Подводя итог своим многолетним исследованиям этих двух групп пернатых, я опубликовал книги «Каменки Палеарктики. Экология, поведение, эволюция» (1999) и «Сорокопуты (семейство Laniidae) мировой фауны: экология, поведение, эволюция» (2008). Позже представилась возможность издать их на английском языке. Я воспользовался этим, чтобы пополнить книги некоторыми сведениями, полученными уже после выхода в свет русских изданий. Здесь я расскажу о том, как и при каких обстоятельствах удалось получить эти новые материалы.

 

Каменки Израиля

В предыдущей главе я уже упоминал о том, как при первом посещении этой страны в 1996 г. познакомился с новым для меня видом – каменкой траурной (Oenanthe lugens). Тогда же я смог впервые увидеть еще два вида каменок – белогузую (Oe. leucopyga) и монашку (Oe. monacha). Но поскольку основной задачей той экспедиции было изучение ящериц, достаточно полные сведения удалось тогда собрать только по поведению траурных каменок, отдельные пары которых гнездились в тех же местах, где мы наблюдали за агамами.

Я говорю «отдельные пары», поскольку использование пространства каменками в пустыне Негев резко отличается от того, что мы видели у тех их видов, которые обитают в умеренных зонах России и в Средней Азии. Там они обычно формируют более или менее плотные поселения из довольно значительного числа гнездящихся пар. Совершенно иная ситуация в Израиле. Экстремальные условия каменистой пустыни, в частности – скудость кормовых ресурсов, заставляют птиц вообще и каменок в частности, гнездиться на значительных расстояниях от себе подобных. Во время первых экскурсий в Негеве меня, как орнитолога, поразило отсутствие весной хорового пения птиц. В ранние утренние часы идешь подчас километр за километром в полнейшей гнетущей тишине. Поэтому здесь основная проблема для этолога не в том, как именно проводить наблюдения за животными, а в трудности найти тех существ, за которыми он собирается наблюдать.

В этот первый приезд в Израиль то немногое, что мне удалось узнать, касалось в основном своеобразия охотничьего поведения местных каменок. Безрадостный характер их местообитаний в каменистой пустыне Негев делает для них поиски пропитания непростой задачей. Птицы из пары, жившей на нашей экспериментальной площадке у окраины Мицпе-Рамона, неизменно летали за кормом для птенцов за 300 м – из совершенно бесплодного бедленда в долину, где по сухому руслу прежних дождевых потоков тянулась полоска низкорослых полукустарничков. Они цвели в это время и тем привлекали немногочисленных летающих насекомых – мух, пчел и бражников.

Траурная каменка. Oenanthe lugens

Здесь траурные каменки использовали способ охоты, который я ранее не наблюдал ни у одного другого вида этих пернатых. Каменка дежурит на верхушке валуна, держа в поле зрения несколько кустиков. Заметив жертву, она стремительно, низко над землей проносится по прямой в избранном направлении и схватывает муху или пчелу с периферической части кроны. На ровных площадках с разбросанными там и тут небольшими камнями эти каменки охотятся несколько иначе. Каменка стремительно летит по прямой на высоте около 20 сантиметров от земли, каждый раз на расстояние порядка 5–10 м, и резко падает вниз, увидев на траектории своего перемещения или несколько в стороне от нее желанную добычу. Иногда птицы добывали насекомых из почвы, раскапывая ее резкими боковыми движениями клюва. Естественные источники воды практически невозможно найти в Негеве, так что траурные каменки обходятся без питья. Но они охотно пьют из искусственных «поилок» там, где те поставлены в оазисах для туристов.

Белохвостых каменок в этот год мне довелось увидеть всего лишь два или три раза. Судя по литературным источникам, жаркие дневные часы они предпочитают проводить в тени. Но скудость кормов иногда заставляет их охотиться, невзирая на буквально зашкаливающую температуру воздуха. Я наблюдал такую картину в знойный майский день сразу после полудня. Обе птицы из пары выглядели так, словно всеми силами пытались избежать перегрева. Мелкое их оперение было плотно прижато к телу, а сгибы крыльев отставлены от туловища, чтобы по бокам его возможна была циркуляция воздуха. И в самом деле, каково на таком пекле птице, окрашенной почти целиком в черный цвет (снежно белым остается лишь темя).

На этот раз мне удалось отснять на видеопленку охоту каменки на жуков-чернотелок. Я читал до этого, что каменки не жалуют этих насекомых из-за их неприятного запаха. Я же зафиксировал весь процесс поимки крупного жука и длительной «обработки» добычи, снабженной весьма прочным хитиновым панцирем. Птица долго колотила жука клювом, несколько раз роняла его со скалы, летела вниз и подбирала вновь. Затем, прежде чем проглотить жертву, усиленно деформировала ее челюстями.

Каменка белохвостая. Oenanthe leucura

При охоте на насекомых белохвостая каменка дежурит, сидя на земле у основания куста, а завидев добычу, влетает в редкую его крону и неуклюже лазает по тонким веточкам, схватывая зазевавшихся мух или ос. Но чуть ли не основу пропитания этих птиц составляют, по моим наблюдениям, мелкие белые ягоды кустарника Ochmdenus bacccitus из семейства Resedaceae, которыми густо покрыты побеги этого растения. Сочные плоды охраденуса восполняют каменкам дефицит влаги в условиях, когда вода становится доступной только во время дождя. Но, как это ни странно, при первых его каплях птицы прячутся в ближайшее укрытие.

Только в одну из экскурсий удалось увидеть самца каменки монашки. Птица три или четыре раза попадалась мне на глаза в том месте, где мы с Ларисой провели целый день и остались ночевать. Каждый раз каменка внезапно появлялась в поле зрения и улетала спустя несколько минут, скрываясь за грядами холмов. Повторные ее поиски в ближайших окрестностях не дали никаких результатов. Стало ясно, что ее участок покрывает как минимум квадратный километр. Пару раз, пока птица оставалась в сфере видимости, она взлетала очень высоко и проделывала в небе замысловатые виражи. Это не было похоже на рекламный полет, хотя я не мог быть уверенным в таком заключении. Лишь в следующий приезд в Израиль я установил, что для вида характерна охота за летающими насекомыми, в особенности за стрекозами. Так эти птицы компенсируют чрезвычайную скудость наземных беспозвоночных.

Задачи на будущее. Разумеется, меня не могли устроить результаты только что описанных отрывочных наблюдений. Основной моей целью было установить, какова степень эволюционного родства трех видов израильских каменок с теми, на изучение которых я потратил ранее не меньше четверти века. Для этого следовало установить меру сходства тех и других по особенностям их поведения. Однако для такого сравнительного анализа совершенно недостаточно сведений о способах добывания корма тем или иным видом. Эта сфера активности чрезвычайно изменчива, ибо именно такой ее оппортунизм позволяет животному экстренно реагировать на любые, пусть даже кратковременные изменения в кормовой базе: нет насекомых, можно ловить мелких ящериц или питаться ягодами, коль скоро они легкодоступны в данный момент.

Поэтому наиболее значимым материалом для сравнительной этологии и новой систематики оказываются формы поведения, жестко запрограммированные генетически. Это особенности так называемого сигнального поведения (позы и звуки), а также способы постройки гнезда.

В первый год пребывания в Израиле я собрал ряд сведений такого характера по траурной каменке. При обработке записей, полученных с помощью видеокамеры и диктофона, я пришел к выводу, что траурная каменка бесспорно относится к той же эволюционной ветви, которой принадлежат мои модельные виды – каменки черная и черношейная. Внешне первая по окраске самцов удивительно похожа на белоголовую форму черной каменки. До того, как мне пришлось вплотную познакомиться с траурной каменкой, я предполагал даже, что она может быть чем-то вроде прямого предка белоголовой черной. Но различия в поведении обеих (в частности, в их вокализации) оказались столь существенными, что от этой идеи пришлось отказаться.

Что касается каменки белохвостой, то, на мое счастье, ее сигнальное поведение оказалось описанным во многих деталях в превосходной статье Джона Палфери, изучавшего этих птиц на востоке Аравийского полуострова. Сказанное там убеждало в эволюционной близости данного вида, как и траурной каменки, к двум моим модельным. Позже исследования по генетике каменок дали такую ориентировочную картину генеалогии тех четырех видов, о которых идет речь.

Обратите внимание, что в этой компании отсутствует каменка монашка. Самцы этого вида по окраске мало чем отличаются от особей того же пола у белоголовой черной и траурной каменок. Но некоторые особенности пропорций тела монашки и ее манеры вести себя в обыденных ситуациях, которые я успел отметить для себя, когда эти птицы попадались мне на глаза, уже тогда навели на мысль о возможном отсутствии близкого их родства с видами, обозначенными на этом рисунке.

Каменка-монашка выглядит сравнительно крупной птицей, но такое впечатление складывается скорее из-за ее длинного хвоста и непропорционально удлиненного клюва. Это дало некоторым орнитологом основание сравнивать силуэт сидящей монашки с очертаниями птиц, принадлежащих к совершенно иному семейству щурок. Можно признать правомерность такого сравнения, если добавить к сказанному, что сидит монашка обычно почти горизонтально. Среди прочих каменок такая посадка наиболее характерна только для двух видов – плешанки и каменки испанской. С этими видами монашку роднит также ее легкое телосложение: хотя птица выглядит крупной, весит она всего лишь около 20 г.

Причина такого несоответствия между кажущейся массивностью монашки и ее истинным небольшим весом складывается за счет «удлиненности» силуэта этих каменок, о чем речь шла выше. Еще одна особенность монашки – это ее укороченные и слабые лапки, которые кажутся еще короче по контрасту с удлиненным, вытянутым силуэтом. Все эти черты, вкупе с длинным клювом, выдают в нашей каменке воздушного охотника. Иными словами, как мне удалось удостовериться позже, среди пустынных певчих птиц монашка занимает ту же экологическую нишу, что и щурки, которые добывают основу своего пропитания при охоте на летающих насекомых. Но, в отличие от них, монашка с равным успехом может охотиться не только в воздухе, но и на земле. Важно то, что укороченные ноги этих пернатых – это еще одна черта, сближающая их с парой близких видов – плешанкой и испанской каменкой.

Каменка монашка. Oenanthe monacha

Но как я мог доказать, что монашка родственна именно этим видам, а отнюдь не группе типичных черно-белых каменок петрофилов? Выхода было два. Надо было застать этих птиц в момент формирования пары или столкновения двух агрессивно настроенных самцов. Тогда бы я мог сравнить поведение монашки и, скажем, испанской каменки и показать, как я рассчитывал, что там и тут есть определенное сходство в позах и звуках, сопровождающих такие взаимодействия. Но при неуловимости этих птиц, в которой я убедился уже при первом знакомстве с ними, вероятность добиться успеха этим путем была близка к нулю.

Второй путь казался много проще. Надо было найти хотя бы одно гнездо монашки. Объясню, почему такая находка могла бы стать решающей для моей гипотезы. Дело в том, что самки всех каменок петрофилов (черной, черношейной, траурной и белохвостой, а также родственной им златогузой) прежде чем вить гнездо сооружают в выбранном для него убежище фундамент из плоских камешков (о чем подробно рассказано в главах 2 и 3). Этого никогда не делают самки плешанки и испанской каменки, которые выкладывают фундамент гнезда из коротких толстых и тонких палочек.

В принципе, проблема могла бы быть решенной, если бы удалось найти в литературе подробное, грамотное описание гнезда монашки. Но вид этот можно считать наименее изученным среди всех каменок. Орнитологам тогда были известны всего лишь семь гнезд, описанных поспешно, без необходимой детализации, так что характер помоста под ними не удостоился упоминания. Поэтому мне приходилось заняться поисками гнезда самому, положившись на удачу. Итак, необходимо снова ехать в Израиль!

Тщетные поиски монашки в Хайбаре

В середине дня 2 апреля 2003 г. я и моя супруга Екатерина Павлова приземлились в аэропорту Бен Гурион в Тель-Авиве. Из Москвы мы договорились по телефону с Давидом Бланком, о котором я упоминал в предыдущей главе, что будем жить у него. Давид, защитивший кандидатскую диссертацию у себя на родине, в Казахстане, после эмиграции в Израиль не смог найти лучшей работы по специальности зоолога, чем уход за животными в заповеднике Хайбар Йотвата.

От Тель-Авива до заповедника около 300 километров к югу, и туда из аэропорта можно было, в принципе, доехать на автобусе. Но, безуспешно потратив не меньше часа на поиски этого общественного транспорта, мы решили махнуть рукой на финансовые затраты и взяли такси. Это обошлось нам в 200 долларов. Впрочем, работа шофера, как позже выяснилось, и в самом деле стоила того: переезд оказался много более продолжительным, чем мы рассчитывали. Уже в сумерках наш водитель несколько раз связывался по телефону с Давидом. Они договорились, что тот подъедет на своей машине к кибуцу Йотвата, километров на десять ближе Хайбара, и там заберет нас с собой. На месте мы оказались только в начале ночи.

Проснувшись рано утром, я вышел на открытую террасу и, оглядевшись, понял, что лучшей базы для предстоящих исследований и быть бы не могло. Домик Давида во многом напоминал тот, в котором мы с Ларисой жили несколько дней в Авдате восемь лет назад. В живой изгороди, окаймлявшей небольшой палисадник с кактусами и агавами, сновали принии и бюльбюли, а ландшафт вокруг был таков, что, как мне показалось, монаху, возможно, удастся найти где-нибудь неподалеку от дома. Как же сильно я тогда заблуждался!

Заповедник Хайбар Йотвата был создан в 1968 г. по инициативе израильского генерала Авраама Йоффе. Как нам объяснил Давид, его идея состояла в том, чтобы завезти и разводить сначала на огороженной территории площадью в 6 км², а затем выпустить в природу тех животных, которые, якобы, некогда населяли эти места (поскольку они упоминаются в Библии). В действительности же, в заповеднике, устроенном по тому же принципу, что наша знаменитая Аскания Нова, живут на вольном выпасе в основном африканские виды: из копытных – нубийский осел, антилопы аддакс и сахарский орикс, из птиц – африканский страус. Из азиатских видов – кулан и аравийский орикс.

Каждая популяция состоит из нескольких десятков особей, и в задачу Давида входило ежедневное обеспечение их кормом, а самок страусов, когда те насиживали яйца, также и водой. Он должен был по утрам грузить в прицеп джипа увесистые упаковки сена, привозимые откуда-то издалека на склад у границы заповедника, и развозить их по всей его территории, разбрасывая в местах кормления животных.

Заповедник Хайбар Йотвата лежит в долине Вади-Эль-Араба (по другому Арава, или Аравийская пустыня), идущей сравнительно узкой равнинной полосой на 166 километров с севера на юг от Мертвого моря до Эйлатского залива. По ней проходит государственная граница между Израилем и Иорданией. По левую руку от заповедника, на востоке, тянутся на горизонте безжизненные склоны Эдомских гор Иордании, а с запада долину ограничивают нагорья Негева. На их окраине, в узких неглубоких ущельях (по местному – «вади»), пролегающих межу невысокими грядами холмов, нам и предстояло работать в последующие три недели.

Если идти туда от нашего жилища, следовало пересечь шоссе, ведущее в Эйлат, после чего мы оказывались в ландшафте, очень напоминающем афри канскую саванну. Такой облик месту придавали разбросанные там и тут зонтичные акации двух видов. Ширина этой полосы долины с хорошо развитой древесно-кустарниковой растительностью составляла не более километра, после чего начинались подножия безжизненного каменистого низкогорья (так называемой «гаммады»), прорезанного сухими водотоками, тянущимися по днищам вади. В этих низинах ютились одиночные деревья акации, зачастую явно угнетенные отсутствием влаги, а местами полностью высохшие. Дело в том, что Арава лежит в зоне экстрааридных пустынь, климат здесь жаркий и даже весьма засушливый. Пешие экскурсии без ущерба для общего самочувствия можно было предпринимать только в ранние утренние часы и ближе к заходу солнца.

Эти ограничения и определили наш повседневный режим. Давиду следовало быть на работе в семь часов утра. Мы ежедневно поднимались от сна ровно в шесть часов утра и наскоро завтракали, после чего он отвозил нас на своей машине к устью того или иного из ближайших ущелий. Сюда же он приезжал за нами в начале своего обеденного перерыва, около полудня. За эти четыре с половиной часа нам следовало пройти как можно дальше вверх по вади и тем же путем вернуться в условленное место.

В моей книге о каменках, изданной на английском языке два года спустя, сказано: «В период между 4 и 29 апреля я обследовал в пеших экскурсиях девять вади между кибуцем Лотан и Эйлатом. На протяжении более чем 50 часов было пройдено около 50 километров. Лишь однажды, 6 апреля, удалось увидеть самку каменки монашки, но птица не была найдена в этом же месте на следующий день, несмотря на тщательные поиски».

Чего только мы ни предпринимали, чтобы сломать эту затянувшуюся полосу невезения. Разыскивали местных краеведов в надежде получить от них какую-нибудь полезную информацию. Почти наизусть выучили все, сказанное о каменках в путеводителе по южному Израилю для приезжих орнитологов-любителей. Когда у Давида были выходные, уезжали с ним подальше, в те места, где по материалам этого руководства ранее видели каменку монашку.

Не только Давид искренне переживал наши неудачи. О тщете нашей миссии знали уже все сотрудники заповедника, они всей душой сочувствовали нам. Одна молодая девушка нарисовала масляными красками огромного самца монашки на листе фанеры размером в 60 см по диагонали и передала нам этот «талисман» через Давида.

Неожиданная удача. Когда время нашего пребывания в Израиле близилось к концу, Давид, приехавший забрать нас из очередного маршрута по ущелью, сказал, что один из сотрудников видел монашку во время объезда территории Хайбара. Нам это показалось странным, поскольку места в центре заповедника выглядели совершенно неподходящими для обитания этих птиц. Так или иначе, по окончании рабочего дня Давид повез нас туда на своей машине.

Дорога петляет по пустыне, поросшей там и тут редким кустарником. «Какая тут может быть монашка…», – думал я. «Наверняка этот человек, искренне желавший нам добра, ошибся, приняв за искомое какую-нибудь другую птицу. Впрочем, а кто бы это мог быть кроме монашки, может быть, траурная каменка?»

И вдруг прямо около дороги мы увидели нашу каменку. Яркая черно-белая птица сидела на вершине куста и улетать не собиралась. Это было невероятно, ведь каменка монашка обитает в горах, гнездится в тех самых каменистых ущельях, которые мы прочесывали почти что целый месяц! Что ей делать на равнине, абсолютно непригодной для ее существования?» Тем не менее, это была она.

Мы судорожно приводим в «боевую готовность» фотоаппараты, налаживали диктофон (вдруг запоет?!)… И тут около машины появился самец африканского страуса. Приблизившись к нам вплотную, он заглянул в кабину своим огромным глазом и несколько раз ударил клювом по капоту. «Выходить нельзя, он начнет лягаться», – сказал Давид и медленно отъехал на несколько метров от куста, оберегая свою новенькую иномарку от возможных повреждений. Страус последовал за нами. Шея его стремительно краснела, выдавая нарастающее возбуждение. Не доходя до машины, он упал на полусогнутые ноги, распластал крылья, и, мотая головой из стороны в сторону, начал похлопывать себя по бокам раздувшимся горловым мешком. Завершив эти устрашающие действия, птица встала и, обнаружив, что мы все еще здесь, снова приблизился вплотную.

Каменка по-прежнему сидела на кусте, а я не мог даже сфотографировать ее. Для этого Давиду надо было развернуть машину так, чтобы птицу стало видно через открывающееся переднее окно с моей стороны. Но съезжать с дороги на охраняемой территории строго запрещено. Представьте себе те слова, которыми я беззвучно выражал свои чувства. Наконец, птица улетела, а мы, проследив направление ее полета, стали думать, как же в оставшиеся дни решить задачку, неожиданно подкинутую нам природой.

В том, что каменка вернется, мы почти не сомневались: сотрудники питомника видели ее в этом месте уже три дня подряд. Значит, вопреки представлениям орнитологов, птицу чем-то привлекает участок ровной пустыни вдали от гор. Основное препятствие для работы состояло в том, что события разворачивались на индивидуальном участке самца африканского страуса, который был совершенно не намерен терпеть наше присутствие. Понимая, что выступаем в роли нарушителей границ, мы, тем не менее, сдаваться не собирались.

В тот же вечер на место событий привезли прицеп к трактору с высокими деревянными бортами, которые должны были уберечь нас от ударов страусиных ног. На следующий день еще до рассвета Давид доставил нас со всем набором необходимой аппаратуры к прицепу. Я установил в нем штатив с видеокамерой, и мы стали ждать каменку. Но вместо нее вдали очень скоро показался знакомый силуэт Хозяина.

На протяжении всего дня он не оставлял нас в покое. Причинить нам серьезного вреда он, разумеется, не мог, пока мы оставались в своей крепости. Но присутствие злобной птицы сильно нервировало, тем более, что отведенного нам места было определенно недостаточно для двоих и громоздкого штатива с широко расставленными «ногами». А мы провели здесь в такой тесноте, да еще на солнцепеке, в отсутствие даже клочка тени, ровно 13 часов, до самого заката.

Катя тщетно пыталась бороться с назойливостью страуса. Для этого она использовала швабру на длинной ручке. Давид посоветовал нам взять ее с собой, объяснив дело так. «Вы должны поднимать швабру как можно выше над головой, демонстрируя тем самым, что принадлежите к тому же племени, но только куда выше ростом». Страус в ответ на эти демонстрации отходил примерно на метр, некоторое время смотрел на странный предмет, как бы оценивая его истинные возможности, но затем снова подходил к прицепу вплотную и начинал громко хлопать широким клювом, наклоняя его прямо к лицу Кати. Она не выдерживала и отпихивала его шваброй, стараясь ударить посильнее, но он еще больше раззадоривался и начинал бегать кругами вокруг тележки, распуская крылья и поддавая ее плечом. Ничего не оставалось делать, как смириться с присутствием страуса и ждать, пока другие заботы не отвлекут его внимание.

Это случалось лишь тогда, когда неподалеку появлялся какой-нибудь другой самец. Завидев незваного визитера, наш страус устремлялся к нему, постепенно переходя с шага на бег, и вскоре, подымая пыль, обе птицы на хорошей скорости исчезали из виду.

Примерно так же хозяин территории реагировал и на самок, проявлявших здоровое любопытство ко всему новому. Подойдя к тележке, они оглядывали нас, дергали за штормовку, пытались клевать штатив, но отогнать их не составляло большого труда. В итоге, только в те короткие минуты, когда Хозяин гонялся за пришлыми особями, мы имели возможность вылезти из тележки и хотя бы размять ноги.

В этот первый день нашего дежурства каменка появилась только в четыре часа дня, после десяти часов тщетных ожиданий. Оказавшись на участке, она долго сидела на вершине куста, затем слетела на землю и стала кормиться, перелетая в радиусе 200–300 метров. Временами она снова усаживалась на макушку самого высокого куста. В короткие моменты отсутствия страуса, я совершал быстрые радиальные вылазки, проводя блиц-обследование тех точек, где монашка задерживалась особенно долго в поисках добычи. Хотел узнать, какие именно насекомые привлекают ее именно в этом месте, но времени всегда было слишком мало. Катя, заметив приближающегося издали страуса, кричала мне с «наблюдательного поста»: «Идет!», и я опрометью бросался в надежное укрытие.

В том же прицепе мы провели еще два полных дня. Каменка, как по часам, появлялась ровно в четыре, а улетала в семь, когда садилось солнце. Судя по направлению полета, это была гостья из Иордании, из тех высоких скалистых холмов, которые ограничивают долину Аравы с востока.

За все те девять часов, пока я имел возможность видеть каменку, она не издала ни единого звука. Вечерами перед отъездом с места наблюдений я ставил здесь грубо сделанную модель монашки и большое зеркало, с трудом выпрошенное у Давида. Надеялся, что смогу таким образом как-то расшевелить птицу-меланхолика и увижу хоть какие-то проявления ее агрессии к «пришельцу». Хотелось, кроме того, поместить в книгу собственные фотографии этой сравнительно редкой каменки. Несколько не слишком хороших кадров я все же успел сделать в один из дней, когда наш страус отлучился ненадолго по каким-то своим делам. И это единственно полезное, что я извлек из этой весьма нелегкой поездки.

Орнитологи в Эйлате

В общем, поставленную задачу – найти гнездящуюся пару этих каменок – выполнить не удалось. До выхода английского издания книги оставалось еще более года, и мы решили снова попытать счастья следующей весной. На этот раз отправились в дорогу как можно раньше, и уже 17 февраля были у Давида. Сразу поразились тем, насколько сильная жара стояла здесь в зимний еще, по сути дела, месяц. Впрочем, в этих местах, на широте всего лишь на 29° севернее экватора, сезонность климата выражена очень слабо.

После пары экскурсий по уже знакомым местам, столь же безуспешных, как и в прошлом году, решили перенести поиски далее к югу. Планируя переезд в Эйлат, мы рассчитывали на помощь Беньямина Элигулашвили, прекрасного натуралиста и знатока природы Израиля. Остановились мы в общежитии для приезжих орнитологов, принадлежавшем общественной организации «Международный центр наблюдения и изучения птиц», которую возглавлял профессор Рувен Иозеф. На радость нам оказалось, что в соседней комнате остановился наш давний хороший приятель Михаил Марковец из Зоологического института в Санкт-Петербурге. Мы посвятили его в нашу проблему, и он с готовностью пообещал сделать для нас все, что в его силах.

О Рувене Иозефе и его деятельности стоит рассказать особо. Я познакомился с ним еще в 1993 г., когда он пригласил меня на Международный симпозиум по сорокопутам, проходивший во Флориде. Там, изучая на протяжении нескольких лет биологию местного большеголового сорокопута, Рувен защитил по этой теме кандидатскую диссертацию и вернулся на родину, в Израиль.

Здесь, в Эйлате, он занялся тем, чтобы обеспечить приемлемые условия для временного отыха птиц-мигрантов на их пути к зимовкам в Африке осенью и на обратном пути оттуда на север – весной. Дело в том, что Синайский полуостров, на крайнем северо-востоке которого расположен Эйлат, – это единственный сухопутный мост, соединяющий Евразию с африканскими районами зимовок птиц. Как полагают орнитологи, до миллиарда пернатых пересекает этот регион дважды в год, во время весенних и осенних миграций. Причем около 5 миллионов из них летит через Эйлат. Более 230 видов перелетных птиц останавливаются на отдых в окрестностях этого курортного города.

Значение для птиц этого «перевалочного пункта» трудно переоценить. Он располагается на северо-восточном краю сахаро-аравийского пустынного пояса. Во время весеннего пролета птицы, прежде чем оказаться в южном Израиле, вынуждены затратить 30–40 часов на стремительный беспосадочный перелет через Сахару и пустыни Синая. Они совершают марш-бросок длиной почти 2 тысячи километров, после чего им совершенно необходимо остановиться на отдых и кормежку. В результате на ограниченной территории на короткое время скапливается огромное количество всевозможных птиц.

Успешность миграции птиц, летящих через Израиль, во многом зависит от состояния эйлатских сухих глинистых солончаков, которые играют роль своеобразных «дозаправочных станций» на долгом маршруте. Сухие солончаки располагаются по окраинам долин, затопляемых зимними дождями. В таких местах сформировалось уникальное растительное сообщество, в котором доминирует сведа (Suaeda monoica). Это растение цветет и плодоносит весной и осенью, избегая экстремальных температур и солнечной радиации летом и сильных ветров при пониженной температуре зимой. Семена сведы и насекомые, привлекаемые цветущими растениями, создают кормовую базу для мигрантов, которые останавливаются на сухих солончаках на отдых и кормежку.

Иными словами, этот биотоп играет поистине незаменимую роль в миграционном марафоне. От того, сумеют ли птицы восстановить силы после изнурительного перелета через пустыни, зависит не только выживание отдельных особей, но и количество яиц в будущих кладках, а зачастую – и сама возможность принять участие в размножении. Особенно важны эти так называемые остановочные местообитания для арктических видов, у которых период гнездования очень короток, ибо ограничен жесткими климатическими рамками. Рувен, один из немногих в то время, ясно осознал необходимость охранять не только места зимовок и гнездования птиц, но и ключевые места отдыха их в пути.

Площадь сухих глинистых солончаков в окрестностях Эйлата составляет всего лишь 12 квадратных километров. Кругом же простирается почти безжизненная каменистая пустыня. Освоенные под сельское хозяйство земли долины Аравы к северу от Эйлата могли бы, на первый взгляд, сыграть роль альтернативных остановочных местообитаний. Однако тамошние оазисы, пригодные, казалось бы, для отдыха пролетных птиц, интенсивно обрабатывают различными биоцидами.

Вокруг Эйлата большая часть лагун отрезана от сухих солончаков, значительные территории заняты под плантации, а все прочие превращены в резервуары для производства соли либо для выращивания водорослей в коммерческих целях.

К началу 1990-х гг. экологическая ситуация в этих местах пролета птиц грозила уже стать тупиковой. Но вскоре, благодаря неуемной энергии и энтузиазму Рувена, на бывших «бэдлендах», буквально в черте города, появился орнитологический заказник: прекрасный парк, примыкающий к системе искусственных прудов, один из которых – пресный, а другой – солоноватый.

Неправительственная общественная организация «Международный центр наблюдения и изучения птиц» (существующая на частные пожертвования) сумела выкупить небольшой участок бросовых земель. Первые годы ушли на очистку пространства от мусора и на рекультивацию почвы (поначалу все средства приходилось тратить на аренду экскаваторной техники, убиравшей отходы и насыпавшей слой чистого грунта). Затем сотрудники центра засадили эту территорию местными видами растений. Ирригация была осуществлена за счет частично очищенных городских сточных вод, а поскольку они насыщены органикой, растения стали очень быстро расти, интенсивно цвести и плодоносить. Это позволило обеспечить кормом большое количество птиц на площади, составляющей менее 5 % от истинных размеров эйлатского сухого солончака.

Такое разнообразие условий удалось создать благодаря разумным договоренностям с администрацией завода по производству соли, находящегося неподалеку от заказника. Воду, используемую в производственном цикле завода, сбрасывают в пруды, которые привлекают как местных, так и пролетных околоводных и водоплавающих птиц. Обилие растительности и пресной воды посреди пустыни работают как мощный магнит и для других видов пернатых. Поставленная цель достигнута: именно здесь с комфортом останавливаются дальние мигранты, чтобы восстановить силы и подкормиться.

Но, помимо привлечения и охраны пролетных птиц, в заказнике осуществляется важная научная программа. Парк разделен на две зоны: туристическую и научную. Вход в научную зону преграждает тоненькая цепочка, запертая на замок. Ее нетрудно просто перешагнуть, но почему-то этого никто не делает. Посетители читают предупреждающую надпись и спокойно поворачивают обратно.

Перегороженная тропа ведет в совершенно особый мир. В этой части парка размещены огромные ловушки из тонкой сети, натянутой на многометровые каркасы. Они выстроены по той же схеме, что и те, которые используются на хорошо известной орнитологической станции Рыбачий на Куршской косе в России. Воздвигли и отладили эти грандиозные конструкции наши орнитологи из этого центра кольцевания птиц. Именно так оказался здесь впервые и Михаил Марковец, которого Рувен пригласил вместе с Леонидом Соколовым для обустройства станции и помощи в организации массового кольцевания.

Здесь отнюдь не безлюдно. Туда-сюда снуют молодые люди – студенты из многих стран мира, приезжающие к Рувену в качестве волонтеров. Утром и вечером они проверяют ловушки, а пойманных птиц помещают в полотняные мешочки и несут в «кольцевалку». В этой маленькой будочке у входа в парк их встречает опытный орнитолог – либо сам Рувен, либо кто-то из коллег, приглашаемых им для сотрудничества, в том числе и из России.

Перед кольцеванием птиц определяют до вида, измеряют, взвешивают, оценивают количество жира, состояние оперения и т. д., а затем через широкое окно выпускают на волю. Этот процесс настолько интересен широкой публике, что ко времени проверки ловушек здесь почти ежедневно собираются группы школьников, семьи с детьми, туристы из эйлатских отелей. Ученые объясняют посетителям, для чего нужны их исследования, а особо заинтересованным даже разрешают выпустить из рук окольцованную птицу.

С 1984 г., когда в Эйлате начали кольцевать птиц впервые, до 2003 г. здесь окольцевали 170 тысяч особей 278 видов, не только мелких певчих птиц, но также дневных хищников, куликов и прочих пернатых. На подобных стационарах ученым удается узнать много нового о сроках и динамике миграций, об изменении физиологического состояния птиц на пролете, об их энергетических возможностях. Не так давно в этой важной области зоологических исследований появился новый бурно развивающийся раздел: изучение мигрирующих птиц в местах их остановок («stopover biology»).

Рувен говорил нам, что намерен получить участок земли на границе с Иорданией и организовать там трансграничный международный орнитологический парк. «Наша цель – продолжать рекультивацию жестоко эксплуатируемых земель и возвращать им их изначальное предназначение – помощь мигрирующим птицам в завершении перелета». Так определил он миссию Международного центра наблюдения и изучения птиц, который стал к тому времени лауреатом престижной премии фонда Рокфеллера.

Снова в поисках монашки. На этот раз я решил, что если все-таки удастся найти постоянное место пребывания этих птиц, не церемонится с ними, а поймать самца и попытаться пронаблюдать за его поведением в неволе. Еще во время пребывания в Хайбаре у Давида я соорудил простенькую легкую клетку, которую привез с собой в Эйлат.

Миша Марковец сразу предупредил меня, что мой план следует держать в полнейшей тайне от местных, поскольку в Израиле самовольный отлов птиц строго запрещен. Но без его помощи я обойтись не мог. Он сам уже несколько лет занимался здесь изучением зимующей популяции варакушек и ловил их для индивидуального мечения. Так ему удалось установить, в частности, что она из этих птиц прилетала в Эйлат на зимовку 6 лет подряд.

Михаил снабдил меня ловушками-лучками и приманкой – необычно крупными личинками неизвестного мне вида жуков мучных хрущей. Кроме того, оказалось, что на диске с записями голосов птиц, с которым он никогда не расставался, есть фонограмма песни самца монашки. Правда, качество этой записи оставляло желать много лучшего, но все же обладание ей повышало шансы войти в контакт с каменкой. Я переписал фонограмму на свой диктофон, намереваясь проигрывать ее там, где будут поставлены ловушки и самодельное «чучело» каменки.

Миша договорился с одним своим знакомым, что тот отвезет нас за умеренную плату в вади Родет, километров за двадцать от Эйлата. Там, по словам Бени, можно было рассчитывать на встречу с неуловимой каменкой. И мы таки нашли ее, точнее, один раз видели пролетающего мимо самца. Решили остаться здесь на ночевку и попытаться наутро наладить ловлю. С вечера я настроил ловушки, а, поднявшись чуть свет, начал раз за разом крутить пленку с записью. Читатель, наверное, уже догадывается, чем дело кончилось, и поражается моему ни на чем не основанному оптимизму. Ясное дело, никто не отозвался на искаженные хриплые звуки, исходящие из моего диктофона. Хозяин участка наверняка охотился в это время где-то на другом его краю, в сотнях метров от моих ловушек. Пришлось провести еще несколько часов на жаре, дожидаясь приезда зафрахтованной машины.

Эта очередная неудача заставила нас отказаться от дальнейшего пребывания в Эйлате. Выезд на экскурсии оказался здесь чрезвычайно хлопотным и грозил, к тому же, истощением наших скромных денежных ресурсов. Поэтому решено было ехать назад в Хайбар и вернуться к прошлогоднему режиму работы. Михаил разрешил нам взять лучки с собой с условием, что, уезжая в Москву, мы оставим их у Давида.

Знакомство с шипохвостом

Перед отъездом мы решили провести целый день в заказнике. Здесь все прекрасно оборудовано для туристов и приезжих орнитологов-любителей. По берегам прудов поставлены удобные деревянные беседки-укрытия. Из них можно наблюдать за птицами, которые держатся на водоеме, оставаясь невидимым для них. Устроившись с утра в тени на широкой скамье, я получил серию фотографий, запечатлев на пленке с десяток видов пернатых: серую цаплю, лысух, малых поганок, крачку чеграву и ряд других.

Миша рассказал нам, что в парке можно понаблюдать с близкого расстояния за рептилией, которую нелегко увидеть в дикой природе, хотя в пустыни Негев это один из самых характерных ее обитателей. Он имел в виду крупную ящерицу шипохвоста. Эти пресмыкающиеся на редкость осторожны и в естественных условиях практически недоступны для фотосъемки с подхода.

В парке одна особь дабба жила уже несколько лет в глубокой норе, выкопанной ею на ровной площадке, где были высажены с полтора десятка разных видов кактусов. Хотя он постоянно видел людей вокруг себя, своей природной дикости он не утратил ни в малейшей степени. Шипохвосты становятся активными лишь после того, как почва прогреется на солнцепеке до 38 °С. Около полудня мы с Катей устроились метрах в пятнадцати от норы, приготовившись к длительному ожиданию. Я держал наготове фотоаппарат, а она установила перед собой штатив с видеокамерой.

Минут через сорок из отверстия норы показалась голова шипохвоста. Из-за тупой, укороченной морды она была похожа скорее на черепашью. Стало ясно, что животное очень крупное. Размеры его туловища с хвостом, как казалось, должны были быть не менее 75 см. Это сопоставимо с полной длиной руки (от плеча до кончиков пальцев) взрослого мужчины среднего роста.

По мере того, как ящерица впитывала в себя солнечное тепло, она очень медленно, буквально по сантиметру, продвигалась вперед. Только часа через полтора стали видны ее морщинистая шея и основания передних лап. Честно говоря, мы перестали надеяться, что вообще увидим животное целиком. Но наше долготерпение было, в конце концов, вознаграждено. Часов около пяти вечера шипохвост медленно покинул свое убежище и приступил к трапезе. Он медленно брел по каменистой площадке, переходя от одного полукустарничка к другому. От каждого он отрывал нижние побеги и подолгу жевал листья, прежде чем отправить их в желудок. Эту редчайшую сцену нам удалось запечатлеть на видеопленке от начала о конца.

Снова в Хайбаре

Здесь все пошло, как и в прошлом году. На девятый день после приезда в Израиль, как только Давид оставил нас ранним утром у входа в вади Йотвата, мы, пройдя всего метров двести, увидели самца монашки. Птица спокойно сидела на верхушке низкого кустика и позволила мне снимать ее на видеокамеру около пяти минут. Потом улетела, не издав за это время ни единого звука.

Вечером Давид привез нас на это место и оставил на ночь. Я решил прибегнуть к одному из способов ловли птиц из арсенала субкультуры русских птицеловов. Привезли с собой таз и ведро воды. Прикопали таз так, чтобы его края были на уровне грунта, а сверху было видно лишь зеркало живительной влаги. Получился водоем, который, казалось, выглядел как естественная лужица. Метрах в тридцати от него, поужинав, мы улеглись спать прямо на земле в спальных мешках. Утром каменки не было и в помине. А в один из лучков, поставленных с вечера около таза с водой, попалась чернохвостка. До приезда Давида поймали еще двух.

Тут я решил, что раз уж мы ничего не можем поделать с монашкой, можно, чтобы не тратить времени зря, заняться вплотную этими птицами. Чернохвостка обыкновенная из рода Cercomela, близкородственного каменкам, – это единственный вид пернатых, чувствующий себя комфортно в пустыне Негев. Встречаются они здесь чуть ли не на каждом шагу. Это само по себе удивительно, поскольку их потребность в корме, казалось бы, должна быть примерно такой же, как и у прочих певчих птиц тех же размеров, например, у траурной каменки. Но каменки всюду в долине Аравы определенно редки, а чернохвостки более чем обычны. Но, несмотря на это, биология и поведение этого вида оставались практически не изученными.

Итак, я ошарашил приехавшего за нами Давида сообщением, что везу домой чернохвостку. Он был совсем не рад этому известию, поскольку опасался, что весть о незаконном отлове птиц дойдет до руководства Хайбаром. А это могло грозить ему крупными неприятностями. Но ему пришлось, из уважения ко мне, смириться с этой очередной моей затеей. Договорились, что держа птицу дома, будем соблюдать все предосторожности, чтобы кто-нибудь, не дай бог, не узнал об этом. Впрочем, Давид жил весьма замкнуто, и я не помню случая, чтобы кому-нибудь случилось заглянуть к нему на огонек.

Вот и понадобилась моя клетка, рассчитанная первоначально на содержание монашки. Чернохвостка вскоре начала петь, причем, к моим удивлению и радости, звуки, которые она издавала, я никогда не слышал в природе. Разумеется, они были записаны на диктофон. В общем, сразу пошел весьма ценный орнитологический материал.

Теперь можно было смоделировать ситуацию вторжения пришельца на территорию, принадлежащую семейной паре чернохвосток. Мы проделали несколько таких опытов. Выбрав место, удобное для наблюдений, ставили на землю клетку с нашим питомцем, а сами усаживались метрах в пятнадцати с видеокамерой на штативе. Спустя некоторое время появлялись хозяева участка. Сначала к клетке подлетал один из них – самец, как мы решили, поскольку только эта птица издавала простенькие мелодичные звуки, которые считают песней этого вида. Вторая чернохвостка, внешне ничем не отличавшаяся от инициатора защиты территории, первое время держалась несколько поодаль. Но затем она становилась все смелее и смелее. Теперь оба члена пары одновременно садились за землю около клетки или прямо на нее, и пытались прорваться внутрь, свирепо третируя чужака.

Так мы получили сведения, пригодные для анализа и описания территориального поведения чернохвосток во всех его мельчайших деталях. К моему удивлению, репертуар агрессивных поз у этих птиц имел очень мало общего с тем, что я видел у каменок. Ведь эти два рода – Oenanthe и Cercomela – считаются весьма близкородственными. До такой степени, что некоторые африканские виды одни орнитологи относят к первому из них, а другие ученые – ко второму.

В общем, мы настолько увлеклись чернохвостками, что наш интерес к монашке слегка угас. Собственно говоря, мы просто потеряли надежду добиться здесь какого-нибудь успеха. И вот, закончив очередной эксперимент по вмешательству в жизнь чернохвосток, складываем фото и видеокамеры в кофр и с сознанием выполненного долга идем туда, где нас должен забрать Давид. И вдруг откуда-то сверху раздается птичья песня, какую я никогда до этого не слышал. Смотрю вверх и вижу самца монашки, сидящего на пике довольно высокой скалы. Начинаем лихорадочно доставать из кофра все необходимое в страхе, что птица сейчас улетит, как это всегда бывало до этого.

В этой суматохе я допустил одну грубую ошибку. Включил одновременно диктофон и видеокамеру. В результате, записи песни зафиксировались и на магнитофонной и на видеопленке. Первая оказалась зашумленной шипением видеокамеры, а вторая – слишком тихой, поскольку птица сидела очень далеко в вышине. Потом самец взлетел и проделал несколько пируэтов в воздухе, явно преследуя летающих высоко стрекоз. Потом монашка, как обычно, ринулась через гряду холмов и исчезла из виду.

Сколь бы посредственными ни были мои фонограммы, они оказались материалом, вполне доступным для акустического анализа и, по сути дела, почти уникальным. С тех пор прошло 11 лет. Заглянув в коллекцию голосов птиц на сайте Xeno Canto, я нашел там всего две записи песен монашки, одну из которых можно с полным основанием считать никуда не годной. Поиски в Интернете заставили также придти к заключению, что никто с тех пор так и не смог дать исчерпывающего научного описания гнезда монашки.

В этот приезд в Израиль мы с Катей обследовали десять вади, затратив на это 86 часов. О причинах того, что наши наблюдения над монашкой и на этот раз оказались столь немногочисленными и отрывочными, я стал догадываться еще в первое посещение пустыни Негев. Уже тогда напрашивалась мысль, что для особей этого вида характерно то, что можно назвать стратегией «экстенсивного землепользования». Пять лет спустя двое орнитологов, Ф. Кхоури и М. Форшлер специально занялись этим вопросом. Они проводили свои наблюдения в Иордании, в пределах трех территорий монашки, площадь каждой из которых, как им удалось выяснить, превышала 2 км². Они регистрировали хозяев этих участков только тогда, когда те были заняты кормлением, оставаясь в поле зрения наблюдателей от 10 мин. и максимально до одного часа, после чего скрывались из глаз.

Таким образом, в своих попытках подтвердить мою гипотезу об эволюционной близости монашки к испанской каменке и плешанке мне оставалось сосредоточиться на сравнительном анализе вокализации этих видов. Результаты этих изысканий не противоречили моему предположению, а совсем недавно оно было подтверждено данными сравнительной генетики. В этой работе ее авторы пришли к заключению, что монашкуу следует считать видом предковым по отношению к плешанке и испанской каменке. Кстати, в этой же статье сказано о том, что чернохвостка и все те виды каменок-петрофилов, о которых речь шла выше (в том числе и два моих модельных вида), произошли от общего предка.

 

Сорокопуты

В книге об этих пернатых, увидевшей свет в 2008 г., я обобщил все наиболее существенные сведения, собранные за предыдущие годы мной самим и подчерпнутые из литературы. Меня огорчало то, что некоторые детали, казавшиеся важными, в этой работе отсутствовали. При подготовке текста книги я, вопреки всем усилиям, не смог найти, например, сколько-нибудь полную информацию об одном виде, обитающем в Юго-восточной Азии, именно, о бирманском сорокопуте Lanius collurioides. Но особенно обидным казалась невозможность получить сведения о вокализации клинохвостого сорокопута, который был мне хорошо знаком еще со времен моей работы в заповеднике Кедровая падь, когда я еще не располагал звукозаписывающей аппаратурой. Кое-что оставалось неясным в вопросе о гибридизации жуланов, а чтобы ликвидировать эту лакуну, следовало побывать на крайнем юге Казахстана. Я твердо решил проявить активность и устранить эти белые пятна при переиздании книги на английском языке.

Клинохвостый сорокопут

Проще всего было начать с самого доступного, то есть с того вида, который принадлежит фауне России. Здесь я мог свободно перемещаться, не думая о получении визы и о прочих сложностях такого характера.

Ближайшим местом, где я мог бы записать песню клинохвостого сорокопута и прочие его звуковые сигналы, была Амурская область. Я обратился за советом к моему давнему хорошему приятелю Сергею Смиренскому. Он в свое время сам интересовался этим видом и даже написал о нем статью. Теперь он руководил организацией под названием «Негосударственный журавлиный парк», созданной им в начале 1980-х гг. близ поселка Муравьевка, неподалеку от реки Амур в ее среднем течении.

Сергей пообещал принять нас с Катей на своей базе, но предупредил, что задача мне предстоит не из легких. Птицы, которые меня интересуют, не относятся к числу хоть сколько-нибудь обычных в окрестностях журавлиного парка, так что вся затея легко может окончиться провалом.

Муравьевский журавлиный парк

Но деваться было некуда, и мы решили рискнуть. В крайнем случае, думали мы, не найдем сорокопута, так узнаем кое-что новое для себя о журавлях, целых четыре вида которых мы могли бы там увидеть. Итак, в середине апреля садимся в самолет и летим в Благовещенск. Туда Сергей пообещал прислать за нами машину. На пути из аэропорта через город закупаем продукты и, миновав около 60 километров голой степи, оказываемся в Муравьевском парке.

На «парк», честно говоря, увиденное нами было мало похоже. Вокруг базы, сколько хватает глаз – ровное заболоченное пространство, поросшее сухим прошлогодним вейником. По берегам широкой протоки, извивы которой пересекают эту травянистую низину, кое-где – пятна жидких низкорослых кустарников. При погоде пасмурной и не по-весеннему холодной окружающий ландшафт выглядел довольно безрадостно.

Пешая экскурсия, которую мы с Катей предприняли следующим утром, показала, что искать сорокопута в окрестностях базы попросту бессмысленно. Места оказались совершенно не теми, какие эти птицы выбирают в период гнездования. Они придерживаются в это время сухой степи, где устраивают гнезда на старых ивах, возвышающихся над небольшими островками древесно-кустарниковой растительности. Но прочесывать пешком пространства лесостепи, где такие рощицы отстоят примерно в километре одна от другой – это все равно, что искать иголку в стоге сена. Ситуация очень напоминала пережитое нами в Израиле при поисках каменки монашки.

По сравнению с теми приключениями здесь было лишь одно преимущество. По гарриге Негева можно было передвигаться, за редкими исключениями, только на своих двоих, а здесь ровный рельеф позволил бы обследовать местность с помощью автотранспорта. Но с ним-то в Муравьевке дело обстояло до крайности проблематично. Машина была только у Сергея, но он в как раз это время был поглощен срочными делами и не имел возможности возить нас по округе. Со дня на день в Муравьевку должны были съехаться на экологический симпозиум иностранцы из сообщества «Друзья Муравьевского Парка». На высоких шестах уже развивались флаги США, Японии и Южной Кореи.

Сергей лишь однажды выделил пару часов и отвез нас за несколько километров туда, где, по его предположению, существовала вероятность увидеть сорокопутов. Там несколько лет назад пара этих птиц гнездилась на одном и том же дереве два или три сезона подряд. Но удача на этот раз нам изменила, и мы вернулись на базу ни с чем.

На помощь нам пришел редактор благовещенского телевидения Николай Михайович Землянский – постоянный посетитель и волонтер Муравьевского парка. На его машине мы пару раз объехали окрестности. Я надеялся, что в наших поисках сможет сработать тот способ, которым ранее с успехом пользовались при отловах овсянок на Алтае (глава 8). Машину останавливали через каждые два-три километра, я клал на капот диктофон и проигрывал через динамик магнитофонные записи, а Николай и Катя настороженно оглядывались вокруг, в надежде, что желанная птица прилетит в ответ на эти звуки.

Загвоздка состояла лишь в том, что это не были записи голоса клинохвостого сорокопута. Имей я их, не понадобилась бы и вся эта поездка! То, что я озвучивал, представляло собой смесь голосов трех других видов сорокопутов (пустынного, серого и большеголового), родственных в той или иной степени клинохвостому. Я точно знал, что в вокализации всех этих четырех видов очень много общего и надеялся, что смогу привлечь внимание хоть какой-нибудь особи, например, не нашедшей пока еще полового партнера и потому страдающей от одиночества.

Наше разочарование отсутствием каких-либо реальных результатов было отчасти вознаграждено в одну из этих экскурсий. Однажды удалось подъехать на довольно близкое расстояние к стае черных журавлей, остановившейся в степи на кормежку. Я высунул в окно машины телеобъектив и щелкал затвором почти не переставая, пока в камере не закончилась пленка.

Готовясь к этой экспедиции, я предполагал, что журавли так и кишат вокруг базы заказника и что представится масса возможностей понаблюдать за их поведением с близкого расстояния. Но не тут-то было! Небольшие группы журавлей держались днем не ближе, чем в километре от человеческого жилья, так что не приходилось рассчитывать даже на один-другой хороший фотокадр. В Муравьевке в это время гостил фотограф-американец по имени Джон. Несмотря на холодную погоду, стоявшую все эти дни, он постоянно ходил в шортах. По утрам, хлебнув наскоро кофе, он уходил на болота, держа в руке штатив и водрузив на плечо огромный, невиданный мной ранее телеобъектив длиной не менее метра. Зрелище было забавное, поскольку рост миниатюрного Джона лишь ненамного превосходил габариты этого телеобъектива.

Я же пошел другим путем. Уже на третий или четвертый день нашего пребывания в Муравьевке стало ясно, что хороший снимок можно сделать, заранее подготовившись к вечернему перелету черных журавлей с мест их дневной кормежки на ночевку. Точно в одно и то же время, около семи часов, когда освещение было еще вполне приличным, небольшие группы этих величественных птиц (максимально с десяток особей) проносились одна за другой с небольшими перерывами прямо над строениями, на высоте в 15–20 метров. Следовало лишь не мешкать, и я оказался обладателем прекрасной серии фотографий этого по-настоящему редкого вида пернатых.

Но приехали-то мы за сорокопутами. А вероятность найти их здесь оказалась близкой к нулю. Все реальнее становилась перспектива возвращения в Москву с пустыми руками. Из-за наших неудач и невозможности чем-либо помочь нам нервничал и Сергей. Не говоря нам ни слова, он решил взять дело в свои руки. На пятое или шестое утро пребывания в заказнике мы спустились к завтраку со второго этажа неотапливаемого бетонного дома. Там, в ночной прохладе, с которой с натугой пытался бороться электрический обогреватель, мы с Катей с тоской обдумывали с вечера план отъезда.

Но тут нас ожидал приятный сюрприз. Сергей говорит нам: «Я связался с директором Хинганского заповедника, и они готовы принять вас. Там места более подходящие для клинохвостого сорокопута, и сотрудники должны хорошо знать, где именно стоит его искать». Сергей напомнил мне, что этих пернатых наш общий друг Сергей Винтер настойчиво изучал на протяжении нескольких лет именно там. Наверняка, поэтому, пройденные им маршруты известны орнитологам заповедника, и это сулит нам непременную удачу.

Хинганский заповедник

На наше счастье, накануне в парк приехал Николай Михайлович. Он охотно согласился отвезти нас в Благовещенск, откуда нам следовало проехать на автобусе около 270 километров до поселка Архара. Там располагалось управление заповедника.

Приехали мы туда уже в темноте. На остановке нас встретили два молодых орнитолога – Алексей Антонов и Михаил Парилов. Они взгромоздили на плечи наш багаж и повели нас по поселку городского типа к стандартному блочному дому, где в гостях у Михаила нам предстояло ночевать. Окружающая обстановка немного встревожила меня. Совсем не было похоже, что где-то неподалеку могут гнездиться клинохвостые сорокопуты. Но ребята, заметив мое замешательство, успокоили нас. Уже на завтра, сообщили они, запланирован выезд на кордон Клешинский, где нам, вне всякого сомнения, должно понравиться. Там-то мы и будем жить до конца экспедиции.

Утром нас представили директору – Виктору Викторовичу Копылову и его заместителю по научной части Вячеславу Александровичу Кастрикину. Они встретили нас на редкость радушно. Быстро были оформлены все необходимые документы, а на складе нам выдали все необходимое для проживания на кордоне – раскладушки, ватные матрацы и резиновые сапоги. Не было никакой суеты, все шло так быстро и четко, что уже немногим после полудня весь отряд (Алексей, Михаил, Вячеслав и мы двое) погрузились в автомобиль, кузов которого был до бортов заполнен вещами, и выехали в направлении кордона.

Проехав около 40 километров, машина остановилась в редком лесочке. Дорогу преграждала ровная, сверкающая на солнце поверхность льда, который, очевидно, еще и не собирался таять. Метрах в ста впереди был виден противоположный высокий берег озера с двумя домиками на нем, к которым снизу вела деревянная лестница с перилами. Сотрудники заповедника начали перетаскивать вещи к кордону, а я пошел по льду налегке, со своим рюкзаком и кофром с фото– и видеоаппаратурой.

В том домике, что побольше, нам выделили прекрасную светлую комнату. Сам дом был сработан на славу. Особенно сильное впечатление произвело на нас центральное обширное помещение с большим камином, отведенное под кухню и столовую. По его периферии располагались несколько комнат для сотрудников. Ничего лучшего не приходилось и желать.

А когда я вышел на крыльцо, то с изумлением увидел двух даурских журавлей, пасшихся на обширной лужайке, которая отделяла наше жилье от другого домика поменьше. Я понял, что нельзя терять ни минуты и сразу же начал приводить в готовность две наши видеокамеры.

Несколько слов о кордоне. В 1988 г. здесь, на озере Клешенское, была основана летняя база «Станции реинтродукции редких видов птиц». Прирученные пары журавлей, выращенных в неволе, привозят сюда с наступлением весны из вольер зимнего питомника в Архаре. Птицы гнездятся в окрестностях кордона в условиях, близких к естественным, а птенцов выращивают люди для пополнения контингента журавлей, которые позже получают возможность перейти к жизни в природе. Я мог с крыльца наблюдать за тем, как пара даурских журавлей готовится строить гнездо на лужайке, всего лишь метрах в 15 от человеческого жилья. Это зрелище в глазах каждого стороннего посетителя кордона могло служить неоспоримым свидетельством эффективности той программы, которую наметили для себя орнитологи заповедника. Позже они смогли торжествовать, когда в конце апреля 2015 г. на кордоне появился даурский журавль, выращенный на Станции, выпущенный на свободу год назад и скитавшийся где-то на протяжении всех зимних месяцев.

О благополучии журавлей заботился в основном Сергей Николаевич Басос, заместитель директора по общим вопросам, а наши молодые коллеги работали здесь по темам, связанным с изучением всех аспектов биологии прочих местных пернатых. Алексей исследовал состав фауны, миграции и особенности гнездования разных видов, в частности, куликов, а Михаил был особенно увлечен в то время изучением образа жизни дальневосточного аиста, чему позже была посвящена его кандидатская диссертация.

На мои расспросы о сорокопуте ребята отвечали, что никогда не встречали этих птиц в ближайших окрестностях кордона. Они пообещали мне организовать в ближайшие дни поездку на машине в те более отдаленные места, где на рубеже 1980-х и 1990-х гг. сорокопутами вплотную занимался Сергей Винтер. А мы пока что, не теряя времени, сосредоточились на наблюдениях за даурскими журавлями.

Надо сказать, что интерес к сигнальному поведению журавлей впервые возник у меня еще пять лет назад, в 2002 г., после посещения питомника Московского зоопарка близ поселка Сычево. Я попал туда, в общем, случайно, когда приехавший на несколько дней в Москву Вячеслав Васильев попросил меня показать ему питомник. Там в больших вольерах содержали четыре вида этих птиц, в том числе журавлей даурских и японских. Я накопил там неплохой видеоматериал, но одно дело снимать взаимоотношения пернатых в вольере, а совсем другое – наблюдать и фиксировать поведение птиц, живущих свободно в естественной обстановке.

Даурский журавль. Grus vipio

Здесь, помимо резидентной пары даурских журавлей, вокруг кордона постоянно можно было видеть диких представителей этого вида и другого – журавлей японских. Иногда и те и другие прилетали на базу и вступали во взаимодействия с хозяевами территории. Особенно интересно было наблюдать их реакцию на появление одной крупной особи японского журавля, который как бы игнорировал права «даурцев» на этот участок. Два или три раза нам с Катей посчастливилось отснять длинные эпизоды враждебных стычек между хозяевами и пришельцем, переходившие в итоге в жестокие драки.

Таким съемкам мы отдавали по несколько часов в день, а поскольку на кордоне не было электричества, возникла проблема регулярной зарядки аккумуляторов. Поначалу она казалась неразрешимой, но тут нам на помощь пришел Николай Балан. Раз в два-три дня он включал, по нашей просьбе, автономную электростанцию, и она работала столько времени, сколько требовалось для подзарядки питания двух наших видеокамер.

Однажды Алексей, вернувшись из дальней пешей экскурсии, порадовал меня сообщением, что видел клинохвостого сорокопута и даже сфотографировал его. На следующий день он отправился туда же, но на этот раз птицы там не оказалось. История с каменкой монашкой повторялась в точности. Ничего удивительного в этом не было, поскольку еще Сергей Винтер установил, что гнездовой участок пары этих пернатых составляет никак не менее квадратного километра. Поэтому получить детальные сведения об их поведении можно лишь в том случае, если знать местоположение гнезда, где птицы пребывают достаточно регулярно.

Апрель подходил к концу. Алексей договорился по телефону с одним из егерей, что тот приедет на выходные из Архары на кордон и повозит нас по его окрестностям на своей «Ниве». Ее владелец пообещал пожертвовать своим свободным днем, чтобы ублажить гостей из Москвы. Поехали первого мая вчетвером: сам водитель, Алексей и мы с Катей. Поначалу все шло точно так же, как и во время экскурсий из Муравьевки: так же холодно, неуютно и те же тщетные попытки подманить кого-нибудь на магнитофонные записи. Начинало казаться, что и здесь дело кончится ничем.

И вот очередная остановка. Все мы, стоя на холодном ветру вокруг машины, напряженно осматриваем окрестности, теперь уже без всякой надежды на успех. И тут Катя опускает бинокль и говорит: «Посмотрите туда, не сорокопут ли это?» На расстоянии не менее километра от нас какая-то птица то зависает в воздухе невысоко над землей, трепеща крыльями, то усаживается ненадолго на верхушки невысоких деревьев. Похоже, что мы нашли то, что искали.

Напрямик туда проехать невозможно. Машина петляет по степи, объезжая по целине островки леса, и вот перед нами одно из тех деревьев, конфигурацию голой кроны которого мы запомнили, глядя одновременно в три бинокля. А вот и сам сорокопут! Я включаю диктофон – никакой реакции. Достаю из машины шест с закрепленным на нем чучелом самки этого вида, привезенной мной из Москвы (с трудом выпросил ее в Зоомузее с обещанием вернуть назад). Ставим эту приманку на открытом месте, что бы ее было хорошо видно со всех сторон и ждем с полчаса, что будет дальше. Ничего! Да и самой птицы уже не видно.

Алексей уходит, сказав, что обойдет пешком все ближайшие ивовые рощи и попытается понять, что можно делать дальше. Снова поиски иголки в стоге сена?.. Он отсутствует около часа и возвращается победителем. Обшаривая островки леса, он просто самим своим приближением спугнул самку, сидевшую на гнезде. Там – неполная еще кладка из четырех яиц.

Становится теплее, и на обратном пути на кордон я решаю, что на днях попрошу привести нас сюда и остаться ночевать неподалеку от гнезда, чтобы рано утром попытаться записать голоса его хозяев. Кажется, уж тут-то мы не промахнемся!

Два дня спустя ближе к вечеру нас сажают в лодку, чтобы перевезти на другой берег озера, где уже ждет машина. На воде, лишь частично освободившейся от зимних оков, еще плавают большие льдины. Лодка с размаху наезжает на одну из них, и я падаю назад, сильно ударяясь серединой спины о металлическую скамейку. Болевой шок – задет какой-то важный двигательный нерв. Пытаясь принять прежнее положение, я начинаю сомневаться, что вообще смогу свободно двигаться в ближайшее время. Кое-как залезаю в машину и всю дорогу ерзаю, пытаясь сесть так, чтобы хоть как-то утихомирить не проходящую ни на минуту острую боль в спине.

Видя мое состояние, ребята начали сами ставить палатку метрах в ста пятидесяти от гнезда. Неподалеку от него они перед отъездом водрузили также шест с чучелом самки. А я в это время сидел, скрючившись, на складном стуле. Жить можно было, лишь сохраняя полную неподвижность. Но худшее наступило, когда пришлось, согнувшись в три погибели, залезать в палатку, а затем – в спальный мешок, разложенный прямо на земле. Ночь стала одной из худших во всей моей жизни.

Катя положила около меня диктофон, который я собирался включить с наступлением рассвета. Я так и сделал, но вокруг царила мертвая тишина. Слышно было лишь шуршание голых ветвей, качавшихся под холодным утреннем бризом. Короче говоря, дело кончилось ничем. Не сработало ни чучело, ни мои магнитофонные записи, которые я тщетно проигрывал на протяжении еще нескольких часов, до того момента, когда за нами приехала машина. С тем мы и уехали из заповедника пару дней спустя. А моя травма перестала мучить меня только через несколько дней после возвращения в Москву.

Но записи голосов клинохвостого сорокопута для книги мне все же удалось получить. Следующей весной мой аспирант Алексей Опаев съездил по моей просьбе на кордон Клешинский и с успехом выполнил все то, чего не удалось сделать нам самим.

Что касается результатов нашей поездки в Приамурье, то они сильно подстегнули мой интерес к поведению журавлей. Помимо тех материалов, которые я получил ранее в питомнике зоопарка, удалось собрать новые, совершенно уникальные, весной 2009 года. Тогда мы с Катей посетили Окский заповедник, хорошо известный тем, что в нем проводится долговременная программа содержания многих видов журавлей для последующего выпуска их в природу. Именно там зародилась бредовая идея полета президента Путина во главе группы стерхов.

Стерх. Sarcogeranus leucogeranus

Поведение этих самых стерхов (вида вымирающего) мы с Катей наблюдали, просиживая часами около их вольер. Тогда, во второй половине апреля, еще лежал снег и мы возвращались в гостиницу для приезжих продрогшими до костей. В итоге, на основе увиденного здесь и тех видеозаписей, которые были сделаны на кордоне Клешинский, мне удалось впервые описать на профессиональном уровне, то есть в мельчайших деталях, способы коммуникации стерха, даурского и японского журавлей. И, что много важнее, эти описания были преподнесены в сравнительном плане, что позволяло судить о самих принципах эволюции этой категории поведения. Проведенное исследование позволило развить и укрепить мои представления о сущности так называемого «сигнального поведения» птиц и животных вообще. О том, насколько эти взгляды расходятся с общепринятыми, я расскажу в последней главе этой книги.

Жуланы туркестанский и кашгарский

В главе 8 я говорил об условности разграничения категорий «вид» и «подвид». Напомню, что так считал сам Чарльз Дарвин, который прекрасно отдавал себе отчет в постепенности процесса видообразования. В 1950-х гг. выдающийся теоретик биологии Эрнст Майр попытался все же провести между этими категориями четкую границу. По его мнению, «виды определяются не различиями, а обособленностью». Имеется в виду обособленность генетическая, то есть отсутствие потока генов между общностями ранга видов, что и выражается в их неспособности давать гибридов.

Эта точка зрения имеет одну слабость. В ней не учитывается разница между различиями частными и существенными. На вопрос, какие же различия следует считать существенными, люди пытались ответить еще на заре развития философии и науки. Так, по мнению античных философов-схоластов, существенные различия между двумя классами объектов – это различия по неопределенно большому, не перечисляемому количеству свойств и признаков. Именно в этом контексте возникло понятие «вид», первоначально, как чисто логическая категория. Комментируя взгляды схоластов, крупнейший философ Джон Стюарт Милль писал в начале ХХ века, что виды – как универсальная категория в любой классификации – это классы объектов, «…отделенные друг от друга неизмеримой бездной, а не простым рвом, у которого видно дно».

Зоолог-практик, следуя подобной логике скорее интуитивно, чем осознанно, склонен воспринимать в качестве «видов» такие таксоны, которые различаются не только по внешним признакам окраски и размеров, но также по экологическим предпочтениям, поведенческим характеристикам и множеству прочих особенностей (структура белков, морфология кариотипов и т. д.).

Именно с таким противоречием между постулатами так называемой «биологической концепции вида» (взгляды Э. Майра и его последователей) и интуицией зоолога я столкнулся в конце 1960-х гг., когда обнаружил бесспорный факт интенсивной гибридизации между сорокопутами-жуланами – европейским и туркестанским (глава 6). Позже мне удалось установить, что с европейским жуланом свободно скрещивается и так называемый даурский, о чем подробно рассказано в в той же главе.

Отдав несколько лет сравнительному изучению этих сорокопутов, я пришел к следующему заключению. Принимая во внимание высокую степень различий этих сорокопутов по сумме признаков, правильно будет присвоить им статус самостоятельных видов, несмотря на то, что их популяции связаны друг с другом интенсивными потоками генов. Но уже на первых порах я понял, что главное состоит вовсе не в том, чтобы формально перенести такие гибридизирующие формы из категории подвидов в число самостоятельных видов. Для биолога-эволюциониста гораздо интереснее детально разобраться в ходе тех процессов, которые происходят в зонах их гибридизации.

Надо сказать, что даурский жулан – это лишь одна из форм внутри вида, именуемого жуланом буланым. Вторая, очень ему близкая, была мне недоступна для изучения, поскольку обитает за пределами нашей страны – в Китае. Это так называемый кашгарский жулан. Даурский и кашгарский жуланы по сумме признаков близки настолько, что их-то вполне можно считать подвидами одного вида. В музейных коллекциях мне попадались экземпляры промежуточного облика, так что гибридизация между ними несомненно имела место. Но ничего не было известно о характере взаимоотношении между кашгарским и туркестанским жуланами там, где возможен пространственный контакт между их популяциями. В моей сводке о сорокопутах, изданной на русском языке в 2008 г., сказано так: «Буланый жулан у западных пределов своего ареала, вероятно, гибридизирует с туркестанским».

Подготавливая к печати перевод этой книги на английский язык, я решил попытаться выяснить, действительно ли это так. Мне благоприятствовало то обстоятельство, что к этому времени кашгарским жуланом всерьез заинтересовались казахстанские орнитологи. Двое из них, Николай Николаевич Березовиков и Олег Вячеславович Белялов даже опубликовали четыре года назад заметку, в которой было сказано, что эти птицы гнездятся на крайнем юго-востоке Казахстана. Как говорится, «На ловца и зверь бежит». Раз так, мне наверняка удастся ответить на вопрос, занимавший меня много лет.

Я написал Николаю Николаевичу (далее НН), попросив его рассказать подробно, где именно следует искать этих сорокопутов. Он ответил, что если я окажусь в Казахстане, он сам с удовольствием примет участие в экспедиции. Тогда я заручился помощью Алексея Грибкова. Мы договорились с ним, что я и мой молодой коллега Алексей Опаев приедем в Барнаул, а оттуда он отправится с нами на своей Ниве на поиски кашгарского жулана.

Примерно неделя ушла на переписку с дирекцией Института зоологии республики Казахстан, откуда мы должны были получить приглашение на совместные полевые работы с участием НН, сотрудника этой организации. И вот мы в Барнауле. Приехали туда на поезде рано утром 24 апреля. Заскочили на полчаса в гости к Алексею, выпили по чашке чая, и, не теряя времени, выехали в южном направлении. Путь лежал в Алматы, «южную столицу Казахстана». По трассе это примерно 1530 км.

Из Барнаула в Алматы

На юге западной Сибири весна еще едва теплилась, но с каждым десятком километров пути ее дыхание становилось все более ощутимым. Вскоре деревья по обочине дороги стали радовать глаз зеленью быстро зарождающейся листвы. Не доезжая пары десятков километров до границы с Казахстаном, остановились перекусить в чистеньком кафе, где меню уже чем-то напомнило мне издавна привычные блюда, подаваемые в чайханах среднеазиатских республик.

Оставив за собой первые 290 километров, часа за два прошли все формальности на нашей и казахской таможнях. До Алматы еще более тысячи километров. Вскоре после пересечения границы нас, нежданно-негаданно, настиг снежный буран. Один раз переночевали на полпути в гостинице. Подъезжая к месту назначения в середине дня 26 апреля, многократно связывались по телефону с НН, но его инструкции нам мало чем помогли. По городу мы плутали ничуть не менее двух часов. Он неимоверно вырос с тех давних пор, когда я неоднократно бывал здесь около 30 лет назад, но улицы в центре остались такими же узкими, какими были тогда. По ним шел густой поток транспорта – в основном иномарок, поражавших разнообразием и роскошью дизайна, невиданным тогда даже в Москве. И вот, на одном из перекрестков, где мимо нас стремительно неслись потоки таких автомобилей, наша потрепанная, видавшая виды синяя Нива основательно заглохла.

Короче говоря, до Института добрались только к вечеру. НН отвел нас в ближайшую гостиницу, назначив на следующий день торжественную встречу с местными зоологами. В одной из лабораторий на втором этаже старого, давно не ремонтированного здания в окружении своих молодых коллег нас принимал мой ровесник Анатолий Федорович Ковшарь – последний представитель старой гвардии орнитологов Казахстана, один бесспорных лидеров зоологии в этой стране.

Вечер прошел в воспоминаниях о наших встречах с Ковшарем, первая из которых произошла еще 46 лет назад, в далеком 1962 году, на орнитологической конференции во Львове, куда я приезжал из заповедника Кедровая падь. Не будь этой встречи, еще неизвестно как повернулась бы судьба этой экспедиции в Казахстан. Он напомнил нам, что близятся майские праздники, и если мы не начнем основательно шевелиться, то можем застрять в Алматы до 10 мая, а то и на более долгий срок. Нам следует срочно переезжать в другую, вполне определенную гостиницу в центре города, где хорошо налажена процедура получения пропусков в пограничные зоны. Там вы просто выкладываете администраторам некую, достаточно значительную сумму в долларах, и они за сутки оформляют все документы в отделении полиции.

Едем к месту работы

Так мы и сделали, и в результате смогли выехать в поле почти на грани допустимого – во вторую половину дня 28 апреля. Но тут нас ожидали непредвиденные неприятности, которые только благодаря счастливой случайности не сорвали поездку полностью. Мы отъехали от столицы всего лишь 39 километров и здесь в районном центре Талгар нас угораздило остановиться на базаре, оказавшемся на пути, для закупки продуктов. Мы с Алексеем пошли по рядам, выбирая необходимое, а Грибков и НН остались около машины.

Уходя, я взял все деньги из сумки, лежавшей на переднем сидении, а когда мы вернулись с покупками, обнаружил, что она исчезла. Не оказалось в машине и кофра НН со всем тем, что необходимо зоологу для работы в поле: бинокля, фотокамеры, да к тому же паспорта, командировки и лекарств от сердечных приступов. Я начал вспоминать, а что было в моей пропавшей сумке. Там также находился паспорт, блок цветной фотопленки высшего качества и еще многого другого полезного, о существовании чего я в те минуты не вспомнил. Но главное, что мне вовремя посчастливилось вынуть оттуда все деньги, без которых продолжение пути было бы немыслимо.

Обескураженные Алексей и НН стали объяснять мне, как такое могло случиться. Оказывается, какой-то жулик долго предлагал им купить что-то по дешевке, кажется трехлитровую банку с маринованными овощами. А тем временем его подельник спокойно вынул наши вещи через открытое переднее окно автомобиля.

Мы кинулись в полицейский участок, оказавшийся совсем рядом с местом нашей остановки. Ясно было всем, что это нам не сулит ровным счетом ничего. Единственно, чего мы добились – это получили бумажку с печатью, где было сказано, что двое из нас утратили паспорта при неизвестных обстоятельствах. Написать, что их у нас попросту украли, полицейские отказались, посчитав, что это может бросить тень на всю их организацию. Но мы были рады и этому – ведь нам предстояло провести около месяца на территориях, вплотную примыкающих к границе с Китаем.

До того места, куда нас вез НН, оставалось еще около 760 км. Было ясно, что в остаток этого дня мы туда не попадем. Поэтому, проехав в темноте еще километров 150, мы заночевали в гостинице. Лишь утром следующего дня появилась возможность любоваться ландшафтами северо-западных подступов к Тянь-Шаню. Сначала миновали перевал Кок-Пек, затем оставили позади удивительной красоты Чарынский каньон. Миновав затяжной перевал Кегень, а затем еще один, невысокий, пересекающий северные отроги хребта Сарыжас, начинаем спускаться в широкую долину верхнего течения реки Текес. Она берет начало в мощных хребтах Терскей Алатау, заснеженные гребни которых высятся по правую руку от трассы. А далеко влево и впереди вырисовывается голубой силуэта хребта Кетмень, ограничивающего долину с севера.

НН планировал проводить исследования в долине реки Малый Кокпак, одного из притоков Текеса. Он показал нам то место, где он и Олег Белялов несколько раз видели кашгарских жуланов. Вокруг было несколько казахских поселков, и мы начали прикидывать, от какого из них быстрее и проще будет добираться сюда в дальнейшем.

В тщетных поисках жуланов

Выбор пал на село под названием Какпак, куда мы и направились в надежде арендовать помещение под базу экспедиции. Нас пустили на ночлег в дом, принадлежащий семье с множество детей – «в тесноте, да не в обиде». На следующее утро хозяин, узнав, что мы здесь надолго, сказал, что в поселке у него есть еще один дом, правда, «нежилой», как он выразился. Оказалось, однако, что там, в двух комнатах, есть три спальных места (панцирная кровать и два диванчика). Плохо было лишь то, что отсутствовало электричество, необходимое нам главным образом для подзарядки аккумуляторов для фото– и видеокамер. Но хозяин сказал, что мы в любое время можем зарядить их у него дома. Первое время, пока было очень холодно, нам серьезно недоставало печки, но вскоре наступила такая жара, что мы и забыли думать об этом. Нам предоставили в распоряжение газовый баллон и плиту на две конфорки. Так что, проблему с жильем удалось решить на удивление быстро.

В проломе фундамента нашего жилища устроила гнездо парочка удодов. На высоком дереве у ограды по утрам во всю распевал черный дрозд. Вокруг по кустарниковым зарослям в изобилии держались белошапочные овсянки, и я записывал их голоса. Но шел день за днем, и во время многочасовых автомобильных маршрутов мы не видели ни одного сорокопута – ни кашгарского, ни даже туркестанского.

Мы обследовали протяженные участки долин Малого Кокпака и другого притока Текеса – Большого Кокпака, уезжали на десятки километров к югу и к западу – в долины рек Баянкол и Сарыжас. Местность всюду казалась вполне подходящей для гнездования сорокопутов, но они, очевидным образом, отсутствовали. Поиски были организованы столь скрупулезно, что пропустить их мы никак не могли. Положение казалось отчаянным. Мы стали размышлять о том, не вернуться ли нам назад, примерно на 100 километров – в Чарынский каньон, где, по впечатлениям от увиденного по дороге сюда, сорокопутов просто не могло не быть.

Но изменить полностью первоначальный план мы никак не решались и постановили пробыть в Какпаке еще несколько дней. Пока что занялись тем, что местная природа могла подарить нам в компенсацию за главную неудачу. В пойме Текеса в это время шел весенний пролет околоводных птиц. По лугам здесь держались журавли красавки, которые подпускали нашу Ниву на такое расстояние, с которого можно было без труда сделать хорошие их фотоснимки. Мы нашли удобное место, где регулярно останавливались на кормежку стаи бакланов, цапель и разнообразных куликов. Здесь каждый из нас стремился заполучить как можно больше трофеев фотоохоты, и все это сильно скрашивало наше существование.

Удалось сделать и некоторые наблюдения, которые представляли немалый орнитологический интерес. Так, мы застали первые моменты формирования колонии бледной береговой ласточки. Зрелище было удивительным. С промежутками длительностью около получаса плотная стая из нескольких десятков особей стремительно налетала на глинистый обрыв, усеянный множеством отверстий, пригодных для устройства гнезд. Птицы лихорадочно осматривали их, теснясь у отверстий и явно мешая друг другу. Такие свалки продолжались не более пяти минут, после чего вся стая, как по команде, стремительно уносилась прочь. Через 20–30 минут все это повторялось снова. Удалось запечатлеть этот процесс на видеопленку и получить, к тому же, большую серию редкостных фотокадров. Бледная береговушка относится к категории так называемых «проблемных» видов. Долгое время ее считали просто подвидом обыкновенной береговой ласточки. Мы поймали паутинной сетью с полтора десятка птиц и взяли у них кровь для последующего генетического анализа. Кроме того, записали голоса ласточек, которые намеревались сравнить в Москве с вокализацией обыкновенной береговушки. Полученные материалы могли бы помочь в дальнейшем прояснить истинную меру родства этих двух форм пернатых.

Сорокопуты вернулись, наконец, с мест зимовки

За покупками для благоустройства лагеря мы ездили километров за тридцать в районный центр Нарынкол. Там купили, в частности, большой бак для воды, за которой приходилось регулярно ездить на речку. Поселок привлекал нас и тем, что только оттуда можно было звонить домой по мобильным телефонам. В одну из таких поездок мы, направляясь ранним утром в Нарынкол, решили сперва съехать с трассы, чтобы осмотреть участок степи с мощными островами низкорослого колючего кустарника караганы. По прошлому многолетнему опыту изучения сорокопутов в Средней Азии я хорошо знал, что это идеальные места для гнездования жуланов. Как только Алексей остановил машину на полянке между непроходимыми низкорослыми зарослями кустарника, я уловил звуки, которые страстно желал услышал все предыдущие девять дней нашего пребывания в Какпаке – гнусавое «чев-чев». А вот и сами туркестанские жуланы: самец преследует самку и, настигнув ее, лазает вокруг по веточкам караганы, кланяясь всем телом и в экстазе вращая головой.

Дела пошли на лад. По счастливой случайности, мы оказались в этом месте как раз в тот самый момент, когда тут шел процесс формирования семейной пары. Издалека доносились голоса еще как минимум двух самцов, которые в ожидании самок совершали свои рекламные полеты. Было ясно, что именно здесь должен быть плацдарм наших дальнейших исследований.

Когда задача состоит в том, что необходимо выяснить, гибридизирует ли местный, наиболее многочисленный вид с каким-либо другим близким ему, необходимо каждую увиденную птицу поймать и рассмотреть в руках – нет ли у нее каких-либо внешних признаков, характерных для второго. Тех, кого поймать не удается, следует сфотографировать с максимально близкого расстояния. Как уже не раз было сказано, залог успешного массового отлова – это обладание птицей-заманком.

Так что первым делом надо было вырубить в лесу неподалеку от дома четыре длинных шеста, и подобрать наиболее перспективные места для размещения двух больших паутинных сетей. Их мы устанавливали каждое утро, как только приезжали на место работы. Нашу машину, которую мы изо дня в день ставили в одном и том же месте, было хорошо видно с небольшой животноводческой фермы, располагавшейся километрах в трех по пути сюда. Понятно, что наша возня с шестами и сетями могла показаться издалека постороннему совершенно непонятной и даже подозрительной. Здесь был выгон, где ежедневно проходило большое стадо овец. А мы проводили в этом месте не менее шести часов каждый день. Наверное, хозяин фермы заподозрил, что мы – бандиты, намеревающиеся в конце концов завладеть каким-нибудь ягненком.

На третий день он стал регулярно приезжать в наш лагерь на лошади и требовал, чтобы мы убирались из его владений подобру-поздорову. Эти дискуссии каждый раз выливались в ожесточенную перепалку, что сильно действовало нам на нервы. К счастью, на пятый день нам все же удалось поймать сразу двух самцов, которые в погоне друг за другом потеряли бдительность и одновременно угодили в одну из сетей. Одного мы отпустили, а второго взяли в заложники на роль манной птицы.

По пути домой я напряженно обдумывал вопрос, а чем мы будем кормить нашего сорокопута? И тут вижу на обочине шоссе труп собаки средней величины, сбитой автомобилем. Меня осенила идея: вот хороший запас мяса, до которого, как известно, сорокопуты – эти маленькие хищники – большие охотники. Мои коллеги не были в восторге от такой задумки, но все же, недовольно ворча, погрузили труп в багажник.

Ближе к дому выбираем место подальше от проселочной дороги, чтобы нас, не дай Бог, не увидел кто-нибудь во время предстоящей неприятной процедуры. Но тут выясняется, что осуществить ее не так-то просто. Чтобы отрезать кусок мяса с ляжки, надо сначала снять с задней ноги шкуру. Мы с Опаевым не охотники, так что единственный в нашей компании, умеющий свежевать крупных млекопитающих, – это Алексей Грибков. Но ему вся затея определенно не нравится. Так что он отказывается принимать участие в разделке туши и готов лишь руководить процессом. К счастью, собаку задавили совсем недавно, так что хоть мясо-то было свежим. В общем, мы вдвоем со вторым Алексеем с задачей все-таки справились.

Дни стояли очень жаркие, и я стал перед проблемой сохранения мяса в съедобном виде при отсутствии холодильника. Впрочем, все решилось очень просто – сорокопут категорически отказался от предложенного нами деликатеса. А мясо стало быстро портиться, и я закопал его на задворках нашего дома. Приходилось срочно искать другое решение относительно того, как же создать нашему пленнику устойчивую кормовую базу. Мой запас мучных червей, привезенных еще из Москвы, был весьма ограничен и грозил быстро иссякнуть.

Пока сорокопут жил пару дней на этом дефицитном корме, я выяснил, что есть такие места, где в изобилии держатся жуки чернотелки. Это были пустоши вполне определенного облика – с галькой, полупогруженной в сухую глину, и с куртинами низкорослой травы. Каждый раз, как удавалось увидеть из окна машины такой участок, мы останавливались, и я с пол-литровой банкой в руках обшаривал его метр за метром. Спустя примерно полчаса банка оказывалась заполненной до половины, и этого сорокопуту хватало почти на целый день.

В клетке, которую мы в день поимки наскоро соорудили из подручных средств, на одном из концов жердочки был оставлен заостренный сучок. Им наш жулан регулярно пользовался для запасания корма впрок. Если я не кормил его перед сном, наутро он съедал обычно четырех жуков подряд. Каждый имел в длину почти 2 см и весил в среднем 360 мг. Так, проглотив корма массой около полутора граммов (вместе с хитиновым панцирем), птица «замаривала червячка» и пятого жука накалывала на сучок, оставив про запас. Чтобы сделать это, птице требовалось одно-единственное точное движение головой. Труднее ей приходилось, когда надо было наколоть большого мучного червя Zoophobus morio, одетого эластичной хитиновой «шкуркой». В таких случаях сорокопуту удавалось прижать жертву клювом точно к острию лишь со второй или третьей попытки, после чего он проделывал головой очень быстрые ритмичные движения наподобие тех, что мы видим при работе отбойного молотка.

Одни только туркестанские жуланы!

Здесь, в предгорьях хребта Терскей Алатау, мы пробыли с 1 по 20 мая. Когда мы ехали сюда, я ожидал найти пеструю компанию с разнообразными причудливыми комбинациями признаков этих двух форм, вроде того, с чем я столкнулся много лет назад в равнинном Казахстане, где туркестанский жулан свободно скрещивается с европейским (глава 6). Но здесь все шесть пойманных нами самцов, и еще несколько, которых мы хорошо рассмотрели с близкого расстояния и сфотографировали, оказались типичными туркестанскими жуланами. Более того, они были совершенно однотипными, словно отштампованными по единому образцу. Ни одной особи, самца или самки, хоть сколько-нибудь напоминающей кашгарского жулана, нам увидеть не пришлось.

На обратном пути мы провели несколько часов в долине реки Сарыжас, где первая терраса была покрыта сплошными зарослями караганы – точно как там, где нам впервые улыбнулось счастье. Сорокопутов здесь было множество, и мы двигались на машине по мозаике территорий самцов, останавливаясь тут и там на короткое время, чтобы я мог сфотографировать хозяина очередного участка. И здесь все птицы были как на подбор стопроцентными туркестанскими жуланами.

Затем остановились на три дня в Чарынском каньоне. Свернули с трассы налево в узкое ущелье. Река Чарын на этом участке ее течения почти полностью пересохла к началу лета, так что можно было ехать прямо по каменистому ее руслу. Вода оставалась только в самых глубоких бочагах, которые нетрудно было объехать стороной. Место, выбранное нами для лагеря, казалось идеальным для обитания кашгарских жуланов. Настоящая предгорная пустыня, как раз такая, как в ареале этого вида в северо-западном Китае, в аридной котловине Такла-Макан. Чтобы избежать неприятностей, нашли хутор хозяина этой местности и заручились разрешением разбить здесь лагерь.

В нас еще теплилась надежда найти хотя бы одну парочку кашгарских жуланов или хотя бы особь явно гибридного происхождения. Но, как и ранее, все встреченные здесь сорокопуты были столь же однотипными туркестанскими жуланами. Та их пара, на участке которой мы обосновались, уже выстроила гнездо, в которое самка успела отложить первое яйцо. На второй день пребывания здесь наш жулан-заманок, оставленный на короткое время без внимания, порвал сетку, которой была обтянута клетка, и улетел. Тем самым он словно бы поставил точку, означавшую окончание этого этапа экспедиции.

Возвращаемся в Алматы

Когда мы ранним утром снимали палатки и грузились на машину, казалось, что все трудности уже позади. Отсюда до Алматы примерно 200 километров, и если бы все шло хорошо, мы бы могли оказаться в городе уже в середине дня, благо нам было известно, что трасса в хорошем состоянии.

Но все пошло наперекосяк. Мы помнили об обещании полицейских в Талгаре выдать нам справку об утерянном мной паспорте, без которой пересечение границы могло быть затруднено. Когда мы приехали в Талгар, дежурный офицер сказал нам, что справку можно получить в комендатуре, для чего нам следует вернуться примерно на 15 километров назад. Время близилось к полудню, солнце палило нещадно, и лишние тридцать километров по жаре казались совсем некстати. Но деваться было некуда. В комендатуре был обеденный перерыв. А когда все приступили к работе, выяснилось, что начальник уехал в Алматы, а без него никакого разговора и быть не может. Поехали опять в Талгар. Там офицер, который проникся нашей проблемой, стал раз за разом звонить по телефону, пытаясь разыскать главного. «Сейчас он приедет сюда, – сообщил он нам примерно через полчаса. – Ждите!»

Тут Грибков предложил плюнуть на справку и ехать дальше. Но я полагал, что дело все же надо довести до конца и, как выяснилось в дальнейшем, оказался совершенно прав. Как мы увидим позже, без нее наш переезд через границу был бы критически осложнен или вообще сорвался бы.

Когда еще минут через сорок подъехала машина начальника, стало ясно, что он абсолютно не склонен выдать нам справку. Но после долгих уговоров офицера, ставшего на нашу сторону, нехотя согласился. «Поезжайте за моей машиной, – сказал он. – Печать в комендатуре». И вот мы снова едем все той же раскаленной пыльной дорогой длиной около 15 километров. Справку нам, наконец, выдали. Как и в той бумажке, которую мы держали при себе в Какпаке и которая нам, на удивление, ни разу не понадобилась за 20 дней, здесь было сказано, что паспорт утрачен при неизвестных обстоятельствах. «Только не говорите на таможне, что его у вас украли», – напутствовал нас начальник. Итак, 60 лишних километров пути и не менее четырех-пяти часов, потраченных впустую.

Остановка в Алматы

После всех этих передряг в город мы приехали ближе вечеру. Денег у нас оставалось в обрез – хозяин дома в Какпаке взял у нас приличную сумму взаймы и не отдал. Так что в гостинице мы остановиться не могли. Мне казалось естественным попросить о возможности переночевать один раз в институте.

Но, увы, те времена, когда в республиканских институтах зоологии нам охотно позволяли оставаться на ночь в кабинетах сотрудников, миновали безвозвратно. Здесь нам в этом было отказано категорически. Березовиков долго звонил по разным телефонам и, наконец, нашел выход из положения. Нас согласились принять в Питомнике хищных птиц «Сункар». Он разместился примерно в десяти километрах от Алматы, в Большом Алматинском ущелье. Организованный в 1989 г. для охраны и восстановление популяции редких и исчезающих хищных птиц Центральной Азии, питомник превратился со временем в преуспевающую организацию. Многочисленных туристов из числа местных жителей и приезжих иностранцев привлекала сюда не только уникальная коллекция крупных пернатых – разных видов орлов, соколов, грифов – но также своеобразные шоу с участием хищных птиц и филинов, которые проводил для посетителей один из основателей питомника – Павел Владимирович Пфандер.

О том, насколько успешно шли дела организации, нам сразу стало ясно, как только мы вошли в номер гостиницы для приезжих. Белоснежные простыни на удобных кроватях, а главное – душ с горячей водой, что после наших злоключений по пути сюда сразу создало ощущение полного счастья. Потом – ужин в ресторане с изысканным интерьером и с прекрасно приготовленными блюдами. Истинная сказка!

В ресторане кроме нас посетителей не было, но за нашим столом собрались несколько орнитологов, работавших на станции и, конечно, среди них был и сам Павел Пфандер, который оказался инициатором нашего приезда сюда. Нас попросили рассказать о результатах проведенной экспедиции и, естественно, дальше разговор пошел о гибридизации у птиц. Тема была очень близка хозяину мероприятия, который сам много лет занимался вопросами скрещивания в природе разных видов орлов и соколов. В общем, по контрасту с предыдущими событиями этого дня, финал был попросту замечательным.

На следующий день мной было запланировано посещение Зоологического института, где надо было посмотреть музейные коллекции сорокопутов. Павел, заинтересовавшийся накануне этими новыми для него пернатыми, попросил меня показать ему там типичных представителей разных видов жуланов и их гибридов. Так мы и сделали. Надо сказать, что состояние коллекций трудно было назвать соответствующим их реальной научной ценности. Мне стало ясно, что на содержание их у Института нет ни денег, ни персонала необходимой численности, и это сильно огорчало. Среди примерно полусотни тушек мне все же удалось найти парочку экземпляров, которые можно было считать предположительно гибридами между жуланами туркестанским и кашгарским. Их фотографии я позже поместил во второе издание моей книги о сорокопутах. В результате, для меня в очередной раз стало совершенно очевидно, что такие особи представляют собой очень большую редкость.

Этот эпизод с участием Павла Пфандера имел забавное продолжение. Прекрасный знаток хищных птиц, он решил, что сможет одним махом разобраться также и с очень непростым вопросом об эволюционных взаимоотношениях между разными видами жуланов, а заодно – и с систематикой сорокопутов вообще. Когда спустя пару лет он прислал мне свою статью на эту тему, я понял, что работа эта ниже всякой критики. Пришлось ответить так: «Это все равно, что представить эпопею “Война и мир” в форме коротенького комикса». Павел ответил мне в том смысле, что ему лучше знать, а моя оценка его труда ошибочна. На этом наступил конец нашей с ним переписки.

Едем назад в Барнаул

После осмотра коллекций никаких дел в Алматы у нас не оставалось, и ближе к вечеру мы отправились в обратный путь. Проехав километров сто, свернули с трассы к опушке ближайшего островка леса. Поднялись поутру очень рано, отдавая себе отчет в том, что до границы предстоит проехать в этот день примерно тысячу километров. Заминка произошла в тот момент, когда при погрузке машины встал вопрос, что делать с остатками вчерашнего ужина. Предлагалось очистить и вымыть кастрюлю, но я настоял на том, что еду необходимо взять с собой – путь не близкий, и неизвестно еще, что нас ждет впереди.

А ждала нас дорога по раскаленной солнцем сухой степи, о конце движения по которой можно было только мечтать. Местность эта очень малонаселенная. Между городами Алматы и Семей на трассе длиной 1150 километров разместились только десять более или менее крупных населенных пунктов, при среднем расстоянии между ними по 100 километров или более. А в этих промежутках какая-либо инфраструктура почти полностью отсутствует. Можно ехать десятки километров, не увидев на обочине дороги даже самого захудалого кафе. А как мы мечтали после шести или семи часов, проведенных на колесах после утреннего старта, оказаться в прохладе такой забегаловки и выпить по пиале чая!

И вот, казавшееся уже несбыточным, кажется, свершилось! Перед нами, за невысокой живой изгородью скромного вида строение с вывеской «Чайхана» на казахском. В помещении кроме нас никого нет, что и понятно: странствовать по пустыне в самый разгар субтропического лета, да еще в полуденные часы, любителей мало. На порцию зеленого чая для каждого из нас денег еще хватит, а на хороший завтрак – едва ли, да и есть в такую жару не слишком хочется. Но впереди еще как минимум 600 километров, так что перекусить следует. Тут-то как нельзя кстати оказалась гречневая каша со вчерашнего ужина. Я попросил девушку официантку принести нам чайник с кипятком, мы вылили воду в кастрюлю, и ленч оказался хоть куда.

Но пока что все это были еще цветочки. Мы и не подозревали, какие испытания нас ждут впереди. Примерно на полпути к цели дорога начала портиться, и чем далее, тем сильнее. Вот как сказано о ней два года спустя, в 2010 г., кем-то, побывавшим тут до нас. Этот человек спрашивает совета через Интернет: «Пожалуйста, подскажите, как там дорога? Мы как-то были в тех местах в 2005 г. Дорога от Семипалатинска до Аягоза и на Урджар была полностью убитая. Мы на автобусе ехали более 12 часов. Теперь жена настаивает, чтобы ехали до самого Урджара на машине, а я считаю, что нужно оставить машину в Семипалатинске и лететь до Урджара на самолете. Если трассу не сделали, то мне машину просто жалко».

Наиболее мучительным оказались последние 350 километров до Семипалатинска (переименованного казахами в Семей). Рытвины и ямы различных размеров и форм занимали на трассе большую площадь, чем жалкие остатки некогда ровного асфальта. Ехать можно было не быстрее, чем около тридцати километров в час. Я невольно вспоминал, как мы с водителем Мишей «с ветерком» проскочили эту трассу на ГАЗ-66 в 1971 г. (глава 2). Теперь же, стартовав на легковой машине в 6 часов утра, добрались до Семея только с наступлением сумерек.

Въехав в город, первым делом купили двухлитровую бутыль холодного лимонада. Опорожнив ее, сходили за второй. Немного полегчало. Подъехали к ближайшей столовой. Там отдали официантке все оставшиеся деньги, и, объяснив ей, что больше мы заплатить не сможем, попросили обслужить нас на эту сумму. За ужином стали думать, что делать дальше. Казалось наиболее разумным выехать из города и устроится лагерем на ночь. Но никому не хотелось ставить палатки, возиться с костром, а утром снова загружать машину.

Грибков сказал, что он предпочитает ехать дальше. «А Вы в состоянии, – спросил я, – после тысячи километров езды по такой дороге?». «А почему нет?», – ответил он. До таможни оставалось еще 125 км. Я сказал, что умываю руки. Примостился кое-как, скрючившись на горе вещей на заднем сидении, и проснулся только ночью, когда меня разбудили уже на границе.

На таможне отсутствие у меня паспорта заставило пограничников проявить максимальную бдительность. Пришлось все вещи вынуть из машины, и каждая была осмотрена с такой же тщательностью, как это делается в аэропорту Бен-Гурион в Израиле, где защита от террористов поставлена наиболее эффективно. Потом начались расспросы, куда же делся мой паспорт. Справку, выданную мне в Талгаре, переносили из кабинета в кабинет, пока она не попала в руки самого высокого начальства. В конце концов нам сказали: «Сейчас спросим ваших пограничников, готовы ли они принять вас. Если нет, поедете назад в Алматы в российское консульство». Еще минут двадцать тревожного ожидания, и мы, наконец, покидаем гостеприимный Казахстан.

Теперь у нас уже не было выбора: останавливаться лагерем не имело никакого смысла. Грибков решил, что поедет потихонечку в Барнаул, до которого оставалось еще около 330 километров. Примерно в 4 часа утра я сменил Опаева, ехавшего от Семея на переднем сидении, рядом с водителем. Часа через два, через сутки после вчерашнего старта, Грибков сказал, что подремлет, не сходя с места, минут сорок. Приехав в Барнаул, сразу отправились на вокзал и взяли два билета на вечерний поезд до Москвы. Так завершилась эта экспедиция, столь богатая событиями и ставшая для меня последней поездкой на дальние расстояния.

Что нового удалось узнать

Результаты проведенных изысканий меня вполне устраивали. Было достоверно установлено, во-первых, что кашгарского жулана нельзя считать гнездящейся птицей Казахстана, вопреки предположениям, которые высказывали ранее. Во-вторых, выяснилось, что в тех местах, где ареалы этой формы и туркестанского жулана почти примыкают друг к другу, гибридизация между ними носит сугубо эпизодический характер. Она не исключена полностью, но явление это чрезвычайно редкое. Олег Белялов осенью того же года прислал мне фотографии смешанной пары, в которой самец был типичным туркестанским жуланом, а самка – кашгарским. Дело происходило ранней весной, когда эта пара только что образовалась, но ее дальнейшую судьбу проследить не удалось.

Так я внес важные коррективы в текст книги на русском языке, отвергнув свое первоначальное предположение о возможности свободного скрещивания между этими двумя формами сорокопутов. Теперь их можно было на полных основаниях считать самостоятельными видами, даже если придерживаться концепции Э. Майра. В пользу такого решения говорило и все то, что было известно о них ранее другим орнитологам. Например, совершенно разные режимы периодических явлений в жизни популяций этих сорокопутов. Так, в первой декаде мая, когда в районе наших исследований туркестанские жуланы еще не прилетели с зимовок, всего лишь в 150 километрах к югу, в пустыне Такла-Макан, лежащей за хребтами Тянь-Шаня, во многих гнездах тамошнего кашгарского жулана должны были быть уже оперившееся птенцы. Особи «туркестанцев» осенью улетают зимовать далеко к югу, а одиночных кашгарских жуланов я сам неоднократно видел в разных районах Средней Азии в начале марта и даже в последних числах февраля. Иными словами, они проводят зимние месяцы поблизости от мест гнездования.

Все эти различия вкупе с множеством других, например, в окраске, размерах и в особенностях устройства гнезд явно свидетельствуют о том, что здесь перед нами, в самом деле, две системы, не сходные по неперечисляемому числу свойств. Или, еще раз ссылаясь на слова Джона Стюарта Милля, это хороший пример двух природных объектов, которые «…отделены друг от друга неизмеримой бездной, а не простым рвом, у которого видно дно». С этой точки зрения туркестанского и кашгарского жуланов следует с полным основанием рассматривать в качестве самостоятельных видов, а не подвидов, как долгое время считали ранее.

 

Бирманский сорокопут

Теперь для полноценного обзора по сорокопутам мировой фауны мне не хватало только данных по этому виду: в литературе я смог найти лишь крайне немногочисленные беглые, фрагментарные заметки по его биологии. Поэтому я решил, что следует посетить места, где эта птица гнездится, и попробовать увидеть ее собственными глазами. План казался вполне осуществимым, поскольку я знал, что она обитает во Вьетнаме, а там наши зоологи постоянно работали под эгидой так называемого Тропцентра, руководимого с российской стороны московскими научными организациями.

В декабре 2008 г. я написал туда письмо с вопросом, где именно смогу найти сорокопутов и понаблюдать за ними весной следующего года. В ответ получил любезное письмо от сотрудника Тропцентра А. Н. Кузнецова следующего содержания. «Глубокоуважаемый Евгений Николаевич, спасибо за письмо и желание у нас поработать. По Вашим вопросам: возможность имеется, Вам необходимо подготовить техническое задание (по форме, которая имеется в Тропическом отделении ИПЭЭ РАН), подписать его у Рожнова В. В. и Корзуна Л. П., утвердить у академика Павлова Дмитрия Сергеевича; отдать документы на визу (через Михаила Васильевича Кучерова в Тропотделении). Мой встречный вопрос: март – это жесткий срок или возможно варьирование по времени? Для планирования экспедиционных работ нам важно также знать продолжительность полевой работы, необходимое оборудование, потребность в помощниках. Примите наши поздравления с Новым годом, Рождеством, и наилучшие пожелания. Всего доброго, Андрей».

Первым делом я связался с Л. П. Корзуном, по просьбе которого незадолго до этого проводил мастер-класс по зоологии со студентами руководимой им кафедры зоологии позвоночных биофака МГУ. Но он, не сказав ни «да», ни «нет», отправил меня к В. В. Рожнову, в то время заместителю директора нашего Института. А тот категорически заявил, что весенняя поездка исключена. «Нужен как минимум год, чтобы уладить вопрос с нашими вьетнамскими коллегами», – заявил он.

Сразу стало ясно, что нависает угроза попасть в жернова бюрократической волокиты, и что надо срочно искать какой-то другой выход. Случилось так, что как раз в это время пришло новогоднее поздравление от Михаила Марковца. Отвечая ему, я написал вскользь об этой своей проблеме. Он, как это бывало и ранее, сразу же пришел мне на помощь, предложив следующий план. Работая прежде во Вьетнаме, он познакомился там с опытным орнитологом Нгуэном Хоаи Бао, который, по его мнению, мог бы собрать для меня необходимый материал.

Я написал по адресу, присланному Михаилом, и получил согласие. Бао предоставил смету расходов, согласно которой две недели сбора им данных стоили бы мне 2000 долларов США. Я ответил, что смогу заплатить не более 1500. На том мы и сошлись. За десять дней весны 2009 года он собрал уникальный материал: прекрасные фотографии птиц, видеоклипы и фонограммы голосов бирманского сорокопута. Были проведены наблюдения за двумя гнездами, сами постройки взяты в коллекцию вместе с заспиртованным только что вылупившийся птенцом.

Теперь мне оставалось получить все эти поистине бесценные материалы из Вьетнама. Дело затянулось почти на целый год, и я потратил немало нервной энергии, беспокоясь об их судьбе. Проблема благополучно разрешилась, во многом благодаря любезному содействию директора Южного отделения Тропического центра Виталия Леонидовича Трунова, который смог переправить посылку в Москву только в декабре 2009 г. Это стало для меня радостным новогодним подарком.