Он сидит на корточках.

У самой кровати.

Она не сразу понимает, кто это.

Не сразу Его узнает.

Сначала ей кажется, что это страшный человек из ночных кошмаров, с огромным ножом; он пришел убить ее. Она не смеет двинуться с места, дрожит от страха, ноги леденеют, кровь застывает в жилах, сердце бешено колотится. Она пытается звать на помощь, но крик застревает в горле. Лезвие ножа уже совсем близко. Еще мгновение — и он вспорет ей живот. Она сдается. Это смерть. В мучительном забытьи она чувствует, как стриженые волосы щекочут ей подбородок, ремешок часов отпечатывается на голой руке. Она из последних сил открывает рот, но убийца не дает ей вскрикнуть. В эту минуту она узнает запах туалетной воды и открывает глаза.

Это — не убийца.

Это — Он.

Девочка вздыхает, потягивается. Он утыкается лицом в ее подушку. Она шевелится, давая Ему понять, что уже не спит.

— Я бы хотел быть совсем маленьким и спать с тобою рядом… — вздыхает Он и ложится прямо на одеяло, прижимая ее к себе. Она смотрит на будильник: половина двенадцатого. Почти полночь. Он такой большой, теплый. Бормочет какие-то непонятные нежности… Она отодвигается: Он тяжелый.

Вдруг Его осеняет. Он шепчет:

— Пойдем в «Руаяль Виллье», поедим устриц.

— А как же мама?..

Мама не узнает. Они выйдут тихо-тихо, на цыпочках, ни одна дверь не скрипнет.

Мы вместе ускользнем из дому среди ночи?

Как в прошлый раз? И в позапрошлый?

Она согласна.

— Я надену красное платье с лентами.

Он пробирается к шкафу, снимает с вешалки платье и несет его через всю комнату, выделывая в темноте диковинные па, подпрыгивая, извиваясь всем телом. Он бережно держит платье в своих длиннющих руках и осыпает его поцелуями. Она обувает туфельки, причесывается, стягивает волосы большим черным бантом. Он замирает и, преклонив колено, подает ей платье. Я готов вас похитить, прекрасная принцесса. Моя карета ждет… Она прикладывает пальчик к Его губам и с опаской поглядывает на стену. Там, в соседней комнате, спит мать, которая может их услышать. Ей кажется, что Недобрый взгляд следит за ними сквозь стену. Он пожимает плечами.

— Не бойся, она спит. Нам пора.

Они крадутся, как ночные воришки.

Он входит в роль, сгибается в три погибели под весом воображаемого мешка, пыхтит, задыхается.

— Богатенькие попались. Я таких за версту чую… Бабки повалят, говорю тебе. Такие бабки!

Он стирает пот со лба, снимает ботинки и, нарочито сутулясь, в одних носках бежит к выходу. Она тихонько тянет за дверную ручку. Дверь поначалу возмущенно кряхтит, шипит, а потом сдается и звонкой пощечиной захлопывается у них за спиной.

Спасены! Он кидает за перила мешок с краденым добром, взмахивает руками и прижимает ее к себе.

— Мы будем вдвоем? — задрав голову, спрашивает она.

Он клянется, вытянув руку, как свидетель на суде.

— Плюнь.

Он плюет на пол, снова клянется и, крепко взяв ее за руку, тянет за собой вниз по лестнице. Они выходят на улицу.

Послушно следуя за Ним, она мысленно перебирает цифры, пытаясь одолеть страх. В глубине души она все-таки боится, что Он исчезнет, бросит ее прямо здесь, посреди тротуара, или позднее, в ресторане. Стоит другой женщине попасть в Его поле зрения, и девочка уже ничего для Него не значит, Он начисто про нее забывает. Страх быть покинутой прочно ассоциируется с отцом, и по привычке она считает:

— …26, 27, 28, 29, 30, 31…

В цифрах есть что-то успокаивающее. Цифры вытесняют страх, заполняют пустоту. Считаешь — значит, ждешь, и Он в конце концов вернется.

Прижавшись к Его ноге, она виснет на брючном ремне, дышит Его теплом, чувствует плечом Его мускулистое бедро. Они шагают в кромешной мгле. Он быстро идет вперед, она семенит рядом, изо всех сил тараща глаза, чтобы окончательно проснуться.

Дверца машины распахивается. Холод кожаного сиденья и бодрый голос отца довершают пробуждение. Он рассказывает ей, как устроена коробка передач. Она потягивается, зевает.

В ресторане Он заказывает разных устриц: длинненьких продолговатых и коротеньких овальных. Пировать так пировать. Гордо поглядывая на дочь, объявляет:

— Барышне то же самое.

И добавляет:

— И бутылку сухого вина. Белого.

Официантка улыбается им полными ярко-красными губами.

Он смотрит на себя в зеркало, выпятив грудь, прижимает девочку к себе.

— Погляди, как мы с тобою хороши! Ты у меня красавица!

— Что это у тебя за галстук? Я его раньше не видела.

Он купил его в Гамбурге, два дня назад, в деловой поездке. По Его мнению, дочери надо выучить немецкий.

— Я же английский учу.

— Английский! Язык торгашей! Бесчувственный язык…

Теперь Он изображает скупца, считающего деньги: щелкает пальцами, изгибает брови.

— То ли дело немецкий, — говорит он. Достает воображаемый смычок и прикрывает глаза. Наклоняет голову к плечу, словно скрипач, и качает ею из стороны в сторону, будто упиваясь собственной виртуозной игрой.

Официантка ставит на столик блюдо с устрицами, открывает бутылку, наполняет бокалы. Девочка останавливает ее изящным движением ладони:

— Благодарю вас, мне достаточно…

— Ну, дочка, за тебя!

— За тебя, папа!

— Ты у меня самая любимая!

— Ты у меня тоже!

Она расправляет плечи, щеки розовеют. Ей хотелось бы, чтобы все взоры были устремлены на них, но в этот поздний час почти все столики пусты. Отец с дочерью чокаются.

Он опускает бокал и принимается за устрицу, всасывает ее, раздувая щеки. Рассказывает девочке о своей поездке в Гамбург, о том, как убедил партнера купить три станка вместо двух да еще снизить маржу. Тот, конечно, жулик, но отец умеет с такими справляться. Вот.

Станки ее мало интересуют, но отец настолько доволен сделкой, что она решает Ему подыграть:

— И как же тебе это удалось?

— Проще простого. У меня к нему особый подход. Вскользь упомянул конкурента, назвал цифры, показал накладные… и по рукам. — Он вытирает рот салфеткой, сияет, отпивает глоток, наливается румянцем и добавляет: — Утер-таки нос этому кретину Лерине.

Лерине… Недаром ей было так страшно: враг подошел совсем близко, вот-вот схватит за горло. Она не слушает отца. Нахмурив брови, судорожно сжав вилку, сосредоточенно сражается с раковиной. Отец предлагает помочь. Она злится, говорит, что прекрасно справится сама, и одним движением разрезает перламутровую нить.

Он хлопает в ладоши. Ему нравится, что дочка упряма. Мир принадлежит тем, кто не сдается, не сворачивает на полпути.

— Ты такая красивая, когда сердишься, девочка моя. Пока ты сражалась с устрицей, мордочка у тебя была свирепая, как у бульдога.

По-собачьи сморщив нос, изображает бульдога. Она радостно смеется. Страх отступает. Он наблюдал за ней, внимательно смотрел на нее, даже сравнил с бульдогом. Значит, думал о ней, а не о мадам Лерине. Стало быть, любит. И она снова заливисто хохочет.

Вскоре они остаются одни во всем ресторане. Официанты поднимают стулья на столы, подметают пол. Кассирша перебирает счета. Хозяин выписывает мелом на доске названия блюд, уже для завтрашних посетителей. Наконец-то они могут побыть вдвоем…

Она закрывает глаза, томно откидывается на спинку стула. Сегодня победа осталась за ней. Она расслабляется, болтает ногами. Отцу кажется, что девочка устала. «Нет, нет», — возражает она. Он заказывает еще белого. Официантка открывает бутылку, но уходить не спешит, спрашивает, прислонившись бедром к столику:

— Еще чего-нибудь желаете?

Не переставая жевать и пить, Он качает головой. И в эту минуту Его взгляд падает на упругие бедра девицы. Он замирает. В глазах загорается озорной огонек. Он с удовольствием разглядывает ее. Под ажурным передником угадывается аппетитная грудь. Официантка улыбается, выпячивает бюст, движением фокусника, извлекающего кролика из шляпы, покачивает бедрами — влево, вправо…

Он перестает жевать, ставит бокал и, приоткрыв рот, наблюдает за официанткой, улыбается, глядя ей прямо в глаза. Эта улыбка девочке знакома. Сейчас все будет так, как было в прошлый раз: официантка подсядет к ним за столик, отец обнимет ее за талию и весь остаток вечера будет обращаться только к ней. Они перейдут на «ты», девица оставит отцу телефончик, а то и вовсе сядет с ними в машину. Отец поднимется ее провожать, попросит дочку подождать, и она уснет на заднем сиденье и снова будет считать про себя…

— Да, папа, я хочу учить немецкий.

Он смотрит на дочь. На губах застывает улыбка, предназначенная официантке.

— Я хочу учить немецкий!

Он говорит, что это стоит отпраздновать, подливает ей вина.

— Хватит, папа, больше не надо.

Официантка стоит будто приклеенная. Девочка пьет. Вино обжигает горло, добавляет смелости. Она бросает на соперницу недобрый презрительный взгляд, желая уничтожить ее на месте: пригвоздить к стене, стереть с губ помаду, сплющить шаловливые бедра и пышную грудь, подпилить каблучки, превратить в бесформенную тетку с торчащим животом. Пожав плечами, официантка скрывается в недрах кухни. Девочка не спускает с нее глаз, чтобы та не посмела обернуться, не попыталась взглядом намекнуть отцу на возможное свидание.

— Ты видел? У нее лифчик просвечивает. Какая гадость!

— Да? — рассеянно отвечает Он, вытирая губы.

Она засовывает пальчик в пустую раковину, протягивает ему. Он берет пальчик, облизывает.

— Какой он у тебя соленый…

— Как море. Скажи, мы поедем с тобой на море?

Он обещает, что непременно поедут. Завтра или послезавтра. Берет ее за руку. Ах, если бы Он никогда не выпускал ее руки!

Хорошо все-таки, что она догадалась надеть красное платье.