О том, что эта худенькая малолетка скоро появится в тюрьме, подследственные женщины узнали из новостей. По словам репортёра криминальной хроники, Олеся поразила всех цинизмом. На вопрос, сожалеет ли она о совершенных преступлениях, девушка ответила в телекамеру: «Какая теперь разница… Раньше сядешь — раньше выйдешь!»

«Детей на мобильники кидать! У моего ребенка бы отняли телефон, да еще и с ножом! Я бы эту мразь не судила, а сразу придавила!» — горячилась Тетка. Другие возражали: «Да она сама — ребёнок! Только восемнадцать исполнилось. Тем более — наркоманка!».

Оказавшись в камере, Олеся заявила, что во всем созналась, судится в особом порядке и рассчитывает получить реальный срок — на момент ареста она уже находилась на условном. Она оказалась коммуникабельной и веселой девчонкой. Несмотря на юный возраст, биография Олеси была полна приключений.

Выросла девочка в детском доме. В подростковом возрасте её удочерила порядочная и добрая женщина, хотя Олеська уже обладала всеми вредными привычками, включая зависимость от опиатов.

Новая мама периодически оплачивала Олесе лечение в нарколожках и просила устроиться на работу. Олеся то сбегала от неё к цыганам в табор, то веселилась с мужиками, которые её обеспечивали. К одному из них она даже испытывала некое подобие уважения, но их отношения прервались. Он стал потерпевшим по её первому уголовному делу — шестидесятилетний научный работник, обладатель большой квартиры в центре города.

Однажды Олеся проснулась у него дома. Денег у неё не было совсем. Сожителя тоже не было. Пришлось забрать старый мобильный телефон своего благодетеля и все деньги, найденные в квартире. Этого было мало, поэтому девочка сняла со стены картину «Морской пейзаж» и прихватила её с собой в ломбард. Чтобы спонсор не нервничал, Олеся оставила ему на столе записку: «Мы забрали эту сучку, молись, чтобы она осталась в живых!». К вечеру деньги кончились, Олесе было стыдно перед своим кавалером. Она разбила пивную бутылку у входа в подъезд дома, изрезала себе руки и ноги осколками и окровавленная упала в объятья любимого. Олеся сочинила, что ей удалось вырваться и убежать от похитителей. Но без последствий эта авантюра не осталась: пока ее не было, дедушка уже сбегал в прокуратуру. Возбудили дело о похищении человека.

Когда Олеся увидела свою безграмотную записку в руках у следователя и поняла, что плод её фантазии превратился в вещественное доказательство, её разобрал дикий хохот. Следователь без труда распутал это незатейливое преступление. «Морской пейзаж» XIX века вернуть не удалось, а в жизни Олеси появился условный срок.

Престарелый любовник на суде вел себя не слишком адекватно. Стоя в клетке, Олеся краснела и жалела, что вообще связалась с таким идиотом. Дед постоянно перебивал участников процесса конструктивными на его взгляд предложениями и затягивал слушание. Требовал Олесю лечить от наркозависимости и аргументированно доказывал судье, что наркомания это болезнь. Свои тирады он перемежал сожалениями об утраченном навсегда «Морском пейзаже».

Судья даже пригрозила выставить его вон и ехидно поинтересовалась — что может связывать несовершеннолетнюю наркоманку и вполне уважаемого гражданина почтенного возраста. Тот сник. Олеся хотела пояснить судье, что сексуальных контактов между ними не было, и благодетель всего лишь мастурбировал на неё обнаженную, правда, практически каждый вечер. Но тот уже мямлил что-то о жалости к сиротке. Выглядело это довольно жалко, и она решила смолчать.

Получив условный срок, Олеся вернулась к названой матери, но денег ей по-прежнему не хватало — ее доза составляла уже восемь граммов в сутки, а это значит, что каждый день надо где-то найти восемь тысяч рублей. Очередной отдых в городской наркологической больнице из угрозы превращался в слишком вероятное ближайшее будущее.

Олеся принялась воровать деликатесы под заказ для ресторанчиков Петроградской стороны. Несмотря на осторожность, в одном из магазинов на выходе ее остановили и молча отвели в подсобку. Там Олеся получила удар в грудь и упала на каменный пол. Над ней возвышалась девушка в тяжелых ботинках с металлическими носами.

«Бабушке на лекарства надо?» — спокойно спросила она. — «Или на наркотики?»

Дальнейшие минуты казались Олесе бесконечными и состояли из вспышек нечеловеческой боли и тьмы. Девушка молча избивала ее ногами, потом охранник магазина выкинул Олесю на улицу и посоветовал обратиться в милицию.

Гнев и обида кипели в воровке. Пока переломанные ребра не срослись, она отлеживалась дома. Покончив с продуктами, Олеся пересела на велосипед и выдергивала сумки у зазевавшихся девушек и бабушек. Ее объявили в розыск уже несколько районов города, и тогда Олеся вновь переквалифицировалась — принялась отнимать мобильные телефоны у школьников. Вначале она просила отдать трубку по-хорошему в подъезде. Если школьник ей отдавал телефон, Олеся благодарила и уходила. Если нет — угрожала. Один раз она пыталась забрать телефон у одного хилого школьника, но тот сильно ударил ее по голове сумкой с учебниками, и Олеся еле-еле уползла от него. Нож юная преступница с собой не носила, прекрасно понимая, что это — лишнее. Как правило, школьники равнодушно отдавали «трубки» и шли домой жаловаться родителям.

Как-то на улице ее узнали по ориентировке оперативники и кинулись за ней в погоню. Олеся описывала это так: «Я бегу, такая красивая, на каблуках, волосы назад…» Один храбрец все-таки ее догнал, за что был искусан. Олеся выла, шипела и орала так, что милиционеры решили, что она психически больна.

Еще на опознании потерпевшие ребята отводили от Олеси глаза, а их родители передавали ей в камеру сигареты и шоколад. Оказывается, практически все школьники на допросах в красках описывали, как сильная бабища им угрожала ножом, и как они перепугались. Вес Олеси составлял примерно сорок килограммов, роста она была небольшого. А ограбленные школьники были выше ее и крепче физически. Хотя они стали путаться в показаниях насчет ножа, Олеся признала вину полностью, потому что летом в следственном изоляторе было очень душно, а она хотела поскорее оказаться в колонии. Ей дали шесть лет лишения свободы. Олеся напевала блатные песенки и смеялась громче обычного, но во сне плакала. И тут сама прокуратура потребовала пересмотра дела. По их мнению, наказание было слишком жестоким, так как при вынесении приговора суд не учел, что у Олеси ВИЧ.

Дело направили на пересмотр в ином составе суда. Олеся горько смеялась, жаловалась, что небо в клетку ей надоело, и не трепали бы уже нервы. Но все в камере увидели в этом перст Судьбы и принялись уверять Олесю, что срок ей непременно снизят. Первое время Олеся не верила, но в ее глазах затеплилась надежда. Девушка давала себе и другим обещания измениться, начала креститься на иконки и перестала скандалить напропалую.

Предыдущий поклонник не оставлял надежды спасти заблудшую душу Олеси и писал ей поучительные письма в изолятор. В них, помимо жалоб на нехватку денег, содержались упреки и воспоминания об их с Олесей совместной жизни. Впрочем, конверт для ответа он вкладывал. Олеся отвечала ему в том же духе — просила прощения, рассказывала о тяготах своей теперешней жизни и делилась своими планами — получить в колонии профессию, отрастить волосы, найти настоящих подруг.

Приговор суд оставил без изменений. Узнав об этом, Олеся закричала: «Суки вы, я так и знала!» и истерично расхохоталась. До вечера она смотрела мультики у старшей на шконаре. После проверки долго писала приемной матери письмо; опустив голову, курила одну сигарету за другой — и вдруг расплакалась, как маленькая.

К ней подошла Тетка, присела и обняла. Стриженая голова Олеськи уткнулась в ее плечо. И долго они сидели так, молча. А потом погас свет, потому что наступило время отбоя.