в Югославии: «В связи с предстоящим возможным открытием в близкое время военных действий совместно с известной вам коалицией против Советской власти в России главнокомандующий приказывает срочно, но не позже 31 марта 1922 года, представить на рассмотрение мобилизационный план вверенного вам корпуса». Интервенция против Советской России была делом решенным. Английская «Дейли мейл» писала в те дни: «Подготовка нового нападения на Советскую Россию приняла уже конкретные формы в виде десанта в Одессу и на кавказское побережье Черного моря, для чего вся врангелевская армия сконцентрирована в Северной Болгарии». «Таковы факты, документы, поступающие из стана противников Республики Советов, — продолжал оратор. — Что же касается участия белой армии во внутреннем военном перевороте, то об этом, надо полагать, лучше осведомлены некоторые господа депутаты, находящиеся в этом зале, те, кто участвовал в преступном сговоре с высшими чинами штаба Врангеля, кто на новогоднем банкете в честь генерала Кутепова официально оформил создание комитета совместных действий против коммунистов, против демократического правительства, против симпатизирующего Советской России трудового болгарского народа».

В зале поднялся шум, то и дело раздавались возгласы негодования...

Оратор поднял над головой бумагу — тайный врангелевский план — и повысил голос:

— Да, господа, вот здесь черным по белому написано, что в день переворота белогвардейские части должны были оккупировать город Перник, врангелевским частям надлежало сосредоточиться возле села Арбанаси в районе Тырнова для дальнейшего продвижения на север. По условному сигналу врангелевцы должны были занять в Софии следующие важные учреждения, здания, коммуникации: Народный дом, площадь у Львиного моста, электростанцию, площадь Святого Краля. И если этого не случилось, если предотвращено новое бедствие для нашего исстрадавшегося народа, то лишь благодаря смелым, решительным действиям патриотических сил страны, благодаря жертвам, принесенным на алтарь нашей национальной независимости, демократии и свободы.

Васил Коларов повернулся к председательствующему:

— От имени коммунистической фракции в Народном собрании на основании вышеизложенного требую включения в повестку дня настоящей сессии вопроса о немедленном выдворении врангелевских войск из Болгарии.

* * *

Настал день отъезда Грининых. Решили ехать поездом. В тот же день болгарские друзья провожали Волконского во Францию, где в эмиграции находилась его мать. Старушка писала, что живет в нужде, тоскует по сыну. Покровский сошел со сцены, но сеть врангелевской контрразведки продолжала существовать, ее тайные агенты неусыпно следили за «изменниками святого дела», к числу которых был причислен и подпоручик Сергей Волконский. Поэтому болгарские друзья Волконского приняли все меры предосторожности, чтобы он мог живым и невредимым добраться до Франции. В Париже его должны были встретить Сюзан Легранж и ее друзья. Волконского снабдили документами на имя русского коммерсанта Кулигина — компаньона известного болгарского «рыботоргового дельца» Венцеслава Балканского. Одной только Сюзан было известно, кто скрывается за этими именами.

Сергей Волконский прощался с Гриниными. Эти люди приняли в нем такое большое участие — выходили тяжело раненного, помогли встать на ноги... Он считал себя не просто другом, а членом этой прекрасной семьи. Говорил, что непременно приедет в Питер, в Россию, что разлучается с Гриниными ненадолго, что не представляет свою жизнь без общения с ними — людьми, которым он обязан жизнью.

Ему давно хотелось задать Анне Орестовне один вопрос. И он это сделал в последний день. Когда они остались одни, подпоручик спросил:

— Анна Орестовна, ради бога, скажите, как это вы тогда, когда мы провожали Серафима Павловича, сразу поверили мне и приняли близко к сердцу мои слова, просьбу замолвить за меня слово перед Балевым? Вы верили в меня?

— Я люблю верить в людей, — коротко ответила Анна Орестовна.

— Спасибо! — прошептал Волконский с чувством благодарности. — Тогда у меня будто выросли крылья. Я уверовал в нужность задуманного мной предприятия. Признаюсь: я горжусь тем, что нам удалось совершить. То, что не могли совершить наши предки, сделают их потомки. После такого не страшно было и умереть.

— О, вам еще надо жить и жить, мой друг! — воскликнула Анна Орестовна. — Работать и работать. Для России.

Они расстались, дав друг другу слово, что непременно встретятся в России. Они понимали, что новая Россия нуждается в просвещенных, интеллигентных людях, подлинных патриотах...

— И с вами, Христо, встретимся в России, — сказала Анна Орестовна Балеву.

— Точно така! — подтвердил болгарин, который за эти месяцы и годы успел крепко подружиться с Гриниными.

На перроне старого софийского вокзала была такая масса провожающих, что можно было подумать, что люди собрались на митинг. Цветов такое множество, что Ванко, большой мастер на выдумки, украсил ими старый-престарый паровоз и щедро одарил удивленных машинистов.

До румынской границы Грининых провожали Христо и Иванка.

— Ждем вас в России! — сказала на прощание Анна Орестовна друзьям, сделавшим для нее и ее семьи так много добра.

Гринины с нетерпением ждали, когда поезд пересечет границу Советской России. На пограничную станцию прибыли ночью. Вот она, своя земля, родина! Анна Орестовна и Кирилл Васильевич не спали. Они стояли у окна обнявшись и плакали навзрыд, как дети. Хотели разбудить Костика, но потом передумали. Пусть поспит.

Рано утром Костик первым делом выглянул в окно.

— Это еще заграница? — спросил он.

— Нет, сынок, это наша земля, — ответила Анна Орестовна.

— Хорошая? — спросил мальчик.

Анна Орестовна крепко прижала его к себе.

— Самая хорошая! — сказал Кирилл Васильевич.

Паровоз громко загудел, казалось, что он тоже торопится в Москву.

* * *

Перед лицом неопровержимых фактов, свидетельствующих о многочисленных нарушениях статута пребывания на территории Болгарии, положение врангелевской армии становилось весьма шатким. На международной конференции в Генуе представители правительства Российской Советской Федеративной Социалистической Республики потребовали разоружения и роспуска добровольческой белой армии барона Врангеля в связи с имеющимися неопровержимыми документами, которые разоблачают преступные действия этой армии, направленные не только против Советского государства и нынешнего правительства суверенной Болгарии, но и против дела мира, ликвидации последствий мировой войны.

В Париже на заседании Союзнической конференции председательствующий вынужден был сделать следующее официальное заявление, прозвучавшее как приговор:

«Союзническая конференция считает нужным в сложившейся ситуации объявить о разоружении и роспуске на территории Болгарского государства добровольческой русской армии под командованием генерала Врангеля».

Приняло необходимое решение и болгарское правительство. Врангелевской армии было предложено покинуть территорию страны. Правительство обязалось способствовать возвращению желающих в Россию, а белоэмигранты, остававшиеся в Болгарии, расселялись по разным населенным пунктам группами по пятьдесят-сто человек. Устанавливался строгий контроль за расходами на содержание врангелевских войск.

Христо Балев и его единомышленники не только занимались сбором сведений о том, что большая часть белоэмигрантов заявляет о желании возвратиться на родину. Каждый день в газетах, издаваемых «Союзом возвращения на родину», публиковались письма-заявления покидающих армию Врангеля. Балеву опять понадобилась пишущая машинка. Он выстукивал сообщения в Москву о том, что генералы Зеленин, Гравицкий, Клочков и Секретов, много полковников и старших офицеров выступили на страницах газеты «Новая Россия» с призывом ехать на родину, в Советскую Россию. На этот призыв сразу же откликнулись, опубликовав свое заявление в газете, еще два генерала и шесть десятков офицеров. Между казачеством и врангелевским командованием наступил полный разрыв. На общеказачьем съезде в Софии было решено порвать всяческие связи с Врангелем и признать Советскую власть. Зерно, брошенное в почву Агаповым и его друзьями, дало хорошие всходы. И сам Агапов тоже вернулся на родину. «Поток людей, решительно порвавших со своим прошлым, покидающих армию Врангеля, желающих на любых условиях возвратиться в новую Россию и искупить свою вину честным трудом на благо своей отчизны, с каждым днем увеличивается», — сообщал Христо в Москву для опубликования в советских газетах.

Болгарские коммунисты оказывали «Союзу возвращения на родину» всемерную поддержку. При ЦК Болгарской компартии была образована специальная комиссия по координации деятельности с этим союзом, созданы русские группы из наиболее активных пропагандистов и просоветски ориентированных военнослужащих врангелевской армии.

Чочо, Ванко и их боевые товарищи, проводив Грининых, прямо с вокзала поехали в условленное место. Представитель ЦК Шаблинский сообщил, что болгарское правительство арестовало и интернировало несколько видных генералов армии Врангеля.

* * *

Все дороги наших героев вели в Москву. В конце 1922 года в новой квартире Пчелинцевых собрались дорогие гости. Иван Пчелинцев опять вернулся в журналистику, работал в редакции родной газеты.

Один из первых советских журналистов-международников, он писал обстоятельные статьи, очерки о внешней политике своей страны, об интернациональных подвигах зарубежных друзей-коммунистов. Давно была задумана книга об этой большой силе в XX веке — интернациональном братстве. Материалов накопилось много, особенно о том, как дружба и братство двух компартий — советской и болгарской — одержали верх в борьбе с врангелевской армией, способствовали победоносному завершению гражданской войны, краху интервенции... В Москву приехали Христо Балев с Иванкой, Ванко и Чочо из Болгарии, друзья-интернационалисты из Польши, Венгрии, Германии, Румынии, Чехословакии, Югославии, Австрии... Прежде чем пригласить всех за праздничный стол, Иван Пчелинцев взял со стола газету «Известия».

— Посмотрим, какие новости, — загадочно произнес он, бережно раскрывая газету. — Да, друг мой Христо, мои дорогие болгарские друзья, подвиг ваш, наша с вами совместная работа отмечены. Вот послушайте, что здесь сказано. Он громко прочел:

«Именно эта поддержка, именно сочувствие к нам трудящихся масс во всем мире было последним, наиболее решительным источником, решающей причиной того, что все совершенные против нас нашествия завершились крахом».

— Точно така! — воскликнул Христо Балев. — Так мог сказать товарищ Ленин.

— Именно! — подтвердил Иван Пчелинцев. — Это слова Владимира Ильича.

Пчелинцев, обняв Балева, проникновенно сказал:

— Я уверен, дорогие товарищи, что при встрече с вами Владимир Ильич поблагодарил бы вас за то, что вы сделали для нашей революции... Помнишь, Христо, как в те дни, когда Октябрьская революция переходила свой Рубикон, товарищ Ленин обратился к вам, болгарским коммунистам, со словами, что сегодня вы помогите нам, а завтра мы поможем вам.

— Точно така! — согласился Балев. — Было такое. Дорогие друзья! Мы готовимся к болгарской революции. И мы знаем, мы уверены, что братья по классу во всем мире помогут нам. Да, друзья мои, Великой Октябрьской социалистической революции, нашей общей революции, уже пять лет.

Все крикнули «ура!». Балев сел за пианино и заиграл «Марсельезу», как в тот незабываемый день — семьдесят третий день Октябрьской революции. И, как тогда, все запели на разных языках.

Павел, который появился с множеством свертков и огромным букетом цветов, бросился всех обнимать. Кульки, пакеты посыпались на пол... Павел, держа в руке букет, кого-то искал глазами.

Дина сказала:

— Скоро придет... придут все.

Павел от растерянности и смущения не знал, куда положить цветы. И в это время пришли Гринины вместе с Агаповым. В комнате началось подлинное столпотворение. Тимка из дальнего угла «прицелился» фотоаппаратом запечатлеть на память собравшихся друзей.

— Готово! Фотографии будут вручены лично! — озорно кричал он. — Исторический факт: друзья-интернационалисты отмечают пятую годовщину нашей революции.

Дина села за пианино. Знакомые звуки вальса звали Тимку повторить «коронный номер», который он некогда исполнил в кабинете комиссара Мариинки. Но юноша не двигался с места. Он стоял, не сводя глаз с Анны Орестовны, которую давно по-мальчишески боготворил...

— Интернационал почти в полном сборе! — не мог удержаться от радостного восклицания Иван Пчелинцев.

— Все повторяется, — взволнованно произнесла Сюзан. — Мне Жорж рассказывал...

— Да, — задумчиво сказал Пчелинцев, — ради этого, дорогие друзья, стоило бороться.

— На грани жизни и смерти! — продолжил его болгарский друг.