2 сентября 1823 года, утро

Уже настал день, Гласс мог определить это даже не пошевелившись, но в остальном понятия не имел о времени. Он лежал там, где упал вчера. Гнев довел его до края поляны, но лихорадка остановила.

Медведь растерзал Гласса снаружи, а теперь лихорадка терзала его изнутри. Гласс чувствовал себя так, словно его выжали. Он не мог унять дрожь, отчаянно желая тепла костра. Осмотрев лагерь, он заметил, что от обугленных останков костровых ям дым не поднимается. Нет огня, нет тепла.

Он подумал о том, сможет ли отползти назад к потрепанному одеялу, и сделал робкую попытку пошевелиться. Он напрягся, собрав все свои силы, но ответ его тела был сродни слабому эху в бескрайней расселине.

Движение затронуло что-то глубоко в груди. Он почувствовал приступ кашля и напряг мышцы живота, чтобы подавить его. Мышцы горели после бесчисленных прошлых схваток, и несмотря на все усилия, кашель все же вырвался. Гласс перекосился от приступа, похожего на боль, когда из тебя вырывают глубоко насаженный крючок. Ощущение было таким, словно через горло вытянули кишки.

Когда боль от кашля унялась, мысли его вернулись к одеялу. 
Мне надо согреться. 
Ему понадобились все силы, чтобы поднять голову. Одеяло лежало в двадцати футах. Перекатившись с бока на живот, он выкинул перед собой левую руку. Затем Гласс согнул левую ногу, и, подтянувшись, оттолкнулся. Подтягиваясь здоровой рукой и ногой, он полз по поляне. Двадцать футов показались двадцатью милями, и трижды он остановился передохнуть. Каждый вздох с хрипом вырывался из горла, и Гласс вновь почувствовал ноющую боль в развороченной спине. Когда одеяло оказалось в пределах досягаемости, он потянулся к нему. Хью натянул его на плечи, прильнув к толстой и тёплой шерсти одеяла гудзонова залива . И потерял сознание.

Всё долгое утро тело Гласса сражалось с воспалёнными ранами. Он то впадал в забытье, то вновь приходил в себя, витая где-то между этими состояниями, рассматривая окружавшее его, как отдельные страницы книги, рассеянные осколки истории, не имеющие начала и конца, бессвязные. Придя в сознание, он отчаянно желал вновь заснуть, только чтобы облегчить свои страдания. Но в те мгновения, когда он выходил из забытья, его преследовала навязчивая, ужасающая мысль, что он может и не проснуться. Вот так приходит смерть?

Гласс не знал, сколько времени пролежал, когда появилась змея. Со смесью ужаса и восхищения Хью наблюдал, как она неторопливо выползла из леса на поляну. В её движениях присутствовала осторожность; змея остановилась на поляне, её язык заскользил, ощупывая воздух. Но несмотря на это, в повадках змеи проглядывал хищник, уверенно выслеживающий добычу. Змея вновь поползла вперед, её медленные извивающиеся движения внезапно ускорились, придав ей необычайное проворство. Она нацелилась на него.

Гласс хотел было откатиться в сторону, но в движениях змеи было нечто роковое. Затуманенный разум Гласса помнил о совете не двигаться при встрече со змеёй. Он замер, отчасти загипнотизированный, отчасти по собственной воле. Змея подползла на расстояние в несколько футов от его лица и застыла. Гласс смотрел, пытаясь перенять немигающий взор гадины. Но не мог с ней тягаться. Чёрные глаза змеи были так же беспощадны, как и чёрная смерть. Он завороженно следил, как змея свернулась в клубок, её тело напряглось с единственной целью - метнуться вперед и напасть. Её язык непрерывно скользил, осязая, ощупывая воздух. В середине клубка начал покачиваться из стороны в сторону хвост, гремя как метроном, отсчитывающий последние мгновения перед смертью.

Первый выпад змеи оказался столь стремительным, что Гласс не успел увернуться. Он в ужасе смотрел, как голова гремучей змеи метнулась вперед с открытой пастью, обнажив клыки с сочащимся ядом. Зубы вонзились Глассу в предплечье. Он вскричал от боли, когда гадина вцепилась в него, тряхнул рукой, но зубы держались, и змея раскачивалась в воздухе вместе с рукой. Наконец змея упала, её длинное тело свалилось прямо перед Глассом. Прежде чем тот смог откатиться, змея вновь свернулась кольцом и атаковала. В этот раз Гласс не смог закричать. Гадина погрузила зубы ему в горло.

Гласс открыл глаза. Солнце стояло прямо над ним; только из такого положения его лучи проникали на поляну. Гласс осторожно перекатился на бок, чтобы спрятаться от палящих лучей. В десяти футах от него вытянувшись лежала змея. Час тому назад она проглотила зайчонка. Теперь огромный бугор исказил размеры змеи, пока заяц медленно опускался в её желудок.

Гласс в страхе посмотрел на свою руку. Там не было следов укуса. Он осторожно коснулся шеи, почти ожидая найти прицепившуюся змею. Ничего. Он с облегчением осознал, что змея,- по-крайней мере, змеиные укусы - были просто приснившимся кошмаром. Он опять бросил взгляд на застывшую змею, переваривавшую свою добычу.

Хью отвел руку от горла. Он почувствовал плотный налёт солёной испарины от обильного потоотделения, хотя его кожа была прохладной. Лихорадка отступила. Вода! Тело изнывало от жажды. Он пополз к ручью. Растерзанное горло позволяло делать лишь самые короткие глотки. Даже они причиняли боль, хотя ледяная вода бодрила, придавала сил и очищала.

Знаменательная жизнь Хью Гласса началась вполне заурядно, с рождения первенцем в семье Виктории и Уильяма Глассов, английского каменщика в Филадельфии. К концу столетия Филадельфия переживала бум, и строители не находили недостатка в работе. Уильям Гласс так и не стал богачом, но вполне комфортно обеспечивал своих пятерых детей. Как истинный каменщик, Уильям считал родительский долг основой всего. Главную цель своей жизни он видел в том, чтобы дать детям образование.

Когда Хью проявил недюжинные способности к учебе, Уильям посоветовал ему подумать о карьере законника. Но Хью совсем не проявлял интереса к белым парикам и заплесневелым книгам. У него была своя страсть - география.

На той же улице, где жила семья Глассов, находилась контора судоходной компании "Роусторн и Сыновья". В вестибюле своего здания они выставили огромный глобус, один из немногих в Филадельфии. Каждый день, возвращаясь из школы, Гласс сворачивал в контору, вертел глобус вдоль оси, пальцами исследуя океаны и горы. Стены помещения украшали цветные карты, изображавшие важнейшие торговые пути. Тоненькие линии пересекали океан, соединяя Филадельфию с великими портами мира. Хью нравилось мечтать о местах и людях на концах этих тонких линий - от Бостона до Барселоны, от Константинополя до Китая.

Не желая сильно ограничивать сына, Уилльям предложил Хью стать картографом. Но для Хью простое составление карт выглядело делом слишком пассивным. Увлечение Хью крылось не в абстрактном изображении мест, но в них самих, во всех обширных областях, отмеченных как терра инкогнита. Картографы тех времен населяли эти неизведанные местности изображениями самых причудливых и устрашающих монстров. Хью часто гадал, существуют ли в действительности эти чудовища, или они просто творение пера картографа. Он спросил отца, но тот ответил: "Не знаю". Отец хотел припугнуть Хью, подтолкнув его к более практичному занятию. Но замысел его провалился. В тринадцать лет Хью вознамерился стать капитаном корабля.

В 1802 году, когда Хью исполнилось шестнадцать, Уильям, опасавшийся, что мальчик может сбежать в море, сдался желанию сына. Уильям был знаком с голландским капитаном фрегата компании "Роусторна и Сыновья" и попросил взять Хью на борт юнгой. Капитан, Йозиас ван Артцен, не имел сыновей. Он всерьёз взялся за Хью и в течение десяти лет обучал его корабельному мастерству. Ко тому времени, когда в 1812 году капитан умер, Хью дорос до должности первого помощника.

Война 1812-го года прервала привычную торговлю "Роусторна и Сыновей" с Британией. Компания быстро переключилась на новое и прибыльное дело - прорыв блокады. Войну Хью провёл, уворачиваясь от британских военных кораблей на своем быстром фрегате, перевозя сахар и ром из Карибского моря к, охваченному войной, американскому побережью. После окончания войны в 1815 году "Роусторн и Сыновья" сохранили карибское предприятие, а Хью стал капитаном небольшого грузового судна.

На тридцать первом году своей жизни Хью повстречал Элизабет ван Артцен, девятнадцатилетнюю племянницу своего наставника-капитана. В День Независимости "Роусторн и Сыновья" устроила праздник с групповыми танцами и кубинским ромом. Сам танец не располагал к общению, но вылился в дюжину отрывочных, головокружительных и волнительных обменов репликами. Гласс заметил в Элизабет нечто особенное, неотразимую уверенность в себе. Хью Гласс был сражен.

На следующий день он нанёс ей визит, и так каждый раз, когда причаливал в Филадельфии. Элизабет была образована, повидала свет, и с легкостью поддерживала разговор про дальние страны и их жителей. Они могли беседовать не договаривая; каждый способен был закончить мысль за другого, с легкостью смешили друг друга своими рассказами. Время, проведённое вдали от Филадельфии, превратилось в пытку. Блеск рассвета напоминал Глассу о её глазах, освещённые луной паруса - её молочно-белую кожу.

Ярким майским днем 1818-го года, Гласс вернулся в Филадельфию с маленькой вельветовой коробочкой в нагрудном кармане сюртука. Внутри находилась блестящая жемчужина на тонкой золотой цепочке. Гласс преподнёс подарок Элизабет и попросил её руки. Свадьбу они запланировали на лето.

Спустя неделю Гласс отплыл на Кубу. Там он застрял в порту Гаваны, ожидая разрешения разногласий по поводу задержавшейся партии в сотню бочонков рома. Месяц спустя в Гавану прибыл другой корабль компании. С собой он привёз письмо от матери Гласса с известием о кончине отца. Мать молила его, не мешкая, отплыть в Филадельфию.

Гласс понимал, что разрешение разногласий по доставке рома может затянуться не на один месяц. За это время он мог доплыть до Филадельфии, уладить дела в имении отца и вернуться на Кубу. Если юридические разногласия разрешатся быстрее, то его первый помощник может отвести судно в Филадельфию. Гласс купил место на "Боните Морене", испанском торговом судне, направлявшемся в Балтимор.

Но как оказалось, испанскому купцу не было суждено добраться до укреплений форта МакГенри. А Глассу не суждено больше увидеть Филадельфию. Спустя день после отплытия из Гаваны на горизонте показался корабль без флага. Капитан "Бониты Морены" попытался сбежать, но неповоротливое судно не могло тягаться с резвым пиратским куттером. Куттер поравнялся с торговцем и дал залп картечью из пяти пушек. С пятью мертвыми моряками на руках, капитан спустил флаг.

Капитан ожидал, что, сдавшись, получит пощаду. Он её не получил. Двадцать пиратов взошли на борт "Бониты Морены". Главарь, мулат с золотым зубом и цепью, приблизился к капитану, который чинно стоял на квартердеке.

Выхватив из-за пояса пистолет, мулат прострелил капитану голову. Экипаж и пассажиры стояли потрясенные в ожидании уготованной им участи. Среди них стоял и Хью Гласс, разглядывая буканьеров и их корабль. Они говорили на смеси креольского, французского и английских языков. Гласс вполне справедливо подозревал, что они были баратарскими пиратами - пехотой разрастающегося синдиката пирата Жана Лафита .

До начала войны 1812 года Жан Лафит долгое время был чумой Карибского моря. Американцы не обращали на него почти никакого внимания, так как его жертвами в основном становились британцы. В 1814 году Лафит обнаружил законную управу на ненавистных ему англичан. Сэр Эдвард Пекенхэм и шесть тысяч ветеранов Ватерлоо осадили Новый Орлеан. Главнокомандующий американской армией, генерал Эндрю Джексон , обнаружил численное превосходство врага - пять к одному.

Когда Лафит предложил услуги своих баратарианцев, Джексон не спрашивал рекомендательных писем. Лафит и его люди доблестно сражались в сражении при Новом Орлеане. На фоне восторга после победы американского оружия, Джексон ходатайствовал о полном прощении прошлых преступлений Лафита, на что президент Мэдисон быстро согласился.

Лафит не намеревался оставлять избранную им профессию, но быстро смекнул все выгоды покровительства. В то время Мексика находилась в состоянии войны с Испанией. На острове Гальвестон Лафит основал поселение, названное им Кампече, и предложил свои услуги Мехико. Мексиканцы наняли Лафита и его небольшой флот, дав разрешение нападать на любой испанский корабль. Лафит же, в свою очередь, получил лицензию на грабёж.

Безжалостная сторона этого договора теперь развернулась во всей красе перед глазами Хью Гласса. Когда два члена экипажа вышли вперед, чтобы помочь смертельно раненному капитану, их тоже застрелили. Трёх находившихся на борту женщин, включая древнюю вдову, перевели на борт куттера, где их с приветственными криками встретили ухмыляющиеся пираты. Пока один отряд пиратов спустился в трюм осмотреть груз, другая группа взялась за детальный осмотр экипажа и пассажиров. Двое почтенных мужчин и тучный банкир были раздеты догола и сброшены за борт.

Мулат говорил на смеси испанского с французским. Он встал перед захваченным экипажем, разъясняя стоящий перед ними выбор. Любой человек, отрекшийся от Испании, мог перейти на службу к Жану Лафиту. Любой несогласный присоединится к капитану. Дюжина оставшихся в живых матросов выбрала Лафита. Половину перевели на куттер, другая присоединилась к пиратам на "Боните Морене".

Хотя Гласс почти не говорил на испанском, он понял смысл ультиматума мулата. Когда мулат подошел к нему, держа в руке пистолет, Гласс ткнул пальцем в грудь и произнес одно слово на французском: "Marin". Моряк.

Мулат в молчании оценивающе посмотрел на его. Уголок его рта растянулся в ухмылке, когда он произнес: 
- A bon? Okay monsieur le marin, hissez le foc . Поставьте кливер.

Гласс отчаянно копался уголках своего слабого французского. Он понятия не имел, что значило " hissez le foc". Хотя вполне отчетливо понимал, как высоки ставки, связанные с успешным прохождением испытания мулата. Предположив, что испытание включает себя его состоятельность как моряка, он уверенно прошел на нос корабля, коснувшись кливера, который приводит судно к ветру.

- Bien fait monsieur le marin , - произнес мулат. 
Стоял август 1819 года. Хью Гласс стал пиратом.

Гласс вновь посмотрел на просвет между деревьями, куда убежали Фицджеральд с Бриджером. Он заскрипел зубами при воспоминании об их поступке и в очередной раз почувствовал неодолимое желание броситься за ними в погоню. Но на этот раз он чувствовал и слабость. В первый раз за всё время после нападения медведя его разум был ясен. Вместе с ясностью пришло тревожное осознание своего положения.

С большим трепетом Гласс принялся осматривать свои раны. Правой рукой он коснулся краев скальпа. Он поймал расплывчатое отражение своего лица в лужице родника и заметил, что медведь едва не скальпировал его. Хью никогда не был тщеславным, и нынешнее состояние его внешности его почти не взволновало. Если он выживет, то шрамы могут даже принести ему определенное уважение среди приятелей.

Что действительно его заботило, так это горло. Не имея возможности толком осмотреть рану, разве что в расплывчатом отражении родника, он осторожно касался её пальцами. Компресс Бриджера отвалился, когда он днем ранее ползком преодолел небольшое расстояние. Гласс коснулся швов и и порадовался, что капитан Генри обладает элементарными навыками хирурга. Он смутно помнил, что капитан корпел над ним после нападения медведя, хотя детали и хронологический порядок оставались в тумане.

Склонив шею к воде, он смог разглядеть метки когтей, тянувшиеся от плеча к горлу. Медведь глубоко прошелся сквозь мышцы грудной клетки и предплечья. Живица Бриджера затянула раны. Они выглядели сравнительно чистыми, хотя острая мышечная боль не позволяла ему поднять правую руку. Живица навела на мысли о Бриджере. Он вспомнил, что мальчик обрабатывал раны. Но отнюдь не образ ухаживающего за ним Бриджера засел в сознании.

Вместо этого он видел Бриджера оглядывающимся на краю поляны с украденным ножом в руке.

Взглянув на змею, Гласс подумал: "Господи, все бы отдал за свой нож." Гадина пока не шевелилась. Он подавил мысли о Фицджеральде и Бриджере. Не сейчас.

Гласс посмотрел на правую ногу. Колотые раны на бедре тоже были смазаны смолой Бриджера. И также выглядели чистыми. Он осторожно вытянул ногу. Она одеревенела, как у трупа. Хью проверил ногу, слегка перенеся вес и затем надавив на неё. От ран незамедлительно нахлынула мучительная боль. Ясно, что ноге не вынести его веса.

Напоследок Гласс левой рукой исследовал глубокие порезы на спине. Его пальцы нащупали пять параллельных порезов. Он коснулся вязкой мешанины живицы, швов и струпьев. Когда он взглянул на руку, то увидел на ней свежую кровь. Порезы начинались от ягодиц и становились глубже к спине. Самая глубокая рана находилась между лопатками, куда рука не могла достать.

Закончив самоосмотр, Гласс пришел к нескольким бесстрастным выводам - он беспомощен. Если индейцы или хищники его обнаружат, он не сможет оказать им сопротивления. Он не может дальше оставаться на поляне. Он не был уверен в том, сколько дней провел в лагере, но понимал, что скрытый родник должен быть отлично известен всех индейцам в округе. Гласс не понимал, почему его не обнаружили вчера, но знал, что его удача может на этом закончиться.

Несмотря на угрозу нападения индейцев, Гласс не намеревался удаляться от Гранда. Это признанный источник воды, еды и способ ориентации. Тем не менее, перед ним стоял один решающий вопрос - вниз или вверх по течению? Как ни хотелось Глассу незамедлительно броситься в погоню за предателями, он понимал, что подобный шаг - безумие. Он один и безоружен во враждебной местности. Он ослаб от лихорадки и голода. Он не может ходить.

Как ни мучительна была мысль об отступлении, даже временном, Гласс понимал, что иного выбора не существует. Торговый пост Форт-Бразо находился в трехсот пятидесяти милях вниз по течению, у слияния Уйат-Ривер с Миссури. Если он сумеет туда добраться, то сможет запастись провизией и тогда уже всерьез взяться за преследование.

Триста пятьдесят миль. Здоровый человек при хорошей погоде может покрыть это расстояние за две недели. Сколько я смогу проползти в день? Он понятия не имел, но не собирался засиживаться на одном месте. Его рука и нога не выглядели воспалёнными, и Гласс решил, что со временем раны затянутся. Он будет ползти до тех пор, пока тело сможет держаться. Если он будет делать только три мили в день, так тому и быть. Лучше иметь эти три мили позади, чем впереди. Кроме того, продвижение увеличит его шансы добыть еду.

Мулат и захваченный им корабль направились на запад, в сторону залива Гальвестон и пиратской базы Лафита в Кампече. Они атаковали ещё одного испанского торговца в ста милях к югу от Нового Орлеана, когда заманили свою жертву под пушечный выстрел, скрываясь под испанским флагом "Бониты Морены"

Взобравшись на борт своей новой жертвы, "Кастельяны", буканьеры вновь провели безжалостный отбор. На этот раз пришлось действовать быстрее, так как пушечный залп пробил в "Кастельяне" дыру ниже ватерлинии. Судно тонуло.

Пиратам улыбнулась удача. "Кастельяна" плыла из Севильи в Новый Орлеан с грузом мушкетов. Если они успеют разгрузить оружие до того, как корабль затонет, то получат огромные барыши. Лафит будет доволен.

Активное заселение Техаса началось лишь к 1819-му году, и пиратский анклав Жана Лафита на острове Гальвестон старательно работал, обеспечивая регион. От Рио-Гранде до Сабина протянулись города, и все они нуждались в провизии. Присущие Лафиту методы добычи товаров исключали посредников. По правде говоря, они вырезали посредников. Имея преимущество над обычными торговцами, Кампече процветал, превратившись в магнит для разного рода контрабандистов, работорговцев, мошенников, одним словом любого, кто искал благодатную почву для нелегальной торговли. Амбициозный статус Техаса способствовал защите пиратов Кампече от вмешательства внешних сил. Мехико извлекал выгоду от нападения на испанские корабли, а Испания была слишком слаба, чтобы противостоять. Соединённые Штаты пока что предпочитали закрывать на это глаза. В конце концов, Лафит не беспокоил американские корабли и к тому же был героем битвы за Новый Орлеан.

Хоть не закованный в кандалы, Хью Гласс чувствовал себя скованным по рукам и ногам криминальным предприятием Жана Лафита. При захвате корабля любая попытка неподчинения могла привести к смерти. После участия в нескольких атаках на испанских купцов, у Хью не осталось ни малейших сомнений во взглядах пиратов на инакомыслие. Гласс старался не проливать крови, остальные свои поступки он оправдывал неизбежностью.

В проведённое на берегу время Глассу так и не представилась возможность сбежать. Лафит безраздельно властвовал на острове. На побережье Техаса, по ту сторону залива, жили индейцы племени каранкава , известные каннибалы. За территорией каранкава лежали земли тонкава, команчей, кайова и осейджи . Ни одно племя не питало симпатий к белым, правда, они менее были настроены их пожирать. Отдельные уголки цивилизации, всё ещё населённые достаточным количеством испанцев, скорее всего повесят как пирата любого, кто направится вглубь материка. Ну и последним штрихом в пёстрой смеси, населяющей материк, были мексиканские бандиты и техасские добровольцы.

Однако наступил день, когда цивилизованный мир не пожелал больше терпеть процветающее пиратское государство. Соединенные Штаты взяли курс на улучшение отношений с Испанией. Подобный дипломатический шаг затрудняли постоянные нападения на испанские суда, в основном в американских территориальных водах. В ноябре 1820 года президент Мэдисон отправил лейтенанта Ларри Керни на "Энтерпрайз" вместе с военной флотилией к Кампече. Лейтенант Керни предоставил Лафиту весьма ограниченный выбор - покинуть остров или быть разнесенным на кусочки.

Жан Лафит был не только авантюристом, но и прагматичным человеком. Он погрузил на корабли как можно больше награбленного, поджёг Кампече и отплыл вместе с флотилией своих буканьеров, навеки канув в лету истории.

Той ноябрьской ночью Хью Гласс стоял на охваченных хаосом улицах Кампече и принял поворотное решение насчет своего будущего. Он не собирался присоединяться к отплывающей флотилии пиратов. Морские просторы, когда-то олицетворявшие для Гласса свободу, теперь ужались до крошечных размеров кораблей. Он решил сменить галс.

Алое зарево пожара осветило последнюю ночь Кампече апокалиптическим сиянием. Между далеко отстоявшими домами сновали люди, хватая всё, что могло иметь ценность. Алкоголь, в котором никогда не было недостатка на острове, лился ручьем. Ссоры из-за добычи быстро решались огнестрельным оружием, наполнив город спорадическим треском пистолетов. Поползли дикие слухи о том, что американская флотилия собирается бомбардировать город. Люди бешено сражались за возможность вскарабкаться на борт отплывающих кораблей, чьи экипажи саблями и пистолетами отбивались от непрошеных пассажиров.

Пока Гласс размышлял, куда податься, он столкнулся лицом к лицу с Александером Гринстоком. Как и Гласс, Гринсток был пленником, принудительно вступившим в ряды Жана Лафита при захвате корабля. Гласс плавал вместе с ним во время последней вылазки в Мексиканский залив.
- Я знаю, где на южном берегу припрятан ялик, - сказал Гринсток. - Я собираюсь отплыть на нём на материк. 
Среди всех противоречивых вариантов опасности материка выглядели наименее угрожающе. Гласс и Гринсток стали выбираться из города. На узкой дороге перед ними на повозке, на которую в беспорядке были навалены ящики и бочонки, ехали трое увешанных оружием мужчин. Один из них правил лошадью, двое остальных сторожили добычу. Повозку тряхнуло на камне, и один из ящиков с грохотом свалился на землю. Погонщики не обратили на него внимания, продолжив мчаться, чтобы успеть на корабль.

На крышке ящика красовалась надпись "Кутстаун, Пенсильвания". Внутри лежали новехонькие винтовки оружейной мастерской Джозефа Анстадта. Гласс и Гринсток взяли по винтовке, радуясь своей удаче. Они обыскали несколько домов, которые ещё не успели обратиться в пепел, и нашли там пули, порох и несколько безделушек для обмена.

Большая часть ночи у них ушла на то, чтобы обогнуть восточную оконечность острова и пересечь залив Гальвестона. Вода отражала пляшущие огоньки горящей колонии, и со стороны казалось, что весь залив охвачен пламенем. Они ясно могли разглядеть высившиеся громады американского флота и отплывающих кораблей Лафита. Когда они приблизились к материку на сто ярдов, на острове прогремел страшный взрыв. Обернувшись, Гласс и Гринсток заметили, как от Мэйсон-Руж, резиденции и арсенала Лафита, поднялся столб пламени. Пройдя последние ярды залива, они спрыгнули в мелкие воды. Выбравшись на берег, Гласс навсегда оставил море в прошлом.

Не имея определенного плана или маршрута, оба решили медленно продвигаться вдоль побережья Техаса. Подобный путь они выбрали скорее из желания избежать неприятностей, нежели достичь определенной цели. Они постоянно опасались каранкава. На берегу они чувствовали себя незащищёнными, но густые тростниковые заросли убивали желание углубиться на материк. Они опасались испанских солдат и американского флота.

После семи дней пешего пути в отдалении показалось поселение Накодочес. Вести о разгроме американцами Кампече несомненно дошли и сюда. Они догадывались, что местные будут смотреть на любого путника со стороны Гальвестона, как на пирата, достойного виселицы. Гласс знал, что Накодочес являлся перевалочным пунктом испанского округа Сан-Фернандо-де-Бехар. Они решили обойти деревню и свернули вглубь материка. Они надеялись, что вдали от побережья будет меньше известно о событиях в Кампече.

Их надежды не оправдались. Шестью днями спустя они прибыли в Сан-Фернандо-де-Бехар и были незамедлительно арестованы испанцами. Проведя неделю в зловонной камере, оба предстали перед майором Хуаном Паласио дель Валле Лерсунди, местным магистратом.

Майор Паласио смотрел на них тяжелым взглядом. Хуан был разочаровавшимся солдатом. Он желал стать конкистадором, но вместо этого управлял пыльным захолустьем, находившимся на задворках войны, которую, как он был уверен, Испания проиграет. Бросив взгляд на двух мужчин, майор Паласио понял, что наилучшим выходом будет приказать повесить обоих. Судя по тому, что они пришли с побережья, экипированные только винтовками и одеждой, майор подозревал в них пиратов или шпионов. Хотя оба утверждали, что попали в плен к Лафиту во время плавания на испанских кораблях.

Но майор Паласио не был в настроении вешать. За неделю до этого он приговорил к смерти юного испанского солдата, заснувшего на посту - предписанное наказание для нарушителей закона. Повешение повергло его в глубокую депрессию, и он провел большую часть прошлой недели, исповедуясь у местного священника. Он смотрел на двух пленников и слушал их рассказ. Правда ли это? Как он мог быть в этом уверен? К тому же он уже не знал, имеет ли он право оборвать их жизни.

Майор Паласио предложил Глассу и Гринстоку сделку. Они вольны покинуть Сан-Фернандо-де-Бехар, но при одном условии - они должны отправиться на север. Паласио опасался, что если они направятся на юг, их перехватит другой испанский отряд. Меньше всего ему хотелось быть наказанным за прощение пиратов. Они почти не знали Техас, но Гласса неожиданно восхитила перспектива продвигаться вглубь континента, не имея компаса.

Таким образом, они пошли на северо-восток в надежде, что на каком-то этапе пути выйдут к величественной Миссисипи. После более тысячи миль пешего пути Глассу и Гринстоку удалось выжить на открытых долинах Техаса. Дичь была в изобилии, включая несметные стада дикого рогатого скота, так что еда оказалась не проблемой. Опасность исходила от чередовавшихся друг за другом земель враждебных индейцев. Выжив во время пешего путешествия по землям каранкава, они избежали и команчей, кайова, тонкава и осейджи.

Их удаче пришел конец на берегах реки Арканзас. Они застрелили телёнка бизона и собирались освежевать его. Двадцать всадников пауни племени скиди услышали выстрел и примчались на волнистый гребень холма. Лишенная растительности поляна не предлагала никакого укрытия, даже камней. Без лошадей у них не было и шанса. Гринсток по глупости вскинул свою винтовку и выстрелил, убив лошадь под одним из индейцев. Мгновением спустя он лежал мёртвый, с тремя стрелами в груди. Гласса же ранили стрелой в бедро.

Гласс даже не поднял винтовку, бесстрастно наблюдая, как к нему мчатся девятнадцать всадников. Он заметил краску на груди первой лошади и её темную гриву, развевающуюся на фоне синего неба, но почти не почувствовал удара отполированным камнем палицы по голове.

Очнулся Гласс в деревне пауни. В голове у него пульсировало, он был привязан шеей к столбу, вбитому в землю. Индейцы также связали ему запястья и лодыжки, хотя он мог двигать руками. Вокруг него столпилась орава детишек, которые возбужденно закричали, когда он открыл глаза.

Дряхлый вождь с, торчащим на голове, жестким пучком волос подошел к нему, разглядывая странного человека, одного из немногих белых, которых он повидал на своем веку. Вождь по имени Брыкающийся Бык заговорил, но Гласс его не понял, хотя собравшиеся пауни принялись в восторге вопить и кричать. Гласс лежал на краю большого круга в центре деревни. Когда к нему вернулось зрение, Гласс заметил тщательно сложенный погребальный костер в центре круга и быстро смекнул причину радости пауни. На детей прикрикнула старуха. Когда ребятишки отбежали, пауни разошлись, чтобы заняться погребальным костром.

Гласса оставили наедине со своими мыслями. В глазах у него двоилось изображение лагеря, сливаясь в одно лишь тогда, когда он щурился или закрывал глаз. Бросив взгляд на левую ногу, он заметил, что пауни потрудились извлечь стрелу. Вонзилась она неглубоко, но рана, несомненно, замедлит его передвижения, попытайся он удрать в лес. Короче говоря, он едва мог видеть и едва мог передвигаться, не то что бежать.

Он похлопал по нагрудному карману рубашки, облегчённо вздохнув, что небольшая бутылочка с киноварью осталась при нём. Киноварь была одной из тех немногих безделушек, что ему удалось захватить с собой во время побега из Кампече. Повернувшись на бок, чтобы скрыть свои действия, Гласс достал бутылочку, открыл её, высыпал порошок на ладонь, сплюнул и принялся помешивать пальцем. Затем он намазал краской лицо, стараясь замазать ею каждый дюйм кожи ото лба до воротника рубашки. Он также вылил достаточное количество краски себе в ладонь. Закрыв бутылочку, он зарыл её в песчаной почве у ног. Закончив, он перекатился на живот и опустил лицо на согнутую руку, закрыв его.

В таком положении он оставался, слушая возбужденные приготовления индейцев к казни, пока они за ним не пришли. Опустилась ночь, но огромный костер освещал ритуальный круг деревни пауни.

Гласс так и не был уверен до конца, совершил ли он этот поступок, как некий символический прощальный жест, или он действительно надеялся на произведённый им эффект. Он слышал, что большинство дикарей суеверно. В любом случае, результат оказался драматичным, и, как оказалось, спас ему жизнь.

Два молодых индейца и вождь Брыкающийся Бык подошли, чтобы отвести его на костер. Когда они обнаружили его с опущенным лицом, то сочли это за проявление страха. Брыкающийся Бык разрезал веревки, пока двое остальных схватили его за плечи, чтобы поднять на ноги. Не обращая внимания на боль в бедре, Гласс вскочил, встав лицом к вождю, индейцам и собравшейся толпе.

Стоявшая перед ним толпа пауни ахнула от удивления. Лицо Гласса стало кроваво-красным, словно с него срезали кожу. В белках его глаз отражалось пламя, они сверкали, словно полная луна. Большинство индейцев никогда не видели белого человека, и его длинная борода лишь усиливала сходство с демоническим зверем. Гласс шлёпнул одного из индейцев, оставив на груди последнего кровавые отпечатки пальцев. Племя дружно охнуло.

Долгое время стояла тишина. Гласс смотрел на пауни, а пораженные пауни глазели на него. Несколько удивленный успехом примененной им тактики, Гласс обдумывал следующий шаг. Он испугался при мысли, что один из индейцев может внезапно прийти в себя. Гласс решил кричать, и не придумав ничего лучшего, принялся выкрикивать "Отче Наш".

- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое

Вождь Брыкающийся Бык смотрел на него в полнейшем недоумении. Ему доводилось прежде видеть несколько бледнолицых, но этот человек был похож то ли на шамана, то ли на демона. А теперь странные распевы этого человека, казалось, околдовали целое племя.

Гласс продолжал.
- Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Наконец бледнолицый перестал вопить. Он стоял, тяжело дыша, как загнанная лошадь. Вождь Брыкающийся Бык оглянулся по сторонам. Его люди сновали взглядом от вождя к бешеному демону. Вождь Брыкающийся Бык чувствовал на себе обвинительные взгляды племени. Что за напасть он на них навлёк? Настало время сменить курс действий.

Он медленно подошел к Глассу, встав перед ним. Потянувшись к шее, вождь снял ожерелье, на котором болталась пара ястребиных лап. Ожерелье он надел на Гласса, вопросительно глядя в глаза демону.

Гласс оглянул собравшуюся вокруг толпу. В самом центре, возле погребального костра, стояли четыре кресла, сплетённые из прутьев ив. Очевидно, это были первые места на представление по его ритуальному сожжению. Он прохромал к одному из кресел и опустился в него. Вождь что-то произнес, и две женщины поднялись, принеся воду и еду. Затем он обратился к индейцу с киноварным отпечатком руки на груди. Индеец сорвался с места, вернувшись с Анстадтом, который положил подле Гласса.

Вместе с Волками Пауни Гласс прожил почти год на равнинах между реками Арканзас и Платт. Преодолев привычную сдержанность, Брыкающийся Бык усыновил Гласса. Те знания, которые Гласс не успел приобрести, пока выживал в глуши после побега из Кампече, он перенял от пауни за один год.

К 1821 году на равнинах между Платтом и Арканзасом начали появляться, путешествовавшие в одиночку, белые. Летом того же года, когда Гласс охотился вместе с отрядом из десяти пауни, он натолкнулся на двух белых людей с фургоном. Попросив своих друзей пауни подождать его, Гласс медленно выехал вперед. Это оказались федеральные агенты, посланные Уильямом Кларком , суперинтендантом бюро по делам индейцев. Кларк приглашал вождей всех ближних племен в Сент-Луис. В знак добрых намерений государства фургон был забит дарами - одеялами, штопальными иглами, кожами, железными котелками.

Три недели спустя Гласс прибыл в Сент-Луис в сопровождении Брыкающегося Быка.

Сент-Луис лежал на перепутье двух сил, притягивавших Гласса. С востока он по-новому почувствовал крепкие узы с цивилизованным миром - с Элизабет и своей семьей, со своей профессией и прошлым. С запада он чувствовал волнующую тягу к неизведанным землям, к бескрайней свободе, к новым истокам. Гласс отправил в Филадельфию три письма - Элизабет, матери и "Роусторн и Сыновьям". Он устроился клерком в "Миссисипскую судоходную компанию" и стал ждать ответа.

Он пришел через шесть месяцев. В начале марта 1822 года прибыло письмо от брата. "Наша мать умерла, лишь на месяц пережив отца", - писал он.

Но на этом дурные вести не кончались. 
"С сожалением также вынужден сообщить тебе, Хью, о смерти дорогой тебе Элизабет. Она подхватила лихорадку прошлым январем, и хотя и боролась, но не сумела оправиться".
Гласс упал в кресло. Кровь отхлынула от его лица, Хью думал, сможет ли это перенести. Он продолжил читать. 
"Надеюсь, тебя утешит, что она была погребена рядом с нашей матушкой. Ты также должен знать, что её верность тебе оставалась неизменной, даже когда мы все считали тебя погибшим".

Двадцатого марта, прибыв к конторе "Миссисипской судоходной компании", Гласс обнаружил группу людей, собравшуюся возле объявления в "Миссури Репабликан". Уилльям Эшли набирал отряд охотников за пушниной, направляющийся в верховья Миссури.

Неделю спустя прибыло письмо от "Роусторна и Сыновей" предлагавшее ему новое назначение капитаном куттера по маршруту Филадельфия - Ливерпуль . Вечером четырнадцатого апреля он в последний раз перечитал предложение и затем выбросил его в огонь, наблюдая, как пламя пожирает последние остатки прошлой жизни.

На следующее утро Гласс отплыл вместе с капитаном Генри и трапперами "Пушной компании Скалистых гор". В свои тридцать шесть лет Гласс уже не считал себя молодым. И в отличие от юнцов, Гласс не считал себя человеком, которому нечего терять. Его решение отправиться на запад не было ни скоропалительным, ни вынужденным, а тщательно обдуманным, как и любой другой поступок в его жизни. Однако вместе с тем он не мог изложить причины, сподвигшие его на этот шаг. Поступок был скорее продиктован чувствами, нежели расчетом.

В письме брату он написал следующее:
"Это дело меня влечёт сильней, чем что-либо и когда-либо в моей жизни. Уверен, я поступаю правильно, хоть и не могу тебе объяснить почему".