Старинная одежда
Фонетическая орфография нам явно не годится. Тогда, может быть, избрать традиционный принцип? Пиши, как раньше писали — вот его девиз. Написание (орфограмма) может давно уже противоречить фактам живого языка, но сохраняется по традиции: деды так писали, пусть и внуки пишут. Хороший пример традиционной орфографии — английское или французское письмо.
Во французской орфографии звук [s] передается восьмью разными способами: s, с, ç, х, t, ss, се, sc.
Звук [ε] во французском языке может обозначаться двадцатью способами: е, ê, ai, ay, ei, è, é, aid, aie, ais, ait, aix, ecs, ect, egs, et, êt, ets, ès, ey.
Напротив, один и тот же графический знак часто служит по совместительству для указания нескольких звуков. Например, во французском языке есть разные звуки [œ] и [ø]. Различие между этими звуками важно; например, слова jeune 'молодой' — jeune 'пост', се 'это' — сеих 'эти' отличаются только звуками [оэ] — [0]. Звук [оэ] обозначается так: eu, œ, œu, eû, ие, е. Но и звук [ø] обозначается точно так же, всеми этими сочетаниями! Почему такая сложность — современный французский язык не объясняет. Объяснить может история языка: разные написания когда-то отвечали разным звучаниям, различному происхождению слов.
Если орфография состоит из огромного количества правил (чуть ли но каждое слово — особое правило), которые надо механически запомнить; если из этих правил существует огромное число исключений, которые надо тоже механически запомнить, — значит, орфография традиционна. Все эти правила когда-то, в разные эпохи, имели смысл, отражали закономерности языка. Прошли годы, десятилетия, века; язык изменился. Орфография осталась верна прежнему. Как человек вырастает из платья, так язык вырос из старой орфографии, а все-таки принужден ею пользоваться.
Английские иероглифы
Традиционная орфография господствует там, где написание не мотивировано, не обусловлено живым языком; там, где язык не оправдывает написания.
Местоимение та писалось так же и в одиннадцатом веке; мы сохранили это написание. Но никто не скажет, что мы слово та пишем сейчас по традиционному принципу: наше написание находится в полном согласии с современным, живым языком. В слове та (живом, сегодняшнем) есть звуки: [т], [а]. Естественно, мы пишем буквы т, а.
Напротив, в написании того, его есть вклад традиционной орфографии. Ведь произносится таво, ево и мы не можем объяснить из фактов живого нашего языка, почему здесь для звука [в] использована буква г. Чтобы понять, почему это так, надо знать историю языка: когда-то здесь на самом деле произносился звук, всегда обозначаемый-буквой г.
В предельно традиционной орфографии каждое слово пишется по своему правилу. Проще говоря — запомни, как пишется каждое слово, да и все тут. Близка к такой крайности английская орфография. Вот восемь слов:
through через
tough крепкий
plough плуг
cough кашель
dough тесто
hiccough икота
thorough полный
hough поджилки
В конце каждого слова — одни и те же четыре буквы; а в произношении совершенно нет ничего общего.
Каждое слово превращено в иероглиф. Конечно, какое-нибудь английское hough состоит из отдельных значков-букв, а китайский иероглиф — слитный рисунок, но это несущественная разница. И китайский иероглиф распадается на отдельные части, нередко одинаковые для многих иероглифов. И в английском hough можно все значки соединить — так ведь и пишем. Но в обоих случаях мы, не зная, как записать услышанное слово, не сможем об этом догадаться на основании каких-то общих правил.
Вам представляется какой-то гражданин: «Я — Сапожников-Загвоздкин. Запишите мой адрес: Колокольников переулок…». И вы без затруднения пишете: Сапожников-Загвоздкин, Колокольников переулок… Вы только слышали фамилию — и можете записать. Английскую фамилию нельзя записать, если она вам заранее не известна; надо спросить: What is the spelling of your name? — Как вы ее пишете по буквам?
Два билета на одно место
Традиционный принцип в орфографии всегда сводится к двум случаям: или одно и то же обозначается по-разному, или разное в языке обозначается одинаково.
Буква ѣ стала страшилищем для нескольких поколений гимназистов. В самой букве — мачта с перекладиной и внизу полукруг вправо: ѣ — ничего страшного не было. Этот безобидный значок имел тот же смысл, что и буква е: обе они обозначали один и тот же звук.
Когда-то в нашем языке были два разных звука, они были представлены разными буквами е и ѣ. Пока существовали эти звуки, никто не путал ѣ с е; ведь сейчас, например, никто не путает, где писать о, где у. Никто не напишет точка вместо тучка.
Представьте, что в языке произойдут перемены; станут одинаково произноситься слова: стопка и ступка, роль и руль, сток и стук, топить и тупить, ком и кум, с содой и ссудой … разумеется, точка и тучка. Скажем, и там и здесь будет звук средний между [о] и [у].
Произносить станут одинаково, а писать, как прежде, по-разному. Ясно, что это вызовет много затруднений: надо будет механически запоминать, что где писать.
Вот так и случилось с буквами ѣ — е: они указывают различие, которое в современном русском языке не сохранилось. Две буквы имели когда-то разное назначение, а теперь выражают одно и то же. В театре на одно место оказалось два билета; возник трудный вопрос: кому же садиться?
Но плохо и в том случае, когда на два места — один билет. Иначе говоря: когда два звука выражаются одной буквой.
Вот пример. Буква ё введена в русское письмо сравнительно недавно. В 1797 году Н. М. Карамзин выпустил сборник стихов «Аониды». В этом сборнике впервые употребляется буква ё, и значение этой буквы специально разъясняется: «Буква е с двумя точками заменяет io».
Однако до сих пор эта буква не стала общепринятой и обязательной. Отсюда — всякие неприятные неожиданности. Читаете стихотворение:
Только в конце второй строки вы узнаете (по рифме), что надо было читать [рьэф], а не [рьоф]. Мы привыкли, что буква е зачастую идет вместо буквы ё (только что так случилось в слове идёт). Вот и прочли рёв [рьоф], а здесь требовалось архаически-торжественное рев [рьэф].
Почему же такое неудобство? Два звука оказались выраженными одной буквой е.
Сравните: падеж (существительного) и падёж (скота). Первое произносится так: [падьэш]. Второе — иначе: [падьош]. Буква ё обозначает звук [о] после мягких согласных. Сравните такие два ряда:
та — тя, ту — тю, тэ — те, то — тё…
В левом столбце твердые согласные сочетаются с гласными.
В правом столбце мягкие согласные сочетаются с теми же гласными: тя = [тьа], тю = [тьу], те=[тьэ], тё=[тьо].
Если не употреблять букву ё (а это во многих случаях разрешается нашими правилами), то для сочетания [тьо] нет особого знака. Опять неудобно: места два, а билет один на то и на другое. Неизвестно, куда садиться.
Орѳографiя прежнихъ лѣтъ
Наша дореволюцiонная орѳографiя была въ значительной мѣрѣ традицiонной. Писали буквы: ѣ и е, ѳ и ф, i «десятиричное» и и «восьмиричное» — всѣ онѣ попарно передавали одни и тѣ же звуки. Однѣхъ только орѳограммъ с ѣ было несколько сотенъ.
Ученикамъ приходилось зазубривать стишки, очень скверные, спецiально изобрѣтенные грамматистами и набитые словами съ ятью:
Не выучишь глупыя вирши — ну, и не запомнишь, гдѣ пишется ѣ. Сторонники и оберегатели этой буквы рѣтиво отстаивали ее; она помогаетѣ-де вѣрно судить, кто писалъ: невѣжды или лица образованныя.
Есть у насъ, говорили они, древнiя письменныя традицiи. Онѣ священны, и мѣнять ихъ нельзя, Тѣ, кто не видятъ великаго достоинства нашей письменности и не цѣнятъ ея, не имѣютъ права пользоваться ея благами.
Разумѣется, все это были пустыя слова, и только.
Иногда у этихъ словъ былъ свой социальный подтекстъ…
Вот я и дал образец традиционной орфографии. Это — наше письмо до 1918 года. Некоторые буквы выделены: так я обозначал, что здесь как раз традиционное написание.
Пожалуй, нужны пояснения. Везде, где буква ять, выделено, это понятно: традиционная орфограмма. Но и буква е тоже выделена, зачем?
В слове нѣтъ традиционное написание: обязательно надо было поставить букву ѣ, хотя то же бы означала и буква е: у них одно звуковое содержание. Выбор ѣ вместо е не обоснован фактами нашего языка (и языка XIX века), он обоснован только древней традицией. Но так же и в частице не выбор буквы е (а не ять) современным языком никак не подсказан, не обоснован — значит, здесь тоже традиционное написание. Поэтому и буква е тоже выделена.
Номера «Учительской газеты» и «Советской культуры» стоят по 3 копейки. Вдруг в киоске продавец потребовал: за «Учительскую» всегда платите монетой в 3 копейки, а за «Советскую культуру» двумя монетами в 2 и 1 копейку. Почему? Зачем? Не зачем и не почему; платите! Это было бы проявлением «традиционного принципа» в газетной торговле; продавец мог бы найти одно оправдание своей прихоти: я так всегда делаю, я привык.
Примерно так же дело обстоит в орфографии. Буква ѣ — это монета в 3 копейки, е — монеты в 2 и 1 копейку. Почему для слова ѣсть 'питаться' нужна монета в 3 копейки, а для слова есть 'существовать' — монеты в 2 и 1 копейку? Так надо, не спрашивайте. Ясно, что требование здесь платить так, а там эдак — произвольно и может быть поддержано только привычкой и обычаем.
Там, где стоит фита, везде выделено; это не вызовет возражения: написание явно традиционное. Но тогда и там, где написано ф, тоже надо выделять: в обоих случаях выбор одной буквы из двух, одинаковых по значению, языком не обоснован, не подсказан. Ни одно общее правило не натолкнет пишущего на мысль: где писать ѳ, а где ф. Просто каждое слово надо запомнить. Это и есть примета традиционной орфографии.
Изгнания фиты из азбуки требовал еще Ломоносов. Сумароков допытывался у Ломоносова: почему же лучше оставить в алфавите букву ф, а не ѳ? Ломоносов ответил шуткой: «Ета де литера стоит подпершися и, следовательно, бодряе».
Сто лет спустя Я. К. Грот, присоединившись к мнению Ломоносова, так укорял его противника: «Сумароков не понимал мысли Ломоносова, что так как обе буквы произносятся совершенно одинаково, то нужна только та, которая прямо соответствует наличному звуку».
Рассуждение Грота забавно. Есть старая и непритязательная юмореска: «Ах, как похожи друг на друга ваши сыновья! Особенно старший». У Грота получилось почти так же: обе буквы, ф и ѳ, передают один и тот же звук; особенно буква ф.
Такая иллюзия создается потому, что буква ф писалась чаще, чем ѳ, в большем количестве слов; и правильно, что именно ее Ломоносов предлагал оставить в алфавите, а не фиту.
Но правда и то, что обе буквы однозначны, и выбор той или другой для каждого слова вовсе не указан, не обоснован языком. Поэтому выделяю и ферт, и фиту.
Так же поступаю с буквами i — и.
Твердость согласных на конце обозначалась твердым знаком; а в середине слова (перед согласным) — обозначалась… ничем. Отсутствием и ъ, и ь. Например, писали: видятъ, но видятся. Почему одно и то же обозначали то так, то этак? Различие это только традиционно, и поэтому я выделяю и еры (ъ) и согласные без еров (если дальше идет еще согласный).
Традиционно писались некоторые окончания; я их тоже отметил. Писали в женском роде: однѣ, однѣхъ, онѣ, а произносили одни, одних, они — как в мужском. Надо было это запомнить и не думать, почему это так.
Следовало бы тогда, ради последовательности, писать в женском роде не эти, а этѣ, этѣхъ… Нет, не писали: здесь было одно и то же окончание для всех родов.
Исключение из исключения; минус на минус… Это дважды традиционное написание также отмечают точкой.
В женском и среднем роде писали славныя женщины, красивыя лица; это традиционно. Но традиционно и написание в мужском роде: смѣлые юноши. Хотя выбор — ыя — ые определяется правилом (зависит от рода), но само правило не имеет опоры в языке. Оно произвольно и оправдано только традицией.
Обратите еще внимание на слова видят, ценят в том же тексте. Сейчас мы произносим эти слова примерно так, как пишем их. Но в XIX веке и в начале нашего писали так же, а произносили: видют, ценют. И так во всех подобных случаях: смотрют, пилют, хвалют, топют, любют… Писали же в этих случаях — ят. Написания не обоснованы фактами языка — и, значит, традиционны. Поэтому-то я их и отметил. Говорили: приходилос, приходилса, а писали приходилось, приходился.
Текст подсказывает нам один вывод. Раньше письмо наше опиралось очень часто на традиционный принцип; но постепенно оно очищалось от традиционных написаний. И сразу двумя путями: с одной стороны, исчезали одно за другим всякие не обоснованные языком написания. С другой стороны, в более редких случаях, произношение приближалось к письму: говорили видют, ценют — стали говорить видят, ценят; говорили приходилос, приходилса — стали говорить приходилось, приходился. Письмо шло навстречу языку — язык идет навстречу письму.
Чьи интересы важнее?
Можно ли найти что-нибудь хорошее в традиционной орфографии? Кажется, что у нее только одни недостатки. Однако подождем с окончательным суждением; ведь у традиционной орфографии немало сторонников. Надо выслушать их.
Орфография должна облегчать… Бесспорно; только что облегчать: труд пишущих или труд читателей? Проще всего ответить: и тех и других. Ну, а если облегчение для одних неизбежно связано с некоторыми неудобствами для других? Тогда ответ может быть только один: в первую очередь надо беречь читателя. Каждый из нас читает во много раз больше, чем пишет. (Исключения, должно быть, есть, но они дела не меняют.) Следовательно, в первую очередь надо облегчить чтение.
Другой вопрос. Чьи интересы надо учесть в первую очередь, людей грамотных или тех, кто еще учится писать? Сторонники традиционной орфографии отвечают так: учимся письму мы сравнительно небольшую часть жизни, всего несколько лет детства и юности. Остальную часть жизни мы пишем, а не учимся писать. Следовательно, надо орфографию «приудобить» прежде всего к интересам научившихся грамоте, а не к интересам учеников (и, значит, учителей). Мысль эта, думаю, не всем понравится, а все же она интересна и в известном смысле верна.
Надо посмотреть, нет ли у традиционной орфографии каких-нибудь достоинств для читателя и притом вполне грамотного. Если эти достоинства велики, то не так уж страшно, что ропщут недоучившиеся писцы.
Фотоклин
При каких условиях читать легче всего? Одно условие уже известно; в Какографополе мы убедились, что написания должны быть стандартны. Но этого мало.
Немецкие книги печатаются до сих пор двумя типами шрифта: готическим и антиквой. Огромное большинство книг печатается антиквой, гораздо реже используется готический шрифт. Готика сильно утомляет глаз, сильнее чем антиква; и причина не только в том, что она менее привычна.
Утомление вызывает низкая контрастность в знаках готического шрифта. Некоторые русские типографии пытались стилизовать русский шрифт под готику; посмотрите, что из этого получилось.
Вы видите, как ничтожна контрастность букв: все они на одно лицо; легко одну принять за другую. В них подчеркиваются такие признаки, которые сделаны общими для всех букв: ломаный характер штриха, утолщенность вертикалей и т. д. Напротив, различительные черты букв сглаживаются.
Чем больше контраст между буквами, тем легче читать. Легче схватить глазом каждый знак, быстрее можно его отличить от других, т. е. узнать.
Каждый новый алфавит и даже каждый новый шрифт (буквы нового рисунка) сдает экзамен на хорошую различимость. Экзаменуют с помощью «фотоклина».
Вы видели сдвигающиеся дверцы у метро или электрического поезда? Они сомкнутся, стукнутся друг о друга — я остановятся. Теперь представьте: двери эти так устроены, что не стукаются, а заходят друг на друга. Вход уже закрыт, а они продолжают задвигаться одна за другую. И они все целиком стеклянные — из толстого куска стекла; притом закопчены, но не всюду одинаково. Те части, которые первыми заходят друг за друга — совсем прозрачные, а чем дальше от середины — тем законченность сильнее.
Вот дверцы открыты, и за ними посредине стоит человек; он нам хорошо виден. Двери начинают сдвигаться. Сначала сдвинулись светлые части: человек сзади дверей все равно хорошо виден. Но створки продолжают наезжать друг на друга все более и более темными местами. Вот человек виден уже смутно… все более смутно… вот уже не разберешь: человек это или… Полная темнота: ничего не видно. Значит, наехали друг на друга самые закопченные части дверец.
Так и устроен фотоклин. Только он маленький, на столе можно поставить. Рамка со сдвигающимися закопченными стеклами. И смотрят сквозь него не на человека, а на букву. Вначале буква хорошо видна сквозь два сдвигающихся стекла, но постепенно па букву находят все более темные части стекол. В какой-то момент уже нельзя различать, какая это буква. Нельзя прочесть и слово, составленное из таких букв: читающий начнет ошибаться.
На стеклах есть шкала, можно измерить читаемость букв, сравнивать. Так с помощью фотоклина удается точно установить контрастность букв.
При некоторых заболеваниях мозга страдает способность различать пространственные фигуры. Тогда и обнаруживается, что разграничивать знаки — это особая работа нашего сознания, не всегда легкая.
При таких заболеваниях в сознании человека как бы сдвигаются стекла фотоклина, и хотя глаза видят прекрасно, буквы путаются, смешиваются… Больной не может отличить, например, букву К от букв С, П, В, Р. Их различительные признаки не схватываются сознанием. Рисунок показывает, какие черты букв ускользают от внимания и анализа:
Иногда, после серьезного лечения, удается снова воспитать у больного навыки чтения и письма. И здесь-то обнаруживается: какая это серьезная, хотя обычно и скрытая от нас самих, работа мозга — различение письменных знаков! Больной, например, научился писать слова каштан и капитан не путая их. Но работа для него оказалась нелегкой: «Палки считаю, когда буквы думаю; тогда и получается верно». Такая работа выполняется и здоровым мозгом — тем легче, чем контрастнее сами зрительные восприятия.
#i13.png
Попробуйте сами проверить, какой шрифт: рубленый (сверху) или маршал (снизу) — обладает лучшей читаемостью. Где различимость букв и слов больше? На сколько шагов вам надо отойти, чтобы перестали читаться подписи одного и того же кегля этих двух шрифтов? (Сравните, например, там и там надпись кегля 12, или 16, или 20, или 28, или 36)
Прожектеры и дилетанты
Прожектёры то и дело предлагают новые системы письма; например, заменить буквы набором простых палочек — стрелок:
Оказывается, таких стрелок с наконечниками, по-разному надетыми, хватит для замены всех наших букв. Это верно: хватит. Но разбирать при чтении, где какой наконечник надет — дело мучительное и долгое. Изобретатель обрадовался, что придумал простое письмо; он не подумал: для кого простое? Очевидно, только для изобретателя, потому что не потребовало у него никакого напряжения мысли.
Иногда такая прожектерская беспечность стоит довольно дорого.
После революции стали создаваться на Кавказе письменности для разных горских народов. Вначале дело шло стихийно и кустарно. «Одни придумали писать русскими буквами, а когда букв не хватало, то ставили над подходящими, как им казалось, русскими буквами точечки, черточки, запятые, ударения и сверху и снизу. Строки выходили такие, как будто над буквами мухи сидели, — и наши изобретатели были довольны.
Но вот беда, возьмет такую рукопись другой грамотей и ничего в ней понять не может. То, что казалось подходящим одному, для другого совсем не подходит: он вместо точек ставит черточки и не снизу, а сверху, — и ни одного слова не может прочесть новый грамотей из того, что написал его приятель». Чуть не для каждого языка появилось сразу по несколько азбук; что же выбрать, на чем остановиться? «Конечно, больше всего в этом деле понимают сами составители азбук, раз уж они трудились над этим вопросом и многие из них — уважаемые люди и из хороших фамилий… Да вот беда: уж очень упрямы эти составители, — стоит каждый на своей азбуке и баста!».
Кустарное, любительское создание письменностей добрых плодов не дало. Решили обратиться к известному кавказоведу Н. Я. Марру и просить его создать алфавит для одного какого-нибудь кавказского языка. Он послужит образцом для других алфавитов. И Марр создал «абхазский аналитический алфавит». Вот он какой:
Алфавит очень плох. Марр не был специалистом по теории письма, и работа его оказалась совершенно дилетантской. Не буду говорить о всех недостатках «аналитического алфавита». Бросается в глаза один явный его порок: буквы малоконтрастны. Фигуры у многих из них совсем одинаковы, и на каждой сидит по нескольку дополнительных значков. Каждую букву при чтении надо разглядывать, с трудом отличая от другой; писать их тоже неудобно.
Один чудак рассуждал так: чем больше в букве черноты, тем больше точек для восприятия- глазом, тем легче читать. Он предлагал печатать книги так, как показано на рисунке. Разбираете? Затея этого манилова неудачна (Вы заметили, что и стиль у него немножко маниловский?). Ведь буквы воспринимаются легко, не потому что они черным-черны, а потому что контрастны, непохожи друг на друга. А здесь все они на одно лицо (сравните буквы п и и, е и с, ж и щ, ж и н…)
И такой алфавит предлагали пароду, который впервые приобщается к письму! Обстановка на Кавказе была трудная: против письма на родном языке яростно восстали муллы и религиозные фанатики. В некоторых аулах учебники, написанные не по-арабски, попросту расстреляли из ружей, как воплощенье дьявола.
Новый алфавит должен был бы собою, своим видом, своей простотой, ясностью убеждать в пользе нового письма. А он отпугивал. Помучились с ним несколько лет и отказались от него. За пренебрежение к теории письма заплатили дорогую цену.
Чтение бегом
Читать легко, если легко различать отдельные буквы. И слова. Каждое слово на письме имеет свой графический облик. Мы ведь слова читаем не по буквам: схватываем общий рисунок слова, его графический силуэт.
Проверить это нетрудно. На следующей странице (не открывайте ее!) напечатано несколько слов. Не открывайте же страницу, пока не узнаете, что надо сделать!
Надо эти слова прочесть, но мгновенно, за кратчайшее время, Вы знаете, как иногда перелистывают страницы: согнут брошюрку в трубочку и быстро отпускают один лист за другим, один за другим лист распрямляется… И быстро следующий лист закрывает предыдущий. Вот так согните книжку и быстро опускайте страницы. . пусть мелькают перед вами. На правой стороне вы увидите крупно напечатано: ПЕТУХ — и еще 3 слова. Прочтите их в тот миг, когда промелькнут перед вами страницы. Если не успели все слова прочесть — снова так же быстро перелистайте… Ну вот, теперь вы их прочли; откройте же снова страницу со словом петух и внимательно посмотрите. Вы прочли не совсем верно. Вы уловили только общий очерк слова и по нему догадались — какое оно. А оно не совсем оправдало ваши ожидания.
Теперь другое такое же простое наблюдение. Читайте дальнейший текст вслух, пока не встретите знак: три звездочки. Только сразу вслух, без подготовки!
Авдифакс, Голиндуха, Аскитрея, Репсилия, Епафродит, Ерминингельд, Довмопт, Акепсим, Иувентин, Кандидиан, Авдиес, Агафопод, Азадан, Крискентия, Ексакустодиан, Каллиникия, Мастридия, Фервуфа, Феликиссим, Павсилипп, Евникиан, Варахисий, Варипсав, Гаведдай, Евсхимон, Елевферий, Еванфия, Нунехия, Фомаида, Хариесса, Иракламвон, Евсхимон, Крискентиан…
Я подобрал… (продолжайте, продолжайте читать вслух, до трех звездочек далеко)… я подобрал редкостные имена; раньше ими, может быть, и называли детей — эти имена были в святцах, — а сейчас вряд ли кто ими соблазнится. Скорее девочку назовут Идеей, а мальчика Витамином, чем изберут звучные имена Голендухи или Варахисия. Чувствуете, как легко стало читать? А пока читали список диковинных имен, вам приходилось особенно напрягать внимание, и несмотря на это, у вас были ошибки в чтении, вы читали и поправляли себя. Или же, читали замедленно…
* * *
Незнакомые имена поневоле пришлось читать буква за буквой. Вы не могли их узнать по общему знакомому очертанию, по их целостному облику.
Вы проверили сами, чем отличается чтение побуквенное, чтение шагом от чтения бегом — когда не на каждую букву опирается глаз, а иногда перескакивает через несколько сразу. Так мы обычно и читаем (даже если читаем внимательно, вдумчиво) — побуквенное чтение нам в тягость.
Промьшленность
Есть одна профессия, которая требует, чтобы при чтении глаз охватывал все буквы, а не только общее очертание слова. Это профессия корректора. У корректоров есть свои приемы такого чтения. Существует, например, «корректура с пальцем»: корректор водит пальцем левой руки по оригиналу, от буквы к букве, а пером в правой руке — по корректуре, читая и то, и другое (так описывается этот вид корректирования в одном учебнике).
Но и при таком чтении не все опечатки удается поймать: сказывается сильная привычка читать целыми словами. «Трудно улавливаются ошибки в сочетаниях букв, выходящих ниже строки (буквы р, у, ф), а также в словах, где рядом оказываются буквы, состоящие из двух или более вертикальных штрихов (п, н, и, ш, щ). Поэтому в таких словах, как трудность, шурф, совокупность, скупщик и т. п., где есть сочетания ру, урф, пн, пщ и т. п., нужна тщательная проверка.
Особо настороженным должен быть корректор к слову промышленность, если оно набрано ручным крупным шрифтом — кеглем 12 и выше. Дело в том, что в шрифтах этого кегля обычно нет буквы ы. Она составляется наборщиками из Двух литер — мягкого знака и единицы (римской). Нередко наборщики забывают вставить единицу, и получается промьшленность… можно пять раз подряд небыстро читать это слово и не заметить ошибки».
При чтении бегом, которое для нас привычно и естественно, очень важно, чтобы печатный облик каждого слова был резко характерен, отличался от физиономии всех других слов.
Есть слова, которые почти во всем похожи друг на друга, отличие — в одной, в двух буквах:
пена — пень
тело — тёлка
слезам — слезать
Федр — Фёдор
тешить — тесать
миро — мира.
Таких слов очень много. Они могут быть легко приняты одно за другое. И поэтому на них больше расход внимания, чтобы верно узнать их облик. Мы не замечаем, что тратим на них «добавочное» внимание, но все же это так. Встречайся такие слова пореже, у нас и глаза утомлялись бы меньше, и не было бы лишнего напряжения внимания.
Снова хочу подчеркнуть: речь идет о неизмеримо малом; но это малое незаметно для нас складывается в нечто весьма значительное. Мы не замечаем утомления, когда читаем. Но то, что нам незаметно, на самом-то деле существует. И мешает.
Представьте: в комнате температура несколько выше привычной, свет не очень хорош… Все только чуть-чуть отклоняется от нормы, и работники в этой комнате, возможно, просто не замечают этих отклонений. Но отклонения существуют. И если в конце дня сравнить утомление тех, кто работал в этой комнате, и тех, кто был в нормальных условиях, разница бросится в глаза. Утомление у работников из нашей не совсем нормальной комнаты окажется явно большим. Каждую минуту им приходится преодолевать ничтожно малую дополнительную нагрузку, но это — в течение всего дня.
Так и при чтении. Было бы очень важно уменьшить утомление, усилив контраст между словами: (Вы помните? Контрастность букв облегчает чтение; так же облегчит его и контрастность общего облика слов).
Досадные очитки
Когда мы быстро читаем, часто возникают очитки (так же как при быстром письме возможны описки). Мы едва замечаем их, тут же поправляемся и бежим дальше глазами по странице… Читая газету, я попытался заметить, какие у меня очитки:
лерею. Стоило даже неделю леденеть в подземной реке, чтобы увидеть эту картину. Сталактиты украшают потолок, вдоль стен тянутся огромные полки из чистого кальцита.
Прочел было: огромные потолки… вместо полки. Строчкой выше ведь есть слово потолки, оно и сбило.
вать глаза на факты. Деголлевская печать выражает притворное удивление и пытается внушить, будто атомные хлопушки французской ударной силы не содействовали превращению женевских переговоров о прекращении ядерных испытаний в фарс, в комедию. Эти газеты забывают упомянуть
Вместо превращению прочел прекращению и сейчас же поправил себя.
неестественный. Но суровая действительность состоит в том, что именно теперь, когда созданы необходимые условия для быстрого прогресса, человечество оказалось на грани новой военной трагедии
Прочитано: процесса вместо прогресса.
В докладе секретаря комитета комсомола Виктора Киселева и в выступлении директора завода Василия Прокопьевича Ромашина был затронут «больной» вопрос о трудовой дисциплине, потерях от
Здесь чуть было не прочел неверно: Прокоповича (у меня был знакомый по фамилии Прокопович), но на ходу переменил чтение.
разрушения. С тех пор достигнут так называемый прогресс в развитии методов разрушения, а благодаря радиоактивности могут возникнуть ужасные последствия для будущих поколений. Вот почему мы настолько озабочены тем, что в прошлом имели место ядерные испытания, что мы призываем к их прекращению. Какие бы
Прочел несколько вместо настолько. И здесь же: начал читать с разбегу превра… — исправил: прекращению.
Не буду продолжать; всего таких очиток на один номер газеты приходится не так уж мало.
Хорошо, если орфография страхует от большинства очиток. Это возможно при одном условии: если письменные облики слов достаточно разнообразны и контрастны. Я бы не прочел несколько вместо настолько, если бы эти два слова меньше походили друг на друга, если бы, например, писалось:
нѣсколько — насколько.
Приметная буква ѣ с высокой мачтой не позволила бы одно спутать с другим.
Вовсѣ — вовсе — во всѣ — во всё
И вот оказывается, что традиционный принцип в орфографии помогает более резкому разграничению слов. Смотрите:
пѣна — пень,
слезам — слѣзать,
тѣшить — тесать,
тѣло — тёлка,
Федр — Ѳёдор,
мipo — мира…
Традиционная орфография сохраняет те отличия, которые уже исчезли из живого языка. Поэтому традиционная орфография всегда означает яркую различаемость слов. Спросят: если какие-то отличия исчезли из живой речи, а все-таки она понятна слушателю, то зачем они в письме?
Разговариваем мы всегда в определенной обстановке, которая сама много сообщает говорящему. Кроме того, есть воздействие интонации, мимики; кроме того — возможность переспросить… Все это помогает сразу и без труда понять собеседника. А письмо должно полагаться только на свои силы — и поэтому письменная речь, лишенная могучих и многочисленных помощников, всегда требует большей различительности, большей противопоставленности знаков, чем устная речь. Что для устной речи не нужно, излишне, избыточно, то полезно для письменной речи.
В книге Д. Н. Ушакова «Русское правописание» (М., 1911) сопоставляются разные типы правописания. Посмотрите и сравните их. Строго историческим здесь названо то правописание, которое мы называем традиционным
Традиционная орфография иногда позволяет различать слова, которые в речи совершенно совпадают по звучанию. Вы знаете их: ожог и ожёг, Орел и орел, Любовь и любовь. В старой нашей орфографии таких случаев было гораздо больше. Один из сторонников буквы ѣ составил такой списочек:
сѣлъ — селъ (мп. ч. от село)
во всѣ — во всё
сѣло — село
вѣдѣние — веденiе
извѣсти — извести
Вѣна — вена
ѣсть — есть
отвѣсны — от весны
в овcѣ — вовсе
и так далее: список длинный.
Сторонники традиционной орфографии все время подчеркивают ее основное (и, вероятно, единственное) достоинство: она увеличивает контрасты слов, она позволяет письменно разграничивать одинаково звучащие слова. Крупный теоретик орфографии Я. К. Грот писал: «Чем менее будет случаев возможного смешения понятий в письменном изображении слов, тем письмо будет совершеннее. Для избежания такого смешения служит часто и употребление буквы ѣ в окончаниях слов. Так отличаются например формы: искреннее и искреннѣе, свѣжее и свѣжѣе, синее и синѣе, в поле и в полѣ [58]Я. Грот. Филологические разыскания, т. II. Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне. СПб., 1876, стр. 376.
.
Староста Цап
Иногда эту заслугу традиционной орфографии даже преувеличивали. Вот рассказик, помещенный в одном старинном журнале. Этот журнал яростно нападал на всех, кто пытался освободить наше письмо от буквы ъ.
В Перемышле был старостою некий Cap (Sar), чех по национальности. Однажды приходит он в гости к Григорию Яхимовичу, епископу. И когда, попивая чаек, они заговорили на ученые темы, староста давай толковать, будто в русской азбуке много лишних букв, например твердый знак. «Владыка берет лист бумаги, пишет на нем: Сар — и отдает оное старосте для прочитанья. Тот читает, конечно, Цап, однако ученый владыка оспоривает и утверждает аподиктически, что то родовое имя старосты (а цап по-украински означает козел). Староста, разумеется, вытаращил глаза и говорит, что хозяину но годится так обижать своего гостя. Но владыка, милостиво желая его образумить, добавляет снисходительно до слова Сар букву ъ: Саръ, и тем наставляет гостя о превеликом значении «ничтожненькой» буквы ъ. Добродушный Сар убедился и никогда больше не выступал против буквы ъ».
Так ъ помог разграничить латинское сочетание букв Сар и русское Саръ. Однако искусственность этого рассказа бросается в глаза. Нарочно выбран Перемышль — город около границы между польскими землями и украинскими, где равно употребительны были и русское и латинское письмо. Нарочно взято слово вне контекста — ведь любое соседнее слово показало бы, какой это текст, русский, украинский или польский.
Да, традиционные написания индивидуализируют общий облик слов — и тем облегчают чтение. Но велик ли выигрыш?
В разных языках он может быть различным. Например, во французском языке омонимов значительно больше, чем у нас. И разграничивать их в письме есть большая нужда, нежели в нашей орфографии. Вот ряд омонимов; звучат они одинаково, но имеют разное значение: sang, sens, cent, sans, sens, sent, s'en, (per)çant. Таких рядов во французском языке очень много. Хорошо, что традиционная орфография их разграничивает.
Есть смысл в том, чтобы эти однозвучные слова, встречающиеся стаями, писать по-разному, используя возможности традиционной орфографии. У нас же они встречаются не так часто, и поэтому необходимость в традиционных написаниях у нас значительно меньше.
Художник и хѫдожник
Традиционные орфограммы разнообразят письменный облик слов — и тем облегчают чтение. Хорошо. Но до какой же степени надо увеличивать контрастность слов? Если идти по этому пути, не останавливаясь, то можно забрести очень далеко.
Многие и забредали. Один чудак предлагал различать написания борются и борятся: борются материально, мускульно, например боксеры; по борятся с предрассудками; так же надеются и надеятся. И не только сам так писал этот чудак, но и в учебниках своих, в руководствах настаивал на таком различении. Верно, что слово борются употребляется в разных значениях; но различия всегда ясны из контекста. Зачем же это чрезмерное усердие?
Излишнюю склонность к разграничительным написаниям хорошо осмеял один из учителей:
Уже Грот «установил» различие между масляный и масленый, ветряныи и ветреный и проч. Создаются уже «ученые» споры. Грот ест масляную кашу на масленой неделе, а Кирпичников [60] — масленую кащу на масляной неделе. Остается изобретательным умам предложить во славу науки за-сыпатъ яму, но засыпать в полночь, или отличать произведение сомножителей от произвидения Пушкина, или произвѣдения шума и произведѣния фабрики и т. д.
Роман Брандт иронизировал: если так уж нужно все орфографически различать, то надо восстановить древние буквы Ѫ (юс большой) и Ѧ (юс малый). И писать: художникъ — если художник хороший, и хѫдожникъ, если он плохой.
Шутки-шутками, а все же верно: по дорожке разграничения можно далеко зайти. Ну, например, настаивать на использовании букв, употребляющихся только в одном слове: буква сразу будет отличать такое слово от всех других. (С ижицей почти что так и вышло: она была более или менее обязательна только в слове мvро.)
Где же остановиться? До какой степени надо содействовать разграничению написаний? Традиционный принцип сам по себе не может указать границу, Значит, он явно недостаточен, на нем не построишь орфографию.
Интересы пишущего
Сторонники традиционной орфографии исходят из предположения, что надо защищать интересы читателя, а не интересы пишущего. В этом есть доля правды.
Но традиционная орфография, немножко облегчая чтение, сильно затрудняет письмо, особенно — обучение письму. Ученик должен запомнить сотни и сотни орфографических иероглифов! Небольшой выигрыш читателя не оправдывает огромные проигрыши учеников и учителей, — тех, кто учится и учит писать.
Наша дореволюционная орфография была барьером, который затруднял доступ к культуре широким народным кругам. Педагог, методист, просветитель Н. Ф. Бунаков писал:
В большинстве наших народных школ всякие иные письменные упражнения, кроме списывания и диктовки, или вовсе отсутствуют, или доводятся до безрезультатного минимума, особенно в старшем отделении, которое учится третий год и готовится к сдаче экзамена. Учитель, по необходимости, ежедневно, с утра до вечера, душит этих третьегодников диктовкой, которая, в конце концов, надоедает способным и живым крестьянским ребятам хуже горькой редьки. Ведь добиться ко дню экзамена удовлетворительного условного правописания… — дело не легкое. Это настоящая каторга для учителя. Сколько тратится свежих сил и дорогого времени ради этой погони за буквой ѣ, за окончаниями ые, ie, iя и т. п.! Сколько полезного можно бы сделать для жизни с этими свежими, молодыми силами в это дорогое время! И что же выходит? Правда, что некоторые из учеников, по большей части не из самых даровитых и живых, действительно на экзамене напишут диктовку почти без ошибок…но те же ученики через неделю после экзамена пишут ѣ в слове этот…, написать же толковую записку о том, что в селе появилась на рогатом скоте болезнь и требуется помощь земского ветеринара, совершенно не в состоянии, а если напишут, то не только с ужасающей безграмотностью, искажением слов и без знаков препинания, но и без всякого смысла.
Применять традиционный принцип в орфографии — это значит выиграть грош в пользу опытного читателя и почти до нитки разорить ученика, который учится писать. Несправедливо это.
В одиночку, без помощников…
В чтении и письме участвуют разные неровные механизмы. Когда мы пишем, то проговариваем про себя каждое слово; этим мы контролируем свое письмо. Такой самоконтроль (мы-то его обычно и не замечаем) необходим: без него письмо расстраивается, «Проговорочный» контроль неизбежен и при чтении, хотя бы мы и читали не вслух.
При внутреннем проговаривании, как показывают опыты физиологов и психологов, всегда есть движение языка и губ, очень незначительное, очень слабое — но приборы его улавливают. Иногда это даже не движение, а только слабое мускульное напряжение; оно вполне достаточно, чтобы осуществить самоконтроль за чтением, письмом.
Этими движениями, их согласованностью и стройностью руководит особый участок мозга (заднецентральная область коры больших полушарий). Бывает, что именно эта область поражается болезнью. Тогда нарушается движение языка и губ, расстраивается механизм внутреннего произношения. Если больному нужно прочитать про себя или произнести более или менее сложное слово, у него возникают затруднения: язык легко соскальзывает с одного движения на другое, ненужное, мешающее. «Благодаря этому, слово, произнесенное им вслух или про себя, обессмысливается. Больной, читающий про себя слово «халат» как хадат или «половина» как половита, естественно затрудняется в понимании этих слов». И чтение и письмо при этом расстраиваются.
Другой участок мозга ведает зрительными восприятиями человека. При поражении этой части коры больной не в состоянии ориентироваться; «выйдя в коридор, он не может снова найти свою палату или свою койку; он не может отличить правую сторону от левой;…не может правильно застелить свою постель, размещая одеяло не вдоль, а поперек постели». Письмо при этом разрушается: больной забывает облик многих букв, искажает форму других, пишет не только слева направо, но и справа налево, не замечая этого.
Наконец, в левой височной области располагается контроль слухового восприятия. Если поражена эта часть мозга, больной пишет редид пцида вместо летит птица — и не может заметить свою ошибку.
Профессор А. Р. Лурия рассказывает об одном больном, у которого был поражен тот участок мозга, который управляет зрительным восприятием. Больной без труда писал русские слова, придерживаясь часто фонетических написаний (типа кастер).
Этот больной владел и французским языком — не в меньшей степени чем русским. Но французское письмо у него было полностью разрушено. Французские слова mer, mère, maire, звучащие одинаково, он и пишет одинаково; на рисунке это видно. Следовательно, больной справляется с фонетическими написаниями и не справляется с традиционными «иероглифами». Французская орфография традиционна; запомни начертание каждого слова и не спрашивай, почему оно так пишется. А у больного как раз поражен зрительный анализ.
Русское письмо — не традиционное; оно требует участия не только зрительного, но и слухового анализатора, и даже мускульного (при молчаливом проговаривании слова). И это хорошо: одна система проверяет и дополняет другую, каждая облегчает работу всех остальных.
А при письме традиционном вся надежда на одну зрительную систему, у нее нет помощников; на это прямо указывает изучение мозговых заболеваний и травм.
Нельзя считать это достоинством традиционной орфографии; никак нельзя. Труднее работать в одиночку, и ошибок всегда больше — нет взаимоконтроля.
* * *
Общий итог складывается не в пользу традиционной орфографии. Мало в ней хорошего. Надо искать дальше и найти такой орфографический принцип, который был бы наилучшим для нашего языка…