СТОИЛО ПОСМОТРЕТЬ, как у меня физиономия вытянулась, когда фотограф сказал, что очень занят и что, если я хочу сфотографироваться, то за снимками можно зайти только через три дня. Стоило посмотреть, но лучше, что вы меня тогда не видели. А то бы заплакали от жалости.

Короче говоря — у вас тоже, наверно, дела, а у меня, даю слово, еще две задачи на завтра не решены, — такая петрушка вышла, в общем, петрушка это так только говорится, но теперь у меня нет времени даже слова выбирать. Директор велел мне срочно принести в школу фотокарточку. А поскольку это же самое было и в прошлом году — то есть, я вышел победителем математического конкурса — кто-то, я хочу сказать, один журнал решил напечатать мою фотографию. Только у меня ни одной фотографии не было. Та, на которой мне шесть месяцев и я лежу на меховом одеяле, представляете, не очень годится. И та, где я с дедушкой в саду Чишмиджиу, и он пьет минеральную воду, а я откусываю от бублика. А еще меньше та, с ярмарки, где у папы на голове шлем, мама жует пончик, а я — верхом на деревянном коне. Какой журнал поместит такой снимок с объяснением, что это — победитель математического конкурса, парень умный, серьезный и все такое?

Фотограф с его трехдневным сроком испортил мне все настроение. Я почти даже забыл, что и есть тот самым «таинственный победитель», как назвал меня наш директор. Иду по улице и, право, почти забыл, если верите. Но вдруг — так устроен человек, не скоро забывает хорошее! — вспоминаю и начинаю приплясывать. Что будет, думаю, когда в классе узнают! Санда, уж точно, до потолка подпрыгнет. Не потому, что мечтает стать второй Иоландой Балаш. От радости подпрыгнет, потому что это она помогла мне достать тот задачник, она в тысячеградусный мороз бегала за ним к своему дяде, на другой конец города. А Тудорел — это еще точнее — даст мне свои коньки с ботинками до самого лета. Вы его совсем не знаете, представления не имеете, какое доброе сердце у этого очкарика Тудорела! Когда я готовился к конкурсу, он звонил чуть ли не каждый час: «Занимаешься? Молодец! Давай продвигайся! Будешь носом клевать, звякни, я прибегу, протру твои глаза, чтобы не слипались». И не думайте, что не прибежал бы, если бы я клевал носом… Мирча, головой ручаюсь, начнет петь «Многие лета». Голоса у него, правда, нет, неважнецкий голос, зато он здорово умеет радоваться за друзей. Так здорово умеет радоваться, что когда я справился с одной задачей, которую ни один семиклассник не одолел, он добрых полчаса вертелся вокруг и клялся, что я достоин называться Пифагором. Так вот, про Пифагора он забыл, но не забыл упросить своего отца, который знает математику так, что вам и не снилось, позаниматься со мной, и тот недели две убил, объясняя мне всякие там упрощения…

Я приплясывал на улице, перебирая в уме Банду, Тудорела, Мирчу. Мы и в лагере были вместе, в Хомороде. И на экскурсии в Хорезу. Вместе пили пепси-колу, отмечая победу нашей команды над французами. И вместе смотрели «Закат». И шведский цирк «Спартак». И на карнавале во дворце пионеров были в одинаковых маскарадных костюмах. А недавно вместе сфотографировались. Санда в середке, я — слева, Тудорел — справа, а Мирча, он выше всех, за нашей спиной.

Я приплясывал на улице, а потом даже бегом побежал. Да как побежал! Папа говорит, что только Ион Мойня бегал так в свое время.

Я влетел в учительскую, вытащил фотокарточку с Сайдой, Тудорелом и Мирчей и подал директору.

— Да, но ты здесь не один! — сказал он.

— Верно, — говорю. — С друзьями. Пожалуйста, постарайтесь, чтобы напечатали этот снимок. Он для меня много значит.

И верно, много значит. Очень даже много! Я в какой-то мере все же математик и преувеличивать не люблю.