31 августа 1823 года
На утро третьего дня оставшийся в лагере за хозяина Бриджер провёл несколько часов за починкой своих мокасин, которые стёрлись до дыр во время перехода. Как следствие, он исцарапал и натёр себе ноги и обрадовался возможности взяться за их починку. Он отрезал кусок от оставшейся после ухода отряда шкуры, проколол шилом дырочки по краям и заменил подошву новой кожей. Стежки вышли грубыми, но крепкими.
Он осматривал свою работу, и тут его взгляд остановился на Глассе. Вокруг ран кружились мухи, и Бриджер заметил, что губы Гласса потрескались и сморщились. Мальчик опять задался вопросом, стоит ли он в моральном смысле выше Фицджеральда. Бриджер наполнил большую жестяную кружку студёной водой из родника и поднёс ее к губам Гласса. Влага вызвала бессознательную реакцию, и Гласс принялся пить.
Но когда Гласс выпил воду, Бриджер ощутил разочарование. Хорошо чувствовать себя полезным. Фицджеральд, конечно же, был прав. Вне всяких сомнений, Гласс умрет. Но должен ли я ради него делать всё от меня зависящее? Хотя бы предложить утешение в последние часы?
Мать Бриджера могла сделать лекарство из любых растений. Он не раз укорял себя за то, что ему стоило уделять больше внимания, когда она возвращалась из леса с корзиной, полной цветов, листьев и коры. Но пару простых рецептов он знал, и на краю поляны нашел то, что искал - сосну с клейкой, как патока, живицей. Своим ржавым разделочным ножом он принялся соскребать смолу, пока на лезвии не набралось достаточное количество. Он вернулся назад и встал на колени рядом с Глассом. Мальчик сперва занялся глубокими колотыми ранами от укусов гризли на руке и ноге Гласса. Несмотря на то, что кожа вокруг оставалась сизовато-чёрной, они затягивались. Бриджер пальцем нанес смолу, втирая её в раны и кожу вокруг.
Затем он повернул Гласса набок, чтобы осмотреть спину. Когда носилки порвались, грубые швы треснули и стали заметны следы недавнего кровотечения. Но не кровь придала алый цвет спине Гласса. А заражение. Вдоль всей спины тянулись пять продольных порезов. Внутри порезов собрался жёлтый гной, и края ран свирепо пылали. Запах напомнил Бриджеру прокисшее молоко. Не уверенный в том, что делать, он просто смазал живицей всю область ран, дважды вернувшись за ней к деревьям.
Напоследок Бриджер занялся ранами на шее. Швы, наложенные капитаном, оставались на месте, хотя на взгляд мальчика, они просто скрывали хаос под кожей. Лежащий без сознания Гласс по-прежнему дышал с хрипами, как будто стучали сломанные части механизма. Бриджер опять направился к соснам, на этот раз выискивая дерево с отслаивающейся корой. Он нашел его и ножом поддел отходящую кору. Хрупкий луб он собрал в свою шляпу.
Вторично наполнив свою кружку водой из родника, Бриджер положил её на уголья. Когда вода закипела, он добавил в нее сосновый луб, и кончиком ножа принялся помешивать микстуру, пока смесь не стала однородной и густой, как грязь. Он подождал, пока припарка слегка остыла, и положил её на горло Глассу, к порезам и к плечу. Затем Бриджер направился к своему небольшому ранцу, достав оттуда остатки сменной рубашки. Он покрыл компресс материей и, приподняв голову Гласса, завязал тугой узел на шее.
Мягко опустив голову раненого на землю, Бриджер с удивлением обнаружил, что смотрит в открытые глаза Гласса. Они ярко и ясно светились, что выглядело странным на фоне его растерзанного тела. Бриджер посмотрел в ответ, силясь разобрать смысл, который вложил в этот взгляд Гласс. Что же он говорит?
Гласс с минуту разглядывал мальчика, прежде чем вновь закрыть глаза. В отдельные мгновения чувства Гласса обострялись. Он чувствовал каждый нерв своего тела. Старания мальчика принесли сильное облегчение. Лёгкое жжение живицы обладало целебными свойствами, а тепло припарки уменьшило боли в горле. Вместе с тем, Гласс предчувствовал, что его организм готовился к очередной, решающей битве. Битве не снаружи, а внутри.
К тому времени, когда Фицджеральд вернулся в лагерь, послеполуденные тени уже удлинились в увядающем свете позднего вечера. На плече он нёс самку оленя. Он разделал тушу животного, перерезав горло и выпотрошив его, а теперь бросил оленя рядом с костром. Оленуха упала деформированной грудой, столь отличной от её грации при жизни.
Фицджеральд посмотрел на свежие перевязки на ранах Гласса. Лицо его напряглось. - Ты попусту тратишь на него время, - он сделал паузу. - Мне, собственно, плевать, но ты и моё время тратишь.
Бриджер промолчал, хоть кровь и прилила ему к лицу.
- Сколько тебе лет, парень?
- Двадцать.
- Ты лживый кусок лошадиного дерьма. У тебя голос еще писклявый. Бьюсь о заклад, ты кроме титек своей мамки ещё ни одной не видал.
Мальчик отвернулся, проклиная Фицджеральда за присущий ему нюх на слабости, как у гончей.
Фицджеральд получал от смущения Бриджера такое же удовольствие, как от пожирания сырого мяса. Он рассмеялся. - Что!? Ты никогда не был с женщиной? Я ведь прав, да, парень? В чём дело, Бриджер, не нашлось двух баксов на шлюху пока мы не отчалили из Сент-Луиса?
Фицджеральд опустил свое мощное тело на землю, усевшись, чтобы как следует повеселиться. - Может, тебе девчонки не нравятся? Ты содомит, парень? Может, мне стоить спать на спине, чтобы ты не пускал на меня слюни по ночам? Бриджер по-прежнему молчал.
- А может, у тебя хрен отвалился?
Не раздумывая, Бриджер вскочил на ноги, схватил винтовку и, взведя курок, наставил длинный ствол на голову Фицджеральда. - Сукин ты сын, Фицджеральд! Еще одно слово, и я снесу тебе башку ко всем чертям!
Пораженный Фицджеральд сидел, не сводя взгляда с тёмного дула винтовочного ствола. Некоторое время он сидел, не шелохнувшись, смотря на дуло. Затем его тёмные глаза медленно поднялись на Бриджера. К ухмылке шрама на лице присоединилась широкая улыбка. - Браво, Бриджер. Пожалуй, ты все же не опускаешься на корточки, когда отливаешь.
Довольно фыркнув, он достал нож и принялся свежевать оленя. В тишине лагеря Бриджер услышал громкий звук своего учащенного дыхания и стук своего сердца. Он опустил оружие, положив приклад на землю, и затем и сам сел. Внезапно он почувствовал себя усталым и натянул одеяло на плечи.
- Эй, парень, - позвал спустя некоторое время Фицджеральд.
Бриджер оглянулся, но ничего не ответил.
Фицджеральд небрежно вытер нос тыльной стороной окровавленной ладони. - Твоя новая винтовка не выстрелит без кремня.
Бриджер посмотрел на винтовку. В замке отсутствовал кремень. Кровь опять прилила ему к лицу, только на этот раз он ненавидел себя не меньше, чем Фицджеральда. Тот тихо засмеялся и продолжил проворно орудовать длинным ножом.
В действительности девятнадцать Бриджеру исполнилось в прошлом году, но из-за тщедушной внешности он выглядел моложе. Год его рождения, 1804, совпал с началом экспедиции Льюиса и Кларка, и именно волнение, вызванное их возвращением, заставило отца Джима в 1812-ом году податься из Виргинии на запад.
Семья Бриджеров поселилась на небольшой ферме в Сикс-Мил-Прейри, неподалёку от Сент-Луиса. Для восьмилетнего мальчика это было грандиозным приключением по ухабистым дорогам - добывать себе ужин и спать под открытым небом. На новой ферме Джим обнаружил сорокаакровую площадку для игр, состоявшую из полян, лесов и ручьёв. В свою первую неделю в новом доме Джим обнаружил небольшой родник. Он ясно помнил свое возбуждение, когда вёл отца к сочащемуся роднику, и гордость, когда построили над родником будку для хранения еды. Помимо многих других профессий, отец Джима иногда занимался топографической съёмкой. Джим часто сопровождал его, всё больше проникаясь страстью к путешествиям.
Детство Джима неожиданно закончилось в тринадцать лет, когда мать, отец и старший брат в течение месяца умерли от лихорадки. Мальчик внезапно оказался в ответе за себя и маленькую сестренку. Пожилая тетя переехала заботиться о сестре, но вся материальная тяжесть легла на плечи Джима. Он устроился на работу к хозяину парома.
На Миссисипи в детские годы Джима кипело оживленное движение. С юга продукты цивилизации направлялись вверх по течению в процветающий Сент-Луис, вниз по течению же текли первобытные ресурсы фронтира. Бриджер часто слышал рассказы о величественном Новом Орлеане и заморских портах. Он встречался с грубыми лодочниками, которые, не щадя сил и собрав волю в кулак, гнали свои суденышки вверх по течению. Он беседовал с погонщиками, перегонявшими товары из Лексингтона и Терре-Хота. Ему довелось лицезреть будущее реки в лице пыхтящих пароходов, плывущих против течения.
Но воображение Джима захватила не Миссисипи, а Миссури. Всего в шести милях от парома сливались две великие реки, дикие воды фронтира вливались в банальное течение повседневности. Это было сочетанием старого и нового, изведанного и неизвестного, цивилизации и глуши. Бриджер жил лишь теми редкими мгновениями, когда торговцы пушниной и трапперы пушных факторий привязывали свои стройные плоскодонки у паромной переправы, иногда даже оставались на ночь. Он восхищённо слушал их рассказы о свирепых индейцах, обилии дичи, вечнозеленых долинах и вздымающихся горах.
Фронтир для Бриджера стал неотъемлемой частью его мира, которую он чувствовал, но не мог выразить словами, магнетический силой, неумолимо влекущей его к тому, о чем он был наслышан, но ни разу не видел. Однажды на пароме Джима переправлялся священник на муле с провислой спиной. Он поинтересовался у Бриджера, знает ли тот, какую цель в жизни предназначил для него Господь. Не задумываясь, Бриджер ответил: отправиться в Скалистые горы. Священник пришёл в восторг, посоветовав мальчику заняться миссионерской работой с дикарями. Бриджер не собирался привносить Иисуса в сердца индейцев, но беседа запала ему в душу. Мальчик пришёл к выводу, что путешествие на запад - не просто тяга к новому месту. Он стал смотреть на это, как на часть своей души, отсутствующее звено, которое можно обрести лишь среди далеких гор и долин.
Несмотря на это воображаемое будущее, Джим ворочал неповоротливым паромом. С одного берега на другой, туда и сюда, движение без продвижения, никогда не превышавшее милю между двумя причалами. Это было прямой противоположностью той жизни, что он представлял. Жизни, полной скитаний и исследований неизведанных земель, жизни, в которой он никогда не будет ходить по кругу.
После года работы на пароме Бриджер предпринял отчаянную и непродуманную попытку продвинуться дальше на запад, поступив в Сент-Луисе в обучение к кузнецу. Кузнец хорошо с ним обращался и даже обеспечил скромным жалованьем, чтобы Бриджер мог отправлять его сестре с тетей. Но условия обучения были определены - пять лет.
Если новая работа не переносила его в глушь, то по-крайней мере в Сент-Луисе было о чем поболтать. Целых пять лет Джим впитывал в себя знания о фронтире. Когда обитатели равнин приходили подковать лошадь или починить ловушки, Бриджер преодолев смущение, расспрашивал их о путешествиях. Где они побывали? Что видели? Мальчик слышал рассказы про Джона Колтера , который нагишом улепётывал от сотни черноногих, горевших желанием снять с него скальп. Как и каждый житель Сент-Луиса, он со временем узнал все подробности об успешных торговцах, подобных Мануэлю Лайзе или братьям Шуто . Самым волнующим мгновением для Джима было, когда ему удавалось узреть своих героев во плоти. Раз в месяц, кузницу посещал капитан Эндрю Генри, чтобы подковать лошадь. Бриджер вознамерился попроситься на работу, если выпадет случай перекинуться с капитаном парой слов. Его краткие встречи с Генри были как свиданиями с духовным отцом, укреплением веры в то, что иначе оставалось бы простым вымыслом, небылицей.
Срок обучения Джима подошел к концу на его восемнадцатый день рождения, семнадцатого марта 1822-го года. В честь дня мартовских ид местная труппа актёров сыграла постановку шекспировского "Юлия Цезаря". Бриджер заплатил два цента за билет. Долгая пьеса. Актёры выглядели глупо в длиннополых тогах, и Бриджер долго не мог понять, говорят ли они на английском. Тем не менее, спектакль ему понравился, и спустя некоторое время он начал проникаться симпатией к ритму высокопарной речи. Симпатичный актер с гремящим голосом произнес строки, которые отпечатались в сознании Джима на всю оставшуюся жизнь:
Дела людей, как волны океана,
Подвержены приливу и отливу.
Воспользуйся приливом - и успех
С улыбкою откликнется тебе. [17]У. Шекспир, "Юлий Цезарь" Перевод с английского П. Козлова
Три дня спустя кузнец сообщил Джиму о заметке в "Миссури Репабликан": "Предприимчивым молодым людям..." Бриджер понял - пора оседлать свою волну.
Проснувшись на следующее утро, Бриджер обнаружил Фицджеральда склонившимся нам Глассом и держащим руку на лбу раненого.
- Что ты делаешь, Фицджеральд?
- Давно у него эта лихорадка?
Бриджер быстро подошел к Глассу и коснулся его кожи, покрывшейся испариной от жара. - Я проверял его прошлой ночью, и с ним было все в порядке.
- Ну, значит, теперь он не в порядке. Предсмертная испарина. Ублюдок наконец-таки отправится к праотцам.
Бриджер замер, не зная, то ли расстраиваться, то ли радоваться. Гласса начало лихорадить и трясти. Похоже, Фицджеральд не ошибся.
- Слушай, парень, мы должны подготовиться выступать. Я проведу разведку вверх по течению Гранда. А ты собери ягоды и приготовь из мяса пеммикан.
- А как же Гласс?
- А что с Глассом, парень? Ты что, доктором заделался, пока мы здесь? Теперь мы уже ничего не можем сделать.
- Мы можем сделать то, что должны - ждать рядом с ним и похоронить, когда он умрёт. Таков был наш уговор с капитаном.
- Так вырой ему могилу, если от этого почувствуешь себя лучше! Дьявол, да хоть чертов алтарь ему построй! Но если я вернусь, и мясо не будет готово, я отделаю тебя так, что выглядеть будешь похуже него! - Фицджеральд схватил винтовку и побрёл вниз от родника.
Стоял типичный день для раннего сентября, солнечный и свежий на рассвете, жаркий к полудню. В месте слияния ручья с рекой долина выполаживалась; струившийся ручей широко разливался по песчаной косе, прежде чем присоединиться к стремительному течению Гранда. Глаза Фицджеральда не отрывались от разбросанных следов отряда трапперов, всё ещё различимых спустя четыре дня. Он бросил взгляд вверх по течению, где орёл часовым сидел на голой ветке засохшего дерева. Что-то встревожило птицу. Раскрыв крылья, она двумя мощными взмахами оторвалась от ветки. Заложив аккуратный вираж, птица повернулась и полетела вверх по течению.
Утренний воздух прорезало пронзительное ржание лошади. Фицджеральд огляделся по сторонам. Солнце светило прямо над рекой, его палящие лучи слились с поверхностью воды, создав танцующее море света. Щурясь от слепящего сияния, Фицджеральд смог различить силуэты верховых индейцев. Он припал к земле. Заметили ли они меня? Мгновение он лежал на земле, отрывисто дыша. Он пополз к единственному укрытию, редкому ивняку. Чутко прислушиваясь, он вновь услышал ржание, но не дробный перестук мчавшихся галопом лошадей. Он проверил, заряжены ли винтовка и пистолет, снял волчью шапку и осторожно высунулся из ивняка.
На противоположном берегу реки, где-то в двухстах ярдах, стояли пять индейцев. Четыре всадника собрались полукругом вокруг пятого, который хлестал заартачившегося пегого жеребца. Двое индейцев засмеялись, всеобщее внимание было приковано к заупрямившемуся жеребцу.
Один из индейцев носил головной убор из орлиных перьев. Фицджеральд находился достаточно близко, чтобы заметить ожерелье из когтей медведя на шее и шкурку выдры, оплетавшую его косы. У троих имелись винтовки, двое остальных несли луки. На индейцах и лошадях не было боевой раскраски, и Фицджеральд предположил, что они охотятся. Он не был уверен, какому племени они принадлежат, хотя полагал, что любой местный индеец враждебно отнесется к трапперам. Фицджеральд прикинул, что они находятся вне пределов выстрела. Но это изменится, если они нападут. Если они двинутся на него, у него будет выстрел из винтовки и второй из пистолета. Возможно, ему удастся перезарядить винтовку, если река замедлит их продвижение. Три выстрела на пять целей. Расклад ему не понравился.
Прижавшись к земле, Фицджеральд пополз к высокому ивняку возле ручья. Он прополз по центру старых следов отряда, проклиная отметины, которые явно выдавали их местоположение. Достигнув густой заросли ивняка, он вновь обернулся, облегченно вздохнув, что индейцы всё ещё были заняты упрямым пегим жеребцом. Тем не менее, скоро они дойдут до места слияния ручья с рекой. Они заметят ручей, затем увидят следы. Чёртовы следы! Тянутся вверх по ручью, как стрела.
Фицджеральд пополз от ивняка к соснам. Он в последний раз обернулся, чтобы бросить взгляд на охотничий отряд. Упрямого жеребца усмирили, и все пятеро индейцев продолжили путь вверх по течению. Нужно немедленно уходить. Короткий отрезок пути от ручья до лагеря Фицджеральд уже пробежал.
Бриджер отбивал на камне кусок оленины, когда Фицджеральд ворвался на поляну. - Тут пять индейцев поднимаются вверх по Гранд! - Фидцжеральд принялся с бешеной скоростью забрасывать свои пожитки в сумку. Он поднял глаза, в которых застыли напряжение и страх, а затем и гнев. - Пошевеливайся, парень! Они найдут наши следы в любую минуту!
Бриджер закинул мясо в парфлеш. Закинув рюкзак и ягдташ на плечи, он повернулся взять винтовку, склонившись к дереву рядом с Анстадтом Гласса. Гласс! Мальчик внезапно осознал последствия побега, как неожиданный отрезвляющий шлепок. Он посмотрел на раненого.
Впервые за всё время, тем утром глаза Гласса были открыты. Когда Бриджер взглянул на него, во взгляде Гласса застыло остекленевшее недоумённое выражение человека, вышедшего из глубокого сна. Когда он очнулся, стало понятно, что взгляд его ожил, и что Гласс, как и Бриджер, осознал все последствия возможной встречи с индейцами у реки.
Каждая жилка в теле Бриджера учащенно забилась, хотя Бриджеру показалось, что взгляд Гласса выражал безмятежное спокойствие. Осознание? Прощение? Или это просто то, во что я хочу верить? Пока мальчик смотрел на Гласса, вина сдавила его тисками. О чём думает Гласс? Что подумает капитан?
- Ты уверен, что они поднимутся вверх по ручью? - дрогнувшим голосом спросил Бриджер. Он ненавидел свою неспособность держать себя в руках, проявление слабости в мгновения, требовавшие решительности.
- Хочешь остаться и узнать? - Фицджеральд подошел к огню, схватив оставшееся на коптильне мясо.
Бриджер вновь посмотрел на Гласса. Раненый шевелил потрескавшимися губами, тщетно стараясь выдавить слова из онемевшего горла. - Он пытается что-то сказать, - мальчик припал на колено, пытаясь разобрать слова. Гласс медленно поднял руку и указал дрожащим пальцем. Он хочет Анстадт. - Он хочет свою винтовку. Он хочет, чтобы мы дали ему винтовку.
Мальчик почувствовал тупую боль от сильного пинка в спину и распластался лицом на земле. Он, пошатываясь, встал на четвереньки, взглянув на Фицджеральда. Ярость на лице Фицджеральда словно слилась с искажёнными складками волчьей шапки. - Пошевеливайся, черт тебя дери!
Потрясенный Бриджер с округлившимися глазами с трудом поднялся на ноги. Он смотрел, как Фидцжеральд подошел к Глассу, лежавшему на спине рядом с грудой своих пожитков: ягдташем, ножом в, обшитых бисером, ножнах, тесаком, Анстадтом и пороховым рожком.
Фицджеральд наклонился, чтобы подобрать ягдташ Гласса. Порывшись, он достал кремень и кресало и забросил в передний карман кожаной рубашки. Пороховой рожок он перекинул через плечо. Тесак просунул под широкий кожаный пояс.
Бриджер пораженно на него уставился. - Ты что творишь?
Фицджеральд вновь нагнулся и, подобрав нож Гласса, кинул его Бриджеру. - Держи. Бриджер поймал нож, с ужасом воззрившись на ножны в своей руке. Осталась лишь винтовка. Фицджеральд поднял её, быстро проверив, заряжена ли она. - Прости, старина Гласс. Тебе от неё больше никакого проку.
Бриджер выглядел потрясённым. - Мы не можем оставить его без снаряжения.
Мужчина в волчьей шапке бросил на него быстрый взгляд и исчез в лесу.
Бриджер посмотрел на ножны в своей руке. Перевёл взгляд на Гласса, чьи глаза смотрели на него, внезапно вспыхнув, как угли от кузнечных мехов. Бриджер почувствовал себя парализованным. В душе мальчика боролись противоречивые чувства, тщетно пытаясь продиктовать ему верное решение, пока одно чувство неожиданно не одолело все остальные. Он испугался.
Мальчишка повернулся и побежал в лес.