В главе 4 я рассказывал о том, как в силу неудачного стечения обстоятельств весной 1980 г. я поневоле вынужден был заняться изучением поведения рептилий, именно, ящериц степных агам. Тогда в пустыне на побережье залива Кара-Богаз-Гол мы с Ларисой собрали интересный материал по этим пресмыкающимся и вскоре опубликовали две статьи об их образе жизни.

 

Снова агамы, но явно иные

На этом, казалось, наши исследования по герпетологии должны были бы и закончиться. Но здесь, как и тогда, вмешался непредвиденный случай. Годом позже, когда у нас не заладилась работа с массовым отловом и мечением речных крачек на острове Шинкаренко (о чем говорилось в главе 7), мы решили предоставить себе нечто вроде отпуска. Отлучиться с острова на недельку и посетить Сюнт-Хасардагский заповедник на юго-западе Туркмении, о необычайных красотах природы которого нам неоднократно рассказывали побывавшие там московские зоологи.

Мы втроем (с нами на острове был Саша Базыкин) вернулись в Красноводск, где Владислав Иванович Васильев предоставил нам Газ-66 с водителем-туркменом по имени Таган, о котором я уже упоминал ранее. Управление Сюнт-Хасардагского заповедника располагалось в нескольких километрах от города Кара-Кала (ныне Махтумкули), до которого от Красноводска немногим более 400 км.

Выехали 8 апреля. Первые 360 км, до города Кизыл-Арват, шоссе идет по южной кромке пустыни Каракум, оставляя далеко справа горные хребты Копетдага. Местность кругом на редкость унылая – плоские закрепленные пески, поросшие полынью и верблюжьей колючкой. Лишь местами вдоль шоссе – участки солончака, где влажный грунт позволяет произрастать редким кустикам тамариска.

После Кизыл-Арвата дорога поворачивает на юг и по серпантину поднимается в предгорья. Впереди три горные хребта, идущие параллельно в широтном направлении и разделенные сравнительно узкими речными долинами. Это горные хребты Сюнт-Хасардагский, Монжуклы и Чендирский, по которым проходила граница тогдашней Туркменской ССР с Ираном. Заповедник, куда мы направляемся, получил свое название по именам двух вершин первого, самого обширного и высокого из них. Это горы Хасардаг и Сюнт, с высотами 1637 и 1567 м, соответственно. Мы еще не знали, что на протяжении нескольких последующих лет нам предстояло изъездить эти места вдоль и поперек, собирая материал по географической изменчивости разных локальных популяций кавказской агамы, оказавшейся здесь самым многочисленным видом рептилий.

В те годы Сюнт-Хасардагский заповедник служил излюбленным местом работы нескольких московских зоологов. Владимир Иваницкий занимался здесь изучением двух видов местных воробьев, Николай Формозов и Дмитрий Дервиз исследовали биологию рыжеватой пищухи – мелкого млекопитающего из семейства зайцеобразных. Приезжие в шутку называли заповедник Сахра-Чеменским, по названиям двух сортов дешевого туркменского портвейна («Сахра» и «Чемен), потребляемого приезжими любителями выпить по вечерам, в свободное от работы время, в невообразимых количествах.

В Кара-Калу приехали поздно вечером. Отсюда нужно было добраться до «поселка» Пархай, где располагалась база заповедника. В полной темноте с трудом, чуть ли не на ощупь, нашли это место и оказались около трех вагончиков, стоящих прямо в степи, в стороне от проселочной дороге. Нам навстречу выбежали их обитатели, два молодых зоолога – Сергей Букреев и Виктор Лукаревский и, несмотря на очень поздний час, пригласили поужинать. Сразу же нашлось множество тем для обсуждения, как это обычно бывает при встречах зоологов, и мы просидели за столом далеко за полночь, неторопливо потягивая «Сахру» и «Чемен» и закусывая их мясом ондатры, которую Виктор разводил в качестве домашнего животного для поддержания существования своей семьи.

Этот наш первый приезд в заповедник не преследовал какую-либо определенную научную цель – просто нечто вроде туристической экскурсии. Поэтому через день пребывания на Пархае мы отправились в горы, на кордон в местечке Айдере. До него отсюда около 50 километров. Дорога идет сначала по долине реки Сумбар, разделяющей хребты Сюнт-Хасардагский на севере и Монжуклы на юге. Кордон стоит на речке Айдеринка, недалеко от впадения ее в Сумбар.

Все биологи, приезжающие в Айдере, неизменно останавливались в те годы у Виктора Фета. Большой деревянный дом с просторной остекленной террасой стоит метрах в двадцати от крутого спуска к руслу Айдеринки, в некотором отдалении от трех-четырех туркменских саманных построек. Виктор и его жена Галина, ботаник, были в отъезде, и в качестве хозяина нас принимал Ростислав Данов.

Само воплощение питерской интеллигентности, он зарабатывал здесь на жизнь отловом ядовитых змей, оставаясь, таким образом, полностью независимым от государственной службы. Раннее детство Данов провел в Туркмении, куда его родители были высланы из Ленинграда в 1930-х гг. Сюда, где он родился и где впитал с малых лет очарование природы Копетдага, Ростислав, начиная с 1977 г., приезжал каждую весну. За весенне-летний сезон он отлавливал в Айдере несколько десятков этих опасных рептилий. Так, за три месяца 1980 года Ростислав поймал 37 гюрз и 25 кобр. Свои трофеи он сдавал в серпентарий в Кара-Кале, где другой знаменитый змеелов, Владимир Бабаш получал от них яд для медицинских целей. Поздней осенью змей отпускали обратно в природу.

С погодой нам на этот раз не повезло: было пасмурно, холодно и дождливо. За два дня я прошел несколько раз по долине Айдеринки, записывая на портативный магнитофон голоса местных птиц. Понятно, что в такую погоду я не мог встретить ни одной ящерицы, да и мыслей тогда о них у меня и быть не могло. Поэтому, когда я сейчас пишу эти строки, не могу объяснить себе, что заставило меня снова оказаться в Айдере примерно через три недели после столь скорого отъезда отсюда и сразу же взяться вплотную за изучение местных кавказских агам. Думаю, важную роль сыграла именно вся обстановка дома Виктора и Галины Фетов – прибежища двух искренних служителей науки и, разумеется, притягательность необыкновенной личности Ростислава Данова. И все это – на фоне необыкновенной, неповторимой живописности окрестностей Айдере.

Мы снова направляемся на острова к нашим крачкам. А дней через 20 вдвоем с Ларисой грузим уйму вещей на поезд, идущий из Красноводска в Кизыл-Арват, куда прибываем в середине ночи. Дождавшись рассвета, кое-как перетаскиваем нашу необъятную поклажу к шоссе, и, сменив две попутные машины, уже в 10 утра (через 15 часов после выезда из Красноводска) подкатываем на машине, груженой мешками с мукой, прямо к дому Фета. Володя Иваницкий, Коля Формозов и Митя Дервиз, уже приехавшие из Москвы на полевые работы, помогают перенести наш багаж на террасу, и мы усаживаемся пить утренний кофе за стол, во главе которого торжественно восседает Данов.

Мы вышли на крыльцо. Отсюда был хорошо виден крутой каменистый склон на противоположном берегу реки. «Посмотрите, сколько там агам!», – вос кликнул Иваницкий. Я поднял бинокль и увидел, что поверхность скальной стенки буквально усеяна ящерицами. Лишь через несколько лет станет ясно, что мы видели тогда выход агам с их коллективных зимовок, когда они еще не разошлись по своим участкам. Так произошло фактически первое знакомство мое и Ларисы с кавказскими агамами.

Да это совсем другие ящерицы!

Первоначально у нас не было большого желания приступать к изучению этих агам. Дело в том, что мы самонадеянно считали, будто зная довольно много об агамах степных, мы едва ли сможем получить какие-то принципиально новые сведения касательно кавказских агам.

Но уже во время первой экскурсии в окрестности мы убедились, насколько недальновидными были. Первое отличие кавказских агам от степных бросалось в глаза сразу же: их поселения были гораздо более плотными. С одной точки можно было одновременно видеть по несколько самцов, самок и мелких особей, явно годовалых. Каждая устойчиво придерживалась более или менее ограниченного участка. В распоряжении самки чаще всего был один-единственный валун, от которого она старалась не уходить далее чем на метр-другой. Самцы вели себя более вольно: в пределах индивидуального участка площадью в пять-десять квадратных метров, охраняемого от других самцов, могли пребывать две и даже три самки.

Столь плотное распределение ящериц давало нам то преимущество, что даже за короткое время наблюдений удавалось увидеть довольно много взаимодействий между животными, тогда как социальные контакты у степных агам приходится наблюдать крайне редко. У них территории самцов весьма обширны, а самки бродят в их пределах как им заблагорассудится.

В то же время, многочисленность ящериц на ограниченной площади создавала определенные трудности для понимания происходящего. Из-за обилия животных не всегда легко было уследить, та ли это ящерица, за которой следил какое-то время, появилась в поле зрения примерно там же после того, как потерял ее из виду в нагромождении камней (см. дневниковую зарисовку распределения особей на участке площадью около 300 м²). Сразу стало ясно, что без индивидуального мечения здесь не обойтись. Степных агам мы без особого труда ловили петлей из лески, закрепленной на конце «удилища». Местные же кавказские агамы оказались намного осторожнее и не подпускали на такое расстояние, с которого можно надеть петлю на шею животного. Поэтому во время этих самых первых наших наблюдений за ними в Айдере следовало очень внимательно фиксировать особенности внешнего облика конкретных ящериц, чтобы затем узнавать их «в лицо». У самцов, например, довольно часто бывают отломаны кончики хвостов. На этом месте образуется особая темная «шишечка», длина которой неодинакова у разных индивидов.

Первичный материал. Поселение кавказких агам. Paralaudakia caucasia

Ищем степную агаму

В главе 4 я говорил о том, что в 1950-1960-х гг. широким признанием пользовалась концепция, согласно которой пространственная и демографическая структура популяции есть прямая адаптация к конкретным предписывающим условиям среды. В этой системе взглядов организующая роль социального поведения остается за скобками. Группировки особей (локальные популяции и демы) выступают как простые множества, а не в качестве системных образований, находящихся под воздействием неких внутренних регуляторных механизмов.

Позже вопрос о том, действительно ли степень соответствия структурно-организационных характеристик популяционных систем определяется теми специфическими чертами внешней обстановки, в которой эти системы существуют, встал перед этологами более остро. Проблема состояла в том, можно ли внешнюю среду рассматривать как некую матрицу, особенности которой сами по себе предопределяют тип строения популяционной системы, или же ее основные черты в значительной мере автономны от сиюминутных внешних влияний?

В поисках ответа на этот вопрос можно идти двумя путями. Первый состоит в том, чтобы сравнивать популяционные структуры одного и того же вида в разных условиях их обитания. Суть другого – в сопоставлении устройства социальных организаций у близких видов, живущих совместно в сходных условиях внешней среды. Во втором случае особенно интересно изучить популяции двух видов, которые на данном месте приурочены к одним и тем же местообитаниям, а в других районах занимают принципиально различные их типы и при этом резко различаются по характеру социальной организации. Мы с Ларисой поставили себе такую задачу, когда узнали от местных зоологов, что в Западном Копетдаге, помимо типичного «горного» вида – кавказской агамы, встречается также сугубо «равнинная» степная.

Выяснилось также, что в Айдере, в царстве кавказских агам, степные определенно отсутствуют. Этот кордон расположен на высоте около 800 м над уровнем моря. А искать наших давних знакомых следовало гораздо ниже, в долине реки Сумбар, где располагается база заповедника, уже известный нам поселок Пархай. Здесь, на высотах около 300 м над уровнем моря, ландшафт совершенно иной, нежели в ущельях верхнего течения реки Айдеринка. По первому впечатлению, он таков, что может вполне подходить для существования степных агам.

Поэтому весной следующего, 1982 года, мы решаем обосноваться на пару недель именно на Пархае. Приехали сюда из Красноводска своим ходом – на поезде и попутных машинах. Поставили четырехместную палатку метрах в десяти от вагончиков, и протянули от ближайшего из них удлинитель, обеспечив себя освещением на темное время суток. Нашли две бесхозные железные кровати с панцирной сеткой и приволокли их в свое жилище, после чего обстановка в нем стала вполне комфортной. Неудобство состояло лишь в том, что зажигать лампочку по вечерам следовало лишь при крайней необходимости, иначе на свет налетали комары. Защититься от них было невозможно, поскольку полы палатки приходилось постоянно держать поднятыми. Дело в том, что стояла она на открытом месте, брезент нагревался днем не меньше чем до 40 °C, поэтому без такого рода вентиляции мы бы жили в ней как в печке. От жары страдали все наши соседи, и в день нашего приезда у одного из них случился тепловой удар.

Помимо вагончиков, поодаль от них, стоял в тот год один благоустроенный деревянный дом, принадлежавший Валерию Кузнецову, заместителю директора заповедника по научной части. Местом для базы была выбрана ровная «поляна» площадью в несколько гектаров. Северным краем она выходила на дорогу, ведущую сюда из Кара-Калы, а с юга была окружена грядами невысоких холмов, сложенных из красно-коричневого мергеля. С первого же взгляда было видно, что кавказских агам здесь едва ли стоит искать. Склоны выглядели монолитными, почти лишенными разломов и трещин, которые могли бы обеспечить достаточное количество убежищ для этих ящериц.

Чтобы найти кавказских агам, нам посоветовали пройти километр-полтора дальше по дороге, свернуть направо в распадок и двигаться вверх по сухому руслу. Там в эту неширокую долину временного водотока открываются устья небольших узких ущелий, каменистые борта которых изобилуют убежищами для агам. Но прежде чем отправиться туда, мы решили посвятить пару дней поискам степных агам в ближайших окрестностях базы.

Сама ее территория была покрыта травянистой степной растительностью, так что эти ящерицы, как казалось, могли бы обитать прямо здесь. И действительно, позже выяснилось, что один самец жил в норке не более чем в десяти метрах от нашей палатки. Но начали мы свои поиски, перейдя дорогу и сразу же оказавшись в совершенно необычном ландшафте, именуемом здесь «лунными горами».

По сути дела, урочище, которое считают чуть ли не главной достопримечательностью этих мест, есть не что иное, как одна из разновидностей так называемых бедлендов. Перед нами открылась панорама невысоких холмов. Некоторые, одиночно стоящие, имели форму почти идеального конуса с округленной вершиной. Другие шли грядами из трех-четырех возвышений разной высоты, максимально – до восьми метров. Склоны холмов выглядели как бы морщинистыми: тонкие бороздки, более или менее параллельные друг другу, сбегали вниз от вершин к основаниям. Но наиболее впечатляющим был цвет этих образований. Доминировали разные градации белого – от нежно сливочного до чуть желтоватого, нередко с оттенком оранжевого. Некоторые вершины были окрашены в светло-красный либо в зеленоватый цвет. И все это – на фоне ярко синего субтропического неба.

Белым был и грунт, по которому мы брели между этими холмами, все более углубляясь в лабиринт узких проходов, их разделяющих. При ярком полуденном солнце интенсивность отражения его лучей столь велика, что приходится идти, едва ли не зажмурив глаза. И почти никакой растительности! Лишь изредка в узкой долинке высится ажурный экземпляр держи-дерева высотой в человеческий рост, а вершины некоторых холмов украшены растущими поодиночке кустиками прутьевидного миндаля.

При такой скудости растительного покрова не удивляло полное отсутствие птиц. Местность выглядит абсолютно безжизненной. Единственным живым существом, встреченным нами за трехчасовую экскурсию, был крупный, длиной около 5 см, нелетающий кузнечик саксетания (Saxetania cultricollis) – насекомое, ареал которого ограничен несколькими пустынными районами горных систем Ирана и республик Средней Азии. Я кинулся фотографировать странное создание, испытав при этом дополнительный прилив адреналина. Стало очевидным, что таких негостеприимных мест избегают даже степные агамы – существа весьма устойчивые к экстремальным условиям пустыни. Но одну такую ящерицу все же удалось увидеть при выходе из лунных гор на участок со степной растительностью, ближе к дому.

Кавказские агамы Пархая

В поисках места для наблюдений за этими ящерицами нам несказанно повезло. В первую же экскурсию мы нашли узенькое скалистое ущелье, не более 100 м в длину, в конце которого под кустами ежевики обнаружили крохотный родник чистейшей воды. Если принять во внимание, что уже в 10 часов утра, когда мы ежедневно приходили сюда на работу, температура воздуха близилась к 35 °C, то значение этого обстоятельства трудно было переоценить. Вода из родника вытекала в небольшое углубление в днище ущелья, и здесь образовалась мелкая лужа, в которую можно было лечь и хоть немного охладится.

Такие ванны мы принимали во время перерыва в наблюдениях за ящерицами, примерно с часа дня до трех-четырех. В это время температура поднималась до 36–38 °C, и агамы прятались от жары в тень под камнями или уходили поглубже в свои убежища. Мы же приступали к чаепитию и лакомились кислым молоком – никакой другой еды организм категорически не принимал. Домой шли уже по вечерней «прохладе», когда столбик термометра опускался до 30°.

Но такое благоденствие не могло длиться долго. Воды с каждым днем становилось все меньше, и примерно через неделю котелок удавалось наполнить, лишь черпая воду из лужи кружкой, а затем и ложкой. Поскольку наше ущелье обладало тем недостатком, что борта его были слишком крутыми, чтобы лазить по ним с ловчей удочкой, мы решили поискать другое место, более удобное для отлова агам. Что же, придется приносить воду с собой, а о дневном купании забыть как о чрезмерной роскоши.

Неподалеку от нашего ущелья мы быстро разыскали новую площадку для наблюдений. В окружение кустов граната, усыпанных в эти майские дни шелковистыми алыми цветами, располагался ровный, не слишком крутой каменистый уклон, названный нами «шахматной доской». Плиты двух каменистых пород, окрашенных в светло-серые и красно-коричневые тона, чередуются в регулярном порядке, словно выложенные бригадой каких-то каменотесов-гигантов. Вокруг – нагромождения огромных глыб, между которыми узкие и глубокие щели. Агам довольно много, причем убежища многих из них выглядят вполне доступными. Эта площадка служила нам местом работы многие последующие годы. Мы приезжали сюда в сентябре и октябре 1986–1989 гг. и в апреле первого и последнего из этих лет.

В этот период изучения кавказских агам в урочище Пархай я продолжал уделять часть времени нашим прежним знакомцам из мира рептилий – агамам степным. Оказалось, что они обитают по более выровненным «степным» участкам, которые примыкали к обоим местам наших наблюдений за кавказскими агамами. Численность степной агамы была здесь очень низкой. За всю эту майскую поездку я видел всего лишь семь самцов и шесть самок. Неудивительно поэтому, что участки почти всех встреченных мной особей не соприкасались друг с другом – в отличие от того, что мы видим у агам кавказских.

Даже в тех случаях, когда особи этого второго вида занимают местообитания, весьма сходные с характерными для степной агамы, они образуют группировки, в которых самцы и самки постоянно контактируют друг с другом. Условного говоря, кавказскую агаму можно назвать видом «социальным», в отличие от «одиночных» степных агам. Стало очевидным, что эти различия диктуются не характером мест обитания двух видов в данных конкретных условиях, а их генетической конституцией.

Я только что упоминал о том, что кавказские агамы склонны избегать перегрева и в середине дня прячутся в тень. Что же касается степных агам, то они становятся активными лишь при температуре почвы около 25 °C. В один из дней (13 мая), когда термометр показывал 36 °C, и все кавказские агамы попрятались в убежища, самцы степной оставались вполне активными. В других случаях при температуре воздуха 33 ° и 42 °C на почве самец и самка оставались на открытых освещенных солнцем участках, хотя неподалеку были кусты ежевики, дающие густую тень. Есть сведения, что активность степной агамы не снижается даже при нагревании почвы до 54 °C.

 

Беремся за дело всерьез

Как следует из предыдущих глав, в 1980-х гг. основными объектами наших исследований были чайки на островах и каменки на материке. На третий год после наших поездок в Айдере и на Пархай, весной 1985 г., Лариса, Вася и я попросили Владислава Васильева свозить нас на несколько дней в хребет Большой Балхан, что примерно в 140 километрах от Красноводска. Целью поездки были черные каменки. Но там, где мы разбили лагерь, оказалось несметное количество кавказских агам.

Мне пришла в голову мысль наловить их как можно больше и выпустить на кордоне Красноводского заповедника в урочище Уфра, в 11 километрах от города. Мы поймали руками и удочками 13 взрослых самцов, 19 взрослых самок, 13 ящериц в возрасте 2 лет и 25 особей прошлого года рождения (всего 70 животных). Каждую помещали в отдельный матерчатый мешочек, Все их на обратном пути регулярно обрызгивали водой, поскольку жара была чуть ли не тропической. Дорога должна была занять не менее двух часов, а еще следовало заехать в город и взять там масляную краску: в точке выпуска каждого животного следовало нанести на камень видный издали номер.

Кордон Уфра располагался у склона весьма скромного по размерам горного массива Карадаг, который уступами спускается к Красноводскому заливу. Мы заезжаем в широкий распадок, выходящий устьем к морскому берегу. Здесь располагается заброшенный карьер, разработки камня в котором прекратились около десяти лет назад по настоянию Васильева. Еще сохранились глубокие прямоугольные ямы-шурфы, в которые тогда предполагалось закладывать взрывчатку. По склонам разбросаны валуны разной величины, черные от пустынного загара каменистой породы. Травянистая растительность скудная, но ничуть не беднее той, что на наших площадках на Пархае.

Важно то, что место, выбранное нами для выпуска ящериц, отстоит всего лишь на километр-полтора от Красноводского плато, которое входит в ареал кавказской агамы. То есть, по ландшафтно-климатическим условиям район сходен с типичными местообитаниями этого вида, так что мы рассчитываем на то, что животные успешно приживутся здесь.

Днем 17 мая мы даем свободу всем нашим временным пленникам. Каждого взрослого самца и одну-двух самок выпускаем вместе с ним в пустоты под валуном, помеченным крупной красной цифрой. В качестве жилища для другой такой «семейной группы» выбираем убежище на таком расстоянии от первого, которое соответствует нашим оценкам плотности размещения взрослых самцов Пархае и в Айдере. Перед выпуском всех ящериц пометили способом, принятым в зоологии: у ящерицы отрезают определенное количество пальцев, так чтобы комбинация была уникальной. Например, третий палец на правой передней лапе и пятый на правой задней. Такая комбинаторика обеспечивает легко читаемый код. Все это тщательно фиксируем в больший бухгалтерской книге. Мы и предположить не могли тогда, что она будет служить нам последующие 10 лет. Но успех превзошел все наши ожидания: в течение трех лет здесь сформировалась процветающая популяция кавказских агам с высокой численностью и плотностью.

Кавказские агамы, изменившие горным ландшафтам

В этот же год произошло другое важное событие. Не будь его, книга, о которой идет речь, либо вообще не была бы написана, либо имела бы существенно иное содержание.

После того, как мы основали искусственную экспериментальную популяцию близ кордона «11 километр», наш интерес к кавказским агамам, отошедший на второй план за предшествующие два года, вспыхнул с новой силой. Вернувшись в Москву, я стал уделять больше внимания поискам литературных материалов о кавказской агаме. Особенно заинтересовала меня статья двух авторов: Натальи Борисовны Ананьевой из Зоологического института в Ленинграде и туркменского герпетолога Чары Атаева. Они описали изолированное поселение кавказских агам, обитающих не в каменистых горных местностях, а в песчаной пустыне. По их словам, ящерицы живут здесь в оврагах закрепленных грядовых песков, окруженных глинистой равниной. Одной (но не единственной) особенностью их морфологии было то, что чешуи, покрывающие хвост образуют не двойные замкнутые кольца, как во всех прочих популяциях этого вида, а тройные. Авторы статьи посчитали этих ящериц новым подвидом и назвали его мадоусской агамой, а по-латыни – трехкольчатой (triannulata). Почему агама «мадаусская»? – спросите вы. Назвали ее так, поскольку ее местообитание, как говорится в статье, находится неподалеку от поселка Мадау, в так называемых Мешедских песках.

Осенью этого года мы собирались поехать на Пархай, поскольку в этом, тогда единственном сравнительно легкодоступном месте, в нашем распоряжении уже имелась освоенная площадка для работы с кавказскими агамами. Прилетев в конце сентября в Красноводск, мы стали уговаривать Владислава поехать туда по новому маршруту, идущему мимо Мешедских песков, и заодно посмотреть на тамошних «трехкольчатых» ящериц. С нами для такого случая поехать решили сам Васильев, его жена Ира Гаузер и ее брат Генрих, прилетевший накануне из Баку.

Сначала проехали примерно 170 км старой дорогой, по шоссе, ведущему в Кизыл-Арват. Оставив слева хребты Большой и Малый Балхан, свернули на юг. Дальше путь лежал через Мисрианскую равнину, которая представляет собой совершенно безводную глинистую пустыню. До Мадау предстояло ехать около 100 километров.

Не доехав до этого поселка километров 25, мы остановились на ночлег у руин средневекового города Мешед-и-Мисриан (другое его название – Дахистан). Внутри двойного ряда городских стен с башнями, сложенными из оплывшего сырцового кирпича, стоят два минарета, выстроенные из кирпича обожженого. На одном, высотой метров в 20, видны еще пояса голубой керамики с текстами на арабском языке. Остатки цветной мозаики и резного орнамента сохранились к тому времени и на портале мечети между минаретами.

Картина выглядела весьма впечатляюще, особенно на закате и при восходе солнца. И все было бы хорошо, если бы не одно неприятное обстоятельство. Примерно на половине высоты одного из минаретов по всему его периметру тянулась широкая выбоина. Она не выглядела как результат разрушения от естественных причин. Скорее, было похоже на то, что памятник сознательно стремились разрушить, например, стрельбой в него из тяжелых орудий. Напрашивалась мысль, что таким образом развлекались наши доблестные зеленые человечки. Несколько выбоин такого же характера зияли в стене второго минарета. Тут я вспомнил разговор двух офицеров, который мне пришлось слышать в поезде Кушка-Москва. Веселясь, они вспоминали, как угробили танк, гоняясь на нем за антилопами джейранами в заповеднике Бадхыз.

В Мадау, куда мы приехали следующим утром, местные жители наперебой указывали нам направление к Мешедским пескам. Но, потеряв часа два с половиной на поиски, мы так и не нашли ничего похожего на описанное в статье Ананьевой и Атаева.

Проехав еще около 70 километров, оказались в месте впадения реки Сумбар в Атрек, по которому проходила граница между тогдашним СССР и Ираном.

Отсюда дорога в Кара-Калу шла на северо-восток по террасе правого берега Сумбара. Дорога идет по ровной глинистой пустыне с редкими кустиками полыни, а в стороне от нее виднеются гряды безжизненных холмов, напоминающих своим видом лунные горы Пархая.

Внезапно слышим крик Иры, сидящей впереди рядом с Таганом. Она требует немедленно остановить машину. Выскакиваем и кидаемся скопом ловить крупную ящерицу, которая, спасаясь от преследования, забилась в неглубокую трещину в засохшей глине. Извлекаем ее оттуда и разглядываем. Это кавказская агама, но сильно отличающаяся от всех тех, которых до этого ловили в Айдере, на Пархае и в Большом Балхане. А главное, чешуи на ее хвосте собраны в тройные кольца!

Через несколько километров оказываемся в удивительном ландшафте. Высокий берег реки изборожден обильными воронками, которые глубже соединяются друг с другом в сплошную сеть пустот. Это так называемый псевдокарст. Основная порода – лессовые суглинки – вымывается потоками воды во время ливней и образует промоины в виде сети подземных коридоров. Эти структуры создают прекрасные убежища для кавказских агам, которые, как мы сразу убедились, здесь весьма многочисленны. Нескольких удалось поймать, и у большинства из них хвосты были трехкольчатыми.

Почему эта находка стала столь важной для наших дальнейших исследований, я объясню далее, когда речь пойдет о систематике кавказской агамы и других видов ящериц рода Laudakia.

Учимся ловить ящериц

До Кара-Калы оставалось еще около 100 километров. Когда приехали на Пархай, обратились за советом к Валерию Кузнецову. Нет ли какого-нибудь кордона, где жилье располагалось бы в местообитании кавказских агам? Тогда нам не пришлось бы каждый день тратить время на переходы от базы к участку наблюдений и обратно.

Валерий посоветовал нам попытать счастья на кордоне Калалигез, в 20 километрах к западу от Пархая. Там мы нашли дом, где смогли удобно разместиться все шесть членов отряда. Кордон охранял туркмен-егерь, живший в отдельной небольшой хижине. Он запомнился мне тем, что днем спал, включив портативный радиоприемник на полную мощность. Тогда я удивлялся, как ему удается заснуть под звуки с такой силой децибел. Но несколько лет спустя сам убедился в том, что скорее засыпаю при включенном радио.

Пребывание здесь сулило нам несомненный успех. Агамы жили не только по каменистым склонам вокруг кордона, но и прямо около дома. Днем они сидели на каменой ограде бывшего скотного двора, выходя сюда на охоту из заброшенного коровника. Там были убежища нескольких взрослых особей, деливших между собой территорию этого строения.

Перед нами со всей серьезностью встала проблема массового отлова ящериц. Без его решения вся наша затея с выпуском их в Уфре утратила бы всякий смысл. Изучать эту популяцию продуктивно можно было лишь при условии, что отработана методика мечения всех без исключения членов такого поселения или, по крайней мере, подавляющего их большинства.

Только в таком случае мы смогли бы узнать, как формируются семейные группы, насколько длительны персональные связи между половыми партнерами, как меняется социальное поведение особей с возрастом, и так далее. А последнюю задачу можно было решить, лишь располагая сведениями о реальном возрасте той или иной агамы. Для этого следовало снабжать индивидуальными метками всех новорожденных ящериц и отслеживать изменения их размеров и окраски из года в год, при последующих поимках.

У нас не было трудностей с ловлей юных ящериц – данного года рождения и годовалых. Мы уже хорошо умели ловить их удочкой. В эту поездку я предоставил возможность отдаться этой азартной охоте Ире и Генриху. Он добился здесь большого успеха, хотя подчас даже столь искусный ловец иногда тратил почти целый час, чтобы завладеть какой-либо особенно шустрой ящерицей.

Что же касается взрослых агам, то поймать этим способом удавалось только самых доверчивых, а такие были в явном меньшинстве. С особыми трудностями и даже с опасностью для здоровья я столкнулся, когда решил переловить и пометить ящериц, живших в коровнике. Моя идея состояла в том, чтобы воспользоваться паутинной сетью для отлова птиц. Агамы бегали по столбам и балкам коровника, как по скалам. Проследив постоянные маршруты той или иной ящерицы, я старался повесить сеть так, чтобы в следующий раз она оказалась на пути животного. Для этого порой приходилось залезать довольно высоко, а деревянный каркас, на котором держался потолок, оказался довольно ветхим. Поэтому, развешивая сеть между балками на высоте около трех метров, мне приходилось каждый раз очень тщательно контролировать все свои движения, чтобы не оказаться на полу.

Пробовали ловить агам большой паутинной сетью и в других местах вокруг дома. Покрывали ей груды досок и шифера во дворе, где жили некоторые полувзрослые ящерицы. Этот способ требовал больших затрат времени и нервов. Сеть цеплялась за каждый выступ, собирала на себя куски мусора и обломки сухих растений, которые затем приходилось подолгу выбирать из нее. Пока возились, расправляя сеть с одной стороны, агама зачастую ускользала с другой. Не заметив этого, дежурили затем подолгу у сети в надежде на успех, а в результате оставались ни с чем.

Требовалось придумать какой-то другой, менее трудоемкий и более эффективный метод отлова. Я пробовал натягивать узкую полоску сети в виде вертикального заборчика там, где часто видел перебегающих ящериц. Только в одном случае ящерица попалась, но когда я пошел проверять ловушку, она была уже мертва – погибла от перегрева под палящими лучами солнца. В общем, эта идея не сработала.

Я мучительно размышлял над решением проблемы днем и ночью, и даже во сне, подсознательно чувствуя, что бесспорно существует некий предельно простой выход из положения. Но решение пришло много позже, уже после возвращения в Москву. Придуманная мной стратегия, возможно, и не сработала бы в Калалигезе, где характер убежищ ящериц определялся обилием сложных артефактов в антропогенном ландшафте (например, присутствием коровника). Но там, где агамы живут в естественных условиях, то, к чему я пришел, должно было, как мне казалось, привести к успеху. Правда, проверить, так ли это, можно было лишь следующей весной – уже на месте.

А выход из положения выглядел проще простого. Нарезаете сеть кусками в полметра в поперечнике и во время наблюдений за данной ящерицей определяете место входа в ее постоянное убежище. Тогда просто кладете сеть на отверстие и далее не тратите ни минуты на ожидание результата. Ящерица непременно запутается в сети либо выходя из норы, либо возвращаясь в нее после временного отсутствия.

Вторая экспериментальная площадка

Проверить эффективность этого метода мы смогли уже весной следующего, 1986 года. Нам предстояло продолжить работу по гибридизации каменок плешанки и испанской по другую сторону Каспия, в природном заповеднике Гобустан (Азербайджан). Здесь мы уже побывали в прошлом году, о чем рассказано в главе 6. Тогда мы убедились, что и здесь кавказская агама – вид весьма многочисленный. Но в тот год я был целиком поглощен орнитологическими исследованиями, а наблюдения за ящерицами оказались почти целиком в ведении Ларисы.

Теперь, после наших приключений в Западном Копетдаге, я решил спланировать их изучение в Гобустане по тому же принципу, что и в поселении, искусственно созданном нами в Уфре. Здесь как нельзя кстати пришелся придуманный мной способ абсолютного учета ящериц на новой экспериментальной площадке, которую было решено держать под наблюдениями несколько лет подряд.

Лариса привезла с собой сумку с несколькими десятками фрагментов сети из белой нити с ячеей в один сантиметр. Она быстро поймала и пометила всех ящериц, живших в ближайших окрестностях нашего полевого лагеря. Настала очередь прочих, обитавших на площади немногим менее гектара вокруг. Их ловили во время экскурсий. Идете не торопясь и видите агаму, которая при вашем приближении прячется в щель среди камней. Кладете сеть на отверстие, проверив предварительно, нет ли рядом другого выхода из убежища. Если находите, и его тоже покрываете сеткой. Тут же оставляете на земле матерчатый мешочек из ярко окрашенной ткани, видный издалека и позволяющий не потерять место засады. Идете дальше, повторяя те же операции раз за разом. На обратном пути вынимаете ящериц из тенет. Раскладываете их по мешочкам и несете в лагерь, где животных измеряют, фотографируют и присваивают им индивидуальные метки. Помимо мечения отрезанием пальцев, на кожу животного наносили пятно кисточкой, смоченной ярко-красным раствором родамина.

Забавно то, что герпетологи, занимающиеся горными агамами, так и не научились их ловить в достаточных количествах до сих пор. Недавно я решил перевести книгу, которой посвящена эта глава, на английский и стал просматривать литературу. Необходимо было выяснить, что нового удалось узнать об этих ящерицах за 10 лет, прошедшие с момента выхода книги в свет. И вот читаю статью за авторством четырех иранских герпетологов и одного пакистанского. Они изучали изменчивость морфологических признаков кавказской агамы, отлавливая ящериц в тринадцати точках в Иране и в шести – в Пакистане. За четыре полевых сезона поймать им удалось всего-навсего 49 животных, и лишь по одному в семи точках из девятнадцати!

Они не пишут, как делали это. Но в другой статье, один из трех авторов которой принимал участие и в только что описанной работе, рассказывается следующее. «Ящериц ловили главным образом руками, гоняясь за ними и вытаскивая спрятавшихся от преследования в расселинах скал. А также с помощью духового ружья, отстреливая крупных и наиболее быстроногих особей». Занимались они этим по два часа утром, в середине дня и ближе к вечеру. Легко видеть насколько низка эффективность такой деятельности, которую авторы этой статьи высокопарно именуют «СТРАТЕГИЕЙ случайного коллектирования».

Агамы агамам рознь

Еще при первых отловах кавказских агам на Пархае мы заметили, что они значительно меньше по размерам, чем те, которых мы видели до того в Айдере. Как выяснилось позже, от тех и от других отличались по окраске ящерицы Большого Балхана. По-особому выглядели и агамы, живущие в Гобустане. До нас никто из герпетологов не обратил внимания на этот факт географической изменчивости в размерах и окраске разных популяций кавказской агамы, так что мы решили восполнить этот пробел и основательно разобраться в вопросе.

На протяжении нескольких последующих лет мы посетили с этой целью четыре новых для нас урочища в Западном Копетдаге, три – в Центральном и дважды подолгу работали в Восточном. В одной из поездок добрались даже до верхнего пояса горы Душак, второй по высоте вершины Центрального Копетдага. Всюду в этих местах старались поймать как можно больше ящериц и тщательнейшим образом описывали особенности окраски особей всех возрастов и характер фолидоза. Оказалось, в частности, что устойчивая географическая изменчивость наблюдается не только в окраске взрослых агам, но и особей-первогодков. Все это заставило нас прийти к заключению, что кавказскую агаму можно рассматривать, вопреки взглядам, господствующим и поныне, в качестве вида политипического, то есть такого, который распадается на несколько хорошо различающихся географических рас.

Но наибольшими отличиями от всех прочих обладали агамы нижнего течения реки Сумбар. Они были самыми крупными, светлоокрашенными и, кроме того, характеризовались рядом особенностей чешуйчатых покровов тела. Об одной из них, именно о тройных кольцах чешуй на хвосте, я уже упоминал ранее. Эта популяция, как показали наши дальнейшие исследования, почти не отличалась по сумме таких признаков от мадаусской агамы, как ее описали Ананьева и Атаев.

Когда их статья появилась в печати, пакистанский герпетолог Халид Бейг, ознакомившись с ней, усомнился в том, что речь там идет действительно о кавказских агамах. Он решил, что эту популяцию следует считать подвидом другого вида – агамы мелкочешуйчатой, распространенной в Иране, в частности, к югу от долины реки Сумбар, а также на западе Пакистана и в Афганистане.

Мы же, посвятив много времени изучению сумбарских агам в природе и проанализировав всю прочую доступную нам информацию (музейные коллекции и литературные источники), высказали предположение, что этих ящериц следует рассматривать как продукт гибридизации между агамами кавказской и мелкочешуйчатой.

Мы заинтересовались вопросом, существует ли обмен генами между двумя группами популяций: «трехкольчатых» агам нижнего течения Сумбара и тех, которые живут выше по долине этой реки – в Пархае и Калалигезе. Чтобы узнать, так ли это, необходимо было выяснить, как выглядят ящерицы, населяющие местности в промежутке между ареалами этих двух групп популяций.

Наш выбор пал на долину реки Терсакан, небольшого правого притока Сумбара. Из литературных источников мы узнали, что там кавказских агам видел в 1950-х гг. Н. Н. Карташёв. Но попасть в это место нам никак не удавалось. Дважды мы пытались осуществить свой замысел, но каждый раз что-нибудь складывалось не так. Наконец, на третий раз Таган все же привез нас туда. Мы въехали в узкую долину (шириной около 50 метров) типа каньона, порезанного рекой на глубине примерно 3–5 метров. Именно такой высоты были крутые береговые обрывы, в нишах которых могли жить ящерицы.

Мало того, что казалось совершенно непонятным, как их можно ловить в таких условиях. Но еще и погода, как назло, начала портиться. Солнце скрылось за набегающими облаками, и сразу стало прохладно. Дело происходило утром, и мне стало ясно, что при такой температуре едва ли стоит ожидать выхода ящериц из их ночевочных убежищ. Итак, снова неудача.

Лариса пошла вверх по ущелью в надежде увидеть хотя бы одну агаму, а я стоял у машины, проклиная все на свете. И вдруг увидел крупную ящерицу, сидящую на верхнем обрезе обрыва и, следовательно, совершенно недоступную. Времени на раздумья не было. Я был почти уверен в том, что агаме вотвот станет неуютно при надвигающемся похолодании. Деваться было некуда, но я вдруг сообразил, что в машине у меня есть ружье. А экземпляр из этой точки был нам совершенно необходим.

Стреляю, агама падает вниз и повисает на ветвях кустика на высоте метра три от земли. Я говорю Тагану: «Становись мне на плечи и достань ящерицу!» Но он – ни в какую, протестующе машет руками – поскольку панически боится всяких ползучих гадов. «Давай, – говорит, – ты сам встанешь мне на плечи…» Таган ниже меня на 10 сантиметров и весит на 20 килограмм меньше. Впрочем, никакого другого выхода нет. Я осторожно, с опаской влезаю на него и, ликуя, достаю столь ценный для нас трофей.

Как я и предполагал, агама выглядела на первый взгляд промежуточной по облику между «трехкольчатыми» ящерицами и теми, которых мы ловили на Пархае. Эта находка и ряд других фактов, полученных позже, убедили нас в том, что две группы популяций действительно связаны между собой генетически. Иными словами, ящерицы, обитающие на стыке ареалов этих двух групп популяций (например, в долине реки Терсакан), представляют собой продукт двух этапов гибридизации. В первый были вовлечены кавказская и мелкочешуйчатая агама, а популяции, возникшие таким путем, стали позже обмениваться генами с чистокровными кавказскими агамами, живущими далее к востоку.

 

Агамы кавказская и хорасанская

Как следует из всего, сказанного ранее в этой главе, первоначально наши интересы в сфере герпетологии были целиком сосредоточены на одном представителе рода горных, или кольцехвостых агам – кавказском стеллионе, как эта ящерица именуется согласно одному из ее латинских названий (Stellio caucasia). Но после того, как мы в процессе исследований, описанных выше, узнали о существовании агамы мелкочешуйчатой, появилось желание выяснить побольше и о других видах, близких нашему модельному и сравнить их биологические особенности и поведение с тем, что нам уже было известно об агаме кавказской.

Поэтому во всех наших последующих экспедициях, если их главной целью было изучение птиц (в те годы в основном каменок), мы не упускали случая собрать сведения о ящерицах, живущих бок о бок с этими пернатыми. Так, например, во время поездки в хребет Бабатаг (год 1988), описанной в главе 6, Лариса сосредоточилась на отлове туркестанских агам, обитавших рядом с черными каменками, из-за которых мы туда приехали, и на наблюдениях за поведением этого нового для нас вида ящериц.

Но особенно заинтересовала нас тогда хорасанская агама, и вот почему. Эта ящерица очень близка кавказской агаме, их считают видами сестринскими. Особи того и другого примерно одинаковы, если они одного возраста. Хорасанская агама выглядит более «коренастой», у нее чешуи на кожных складках вокруг шеи несут на себе более длинные шипики, а хвост заметно короче. Важное различие в фолидозе состоит в том, что продольные ряды чешуй посередине спины у кавказской агамы выглядят в виде ленты с параллельными друг другу краями, а у хорасанской эти края выступают направо и налево в форме неровных фестонов.

Когда мы рассматривали в коллекциях Зоологического института в Ленинграде и Зоологического музея в Москве заспиртованные экземпляры ящериц, определенных их ловцами в качестве хорасанских агам, то нашли среди многих четыре, у которых спинная полоса чешуй выглядела скорее, как у агамы кавказской. Это обстоятельство навело нас на мысль, что обнаруженные экземпляры могут быть гибридами двух видов.

Возможность такой межвидовой гибридизации следовало проверить в природе. Первоначально мы предполагали сделать это в Бадхызе, хотя с самого начала было ясно, что место это не слишком годится для задуманного. Дело в том, что, при обилии там хорасанских агам, кавказская, если и есть, то чрезвычайно редка. В 1940-х гг. экспедиция Зоологического музея МГУ под руководством профессора В. Г. Гептнера как будто бы нашла там кавказских агам. Но в дальнейшем, при более тщательном анализе добытых экземпляров был сделан вывод, что это все-таки агамы хорасанские. Впрочем, Леонид Симакин сообщил нам перед очередной нашей поездкой в Бадхызский заповедник, что он нашел мертвую кавказскую агаму в гнезде орла-курганника. Случилось это недалеко от урочища Керлек, куда мы и собирались направиться. Это известие сильно нас обнадежило.

Об этой поездке, предпринятой нами в 1987 г., речь шла в главе 6. Мы провели тогда в Керлеке несколько дней. Среди примерно полутора десятка пойманных агам один самец выглядел по-иному, чем все прочие. Его спинная полоса была совершенно такой, как у типичной кавказской агамы, тогда как все прочие признаки говорили о том, что это скорее агама хорасанская. Кавказских агам мы там не нашли. Поэтому, полагая, что перед нами гибридная особь, объяснить ее присутствие здесь можно было лишь следующим образом. Оба вида, как нам было известно, обитают совместно на севере Ирана. И если они скрещиваются там, то гены кавказской агамы могут, в принципе, мигрировать по череде поколений в популяцию хорасанских агам в Бадхызе.

Установить достоверно, действительно ли возможна ограниченная гибридизация между этими двумя видами, удалось бы, изучив ситуацию там, где они живут друг подле друга обитают совместно и оба достаточно многочисленны. О том, что такое место существует и доступно нам в принципе, мы впервые узнали из короткой заметки, опубликованной в 1990 г. в журнале «Известия Академии наук Туркменской ССР». Ее авторами были Юрий Горелов из Бадхызского заповедника и Виктор Лукаревский из Сюнт-Хасардагского.

Такие же сведения поступили к нам позже от туркменских герпетологов, докторов наук Чары Атаева и Сахата Шаммакова, сотрудников Института зоо логии в Ашхабаде. Туда-то мы с Ларисой и направились из Красноводска весной 1993 г., по окончании работы на островах. Задача состояла в том, чтобы выяснить у них досконально, где находится эта территория, а при возможности посетить ее и оценить обстановку на месте. Выяснилось, однако, что не все так просто, как мы могли предполагать. Дело в том, что участок, где совместно обитают кавказская и хорасанская агамы, находится в Восточном Копетдаге в пограничной зоне, на самой границе с Ираном, то есть за контрольно-следовой полосой. Иными словами, туда нельзя было просто приехать, например, на машине из Красноводска, а действовать можно было лишь с разрешения пограничников и в тесном контакте с ними.

Первая поездка в Дарохбейт

В Ашхабаде мы остановились, как и несколько раз прежде, у зоолога Овеза Сопыевича Сопыева и стали упрашивать его помочь нам с транспортом, чтобы добраться до погранзаставы Махмал, от которой следовало «танцевать» дальше. Он пообещал отправить нас туда на своей машине. Вести должен был его сын Шамурад.

В Институте мы случайно встретились с Виктором Лукаревским. Узнав, что мы собираемся попасть в район совместного обитания двух видов агам (о чем он сам писал три года назад), он изъявил желание ехать с нами. Выехали на «Ниве» в середине следующего дня. Наш водитель оказался отъявленным лихачом, и пока мы ехали по Ашхабаду, я несколько раз усомнился в том, удастся ли нам добраться до места живыми. Полегче стало, когда выехали на трассу, ведущую в поселок Душак. Но и тут скорость нашей машины при обгонах других была такова, что временами приходилось невольно вздрагивать. Те 175 километров, которые отделяют Душак от Ашхабада, проехали довольно быстро. Но в поселке нам объяснили, как добираться до заставы, настолько путано, что нашли мы ее далеко не сразу. Петляли туда и сюда по проселочным дорогам, напрочь разбитым тракторами и приехали на место только поздно вечером.

Туркменистан уже третий год, после распада СССР в 1991 году, был независимым государством. Но пограничные войска пока еще оставались здесь укомплектованными российским контингентом. Начальник заставы капитан Станислав Сверток встретил нас очень радушно и, узнав, чего мы хотим, показал на карте участок, о котором нам рассказывали ашхабадские герпетологи. В это урочище под названием Дарохбейт он обещал отвезти нас на следующий день. Утром шел дождь, но мы решили ехать, поскольку времени у нас было мало: уже были обратные билеты на самолет в Красноводске, откуда мы должны вылетать в Москву через пять дней.

Там, куда нас привезли, место оказалось совершенно непригодным для агам. Склоны гор были сложены монолитной породой, так что подходящие для ящериц убежища – каменистые осыпи, разломы и щели – практически отсутствовали. Весь день был дождливым, и все мы, пока помогали солдатам ставить палатки на ночь, основательно вымокли. Развели большой костер и стали сушить одежду под моросящим дождем. На следующее утро светило солнце, так что можно было осмотреть окрестности более пристально. Первое наше впечатление от местности, увы, оказалось правильным: никаких ящериц мы не нашли. Тогда капитан Сверток сказал, что сейчас мы поедем в другое место, где он сам не раз видел каких-то ящериц. По его описанию мы поняли, что это должны быть агамы.

Поехали выше в горы. Машина остановилась у входа в узкую щель между скалами. Туда вела тропинка, по которой пограничники ходят на патрулирование границы с Ираном, проходящей по хребту Коюндаг, а рядом с ней тянулся толстый провод для поддержания связи с заставой. Здесь, на зеленой поляне мы остановились лагерем до следующего дня, когда нужно было возвращаться назад. Пока вся компания – мы с Ларисой, капитан Сверток и несколько солдат расположились на траве, готовясь к чаепитию, Виктор залез на вершину холма и закричал оттуда, что видит какую-то ящерицу, кажется, хорасанскую агаму. Я сорвался с места и помчался бегом вверх по склону под одобрительные возгласы пограничников: что-то вроде «Ну и шустрый старикан!» (мне тогда было 57 лет, но я давно не брился и потому, наверное, выглядел старше).

За остаток дня поймали с десяток агам обоих видов. На ночь оставили сетки около нескольких пустот между камнями, которые казались подходящими для ящериц убежищами. С утра, встав пораньше, сложив свои вещи и забросив их в машину, наскоро вернулись к этому месту засады и в одной из сеток обнаружили двух взрослых агам – кавказскую и хорасанскую!

Всех пойманных животных мы привезли в Москву. Только здесь можно было не торопясь осмотреть их во всех деталях. Я очень надеялся увидеть среди них хоть одну особь с признаками гибридного происхождения. Но, увы, все они оказались либо чистокровными кавказскими, либо типичными хорасанскими. Ясно было, что улов слишком мал, и что работу в Дарохбейте необходимо будет продолжить на следующий год.

Я тщетно пытался устроить своих агам в герпетологический отдел московского зоопарка, руководитель которого С. В. Кудрявцев наотрез отказался взять их. «У нас нет места и для своих экспонатов!» – пояснил он. Пришлось отдать ящериц в частные руки, не помню уж какому любителю содержания рептилий в неволе.

Вторая поездка в Дарохбейт

На следующий год в начале апреля мы прилетаем в Красноводск и на поезде едем в Ашхабад. Раньше мы без всяких хлопот получали пропуска в погранзону уже в Москве, в своих отделениях милиции. Поскольку Туркменистан теперь – независимое государство, нам следует идти на поклон в Управление погранвойск. Главными начальниками здесь стали туркменские генералы, и около здания на месте прежних «волг» и «москвичей» стоят их импортные роскошные джипы. К счастью для нас, все среднее звено составляют пока еще российские офицеры. Они приняли нас так же радушно, как и в прошлый год, но оформление бумаг заняло больше времени, поскольку все пришлось согласовывать с новым начальством. На этот раз мы должны были заехать к начальнику комендатуры в Душаке, и уже он должен был сам договариваться с начальником заставы Махмал.

В нашем багаже четырехместная палатка, ватные спальные мешки весом не менее трех килограмм каждый, фотоаппаратура, два вьючных ящика с продуктами, посудой, одеждой, различными приспособлениями для отлова и обработки ящериц и необходимыми мелочами на всякий пожарный случай. От остановки иду пешком, блуждая по поселку в поисках комендатуры. Необходимо получить машину для транспортировки всего этого неподъемного груза. Единственная машина неисправна, ее чинят и обещают прислать за нами, как только она окажется на ходу.

Сидим у обочины, купаясь в лучах субтропического солнца. Я удобно устроился на вьючнике, предполагая, что ожидание может затянуться надолго. Впрочем, дело движется, и особенно спешить сейчас некуда. Вспоминаю стандартную формулу из переводных детективов: «“Самое время выпить”, – подумал Джим». Благо, в канистре есть спирт, и вода у нас всегда с собой. Лариса достает из загашника что-то для закуски. Вот оно, состояние, близкое к счастью.

Машина подъезжает часа через два, и мы едем в погранотряд. Там нас радушно встречает майор Анатолий Леонидович Абашин, последующую роль которого в осуществлении наших планов невозможно переоценить. Ясно, что сегодня ехать на заставу уже поздно, и мы ночуем в его кабинете под кондиционером. Наутро грузим вещи и едем к месту назначения.

Знакомый уже нам капитан Сверток обещает отправить нас в Дарохбейт на следующий день. Все хорошо, но кое-что настораживает. Нам говорят, что за системой пограничных сооружений и контрольно-следовой полосой находиться без сопровождения пограничников нельзя. «Иранцы, – говорит Станислав, – время от времени переходят границу и угоняют скот, а иногда захватывают в заложники и людей». Поэтому нам дадут в качестве охраны от непредвиденных случайностей двух русских солдат. Мне это совсем не нравится – двое чужих бездельников в лагере! Но, увы, деваться некуда.

Нас привезли туда, где мы ловили ящериц прошлом году. Удобное место для лагеря мы присмотрели еще в тот приезд. Идти надо было вверх по ущелью настолько узкому, что кое-где даже без поклажи протиснуться удавалось с трудом. Раньше здесь по долине ручья, который берет начало от родника Дарохбейт, проходила дорога, и по ней тогда ездили на машинах. Но после сильного землетрясения скалы обрушились, и осталась только эта узкая щель. Ее ложе, по которому местами струилась вода, поднималось круто вверх. Приходилось карабкаться между массивными каменными глыбами, то и дело перелезая через их завалы – тогда уже нельзя было обойтись без помощи рук.

Мы благодарили Бога, что не пришлось самим тащить наш экспедиционный груз по столь тяжелому отрезку пути, длина которого составляла никак не менее ста метров. Это взяли на себя водитель машины, доставившей нас на место и двое или трое солдат. Лариса шла вообще налегке.

На выходе из ущелья глазам открылась неширокая долина, усеянная там и тут каменистыми осыпями. Пологие зеленые склоны пестрели весенним разноцветьем. И вдруг я слышу возбужденный крик Ларисы, зовущей меня к себе. Первое, что она увидела, выйдя на открытое место, были две агамы, которые на верхушке отдельно лежащего валуна проделывали нечто вроде совместного брачного танца. Такое поведение было нам хорошо знакомо по наблюдениям за кавказскими агамами в Айдере и на Пархае. Но в данном случае партнеры явным образом принадлежали к разным видам. В бинокль было хорошо видно, что самка – это типичная кавказская агама, а самец определенно выглядел как агама хорасанская.

На такую удачу, да еще в первый момент выбора места для дальнейшей работы, трудно было рассчитывать. Так или иначе, палатку мы поставили прямо на участке этой смешанной пары. Позже выяснилось, что на территории самца, помимо его подруги-фаворитки, увиденной нами в этом эпизоде, жили еще три самки кавказской агамы, с которыми он общался много реже. Самку мы поймали и пометили в первый же день, а самца ловить не стали, рассчитывая на то, что он привыкнет к нашему постоянному присутствию на своей территории и перестанет опасаться нас. Это сильно облегчило бы, решили мы, наши дальнейшие наблюдения за его поведением.

Кавказская агама. Paralaudakia caucasia

Так оно и случилось. Но когда спустя три недели настал и его черед быть пойманным, чтобы мы смогли снять с него измерения, он стал настолько ручным, что я чувствовал себя предателем, когда набрасывал петлю удочки на его шею. В итоге, в нашем списке пойманных ящериц он получил номер 70.

Валун, на котором мы увидели этого самца впервые, оказался пунктом регулярных его свиданий с той же самой «кавказской» самкой. Камень возвышался над травой метрах в двадцати от того места, где мы проводили обеденный перерыв в экскурсиях и наблюдениях в те часы в середине дня, когда зной становился наиболее чувствительным. Здесь мы вдвоем кипятили чай и варили бульон из кубиков в тени развесистого инжира. Как-то раз парочка появилась на заветном камне как раз во время нашего обеда. Камера с телеобъективом всегда была со мной, и мне посчастливилось отснять по кадрам всю последовательность настойчивого ухаживания самки за самцом.

Именно так выглядело происходящее – сцена, описания которой мы при всем старании ни до, ни после не нашли в герпетологической литературе. Событие это сравнительно редкое и увидеть его многократно здесь и в других местах наших исследований удалось лишь потому, что мы неделями жили рядом с ящерицами, как бы «у них дома».

А происходило все так. Первым в месте свиданий обычно появляется самец, если привычный камень оказывается у него на пути во время его охотничьих экскурсий. Если в этот момент самка кормится где-то поблизости, она тут же присоединяется к нему и начинает ползать взад и вперед по его спине, пытаясь время от времени коснуться щекой его головы. Она также протискивается под партнером, пролезая с усилием под его головой, передними лапами и под хвостом. Затем она усаживается у самца на спине, обняв его за шею одной из передних лап. Все это часто, хотя и не всегда, заканчивается серией согласованных круговых проходов самца и самки, при которых партнеры многократно проползают друг по другу.

Такое поведение, хорошо известное нам по предыдущим наблюдениям над кавказскими агамами, оказалось, как мы выяснили в эту поездку, свойственно и парам агам хорасанских. Но в данном случае изюминка была в том, что во взаимодействии участвовали особи двух разных видов. Именно возможность такой ситуации мы и надеялись подтвердить, когда планировали работу в Дарохбейте.

Пограничники, назначаемые нам в охрану, сменяли друг друга каждые три дня. Делать им здесь было совершенно нечего. С начальством мы оговорили для себя право оставаться без контроля во время экскурсий, так что солдат вынужден был все время оставаться в лагере в полном одиночестве. Кто-то из наших охранников решил проблему так. Он нашел метрах в 50 от палатки неглубокую пещерку в каменистом склоне, обращенном в сторону лагеря. По размерам она была как раз такой, что позволяла взрослому мужчине лежа вытянуться во весь рост, и в ней всегда была тень. Отныне каждый дежурный проводил здесь почти целые сутки во сне, «в обнимку с автоматом Калашникова», как позже написала Лариса в книге о наших путешествиях.

Днем наш охранник жил на сухом пайке: хлеб, регулярно доставляемый нам пограничниками во время их маршрутов к границе, и рыбные консервы, большой запас которых прислал в лагерь капитан Сверток. К нам дежурный присоединялся только вечером, когда мы готовили кашу с тушенкой к общему ужину. Стоило ли удивляться после всего сказанного тому, что все солдаты с заставы мечтали о наступлении их очереди «нести службу по охране научников».

Третья поездка в Дарохбейт

В итоге, за полтора месяца работы мы нашли еще одну смешанную пару. На этот раз самец был кавказской агамой, а самка – хорасанской. Как и члены первого описанного выше тандема, они изо дня в день приходили перед заходом солнца к своему общему убежищу и ночь проводили вместе. Но нам хотелось доказать, что ящерицы не только могут вступать в длительные тесные отношения с особя ми другого вида, но и способны приносить жизнеспособное потомство. К сожалению, однако, среди нескольких десятков пойманных нами агам ни одна не выглядела промежуточной между кавказской и хорасанской по общей сумме признаков. То есть, очевидных гибридов нам в ту поездку найти не удалось.

Поэтому весной следующего, 1995 года мы снова приземляемся в Ашхабадском аэропорту. А добраться до места работы становится все сложнее. Начну с того, что теперь нам следует заполнить таможенные декларации. В Туркмении наступает лето, температура днем выше 30 °С. А это значит, что жизнь в поселении агам бьет ключом, и надо спешить туда. Но в Управлении погранвойск нас принимают только на следующее утро. Теперь уже последнее слово за местными начальниками, поскольку срок службы российских пограничников подходит к концу. Пришлось долго доказывать, что мы не шпионы, а законопослушные граждане. Пропуск нам в конце концов выдали, но предупредили, что окончательное решение пустить нас к границе остается за майором Абашиным, который, в принципе, может нам и отказать.

Срочно забираем из Института зоологии экспедиционный багаж, оставленный там в прошлом году, с помощью местного орнитолога Эльдара Рустамова грузимся в автобус и едем в Душак. Там, как бы уже по привычке, иду в комендатуру просить машину. И только к вечеру мы снова в распоряжении Анатолия Леонидовича. А он разводит руками – при новых порядках разрешить нам работать за пограничной системой уже не в его власти.

Оказывается, завизировать выданный нам пропуск придется у вышестоящего районного начальника. Для этого утром мы едем на попутной машине обратно в сторону Ашхабада, в город Каакха, за 45 километров от Душака. Там русский полковник понимает нас с полуслова и без всяких проволочек ставит на наш пропуск еще одну желанную круглую печать. Но в результате мы потеряли несколько драгоценных часов. Обратно пришлось ехать на поезде, потом снова на попутке, и дальше пешком до комендатуры, и все это под палящим туркменским солнцем. Вернулись туда только к концу дня.

Абашин, понимая, сколь дорого для нас время, сразу же сам везет нас на заставу на ГАЗике. Здесь уже новый начальник, капитан Атахаджаев. Службу несут туркменские пограничники, но, в отличие от того, что было раньше, в наряды на границу они не ходят. Нам объясняют, что и охрану дать нам в этом году начальство не сможет: достаточного контингента солдат-туркменов пока еще нет. Нет на заставе и транспорта на ходу. Анатолий Леонидович решает сам доставить нас на место. Но мы дороги не знаем и, разумеется, не можем сколько-нибудь связно объяснить, где именно были в прошлом году. Вскоре у меня возникает ощущение, что Абашин заблудился. Он в абсолютной темноте высаживает нас на целине среди зарослей полыни и уезжает, сказав на прощание, что объяснит Атахаджаеву, где нас оставил. Не будучи от природы оптимистом, я почти уверен, что приехали мы совсем не туда, куда стремились.

Но, проснувшись утром и не успев даже вылезти из спального мешка, я увидел метрах в пятидесяти вход в заветную щель. Впрочем, здесь нас ожидала неприятная неожиданность. Воды не было ни в ложе ущельица, ни около нашего прошлогоднего лагеря. Весна стояла сухая и жаркая, и ручей в нижнем течении пересох полностью. Это значило, что нам со всем нашим грузом придется устраиваться значительно выше, где холодная, кристально чистая вода родника Дарохбейт сохраняет силу течения даже в середине лета.

По прошлому году мы знали, что найдем там не только воду в избытке, но и надежное убежище на случай непогоды – в домике, принадлежащем пограничной заставе. Он был выстроен под скудной тенью рощицы из нескольких невысоких вязов. У этого места был единственный недостаток – добраться до него из долины можно было лишь преодолев хотя и относительно пологий, но затяжной подъем длиной около километра. Для начала следовало из груды наших вещей выбрать и перетащить туда хотя бы самое необходимое на первых порах для жизни и работы. На этот раз помочь в этом нам было некому, но зато радовало ощущение полной независимости и абсолютной свободы действовать по собственному усмотрению.

Необходимость каждый вечер подниматься к домику из долины, где шла основная работа, сильно портила нам настроение. Намаявшись целый день на иссушающей жаре, приходилось буквально из последних сил тащиться вверх, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть минуту-другую.

Чтобы стало ясно, чем была вызвана столь сильная дневная усталость, расскажу в некоторых подробностях, что нам приходилось делать в долине. Задача состояла в том, чтобы поймать каждую увиденную ящерицу. Но среди них были такие, которые предпочитали большую часть времени оставаться на вертикальной поверхности каменистого обрыва, причем в самой верхней его части, куда человек добраться никак не мог.

И вот что приходилось делать в таких случаях. Я обходил обрыв сзади и поднимался к его верхней кромке по более или менее пологому склону. Оказавшись наверху, я закреплял на краю обрыва край большой паутинной сети и спускал ее вниз. Потом, проделав тот же путь обратно, и, вернувшись к подножию обрыва, старался закрепить нижний край сети так, чтобы она висела как можно ближе к вертикальной поверхности, по возможности касаясь камней хотя бы местами.

Ни в одном случае успех не был гарантирован, но всегда приходилось сидеть на солнцепеке в ожидании результата, по крайней мере настолько долго, чтобы понять, что дело определенно не выгорит. Если же ящерица попадалась, то, чтобы достать ее из сети, я вынужден был повторить все сделанное ранее, но в обратном порядке: забираться наверх, освобождать там сеть и аккуратно спускать ее к Ларисе. Ей же оставалась неблагодарная задача выпутать колючее, больно кусающееся животное из сплошного мотка тонких ниток.

Иногда приходила в голову мысль, что мог бы подумать посторонний свидетель, случись ему наблюдать все это со стороны. На память приходила цитата из О’Генри: «Они засуетились, как два одноруких человека в крапивной лихорадке, когда они клеят обои».

В этом году мы существенно расширили район поисков. В результате, километрах в полутора от нашей базы удалось найти еще одну интересную пару. В бинокль было хорошо видно, что самец – это матерый экземпляр хорасанской агамы, но самка выглядела подозрительно. Голова ее казалась не такой массивной, как у типичных представительниц этого вида, и колючих чешуй по бокам затылка было немного, скорее, как у самок кавказской агамы. Оставалось только поймать ее и хорошо рассмотреть в руках.

Эти ящерицы всегда ночевали вместе, в трещине огромного валуна. Несколько дней по утрам я приходил сюда к тому моменту, когда солнце поднималось настолько, чтобы осветить вход в их убежище. Ящерицы появлялись из отверстия почти одновременно. Минут двадцать они лежали у выхода, набирая тепло, в нескольких сантиметрах друг от друга, а то и вплотную, а затем расходились на весь день по своим делам. Спустившись к травянистому подножию скалы, они сразу же начинали кормиться. Вот самец оказался около цветка мака, грациозно подпрыгнул, оторвал челюстями алый лепесток и со вкусом проглотил его. А самка шуршит в траве уже довольно далеко от места ночевки.

Самца я поймал и пометил в первый же день, а с самкой, как назло, дело никак не ладилось. Я оставлял сеть на ночь, а утром спешил туда в надежде, что ящерица уже запуталась в ней. В первый раз, подходя к заветному месту, я спугнул крупную гюрзу, которая с громким шуршанием скрылась в каменистой осыпи. На следующий день – то же самое. Тогда я решил, что в очередной раз подойду сюда крадучись и сфотографирую змею, греющуюся на камне в лучах утреннего солнца. Я приметил тот камень, на котором рассчитывал увидеть ее на следующее утро.

Итак, тихо-тихо подхожу к этому месту, держа наготове камеру с телеобъективом. Нацеливаюсь туда, где, по моим расчетам, должна быть змея. И вдруг, оглушительное шуршание – гюрза с бешеной скоростью несется прямо мне под ноги. А я увешан аппаратурой – на груди полевой бинокль, на боку тяжелый кофр с диктофоном и сменными объективами. Но деваться некуда. Гремя своей поклажей, проделываю высокий прыжок, и змея длиной метра в полтора пролетает точно у меня под ногами. Ясно, что она не собиралась кусать меня, а просто была напугана моим вторжением и в панике помчалась опрометью, чтобы спастись, не успев выбрать верное направление. Так оба мы отделались испугом, не очень-то и легким.

Когда самка была, наконец, поймана, оказалось, что она действительно заметно отличается от типичной хорасанской агамы. Позже, при статистической обработке наших материалов она попала на графике как раз в промежуток между показателями для стандартных хорасанских и кавказских агам. Так что, мы, предположительно, посчитали ее гибридом. Такой же вывод был сделан и в отношении самца № 70.

Эти два вида ящериц, согласно генетическим исследованиям, проведенным позже австралийскими герпетологами, наиболее близки друг другу среди всех 20 видов горных агам. Был сделан вывод, что они разошлись немногим более трех миллионов лет назад, что, по эволюционным масштабам времени можно считать событием сравнительно недавним. Неудивительно поэтому, что поведение особей во время социальных контактов выглядит практически одинаковым у обоих видов.

Наши наблюдения показали, что очень много общего и в требованиях хорасанских и кавказских агам к условиям среды, в которой они обитают. Об этом говорит уже хотя бы сам факт их успешного совместного обитания в Дарохбейте. Здесь, как и у птиц в подобных ситуациях, самцы разных видов делят между собой местность по принципу межвидовой территориальности. Это значит, что они используют одинаковые убежища и одни и те же кормовые ресурсы. Но при этом, истинная конкуренция между двумя видами, которая могла бы привести к вытеснению одного другим, определенно отсутствует. Всего того, что предоставляет им небогатая, в общем, природа предгорий Восточного Копетдага, с лихвой хватает и ящерицам обоих видов.

Система межвидовой территориальности предполагает, что отношения между самцами двух видов должны быть, как правило, антагонистичными. Поэтому полной неожиданностью для нас оказались наблюдения за одной из семейных групп кавказской агамы, вместе с которой несколько дней держался хорасанский самец.

Вот как Лариса позже описала это в своей книге. «Наблюдая за второй смешаной парой, я случайно перевела бинокль на противоположный берег ручья и уже не могла оторваться от представившейся мне картины. После ночевки, не торопясь, из небольшой щели в скале вышла самка кавказской агамы. Через несколько минут из этой щели показались две головы, принадлежащие самцам кавказской и хорасанской агам, и спустя несколько минут оба вышли наружу. Хорасанский самец подошел к самке и остановился на расстоянии, соизмеримом с длиной его тела, а кавказский лежал и грелся на солнце всего в метре от них. Минут через пять хорасанский самец отошел в сторону, а к самке подошел кавказский. Самка начала обычный ритуал ухаживания, принятый в семейных группах: приблизилась к нему вплотную, залезала на спину, обходила его по кругу, и, наконец, положила голову на его крестец. У меня создалось впечатление, что хорасанский самец с интересом наблюдал эту картину, а пара совершенно не реагировала на его присутствие. В момент ухаживания самки за кавказским самцом хорасанский самец подходил к ним на расстояние около метра, но никогда не пытался проявлять какой-либо активности и не вызывал антагонизма со стороны пары. Подобную ситуацию мы наблюдали не один день.

Эта территория принадлежала самцу кавказской агамы, а небольшой участок обширного земельного надела хорасанского располагался на склоне холма и примыкал к владениям кавказского. Когда хорасанского самца поймали и осмотрели, выяснилось, что у него шел активный сперматогенез. Однако его интерес к самкам кавказской агамы ограничивался тем, что он подходил к ним, иногда довольно близко, на расстояние до двадцати сантиметров».

В общем, задача, которую мы поставили перед собой семь лет назад, была выполнена. Удалось получить вполне убедительные свидетельства в пользу обмена генами между двумя видами агам, что объясняло присутствие в коллекциях экземпляров с промежуточными признаками. Мы познакомились с еще одной популяцией кавказских агам, которая оказалась существенно отличной от тех, с которыми приходилось работать ранее. Так думали не только мы. Как-то к нам в гости заехали Сергей Букреев и Виктор Лукаревский, а с ними студент из Ашхабадского университета, который занимался изучением кавказских агам. Мы попросили его оценить свежим взглядом, насколько здешние ящерицы отличаются от живущих в центральном Копетдаге, и он сказал, что, с его точки зрения это просто разные виды.

Мы узнали немало интимных подробностей, касающихся биологических особенностей хорасанских агам. Новая обильная информация в очередной раз разожгла наш интерес к горным агамам, заставила мечтать о возможности детального изучения других их видов. Эта задумка вскоре осуществилась самым неожиданным образом.

 

Горные агамы Израиля

В том же 1994 году меня пригласили принять участие в очередном Международном орнитологическом конгрессе, который должен был проходить в августе в Вене. Вместе с американским орнитологом Френком Джиллом мне предстояло руководить симпозиумом по гибридизации птиц в природе. Там я познакомился с учеными из Израиля, которые, узнав из моего доклада о моем интересе к каменкам, спрашивали меня, почему бы мне не побывать у них в стране. Ведь там обитают как минимум семь видов этих пернатых, из которых четыре не встречаются севернее, в пределах СССР. Как раз в это время я работал над книгой «Каменки Палеарктики» и решил, что неплохо было бы дополнить ее сведениями об этих видах.

Лариса загорелась идеей съездить в Израиль и заняться там вплотную местным видом горных агам под названием хардун. Она развернула бешеную активность по подготовке этой поездки. Связалась по почте с израильским герпетологом Амосом Бускиллой и добилась от него приглашения из Университета Бен-Гуриона в Беер Шеве на полевые исследования в пустыне Негев.

Но осуществить задуманное удалось только весной следующего, 1996 года. Согласно приглашению, нам можно было пробыть в Израиле два месяца. Чтобы сэкономить деньги, пришлось лететь дешевым рейсом с остановкой в Софии. Столица Болгарии произвела впечатление бедного провинциального города. Здесь мы вынуждены были провести остаток дня 21 марта. Было холодно и шел снег. Тем приятнее было оказаться поутру в привычной для нас атмосфере субтропиков, в современном аэропорту Бен-Гурион в Тель-Авиве.

Здесь нас встретил Амос. Мы погрузились в его шикарный джип, и примерно через два часа были в Беер Шеве. В университете Амос показал нам свою лабораторию, после чего мы закупили продукты и поехали дальше. Местом назначения оказалась полевая база университета. Маленький белый домик стоит в зеленом оазисе среди безжизненных холмов центральной пустыни Негев. На господствующей над местностью вершине одного из них снизу видны развалины древней крепости Авдат, столицы Набатейского царства, возведенной в III в. до нашей эры.

Вокруг дома финиковые пальмы, агавы, опунции и огромные кактусы эхинопсисы диаметром примерно с полметра. Для жилья нам отвели студенческое общежитие. В нем три пары двухэтажных нар, высоко под потолком окно, туалетное отделение с душем. Стола и стульев нет. Жить долго вдвоем в таком закутке, разумеется, невозможно. Но пока что впечатлений от окружающей природы столько, что думать об этом не хочется. В плакучих ветвях акации, плотно усыпанных желтыми цветами, порхают экзотические птицы – бюль-бюли, синие нектарницы и арабские дроздовые тимелии. Нам повезло в том отношении, что в это ранневесеннее время дом еще пустовал, так что мы оказались полностью предоставлены самим себе.

Я сразу же нашел, буквально в пяти метрах от дома, гнездо пустынного сорокопута с птенцами. Рано утром устроился с видеокамерой неподалеку от него и снял несколько сцен кормления родителями своих уже сильно подросших отпрысков. Оставил штатив с камерой на месте съемки и пошел в дом заварить чаю. Вдруг, как из под земли, в дверях появляется бородатый человек с винтовкой за плечами. Явно не еврей, внешность бесспорно арабская. «Ну вот, – подумал я, – не успели приехать, как сразу же станем заложниками!» Мне, разумеется, не было тогда известно, что бедуины, живущие на территории Израиля, – это в массе своей добропорядочные граждане государства, служащие в ее армии наравне с представителями титульной нации. Этот бедуин оказался сторожем, в обязанность которого входило посещать время от времени базу университета и следить здесь за порядком. Зашел он в дом выяснить, кто в нем живет сейчас и заодно предупредить приезжих, чтобы они не оставляли ценные вещи на улице без присмотра. Он имел в виду мою видеокамеру.

В день приезда Амос, прежде чем оставить нас, показал место, где нам предстояло изучать ящериц. Надо было пройти километра два вверх вдоль сухого русла, пока не начинался более крутой подъем. Там перед нами открылась ровная площадка размерами примерно с гектар, окруженная со всех сторон обрывистыми подножиями холмов. Три-четыре невысокие жидкие деревца, казавшиеся угнетенными, не слишком оживляли ландшафт. В общем, все выглядело примерно так же, как и на плацдарме наших постоянных исследований близ Красноводска, в Уфре.

Ящериц мы во время этой рекогносцировочной экскурсии не видели, поскольку рептилиям в тот день погода не благоприятствовала. Было довольно прохладно, так что не стоило и ожидать, что они выйдут кормиться из своих убежищ. Но, к моей радости, оказалось, что как раз тут располагается территория самца траурной каменки. Это обещало хороший материал по совершенно новому для меня виду. Птица казалась почти что копией белоголовой черной каменки, но песня ее звучала совершенно иначе – гораздо более звучно и мелодично. Позже выяснилось, что этот вид отличается от черных каменок еще и тем, что самки у него выглядят почти так же, как самцы.

Итак, все складывалось наилучшим образом. Множество разнообразных птиц прямо около дома и хорошие перспективы наблюдения за агамами почти что в шаговой доступности. Но, никогда не следует терять бдительность и забывать о фундаментальном принципе: «Если у вас все идет хорошо, значит, вы чего-то не заметили». Это вскоре и подтвердили последующие события.

Первые три дня мы жили на базе одни и решили, что так оно и будет в дальнейшем. Проход в отведенную нам комнатушку шел через большую гостиную, где располагалась также библиотека. Я решил, что спать буду здесь, а не в темном и душном закутке, обстановка которого меня совершенно не устраивала. Один из диванчиков я перетащил к стене, так, чтобы он не мешал проходу в дом, и прекрасно провел здесь следующую ночь.

Но когда утром четвертого дня впервые появилась женщина, оказавшаяся хозяйкой базы, произошел грандиозный скандал. Сначала она буквально остолбенела от негодования, увидев произведенную мной перестановку, а потом начала дико орать на иврите. Очень хотелось пустить в ход магические слова нашего великого и могучего русского языка, но она все равно бы их не поняла. Я лениво отбрехивался на ломаном английском, поскольку ясно было, что победа в любом случае останется за ней. Тогда-то впервые зародилась мысль, что долго мы тут не продержимся.

Дальше – больше. Еще дня через два наше пристанище превратилось в настоящий проходной двор. То и дело, в любое время с утра до ночи подкатывали машины, привозившие каких-то людей по одному или компаниями. По вечерам приезжие засиживались в столовой допоздна и своими оживленными разговорами не давали нам спать. Сейчас, листая свой дневник, я поразился тому, как мы выдержали все это, оставаясь здесь целых семь дней.

Нужно было срочно что-то предпринимать. Как известно по русской пословице, «На ловца и зверь бежит». Как-то вечером к нам в гости заехали Юрий Шенброт и Борис Краснов, жившие в 15 километрах отсюда, в городке Мицпе-Рамон. Эти московские зоологи эмигрировали в Израиль пять лет назад. Теперь они работали в местном отделении Университета имени Бен Гуриона, занятого изучением пустынь. Мы взмолились, чтобы они помогли нам найти жилье где-нибудь по соседству с ними. Через два дня переговоры увенчались успехом, и Борис перевез нас в дом, стоявший бок о бок с его собственным. Комнату нам согласился сдать его хороший знакомый, бывший московский геолог Иосиф Плахт. Оба эти дома принадлежали Университету Бен Гурион.

Центральный Негев

Мицпе-Рамон – городок, основанный в середине 1950-х гг., когда в страну хлынул мощный поток эмигрантов, в том числе – из России. На трех параллельных улицах одинаковые дома двух типов, одно– и двухэтажные. На каждой крыше солнечные батареи, единственный источник тепла в помещении. К домам примыкают огороженные палисадники площадью не более пятидесяти квадратных метров, засаженные кактусами, агавами и цветами. По обочине улицы живой изгородью высажены деревца каллистемона, плакучие ветви которых, усыпанные пушистыми алыми соцветиями, свисают из-за оград. Нектаром этих цветов то и дело прилетали кормиться бюльбюли, пролетные в эти дни в Израиле славки черноголовки, а иногда и домовые воробьи.

Одна из границ города проходит по краю четырехсотметрового обрыва в гигантский кратер Махтеш Рамон. На его крутых склонах есть агамы, но попробовав один день работать там, мы от этой затеи вынуждены были отказаться – даже просто передвигаться там оказалось попросту опасным.

На противоположной окраине, ближайшей к нашему жилью, тропинка вела из города в бедленд. Она заканчивалась в небольшом ущелье с сухим руслом в его ложе. Кругом довольно пологие склоны с овечьими тропами. Размеры потенциальной рабочей площадки – около 7 гектаров. С нескольких точек, где удобно пристроиться для наблюдений, значительная поверхность рельефа хорошо просматривается в бинокль, и это большое достоинство. Правда, даже клочка тени, куда можно было бы спрятаться от испепеляющей жары хотя бы в обеденный перерыв, нет и следа. Зато опять же, как в Авдате, место облюбовано парочкой траурных каменок. Птицы охотились здесь и, поймав насекомое, не проглатывали его, а улетали прочь, держа добычу в клюве. Значит, у них птенцы в гнезде, которое мне еще предстояло найти.

Здесь мы работали 20 дней с перерывами в прохладные и ветреные дни, что случалось, к нашему разочарованию, довольно часто. При такой погоде агамы не выходили из убежищ. Когда же им было комфортно, нам приходилось не слишком сладко. Выдержать пребывание на солнцепеке с 9.30 до 17 часов помогал длительный опыт, приобретенный в Туркмении. Здесь, ближе к Африке, солнце палило днем еще более свирепо. Мы приносили с собой бутылки, в которых вода в морозилке за ночь превращалась в лед, и до середины дня потягивали ее ледяными порциями, успевавшими оттаять. Но к концу дня вода была уже теплой и не спасала от жажды.

Ящериц оказалось гораздо меньше, чем мы ожидали. Этому не приходилось удивляться, поскольку условия обитания живности в каменистой пустыне Негев крайне экстремальны. Любой участок пустынь Средней Азии мог бы показаться оазисом по сравнению с той местностью, где мы вели наблюдения. Дефицит кормов, как из-за скудости растительности, так и в силу малочисленности беспозвоночных приводит к тому, что агама вынуждена осваивать территорию, гораздо более обширную, чем там, где условия жизни гораздо более благоприятны. Поэтому материал удавалось собирать буквально крохами.

Наблюдения осложнялись тем обстоятельством, что местные ящерицы, в отличие от кавказских и хорасанских агам в Туркмении, не придерживались постоянных убежищ. Если принимать во внимание обширность индивидуальных участков израильских агам, становится понятным, почему им удобнее проводить ночь там, где их застает наступление вечера.

Каждый раз, когда мы возвращались домой и жаловались Иосифу, что дело идет плохо, он утешал нас так. Широко разводил руки и говорил при этом: «Уедете отсюда вот с таким материалом!»

Все же нам удалось поймать, измерить, сфотографировать и пометить 11 самцов и 5 самок. Кроме того, я получил уникальные видеокадры того, что принято считать сигнальным поведением у агам и игуан. Это нечто вроде поклонов, всем туловищем или только головой, когда ящерица раз за разом сгибает передние ноги и снова распрямляет их. У разных видов эти акции различаются по числу поклонов, их амплитуде и длительности. Поклоны наших агам, как выяснилось позже, при обработке видеозаписей на компьютере, резко отличались от зарегистрированных нами ранее у тех видов, которых мы изучали в Средней Азии.

Всю ценность этой информации, добытой нами с таким трудом, мы смогли оценить позже, когда, опять же по капризу судьбы, оказались в другом районе Израиля, на крайнем его севере. А до этого нам посчастливилось впервые посетить самый южный город этой страны – Эйлат, куда мы отправились из Мицпе-Рамона в последних числах апреля. Там я рассчитывал увидеть каменок других видов, поскольку в центральном Негеве вполне обычной была только траурная.

Перед отъездом произошла забавная история. Мы решили устроить прощальный вечер для наших друзей, гостеприимством которых мы так долго злоупотребляли. Вопрос встал следующий: какое спиртное лучше подать на стол. Наверное, не водку – слишком уж будничный напиток. Я мысленно остановился на роме. Пошли с Ларисой за покупками, и по дороге я решил, что заодно нужно запастись «огненной водой» на дорогу. Мицпе-Рамон хорош тем, что здесь в магазине продается чистый спирт, и совсем недорого. А кто знает, что будет в Эйлате? Поэтому было решено застраховаться и купить на всякий случай две бутылки.

Когда подошли к магазину, я увидел, что рядом с ним зацвело дерево, название которого я узнал позже: эритрина, или коралловое дерево. На голых еще ветвях, лишенных листьев, распустились крупные алые цветы. С дерева при нашем приближении слетел бюльбюль. «Вот, – подумал я, – будет кадр, если птица вернется и сядет около цветка!» Камера с телеобъективом, как всегда, была со мной. Я сказал Ларисе, что подожду ее здесь и попробую осуществить задуманное. Присел на лавочку и стал ждать. Когда Лариса появилась в дверях с большим пакетом в руках, вид у нее был несколько растерянный. «Что могли подумать люди, – сказала она, – об интеллигентной на вид женщине, которая в одиннадцать часов утра покупает бутылку рома и две – спирта?» А бюльбюля я так и не дождался, зато снял цветы дерева крупным планом.

Ловим ящериц на границе с Ливаном

В Эйлате мы пробыли неделю. Жили у Давида Бланка, который незадолго до этого эмигрировал в Израиль из Казахстана. Отсюда предприняли четыре экскурсии в пустыню. Возил нас на своем старом Форде Беньямин Элигулашвили, эмигрант из Грузии, прекрасный натуралист и знаток природы своей новой родины. Помощь, оказанная мне в дальнейшем Давидом и Беней, которые стали с тех пор и надолго моими близкими друзьями, переоценить невозможно. Но об этом я подробно расскажу в другом месте.

На этот раз мне лишь мельком удалось увидеть каменок двух местных видов – белохвостую и монашку. Но сразу стало понятно, что походя о них многого не узнаешь. Как и у ящериц, у этих птиц индивидуальные участки в суровой пустыне Негев оказались гораздо более обширными, чем те, которые удерживают за собой каменки в более северных регионах. Поэтому, ознакомившись с ситуацией в самом первом приближении, я отложил задачу изучения биологии этих пернатых на будущее.

К тому же, время нашего пребывания в Израиле шло к концу, а нам еще надо было поработать с агамами на севере страны. Мы по телефону согласовали дальнейшие планы с Борисом Виленкиным, московским зоологом, эмигрировавшим в Израиль и жившим тогда в Тель-Авиве. Он сообщил нам, что договорился со своим другом Давидом Кушнаревым, о том, что тот поселит нас у себя в городишке Кирьят Шмона в Галилее, прямо на границе с Ливаном.

В Кирьят Шмоне нас встретил Давид. Вечером он устроил для нас праздничный ужин. Хозяин дома был одним из первых эмигрантов и за время пребывания в Израиле истосковался по русским застольям на кухне до середины ночи. Тут-то как нельзя кстати оказалась вторая бутылка спирта из тех, что мы купили еще в Мицпе-Рамоне. Ему было о чем порассказать. В «совке» он был диссидентом, и им же стал после нескольких лет эмиграции. Он с такой же ненавистью говорил об израильских бюрократах, как прежде – о советских. В общем, я понял так, что он мало что выиграл. Видно, упустил из поля зрения важную истину: «мир божий в нас самих».

К тому же, в Кирьят Шмоне жить было неспокойно. Город обстреливали из Ливана, где обосновалась военизированная организация Хизбалла («партия Аллаха»), враждебно настроенная в отношении Израиля. «Но, ничего, – говорил Давид, – мой дом стоит слишом близко к границе, так что при выстреле оттуда скорее всего будет перелет…». Рассказывал он мне и о том, что спасается от тоски конструированием самоподдерживающейся экологической системы. У окна стоял большой аквариум, соединявшийся множеством каких-то трубок с зарослями цветущих растений на подоконнике. Но из объяснений Давида я уловил только общую идею, а не то, как у него все это устроено. В общем, посидели на славу и спать легли только ближе к утру.

Наше жилье располагалось на самой северной окраине города. Отсюда были видны Галанские высоты, в районе которых еще этой зимой шли военные действия. Утром Давид повел нас туда, где он заранее наметил место предстоящей работы. Забор из колючей проволоки, насколько видно направо и налево. В нем проход в сторону Ливана. Дальше наезженная дорога, проходящая через кладбище с невысокими каменными надгробьями. А по ее обочинам крупные валуны высотой и диаметром до двух метров, утопающие в густой траве посреди разреженного, саженого соснового леса. На надгробьях вмонтированы памятные доски с указанием, кто и когда посадил здесь дерево. К счастью, день был жаркий, и мы сразу же заметили агам, сидящих на вершинах валунов и даже на стволах, и в кронах сосен в нескольких метрах от земли. А вся обстановка – принципиально иная, нежели в бедленде на окраине Мицпе-Рамона.

Присмотревшись к местным агамам, мы с изумлением обнаружили, что в их окраске нет почти что ничего общего с тем, как выглядят живущие на юге страны, в пустыне Негев. Это было для нас полным сюрпризом, поскольку Амос ничего не рассказывал об этом, а непременно рассказал бы, если бы знал. Итак, мы открываем животных, о существовании которых не известно даже израильским герпетологам!

Условия для работы оказались идеальными, но мы старались не забывать о том, что находимся буквально на границе двух недружественных друг другу государств. Как-то раз сижу на обочине дороги, обросший щетиной, в зеленой рубашке из военторга, распахнутой на груди, и обложенный аппаратурой – бинокль, телелеобъектив, диктофон, видеокамера. Вижу приближающийся по дороге военный лендровер с тентом, поднятым так, чтобы брезент защищал от солнца только сверху. «Ну, – думаю, – сейчас начнут выяснять личность, а то и увезут куда-нибудь для проверки, как это многократно происходило на Дальнем Востоке». А у меня с собой даже нет паспорта. Мысленно заготавливаю объяснение на английском языке: «Я орнитолог из Россиии, изучаю здесь птиц…» Но машина проезжает мимо, а офицер, сидящий рядом с водителем, лишь с любопытством покосился на меня.

В другой раз началась какая-то суета. Поодаль от нас среди деревьев забегали солдаты. С криками «Хизбалла, Хизбалла» таскают с места на место деревянные ящики. Это они дрессировали собаку на поиски взрывчатки. К нам с Ларисой подошел офицер и вежливо объяснил, что нам следует минут на двадцать уйти за колючую проволоку, а потом мы сможем возвратиться назад.

Мы собрали свои манатки, вышли в проход, ведущий из города на кладбище. Здесь стоял выброшенный кем-то диван с торчащими из-под обшивки пружинами. Мы уселись на него и терпеливо ожидали окончания учений. Это оказалось не обременительно, поскольку можно было рассматривать в бинокль разнообразных птиц, обосновавшихся в сосновом лесу – ярко синих нектарниц, пестрых длиннохвостых приний и бюльбюлей, столь же многочисленных, как воробьи в Москве.

Здешние ящерицы оказались гораздо более доверчивыми, чем те, которых мы изучали на юге, и я без особого труда собрал довольно богатую коллекцию видеозаписей. Особенно ценными стали кадры лихорадочных поклонов, которые самцы регулярно проделывали по утрам, когда выходили из убежищ, где проводили ночь. При обработке записей на компьютере выяснилось, что эти поклоны достоверно отличаются от соответствующих акций у агам из Негева.

Все, что нам удалось узнать, ясно свидетельствовало о том, что две изученные нами популяции принадлежат если не к разным видам, как легко было подумать, то уж точно – к разным подвидам. Возникла мысль попытаться найти место, где ареалы этих двух общностей граничат друг с другом. Оно могло располагаеться, в принципе, примерно на равном расстоянии от обеих точек, в которых мы работали. Как раз там, где находится Иерусалим. Давид принял живое участие в обсуждении этой темы. Он прекрасно знал город и утверждал, что агам мы сможем найти на территории Иерусалимского еврейского университета и в университетском ботаническом саду. Он созвонился со своей давнишней приятельницей, грузинкой Микки, жившей в Иерусалиме, и она охотно согласилась принять нас.

Охота на ящериц в «святом городе»

От того места, где нас приютила эта прелестная молодая женщина с двумя маленькими детьми, к месту поисков агам нужно было ездить на автобусе в другой район города.

На следующее утро едем в кампус Университета. Это, по сути дела, целый город с многочисленными корпусами среди роскошной растительности. На каждом здании мемориальная доска, где сказано, кто именно вложил средства в его постройку. Видим знакомые имена – Фрэнк Синатра, Нэнси Рейган. Все было настолько грандиозным и эстетически совершенным, что мы на время даже забыли, зачем, собственно говоря, сюда приехали. Я увлекся съемкой этого великолепия на видеокамеру и никак не мог заставить себя остановиться.

Впрочем, вскоре показались и ящерицы. Они перебегали по газонам, а в качестве наблюдательных постов использовали крупные камни, из которых были выложены бордюры асфальтированных дорожек. Надо было поскорее приступать к отлову. Мы понимали, что дело это весьма рискованное. К охране природы в Израиле относятся крайне щепетильно. Например, путешествуя на автомобиле, вы не имеете права поставить палатку для ночлега даже там, где населенных пунктов нет и поблизости. Результатом такого трепетного отношения оказываются сцены, поразительные для приезжих. Например, в Мицпе-Рамоне постоянно можно было видеть стадо самок нубийских козлов с детенышами в самом центре города, около какого-нибудь административного здания, украшенного бело-голубым государственным флагом. А на ближайшей к Эйлату военной базе специально для этих животных устанавливали большие чаны с водой. Помню, как я был поражен в первые дни пребывания здесь, увидев трех самцов с огромными рогами, закрученными в спираль, выходящими из ворот военного городка.

Поэтому было ясно, что если нас застанут за ловлей агам, последствия могут быть весьма серьезными – вплоть до выдворения из страны как персон нон грата. Но я имел достаточно большой опыт избегания такого рода неприятностей. Вспомнил, как отстреливал сорокопутов в жилом районе на окраине Алма-Аты. Ружье в сложенном виде было у меня в рюкзаке. Увидев птицу, которую следовало добыть, я быстро собирал ружье, стрелял и, заметив, куда упал мой трофей, тут же разбирал его и прятал в рюкзак. И лишь после этого шел поднимать добычу.

Примерно так же приходилось действовать и теперь. На наше счастье, в эти утренние часы буднего дня гуляющих были единицы. Опасность состояла лишь в том, что человек мог неожиданно появиться из-за поворота дорожки. Поставив сетку в том месте бордюра, где до этого подолгу сидела агама, мы несколько поодаль прогуливались туда и назад с отсутствующим видом, не выпуская из виду цель своих ожиданий. Больше всего мы боялись того, что ящерица запутается именно в тот момент, когда кто-нибудь будет проходить мимо, или за минуту-другую до этого. Поэтому, когда агама попадалась в сеть, я со всех ног мчался туда, буквально на бегу хватал орудие ловли с бьющимся в нем животным и сразу же медленно брел к Ларисе со скучающим видом туриста. Затем мы садились на скамейку, выпутывали агаму из сети и помещали в матерчатый мешочек. Осматривали и фотографировали ящериц уже вернувшись домой, под изумленными взглядами детей Микки.

В один из дней, поймав несколько агам в ботаническом саду университета, мы с наступлением жары перебрались в центр города. Здесь царило необычное возбуждение. Шли группы молодежи с государственными флагами Израиля. Людей с минуты на минуту становилось все больше, это были уже не компании из десятка-другого демонстрантов. Большие толпы запрудили тротуары центральных улиц и двигались теперь по их проезжей части. Среди коренных израильтян выделялись группы выходцев из Эфиопии, чернокожих иудеев. Эффектно выглядел такой африканец с иссиня-черной кожей, накинувший на плечи белоснежный флаг с темно-голубой звездой Давида. Появились отряды конной полиции. Изумительной красоты лошади и уверенные в себе всадники в парадном обмундировании.

Оказалось, что в этот день (14 мая) Израиль празднует 3000-летие Иерусалима как столицы независимо государства, основанного 48 лет назад. У меня с собой видекамера, и я лихорадочно снимаю сцену за сценой. Демонстрация перемещается в старый город, и зрелище становится поистине грандиозным. Море флагов, под их колышащимися полотнами тут и там можно видеть идущих вместе с толпой служителей культа самых разных конфессий.

Но, увы, время упорно движется к вечеру, и следует подумать о том, как мы сможем добраться из центра «домой», в микрорайон на окраине. Дело происходит вечером в пятницу, а это значит, что скоро начнется шабат, когда в городе полностью прекратится движение транспорта. Я же настолько поглощен съемкой, что только и успеваю вымолвить в ответ на увещевания Ларисы: «Сейчас, сейчас…» Пришлось-таки наступить на горло собственной песне и вернуться в будни обезлюдевших переулков в поисках автобуса. Вот и закончился этот насыщенный событиями день, в который нам столь несказанно повезло: оказаться по чистой случайности в нужное время в нужном месте и обогатиться обилием столь ярких и неожиданных впечатлений.

Как мы и предполагали, местные ящерицы оказались промежуточными по окраске между теми, которых мы ловили на границе с Ливаном и в пустыне.

Они больше походили на первых, но у некоторых особей отдельные признаки указывали на влияние наследственности агам из Негева. Мы успели поймать и описать более десятка экземпляров, но в такого рода исследованиях лишних трофеев не бывает. Поскольку в последний день перед отъездом в Тель-Авив, откуда мы собирались вылететь в Москву, уже не было времени на посещение университетского городка или ботанического сада, я решил попытать счастья на месте.

Квартал, где мы жили, еще только строился, и прямо около дома оставался пустырь, который по первому впечатлению практически ничем не отличался от места нашей работы у окраины Мицпе-Рамона. Место представляло собой довольно обширный котлован с камнями по склонам, торчащими среди уже выгоревшей травы. Была суббота, Микки могла не идти на работу, и мы отправились туда всей компанией, взяв с собой и детей. Лариса, силы которой, по ее словам, окончательно иссякли, устроилась в тени единственного дерева, а я расставил сети и поймал еще трех или четырех агам.

В общем, Иосиф, у которого мы жили в Мицпе-Рамоне, оказался прав в том отношении, что в конце концов материал, собранный нами, оказался вполне приличным. К концу года мы обработали его, а на следующий год в Русском герпетологическом журнале вышла наша статья на английском языке, где были изложены результаты проделанной работы.

Журнал издавался в Ленинграде, а его главным редактором был Илья Сергеевич Даревский, выдающийся отечественный герпетолог. И вот мы получаем от него письмо. В нем говорится, что лидер израильской герпетологии Иегуда Вернер негодует по поводу нашего поведения. «Они просились в Израиль, – писал тот Даревскому, – чтобы изучать поведение ящериц, а кончилось дело тем, что написали статью по их систематике. Я восемь лет собирался сделать это, а они приехали на два месяца и отняли у меня материал».

С тех пор прошло уже 19 лет. Одновременно я готовлю переиздание нашей книги об агамах на английском языке и потому вынужден углубиться в литературу, чтобы дополнить ее новыми материалами, полученными герпетологами за последние 10 лет. И что же я вижу? За это время ни Вернером, ни другими исследователями не сделано ровным счетом ничего по тем вопросам, которые были подняты в нашей статье. Даже собственного научного названия не было присвоено агамам северного Израиля, и они так и остаются безымянным подвидом.

Правда, следует отдать должное И. Вернеру. Он, видимо, почувствовал, что был неправ в своей первой гневной реакции на нашу работу, и теперь цитирует ее в каждой своей статье, где речь идет о фауне ящериц Израиля. В этом отношении его позиция выгодно отличается от той, которую заняла Н. Б. Ананьева, которая после смерти И. С. Даревского заняла его место заведующего Отделением герпетологии в Зоологическом институте в Санкт-Петербурге и главного редактора Русского герпетологического журнала.

Недавно она выступила соавтором большой статьи о горных агамах, написанной интернациональным коллективом герпетологов. Работа претендовала на то, чтобы обобщить материалы по этим ящерицам, собранным общими усилиями ученых к 2012 г. Мы с Ларисой обнаружили, что та наша публикация, о которой идет речь, в этой сводке не процитирована.

Я послал ее текст с иллюстрациями соавтору Ананьевой, немецкому герпетологу Филиппу Вагнеру с вопросом, как такое могло получиться. И вот что он мне ответил: «Привет, Евгений. Я просмотрел Вашу статью о горных агамах в Израиле. Очень интересно, и я, в самом деле, упустил ее из виду. Я рассержен, имея в виду, что она была опубликована в Русском герпетологическом журнале, а его редактор – Наташа (Ананьева). Так что она должна была знать о ее существовании. Сожалею, что я пропустил эту публикацию».

 

Гималайская агама

Весной 1995 г. мы в очередной раз посетили нашу экспериментальную площадку в Уфре под Красноводском. Мы убедились в том, насколько удачным оказался наш эксперимент по интродукции кавказской агамы в заброшенный каменный карьер. За десять лет ящерицы размножились настолько, что их можно было видеть буквально на каждом шагу. Как сказано в одном австралийском рассказе, «Кроликов здесь было столько, что приходилось распихивать их ногами, чтобы поставить капкан». Из ущелья, где ящерицы были выпущены впервые, они расселились на берег Красноводского залива, и в хорошие дни каждый самец грелся с утра на солнце, сидя на облюбованном им валуне посреди своей территории.

Мы еще не знали, что в Уфре мы в последний раз, и работали с той же интенсивностью, как и все предыдущие годы. Удалось, помимо прочего, сделать замечательную находку. Метка одной из пойманных агам бесспорно свидетельствовала, что ее возраст составляет ровно 10 лет. Но что было самым замечательным: поймали мы ее на том самом камне, что и в самый первый раз. Тогда это был детеныш с длиной тела без хвоста 5.5 см. Он запутался в сети неудачно и в попытках освободиться повредил заднюю ногу. Мы прооперировали его, как могли, зафиксировав конечность в правильном положении с помощью клея БФ. И вот теперь перед нами крупная взрослая ящерица в прекрасном состоянии.

За эти 12 лет изучения кавказских агам 150 особей были пойманы повторно в разные годы 281 раз. Понятно, насколько важную, интересную и принципиально новую информацию удалось собрать. Она включала в себя данные о скорости роста животных, характера освоения ими пространства и взаимоотношений особей в локальных группировках. Но уже на следующий год Туркменистан превратился в страну, полностью закрытую для иностранцев, так что нам категорически отказали в визе. Волей-неволей на продолжении этого уникального исследования пришлось поставить крест.

В главе 8 речь шла о нескольких экспедициях, предпринятых для изучения смешанных популяций овсянок обыкновенной и белошапочной. В результате мы располагали множеством сведений из тех мест, где два эти вида живут совместно и скрещиваются. Но важно было узнать, что происходит там, где испокон веков обитает какой-нибудь один из них. Из литературы следовало, что в Центральной Азии существуют популяции белошапочных овсянок, ареал которых значительно удален от области распространения овсянки обыкновенной. Хотелось выяснить, в частности, как звучит песня этих птиц, генетическая конституция которых определенно свободна от влияния генов второго вида.

Обсуждая эти вопросы с Александром Рубцовым, мы подумали, что стоит попытаться съездить в такое место. Им был избран Кыргызстан, где, судя по литературным источникам, белошапочная овсянка должна гнездиться.

Но тут мне в голову пришла мысль, что одновременно я смогу пополнить материал для книги об агамах, поскольку в Кыргызстане обитают два вида этих ящериц. Особенно для меня был интересен один – гималайская агама, о которой мне не было известно ровным счетом ничего.

Бишкек и трудности с получением пропуска на границу с Китаем

Шел 2002 год. Как раз в это время в Кыргызстане начали развивать программу приглашения иностранцев, желающих за большие деньги принять участие в сафари. Главным объектом этой, так называемой «трофейной охоты», были все те же горные бараны аргали, о которых речь шла в главе 8. Их местные популяции, населяющие высокогорья Тянь-Шаня и северной окраины Памира (Алайский хребет), находились в гораздо более благополучном состоянии, по сравнению с алтайскими. Поэтому было решено позволить приезжим получать лицензии на отстрел старых самцов, рога которых ценятся в коллекциях охотников необычайно высоко. За одну лицензию местные органы власти получали 5110 долларов (250 000 кыргызстанских сомов), так что, сделав мероприятие массовым, «Республиканский фонд охраны природы и развития лесной отрасли» мог получить неплохой навар.

Для разработки этой программы были приглашены специалисты из России, среди которых на наше счастье оказался Андрей Евгеньевич Субботин, с которым меня давно связывали хорошие добрые приятельские отношения. Он дал мне телефоны нескольких своих сотрудников в Бишкеке, которые работали там в его отсутствие по программе организаций сафари. Я связался с ними по телефону, сообщив дату нашего прилета – 30 мая.

В аэропорту нас Сашей встретили два молодых преуспевающих бизнесмена на новенькой шикарной иномарке. Один из них, Евгений, в дальнейшем стал нашим гидом, и без его постоянной готовности помочь нам при малейших затруднениях мы едва ли бы обошлись.

Едем по ночному Бишкеку, и я говорю невзначай: «В самолете было так жарко, что горло совсем пересохло». Женя отвечает: «Что лучше, лимонад или пиво?» «Пиво», – хором отвечаем мы с Сашей. Машина останавливается у темного фасада дома без малейших признаков жизни внутри, и через пять минут ребята выходят оттуда с шестью бутылками холодного пива. Поместили они нас в лучшую гостиницу города, где мы, насладившись шипучим напитком, завалились спать.

С утра пораньше отправились в Институт биологии Кыргызской Академии наук отметить командировки и выяснить, куда следует двигаться дальше для осуществления наших планов. Здесь нас сразу взяла под свое крыло Валентина Исмаиловна Торопова, заведующая лабораторией позвоночных животных Института. Но ее ответы на заданные нами вопросы энтузиазма не добавляли. О том, где искать белошапочных овсянок, она не имела ни малейшего представления. Ничего не знал об этом и призванный на совет молодой местный орнитолог. А что касается агам, то об этом нам мог рассказать только Валерий Константинович Еременко, директор Зоомузея, находившегося совсем в другом месте, в центре города.

Поехали к нему. Разговор получился очень интересный, поскольку Валерий Константинович оказался высокопрофессиональным герпетологом, досконально осведомленным обо всем, что касается рептилий Кыргызстана. «Здесь поблизости вы гималайских агам не найдете, – сказал он. – Вам надо ехать на юг. Да и там их придется поискать. Я знаю одно место, где вы увидите их наверняка. Это в Алайской долине, по дороге от перевала Сыры-таш до Тулейкена. Там около указателя «Пионерлагерь» они многочисленны прямо у обочины дороги».

Чтобы попасть туда, нам следовало сначала добраться самолетом в город Ош, оттуда проехать 185 километров до перевала, а затем по Алайской долине на запад, еще около ста – до места, указанного Еременко. Расстояния не столь уж большие, но беда в том, что это приграничный район, так что надо срочно бежать в Управление погранвойск. Вспоминая наши с Ларисой похождения на этой почве в независимом Туркменистане, я подумал, что морока будет, но не оценил масштаба предстоявших нам трудностей.

А здесь перед нами возникла глухая бюрократическая стена. Встретили нас если не враждебно, то с недоверием и без малейшего желания войти в наши обстоятельства, а именно, дефицит времени и ограниченность материальных ресурсов. Категорически высказанное решение звучало так: пропуск мы сможем получить через две недели во второй половине дня (время приема посетителей) и не часом раньше.

Вынужденное безделье

Деваться было некуда. Оставалось только продумать, как наиболее рационально использовать это время. Торопова засыпала нас адресами людей, которые могли бы помочь нам в этом. Для начала она посоветовала нам посетить природный Национальный парк Алам-Арчам, всего в 41 километре от Бишкека. В тот же день Женя отвез нас туда. Место и в самом деле живописное, у подножия северного склона Киргизского хребта. Нам предоставили место в кемпинге, до предела населенного туристами в эти дни начала весны.

Я прошел километра два вниз вдоль порожистой горной реки, на берегу которой стоял кемпинг, и нашел участок, где держалась и пела синяя птица. Утром чуть свет пошел туда, рассчитывая поснимать ее на видеокамеру. Но утро оказалось пасмурным и, к тому же, ни с того ни с сего, отказала видеокамера.

Так начался этот полевой сезон. В общем, стало ясно, что без машины нам здесь делать нечего, и к вечеру следующего дня мы, на удачно подвернувшемся автобусе с уезжающими туристами, вернулись в Бишкек.

На следующий день мы поехали в хранилище коллекций Зоомузея, чтобы посмотреть там экземпляры белошапочных овсянок. Рассчитывали по этикеткам установить места, где их добывали в Кыргызстане на местах гнездования. Но выяснилось, что вид этот здесь крайне редок и встречается, фактически, только ранней весной и поздней осенью на пролете. Иными словами, надежду получить какие-либо сведения об интересующих нас пернатых приходилось оставить. В дальнейших планах оставались только ящерицы, но добраться до них мы сможем, в лучшем случае, не раньше, чем дней через десять.

Женя предложил отвезти нас на озеро Иссык-Куль. В его окрестностях мы могли бы найти несколько натуралистов-любителей, адресами которых нас снабдила Валентина Исмаиловна. Один из них, Виктор Михайлович Кулагин жил в поселке Ананьево и, со слов Тороповой, располагал транспортом и мог бы повозить нас по интересным местам. До этого места немногим более 300 километров, причем большая часть пути лежит вдоль северного берега Иссык-Куля, так что и по дороге можно увидеть много интересного.

Нас встретили очень радушно. Первое что мы увидели, войдя во двор, была большая вольера с певчими птицами, среди которых значительную часть составляли овсянки – обыкновенные и белошапочные, а среди них – два типичных гибрида, которых я тут же зарисовал в свой дневник. Но все они были пойманы хозяином осенью.

На следующий день Виктор Михайлович повез нас в горы. Поднялись примерно на две тысячи метров по южному склону хребта Кунгей Алатау. Места очень красивые, на обширных полянах по опушкам девственного леса из тесно стоящих изящных высоченных конусов тяньшанской ели буйное цветение разнотравья. Саша, который впервые оказался в среднеазиатских горах, занялся записью голосов птиц, а я устроился поудобнее на сухой плешине и стал высматривать среди пернатых что-нибудь новое для себя. Наиболее многочисленным видом были хорошо мне знакомые красношапочные вьюрки – миниатюрные птички величиной с чижа, целиком черные с желтоватыми подпалинами и карминно-красным теменем. Их стайки сновали туда и сюда, присаживаясь в траву, где поедали прошлогодние семена и лепестки цветов.

Мое внимание привлек самец седоголовой горихвостки. В отличие от других видов горихвосток, в оперении этой полностью отсутствуют оранжевые тона, так что своим черно-белым нарядом она удивительным образом напоминает каменку. Птица была осторожной и не позволила сфотографировать себя. Здесь же мелькнула и исчезла самка, державшая в клюве какое-то насекомое. Я побродил вокруг в поисках гнезда этой парочки, но безуспешно. Зато снял, хотя и не лучшим образом, другую новую для себя птицу, характерную для высокогорий – арчевого дубоноса. В общем, мы вели себя, как экологические туристы, именуемые на Западе «наблюдателями птиц» (birdwatchers). Неплохой способ убить время и расстаться с немалыми деньгами, которыми эти люди расплачиваются с экскурсоводами. Но меня такое времяпрепровождение совершенно не устраивало. Ночевать пришлось в хижине-времянке чабанов, а в середине следующего дня, к счастью, подвернулась попутная машина и ближе к вечеру мы вернулись в Ананьево.

Надо было искать такое место, где можно было бы оказаться не в центре густо населенного поселка, а поближе к природе, чтобы потратить несколько дней подряд на какую-нибудь осмысленную деятельность. Мы стали умолять нашего гостеприимного хозяина подыскать нам такое место, и он пообещал подумать, что здесь можно будет сделать.

В результате 7 июня, через неделю после прилета в Бишкек, мы оказались на кордоне заказника, где нас приютил егерь Николай Иванович (к сожалению, фамилия его осталась нам неизвестной). Домик стоял неподалеку от грунтовой дороги, шедшей вдоль берега горной речки. А прямо за задней его оградой открывался вход в ущелье, сначала с пологими склонами, а дальше кверху постепенно сужавшимся. Это был участок девственной природы простиравшийся на километры вправо и влево. Идя по склону левее днища ущелья, вы попадали в колонию желтых сусликов, а в самой долине, вдоль сухого водотока через каждые метров пятьдесят держалась парочка каменок плясуний.

Понятно, что именно эти птицы стали главным объектом моих наблюдений. Как-то раз я сидел на склоне, пытаясь, глядя с высоты, набросать план размещения отдельных пар и подсчитать их общее число. Внезапно сзади меня раздался отчаянный писк, какого мне никогда не приходилось слышать ранее. Я встал, обернулся и увидел, что молодую плясунью, не способную еще летать, методически заглатывает некрупная змея – узорчатый полоз.

Здесь я возблагодарил судьбу, что не взял с собой видеокамеру и располагал, таким образом, единственной возможностью снимать происходящее на фотопленку. С видеозаписи можно, конечно, сделать изображения для печати, но по качеству оно никогда не сравнится с кадрами, снятыми с близкого расстояния профессиональной фотокамерой. А событие было совершенно уникальным, и я минут за десять сделал прекрасную серию снимков, которые позже вошли в мою книгу «Каменки Палеарктики», опубликованную на английском языке. Кончилось дело тем, что полоз утащил свою жертву в глубокую расселину между камнями и я потерял их из виду.

Во время экскурсий вверх по ущелью, где его склоны утопали в зарослях цветущего шиповника и жимолостей, я нашел-таки участок, занятый самцом седоголовой горихвостки, заинтересовавшей меня еще в первую поездку в горы. Здесь я провел несколько часов, пытаясь понять, чем этот вид отличается по своему поведению от каменок, с которыми, несомненно, имеет довольно много общего. Удалось сделать несколько хороших фотографий птицы и получить качественные записи ее голоса.

В общем, период вынужденного безделья принес кое-какие полезные плоды. Между тем, подошло время возращения в Бишкек, где, как мы надеялись, нас должен был поджидать пропуск в погранзону. Вернулись мы туда 16 июня, потеряв, таким образом, чуть более двух недель.

Как попасть в Ош?

Но тут выяснилось, что на юге, куда нам следовало двигаться дальше, ситуация неспокойная. Это место уже многие годы было ареной межэтнических конфликтов между кыргызами и узбеками. Последние утверждали, что регион изначально представляет собой узбекскую территорию, и лишь по капризу Сталина был передан Кыргызстану в 1936 г. Теперь же сепаратистские силы из числа узбекского населения настаивали на отделении Ошской области от Кыргызстана и присоединении ее к Узбекистану.

Но как все это могло коснуться нас? А очень просто – выяснилось, что билетов на самолет до Оша нет и не будет в ближайшее время, пока напряженность там не прекратится. Но тут на помощь нам снова пришли коллеги Андрея Субботина. Когда Женя узнал из наших объяснений о трагизме сложившейся ситуации, он, не говоря ни слова, уехал куда-то, и часа через полтора мы уже были счастливыми обладателями двух билетов на АН-24.

Перед отлетом нам дали адрес человека, который, если ему хорошо заплатить, отвезет нас туда, где живут гималайские агамы.

Туркестанские агамы в Оше

Перелет от Бишкека до Оша занимает всего лишь один час. Устраиваемся на ночлег в гостинице. Под карнизом балкона нашего номера гнездо городской ласточки с птенцами, почти готовыми к вылету, Так что остаток дня мне есть чем заняться, наблюдая за тем, как родители кормят своих отпрысков.

Сергей Михайлович Архипов, которому мы позвонили поутру, оказался мужиком «своим в доску» – было тогда такое выражение в Совке. Первым делом он предложил нам переехать из гостиницы к нему домой. Его жена была в отъезде, и нам предоставили большую комнату в квартире, где мы могли свободно пользоваться кухней и всеми прочими благами цивилизации.

У нашего хозяина неподалеку от дома, на окраине города был огороженный участок с гаражем. Там на следующий день он и его друзья устроили для нас праздничный обед с настоящим азиатским пловом. Сергей мимоходом сказал, что здесь живет какая-то крупная ящерица. Я догадался, что это должна быть туркестанская агама и загорелся надеждой без труда поймать ее. Те несколько дней, на протяжении которых Сергей готовил машину к дальней дороге, я ставил сети в тех местах, где, по его словам, он постоянно видел эту агаму. Но ничего не вышло: стало ясно что ящерица уже ушла в летнюю спячку. Стояла середина июня, и субтропическое лето было в полном разгаре.

Сергей, видя мое разочарование, отправился в ближайшие холмы и, вернувшись, сказал, что он нашел не только место, где живет крупная ящерица, но еще и гнездо козодоя. Следующим утром я, вооружившись камерой с телеобъективом, пошел с восходом солнца на указанное место, рассчитывая сфотографировать туркестанскую агаму. Но уже в начале девятого температура поднялась до 37 °С, и я, просидев на солнцепеке три часа, вернулся домой ни с чем. Ящерица не выходила из своего убежища – было слишком жарко. На следующий день повторилось в точности то же самое.

Сергей сказал, что завтра сам пойдет со мной – может быть, дежуря на участке животного, я смотрю не туда, куда следует. А пока что он предложил показать нам гнездо козодоя. Прогулку под палящим солнцем вверх по каменистым холмам, практически лишенным растительности, трудно было назвать приятной. Когда же мы оказались на месте, выяснилось, что Сергей не может найти гнездо. В этом не было ничего удивительного, поскольку местность выглядела на редкость однообразной. Мы с Сашей приуныли. Сидели в мрачном молчании, глядя, как Сергей медленно бродит взад и вперед по безжизненному склону холма. Гнездо он все таки нашел, и мы приступили к фотосъемке. Надеялись, что птица окажется буланым козодоем, который встречается в пустынных районах нечасто, но сразу поняли, что гнездо принадлежит, к сожалению, ничем не замечательному обыкновенному козодою. Так или иначе, экскурсия не прошла зря.

Наутро мы с Сергеем отправились на участок туркестанской агамы. Расположились среди крупных валунов и стали ждать. Минут через сорок он говорит: «Вон она! Видишь?» А я смотрю туда, куда он указывает пальцем, не вижу ничего. Направил туда телеобъектив, и лишь глядя через окуляр камеры и медленно поворачивая ее на штативе, поймал агаму в кадр. Пока я проделывал все эти операции, Сергей не переставал шутливо насмехаться надо мной. «Ну, что, профессор, видно стар стал для полевой работы…» (мне тогда было 66 лет). Но я выжидал момента, когда ракурс окажется наиболее удачным и надо будет нажать спусковую кнопку. Успел снять два кадра, и ящерица ушла в убежище. Дело было сделано, я вздохнул с облегчением и в ответ на реплики Сергея припомнил ему историю с гнездом козодоя. «А ты что за следопыт – не в состоянии отметить место находки гнезда так, чтобы в следующий раз не искать его часами!» Такие шутливые пикировки стали с тех пор обычными при наших разговорах и только укрепляли дружеские отношения, которые прочно сложились между нами.

Едем в Алайскую долину

Выехали на поиски гималайских агам 18 июня. Машина Сергея изнутри напоминала комнату, в которой собираются делать капитальный ремонт и, прежде чем начать, полностью обдирают старые обои. Но, несмотря на непрезентабельный вид этой старушки, явно видавшей виды, шла она вполне хорошо.

Первые километров 150 дорога шла между пологих холмов, местами полностью лишенных растительности. Это были следы обширных оползней, где сплошной зеленый покров травы уступал место живописным тускло красным пятнам материнской породы. Там, где склоны холмов ярко зеленели под июньским солнцем, можно было время от времени видеть летние временные поселения киргизов, состоящие из нескольких юрт, около которых паслись небольшие табуны лошадей.

В какой-то момент я почувствовал, что местность мне знакома. Вспомнил, что по этому отрезку Памирского тракта я проезжал по меньшей мере дважды, каждый раз в направлении, обратном тому, в котором мы ехали теперь. Один раз это было во время одной из экспедиций Воронцова. Я даже узнал одну конкретную красно-оранжевую гряду скал, слайд с изображением которой хранился с тех пор в моем архиве фотографий. В другой раз я ехал по этой дороге ровно 40 лет назад, в 1972 г., когда возвращался в Москву через Ош из экспедиции в Горный Бадахшан (глава 3).

Ближе к вечеру начался весьма затяжной подъем на Алайский хребет по чрезвычайно длинному и весьма эффектному серпантину. От его подножия до перевала Талдык на высоте 3615 м предстояло подняться примерно на 1300 м.

До перевала мы доехали уже в глубоких сумерках. Короткий спуск в неглубокую поперечную долину и снова подъем, на перевал 40-лет Киргизии (3541 м). Отсюда уже хорошо были видны огни поселка Сары-Таш, расположившегося на одном из гребней Алайском хребте всего лишь на четыреста метров ниже. Здесь нам предстояло заночевать.

Остановились у друзей Сергея, каких у него, видимо, немало было по всему южному Кыргызстану. Здесь он не бывал давно, так что последовали сбивчивые вопросы: «Какими судьбами?..» и все в том же духе, а затем – обмен с хозяином последними новостями. Нас пригласили в дом, где на ковре посреди просторной комнаты хозяйка успела уже расстелить дастархан (дасторкон по-киргизски), и все было приготовлено для вечерней трапезы. По периферии комнаты разместились на лежанках дети – мал-мала меньше. Пока шел обмен приветствиями на улице, где температура была скорее зимней, чем июньской, все немного подмерзли. Поэтому хозяин с явным удовольствием принял мое предложение выпить по стопке спирта – живительного напитка, который в экспедициях всегда был у меня под рукой, и неизменно – кстати.

Находим гималайских агам

С утра решили выехать пораньше. Отказались от любезного предложения хозяев дождаться завтрака, решив, что дело наверняка затянется. Лучше, подумал я, проедем несколько километров и устроим привал с чаепитием уже там, где есть надежда увидеть, наконец, желанных ящериц.

В поселке, несмотря на то, что утро было солнечным, все выглядело по-зимнему. Кругом, насколько хватает глаз, сверкающие ослепительно белым гребни гор. На выезде из поселка всего несколько минут ушло на проверку наших документов пограничниками. Впереди прямо перед нами заснеженная стена Заалайского хребта с возвышающимся над ней по правую руку Пиком Ленина высотой 7134 м. Оставив за собой около 1300 м высотного перепада при неторопливом спуске по серпантину, оказываемся на развилке дорог. Главная трасса идет прямо на юг, через перевалы Заалайского хребта в Таджикистан, пересекает всю эту страну с востока на запад и далее через Термез (в Узбекистане) уходит в Афганистан. Мы же поворачиваем резко направо по дороге, идущей вплотную к левому берегу реки Кызылсу. Она стремительно несет свои глинисто-желтые воды на восток, где, соединяясь с другой, под названием Муксу образует могучую водную артерию Вахш.

Здесь, внизу, уже полноправно царит лето. Хотя вода в реке выглядит не слишком чистой (Кызылсу по-тюркски – «красная вода»), чай из нее все же можно приготовить. Здесь же и устраиваемся на привал, наслаждаясь сознанием того, что самые длинные и трудные участки пути уже позади.

Едем дальше на запад, и я напряженно всматриваюсь в любую неровность на обочине дороги. Когда едешь по Туркменистану, на камнях по сторонам трассы и даже на парапетах, местами окаймляющих ее, то и дело видишь греющуюся на солнце кавказскую агаму. Если гималайские и в самом деле есть в Алайской долине, то должен же я увидеть хотя бы одну!

Видя мои тающие надежды на успех и явное разочарование от происходящего, забеспокоился уже и Сергей: «Что, похоже, зря приехали?..». Миновали еще километров 50 и видим указатель: «Пионерлагерь». Останавливаемся, я достаю бинокль и вижу агаму, сидящую на верхушке валуна метрах в пятнадцати от дороги. «А вон еще одна», – кричит Саша. «А вон слева две на соседних камнях», – вторит ему Сергей.

Испытывая неподдельный восторг от столь трудно давшейся нам находки, я тут же с благодарностью вспомнил Валерия Константиновича Еременко, который в первый же день нашего приезда в Бишкек дал нам самый главный совет – ехать именно в эту, строго определенную точку. Вот истинный профессионал своего дела, зоолог, знающий до мельчайших тонкостей природу своего края!

Эпилог

После возвращения в Ош Сергей предложил нам с Сашей устроить нечто вроде пикника на берегу озера Сары-Челек – одной из достопримечательностей Ошской области. Я не буду останавливаться на подробностях этой короткой поездки, и вообще не стал бы упоминать о ней, если бы не увидел во время нее нечто, совершенно для меня новое.

Лагерь разбили на берегу озера, и в самом деле весьма величественного в глазах любого, кто попал сюда впервые. Но меня больше интересовала природа вокруг него, и на следующее утро я пошел бродить с фотоаппаратом по окрестностям. Я поднимался все выше и выше по склону озерной котловины, пересекая раз за разом невысокие каменистые гряды, идущие параллельно береговой линии и друг другу. Спускаясь с гребня одной из них, я увидел перед собой плоскую каменистую осыпь, сложенную крупными обломками коренной породы. Оттуда то и дело взлетали небольшими группами сравнительно крупные птицы и стремительно улетали прочь, а другие стайки прилетали и рассаживались по верхушкам валунов.

Я понял, что нашел гнездовую колонию розовых скворцов. Птицы эти относятся к числу самых обычных видов Средней Азии, и в моем архиве хранилось немало их фотографий. Это были снимки летящих плотные стай, состоящих обычно из многих десятков особей, либо кроны дерева, сплошь усыпанные скворцами. Обычно в таких случаях их было столько, что напрашивалось сравнение с яблоней, ветви которой при хорошем урожае ломятся от обилия плодов.

Но теперь я мог сесть в укрытии из редких кустиков прямо на краю колонии, наблюдать с близкого расстояния, пока не надоест, все, что происходило в ней, и получить вдобавок серию совершенно уникальных кадров. Группы из полудюжины скворцов, улетавшие из гнездового поселения, направлялись на охоту в травянистые участки местности. Те, что возвращались оттуда, держали в клювах грозди из двух-трех кузнечиков, каждый из которых был сопоставим по размерам с длиной головы самого охотника. Птенцы, укрытые в расселинах между каменными глыбами, явно не испытывали недостатка в корме. А некоторые родители еще и разнообразили их рацион, принося отпрыскам ярко-красные ягоды какого-то местного кустарника.

Вечером того дня, когда мы улетали в Москву, у нас гостиничном номере собрались наши бишкекские друзья, столь много сделавшие для нас. Пришел и Андрей Субботин, оказавшийся в это время в Бишкеке. Отходная, понятно, не обошлась без обильных возлияний. Самолет улетал уже после полуночи. В силу всех этих причин в аэропорту, куда нас привезли ребята, оберегавшие здесь каждый наш следующий шаг, я был в состоянии сумеречного сознания.

И вот прохожу через рамку металлоискателя – звенит. Иду назад, снимаю часы – никакого эффекта. Снова выхожу, снимаю ремень с металлической пряжкой, но и это не меняет дела. Все кругом, включая охрану, в полном замешательстве. И тут мне в голову приходит странная мысль. Я ни на минуту не забываю о том, что у меня под легкой рубашкой два полотняных мешочка с гималайскими агамами. «Неужели это ящерицы звенят?» – думаю я. Но даже дежурным у рамки уже надоела вся эта канитель, и они, махнув рукой, пропускают нас на посадку.