30 августа 1823 года

Вечером второго дня после отбытия капитана Генри и бригады Фицджеральд отправил мальчишку собрать дров, оставшись с Глассом наедине. Гласс лежал возле одного из маленьких костров. Фицджеральд не обращал на него внимания.

Крутой склон над поляной венчала груда скал. Массивные валуны стояли, как каменистая поленница, словно исполинские руки сложили их на вершине в штабель и затем сжали.

Из расселины между двумя большими камнями проросла одинокая скрученная сосна. Дерево было родственником красных сосен, которые местные племена использовали при постройке каркасов для вигвамов, но семечко сосны улетело далеко от плодородной почвы леса. Десяток лет тому назад воробей выклевал его из сосновой шишки, принеся на величественную высоту над поляной. Семечко воробей уронил в расселину между камнями. В расселине оказалась земля, и своевременно пошел дождь, дав жизнь ростку. В дневные часы камни нагревались, частично скрывая проклюнувшийся росток. Прямого доступа солнечного света не было, так что до того, как она потянулась ввысь, сосна росла вбок; пробивала себе путь из расселины, прежде чем обратиться к небу. От скрюченного ствола отходило несколько корявых веток; каждая была усеяна лохматой бахромой иголок. Красные сосны внизу росли прямыми, как стрелы; некоторые возвышались на шестьдесят футов над пологом леса. Но ни одна из них не была выше скрученной сосны на вершине скалы.

С тех пор как ушёл капитан с отрядом, Фицджеральд избрал простую стратегию: заготовить запас копченого мяса, чтобы они могли незамедлительно выступить после смерти Гласса. А пока что по возможности держаться подальше от лагеря.

Несмотря на то, что они отошли от главной реки, Фицджеральд не питал особых иллюзий насчет их местоположения у ручья. Небольшой ручей вел прямиком в долину. Обугленные остатки лагерных костров ясно давали понять, что кто-то побывал возле скрытого источника. Фицджеральд просто боялся, что долина была известным бивуачным местом. Даже если не так, то следы бригады и мула вели от реки прямиком сюда. Охотничий или военный отряд волей-неволей отыскал бы их, окажись он поблизости от берега Гранда.

Фицджеральд с горечью взглянул на Гласса. Лишь из нездорового любопытства он осмотрел его раны, когда остальной отряд ушел. Швы на горле раненого после падения с носилок ещё держались, но вся кожа вокруг них покраснела от заражения. Колотые раны на ноге и руке, казалось, заживали, а вот глубокие порезы на спине воспалились. К счастью для него, Гласс большую часть времени проводил без сознания. Когда же ублюдок сдохнет?

Нелёгкая занесла Джона Фицджеральда на фронтир. Путь этот начался с бегства из Нового Орлеана в 1815-ом году, в тот день, когда он насмерть заколол проститутку в пьяном угаре.

Фицджеральд вырос в Новом Орлеане, в семье шотландского моряка и дочери каджунского торговца. За все десять лет брака его отец лишь раз в год бросал якорь в порту, прежде чем его корабль пошел ко дну Карибского моря. В каждый свой визит в Новый Орлеан он оставлял плодовитую жену с зачатком прибавления в семействе. Тремя месяцами спустя после известия о смерти мужа мать Фицджеральда вышла замуж за пожилого владельца галантереи.Этот поступок она считала необходимым для выживания семьи. Это прагматичное решение сослужило добрую службу её детям. Восемь дожили до зрелости. Двое старших сыновей стали владельцами галантереи после смерти старика. Большинство сыновей нашли приличную работу, а дочери благополучно вышли замуж. Джону этого добиться не удалось.

С раннего возраста Фицджеральд выказывал склонность к насилию. Любые разногласия он незамедлительно решал ногами и кулаками. В десять лет его исключили из школы за то, что он воткнул карандаш в ногу однокласснику. Фицджеральд не собирался пойти по стопам отца, занявшись тяжким трудом моряка. Зато он с радостью окунулся в злачную жизнь портового города. Его бойцовские навыки проходили проверки и оттачивались в доках, где он провёл свои юношеские годы. В семнадцать лет боцман исполосовал ему лицо во время потасовки в баре. Инцидент оставил ему крючкообразный шрам и новую страсть к холодному оружию. Он заинтересовался ножами, собрав коллекцию кинжалов и скальпировальных ножей всевозможных форм и размеров.

В двадцать лет Фицджеральд влюбился в юную жрицу любви в портовом салуне, француженку по имени Доминик Перро. Несмотря на денежную сторону их отношений, Фицджеральд, очевидно, до конца не уяснил всех тонкостей профессии Доминик. Когда Джон застал Доминик с толстым капитаном баржи, то юноша разъярился. Он заколол их обоих и выбежал на улицу. Выкрав восемьдесят четыре доллара из лавки брата, он оплатил проезд на лодке до севера Миссисипи.

В течение пяти лет он зарабатывал себе на жизнь, слоняясь в тавернах Мемфиса. Он прислуживал у стойки в обмен на комнату, пропитание и скудное жалованье в заведении, известном под несколько напыщенным именем "Золотой лев". Работа барменом дала ему то, чего так недоставало в Новом Орлеане - разрешение на насилие. Он выставлял буянивших клиентов с кровожадностью, потрясавшей даже закалённых посетителей салуна. Дважды он едва не избил человека до смерти.

Фицджеральд немного разбирался в арифметике, сделавшей его братьев успешными лавочниками, и применил свои врожденные способности в азартных играх. Некоторое время он ограничивался тем, что спускал своё мизерное жалование бармена. Со временем он пристрастился к большим ставкам. Игра по новым правилам требовала большего игрового капитала, и Фицджеральд не обнаружил недостатка в кредиторах.

Спустя две недели после того, как он одолжил двести долларов у владельца конкурирующей таверны, Фицджеральд сорвал банк. Он выиграл тысячу долларов одной раздачей, выложив фулл-хаус из дам и десяток. Следующую неделю Джон провел, празднуя, в кутежах. Выигрыш вселил в него ложную уверенность в своих способностях игрока и пробудил жажду большего. Он бросил работу в "Золотом льве" и вознамерился зарабатывать себе на жизнь игрой в карты. Однако удача круто сменила полюс, и месяц спустя Джон задолжал две тысячи долларов ростовщику Джоффри Робинсону. Несколько недель Фицджеральд избегал Робинсона, пока два подручных последнего не отловили его и не сломали ему руку. На уплату долга Джону дали неделю.

В отчаянии Фицджеральд обратился ко второму ростовщику, немцу Хансу Бангеманну, чтобы расплатиться с первым. Однако с двумя тысячи долларов на руках Фицджеральду явилось прозрение - он убежит из Мемфиса и начнет новую жизнь. На следующее утро он взял билет на очередную лодку на север. В конце феврале 1822-го года он прибыл в Сент-Луис.

Проведя месяц в новом городе, Фицджеральд узнал, что двое мужчин наводят в пабах справки о местонахождении "картёжника со шрамом на лице". В тесном мире ростовщиков Мемфиса Джоффри Робинсону и Хансу Бангеманну потребовалось не много времени, чтобы обнаружить всё коварство Фицджеральда. За сотню долларов каждый нанял пару головорезов, чтобы те разыскали Фицджеральда, убили его и по мере возможности вернули долги. Они не питали особых иллюзий насчет возврата денег, но хотели смерти Фицджеральда. Им следовало отстоять свою репутацию, и весть об их замыслах облетела всю сеть мемфисских таверн.

Фицджеральд оказался в ловушке. Сент-Луис был последним оплотом цивилизации на севере Миссисипи. На юг он идти боялся, в Новом Орлеане и Мемфисе его поджидали неприятности. В тот день Фицджеральд подслушал разговор владельцев таверн, оживленно обсуждавших объявление в газете "Миссури Репабликан". Он взял газету, чтобы прочитать объявление.

"Предприимчивым молодым людям. Подавший объявление желает нанять сотню человек для экспедиции вверх по Миссури к её истокам, где предстоит провести от одного года до трех лет. Для справок обращайтесь к капитану Генри, возле свинцовых рудников в округе Вашингтон, который поведет и возглавит отряд".

Фицджеральд незамедлительно решился. На остаток украденных у Ханса Бангеманна денег он купил поношенную кожаную рубаху, мокасины и винтовку. На следующий день он представился капитану Генри и обратился за местом в пушном отряде. Генри с первого же взгляда засомневался в Фицджеральде, но выбор был невелик. Капитан нуждался в сотне людей, а Фицджеральд выглядел здоровым. А если он и побывал в паре ножевых схваток, то тем лучше. Месяц спустя Фицджеральд сидел в барже, направлявшейся на север, к верховьям Миссури.

Несмотря на то, что он намеревался при первой же возможности сбежать из "Пушной компании Скалистых гор", Фицджеральду понравилась жизнь на фронтире. Он обнаружил, что его умелое обращение с ножами распространилось и на другие виды оружия. Фицджеральд не обладал навыками следопыта, присущими в отряде настоящим лесным жителям, но был превосходным стрелком. Во время недавней осады на Миссури с хладнокровием снайпера он убил двух арикара. Большинство людей Генри ужасали схватки с различными индейскими племенами. Фицджеральд же находил в них радостное возбуждение, даже опьянение.

Фицджеральд посмотрел на Гласса, и взгляд его остановился на винтовке Анстадта, лежавшей рядом с раненым. Он огляделся, убедившись, что Бриджер не возвращается, и затем взял винтовку. Вскинул ее к плечу и посмотрел вдоль дула. Ему понравилось, как приклад лег к плечу, как быстро нащупал целик мишень, как легкость оружия позволяла держать ровный прицел. Он переходил от одной мишени к другой, вверх, вниз, пока прицел не остановился на Глассе.

И вновь Фицджеральд подумал о том, что скоро Анстадт будет принадлежать ему. Они не говорили об этом с капитаном, но кто заслуживал винтовку больше того, кто остался? Несомненно, у него больше прав, чем у Бриджера. Все трапперы восхищались ружьем Гласса. Семьдесят долларов были скудной наградой за взятый ими на себя риск. Фицджеральд остался здесь ради Анстадта. Такое ружье не следует жертвовать мальчишке. Кроме того, Бриджер был вполне доволен, получив винтовку Уильяма Андерсона. Подкину ему какую-то безделушку, возможно, нож Гласса.

Фицджеральд обдумывал план, который сформировался у него после того, как он вызвался остаться с Глассом. План, который становился все привлекательней с каждым часом. Какое значение для Гласса имеет лишний день? С другой стороны, Фицджеральд точно понимал, какую разницу значит целый день в свете его собственных возможностей по выживанию.

Фицджеральд опустил Анстадт. Подле головы Гласса лежала окровавленная рубашка. Прижми её на пару минут к лицу Гласса, и утром можно сниматься. Он перевёл взгляд на винтовку, её воронение темнело на фоне оранжевого ковра опавших сосновых иголок и потянулся к рубашке.

- Он проснулся? 
За его спиной стоял Бриджер с охапкой дров.

Фицджеральд опешил, на мгновение смутившись.
- Иисусе, парень! Ещё раз так ко мне подкрадешься, и клянусь богом, разрежу тебя на куски!

Бриджер бросил дрова и подошел к Глассу.
- Я тут подумал, что мы должны попытаться влить ему бульон.

- Как это мило с твоей стороны, Бриджер. Залей ему бульон в глотку, и возможно, он протянет ещё неделю, вместо того, чтобы умереть завтра! И от этого ты будешь спать спокойней? Ты что, думаешь, дашь ему немного супа, и он вскочит на ноги и пойдет?

Бриджер мгновение молчал и затем произнес:
- Ты ведешь себя так, словно желаешь его смерти.

- Конечно, я желаю ему смерти! Посмотри на него. Он сам хочет умереть! - Фицджеральд выдержал паузу. - Ты когда-нибудь ходил в школу, Бриджер? 
Ответ был заранее известен Фицджеральду.

Мальчик покачал головой,

- Я преподам тебе небольшой урок арифметики. Капитан Генри и остальные, теперь, когда им не приходится нести Гласса, вероятно, делают в день около тридцати миль. Предположим, мы пойдем быстрее, скажем, будем делать миль сорок. Ты знаешь сколько будет сорок минус тридцать, Бриджер?
Мальчик тупо на него смотрел.

- Я скажу тебе, сколько это. Десять, - Фицджеральд насмешливо поднял пальцы обеих рук. - Вот сколько, мальчик. Сколько бы ни составляла их фора перед нами, мы будем делать только десять миль в день, после того, как пойдем за ними. А они уже в сотне миль от нас. Это десять дней одиночного пути, Бриджер.

И это при том условии, что умрёт он сегодня, и мы сразу же найдем их след. Десять дней, в течение которых мы можем наткнуться на сиу. До тебя доходит? Каждый день, проведенный нами здесь, это лишние три дня одиночного пути. Когда сиу покончат с тобой, выглядеть ты будешь хуже Гласса, парень. Ты когда-нибудь видел скальпированного человека?

Бриджер промолчал, хоть он и видел скальпированного человека. Возле Грейт-Фолс, когда капитан Генри привез в лагерь двух мертвых трапперов, зарезанных черноногими. В памяти Бриджера ярко отпечатались трупы. Капитан привязал их животом к седлу вьючного мула.

Когда он их развязал, они одеревенело упали на землю. Трапперы собрались вокруг, потрясенно рассматривая изувеченные тела людей, которых еще утром видели у лагерных костров. Отсутствовали не только скальпы. Уши и носы также были отрезаны, а глаза выколоты. Бриджер вспомнил, что без носов головы мертвецов походили больше на черепа, чем на лица. Люди были раздеты, их половые органы тоже отсутствовали. На шее и запястьях проходила яркая линия загара. За этой чертой кожа была загрубелой и коричневой, как седельная кожа, но остальная часть тела была светлой, как кружево. Выглядело почти смешно. Не будь обстоятельства так ужасны, все бы наверняка пошутили по этому поводу. Конечно, никто не смеялся. Бриджер всегда вспоминал об этом, когда купался - что под одеждой у всех была молочно-белая кожа, как у беззащитного ребенка.

Бриджер колебался, отчаянно желая возразить Фицджеральду, но не смог привести ни одного аргумента. Не из-за того, что ему не хватало слов, а потому что доводов не хватало. Легко понять мотивы Фицджеральда, он сам назвал их - деньги. Но каковы его собственные? Точно не деньги. Он всегда путал цифры, а регулярное жалованье было богатством большим, чем он когда-либо видел. Бриджеру хотелось верить, что двигала им преданность, верность товарищу. Он определенно уважал Гласса. Гласс был добр, присматривая за ним, обучая, защищая от оскорблений. Бриджер осознавал свой долг перед Глассом, но какова его глубина?

Мальчик помнил то удивление и уважение в глазах людей, когда он вызвался остаться с Глассом. Какой контраст это составляло с гневом и презрением той ужасной ночи на посту. Он вспомнил, как капитан похлопал его по плечу, когда отряд уходил, и как этот простой жест наполнил его чувством единения, словно в первый раз в жизни он заслужил свое место среди остальных. Разве не по этой причине он оказался здесь, на этой поляне, чтобы спасти свою уязвленную гордость? Не присмотреть за другим, а присмотреть за собой.

Разве отличается он чем-то от Фицджеральда, наживаясь на несчастье другого? Можно что угодно говорить о Фицджеральде, но по-крайней мере, он искренен в своих мотивах.