Новый Раскольников

Панкин Борис Александрович

я знаю, где ты сидишь

 

 

«выправлю бритву…»

выправлю бритву на сыромятном ремне. помнишь молитву? перескажи её мне. не заикайся. скороговоркой, ну! кайся, брыкайся — бестолку. в тишину канут любое слово твоё и ты вместе с любовью мнимой. из темноты лютая память выхватит абрис, жест. чёрное пламя ненависти. асбест здравого смысла разум не защитит! как тебе? — кисло? дёргается? болит? правду иль кривду — поздно! — грешна, чиста… помнишь молитву? ну же! давай! читай!

 

«и я отвечаю господи я устал…»

…и я отвечаю господи я устал внутрь себя смотреть как в некий кристалл перебирать все эти если бы да кабы раскачивать лодку увиливать от судьбы падаешь в эту пропасть убит отпет вычеркнут из всех списков а дна всё нет вальсируешь неуклюже на раз два три вязкая мгла снаружи и лёд внутри

 

«а что ты видишь кроме — дом, работа…»

…а что ты видишь кроме — дом, работа, любовник, дочь? любовников меняешь раз в полгода. полжизни — прочь. авралы, стрессы — этому ли рада? — в расход, в распыл. и что теперь с того, что я когда-то тебя любил.

 

«каждый раз, выходя на балтийский вокзал…»

каждый раз, выходя на балтийский вокзал из метро, вспоминаю тебя. здесь когда-то (ты помнишь?) тебя я встречал каждый вечер. коньяк пригубя, десять грамм под язык, прямиком от метро, прикурив, к остановке пойду, где рыжеет автобус. подумаю про нас с тобой, посмотрю на звезду, что не светит сквозь тучи, да место займу, и поеду. поеду домой. и автобус сквозь чёрную, чёрную тьму повезёт меня. вместе со мной повезёт мои думы, усталость, коньяк, кстати, да — десять грамм под язык. и всё мнится, — звезда не пробьётся сквозь мрак. впрочем, это неважно, привык.

 

«старушка с хитрыми глазами…»

старушка с хитрыми глазами на невском милостыню просит под голубыми небесами в санкт-петербург приходит осень прогулочным неспешным шагом пройду бабульки этой мимо шурша обёрточной бумагой дымя приплюснутою примой нырну в метро очнусь в трамвае что ковыляет мимо храма ах петербург мосты нева и щиты с рекламой окраинных районов спальных многоэтажки и на душе светло печально и всё неважно

 

«на самом-то деле…»

на самом-то деле всё было совсем не так — на прошлой неделе я понял, что это знак. я вышел из дома, закрыв за собою дверь. я спрятал в укромном месте ключи. теперь их только случайно можно найти. и то, что делать с ключами, не знает никто, никто.

 

«в жёлтом парке…»

в жёлтом парке — бабье лето, в синем небе — облака. банка с пивом, сигарета. жизнь, как водится, легка. в хрустале случайной лужи слепо щурится звезда. опускается на душу тень багряного листа. раз, два, три, четыре, пять — бог идёт тебя искать. вдруг меняется картина: меркнет свет, звенит звонок, словно некто смотрит в спину, беспощадный, как клинок. и за гранью восприятья, в сизом мареве тоски, злая осень в пёстром платье рвёт свои черновики. кто не спрятался, тому — посох в руки и суму. не спасёшь, не отогреешь, не распутаешь следы. не заштопаешь, не склеишь — шов досады, скол беды. и ложатся тяжким грузом в душу мёртвые слова. те, что шепчет то ли муза, то ли чёрная вдова.

 

«узорчатая ограда…»

узорчатая ограда, травы звенят. скажи в пустоту обрадовано: хуйня. весь этот фарс нелепый, тягостный бред, — кем это всё востребовано? мной? — нет! слёзы, стенанья, трубы, литавров медь. чья эта жизнь загубленная? чья смерть? правит свой бал эпоха пафосной лжи. оставь мертвецам их похороны, ты — жив.

 

«я знаю, где ты сидишь…»

я знаю, где ты сидишь, в каком офисе, что у тебя с крышей этой осенью. какая тебя бездна зовет дружески, стремительная, как лестница в метро калужская. сорвёшься в неё разом: опа — ни ног, ни рук. вот тогда и отпразднуем. привет доктору.

 

«понеслось дерьмо по трубам…»

понеслось дерьмо по трубам, дрянь по венам. станешь безобидным трупом, непременно. неприметной серой кочкой на кладбище. будет этот мир, короче, много чище. а и вправду — что коптить его задаром? — слушай лучше пенье птичье под кумаром, от которого уже не отдышаться. бесконечное кружение — без шансов.

 

«варварский век…»

варварский век. каждый второй — шахид. падаешь в снег, вроде бы не убит. вроде бы цел: ноги, живот, лицо. что там в конце, мать твою так, концов снова: манеж, комплекс жилой, метро? где тебя срежет, кто тебе пустит кровь? — бравый абрек, хрупкая гюльчатай? падаешь в снег, воздух тугой глотая.

 

«специалист по точкам и заглавным…»

специалист по точкам и заглавным, алкаш, трепач. махни стакан, потом занюхай плавленым, иди — рыбачь. мы тоже были рысаками с гонором. да что там! — есть. нас не проймёшь занудными прогонами, стеклом о жесть. расставь — тире, кавычки, троеточия на всём пути. глаголом жги, юродствуй, плачь и протчая. но — не пизди.

 

«а не было ни горя, ни печали…»

а не было ни горя, ни печали — любовь была. была-была, не пожимай плечами. сирень цвела. и мы с тобой в то лето тоже были, как та сирень. и в небе облака над нами плыли, и длился день. и был закат медлительный и нежный, и небо над. так надвигался, ставший неизбежным, кромешный ад.

 

«впору лечь и замереть, — не вставать…»

впору лечь и замереть, — не вставать и не слышать ни вестей-новостей, ни гостей не принимать. обнимать свои плечи, занимая постель без остатка, безраздельно, как гроб. только ходики — «тик-так» — со стены, в царстве мёртвой, как ты сам, тишины. поцелуй меня, любимая, в лоб, осени меня три раза крестом. вот он я — лежу недвижно пластом. и не встану ни сейчас, ни потом.

 

«сейчас заболит голова…»

сейчас заболит голова станет невмоготу сплёвываешь слова в пустоту гулкую как бездон- ный колодец как пустой молочный бидон на устах кроме проклятий нет ни черта меркнет холодный свет пустота

 

«рифмуешь ли кровь с любовью…»

рифмуешь ли кровь с любовью, морковь с капустой, выходит всё — суесловье, бездарно, пусто. и пользы от этих строчек, что кот наплакал — выключен, обесточен, низвергнут на пол. плюшевою игрушкой оставлен в детской — тошно, темно и скучно за занавеской, — некий аналог вечности и покоя. …жаль, что тебя не стало, и всё такое.