8 сентября 1823 года

Гласс почуял останки бизона, ещё до того, как их заметил. Даже услышал. Услышал тучи мух, роящихся вокруг высившейся груды костей и шкуры. Сухожилия оставили скелет животного почти не повреждённым, но падальщики обглодали его дочиста. Массивная мохнатая голова и выступавшие чёрные рога были единственными признаками былого величия бизона, но и его осквернили птицы, выклевав глаза.

Разглядывая животное, Гласс не чувствовал отвращения, только разочарование от того, что другим удалось добраться до этого источника пропитания раньше. Местность вокруг бизона была испещрена множеством следов. Гласс прикинул, что скелет, должно быть, лежит уже здесь дня четыре или пять. Он уставился на кучу костей. На мгновение он вообразил собственный скелет - разбросанный на голой земле в каком-нибудь богом забытом уголке прерии; плоть обглодана дочиста, став пищей сорок и койотов. В памяти его всплыла строка из Писания: прах к праху. Это оно и есть?

Его мысли быстро перешли к более насущному. Ему доводилось видеть прежде, как голодающие индейцы вываривали кости до клейкой съедобной массы. Он бы с удовольствием попытался сделать то же самое, но вот только ёмкости для кипячения воды у него не было. В голову ему пришла другая мысль. Скелет лежал возле камня размером с голову. Гласс поднял камень левой рукой и неуклюже бросил его в ребра поменьше. Одна из костей треснула, и Гласс подобрал осколки. Костный мозг, который он искал, оказался высохшим. Нужна кость потолще.

Одна из передних ног бизона, обглоданная до копыта, отделилась от скелета. Гласс положил её на гладкий камень и принялся измельчать вторым. Наконец, раздался треск, и кость разломилась.

Он оказался прав - в костях потолще ещё сохранился зеленоватый костный мозг. Принимая во внимание запах, есть его не следовало, но голод заглушил доводы разума. Не обращая внимания на горький привкус, Гласс высосал жидкость из кости и ковырнул осколком кости желая добыть еще. Уж лучше рискнуть, чем умереть от голода. По крайней мере, мозг глотать легко. Поглощённый едой, самим процессом поедания пищи, Гласс провел почти час, разбивая кости и выковыривая их содержимое.

И тут его схватила первая судорога. Началась она с резей в желудке. Внезапно он почувствовал, что не в силах стоять на четвереньках, и прилег набок. Голову сдавило так, что Гласс прочувствовал каждый излом черепа. Он начал обильно потеть.

Как солнечный свет фокусируется, проходя сквозь стекло, так и боль в желудке стала сильней, более жгучей. Рвота поднялась из желудка гигантской и неизбежной волной. Его начало рвать, и страдания от конвульсий отошли на задний план, уступив место душераздирающей боли, когда желчь хлынула по раненому горлу.

Он пролежал там два часа. Желудок Гласса быстро опустошился, но судороги не отступили. Между позывами к рвоте он лежал не шелохнувшись, словно не двигаясь, мог спастись от тошноты и боли.

Когда первый приступ слабости отступил, Гласс отполз от скелета, отчаянно пытаясь убраться подальше от тошнотворно сладкого запаха. Каждое движение сопровождалось головными болями и резями в желудке. Он заполз в густые заросли ивняка в тридцати ярдах от бизона, свернулся калачиком и впал в состояние, скорее близкое к забытью, чем ко сну.

Целый день и ночь его тело избавлялось от протухшего костного мозга. К острой боли от нанесенных гризли ран теперь добавилась разлившаяся по всему телу слабость. На свою жизнь Гласс смотрел, как на песок в часах. Он чувствовал, как с каждой минутой из него вытекали силы. Он понимал, что, как и в песочных часах, наступит мгновение, когда сквозь горловину просыплется последняя песчинка, оставив верхний сосуд пустым. Он не мог избавиться от образа бизоньего скелета, могучего животного, лишившегося плоти, чьи останки теперь гнили в прерии.

Утром второго после находки бизона дня Гласс проснулся голодным, страшно голодным. Он воспринял голод, как признак того, что организм избавился от яда. Хью попытался продолжить продвижение ползком вниз по течению реки, не только потому, что всё ещё надеялся наткнуться на другой источник пропитания, но и потому, что сознавал все последствия остановки. За два дня, по его подсчётам, он покрыл не более четверти мили. Гласс понимал, что слабость стоила ему не только времени и пройденного расстояния. Она лишила его сил, поглотила весь тот запас энергии, что в нём оставался.

Если в следующие несколько дней, он не добудет мяса, то умрет. Урок, извлечённый им из бизона, с его последствиями отвратил от любой несвежей пищи, невзирая на отчаянное положение. Его первой мыслю было смастерить себе копье или убить зайца камнем. Но боль в правом плече не позволяла поднять руку, не то что выбросить ее вперед, чтобы нанести смертельный удар. Левой руке же недоставало точности для попадания.

Таким образом, охота исключалась. Оставалось поставить силок. Гласс знал множество способов поймать мелкую дичь в силки при помощи веревки и ножа, чтобы вырезать защелки с зубцом. За неимением этих предметов, он решился поставить раздавливающий капкан. Раздавливающий капкан прост в сооружении. Это большой камень, едва держащийся на колышке, который должен упасть, когда неосторожная жертва коснется приманки со спусковым механизмом.

Ивняки вдоль берега Гранда были испещрены следами. Следы усеивали и влажный песок у самой реки. В высокой траве он заметил слежавшиеся отметины - там, где устроился на ночлег олень. Гласс сомневался, что ему удастся поймать оленя раздавливающим капканом. Он просто не был уверен, что сможет поднять камень или деревце подходящей тяжести. Гласс решил остановиться на зайцах, которые в изобилии встречались у берегов реки.

Гласс поискал следы возле густого кустарника, излюбленного лакомства зайцев. Он нашёл тополь, совсем недавно поваленный бобром; его покрытые листьями ветки создали гигантскую сеть преград и укрытий. Следы, тянувшиеся по обе стороны от дерева, были усеяны катышками размером с горошину.

У реки Гласс нашел три подходящих камня - широкие и достаточно плоские, чтобы накрыть жертву, когда ловушка сработает, и тяжёлые, чтобы убить её. Выбранные им камни были размером с пороховой бочонок и весили около тридцати фунтов каждый. С покалеченными рукой и ногой у него ушел почти час, чтобы подтащить их один за другим вверх по течению.

Затем Гласс поискал три палки, необходимые для поддержки капкана. Поваленный тополь предлагал широкий выбор. Он отобрал три ветки, толщиной в дюйм и отломал каждую по длине вытянутой руки. После этого он сломал все три ветки надвое. Сломав первую, он почувствовал резкую боль в плече и спине, так что следующие две сломал камнем, подсунув их под ствол тополя.

Когда он закончил, то у него была разломанная надвое палка для каждого капкана. Соединенная сломанная палка, хоть и ненадежно, но будет держать вес наклонённого камня. Соединив обе части палки, Гласс вклинит между ними спусковой колышек с наживкой. Когда колышек с наживкой потянут или сдвинут, поддерживающий колышек рухнет, как согнутое колено, обрушив смертоносную тяжесть на ничего не подозревающую жертву.

Для спусковых клиньев Гласс выбрал три тонкие ветки ивы длиной в шестнадцать дюймов. Возле реки он заметил листья одуванчика и нарвал их целую охапку для наживки. Он насадит по несколько листьев на каждый из спусковых колышков.

Узенький след, усеянный катышками, вел к густой листве поваленного тополя. Гласс выбрал тополь для первой ловушки и принялся ее устанавливать.

Главная трудность с капканом состояла в нахождении баланса между прочностью и неустойчивостью. Прочность предотвращала самопроизвольное срабатывание ловушки, но сделай он ее слишком устойчивой, она не сработает. Неустойчивость позволяла ловушке с легкостью срабатывать при прикосновении жертвы, но опять-таки, слишком неустойчивая конструкция приведет к тому, что капкан не удержится. Поиск этого баланса требовал силы и координации, а раны Гласса лишили его и того, и другого. Одной правой рукой он не мог удерживать камень, и неуклюже прижал его к правой ноге. Тем временем, он пытался сложить два куска сломанной палки с вклиненным между ними спусковым колышком. Но конструкция раз за разом рушилась. Дважды он решил, что капкан вышел слушком стойким, и сам завалил его.

Наконец, почти через час ему удалось найти идеальный баланс. Он подобрал ещё два подходящих места на тропке из следов возле тополей и установил оставшиеся ловушки. Затем он пополз от тополей к реке. Гласс нашел укрытие возле резко обрывающегося берега. Когда он больше не смог терпеть голод, то съел горькие корни одуванчиков, которые собрал раньше. Напившись речной воды, чтобы смыть горький привкус во рту, он улегся спать. Ночью зайцы вокруг так и кишели. Утром он проверит ловушки.

Гласс проснулся ещё до рассвета от острой боли в горле. Первые лучи зарождающегося дня багрели на восточном горизонте, как кровь. Гласс сменил положение, безуспешно пытаясь облегчить боль в плече. Когда боль унялась, он почувствовал холодок предрассветных часов. Он поёжился и плотнее натянул искромсанное одеяло на плечи. Так он и лежал в течении часа, ожидая рассвета, чтобы проверить капканы.

У него еще оставался горький привкус во рту, когда он пополз к поваленному тополю. В нос било острое зловоние скунса. Но эти неприятные ощущения растаяли, когда он представил себе зайца, поджаривающегося на потрескивающем огне. Мясо. Он почти ощущал его запах и вкус.

С расстояния в пятьдесят ярдов Гласс заметил все три капкана. Один стоял нетронутым, но два других сработали - большие плоские камни лежали на земле, колышки капкана сломались. У Гласса аж в горле запульсировало, когда он поспешно пополз вперед.

В десяти футах от первой ловушки он заметил множество свежих следов поверх старых, разбросанные кучки свежего помета. Затаив дыхание, он осмотрел камень - но из-под него ничего не проглядывало. Не теряя надежды, он поднял камень. Ловушка оказалась пустой. Он пал духом от разочарования. Не сделал ли я её слишком прочной? Или она сама сработала? Он быстро пополз к другому камня. Здесь тоже ничего не выступало из-под передней части камня. Потянувшись, он осмотрел заднюю часть ловушки.

Он заметил черно-белую полоску и услышал приглушенное шипение. Боль пронзила его, прежде чем он осознал, что произошло. Капкан придавил переднюю лапу скунса, но животное отнюдь не потеряло способности пускать ядовитую струю. Ощущение было таким, словно ему в глаза плеснули кипящее масло. Он откатился назад, тщетно пытаясь увернуться от струи. Вконец ослеплённый, он наполовину полз, наполовину катился к реке.

Он влетел в глубокий омут возле берега, отчаянно пытаясь смыть жгучую струю. Окунув лицо в воду, Гласс пытался открыть глаза, но жгло нестерпимо. Прошло двадцать минут, прежде чем он обрёл зрение, и то лишь щурясь из-под ресниц покрасневшими, слезящимися глазами. Наконец Гласс выполз на берег. Тошнотворная вонь скунсовой струи въелась в его кожу и одежду, как мороз в оконное стекло. Однажды он видел, как собака каталась в грязи целую неделю, пытаясь избавиться от запаха скунса. Он знал, что как и собаку, вонь скунса будет преследовать его не один день.

Когда жжение в глазах постепенно унялось, Гласс бегло осмотрел раны. Он коснулся шеи и посмотрел на пальцы. Крови не было, хотя боль при глотании и глубоком вздохе оставалась. Он понял, что не пытался говорить уже несколько дней. Он робко раскрыл рот и выдохнул. Вырвался слабый хрип, вызвав боль в горле. Он сомневался, сможет ли вновь заговорить.

Повернув шею, Гласс осмотрел параллельные порезы, тянущиеся от горла к плечу. Их всё ещё покрывала живица Бриджера. Всё плечо ныло, но порезы затягивались. Колотые раны на бедре тоже заживали, хотя нога по-прежнему не могла выдерживать веса. Коснувшись скальпа, он представил себе, насколько тот ужасен, хотя теперь не кровоточил и не причинял боли.

Помимо горла, его сильно заботила спина. Будучи не в состоянии ощупать или осмотреть её, его сознание рисовало ему ужасные картины. Временами он испытывал странные ощущения, которые, как ему казалось, были вызваны отрывающимися струпьями. Он знал, что капитан Генри наложил швы, и временами чувствовал зуд в местах рубцов.

Но сильней всего он чувствовал грызущие приступы голода.

Он лежал на песчаном берегу, вымотанный и деморализованный цепью последних событий. Возле ног желтели цветы на тонких зеленых стеблях. Цветы походили на дикий лук, но Гласс знал, что это. Ядовитый зигаденус. Неужели это промысел Божий? Может, он растёт здесь для меня? Гласс гадал, как подействует яд. Погрузится ли он безмятежно в вечный сон? Или умрёт, дёргаясь в агонии? Будет ли это хуже его нынешнего состояния? По крайней мере, он будет уверен, что конец близок.

Пока он лежал на берегу в лучах пробуждавшегося рассвета, из ивняка на противоположном берегу появилась тучная оленуха. Она опасливо осмотрелась по сторонам, прежде чем осторожно пройти вперед и напиться. Она находилась не более чем в тридцати ярдах, пустяки для выстрела из винтовки. Анстадт.

Впервые за весь день он вспомнил о тех, кто его оставил. Пока он смотрел на лань, в нем закипал гнев. Оставили - слово слишком мягкое для объяснения их предательства. Оставили - действие пассивное, когда кто-то сбегает или бросает тебя. Поступи так его няньки, он бы в это самое мгновение целился из винтовки, чтобы пристрелить лань. Он бы использовал нож, чтобы разделать животное, чиркнул бы кремнём по кресалу, чтобы разжечь огонь и поджарить лань. Он посмотрел на себя - мокрого с головы до пят, раненого, вонючего, с горьким привкусом во рту.

Бриджер и Фицджеральд не просто его бросили, намного хуже. Они повели себя не как путники на дороге в Иерихон, которые просто отвернулись и перебрались на другой берег. Гласс не надеялся на помощь добрых самаритян, но по-крайней мере рассчитывал, что товарищи не причинят ему зла.

Фицджеральд и Бриджер действовали осознанно, украли его скудные пожитки, которыми он мог бы воспользоваться. А лишив его этой возможности, они его убивали. Убивали так же верно, как и ножом в сердце или пулей в висок. Убивали, вот только он не умер. И не умрет. Он поклялся выжить, чтобы отомстить убийцам.

Хью Гласс заставил себя приподняться и продолжил ползти вниз по течению Гранда.

Гласс осмотрел местность в непосредственной близости. В пятидесяти ярдах перед ним болотистая низина переходила в три склона широкого пересохшего оврага.

Шалфей и низкая трава обеспечивали небольшое укрытие. Низина неожиданно напомнила ему о пологих волнистых холмах вдоль берегов реки Арканзас. Он вспомнил, как однажды наблюдал, как детишки пауни устанавливали ловушку. Для детей это было развлечением. Стоявшая же перед Глассом задача была жизненно важна.

Он медленно пополз по дну низины, остановившись в месте, которое выглядело привлекательным. Найдя заострённый камень, он принялся рыть ссохшуюся песчаную почву.

Он вырыл яму диаметром в четыре дюйма и глубиной ему по бицепс. Он принялся расширять её с середины углубления, пока она не приняла очертания винной бутылки с горлышком где отверстие. Выкопанную землю он разбросал по сторонам, чтобы скрыть следы подкопа. Запыхавшись от напряжения, он остановился перевести дух.

Затем Гласс направился на поиски большого плоского камня. Его он нашел в сорока футах от ямы. Также он нашел три камня поменьше, которые треугольником выложил вокруг ямы. Плоский валун он водрузил над ней, как крышу, оставив свободное пространство внизу, создававшее впечатление укрытия.

Гласс замаскировал ловушку веткой и медленно пополз от ямы. В нескольких местах он заметил крохотные катышки - добрый знак. Ярдах в пятидесяти от ямы он остановился. Его ладони и колено увлажнились от ползания. Бедро разнылось от передвижения, и он уже в который раз ощутил мерзкое потрескивание отваливающихся струпьев, а спина вновь закровоточила. Передышка временно уняла боль в спине, но вместе с тем дала знать о полном истощении, ноющей боли, которая расцвела внутри и разлилась по всему телу. Гласс удержался от желания закрыть глаза и поддаться искушению уснуть. Он понимал, что не восстановит силы, пока не поест.

Он заставил себя приподняться. Стараясь держаться в отдалении, он двигался по широкому кругу, придерживаясь вырытой ямы, как центра оси. Для того, чтобы совершить круг, ему понадобилось тридцать минут. Тело вновь заныло, требуя остановиться и передохнуть, но он знал, что остановившись, сведет на нет весь эффект ловушки. Он продолжил ползти, наматывая всё меньшие круги и по спирали приближаясь к ловушке. Наткнувшись на заросли густого кустарника, он остановился, чтобы его потрясти. Что бы в нем ни пряталось, оно медленно двинется к скрытой ловушке.

Гласс добрался до ловушки через час. Подняв плоский камень, он прислушался. Он видел, как маленький пауни запустил руку в подобную ловушку и с воплем отдернул её, когда в него вцепилась гремучка. Ошибка мальчика произвела на него неизгладимое впечатление. Он оглянулся по сторонам в поисках подходящей ветки. Найдя длинную палку с плоским концом, он несколько раз ткнул ею в яму.

Убедившись, что кто бы ни прятался в яме, он мёртв, он сунул внутрь руку. Одну за другой он извлек четыре дохлых мыши и двух белок. Охотясь таким образом, не прославишься, но Гласс был доволен добычей.

Низина была частично сокрыта, и Гласс решил рискнуть развести огонь, проклиная отсутствие кремня с кресалом. Он знал, что можно развести огонь путем трения двух палок друг о друга, но сам никогда так не делал. А кроме того, подозревал, что подобный метод, если он вообще сработает, займёт целую вечность.

Всё, что ему нужно - это гибкий прут и тетива, примитивный механизм для добычи огня. Состоит он из трёх частей: плоского куска дерева с отверстием, куда вставляется веретено, самого веретена - округлой палочки толщиной в три четверти дюйма и длиной в восемь, и смычка, как у виолончелиста, чтобы вращать веретено.

В поисках деталей Гласс принялся обыскивать низину. Не составляло труда достать кусок плоского плавника и две палки для веретена и смычка. Тетива. У него не было веревки. Лямки от ягдташа. Он выхватил бритву и, отрезав лямку ягдташа, привязал её к концам палки. Затем бритвой же он проделал ямку в плоском плавнике, стараясь не выдолбить её шире палки для веретена.

Покончив со смычком и веретеном, Гласс набрал дров для костра. Из ягдташа он извлек пыжи и разорвал их, обложив края отверстия плоской деревяшки. Он также запасся камышовым пухом. Сложив дрова в небольшую ямку, он добавил к ним сухой травы. К нескольким найденным кускам дерева он добавил бизоний кизяк, окаменевший на солнце.

Закончив с приготовлениями, Гласс взялся за смычок и веретено. Он заполнил ямку в плоском плавнике лучиной, установил в неё веретено и затянул на нем тетиву петлей, прижал веретено ладонью правой руки, все ещё обернутой куском шерстяной ткани, которую он использовал при ползании. Левой рукой он принялся водить смычком взад и вперёд, отчего в ямке на плоском плавнике завертелось веретено, создавая трение, а вместе с ним и жар.

Неполадки в работе его механизма тут же дали о себе знать, когда он закрутил веретено смычком. Один конец веретена, тот, которым он намеревался развести огонь, вращался в ямке на сухом плавнике. Но второй тёрся о его ладонь. Гласс вспомнил, что пауни использовали кусок дерева размером с ладонь, чтобы держать верхний конец веретена. Он вновь направился на поиски подходящего куска дерева. Отыскав подходящую палку, он выдолбил в ней бритвой ямку для верхнего конца веретена.

Левой рукой он работал с трудом, и ему понадобилось несколько попыток, чтобы обрести нужный ритм - размеренно вращать смычком, не теряя контакта с веретеном. Но вскоре веретено закрутилось размеренно. Спустя несколько минут из ямки пошел дымок. Внезапно вспыхнула лучина. Гласс схватил камышовый пух и поднес его к язычку пламени, который накрыл сложенной рукой. Когда пух загорелся, он перенес пламя на лучину в небольшой ямке. Он почувствовал, как на спине прошёлся порыв ветра и на мгновение испугался, что тот погасит пламя, но лучина загорелась, а за ней и сухая трава. Через несколько минут он уже бросал кизяки в небольшой костер.

Когда он выпотрошил и освежевал крохотных грызунов, то на них осталось не так много мяса. Но несмотря ни на что, оно было свежим. Пусть его методы установки ловушек отнимали много времени, но по-крайней мере, они были просты.

Когда Гласс обглодал крохотные ребра последнего грызуна, он всё ещё оставался голодным. Он решил, что на следующий день остановится пораньше. Может, выкопать ямки в двух местах? Но сама мысль о замедленном передвижении его угнетала. Как долго он сможет скрываться на оживленных берегах Гранда? Не делай этого.

Не загадывай далеко вперед. Цель каждого дня - дожить до следующего утра.

Когда с обедом было покончено, огонь уже не заслуживал риска. Гласс забросал его песком и заснул.