мне снилось нечто, непонятный сон: напротив умирали комиссары, брандмауэр измазан был в крови, на мостовой вальсировали пары, и безучастно что-то о любви пел репродуктор. брошенный понтон стучал о сваи мёртвого причала. и дивная мелодия звучала. и голос безучастно вторил в тон. круженье пар на томной мостовой. и в пыльном шлеме, всё ещё живой, на фоне окровавленной стены, полз комиссар. к чему такие сны? куда он полз? — бог весть. он умер в миг, когда достигла музыка крещендо. наверняка он что-нибудь постиг, пока агонизировал. зачем-то он полз по направленью от причала, пока был жив, и музыка звучала. и я глядел на это из окна, задумчиво гадая: «нахрена ползти ему?», крошил «герцеговину» и папиросный уминал табак, я взять пытался в толк (увы! — никак), и спичка, прогорев наполовину, мне пальцы жгла, и френч натёр мне спину, и, дополняя общую картину, как некий беспощадный метроном, понтон стучал о сваи. бог покинул сей мир печальный, вышел за вином в ближайший гастроном и сгинул, сгинул. что наша жизнь? — тщета и суета, — дрянная череда дурных событий, нелепых драм, бессмысленных соитий, жестоких, ужасающих открытий, ведущих к осознанию — звезда вон там, на небосклоне никогда тебе по этой жизни не светила. вот — колыбель, вот — поле, вот — могила. и это всё, что будет, есть и было. мне снился сон. к удаче ли, к беде? — не ведаю, не знаю. новый день ничем не отличается от сна: сезон любви, холодная весна, ряды неровных строчек на листе. и бабочка порхает в пустоте.

дождь прошёл. запахло сеном, свежескошенной травой. кровь быстрей бежит по венам, понимаешь постепенно, что по-прежнему живой. то есть, всё ещё способен замечать, как жизнь легка. то есть, кроме ям, колдобин, склок, обидок, маний, фобий, небо есть и облака. за оградою фонтаны города петродворца. ты идёшь, ещё не пьяный, мент стоит с каким-то странным выражением лица, — то ль с утра не похмелился, то ли поздно лёг вчера. городок дождём умылся. чёрный ворон в небо взвился. словом, чудная пора. благодать кругом такая! солнце, дождь, трава, сирень, вроде как, благоухает. ворон в синем небе тает. превосходный, в общем, день.

«тик-так» на стыках — катится вагон. в любой разлуке сыщется резон. (осваивай искусство расставаний). лиц череда, событий череда, разъезды, полустанки, города, обрывки разговоров, духота — под стук колёс, мерило расстояний. мелькают телеграфные столбы. (преодолев инерцию судьбы, теряешь, обрываешь, обретаешь). что в этой тяге к перемене мест? — проклятие, удел, призванье, крест? когда мне эта гонка надоест, я не вернусь, и ты об этом знаешь. осяду где-нибудь в глухом краю. освою ремесло — не гамаюн, а что-нибудь попроще — два прихлопа да три притопа, скажем, — тракторист, прозрачен, как слеза, и, словно лист пустой тетрадный, чист. ты не журись — я не Улисс, и ты не Пенелопа. венок из ожиданий слишком прост, он не идёт копне твоих волос. (звенит пустой стакан о подстаканник). торопятся минуты в никуда. бессонница. холодная звезда горит в ночи. не думай, не гадай. осваивай искусство расставаний.

1. шумит волна. шуршит сырой песок. медлительный поток уносит тело, которое вчера ещё потело, а нынче отплывает на восток. ему теперь что небо, что земля, рассвет, закат — всё, в сущности, едино. как будто кто сказал ему «иди на» и ласково добавил «не петляй». и вот, оно отправилось (куда?) в последний путь, к последнему приюту. и солнце в небе щурится, как будто. и ластится прохладная вода. к чему теперь всё это: крем, загар, вечерние попойки в ресторане? когда ты в синем море, словно в ванне, прочь уплываешь, как ночной кошмар. 2. ты был любим и счастлив, иногда, пока тебя не приняла вода. напористая вязкая среда заполонила всё, но пусто в теле. подобные купания вредны, — ты больше не способен видеть сны, в истоме плыть пространством тишины в ковчеге упоительной постели. увы, пришли иные времена. теперь тебя баюкают волна и легкий бриз. халатности цена — душа твоя рассталась с оболочкой. глянь — мечется в отчаянной тоске, не оставляя, впрочем, на песке следов своих. труп тает вдалеке, уже сравнимый с неприметной точкой.

в домах иных ни света, ни тепла. бойницы окон пялятся в пространство, собой являя воплощенье зла (на первый взгляд так может показаться), и, если ближе подойти, снаружи пытаясь разобраться «что там? ну же!» за патиною пыльного стекла, твой мозг пронзает тонкая игла тревожного дрянного беспокойства, неясного мистического свойства, как будто в летний зной дохнуло стужей. так неуютно, странно, словно в душу твою проник бесцеремонный мрак и шарит там. — так пьяница в кармане своём найти пытается пятак, что пропит был вчера ещё, в дурмане похмельном раздражён и полупьян, и удивлён, что пуст его карман. ни света, ни тепла в иных домах, но что-то манит внутрь, — любопытно, откуда этот непонятный страх? снаружи ничего, увы, не видно! откуда эта аура вокруг? — ни пенья птиц, ни шороха, ни звука. вдруг там гигантский прячется паук, который всё пожрал в округе, вдруг там кто-нибудь лежит — ни ног, ни рук, лишённый нюха, зрения и слуха, и ждёт когда спасут его, без стука войдёт герой отважный и спасёт. и вот тебя уже к двери несёт. что затаилось там? — поди, проверь! и ты толкаешь запертую дверь. дверь поддаётся, раздаётся скрип заржавленных петель, внутри темно, несёт помойкой, где-то за стеной бачок сливной журчит. похож на хрип невнятный звук. пройдя по коридору ты попадаешь в некую темницу, весьма напоминающую нору, — в ней смрад такой, что задохнуться впору, как будто там издох огромный боров, — в клетчатке жирной есть чем поживиться червям и мухам, чем попировать. ты переводишь взгляд свой на кровать, испуганно увидеть ожидая картину жуткой бойни, но — пустая кровать, что справа от входной двери. никто ещё не умер. отомри. в норе живет замшелый мутный кент, любитель канапе и политеса, радетель конопляного процесса, он некогда изрядный был повеса, теперь он абстинентный импотент. в его мозгу не плесень, но — гнильца. его глаза навыкате, пустые, дебильность выражению лица отчасти придают. когда мосты и проспекты Петербурга эта рвань неверною походкой посещает, его персоной матери стращают детишек малолетних: «эка пьянь гляди идёт, коль будешь непослушен, таким же станешь или даже хуже!» да вот он сам: сидит на канапе, таращит зенки, мутные, в пространство, невнятно произносит слово «здравствуй» и пакши тянет жадные к тебе. он говорит: «приятель, помоги! я в этом гнусном склепе подыхаю, судьба моя нелёгкая, лихая». но ты его не слушай, ты беги от этого фуфлыжника, пока ты сам не пропитался душным смрадом, с подобной дрянью находиться рядом чревато, речь его подобна яду, поверь, дружок, опасность велика. — сперва он подольстит тебе, слегка елея в уши хищно подольёт, потом возьмёт по полной в оборот. он этот трюк проделывал не раз. — заманит любопытного в тенёта своей халупы, включит идиота и ну морочить гостя. может в пляс пуститься, беспонтовый, неуклюжий, как будто кто ему напялил лыжи и на асфальт поставил. либо рожу какую скорчит, буркалы вращая, иль засвистит, как закипевший чайник на чахлой плитке. спросишь: «для чего?» — чтоб посетитель пожалел его и денег дал, к примеру, иль жратвы, к работе не способен он, увы. всё б ничего, но этот фармазон всё время норовит вцепиться в руку, что кормит эту гнилостную суку. не искушай фортуну, выйди вон. пока рука твоя ещё цела, и ты способен сам найти дорогу наружу — прочь беги, оно убого, оно способно потреблять и только. тебя сюда кривая завела. пока не стала ноша тяжела, покинь обитель этого козла! ни света, ни тепла в домах иных, и никогда не будет, хоть ты тресни. — морозной ночью, в летний день воскресный они полны угрюмой тишины. в сплетенье коридоров, комнат, лестниц трухлявый разум спит и видит сны.