#img_3.jpeg

#img_4.jpeg

 

ОБЫЧНЫЙ ЗАВОДСКОЙ ДЕНЬ

Начало двадцатого века.

Симский завод расширялся. Вместе с домнами зашумели мартены, кричная фабрика и вспомогательные цехи. От угольных сараев к домнам подвешивали рельсоблочную дорогу. К складам руды прокладывали рельсовый путь. Там, в девяти верстах от завода, заканчивалось строительство Самаро-Златоустовской железной дороги, открывающей выход заводской продукции на широкий рынок.

Управителем завода хозяин назначил горного инженера Алексея Ивановича Умова. Молодой, знающий свое дело инженер развернул кипучую деятельность. Ему потребовалась рабочая сила. Слух об этом распространился за сотни верст. В Симский поселок стали прибывать все новые и новые люди.

Шел бывалый народ, испытавший немало горя и нужды.

…Каждый день по поселку разносился оглушительный рев заводского гудка. Каждый день по его зову шли на работу угрюмые люди, не успевшие отдохнуть за короткую ночь. Они шли грязными улицами, выбирая сухую тропинку. Шли к серому каменному заводу. Люди, как муравьи, расползлись по всем уголкам завода и там весь день копошились, угорая в чаду.

Нелегкая работа. Сегодня особенно тяжело было кузнецу Мызгину. Тому самому, у которого отец, дед и прадед — первый житель Симской долины — были кузнецами. Он то и дело отходил от молота, смахивал пот со лба и вытирал непрошеные слезы.

— Што с тобой, Михайло?

— Горе у меня. Ванюше моему исполнилось только полгода и осиротел.

— Умерла жена? — почти враз спросили рабочие.

— Хуже, братцы. Барин отнял мать от грудного младенца.

— Как так?!

— У них родился сын. Барыня без молока. Вот и увез в свой дом мою жену — кормилицу своему сыну, а мой хоть сдыхай!

— Вот сволочь! Ты бы дал ему по толстой-то морде и ближе к дому не пускал!

— Легко сказать. Он и так пообещал упрятать меня подальше, если моя жена не будет кормить его сына.

Грубый окрик начальника, подошедшего к Мызгину, прервал разговор. Вокруг лязгало и грохотало, шумело и ухало, шипело и свистело. Вдруг в этот шум ворвался страшный крик человека. Рабочие котельно-механического цеха бросились в сторону кричавшего. Огромные шестерни тянули за одежду оплошавшего рабочего. Несчастный не успел сбросить одежду, как хрустнула его рука, а затем и грудная клетка. Кто-то выключил турбину. Но поздно. В шестернях завязло раздавленное тело. И когда извлекли его, рабочие узнали погибшего. Это был молодой, недавно пришедший в цех рабочий Кузнецов.

— Э-э, ротозей! — кричал мастер цеха, — видите, прихватило полу его пиджака.

Такое обвинение возмутило потрясенных рабочих:

— Ты сам ротозей! Почему не оградил опасные места?! Вам человек, што болванка, которую суете под молот! Бросай работу, братцы!

— Братцы, братцы! — завопил испугавшийся мастер. — Я обещаю вам оградить шестерни, шкивы, все места, где может быть подобное несчастье. Я буду просить управителя завода о принятии расходов на похороны и о помощи семье. Прошу вас продолжать работу.

Не подозревая обмана, все разошлись по рабочим местам. Изуродованный труп унесли из цеха. Вновь зажужжали шестерни, вращая вал.

В тот же день в доменном цехе на колошнике погиб от газа рабочий Туманов. Никто не заметил, как это случилось. Его хватились лишь тогда, когда потребовалось засыпать калошу. Труп унесли, не сказав об этом даже рабочим его смены.

Прошел обычный заводской день, похожий на многие другие. А когда солнце скрылось за горы, по длинным улицам шли люди, распространяя запах гари и копоти. Шли медленно, опустив отяжелевшие головы.

Усталые, измученные нуждой, они искали утешения в кабаке, харчевне или пивной. И вот там, в единственном месте сборищ, они заливали водкой свое горе.

Уходя из кабака, бесчувственно пьяные сваливались где-нибудь под забором. Домашние находили своих кормильцев и волокли домой. Спившихся — отца, брата или сына — заботливые матери, жены или сестры укладывали спать, чтобы рано утром разбудить снова для работы.

Чуть забрезжит рассвет над долиной, гудок опять уже ревет, возвещая о начале нового трудового дня, похожего на вчерашний. И так было долгие годы…

 

В «ДОМЕ ТРЕЗВОСТИ»

Управляющий заводом Умов решил ограничить пьянство, которое все больше отражалось на производстве. На хозяйские средства был построен «Дом трезвости». В нем был зал на триста человек, чайная и библиотека.

В «Дом трезвости» потянулся народ. Шли молодые и пожилые, грамотные и неграмотные. Но грамотных было очень мало.

Испытывая нужду в грамотных рабочих, заводоуправление в 1800 году начало обучать мальчиков в заводской конторе, а через 15 лет открыло начальную школу для девочек на 40 учениц. И вот уже в течение девяти десятков лет управители Симского завода довольствовались только такой «подготовкой кадров».

— Невежество населения мешает нам выполнить ваше поручение, господин Умов. В поселке почти нет грамотных, — жаловались гувернантки Умова, которых он обязал просвещать рабочих.

— Книг в нашей библиотеке очень мало и те лежат, почти никто их не читает, — докладывала Умову библиотекарша Екатерина Степановна Селиверстова.

— Пьяных в поселке не уменьшилось. Они проникают и в «Дом трезвости», — беспомощно рассуждал попечитель этого дома, судья Каверский.

— У нас действуют две домны, пудлинговые печи, много цехов, паровая машина, вступила в строй уже вторая мартеновская печь, а грамотных рабочих почти нет и не прибывает. Надо самим взяться за подготовку нужных нам мастеровых, — настаивали молодые инженеры.

— Да, вы правы, — соглашался Умов. — Я должен сообщить вам одну весть. Наш хозяин объединил свои заводы в горный округ. Отныне — я управляющий Симским горным округом и Симским заводом. А округ — двести пятьдесят верст в окружности! В нем три завода, пятнадцать рудников, много куреней, восемь деревень, а жителей только 18 тысяч человек обоего пола. Рабочих не хватает. Среди них грамотных — единицы. Будем создавать школы.

Нужда заставила управляющего горным округом создать ремесленную школу в Симе.

— Вот, Миша, будешь учиться в этой школе, — показал сыну новое двухэтажное кирпичное здание лесообъездчик Гузаков Василий. А кузнец Мызгин сказал своему Ивану:

— Хоть и подлец этот Умов, отнявший у тебя мать, когда ты был грудным младенцем, а вот, гляди-ко, какое здание построил! Говорят: «Ремесленная школа!» Иди в нее, учись.

Первыми в библиотеку робко вошли молодые рабочие. Смущенные необычной обстановкой, они встали у порога.

— Проходите поближе, молодые люди. Вы пришли за книгами? — спросила Екатерина Степановна.

Посетители переглянулись, но никто из них не решался ответить.

— Ну что же вы смущаетесь? Вы грамотные?

— Да, мы читать научились, — ответил высокий, смуглый юноша с большими руками, которыми он беспрерывно мял свою фуражку.

— Кем вы работаете? — выспрашивала библиотекарша, пытаясь завязать разговор.

— Я кузнец, он слесарь, а они литейщики, — ответил тот же юноша, показывая на друзей.

— Хорошо. Ваши фамилии?

— Я Лаптев.

— Мы братья Саловы.

— А я Мартынов.

— Вот и познакомились. Что вас интересует?

— Меня интересует, как… э… — начал отвечать Лаптев Василий и замолчал.

— Ну, ну, как что?

— Как произошел человек и везде ли люди живут так, как у нас?

— Я тоже хочу это знать, — сказал Мартынов.

— И мы тоже, только нас еще интересует, почему человек умирает, — добавили братья Саловы.

Такие вопросы озадачили библиотекаршу.

— Вот какая досада. В библиотеке таких книг нет. Может быть, вы пожелаете послушать беседу по этим вопросам?

Юноши переглянулись, но промолчали.

— Я могу пригласить врача Леонида Модестовича Кибардина. Он очень грамотный человек. Приходите сюда послезавтра вечерком. Придете?

— Придем, если врач придет.

— Придет, придет. Он очень отзывчивый. Приглашайте своих друзей.

Кибардин охотно откликнулся на просьбу библиотекарши, сомневаясь, однако, придут ли слушатели.

Ровно в назначенный час он вошел в библиотеку. И каково же было его удивление: в библиотеке не оказалось свободных мест: все были заняты тихо сидящими юношами. Слушатели пришли сюда как на праздник: причесанные, опрятные и нарядные.

— Я очень рад, дорогие мои друзья, что вы проявляете такой интерес к вопросам, знание которых позволит вам понять, каким образом образовалось и развивается человеческое общество, — начал свою беседу Кибардин, поклонившись слушателям. — Миллионы лет существует наша земля… Ученые доказывают, что большая площадь земли покрывалась ледниками. Но три раза ледники таяли, и земля зеленела дремучими лесами, расцветала невиданными цветами. Эти потепления, длившиеся десятки тысяч лет, называют межледниковыми периодами. Жил ли человек в эти периоды? В земле найдены остатки человекообразных животных, которые жили уже в середине ледниковой эпохи. Каким же образом происходило превращение человекообразных животных в человека? Этим занимается специальная наука — биология. Этому я и посвящаю свою первую беседу.

Кибардин говорил увлекательно. Два часа длилась беседа и никто не ушел, никто не нарушил тишины.

Слух о беседе прошел по всему поселку. На следующий раз пришло столько слушателей, что стало тесно в библиотеке. Перешли в большой зал.

Довольный Кибардин рассказывал во второй беседе о первобытном и родовом обществе.

Пытливые и уже осмелевшие слушатели забрасывали его вопросами: и почему родовое общество распалось, и почему одни люди стали богатыми, другие — бедными? Ответить на эти вопросы Кибардин пообещал в следующих беседах.

Интерес рабочих к лекциям земского врача Кибардина встревожил попечителя «Дома трезвости» судью Каверского.

— Понимаете, господин Умов, народ пошел в «Дом трезвости». С чего бы это? Как бы наш либерал Кибардин не наболтал чего лишнего, — высказал свои опасения Каверский.

— Нет, не наболтает. Он сам, как черт ладана, боится движения рабочих. Пусть народ слушает. Может, пьянства меньше будет, — рассудил Умов.

Между тем врач Кибардин рассказывал народу уже о феодализме, о феодальных войнах, о росте торгового капитала, о возникновении капиталистического хозяйства и о государстве, сосредоточившем власть в руках царей и королей.

А слушатели уже просили ответить, почему царя называют помазанником божьим, есть ли над ним власть, почему в нашей стране царь, а в других короли да какие-то парламенты, кто были Степан Разин и Емельян Пугачев, почему их казнили, а народ песни складывает о них.

Такая любознательность рабочих не на шутку напугала полицейских. Они запретили «сборища». В «Доме трезвости» остались только танцоры, песенники и неграмотные слушатели сказок.

Тогда пытливая и наиболее активная молодежь начала собираться по квартирам. Один кружок пригласил к себе врача Кибардина. Другой — новую учительницу, приехавшую из Москвы, Елену Павловну Хорткевич.

Увлекающийся просветитель Кибардин присвоил себе кличку «Модестов» и засекретил свой кружок. Новых слушателей приводили только с разрешения «Модестова», при строгой конспирации. В такой обстановке Кибардин почувствовал себя свободнее и уже не стеснялся в выражениях по адресу самодержавия.

* * *

Елена Павловна смело пошла на квартиру к молодежи, пригласившей ее для проведения бесед. Знакомясь, она называла себя социалисткой. Молодежь попросила объяснить, что значит «социалистка». Хорткевич с увлечением рассказала о новом обществе, в котором все будут равны.

— Вот вы спрашиваете, — обратилась она к черноглазому с шайкой густых черных волос красивому юноше, — долго ли ждать? Я вам на это отвечу стихами:

— Мы живые люди, — продолжала свою речь Хорткевич, — должны сеять добрые семена, которые дадут хорошие всходы. Я скажу словами того же поэта (она, видимо, намеренно умалчивала фамилию поэта): «Рыхлая почва готова. Сейте, покуда весна, доброго дела и слова не пропадут семена…»

Молодежи нравились речи Хорткевич. Юноши заучивали услышанные стихи. Видимо, отсюда распространялись в поселке и новые песни. И вот уже на улицах поселка прорываются слова: «Стонет и тяжко вздыхает бедный, забитый народ. Руки он к нам простирает, нас он на помощь зовет».

Полагая, что распространителем таких песен является хор «Дома трезвости», полиция ввела цензуру репертуара хора и установила контроль над книгами, поступающими в библиотеку.

* * *

Как-то раз руководители кружков Хорткевич и Кибардин повстречались в «Доме трезвости». Друг о друге они знали от своих слушателей. Они договорились организовать Первого мая народное гуляние, возложив это дело на более активных членов своих кружков. Цель гуляния — сблизить кружковцев, выявить настроение народа и по возможности «посеять доброе семя».

Хорткевич поручила организацию гуляния Михаилу Гузакову. Кибардин — Чевардину Василию, работающему токарем в механическом цехе.

В воскресный день Первого мая 1903 года на перешейке около Жуковой Шишки собралось много народу. (Шишкой в Симе называют круглую гору, как бы оторванную от других). Пришли сюда даже господа — Умов с супругой, судья Каверский с супругой и полицейские.

День был солнечный, теплый, тихий. На зеленой поляне, у подножья скалистой горы, выступил хор «Дома трезвости». Эхо далеко разнесло его песни. Плясуны показали свое искусство.

К месту гуляния поспешили и торгаши. Они бойко сбывали пиво и водку. В лесу стало шумно. Под общий шум и веселье члены кружков распространяли свои песни..

Вдруг с горы полетели белые листки бумаги. Они, словно ласточки, кружились и падали. Участники гуляния впервые увидели листовки.

В листовках говорилось о том, что в Златоусте 13 марта 1903 года к дому горного начальника на главной Арсенальной площади собралось до шести тысяч рабочих. Они: обратились к приехавшему сюда губернатору Богдановичу с просьбой освободить из-под ареста рабочих, которые: были уполномочены передать администрации завода прошение заводских людей об улучшении условий их труда. Вместо ответа прогремело четыре залпа и в толпу врезались с обнаженными шашками конные городовые, рубившие безоружных людей. Убито 69 человек, ранено 250. Свыше 300 жертв!

— Слушайте, слушайте все! — крикнул Михаил Гузаков, прочитавший листовку раньше всех. — Это чудовищно! Царские палачи расстреляли в Златоусте невинных людей!

Михаил звал молодежь мстить палачам, готовиться к бою, еще сам не зная, как готовиться и к какому бою. В это время в другом кругу собравшихся загудел бас Василия Чевардина — смелого парня, как его звали в поселке. Он пел: «Но настанет пора и проснется народ, разогнет он могучую спину. И на бар и царя, на попов и господ он отыщет покрепче дубину. Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет! Подернем, подернем да ухнем!»

Молодежь, окружившая Чевардина, бурно приветствовала впервые услышанную песню.

Ничего не слыхали лишь полицейские, они были изрядно пьяны. Дежурный полицейского участка записал: «Особых происшествий по было».

 

ЭТО ПО-НАШЕМУ, ПО-РАБОЧЕМУ

В один из дней 1904 года в механическом цехе Симского завода появился новый молодой слесарь. Рабочие обступили новичка. И, как водится в таких случаях, начали прощупывать его вопросами.

— Откуда?

— Из Екатеринбурга.

— Здравствуй, друг екатеринбургский! — приветствовал новичка такой же молодой слесарь Лаптев Василий.

— «Бургский» — это от немцев досталось. А я русский. «Екатерин» — это по Екатерине названо. А я не люблю ее, не могу простить за Пугачева. Зови меня лучше Петром Павловым. Здравствуй!

— Согласен, — сказал Лаптев, — крепко пожимая руку новому знакомому, — приходи вечерком к нам в гости. У нас, брат, хорошенькая учительница беседы проводит, да стихи рассказывает. Ну заслушаешься!

— О чем?

— О том, што просвещаться надо и народ просвещать.

— Э-э! Я уже просвещен. Сам могу провести беседу и стихи тоже знаю.

— Ого! Какие? — спросил Василий.

— Хочешь знать, приглашай друзей. Сами займемся, без барыни. Согласен?

— Да, да! Согласен! Приходи ко мне в воскресенье. Соберу ребят.

Павлов воспользовался приглашением. Пришел раньше условленного часа.

Прибывающая молодежь с удивлением рассматривала незнакомца. Он почти не отличался от пришедших. Немного постарше, лет тридцати. Одет также просто. Высокий, широкоплечий. В движениях медлительный. Руки в ссадинах, мозолистые, обожженные.

Когда Лаптев сказал, что все приглашенные собрались, незнакомец встал, поправил волосы и сказал: — Товарищи!

Юноши заулыбались, толкая локтем друг друга — «Слышь, слово-то какое — товарищи!»

— Я, — продолжал беседчик, — слесарь, работаю в механическом цехе, вот вместе с Лаптевым. Зовут меня Петром Павловым. Не профессор, конечно. Лекцию о происхождении человека и строении вселенной я читать не собираюсь. Расскажу вам на первый раз о том, как я пытался «волка» съесть, да «тигры» за него заступились и меня одолели.

Юноши дружно расхохотались. Павлов посмеялся вместе с ними и рассказал о том, как в Екатеринбурге на Верх-Исетском заводе он заступился за рабочего, которого избил мастер. Когда рабочие потребовали, чтобы выгнали этого мастера с завода, управитель выгнал с завода Павлова.

— Потом я слышал, что того «волка», избившего рабочего, все-таки кто-то укокошил. А меня хорошие люди пристроили на работу в железнодорожное депо. Там мне открыли глаза. Я увидел многое. Те хорошие люди называют себя членами Российской социал-демократической рабочей партии. Вот об этой партии, о том, чего она добивается, и пойдет моя беседа, — сказал Павлов, вытирая вспотевший лоб.

Он говорил просто, без красивых и непонятных слов, приводил примеры из жизни, знакомой слушателям, и закончил беседу словами новой песни: «Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой».

Слушатели ответили аплодисментами. Их лица разгорелись, заговорили все враз. Особенно близко принял к сердцу слова Павлова девятнадцатилетний Миша Гузаков.

— Верно, верно сказано, — выкрикивал он, — нам по пути с этой партией, товарищи! Вы слышите, слово-то какое — товарищи! С этого дня я буду обращаться к друзьям только так. Мне не нравятся слова, сказанные учительницей, — «Веруй, надейся и жди»… Чего ждать? Кто за нас должен действовать? Я предлагаю покинуть кружок барыни Хорткевич и создать свой, рабочий кружок!

— Я поддерживаю Гузакова! — сказал Лаптев.

— Миша правильно говорит! — И я поддерживаю, и я, и я! — выкрикивали разгорячившиеся юноши.

Долго продолжалась беседа в этот вечер. Вопросам не было конца: почему одни богатые, другие бедные, кто создатель богатств, почему эти богатства в руках меньшинства, а народ живет в нужде?

Павлов терпеливо объяснял и, наконец, предложил слушателям встречаться на работе и там выяснять практические вопросы повседневной жизни.

Такая потребность возникла на другой же день.

Работницы кирпичного цеха обратились к мастеру Гвельмусу с просьбой дать в глину теплую воду. Женщины целый день босыми ногами месят ледяное тесто, простуживаются, болеют. Мастер — взяточник, вымогатель и насильник — отказал работницам.

Кузнецы обратились к управителю завода с просьбой выдать им рукавицы и запоны. Прошение передал кузнец Кузьма Горбунов. Управитель порвал это прошение, а Горбунова приказал уволить и занести в черный список.

Об этом раньше других узнал Михаил Гузаков, работавший в заводской конторе. Возмущенный несправедливостью, он прибежал к Павлову. Тот порекомендовал Михаилу рассказать об этом всем рабочим, пусть они потребуют удовлетворения просьбы работниц и добьются возвращения уволенного.

Михаил тотчас ринулся в цеха.

Увидев скопление рабочих около конторы, управитель завода послал к ним инженера Малоземова, слывшего добрым, вежливо разговаривающим с рабочими.

— Что собрались, труженики? — спросил Малоземов.

— Защити нас, господин инженер, — заголосили женщины. — Мастер Гвельмус нас обижает.

Женщины со слезами пересказали свою просьбу. С гневом изложили свои требования и мужчины.

— Вернуть Горбунова, иначе работать не будем! — кричали кузнецы.

Инженер выслушал жалобы и пообещал помочь.

Рабочие разошлись, удовлетворенные обещанием.

На другой же день вышел на работу Горбунов, а в кирпичный цех пришел сам управитель со специалистами для определения возможности подвести в цех горячую воду.

Слух об этом облетел весь завод.

На очередной встрече с молодежью Павлов объяснил:

— Сила в ваших руках, товарищи. Действуйте коллективно, дружно, добивайтесь улучшения условий труда, сокращения рабочего дня.

Среди собравшихся Павлов заметил много новых лиц. Все они с жадностью ловили каждое слово и бурно возмущались каждым фактом эксплуатации рабочих на заводе, о котором говорил Павлов.

Веселое оживление вызвало сообщение Гузакова о проведенном вечере молодежи. Он комически изобразил растерянность Кибардина и Хорткевич в тот миг, когда игравшая молодежь вдруг запела «Отречемся от старого мира».

Особенно всполошился попечитель «Дома трезвости», когда услышал дружное пение «Вставай, подымайся, рабочий народ, иди на врага, люд голодный. Раздайся, клич мести народной»…

Попечитель бегал по залу, обращался к Хорткевич, к Кибардину, к инженеру Малоземову. Но все они лишь пожимали плечами. Наконец, попечитель приказал музыкантам громче играть танцы.

— Грянул вальс, но мы, и танцуя, пели «сгинет ложь, сгинет зло навсегда, и сольются в одно все народы в вольном братстве святого труда». И только когда закончили всю «Марсельезу», мы пустились в залихватский перепляс. Вот как мы провели этот вечер, — закончил свой рассказ Михаил.

— Молодцы! — одобрил Павлов. — Наши новые друзья, видимо, на вечере узнали о нашем кружке!

— Да, да! Это мы их пригласили. Это Иван Мызгин, это Василий Чевардин из кружка «Модестова», а эти товарищи из кружка Хорткевич, — пояснил Гузаков.

— Очень хорошо! Теперь поговорим о подготовке к Первому мая. Надо добиться того, чтобы в этот день никто не работал на заводе. Я обещаю договориться с миньярскими товарищами. Маевку проведем вместе с ними. В тот день вы узнаете много интересного. Подумайте о том, как нам лучше обмануть полицию, — предложил Павлов.

Для организационной подготовки выдвинули инициативную группу: Гузакова, Чевардина, Мызгина и Лаптева.

 

КРАСНЫЕ ФЛАГИ НА ГОРЕ

Ранним утром Первого мая 1904 года жители Сима увидели на Лысой горе красный флаг. Озаренный восходящим солнцем, он горел, как пламя, раздуваемое ветром. На улицах собирались толпы. Это встревожило полицию. Стражники полезли на гору. А флаг извивался, горел и дразнил их. В это время рабочие по одному уходили с завода. Их встречал юноша, державший в руках подснежники. Он говорил каждому только два слова «Карпинский сад». И рабочие шли дальше. Там их ждал другой с такими же цветами. Он говорил: «Ильмовая гора». На горе еще один юноша с подснежниками называл «Голодное поле». Это и был пункт сбора рабочих на маевку.

Между тем полицейские забрались на Лысую гору, но не обнаружили флага. Они увидели его в южной стороне, на Жуковой Шишке. Стражники поспешили туда. Кряхтя, обливаясь потом и ругаясь, они достигли вершины Жуковой Шишки.

— Вот он, дьявол! А-а, чертов огонь! Теперь ты в наших руках! — ругались полицейские, срывая флаг. И только они успели обтереть вспотевшие лбы, как на противоположной — Доменной горе появился такой же флаг.

Пока полицейские лазили по горам, рабочие, шедшие на маевку, скрылись за Ильмовыми горами.

В пяти верстах от Сима, на небольшой поляне, окруженной сосновым лесом, собралось много народу. Здесь впервые сошлись на маевке миньярские и симские рабочие.

После окончания митинга в условленном месте собралось 30 членов кружка Павлова.

— Товарищи и друзья! — с волнением обратился Павлов. — Здесь осталась самая надежная, самая революционная часть молодежи и кадровых рабочих Симского завода. Могу ли я сейчас доверить вам самое сокровенное?

— Можете вполне! — подтвердил Гузаков. — Клянемся хранить тайну!

— Мои верные товарищи! Настало время создать в Симе партийную организацию, — сказал Павлов. — Вам известно, что я член Российской социал-демократической рабочей партии. Сюда на завод я прибыл с поручением екатеринбургских большевиков. Вы слышали на митинге о пролетарском вожде — о Ленине? Так вот, большевики — это последователи Ленина. Я полагаю, что здесь мы организуем такую же группу и сейчас изберем ее руководителя. Вот для этого я и задержал вас. Рекомендую руководителем группы избрать Михаила Васильевича Гузакова.

Павлов близко познакомился с Михаилом, много раз поручал ему сложные дела требующие строгой конспирации и решительных действий. Он убедился в организаторских способностях Гузакова, в его преданности рабочему делу.

— Мы ему верим, изберем Гузакова! — единодушно заявили товарищи, изъявившие желание быть членами партии, которой руководит Ленин.

 

ПРОВОДЫ ВЕРЫ

Вечер молодежи, организованный Гузаковым в «Доме трезвости», встревожил исправника. Он пытался найти первоисточник «беспорядка». Удалось узнать, что в тот вечер молодежь отмечала день рождения молодой учительницы Веры Кувайцевой — дочери известного петербургского адвоката. Видимо, она является передатчиком «опасных» песен. Улик нет, но на всякий случай исправник полагает, что ее надо удалить из Сима.

Веру уволили с работы. Это известие взволновало Михаила.

— Эх, Вера, Вера! В чем-то они заподозрили тебя. Уличить не смогли, но с работы выгнали, избавились от «опасной» учительницы, — говорил Михаил при встрече с Верой, — останься в Уфе. Наши товарищи помогут…

— Нет, Миша, полиция будет следить за мной и в Уфе. Я пока уеду в Петербург к отцу. Потом вернусь в Уфу.

…Нелегко расстался с любимой Михаил.

— Не горюй, Миша, — утешали друзья, — пойдем этой ночью, назло фараонам, по поселку с песнями. Пусть запомнит народ день отъезда нашей Веры.

Ночью, когда в избах симских жителей погасли керосиновые лампы, на улицах грянула песня: «Вставай, подымайся, рабочий народ, иди на врага люд голодный…» Слова запрещенной песни, услышанные от Кувайцевой, в этот час звучали как-то особенно четко. Они всполошили полицию. Заверещали полицейские свистки. Пение прекращалось там, где появлялись полицейские, но возникало на другой улице. Песня непреклонно звала: «На бой кровавый, святой и правый…»

* * *

Вскоре случилось новое происшествие. Кто-то ударил кирпичом по голове мастера кирпичного цеха, когда он шел по темному коридору между кирпичных штабелей. Администрация пыталась найти виновных, но не нашла. Гвельмус пролежал в больнице больше месяца.

— Вы думаете, кто это сделал? — спрашивал партийную группу Михаил Гузаков на очередном тайном сборе. — Скажу вам по секрету — Иван Мызгин. Но товарищи! Наш учитель Павлов наказывал мне не увлекаться расправой с отдельными личностями. Убьете одного, на его место встанет другой такой же. Бить надо только провокаторов и предателей.

Горячая молодежь не сразу согласилась с доводами Гузакова.

— Ну, довольно об этом, товарищи! — остановил спор Михаил. — Миньярцы предложили побывать в Уфе у людей, которые поддерживают связь с Лениным. Собираюсь съездить. На кого возложим мои обязанности?

— На Чевардина Василия! — предложили члены партийной группы.

— Быть по сему! — подтвердил Гузаков. — Миньярцы пообещали доставлять нам запретную литературу. Нужно выделить товарища, который будет принимать и хранить эту литературу.

Группа назначила библиотекарем Мартынова Дмитрия Алексеевича, работавшего заводским писарем. А прятать литературу решили в маленькой восьмигранной избушке.

— Место это очень удобное, — пояснил Мартынов, — избушка на самой плотине, в черте завода. Литературу можно подвозить на лодках по пруду. А прятать — между крышей и потолком. Я пролезаю. Окна у избушки во все стороны. Лучше и удобнее места в заводе не найти.

Восьмигранная избушка, в которой большевики прятали нелегальную литературу.

В помощь Мартынову выделили связных товарищей.

С собрания разошлись по одному, соблюдая осторожность.

В заводской конторе все знали, что Михаил Гузаков самостоятельно готовится к поступлению в землемерное училище. И когда Михаил попросил разрешения поехать в Уфу, начальство не воспротивилось.

Эта поездка окончательно определила судьбу Гузакова. В Уфе он повстречался с профессиональными революционерами и с организаторами боевых дружин на Урале — братьями Кадомцевыми.

Михаил прожил в Уфе несколько месяцев, прошел настоящую школу политической подготовки и в феврале 1905 года возвратился в Сим под предлогом, что из училища его уволили якобы за то, что не справлялся с учебной программой.

 

ПРАВДА О ЦАРЕ

Михаил привез страшную весть. 9 января трудящиеся Петербурга обратились к царю с прошением облегчить их тяжелую долю, улучшить условия труда, защитить от господ, сосущих кровь из народа. Они шли к нему с иконами, празднично одетые, с детьми. Царь расстрелял просителей. Убито более тысячи, ранено более двух тысяч!

— Мы но можем молчать, товарищи! Надо подымать народ, — говорил Гузаков симским большевикам.

Через день после этого во всех цехах завода и в поселке на каждом перекрестке появились листовки, в которых Уральский комитет РСДРП призывал трудящихся примкнуть к рабочему движению всей России.

В механическом цехе все собрались вокруг Гузакова.

— Товарищи! — громко крикнул Михаил, вскочивший на станок, — народ верил царю! Народ шел к нему со своими просьбами, со своими нуждами, хотел поведать о своей горькой доле, о тяжкой жизни. И этот «всемилостивейший, всемогущий государь» расстрелял народ! Три тысячи жертв в один день! Можно ли верить палачу?!

— Нет! — разом ответили собравшиеся.

— Царь — это самый крупный помещик в России, — говорил Гузаков. — Он так же, как и все господа помещики и заводчики, пьет народную кровь! Он возглавляет строй, который душит свободу народа! Нужен ли нам такой строй?!

— Нет!!! — громогласно заявили рабочие. Новички, пришедшие на митинг впервые, спрашивали:

— Чей это так говорит?

— Это наш Миша! — с гордостью отвечали рабочие, не раз слыхавшие Михаила.

— Ну и молодец! Вот смелый парень!

— Тише вы, дайте послушать!

Чем дальше говорил Гузаков, тем больше и больше накалялись слушатели.

— Долой кровавого царя! Смерть убийцам народа! Бросай работу, товарищи! Соберем деньги в помощь пострадавшим! — понеслось по цехам.

По рукам пошла фуражка.

Рабочие предъявили администрации свои требования.

В этот день большинство цехов Симского завода не возобновили работу.

Умов экстренно созвал инженеров и мастеров. Он огласил требования рабочих и предложил разъяснить им, что сокращение рабочего дня приведет к разорению завода.

— У нас другая точка зрения, — заявили инженеры Малоземов и Бострем.

— Вы агенты рабочих, способствующие возникновению анархии на производстве, — грубо оборвал инженеров управляющий.

Прошла неделя, затем еще — Умов не объявлял своего решения. На заводе опять возникли митинги. И Умов сдался.

Утром в цехах появились новые листовки. Они отмечали первую победу — сокращение рабочего дня до девяти с половиной часов и звали рабочих к борьбе с самодержавием.

 

ВЕСНА РЕВОЛЮЦИИ

Весна в 1905 году была очень бурной.

Заводская администрация была обеспокоена резкой переменой людей, ранее безропотных и покорных, теперь требовательных и настойчивых.

Трудно стало администрации разговаривать с рабочими: скажешь неправду — разоблачат агитаторы.

По вечерам на заводском пруду чаще слышатся песни про царя — называют его кровавым, про господ — именуют их живоглотами.

Урядник Чижек-Чечик приказал разгонять лодочников.

В один из таких вечеров, когда стражники гонялись за лодками на пруду, к восьмигранной избушке подплыли Гузаков, Чевардин и Мартынов. Они осторожно вышли на плотину, кругом обошли избушку и внесли в нее кипы листовок.

На другой день в обеденный перерыв рабочие с особым интересом развертывали свои узелки.

— А ну-ка, чего мне сегодня благоверная приготовила на обед?

— Ого, есть что покушать.

Они извлекали из узелков и духовную пищу. Еще с утра каждый обнаружил в своем инструментальном ящике листовку и берег ее до обеда.

Листовка утверждала:

«…Мы требуем, чтобы законы издавались, налоги устанавливались и расходовались с согласия народа! Требуем свободы печати, свободы союзов, свободы собраний, сходок, свободы совести… Товарищи, предъявим господам наши требования Первого Мая!»

Один экземпляр этой листовки попал уряднику. Чижек-Чечик доложил Умову:

— Принес мне судейский писарь Перлаков.

— Полезный парень, держите с ним связь, а Первого мая расставьте секретные посты в поселке, выследите место сборища и схватите главарей.

Настал ожидаемый день, к которому готовились и большевики, и полиция.

Утренний гудок возвестил о начале трудового дня. По широким улицам Сима потянулись цепочки рабочих. Через час завод ритмично задышал, застучал и загрохотал. Мастера доложили управителю, что работают все агрегаты. Полицейские сообщили, что красных флагов не видно, скопления народа не обнаружено, движение в поселке нормальное. Умов был удовлетворен.

А с завода из разных цехов по одному уходили никем не замеченные рабочие. Через три часа заревел гудок. Его зов в неположенное время удивил администрацию и встревожил полицию.

Родившись в котельной, мощный звук разносился за десятки верст, тревожа и поднимая людей.

Администрация и полиция решили, что гудок созывает рабочих на митинг в черте завода, бросились туда. Но там их недоуменно спрашивали: что случилось?

Наконец наступила тишина. Только теперь Умов увидел, что на заводе не осталось и половины рабочих.

В этот момент Чижек-Чечик указал в сторону пруда. Там, за прудом, на противоположной юго-восточной стороне от завода, на вершине Синих Камней развевался красный флаг.

— А-а! Вон они где собрались. Разогнать, схватить главарей! — приказал полицейским Чижек-Чечик.

Между тем все покинувшие завод собрались в западной стороне на Малоюзовской горе.

Сюда пришли не только симские, но и миньярские рабочие. Их издавна связывала дружба и родство.

Митинг открыл миньярский товарищ Коковихин. Он предоставил слово товарищу Власу — профессиональному революционеру.

Горячая речь Власа неоднократно прерывалась возгласами «Долой царское правительство!», «Поддержим петербургских рабочих». Оратор внес предложение — создать боевые дружины для вооруженной борьбы с самодержавием. Выступавшие затем Кузнецов, Чевардин — от симские рабочих, Заикин, Коковихин — от миньярских, поддержали предложения Власа.

После митинга симские большевики задержались в лесу. Они сразу же приступили к делу: создание боевой дружины поручили Михаилу Гузакову и Ивану Мызгину. Руководство партгруппой возложили на Чевардина.

* * *

Умов негодовал. Чья-то умная голова перехитрила: вышло так, как сказано в листовке — рабочие праздновали первого мая. Он приказал уволить Гузакова из конторы.

Михаил пытался перейти на производство, но друзья порекомендовали Гузакову съездить в Уфу посоветоваться с руководителями, как быть дальше, а по заводу распустить слух, что Михаил уехал в Уфу, искать работу.

Через несколько дней Чижек-Чечик доложил Умову, что «возмутитель» покоя Гузаков покинул Сим, отправился на поиски работы.

Гузаков пробыл в Уфе недолго. В комитете большевиков ему предложили вернуться в Сим.

— Главная работа для тебя, — сказали Гузакову, — это подготовка народа к решающим битвам за свободу. В стране растет и ширится революционное движение масс. Царское правительство пытается отвлечь трудящихся от революционной борьбы. Оно намерено создать представительное учреждение. Ленин пишет, что это учреждение проектируется в виде совещательного собрания представителей помещиков и крупной буржуазии. Оно является прямо издевательством над идеей народного представительства.

— Надо сорвать сделку буржуазии с царизмом. Поезжай и действуй решительно.

Михаил Васильевич Гузаков (фото 1905 г.).

В воскресенье, 11 июня 1905 года, в Симе дольше обычного звонили церковные колокола.

На молитве священник Жуков объявил верующим, что получено всемилостивейшее благоволение императора о народном учреждении.

— Сестры и братья, — взывал священник, — приглашаю вас прийти сегодня в здание народной аудитории. Там мы прочитаем проект положения о Государственной думе. А сейчас расходитесь и помните о воле господней, выразителем которой является божий помазанник — государь император.

Толпа прихожан потекла по всем переулкам и улицам поселка. На перекрестках появились плакаты, призывающие всех взрослых жителей прийти сегодня в «Народный дом» к 6 часам вечера.

В здание «Дома трезвости», отныне с благословения местных властей названное «Народным домом», собралось людей столько, что не хватило мест.

На сцене, за столом, покрытым зеленым сукном, сидели земский начальник и волостной старшина.

На трибуну вышел высокий, тощий, длинноволосый, с козлиной белой бородкой, с большим крестом на шее священник Жуков. Перекрестившись, он начал читать проект положения о Государственной думе.

Жуков читал около двух часов. И никто ни одним движением не нарушил тишину в зале. Но вот священник окончил чтение. Волостной старшина поднялся со стула, намереваясь что-то сказать. В этот миг на сцену вбежал Миша Гузаков.

— Товарищи! — громко крикнул Гузаков. — Не верьте тому, что сейчас слышали из уст уважаемого батюшки! Священник не о вас печется, и проект о думе, который он читал, выражает не ваши интересы! Царь задумал создать собрание представителей помещиков и буржуев, а не народную думу, не народное учреждение. Это выгодно только вот таким, как этот зажиревший земский начальник, готовый лопнуть от выпитой им народной крови!

В зале раздался дружный смех. Оскорбленный земский начальник вскочил как ужаленный и быстро пошел к выходу. За ним устремились купцы и некоторые заводские мастера.

— Только власть рабочих и крестьян, — продолжал Гузаков, не обращая внимания на уход земского начальника, — способна облегчить нашу жизнь, дать свободу народу, а не это придуманное министром Булыгиным бесправное и чуждое нам учреждение!

Священник Жуков пытался остановить оратора, но разгорячившийся Гузаков отмахнулся от него и продолжал говорить.

Михаил взмахнул рукой и в зале грянула сочиненная кем-то злободневная частушка: «Эх, ты, дума, думушка, богатеям кумушка!»

Народ поднялся, смеясь и подпевая, дружно двинулся на улицу.

Сбежавший с собрания земский начальник предложил полиции арестовать Гузакова за оскорбление должностного, высокопоставленного лица.

Полиция рыскала по поселку в поисках «дерзкого возмутителя покоя».

А Умов упрекал всех чиновников в либерализме и требовал от полиции более решительных мер.

* * *

Исправник каждый день строчил донесения в губернское жандармское управление о поведении рабочих в Симе:

«…рабочие выдвигают требования об отводе в бесплатное пользование лугов и леса поблизости села;

…в квартире Чевардина собирается группа рабочих завода. На собраниях говорят о том, что нужно требовать равенства, свободы и т. п., читают листовки революционного характера, поют революционные песни;

…по негласным агентурным сведениям в доме Чевардина открыта библиотека с книгами, не пропущенными цензурой. Заведует библиотекой Василий Дмитриевич Озимин;

…в доменном цехе инженер Малоземов провел беседу о жизни рабочих во Франции;

..в цехах Симского завода появились в большом количестве прокламации, призывающие поддержать забастовку железнодорожников».

Исправник в основном точно фиксировал события. В октябре 1905 года забастовкой были охвачены все железные дороги страны, многие фабрики и заводы.

В Сим известие об этом привез Михаил Гузаков, вновь побывавший в Уфе после своего выступления о булыгинской думе. Он сообщил симским большевикам, что царь перепугался мощного пролетарского движения и 17 октября издал Манифест. В Манифесте обещаны народу «незыблемые основы гражданской свободы: неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов».

— Нам надо разоблачить лживость царских обещаний. Видимо, местные власти попытаются что-то предпринять. Мы должны противопоставить их действиям свои.

Слух о царском Манифесте молниеносно облетел поселок. Чиновники земской управы, конторские служащие и даже стражники с возгласами «Свобода!» расклеивали Манифест всюду.

Затрезвонили церковные колокола.

Ликующий священник возвестил о божьей милости, дарованной в царском Манифесте. Церковный хор с упоением пел «Боже царя храни…»

А в это время в механическом цехе завода большевики собрали общезаводское собрание. Сегодня пришли на собрание даже мастера, конторские служащие и инженеры.

«Свобода, свобода!» — восклицали мастера. А инженер Малоземов, заигрывающий с рабочими, пожелал высказаться.

— Граждане, — говорил Малоземов. — Царь объявил свободу народу. Он обещает созвать законодательную думу, привлечь к выборам все классы населения. Воспользуемся же правом, узаконенным в высочайшем Манифесте!

В толпе раздались разрозненные выкрики «Ура!»

— Граждане, — продолжал Малоземов, — наступает эра содружества всех классов и рассвета демократии! Мы выберем своих депутатов в Государственную думу и тогда…

— Знаем, что будет тогда! Довольно болтать о рассвете! — понеслось со всех сторон.

Малоземову говорить больше не дали. На станок поднялся Гузаков. В толпе пронеслось: «Ш-ш-ш, тише! Миша с нами!»

— Товарищи! Тут инженер Малоземов проповедовал содружество классов и мирное процветание при существующем строе. Это, товарищи, болтовня!

— Правильно! — подтвердили возгласы.

— Господа мечтают о сделке с царем, — продолжал Гузаков, — пугают его революцией, а сами крадутся к власти. Хотят разделить власть с царем. Теперь, когда по всей стране поднимается могучая волна революции, малоземовская болтовня особенно вредна! Не поддавайтесь краснобаям, не верьте лживому обещанию Манифеста! Долой самодержавие! Под наши знамена! На улицу, товарищи!

Рабочие хлынули в заводские ворота. У выхода развернулись и поплыли красные флаги.

Мощные колонны пришли к Народному дому.

Митинг начался без объявления об открытии. На большой камень, заменяющий трибуну, поднялся земский врач Леонид Модестович Кибардин.

— Да здравствует свобода! — крикнул Кибардин. — Граждане, я называю вас гражданами на основании прав, дарованных царским Манифестом! Пользуясь этим правом, мы с вами изберем своих представителей в Государственную думу, которую царь обещает созвать в декабре. Наши представители проведут в жизнь такие законы, какие нам нужны. И без крови, без оружия и восстания мы вместе со всеми классами добьемся демократических свобод.

Речь врача подкупала неискушенных в политике слушателей. «Без крови, без восстания, вместе со всеми классами построим новую жизнь» — как заманчиво! И в народе уже раздались возгласы:

— Да здравствует свобода! Да здравствует Манифест?

Но только закончил свою речь Кибардин и еще не улегся шум одобрения, как на камень поднялся Гузаков Михаил.

— Товарищи! Дорогие товарищи! — волнуясь, обратился Гузаков. — Вы только что слышали сладкую речь многоуважаемого врача. Его бы устами да мед пить! (В толпе послышался тихий смех). Он говорит, что нам дарована свобода и что мы без крови построим новую жизнь. Но оглянитесь кругом, товарищи, и вы увидите гору мертвых тел, вы увидите море крови! Вспомните расстрел в Златоусте, расстрел тысяч людей в Петербурге. Кто стрелял? Кто пролил народную кровь? Это сделало правительство, которому сегодня поют славу господа Кибардины за «дарованную» свободу. Нет, товарищи, этот «дар» не может примирить нас с таким правительством. Тысячи убитых, десятки тысяч осиротевших завещают нам ненависть к царскому правительству! Это правительство сегодня уступило перед силой народа, испугалось размаха революции, а завтра, передохнув и собравшись с силами, оно будет душить нас. Свобода собраний, союзов, свобода слова — это, товарищи, только наше оружие для дальнейшей борьбы. Нам мало такой свободы. Нам нужно есть, пить, одеваться. Нам необходимо образование. Мы хотим быть людьми!

— Правильно! — гудела толпа.

— Мы, большевики, стремимся к такому строю, при котором не будет господ, живущих за наш счет, — мы сами будем хозяевами заводов, фабрик и земли! — закончил свою пламенную речь Гузаков.

— Ура! — покатилось в толпе.

На камень взобрался Малоземов. Но народ не дал ему вымолвить слова. Чевардин Василий запел: «Вихри враждебные веют над нами…» Многолюдный хор подхватили покатилась песня по поселку.

* * *

Народ еще долго гудел на улицах. Некоторые легковерные защищали «высочайший» манифест. Местные чиновники и заводская администрация всемерно поддерживала эту точку зрения.

— Этот Гузаков, господа, опаснейший оратор, — заявил Умов, слышавший выступления Гузакова. — Преследуя его, мы сами создаем ему симпатию народа. Надо прекратить преследование и постараться скомпрометировать его. Надо расколоть народ, создать свои организации. Подумайте об этом, господа.

Земский начальник вместе со священником созвали общепоселковое собрание граждан.

Священник Жуков старательно разъяснил собравшимся значение «высочайшего» Манифеста для народа. Он предложил организовать в Симе «Союз Михаила Архангела», который якобы будет защищать права народа, узаконенные в Манифесте, и не позволит бунтовщикам мутить народ.

Предложение священника поддержали заведующий ремесленной школой Костырев, казначей завода Курчатов и электротехник Александров, изъявившие желание быть членами «Союза Михаила Архангела».

В среде присутствующих пошел говорок: «Жаль, нет здесь нашего Михаила, он бы задал жару этим архангелам».

Председательствующий на собрании земский начальник уже потирал руки от удовольствия. «Все идет так, как мы хотели». Но в зале возник шум, около сцены появился Михаил Гузаков.

Земский начальник Менкаржевский не смог воспрепятствовать выходу на сцену нежелаемого оратора.

— Товарищи! Вы поняли, в какую организацию приглашает вас глубокоуважаемый духовный отец? Такие организации уже существуют в некоторых городах и очень себя проявили. Эти назвавшиеся защитниками прав народа и состоящие в «Союзе Михаила Архангела» громилы организовали ряд кровавых еврейских погромов. Видите ли, назвали евреев бунтовщиками. «Защитники» хотят поссорить народы между собой. Они при содействии полиции нападают на митинги, собрания граждан и избивают революционеров. Народ назвал таких «защитников» черносотенцами. Вы хотите стать членами такого союза?

— Нет! — хором ответили в зале.

Земский начальник, сидевший за столом, вскочил и забегал по сцене. Михаил воспользовался этим. Когда Менкаржевский был близко от него, Гузаков еще громче крикнул:

— Товарищи, вас приглашают в союз с ними. Ну какой же он вам союзник?! Вы посмотрите на него…

В дверях появились стражники. Мгновенно наступила тишина.

— Вот вам свобода собраний! — крикнул Гузаков, указав на полицейских, и спрыгнул со сцены.

— Долой паразитов! — загремел народ.

— Расходитесь, товарищи! — предложил Чевардин Василий.

Люди покинули зал.

«Союз Михаила Архангела» на Симском заводе так и не был создан.

* * *

События в Симе в 1905 году набегали одно на другое.

К лесничему пришла группа рабочих с просьбой разрешить порубку строевого леса. Лесничий отказал. Обиженные рабочие вернулись в доменный цех. Их тотчас окружили друзья.

— Э-э, не спрашивайте, — отмахивались обиженные. — Что может ответить барский слуга. Отказал. Все они паразиты. Гнать надо таких.

Неожиданно в цех зашел Михаил Гузаков и его друг Андрей Салов.

— Есть предложение, — обратился Гузаков к шумевшим рабочим, — выгнать из завода господских прислужников.

— Надо список составить! — предложил кто-то.

— Мастера Холодилина! Смотрителя Вериго! Бухгалтера Войтковича! — посыпались предложения.

Составив список, рабочие, предводительствуемые Гузаковым, пошли по цехам. Они вывели из цеха мастера Холодилина и смотрителя Вериго.

— Веди их за ворота! — скомандовал Андрей Салов. Рабочие подхватили под руки ненавистных мастеров и с шумом поволокли, а Андрей Салов вооружился метлой, заметал следы изгоняемых и выкрикивал: «Скатертью дорога, на завод вас больше не пустим!»

У конторы показался бухгалтер Войткевич.

— Вот еще одна господская шкура! — крикнул Салов.

Молодежь бросилась за бухгалтером, забежавшим в контору. На втором этаже их остановил Умов.

— Как вы смеете?! — крикнул Умов. — Войткевич назначен господином Балашовым. Только он и может освободить бухгалтера. Не трогать! Иначе я позову полицию!

— Не пугайте, господин хороший, — ответили Умову.

Группа молодых рабочих накинула на Войткевича его пальто, шапку, сунула ему в руки трость и со свистом вытолкнула за ворота.

— С богом, булануха, на тебе не боронить! — крикнул Андрей Салов. Раздался громкий смех.

— Товарищи, — обратился к рабочим Гузаков, — теперь расходитесь по своим местам. Вечером приходите в Народный дом.

К началу открытия собрания в Народный дом войти уже было невозможно. Люди толпились на улице. Сюда пришли не только рабочие завода, но и крестьяне из ближних деревень.

На сцену вместе с Гузаковым поднялись два незнакомых симцам человека. Один — кудрявый, брюнет, выше среднего роста, второй — рыжеватый, такой же рослый. Гузаков предоставил слово первому, назвал его Николаем Ивановичем.

Первый незнакомец (а это был профессиональный революционер Элькинд) говорил об эксплуатации помещиками и заводовладельцами рабочих и крестьян, назвал конкретные факты по Симу. Второй незнакомец (тоже профессиональный революционер, фамилию которого и партийную кличку оставили в тайне), рассказал о международном рабочем движении. Их речи сопровождались возгласами рабочих, которые вскакивали с мест, высказывались. Потом на сцену поднялся рабочий Миньярского завода Стукин. Он порекомендовал пригласить на собрание Умова. Собрание избрало делегацию, которая тотчас ушла к Умову. Между тем рабочие обсудили требования, подготовленные большевиками. Умов пришел в сопровождении инженеров Малоземова и Бострема. Поднявшись на сцену, он перешел в наступление.

— Я возмущен вашими самовольными действиями и протестую против удаления с завода мастера, смотрителя и бухгалтера.

— А-а-а! — взвыл зал. — Долой негодяев! Мы их не пустим на завод!

Гузаков поднял руку. Шум стих.

— Господин Умов, не разжигайте страсти. Подпишите, пожалуйста, ваше согласие.

Гузаков подал Умову бумагу. Умов прочел требования. Они были краткими:

1. Сократить рабочий день на заводе до восьми часов.

2. Увеличить заработную плату рабочих на 20 процентов.

3. Возвратить в рабочую кассу сто шестьдесят четыре тысячи рублей, образовавшихся от процентного вычитания с заработка рабочих.

4. Убрать лесные кордоны. Уволить лесничего Попова.

5. Разрешить населению Сима бесплатную заготовку строевого леса и бесплатное пользование лугами.

6. Не допускать на завод мастеров, которые грубо обращаются с рабочими.

7. Не увольнять рабочих с завода без согласия рабочей комиссии.

Умов побледнел. Он сунул эту бумагу в руки инженерам, стоявшим рядом, и сквозь зубы процедил:

— Я не самоубийца. Подписывать себе приговор не буду!

— У-у-у-у! — загудел народ. Многие вскочили с мест. Кто-то крикнул:

— Тащи его со сцены!

Гузаков преградил дорогу прорывавшимся к Умову. Малоземов и Бострем оттащили Умова в глубь сцены, умоляя его подписаться под требованиями, уступить, обещать, не лезть на рожон, иначе — разорвут.

Холодный пот выступил на лице Умова. Он протянул трясущиеся руки, взял бумагу, ручку и, подписавшись под требованиями, подал бумагу Гузакову.

— Товарищи! — крикнул Гузаков. — Управляющий округом согласился удовлетворить наши требования, он подписался!

— Ура! — покатилось по залу. — Дорогу господину Умову!

Управляющий вместе с инженерами покинул зал.

Рабочие избрали комиссию, которой поручили следить за выполнением своих требований и постоянно контролировать деятельность заводской администрации.

* * *

Более веселого настроения у симских рабочих, пожалуй, не было за всю историю завода. В декабре 1905 года они получили повышенную зарплату, работали по 9 часов в сутки, обходились без выгнанных мастеров. Никто им не препятствовал бесплатно заготовлять строевой лес и дрова.

На завод прилетела весть о том, что в Москве восстал народ, идут баррикадные бои. «Вот она — революция!»

— Товарищи! Ну разве мы можем равнодушно ожидать конца боев в Москве? — говорил Гузаков на собрании большевиков. — Там сейчас, может быть, решается судьба революции. Надо помогать! Я поеду в Москву драться за свободу!

— Мы все с тобой! — крикнул Мызгин Иван.

Партийная организация создала вооруженную группу из 10 человек, во главе с Гузаковым, и отправила ее на поддержку москвичей.

* * *

В январе 1906 года тишину заводского поселка нарушила разудалая песня:

На главной улице симцы увидели сотню вооруженных казаков, лихо восседавших в седлах.

Из дома в дом разнеслась весть о прибытии вооруженных казаков.

Петя Гузаков прибежал к Василию Андреевичу Чевардину.

— Дядя Вася! Приехали казаки!

— Надо предупредить Михаила. — сказал Чевардин.

— Он же в Москве.

— В том-то и дело, Петя, что он и с ним вся дружина должны на днях вернуться. Может быть, это сделаешь ты со своими друзьями?

— Я?! Я сейчас…

— Постой, постой, выслушай прежде.

Чевардин доверил партийную тайну смелому, изобретательному мальчику, которого называл своим помощником, и был уверен, что Петя не подведет.

…Наступила напряженная ночь. Василий Андреевич смотрел в окно. С неба ярко светила луна. По улице редко пробегали собаки, да с песнями проезжали казаки. Вдруг на дороге появились трое ребят в полушубках. Они остановились, толкнули друг друга, свалились в снег, побарахтались, встали, отряхнулись и пошли дальше. Это был Петя Гузаков с друзьями. До станции они добрались благополучно.

Василий Андреевич Чевардин (фото 1905 г.).

В вокзале дремал какой-то мужчина. Ребята осторожно присели недалеко от него, намереваясь здесь подождать прибытия поезда. Дремавший наклонял голову то вправо, то влево, потом уронил ее на грудь и открыл глаза. Ребята в ужасе узнали полицейского, нарядившегося в штатскую одежду. Шпик посмотрел на них и снова закрыл глаза. Мальчики тотчас вышли из вокзала.

Ночью ожидаемый поезд не пришел. Днем ребята катались с горы около вокзала. Кто мог подумать, что катаются не обыкновенные мальчишки, а большевистские разведчики?

Снова наступила ночь. Она была нелегкой для ребят. Усталость и мороз толкали их в помещение, но там торчал шпик. Уйти в дом к железнодорожникам нельзя. Находиться все время около вокзала неразумно, можно вызвать подозрение. Юные разведчики ушли к стрелочнику. Словоохотливый железнодорожник пустил их в будку и беседовал с ними до прихода поезда.

…Петя первый увидел брата на ступеньках вагона, проскользнувшего мимо.

— Миша! Миша, скорей ко мне! — изо всех сил крикнул Петя.

Михаил услыхал крик младшего брата и хотя не разобрал слов, но понял, что Петр не случайно здесь. Старший Гузаков, а за ним и дружинники соскочили с остановившегося поезда.

— Миша, Миша, — торопясь, заговорил Петя, — в Симе казаки. Дядя Вася велел вам скрыться. И здесь шпик.

Разведчики скрылись.

* * *

Казаки жили в Симе несколько дней. Они с песнями разъезжали по поселку, никого не трогая. Жители уже стали поговаривать: «Поживут, припугнут нашего брата и уедут». И вдруг ночную тишину разрезали винтовочные выстрелы, визг собак и хлопанье дверей. Каратели ворвались в дома рабочих. Свистели нагайки, плакали женщины и дети. Казаки перетряхнули все имущество в двадцати домах и арестовали 15 рабочих, в том числе и Василия Андреевича Чевардина.

Урядник Чижек-Чечик в сопроводительной написал:

«С помощью тайных агентов выявлены 15 наиболее активных революционеров. (Список прилагаю). Арестованные не сопротивлялись. Вещественных улик не найдено».

Каково же было удивление урядника, когда на другой же день после ареста пятнадцати, Перлаков принес листовку, распространенную в поселке. Эта листовка была напечатана в типографии. Она сообщала о том, как царь утопил свой Манифест в крови, задушив восстание в Москве. Листовка звала к продолжению борьбы с самодержавием.

Чижек-Чечик искал в этой листовке отклик на арест пятнадцати, но не нашел. Создавалось впечатление, что действует какая-то организация, к которой не имеют отношения арестованные «активные» революционеры. Больше того, перечитав листовку, урядник подумал, что арестовал, пожалуй, не главных.

* * *

Умов полагал, что в связи с арестом пятнадцати, на заводе могут возникнуть беспорядки. Но завод по-прежнему дымил, грохотал, пыхтел и гудел в положенное время.

День после ареста «главных» революционеров прошел совершенно спокойно. Ни митингов, ни групповых сборов, ни громких разговоров. Мастера докладывали Умову, что на заводе спокойно.

Управляющий заключил, что арестовали, видимо, самых главных смутьянов, раз народ молчит.

Настроение у Умова еще более поднялось, когда он получил желаемую телеграмму от заводовладельца Балашова. Хозяин, узнав о подавлении восстания в Москве и расправе на местах, осмелел. Он приказал восстановить прежние порядки на заводе.

«Никаких прибавок к сдельным платам. Отпуск леса и дров производить только по билетам и за попенную плату. Возвратить на службу самоуправно удаленных Войткевича и других. Если рабочие и служащие этому требованию не подчинятся, буду вынужден закрыть заводы. О чем прошу поставить в известность все население. Балашов».

Но еще не успел управляющий отдать приказ, как к нему явился Чижек-Чечик.

— Господин Умов, на заводе снова листовки. В поселке ночью была стрельба, кто-то пел песни революционного содержания. Нарушители порядка разбежались, когда мы попытались задержать их.

— Значит, вы арестовали не главарей. Когда вы, наконец, поймаете этого Гузакова?

— Ищем, господин Умов. Но надо еще что-то предпринять.

Посоветовавшись с местными властями Чижек-Чечик решил предпринять меры для устрашения населения.

В воскресный день они созвали сход. Собравшиеся увидели на площади ряд виселиц и большой портрет царя Николая Второго…

— Братья и сестры! — громогласно обратился священник Жуков. — Да простит вам господь все прегрешения. Покайтесь в грехах своих, просите прощения у государя и целуйте крест. Поклянитесь в верности государю и миролюбии. Да будет воля господня и рассеется зло, затаенное вами против хозяев своих и великого государя.

— Кайтесь, православные! Петля для вас приготовлена! — крикнул кто-то из толпы, — Где царь, там и виселица! Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода! — неслось со всех сторон из толпы. То там, то тут произносились короткие речи. Ораторов заслоняла толпа, только слышались их гневные голоса. Из многих голосов выделился один, который симцы слыхали при каждой решающей схватке с местными властями. Это голос Михаила. Вот он крикнул:

— Все понятно, товарищи! Расходитесь!

Народ отвернулся от царского портрета, и потекла народная река по всем улицам поселка. Весь день в поселке негодовал народ: «Вздумали запугать виселицами, палачи! Да мы вас самих на виселицу вздернем!

Перепуганный Чижек-Чечик приказал немедленно убрать виселицы и царский портрет.

Умов неистово орал в своем кабинете:

— Какой безмозглый дурак выставил виселицы?!

— Господин Умов, я полагал, что…

— Что вы полагали со своей идиотской затеей?! Уходите отсюда, пока я не наговорил вам еще дерзостей!

Впервые Умов выгнал из своего кабинета Чижека-Чечика.

На другой день во всех цехах завода возникли короткие митинги. Ораторы не поднимались на станки. Они говорили в народе. Рабочие их укрывали от глаз мастеров и заводской администрации.

Во второй половине рабочего дня Мастера по цехам объявили приказ Умова:

«Хозяин отклоняет все требования рабочих. Приказываю:

1. Восстановить 12-часовой рабочий день и прежнюю заработную плату.

2. Возвратить на службу самоуправно удаленных Войткевича и других.

3. Отпуск леса и дров производить только по билетам и за попенную плату».

В ответ по заводу пронесся клич:

— Будем работать по девяти часов и ни минуты больше! Нет, господин Умов, по-вашему не будет! Бросай работу!

Большинство рабочих тотчас же ушли с завода. А на следующий день все пришли, но работали только девять часов. И так поступали ежедневно, несмотря на угрозы заводской администрации.

Умов снова вызвал карателей. Приехали тридцать казаков и двадцать стражников, которые надолго остались в Симе. Они теперь не распевали песен, а разъезжали но улицам и пороли каждого встречного, если тот не кланялся им, или не обнажал головы. Они избивали также тех, кто почему-либо оказывался на улице глубокой ночью.

Полицейские все чаще и чаще стали навещать завод. Но стоило им зайти на территорию завода, как об этом уже знали во всех цехах.

* * *

Обычный зимний вечер. В долину со стороны, не защищенной горами, ворвался сильный ветер. Он вихрем понесся по улицам поселка, останавливая встречных.

Юноша свернул в переулок и скрылся. Он перешел на другую улицу и остановился у дома с тремя освещенными окнами. Высокий, острый карниз. Чердачное окно с застекленной рамой. Тесовая крыша. Две трубы. Ворота тесовые с карнизом. Подворотня с лазом для собаки. У калитки большая кольцеобразная ручка. Окна подняты выше среднего человеческого роста, без ставней.

Все приметы сходятся. Нужно проверить еще одну. Юноша слегка кашлянул. Тотчас в подворотню высунулась собачья морда с белой полосой на черном носу.

Юноша поднял руку и легонько три раза с перерывами постучал в стекло.

Через минуту во дворе послышался мужской голос:

— Барбос, пошел на место! Кого бог послал?

— Ангела с того света.

— Каким путем?

— С попутным ветром.

— Кого надо?

— Доброго хозяина, который бы согрел ангельскую душу.

— Милости просим.

Калитка открылась. «Ангел» вошел.

Хозяин открыл сени и весело крикнул:

— Миша! Зажигай свет, к тебе гость.

Чиркнула спичка, загорелась керосиновая лампа.

— Ба! Вот это гость!

Михаил обнял пришедшего и крепко расцеловал. Хозяин улыбнулся и вышел.

— Здесь надежно? — спросил гость.

— Вполне.

— Тогда не будем терять время. Пригласи верных людей. Надо оформить дружину и избрать совет.

Михаил вышел в сени, позвал кого-то из передней избы, поговорил и возвратился к гостю.

— Ну, раздевайся, садись за стол. Вот тебе горячий чай, сахар, шаньги. Кушай и рассказывай все новости.

— Пожалуйста, только чур меня не тискать, а то задушишь от первой же новости. Тебе привет от Веры Кувайцевой.

— От Веры?! Где она?

— За границей. Выслали. Известно от нашего товарища, вернувшегося из Швейцарии. Он все узнал от брата Веры Григория Кувайцева.

— Да-а. Не видать мне больше Верочки.

— Ну нет. Теперь, пожалуй, более вероятна встреча. Там хорошо работают наши товарищи, умело переправляют большевиков обратно в Россию.

Беседа друзей была нарушена приходом младшего брата Гузакова.

— Миша, ребята собрались в Народном доме, ждут твоего приказа.

— Молодцы. Петя, позови их сюда. Только пусть соблюдают осторожность и пикеты расставят.

— Слушаюсь, — по-военному ответил Петя и юркнул в дверь.

Через несколько минут в избе появились табуретки, скамейки. На столе — бутылки, рюмки, закуска, ножи и вилки. Вскоре пришли и «гости». С гармошкой, балалайкой, веселые, раскрасневшиеся от мороза «гости» приветствовали Михаила и незнакомца.

— Раздевайтесь, дорогие гости, присаживайтесь за стол. Все собрались?

— Все, кроме арестованных, — ответил Петр.

— Товарищи, — обратился к собравшимся Гузаков, — к нам из Уфы приехал товарищ Кадомцев Михаил. Это один из организаторов боевых дружин, член нашей партии, исключенный из кадетского корпуса за революционную работу. Он — знаток военного дела, — сейчас расскажет нам… Впрочем, это он сам скажет. Пожалуйста, Миша.

Михаил Кадомцев.

Из-за стола поднялся ровесник Гузакова, смуглолицый юноша с едва пробивающимися усиками. Он поправил пышные темно-каштановые волосы и сказал:

— Товарищи, прежде чем сообщить о цели приезда, позвольте передать вам привет от ваших товарищей, находящихся в Уфимской тюрьме. Наш комитет наладил связи с заключенными. Таким образом и привет вам передали. Они просили предупредить вас, что в вашу среду проник провокатор.

— Кто, кто? — разом спросили слушатели.

— Фамилию провокатора они не назвали. Вас они просили быть осторожнее. Комитет рекомендует вам усилить свою деятельность на заводе и этим создать мнение у местных властей, что арестованные не причастны к революционным делам, ибо и без них все идет так же, как было при них. Достаточно убедиться в этом жандармскому управлению и ваших товарищей выпустят.

— Сделаем, сделаем все! — зашумели слушатели.

— Ленин советует учить революционеров военному делу, организовать боевые дружины, которые должны немедленно действовать, сеять панику в стане врага, обезоруживать полицейских, освобождать арестованных революционеров, отнимать у неприятеля деньги и обращать их на нужды восстания.

У вас, как нам известно, уже положено начало боевой дружины, избран сотником товарищ Гузаков. Это хорошо. Сегодня надо избрать совет дружины, наметить план ваших действий и потом приступить к обучению, руководить военными занятиями поручено мне. Надо утвердить на партсобрании состав боевой дружины, разделить ее на пятерки. Вот за этим я и приехал сюда по поручению уфимского комитета большевиков, — закончил Кадомцев.

Состав дружины определили единодушно. В нее вошли половина партийной организации.

— Когда начнем занятия? — спросил кто-то из «гостей».

— Весной, как только растает снег, — ответил Кадомцев. — Запасайтесь оружием, используйте для этого холодное оружие, действуйте без шума. Если кто из вас попадет в лапы полиции, не признавайтесь ни в чем. Предателю — смерть! Поклянитесь, товарищи!

— Клянемся! — ответили все разом.

— Хорошо. Только, пожалуйста, потише. Так и передам комитету, что симская организация и ее дружина верны делу большевиков. У меня вопросов больше нет.

— На сегодня хватит, товарищи. Расходитесь парами, — предложил Гузаков.

Гузаков и Кадомцев крепко пожали руки уходящим друзьям.

* * *

В марте один за другим возвратились в Сим все пятнадцать, побывавших в Уфимской тюрьме.

На тайном собрании большевиков Озимин Василий сообщил:

— В тюрьме по внутренней «связи» я узнал об аресте товарищей, у которых получал литературу в Уфе. Их арестовали через неделю после моего отъезда. Арестованных обвинили в том, что они пересылали в Сим запрещенную литературу. Называли мою фамилию. Уфимские друзья не подтвердили это. Жандармы спрашивали меня — в каком месте около Синих камней я спрятал литературу, привезенную из Уфы. Я рассмеялся. Они избили меня и больше не допрашивали. Только после того, как уфимские друзья по тюремной связи спросили меня, арестован ли тот, с кем я был у них, я понял, что нас предал Перлаков. Я, не спросив вашего разрешения, возил его с собой в Уфу, был с ним в домах, о которых меня спрашивали жандармы. Я ему сказал, что литературу спрячу у Синих камней.

— Зачем ты брал его и почему соврал ему о литературе? — спросил Гузаков.

— Я его готовил в наши ряды. А соврал потому, что усомнился в его искренности и хотел сам убедиться в его намерениях, но не успел. Арестовали.

Собрание бурно реагировало на сообщение Озимина. Выяснилось, что Перлаков бывал в доме Чевардина во время читки запрещенной литературы, встречался с теми, кого арестовали в январе. Ребятишки видели его с урядником на улице и стражников около Синих камней. Все факты говорили о том, что Перлаков шпион. Собрание постановило уничтожить его.

* * *

В ремесленной школе появились два тяжелых ящика. Когда и кем они были занесены в инструментальную, никто из учащихся не видел, да и вряд ли кто обратил внимание. Но вот сюда зашел юный разведчик боевой дружины — ученик ремесленной школы Петя Гузаков. Он прощупал один ящик и обнаружил пистолеты. Удивленный разведчик немедленно сообщил об этом своему брату.

— Молодец, Петя, — одобрил действия брата Гузаков Михаил. Наблюдай за ящиками, но виду не подавай, что интересуешься ими. Сделай ключи к входным дверям и принеси их мне. Будь осторожен.

Михаил Гузаков немедленно созвал совет боевой дружины.

— Товарищи, разведка обнаружила в ремесленной школе два ящика с пистолетами. Есть предложение изъять оружие. Вы согласны?

— Согласны, — ответили Мызгин Иван и Валерий Теплов.

— Тогда, вот мой план…

…Ночь. Погасли огоньки. Поселок замер. Даже прекратилось цоканье копыт, напоминавшее жителям о ночных патрулях. В два часа к ремесленной школе бесшумно подъехал Мызгин Иван. Он предусмотрительно обмотал тряпками копыта коня. Гузаков Михаил и его друзья были уже здесь.

— Лошадь во двор! — приказал Михаил.

Иван послушно выполнил распоряжение. Михаил махнул рукой и все ринулись по своим местам. Валериан Теплов и Алексей Чевардин перелезли через забор и встали у входа на кухню. Киселев остался около лошади. Петя Гузаков беззвучно открыл парадную дверь. Ширшов встал часовым в прихожей. Лаптев и Леонов заняли парадный ход директорской квартиры. Остальные с кошачьей осторожностью вошли в инструментальную.

Вошедшие остановились. Минута без движения. И затем Петя Гузаков и Митя Кузнецов разом навалились на сторожа. Послышалась возня. «Неужели не справятся ребята», — подумал Иван. И в этот миг услышал: «Готово».

— Выносите ящики! — приказал Гузаков.

Четверо схватились за ящик. Вдруг в квартире директора появился свет. Дружинники приготовились схватить директора. Замерли. Донеслось шлепанье туфель. Погас свет. Снова все смолкло.

— Пошли!

Четверка вытащила два ящика и погрузила в телегу.

— Снять всех с постов и но домам! А мы поехали.

Бесшумная повозка покатилась по гладкой, немощеной дороге.

* * *

Директор ремесленной школы был удивлен утренней тишиной.

Он быстро оделся и направился к выходу, но не смог открыть дверь, бросился к другой, она оказалась подпертой. Пришлось разбить стекло у парадной двери и пролезть в свой кабинет, в котором был телефон.

— Алло-алло! Поскорее соедините меня с полицией! Алло, алло! Полиция? Говорит Костырев. Здесь что-то произошло.

Полиция окружила школу, осмотрела все вокруг и затем вошла в двери, открытые Костыревым. Стражники нашли связанными прислугу и сторожа.

— Господин урядник, ящиков нет, — доложил один стражник.

— Кто вас связал? Отвечайте! — заорал Чижек-Чечик на развязанных.

— Ничего, господин урядник, не успели разобрать. Они внезапно наскочили, закрыли лицо, заткнули рот и скрутили…

Чижек-Чечик разослал всех стражников и казаков по поселку.

— Обыщите дома всех бывших арестантов и дом Гузакова, перетряхните все, ищите оружие! Проверьте, дома ли бывшие арестанты. Немедленно!

Полицейские и казаки с точностью выполнили приказ урядника, но не нашли никакого оружия. Бывших арестантов они застали дома. Гузаковы заявили, что их сын Михаил уже давно не живет с ними, и не знают, где он.

Однажды, поздним вечером, шпики заметили появление Гузакова у Пашковых. Через двадцать минут примчалась полиция. Они перерыли все в доме Пашковых, искали и во дворе. Но Гузакова не нашли. Он в это время проводил совещание боевой дружины на кладбище в часовне.

Дружина собралась в связи с приездом Кадомцева.

— Сегодня, товарищи, начнем регулярную военную подготовку, — говорил Кадомцев. — Будем учиться стрельбе из разных видов оружия, метанию бомб, изучать тактику уличного боя, овладевать приемами джиу-джитсу, навыками строгой конспирации. Будем готовиться к решающему бою с самодержавием.

Боевики с напряжением слушали своего учителя. Вокруг часовни стояли пикеты, зорко охранявшие собравшихся.

— Нам потребуется оружие, — продолжал Кадомцев, — вы уже добыли два ящика и кроме них еще 8 маузеров, 11 браунингов, три нагана и несколько ружей. Словом, дружину вооружили. Но нам нужны еще бомбы. Постарайтесь изготовить их на заводе.

— Сами? — с удивлением спросил Иван Мызгин.

— Да, сами. Вы сделаете оболочку, а начинять их будем в другом месте. Оружие надо доставать всеми путями. Его потребуется очень много для того, чтобы вооружить народ. Не забывайте, что мы, дружинники, выполняем с вами только часть общепартийного дела, часть подготовки к восстанию. Ошибается тот, кто думает, что только силами боевиков можно свалить самодержавие. Партия требует вооружения народа и его обучения военному делу. Вот мы с вами научимся сами и должны подготовить к бою массы.

Вскоре опытные люди начали отливать в литейном цехе чугунную оболочку для бомб, а в механическом их растачивали.

* * *

Умов с помощью карательного отряда ввел на заводе двенадцатичасовой рабочий день, снизил заработную плату, отнял прибавку, завоеванную рабочими, восстановил процентное удержание из заработной платы, утвердил таксу штрафов.

Во всех цехах на стенах появились черные железные листы с жирной белой надписью: штраф. За курение во время работы — 30 копеек, за мусор и окурки в цехе — 40 копеек, за невежливый разговор с мастером — 50 копеек, за неснятие шапки перед мастером — 40 копеек, за пререкания с мастером или управляющим завода — 50 копеек, за утерю бирки — 20 копеек, за вход в контору без разрешения — 30 копеек.

На кордонах Умов усилил охрану. Запретил вывозить из леса не только бревна, даже хвою.

«Без оплаты и особого на то разрешения запрещаю брать в заводском лесу даже ветки на веники», — писал Умов лесникам.

Все больше и больше накипала ненависть рабочих к управляющему и к карателям, оберегающим умовские порядки.

Умовский подручный — урядник Чижек-Чечик разрешил полиции применять огнестрельное оружие. В поселке чаще стали раздаваться выстрелы.

* * *

Неожиданно отозвали в Уфу всех казаков и прикомандированных стражников.

Боевики воспользовались отъездом карателей и развили такую деятельность, что паника охватила местную власть и полицию.

Боевая дружина теперь была хорошо вооружена.

Подготовленная Кадомцевым, она действовала уже как опытная воинская часть. Но не хватало ручной «артиллерии». Оболочек для бомб заготовили много, но нечем было их начинять.

Михаил Кадомцев предложил захватить динамит и гремучую ртуть на складе у строителей железнодорожного моста около Усть-Катава.

Разведка сообщила, что склад находится примерно в версте от моста, в лесу, в дощатом сарае. Вся территория обнесена забором из жердей. Живут там несколько сторожей.

— Более удобного ничего не найдешь! — сделал вывод уфимский штаб боевых дружин и поручил эту операцию уфимским и симским боевикам под командованием Михаила Кадомцева.

В состав чрезвычайного отряда из симцев Гузаков назначил Мызгина Ивана, Леонова Гавриила и двух новых дружинников — Киселева Александра и Королева Василия.

Кадомцев, прибывший в симский лес с пятью уфимцами, назначил своим заместителем Гузакова Михаила и проводником Носкова — рабочего Усть-Катавского завода.

Когда солнце скрылось за горы и повеяло прохладой после жаркого июльского дня, боевики, вооруженные револьверами, двинулись в путь. Дождавшись ночи, они нашли изгородь, связали сторожей, забрались в склад и положили в каждый мешок по две коробки динамита, патроны, гремучей ртути, бикфордов шнур.

Возвращались молча. Старались ступать осторожнее. И вдруг крик: «Вот они! Здесь! Окружай».

— Рассредоточиться! — распорядился Кадомцев. — Разбиваемся на две группы, — одна со мной, вторая с Гузаковым. Кто первым столкнется с засадой — принимай бой!

Уфимцы исчезли. Симцы гуськом двинулись за командиром. Шли настороженно. Внезапно Гузаков остановился, чуть не налетел на знакомую изгородь у динамитного склада.

Группа рабочих механического цеха на маевке в 1906 г. Во втором ряду, слева второй — Чевардин Василий.

— Я этих мест не знаю, — честно заявил Михаил. — Кто возьмется вести?

Все молчали.

— Миша, я прошлой весной здесь проезжал, — сказал Мызгин, — берусь вывести до чугунки, а там воля твоя.

— Веди, — ответил Гузаков.

Углубившись в лес, они несколько раз выстрелили. Стражники клюнули на приманку, бросились туда, а боевики между тем ушли. Через полчаса они добрались до моста. Но и здесь наткнулись на засаду.

— Стой! Кто идет?

— Свои, — как можно увереннее ответил Гузаков.

— Вот они! Держи их!

С откоса посыпались камни. Боевики скатились к реке.

— Мешки в воду! — тихо скомандовал Гузаков. Пять громких всплесков отвлекли внимание преследователей. Без груза дружинники скрылись.

* * *

В конце августа боевики собрались в густых зарослях черемухи на левом берегу реки Сима. Михаил Гузаков пришел из леса. Он в те дни жил в лесу у надежных пчеловодов и лесников. Иногда он встречался в условленном месте с Мызгиным Иваном, Чевардиным Василием, со своими братьями и через них с дружиной.

— Прежде всего, сообщаю вам, товарищи, — сказал Гузаков, — что уфимцы доставили динамит в штаб боевых дружин. Теперь в Уфе налаживается производство бомб. Нам предстоит это дело тоже освоить. Динамит мы достанем из реки. И еще одна новость. Штаб предлагает нам выделить одного товарища. Пошлют его с особым заданием за границу. Я рекомендую Мызгина Ивана. А где он?

— Он, видимо, тебя в лесу ищет, — ответил Теплов. — Какой-то негодяй, наверно, следил за ним и за Васей Лаптевым. Вася ночью возвращался с собрания домой и наткнулся на обыск у них в доме. Он растерялся и вместо того, чтобы бежать в лес, помчался к Мызгину. И только успел зайти, на них нагрянула полиция. Ну Иван и не успел спрятать все, что взял у нас. Убежать-то им обоим удалось, а книги, прокламации, пироксилиновые шашки, немного гремучей ртути и бомба, которую он сам зарядил, попали в лапы полиции.

— Эх, черт бы их побрал, — выругался Гузаков. — Теперь Ивану и Васе придется скрываться так же, как мне. Надо немедленно убрать из своих домов все нелегальное, не прятать по своим садам и огородам. Зарывайте либо на заводе, либо за селом. Мы обязаны сберечь наших людей, чтобы, когда придет час, было кому взять оружие.

— Когда мы возвращались вместе с Васей домой и только расстались, я около дома Мызгина встретил Шельцова, — заявил Козлов Василий. Он што-то тут крутился. Да и Петька Горшков рассказывал, что он несколько раз видел Шельцова вместе с урядником. Петька встречал Шельцова около дома Пашкова в тот вечер, когда тебя, Миша, пытались сцапать.

Дружина постановила проверить подозрение Козлова и, если будут замечены еще какие факты сотрудничества Шельцова с полицией, то убрать с дороги этого мерзавца. Выполнение приговора, после разрешения совета дружины, поручили Козлову Василию и Петру Горшкову.

Вскоре симцы, уже привыкшие к происшествиям, узнали еще об одном. Ночью полиция подобрала на улице умирающего Ваньку Шельцова. Полицейские отвезли его в больницу. Там он и умер, не приходя в сознание. Найти «преступников» полиции не удалось. Тогда урядник решил, что все «беды» от Гузакова, и приказал заманить его в ловушку.

* * *

Все чаще и чаще стало хмуриться небо. Моросили дожди. Завывали ветры. Наступали заморозки.

В Сим из Биянки возвратился лесник Василий Иванович Гузаков, отец Михаила. Вечерком, нагревшись в баке, он напился горячего чаю с медом и лег в постель. Хорошо!.. Приятно отдохнуть в своем доме после долгих разъездов по лесу. И вдруг стук в ворота.

— Кто ото там? Сходи-ка, мать, спроси.

У ворот послышался грубый голос:

— Именем его императорского величества приказываю отворить!

— О, господи! — прошептала старушка и открыла ворота.

Как разъяренные псы, ворвались во двор полицейские. Несколько человек осталось во дворе, остальные ринулись в дом.

— Обыскать! — приказал старший.

Полицейские перерыли все, уже не раз ими перетрясенное.

— А ты, старик, слезай с кровати и иди во двор.

— Куда же я пойду раздетый? Подождите минуточку, оденусь.

— Нам некогда ждать. Иди так. Мы тебя недолго задержим. Ну! Иди вперед! Пусть твой сынок стреляет в тебя первого!

Полицейские зажгли фонари и, подталкивая Василия Ивановича, вышли во двор. Дождь и холодный ветер сразу окатили Василия Ивановича. Дрожа всем телом, скользя по грязи и падая, старик шел туда, куда приказывала полиция. Они держали его под осенним дождем около трех часов.

— Што, замерз? Благодари за это своего сына! А теперь иди, грейся.

Утром жена Василия Ивановича позвала доктора. Старик лежал в сильном жару.

— Воспаление легких, голубушка, надо везти в больницу, — сказал доктор.

Весть о ночном обыске у Гузаковых и болезни Василия Ивановича молниеносно облетела весь поселок. Друзья Михаила, встревоженные этой вестью, сообщили ему о болезни отца.

На другой день, вечером, к заводской больнице подкатила коляска. С нее двое дюжих парней сняли тяжелобольного с завязанной головой и лицом.

Медицинские работники всполошились.

— Что случилось? Кто больной? Куда его сейчас?

— Несите в операционную, — приказал дежурный врач. — А вы, господа, выйдите, пожалуйста. Здесь не полагается быть посторонним.

Юноши, принесшие больного, вышли в коридор. С ними каким-то образом оказался еще один мужчина. Он весьма участливо расспрашивал — кого принесли, что с ним случилось. Это был заводской счетовод Генбальский.

Сестра поспешно сняла повязку с больного и оторопела. Перед ней сидел совершенно здоровый, улыбающийся Михаил Гузаков.

— Прошу не волноваться, — сказал Михаил. — Господин врач, очень прошу вас распорядиться. Скажите сопровождавшим меня, что они могут уйти. Больного вы оставляете в больнице. Пусть навестят завтра. Только не вздумайте сказать кому-либо, кого вы приняли.

— Что вам от меня нужно, молодой человек? — спросил врач у Гузакова.

— Скажите, пожалуйста, в каком состоянии мой отец?

— Безнадежном, но в сознании.

— Разрешите пройти к нему.

— Сестра, дайте халат и проводите.

— Благодарю. Извините за то, что отвлек вас от дел.

Врач ушел, а через несколько минут сестра провела Михаила в палату.

— Больной, как вы себя чувствуете? — громко спросил Михаил, наклонившись к отцу.

— Миша! Да как же ты… Тебя же… — задыхаясь, произнес Василий Иванович.

— Не волнуйся, отец, меня им не взять. Я не один. — Михаил многозначительно показал на маузер под халатом.

— Миша, милый… дай бог тебе удачи… — заливаясь слезами и задыхаясь, чуть слышно говорил отец. — Я верю в твое дело…

С ближайшей койки поднялся больной, подхватил живот и в больничном белье посеменил к выходу из палаты. Михаил не обратил внимания на выходящего, иначе он признал бы в «больном» хозяина пивной.

— Милый, дорогой мой отец, прости меня за все причиненное тебе, — сказал Михаил, целуя Василия Ивановича.

Вдруг на улице раздался выстрел, и загремела удаляющаяся коляска. Захлопали ответные выстрелы, зацокали копыта.

— Прощай, отец! — крикнул Михаил и, сдернув халат, бросился к выходу, который указала сестра.

В поселке гремели выстрелы. Юноши, привезшие «больного», успели спрятать коня с коляской еще до того, как полицейские появились на расстоянии видимости. Один выстрел, которым предупредили Гузакова, вызвал беспорядочную стрельбу. Полицейские прогнали мимо. Когда они опомнились, Михаил был уже на дровяном складе в заводе, где и днем можно скрыться.

Чижек-Чечик бесцеремонно ворвался в больницу.

— Куда вы смотрели?! — орал урядник на Генбальского.

— Господин урядник, он здесь не выходил, — оправдывался шпик.

— Как? За кем же гнались? Обыскать! — приказал урядник.

— Господин урядник, вы забываете о том, что здесь больница, — протестовал врач.

— Плевать на больницу! Искать!

На третий день Василий Иванович скончался. 26 сентября 1906 года состоялись его похороны. За гробом шли сотни рабочих. Впереди процессии и сзади гарцевали конные полицейские. Они, как стая хищников, выслеживали «добычу», ждали появления Михаила.

А он в это время со слезами на глазах смотрел на процессию из окна дома Субботиных, подвязавшись для конспирации платком.

— Миша-а!! — послышался с улицы разрывающий сердце крик матери.

Михаил вскочил, как ужаленный. Но остановили друзья.

— Миша! Нельзя. Смотри как закидались стервятники, услышав твое имя, думают, што ты появился в толпе.

— Вы жертвою пали в борьбе роковой…

— Слушай, Миша, это запел Василий Андреич, слушай, как его поддерживает народ. Они с тобой, Миша! — уговаривали друзья, не пуская Михаила на улицу.

А похоронная процессия двигалась все дальше и дальше. Многие плакали в тот час. Многие гневно сжимали кулаки. Полиция мешала поющим, теснила их, но боялась предпринять что-либо против этой грозной массы.

Как только похоронная процессия дошла до кладбища, к дому Субботиных подъехал в тарантасе Петя Гузаков.

Вооруженный Михаил выбежал на улицу.

Сыпал мягкий, мокрый снег. На улице — ни души.

Тарантас покатился по Конке, свернул в Китаев переулок, выскочил на Подлесную и вдруг на перекрестке столкнулся с двумя конными стражниками. Остановился тарантас. Остановились и всадники. Михаил вынул маузер из кобуры. Всадники свернули с дороги, помчались, подхлестывая своих лошадей. Тарантас повернул по Подлесной улице к заводу. Михаил расцеловал братишку, махнул ему рукой и свободно вошел в проходную.

Шум, лязг, грохот, дружеские приветствия встречных — все это ободрило Михаила, породило у него уверенность в безопасности.

Около литейного цеха Михаила окружили рабочие. Кто-то обнял и поцеловал, кто-то соболезновал по поводу смерти отца. На опоку поднялся Алексей Чевардин и крикнул:

— Товарищи, не дадим в обиду нашего Мишу. Царские псы погубили его отца и за ним гоняются. Товарищи, постоим друг за друга! Если придут полицейские, выгоним их с завода к чертям!

— Правильно! Не дадим полиции Михаила! — кричали рабочие, окружая Гузакова плотнее.

Эти возгласы привлекли сюда еще больше народа из других цехов. Михаил поднялся на опоку.

— Товарищи, дорогие, родные мои, мне тяжело говорить в этот час. Только что похоронили моего отца.

Гузаков снял папаху, смахнул слезу и замолчал.

— Смерть палачам! — крикнул кто-то из толпы.

— Товарищи! — продолжал Михаил, — копите силы, готовьтесь к решающим битвам! Время для выступления еще не пришло. Мне, пожалуй, лучше уйти в лес. Иначе вам не избежать беды.

Вдруг раздался крик:

— Полиция!

От проходной вдоль высокого заплота по узкому проходу возле строящегося столярного цеха к литейному цеху с винтовками в руках бежали стражники.

— Гузаков, сдавайся, а то будем стрелять! — орали стражники.

— Убирайтесь к чертям! Гузакова не дадим! — ответили рабочие.

Грохнул залп. Толпа шарахнулась, но не побежала. Минутная растерянность — «Неужели будут в народ стрелять?» и, как бы рассеивая сомнения, полицейские выстрелили в толпу. Упал один рабочий, свалился второй…

— А-а!.. Бей палачей!

На головы полицейских полетели кирпичи, болты, гайки, куски железа. Рабочие ринулись на полицейских, отрезая им выход из завода. Ужас охватил «вояк». Они рванулись обратно, закрывая головы винтовками. Взвыл заводской гудок. Из всех цехов бежали люди.

— Товарищи! Убит Дмитрий Курчатов, тяжело ранен Егор Лаптев! Смерть убийцам! На улицу! — кричали рабочие.

— Товарищи, товарища! Остановитесь! — просил Гузаков. — Товарищи, нельзя воевать в одиночку. Здешняя полиция только часть большой армии убийц. На нас немедленно будут брошены жандармские войска. Мы не сможем устоять против них. Но ходите на улицу, не напрашивайтесь на расправу.

— Нет! Надо отомстить за убитых, пока не приехали каратели! — требовали рабочие.

— Товарищи! — попытался вразумить рабочих Михаил Гузаков. — Товарищи! Может, лучше потребовать от земского начальника, чтобы он наказал убийц?

Толпа заколебалась. Избрали депутацию к земскому начальнику. Но никто не ушел. Все ждали возвращения делегированных. Только предусмотрительный Алексей Чевардин бросился в контору. Держа в руках большущий «смит», он приказал телефонисткам выключить все телефоны и никого не соединять.

На слова заводских представителей о том, что полиция убивает невинных рабочих, Менкаржевский ответил: «Так вам и надо!» Этот ответ окончательно вывел из терпения рабочих.

— Вперед! К полицейскому участку! Отомстим убийцам за все! — с этими криками рабочие ринулись на улицу.

Михаил уже не мог удержать эту массу.

Предвидя исход выступления, Гузаков попросил Василия Чевардина, прибежавшего по зову гудка, сохранить часть большевиков, ни в коем случае не допускать их к участию в выступлении.

— Это необходимо для продолжения нашей борьбы, — говорил он.

Михаил приказал боевой дружине занять дорогу, ведущую к железнодорожной станции и возглавить штурм полицейского дома.

Огромная толпа с шумом и криком покатилась по улице к полицейскому дому. В нее вливались новые и новые люди с ружьями, кувалдами, топорами, дубинами. Впереди шел вооруженный маузером Михаил Гузаков. Около дома Ларионова, в котором находилась полиция, народ остановился. Позвали домовладельца.

Вооруженное восстание симских рабочих 26 сентября 1906 года.

Макет бомб, сделанных боевой дружиной.

— Передайте полицейским, что если они не сдадутся, то мы сожжем их в твоем доме. А ты не волнуйся. Мы тебе всем обществом новый дом выстроим, — уговаривали Ларионова пожилые мужики Кузьма Чевардин и Макар Родионов, державшие в руках бидоны с керосином.

Ларионов вошел в дом, а оттуда вместе с ним вышел урядник Чижек-Чечик.

— Обезоружить и подвести ко мне! — приказал Гузаков.

Урядник, бледный, согнувшийся, отдал оружие и подошел к Гузакову.

— Сообщите своим подчиненным, господин Чижек-Чечик, — сказал Гузаков, — что если они сдадут оружие и немедленно уедут из Сима, мы их не тронем. Если же они вздумают сопротивляться, то сожжем их в этом доме.

— Их там нет, все убежали, — пролепетал, заикаясь, урядник.

— Врет, врет! — крикнул кто-то, — смотрите в окна!

Обеспокоенные долгим отсутствием своего начальника, стражники выглядывали в окна.

— Идите, господин урядник, и передайте им наши условия. Даю на размышление пять минут, — властно приказал Гузаков.

Перепуганный урядник рысцой побежал к стражникам. Толпа замерла в ожидании. Гузаков наблюдал за временем. Через пять минут он подал сигнал боевой дружине; «Занять укрытия».

Вдруг кто-то крикнул:

— Урядник удирает огородами!

— Догоняй его, бей! — взревел народ. Многие бросились в огород, в переулок бежали мужики и женщины. Урядник упал, вскочил, снова побежал.

— Р-раз! — крикнул какой-то рабочий, ударив урядника железной лопатой по голове.

На упавшего накинулись женщины. Слышались крики: «Это тебе за плети, за издевательства и насилия над нами, это за убитых тобою невинных людей. Бейте его, бабы, пока не сдохнет!»

— Пожарные, по местам! — скомандовал Гузаков.

В ответ посыпались разбитые стекла из окон, послышалась стрельба.

— Ой! — крикнул рабочий Даниил Насонов и, схватившись за голову, упал, сраженный пулей.

— Огонь! — приказал Гузаков.

Вспыхнул угол дома, облитый керосином.

Затрещали ружейные, винтовочные и револьверные выстрелы. Повалил густой дым. Стражники выскочили во двор. Трое вскочили на коней и кинулись в ворота. Первый из них кувырком вместе с лошадью свалился у ворот. Двое угнали. Остальные отстреливались со двора.

Охнул и упал еще один рабочий. Гузакову донесли: ранен Алексей Чевардин.

Прозвучал сигнал — тушить огонь! Заработали пожарные машины, полилась вода. И когда потушили огонь, многие бросились в несгоревший дом. Послышались голоса:

— Тащи его на улицу! Ишь, оделся в женское платье! В подвал забрался, гадина!

На улицу выволокли полицейского.

— Посмотрите на этого ряженого!

Измазавшийся в саже, необычно одетый, трусливый стражник вызвал общий смех. Смеялись так, что стражника выпустили из рук. Полицейский юркнул в ворота, но наткнулся на рабочего с ломом в руках.

— Э-эх! — рабочий опустил лом на голову ряженого. Тот свалился.

— Собаке — собачья смерть! Сдох!

Народ, боязливо оглядываясь, побрел по домам. Тяжелораненых Егора и Алексея отнесли в больницу. Убитых рабочих подобрали родственники. Растерзанных полицейских оставили на месте.

Гузаков попрощался с рабочими, обнял братишку, вскочил на серого коня, которого привел Петя, и ускакал в лес. Вслед за ним ушли в лес и некоторые боевики.

Наступила тягостная ночь. Выпал снег. Все притихло. Только стучал телеграф:

— Уфа, губернское жандармское управление. Симе бунт убито два полицейских, Генбальский.

— Петербург, Департамент полиции. Копия комиссару корпуса жандармов. 26 сентября. Симском заводе при аресте агитаторов произошло столкновение полиции с толпой. На место командирован воинский отряд. Ротмистр 4260.

* * *

Утром мороз сковал землю. Завыл гудок. Еще вчера он подогревал, звал в бой. А сегодня резал слух, вызывая тяжелое предчувствие.

Из домов вышли угрюмые люди. Понурив головы, они побрели к заводу. Взялись за привычное дело молча, каждый работал и думал о том, что было вчера, что может быть сегодня. И, не сговариваясь, все пришли к одному: постоим друг за друга.

Напряженный день близился к концу. И вдруг раньше времени заревел гудок.

— Все на сход! — послышались возгласы мастеров.

— Все на сход! — понеслось по улицам поселка.

Валом покатилась толпа к земской управе. Собралось столько, что, казалось, никого больше не осталось в домах и на заводе.

— Тру-туру-ру-ту-ту-у! — пронеслось над толпой. И в этот миг с трех сторон ринулись конные. Они окружили народ. Вслед за конными прибежали солдаты с винтовками в руках.

На крыльцо вместе с Умовым вышел рыжий с пышными усами, увешанный аксельбантами, с наганом и шашкой на ремнях высокий полицейский.

Рыжий махнул белой перчаткой. Грохнул дружный залп. Толпа шарахнулась к центру круга и замерла в ожидании.

— Вы слышали предупредительный залп? — спросил рыжий. — Следующий может быть по вас, если поведете себя так же, как вчера. Немедленно сдайте оружие! Сейчас же назовите убийц! Выдайте главарей бунта! Иначе мы расправимся с каждым из вас! Н-ну!

Толпа молчала.

— Н-ну! Я вас спрашиваю! Молчите?! Так знайте же, мы все равно переловим всех бунтовщиков! Правительство выдаст десять тысяч рублей тому, кто поймает вашего главаря Гузакова!

Толпа враз загудела:

— Нет у нас оружия!

— Нет среди нас убийц. Мы не продажные, не купите!

Рыжий выхватил наган и выстрелил вверх.

— Молчать!

Опять просигналил военный трубач. Еще прибавилось по цепи пеших и конных.

Прошел томительный час. Народ молчал. Не добившись ничего, рыжий снял осаду. Люди немедленно разошлись.

В Сим прибыли рота пехоты, эскадрон драгун, 300 пеших и конных стражников, а с ними и те, которые ускользнули от расправы. Возглавил карательную экспедицию известный своей кровожадностью уфимский пристав Бамбуров.

Все это войско разместили по домам непокорных жителей Сима. И в ту же ночь каратели начали расправу.

Более ста человек арестовали и избили, но ничего добиться не могли. Никто не признал себя участником восстания и не упомянул имени Михаила Гузакова. Не добившись на месте нужных показаний, пристав Бамбуров отправил арестованных в уфимскую тюрьму.

* * *

Тайные агенты, наконец, узнали, где находится Гузаков Михаил и Мызгин Иван.

Унтер-офицер сформировал из казаков и стражников добровольческий отряд лыжников и повел их в лесную сторожку к ручью Гремячка.

Эта сторожка находилась верстах в пятнадцати от железной дороги и сорока верстах от Сима, в ущелье меж крутых скалистых гор.

Михаил и Иван жили в сторожке как дома. Сюда никто не заглядывал. Они часто отлучались, и всегда без опасения возвращались обратно. И сегодня два друга, не спеша, катились на лыжах в свое убежище. Когда они находились в густом сосновом бору выше сторожки лесника, на сходящихся к ручью обрывистых скалах, до их слуха донеслись отрывистые голоса.

Затем Гузаков увидел вооруженных лыжников, отрезавших спуск в лощину.

— Что будем делать? Нас окружили. Остался один путь — десятисаженный обрыв.

— Миша, сзади каратели.

— Значит, прыгаем!

Друзья быстро сделали несколько замысловатых узлов на снегу, скрылись от глаз преследователей, соскользнули на край скалы, сняли лыжи и… прыгнули в пропасть…

Солдаты кружили по краю обрыва, но им и в голову не пришло, чтоб кто-то мог прыгнуть в пропасть. Каратели спустились к сторожке. Но и здесь никого не застали.

Охотники за людьми вернулись в Сим обескураженные.

Между тем на заводе вновь появились листовки, писанные плакатными буквами.

— Карателям никогда не поймать Гузакова. Смерть предателю! (Дьяволов).

— Что за Дьяволов появился? — вопрошал Умов.

— Видно, друг Гузакова, — предположил унтер-офицер.

Вторая листовка была без подписи:

«Товарищи! Всех не арестуют. Не падайте духом. Придет время, освободим арестованных. Берегите силы, готовьтесь к бою!»

Полиции было неизвестно, что часть большевистской организации на заводе уцелела. Чевардин Василий Андреевич, Теплов Валериан Владимирович, Озимин Василий Дмитриевич продолжали активную деятельность. Они поддерживали связь с Гузаковым, выполняли его советы и действовали самостоятельно.

Гузаков заболел. Его верный спутник Мызгин немедленно сообщил об этом в уфимский комитет большевиков. Михаила перевезли в Уфу. Туда же перебрался и Мызгин. Друзья остались в распоряжении уфимского комитета.

* * *

Шел день за днем, месяц за месяцем, они складывались в годы. Никто из арестованных не вернулся. Ни с кем не разрешалось свидание. Поступали тревожные сигналы из Уфы. Арестованных бьют, пытают, принуждают назвать себя убийцами. Раненый Алексей Чевардин, чуть живой, содержится в тюрьме без медицинской помощи.

Родственники арестованных не раз ездили в Уфу, нанимали защиту. В один из таких приездов они увидели огромную толпу народа, двигающуюся по улице.

— Куда идет народ?

— К тюрьме! В тюрьме политических убивают!

— Боже мой! О-о-о! — зарыдала женщина, приехавшая из Сима.

— Что с вами, голубушка! — подхватил побледневшую женщину солидный мужчина в форме железнодорожника.

— Там наши, симские рабочие, спасите их! — выкрикнула женщина.

Толпа загудела и бегом ринулась к тюрьме, но наткнулась на внушительную преграду: солдатские штыки и казацкие шашки. Раздался предупредительный залп. Толпа остановилась.

— Что там происходит? — спрашивали друг друга собравшиеся у тюрьмы.

— Говорят, шпана напала на политиков. Там сейчас идет бой.

— А чего же тогда солдаты-то здесь торчат, а не там?

— Они народ не пускают, как бы не освободили политиков.

Там действительно был бой уголовников с политическими заключенными. Следствие, не добившееся желаемых показаний от симских рабочих, натравило на них уголовников, попыталось без суда расправиться с заключенными.

Во время прогулки уголовников, которых раньше оберегали от встречи с политиками, боясь «пагубного» влияния, тюремные надзиратели выпустили часть симских рабочих. Только они пристроились в хвост гуляющим, уголовники, ждавшие политиков, набросились на них. Бандитов было больше, чем симцев… Некоторые симцы упали, обливаясь кровью.

Кто-то вбежал в коридор и отчаянно крикнул: «Товарищи! Симских рабочих убивают уголовники!»

Большая часть симцев, находившаяся во второй камере, услышала этот крик. Послышались громовые удары в дверь второй камеры, затем грохот падающих кирпичей и туча пыли. В образовавшуюся брешь выскочили все заключенные. Они хватали кирпичи и бежали во двор.

Увидев вырвавшихся арестованных, тюремные надзиратели выпустили во двор еще одну камеру уголовников. Но теперь уже бандитам противостояла сплоченная сила, вооруженная кирпичами.

— Отрезайте выход! Жмите к стене! — командовал Павел — брат Михаила и Петра Гузаковых. — Не бросать кирпичи! Закладывайте кирпичи в рубашки и бейте бандитов с плеча!

Симцы тотчас отрезали уголовникам путь к отступлению и прижали их к стене. Жандармская затея сорвалась.

Вдруг на дерущихся обрушилась вода. Тюремщики подбросили пожарников на помощь уголовникам.

Об этой-то драке и стало известно в городе. Большевики немедленно подняли народ. Первыми ринулись к тюрьме под вой паровозных гудков железнодорожники.

Народ принудил прокурора и тюремную администрацию изменить отношение к политическим заключенным. Их немедленно перевели в другой корпус, подальше от уголовников, раненым оказали медицинскую помощь, Алексея Чевардина перевезли в загородную тюремную больницу.

Эти вести долетели и до Сима. Родственники арестованных, возвратившись в Сим, кто как мог рассказывали о драке в уфимской тюрьме. А те, которые вернулись позднее, привезли еще одну весть: «Алешу Чевардина из тюремной больницы украли большевики».

* * *

В Уфе на явочном пункте Михаил Гузаков сменил дежурившего боевика Андрея «Рябого» и вместе с ним пошел по улице. На углу улиц Центральной и Успенской им встретились две рослых дамы в ротондах. Михаил вежливо уступил дамам дорогу. А они сзади набросились на Гузакова и сбили его с ног. «Рябой» убежал. Из дворов выскочили стражники. Гузаков не успел даже схватиться за оружие, полицейские связали его.

Орава пеших и конных жандармов доставила связанного Гузакова в одиночный корпус уфимской тюрьмы. «Дамы» ликовали. Это были переодетые жандармы. Один из них по фамилии Колоколов служил стражником в Симе и знал Гузакова в лицо.

В делах жандармского управления появился очень важный документ:

«4 декабря 1907 года в г. Уфе задержан крестьянин Симского завода Уфимского уезда Михаил Гузаков, обвиняемый в неслыханных преступлениях. При обыске у последнего оказалось: револьвер системы «браунинг», заряженный, кожаная сумка, в которой найдена печать уфимской боевой организации РСДРП, 48 патронов, список оружия, записная книжка, 12 рукописных листов, письмо на имя Владимира Алексеева, 12 подписанных листов с печатью СДП, три паспорта — один из них чистый, а остальные на имя Степана Мурзина за № 205 и Антона Сенкевича за № 235».

 

В ТЮРЬМЕ

Со скрежетом захлопнулась железная дверь. На руках и ногах кандалы. Плечо прикоснулось к сырой, холодной, шершавой стене. Михаил содрогнулся.

Пять шагов до окна. Три шага от стены к стене. В углу налево столик, прикрепленный к стене. Рядом железная кровать, привинченная к полу. Сзади, около двери, железная параша. На дверях — клок желтого света в волчке.

…Темным пологом закрылось узкое окно. Почернели ржавые, изъеденные сыростью стены. Тишина.

Медленно тянется время. Звякнет связка ключей, скрипнет тяжелая дверь, появится прячущий лицо человек, сунет пищу и исчезнет. Снова мертвая тишина.

И так каждый день.

Прошел месяц. Михаила даже не выводили из камеры. Он все чаще и чаще стал прикладывать ухо к полу. Гудит тюрьма. Слышится грохот параш, звон кандалов, жужжание голосов и редкий стук в стену. Михаил прижал ухом железную кружку к стене. Звуки донеслись отчетливее. Редкие удары повторились несколько раз. Стены говорили. Как же их понять? Михаил напряг память, чтобы вспомнить тюремную азбуку, которую на всякий случай преподавал Михаил Кадомцев.

«Где же ты сейчас, друг мой» — подумал Михаил и еще плотнее прильнул к дну кружки, прижав ее к стене.

— …раз …два …три — один короткий, второй сдвоенный, третий дробный, еще, еще… Да, да! Число ударов по алфавитному порядку в условном ряду. А, б, в, г, д, е. Я начинаю понимать! …г …д …е …М …и …ш …а …Г …у …з …т …е …з …ка …Ка.

— Друг мой, Кадомцев, и ты здесь! — еще сильнее заволновался Михаил. Застучали ответные удары — «Тезке Ка… Я в одиночке, в кандалах. Азбуку вспомнил. Стучи, Михаил…» Ответ: «Тебя скоро вызовут… Готовится суд над всеми симцами. Ка…». Ответ: «Понял. Готов постоять за всех. Михаил». Ответ: «Подумай. Надо ли жертвовать собой. Ка». Ответ: «Все равно пощады не будет. Михаил».

Связь боевиков наладилась. Гузакова вызвали к следователю.

— Вас, Гузаков, обвиняют в том, что вы организовали бунт в Симе. Вы это признаете?

— Уточняю, господин следователь, я мстил за убийство моего отца.

— Понятно. Кто ваши соучастники?

— Соучастников нет. Была масса обиженных урядником.

— Кто убил урядника?

— Я.

— А стражника?

— Я.

— Кто поджег дом?

— Я.

— Кто же стрелял?

— Я.

— Значит, во всем виноваты вы, а остальные?

— Они выполняли мои приказы.

— Кто конкретно?

— Не знаю. Невозможно разглядеть в тысячной толпе конкретных лиц, особенно когда сам в состоянии сильного возбуждения.

— Где вы взяли оружие, которым стреляли?

— У урядника, когда его обезоружили.

— У вас все получается гладко. Кроме вас виновных никого нет.

— Так оно и в самом деле, господин следователь.

— Что вы скажете о документах, отнятых у вас во время ареста. Откуда они?

— Ничего не скажу. Я все сказал о своей вине. — Михаил замолчал. Как ни пытался следователь побудить Гузакова к разговору, он не проронил ни одного слова.

Стены тюрьмы вновь заговорили:

«…друг, передай всем: во всем виноват только я. Так уже записано. Михаил». Ответ: «Передал. Были охотники взять на себя. Ка…» Ответ: «Запретите им. Михаил».

Снова мертвая тишина. Только скрежет открывающейся и закрывающейся железной двери резал слух Михаила. Теперь его стали выводить на прогулку. В тюремном дворе кроме него и охраны — никого.

Однажды стены передали Михаилу: «Наши готовят тебе волю». Самым приятным, мелодичным звуком показался Михаилу этот дробный стук в тюремную стену.

* * *

Однообразно текла жизнь в кирпичных стенах казематов. Задыхались от спертого воздуха заключенные в переполненных камерах. Мерзли и изнывали от холода и мертвой тишины в сырых одиночках. Звенели цепями кандальники, растирая отекшие руки и ноги. Единственным утешением был размеренный стук в стену, устанавливающий связь между друзьями. Скрыто действовали связные, получавшие новости вне тюрьмы.

— Тук-тук-тук! — то быстро, то медленно доносились однозвучные удары по стенам.

Михаил с жадностью ловил каждый стук. И вдруг…

«…Миша, скоро суд. Добивается присутствия на суде твоя Вера. Она в Уфе. Твой тезка».

Еще томительнее потянулось время.

Настал день, когда всех симцев повели на суд.

Странная процессия двигалась по улицам города. Конные драгуны, пешие солдаты и жандармы сомкнутой цепочкой отрезали все выходы на улицу, по которой вели арестованных.

Впереди четыре всадника с обнаженными шашками. За ними пеший человек в кандалах, окруженный четырьмя штыками. Его внушительный вид привлек взоры многих обывателей. Огромная черная курчавая папаха на высоко поднятой голове. Смелый взгляд, прямые черты слегка побледневшего красивого лица. Черный полушубок со стоячим воротником и двумя рядами пуговиц. Твердый шаг и гордая выправка — таким шел Михаил Гузаков. За ним на расстоянии десяти шагов снова конные и по сторонам пешие жандармы. Посредине друг за другом на значительном расстоянии один от другого шли арестованные. Сзади — конные. На перекрестках и во дворах — вооруженные стражники.

— Кого ведут? — шептались обыватели, собравшиеся на всех перекрестках.

— Симских бунтовщиков, — отвечали всесведущие.

— Ну и охрана! Знать, сильны бунтовщики!

— Цыц! Молчи, пока и тебя не забрали.

Немало толков вызвала эта странная процессия. В толпе были и друзья арестованных. Они со скорбью провожали их на суд, но были бессильны что-либо сделать.

Судили сразу всех участников симского восстания.

В зал суда Михаила ввели последним и посадили отдельно от товарищей. Он улыбнулся и приветливо кивнул им. У всех подсудимых заблестели глаза. Самому младшему из них Петру Гузакову хотелось плакать, но взгляд старшего брата приободрил и его.

— Встать! Суд идет! — раздалась команда в зале.

Начался обычный судебный процесс.

Михаил пристально всматривался в лица присутствующих в зале. Среди них он не видел ни родных, ни земляков, ни товарищей по борьбе.

Вдруг его глаза встретились с другими, безгранично дорогими, милыми, родными. Часто, часто забилось сердце, кровь бросилась в лицо.

— Вера, милая, ты здесь! Я вижу тебя и рад, — всем своим видом говорил Гузаков.

Кувайцева не сводила глаз с любимого. Он возмужал и, кажется, стал выше ростом. На его лице нет и тени тревоги за свою жизнь. Как он внимательно слушает ответы своих друзей. Что они говорят? Вера долго не могла понять ничего. Думы о Михаиле властно захватили все ее внимание. Только бы не казнь…

— Смотрите, даже мальчишек судят, — послышался шепот соседки.

— Да, да, — машинально ответила Вера.

— Ни один из них не признает себя виновным, — продолжала соседка. — А этот, видимо, главный. И-и! Как он режет…

Вера вздрогнула. Михаил заявил, что виноват во всем только он и никто больше.

— Никакого бунта в Симе не было. Было лишь справедливое возмездие выведенного из терпения народа, возмездие уряднику за все издевательства над населением. Там не было убийц. Урядника и стражника растоптала масса, которая выполняла мою волю, мои приказы. А я мстил за отца!..

Председатель суда прервал Гузакова:

— Подсудимый Гузаков, вы говорите, что масса выполняла вашу волю, ваши приказы. Значит, волю своих товарищей вы подчиняли себе? Интересно знать, как же это вы делали?

Гузаков выпрямился и, стукнув кулаком по барьеру так, что кандалы зазвенели, громко ответил:

— Я тоже с большим интересом посмотрел бы на вас, ваше превосходительство, как бы вы посмели не послушаться меня, если бы я на свободе отдал вам приказ!

Председатель суда заерзал на стуле. Присяжные с изумлением переглянулись. Соседка вновь толкнула в бок Веру.

— И-и! Смотрите, какой смелый!

Вера увидела растерянность судей и гордую фигуру Михаила.

«Миша, родной, — думала Вера. — О, только бы не казнь, только не казнь…» — До конца суда Вера просидела как оглохшая.

Вдруг новая команда — «Встать! Суд идет!» — подняла Веру. Огласили приговор:

— «…приговорены к 20 годам каторжных работ и после отбытия на вечное поселение в Сибири Гузаков Михаил Васильевич, Чевардин Алексей Андреевич…»

Читавший перечислил еще четырех к 12 годам, троих к 8 годам. Вера не смогла запомнить их фамилии: сильно забилось сердце от радости — Мише жизнь. И только после перечисления семи фамилий она опять услышала…

— …как несовершеннолетним Гузакову Петру Васильевичу и Лаптеву Александру Ивановичу по три года тюремного заключения.

— …освободить Головяшкина Петра Степановича, Булыкина Ивана Михайловича, Чевардина Ивана Андреевича».

Суд окончился. Слушатели направились к выходу. Арестованных повели. Вера с криком «Миша!» бросилась к барьеру. Часовой остановил ее. Она беспомощно села. Зал опустел.

— Кто вы? — услышала Вера. Возле нее стоял защитник, выступавший на суде.

— Я… я… жена Гузакова Михаила.

— Как же я не знал об этом?

— Вот прочитайте и помогите мне.

Вера подала прошение, в котором просила суд разрешить ей, гражданской жене Гузакова, обвенчаться с Михаилом и жить с ним, где бы он ни был.

— Я передам ваше заявление, а вы завтра обратитесь к начальнику тюрьмы. Вам разрешат свидание, — предложил защитник и любезно проводил Веру из зала суда.

Гузакова возвратили в ту же камеру. Его неотступно терзала одна мысль: почему приговор вынесли не всем. Что затевают жандармы? Об этом он немедленно сообщил связным через тюремные стены. Получил ответ друга «Выясню. Ка…».

Прошла мучительная ночь. Днем неожиданно позвали:

— Гузаков! На свидание.

— Кто же это мог добиться свидания? — размышлял Михаил, пока вели его в особую комнату.

— Миша!

— Вера!

Они бросились друг к другу в объятия. Михаил тотчас почувствовал за воротом бумажку.

— Нельзя, нельзя, госпожа, так близко подходить, — предупредил надзиратель. — Присядьте вот здесь и говорите только о личных делах.

— Миша! Меня пустили на суд, как твою гражданскую жену. Я подала заявление, чтобы нас обвенчали. Ты согласен?

— Верочка, милая! Согласен!

— Я буду добиваться, чтобы сделали это как можно скорее.

— А я буду ждать, дорогая.

— Я пойду за тобой хоть куда! И что бы с тобой ни случилось, буду всю жизнь тебе верна.

— Спасибо, милая. Я ценю это, но надо ли жертвовать собой ради меня?

— Не говори так, Миша. Ради тебя я готова хоть в петлю!

— Что ты, что ты, Верочка!

Михаил мог допустить мысль о своей смерти, но о смерти Веры… никогда.

Молодые, красивые, смелые, они оба готовы жертвовать своей жизнью ради друга.

— Свидание окончено! — проскрипел надзиратель.

Михаила терзало нетерпение, тело жгла бумажка, лежавшая за воротом. Но надзиратель торчал у волчка. Наконец в волчке появился желтый свет, надзиратель ушел. Пора. Михаил вынул бумажку и торопливо прочитал:

«Прокурор затевает второй суд, передает дело в военный Казанский окружной суд. Обвиняют тебя во всех грехах — в захвате оружия, динамита, денег и прочего. Крепись. В этом ты не виноват. Ждем Петруську с друзьями, которые хлопочут о тебе. Будь здоров. Ваш «великий конспиратор».

У Михаила заблестели глаза. «Петруська с друзьями готовятся вырвать меня из тюрьмы. Успеете ли, дорогие мои?» — мысленно спрашивал Михаил. — «Крепись. В этом не виноват». Значит, отрицать. Постараюсь.

Гузаков разжевал и выплюнул бумажку в парашу.

Вера много дней добивалась разрешения на венчание с Михаилом. Наконец разрешение дали, но на свидание не пустили, позволили только передать записку. Она написала:

«Милый Миша! Наконец-то добилась разрешения на венчание. Оно назначено на 24 мая. Я приду к тебе в том наряде, который тебе больше всего нравился и в котором я сфотографировалась. Крепко целую тебя. Вера».

Михаил впервые безутешно заплакал. Пока Вера добивалась разрешения, Михаила судили второй раз и приговорили к смерти.

Слезы текли на записку любимой. Звякнули кандалы. Михаил с силой ударил кулаком в стену. Где-то хлопнула дверь, раздался крик, послышались частые удары, грохнула параша, провизжали ржавые затворы. Возня. Еще раз хлопнула железная дверь, со скрежетом замкнулись замки и снова мертвая тишина.

Только стены по всей тюрьме передавали:

— В камере смертников Гузаков Михаил, Лаптев Василий, Кузнецов Дмитрий, Литвинцев, Артамонов… В красном корпусе братья осужденных Павел, Петр Гузаковы. Поддержите их… в нашей камере никто не спит. Следите и вы.

В коридорах снуют солдаты. Надзиратели суют дула револьверов в волчки. Тюрьма притаилась. Слышится робкий стук сверху.

— Та, та та… та. Видим на улице, прилегающей к тюрьме, усиленные посты часовых. У тюремной конторы — скопление жандармов. Вероятно, этой ночью будет казнь.

— Та-та-та! Ту-ту-ту! — Заговорили стены, — этой ночью казнь. Скоро 12. Следите.

Тюрьма ожила: «Ш-ш-ш-тише, слушайте все…» И снова мертвая тишина.

Вдруг в этой жуткой тишине раздался отдаленный лязг цепей:

— Ведут, ведут! — вновь заговорили стены. — Ведут, ведут! — передавали друг другу заключенные.

Сколько глаз в этот миг напряженно вглядывались в темноту майской ночи?! Сколько ушей прильнуло к стенам и волчкам железных дверей в казармах?! Сколько сердец замерло в ожидании самого гнусного преступления — казни людей, боровшихся за свободу?!

Узкие окна не пропускали мутного света, подслеповатые лампы в камерах и электрические «солнца» во дворе погашены чьей-то трусливой рукой. В этой страшной темноте в последний путь мимо корпусов шли честные, свободолюбивые люди.

— Миша! Это ты? — раздался голос с верхнего этажа.

— Нет, я — Артаманов! — ответил сдавленный голос, заглушенный топотом ног и лязгом кандалов.

— Прощай, товарищ, прощай! — покатилось от корпуса к корпусу.

Лязг кандалов, сдавленный крик и топот ног стихли за корпусом в первой части тюремного двора, прилегающего к базарной щепной площади.

…Гнетущая тишина. Минуты тянутся часами. Опять глухо звякнули кандалы.

— Миша, это ты?! — вновь спросил знакомый голос сверху.

— Павел, это я. Не волнуйся. Я спокоен. Умирать вовсе не страшно. Прощай!

— Прощай, товарищ Гузаков! — ответило множество голосов со второго этажа красного корпуса.

— Миша, Миша!! Слышишь ли ты меня?!! — истерически кричал мальчишеский голос с нижнего этажа.

— Слышу, Петя! Не волнуйся! Передай матери, брату и сестрам, что я умираю спокойно. Передай привет симцам! Брат, продолжай борьбу за рабочее дело! Прощайте, товарищи!

— Прощай, Миша! Прощай, Гузаков! Прощай, товарищ! Проща-а-ай! — слилось в единый мощный голос тюрьмы, замкнувшей сотни людей в каменных мешках.

— Вы жертвою пали в борьбе роковой… — запели заключенные, сотрясая стены казематов. — …Любви беззаветной к народу, вы отдали все, что могли, за него, за жизнь его, честь и свободу…»

Гузаков твердой поступью вошел на эшафот.

— Гузаков сам накинул себе петлю! — кричали наблюдатели.

Через тридцать тягчайших минут около красного корпуса показались движущиеся тени.

— Палач, палач! — кричали с верхнего этажа. Какая-то фигура заметалась из стороны в сторону.

А из камер неслось за пределы тюрьмы:

Гремели железные двери. Гудели тюремные стены.

* * *

Наступил долгожданный день для Веры — 24 мая 1908 года. Сегодня она станет женой Миши и пойдет с ним хоть на край света.

— Нет, кровопийцы, любовь сильнее смерти! Я не дам вам своего Мишу на растерзание. Вы не имеете права! Даже смертникам даруют жизнь, если девушка хочет стать его женой.

Вера взглянула на фотокарточку Михаила, подаренную при расставании в Симе, положила с ней рядом свою. «Вот, видишь, этот наряд. Я сейчас так и оденусь». Она надела белую вышитую кофточку, зеленую, длинную клетчатую юбку, передник с лепестками вышитых роз, красную жилетку, бархатный пояс, блестящие разноцветные бусы и в густые черные волосы вплела цветы.

Вера Никитична Кувайцева (фото 1905 г.).

В назначенный час Вера подошла к тюремным воротам. Ее наряд и просьба пустить в тюрьму изумили тюремную стражу. Стража немедленно провела красавицу к начальнику тюрьмы.

— Господин начальник, я Кувайцева Вера, гражданская жена Михаила Гузакова. В назначенный мне срок пришла сюда за тем, чтобы совершить обряд венчания в тюремной церкви с моим дорогим мужем.

Вера сказала это с такой нежностью, такой теплотой, что, казалось, будь лед на месте начальника и тот бы растаял от такого тепла.

Но бессердечный тупица сказал:

— Госпожа Кувайцева, вы немного опоздали. Ваш муж этой ночью повешен!

— А-а! — крикнула Вера и упала без чувств.

Три месяца она пролежала в больнице без языка, не смогла произнести ни одного слова. И когда к ней вернулась способность говорить, первым ее словом было: «Миша!», а за ним снова слезы.

* * *

Что же случилось с Мызгиным Иваном? Почему он не выполнил задание партии по освобождению Гузакова?

В Златоусте на нелегальной квартире Ивана ночью схватила полиция. Не успел он осмотреться в полутемной камере, как его вывели на допрос к приставу.

— Ну-у-с, молодой человек… — сказал пристав, — так как же твоя фамилия?

— Чего изволите? — переспросил Мызгин.

— Прозвище как? Притворяешься?

— А, прозвище! Калмыков Яков Семенович, стало быть.

— Та-ак… Калмыков, Яков Семенович «стало быть», — передразнил пристав. — И родом ты из… — он снова заглянул в паспорт. — И родом ты из Вятской губернии, конечно?

— Так точно, ваше благородие, Котельнического уезда.

— Ну что ж, память у тебя хорошая. Долго зубрил?

— Не понимаю я ваше благородие… не ученый…

— Не понимаешь? Не ученый? Ты что же, меня за дурака считаешь?! Сам дурак! Ты Мызгин Иван Михайлович, по кличке «Волков Петруська». Прибыл ты сюда из Уфы. Ты — член боевой организации. Говори, зачем приехал в Златоуст.

Симские боевики на каторге: Зайцев Г. А., Салов А. Ф., Харьков В. Я., Чевардин А. А., Ширшов И. П., Марков И. П., Гузаков П. В. (фото из жандармского архива).

Мызгин молчал.

— Ну?!

— Ничего не знаю, што вы сказали, ваше благородие. Какой такой «ганизации»? Ничего не знаю.

— Не знаешь, значит? — зловеще сказал пристав и, встав из-за стола, подошел вплотную к Ивану. — Сейчас узнаешь!

Трах! Мызгин получил увесистый удар по щеке… Еще, еще…

— Ну, может, теперь знаешь?!

Мызгин молчал.

— А ну, — приказал пристав полицейским, — дайте ему как следует…

На Ивана обрушился град ударов. Иван свалился на пол. Его подняли, встряхнули и усадили на стул.

— Ну, теперь скажешь, зачем приехал в Златоуст? Кто в Златоусте еще состоит в боевиках? А? Скажешь?

— Ничего я не знаю, ваше благородие, — продолжал твердить Мызгин. — Я Калмыков Яков Семенович.

* * *

Реакционная пресса торжественно объявила о казни главарей симского бунта — Гузакова Михаила, Лаптева Василия, Кузнецова Дмитрия — и наказании бунтовщиков.

В Симе вновь завыл гудок в неположенное время. Рабочие вышли из цехов. На улицы поселка высыпал народ. Десять минут гудел гудок. Все, обнажив головы, стояли молча. С того дня на Списком заводе стало еще больше сочувствующих большевикам.