1. Жизнь останавливается

Еще за много дней до фактического объявления стачки всем было ясно, что на мирный, спокойный Тауншир — один из центров американской металлургии — надвигается что-то исключительное. На заводах и в рабочих клубах устраивались частые сходки, отдельные рабочие таинственно переглядывались и перешептывались между собой, а в газете «Ред пейпр» — официозе «Индустриальных рабочих мира» — начали ежедневно появляться передовицы, призывающие читателей к решительности и классовой солидарности. Что- то назревало и готовилось.

А причины к этому назреванию были: расцвет американской промышленности кончился, наступала полоса затяжных кризисов. Время высокой заработной платы прошло безвозвратно, расценки снова понизили на 10 %. Это было уже слишком. Рабочие сталелитейного завода направили в правление своих представителей с требованием повышения заработной платы.

Правление отказало. Стоя перед недоступными, наглухо закрытыми дверьми кабинета секретаря, восемь делегатов — членов Союза индустр. рабочих мира — решились немного поворчать и не сразу ушли после решительного ответа.

На следующий день, придя на работу, по обыкновению, в 7 часов утра, все восемь были вызваны в контору и получили там свои расчетные книжки с пожеланием найти место, где им будут платить лучше, чем здесь.

И в 7 1/2 они все стояли на улице, в последний раз созерцая высокие заводские ворота, навсегда закрывшиеся для них.

С этими воротами — это отлично знали выброшенные на улицу — для них закрылись тысячи других заводских ворот на много миль в окружности. Правление сталелитейного завода было пайщиком «Центрального соединенного треста Северной Америки».

Этому тресту принадлежали все заводы и предприятия огромного города с его многочисленным населением. И ни один из этих заводов не захочет взять неблагонадежных субъектов, посмевших нарушить спокойствие своих хозяев. Смерть с голоду или путешествие за несколько сот верст в поисках новой работы — вот что предстояло восьмерым бывшим делегатам!

А в тот же день, несколько часов спустя, на заседании пайщиков треста рассматривалось предложение о новом, пятипроцентном уменьшении зарплаты. Предложение было одобрено и принято к исполнению.

Это было днем 27 сентября 1926 года. Город жил полной жизнью. Звенели и грохотали асфальтовые мостовые под грузом тысяч воющих и хрипящих автомобилей, трамваев и автобусов. Мягко содрогались железобетонные тела заводов, наполненные людьми-автоматами, под лязг и шум быстро исполняющими свое дело. Двигались огромные руки паровых кранов, поднимая все новые и новые партии грузов, подвозимых электрическими поездами, бегущими по сети рельс, густой паутиной опутавших город. А по вечерам яркий свет электрических реклам и круглых ламп освещал улицы, наполненные «отдыхающей» публикой, и подземные шахты, кочегарни и мастерские, работа в которых продолжается днем и ночью.

Это было 27 сентября, а 28 город не проснулся в свое обычное время. Непривычно молчаливо расстилались серые мостовые с одинокими, недоумевающими полисменами на углах. Не открывались заводские ворота, проглатывая покорных, сгорбленных людей. В безлюдных заводских казематах тускло поблескивали металлические части неработающих машин. То же было и в восемь, и в десять, и в двенадцать часов утра. То же было и на следующее утро.

Жизнь остановилась. Новое понижение платы и увольнение восьмерых делегатов было последней каплей, переполнившей терпение рабочих. Первым остановился сталелитейный завод. За ним — заводы механический и прокатный. Не вышли на работу рабочие электрических станций, остановив движение и погрузив во мрак городские улицы и квартиры. Затем остановились все остальные предприятия.

Началась знаменитая Таунширская забастовка, послужившая началом целого ряда других забастовок по всей территории Соединенных Штатов.

2. «50.000 долларов»

— Мистер Ганновер предлагает 30.000 долларов.

— Этого мало, Джим. Имейте в виду…

— Ну, конечно. Я знаю. Вы хотите сказать мистеру Ганноверу, что хотя мы и можем во всякое время слегка пощипать рабочих, но массовые погромы и избиения не могут начаться без солидного повода. Общественное мнение, знаете ли! Предлог непременно должен быть. А предлог тоже денег стоит, мистер Ганновер! Известно ли это вашему Центральному тресту?

Трое богато одетых джентльменов сидели в небольшом отдельном кабинете дешевой таверны на углу Бродвея и Доллер-Сити. Перед каждым лежала записная книжка и стояла бутылка крепкого горячительного, попросту говоря, водки, без которой ни один настоящий американец не будет вести даже пустячного делового разговора. Двое из собеседников вели себя очень свободно, то и дело прихлебывая из своих постоянно пополняемых стаканов. Третий — очевидно, гость— почти не пил. Его правая рука нервно теребила лежащие на столе предметы — большие круглые очки и фальшивую бороду, благодаря которым незнакомец надеялся сделать неузнаваемым свое бледное, сильно потрепанное лицо. Он заговорил убедительным, горячим тоном:

— Клянусь статуей Свободы, господа!..

— Не клянитесь, мистер Ганновер. И вы и ваш трест отлично понимаете, что это слишком дешево. Подумайте: придется поднять около двух тысяч ребят, придется открыть наши карты в Стачечном комитете. Придется… Вы сами знаете все трудности этого дела.

— Ну, хорошо, джентльмены… 50.000 долларов. Это последнее, что может дать трест. Вы согласны?

— В трехдневный срок, вы говорите? — Один из собеседников, высокий черноволосый человек, решительно облокотился на стол. — Ладно. Через два дня, будьте уверены, окаянные рабочие станут к станкам. Даю вам слово ку-клукс-клана, мистер!

— Великолепно! Теперь еще несколько вопросов.

— Во-первых, — незнакомец бросил подозрительный взгляд на тонкую перегородку, отделявшую кабинет от других помещений, — могу ли я быть уверенным, что нашего разговора не слышит никто?

Черноволосый человек, Джим, кивнул головой.

— Так вот. Способы, которые вы хотите употребить для создания повода к погромам, пока остаются тайной?

Джим повторил свой утвердительный жест.

— Завтра я буду иметь последний разговор с членами Стачечного комитета. Вероятно, они не пойдут на уступки. Тогда приступаете к делу вы. Но постарайтесь обойтись без многих убийств. Не больше, как двух-трех зачинщиков. Вот их имена. И не очень уродуйте рабочих. Помните, что на следующий день они должны будут стать к станкам. Деньги получите в день окончания стачки. Олль-райт, джентльмены!

Произнося последние слова, мистер Ганновер — представитель Центрального соединенного треста — уже успел прицепить свою бороду и прикрыть очками глаза. Подняв воротник и низко нахлобучив шляпу, он пожал руки обоим сообщникам и вышел из комнаты…

…В тонкой перегородке вдруг отворилась незаметная раньше дверь, и в комнату вошли друг за другом десять франтовски одетых молодых людей.

Не говоря ни слова, они расселись вокруг стола. Один опустил руку под стол и вытащил несколько непочатых темных бутылок. Совещание с представителем треста кончилось. Началось новое заседание руководителей местного ку-клукс-клана. Говорили все сразу и поодиночке, обдумывая способы скорейшего проведения в жизнь поручения, полученного от треста. Бутылки быстро пустели…

…Через два часа порядочно охмелевший Джим шумно расхохотался и встал, опрокидывая пустые стаканы на жалобно заскрипевшем столе.

— Нет, вы подумайте, Дэв. Ведь это же неподражаемо. Без этого он может, чего доброго, уговорить их согласиться на условия треста. А так мы сразу убьем трех зайцев: смерть главных забастовщиков, повод для погромов и потом, — Джим снова захлебнулся неудержимым смехом, — мы накажем этого проклятого Ганновера. Держу пари, что он утаил не меньше 10.000 из денег, предназначенных нам. Он пожалеет об этом завтра, если только успеет сделать это…

— Но, Джим… — сидевший рядом маленький человечек с юркой физиономией все еще не мог оценить гениальной мысли товарища, — но деньги? Чек? А разве после смерти Ганновера…

— Ну, конечно же! Ведь чек выдается трестом. А то, что при взрыве погибнут и рабочие, это ничего не значит. Трест раздует только смерть представителя. Понимаете? Это такой повод для избиений! И, кроме того, ваше предательство, Дэв, будет скрыто. Ведь погибнет весь Стачечный комитет. Вы останетесь чисты, как голубь. Как вы на это смотрите, ребята?

«Ребята» не отвечали. Откинувшись на стулья, они с восхищением и даже с некоторой завистью смотрели на своего высокоталантливого вожака.

3. Ку-клукс-клан. Что это такое?

Прежде чем перейти к изложению дальнейших событий и приключений, которыми была так богата описываемая забастовка, необходимо сказать несколько слов о самом ку-клукс-клане, таинственной и сильной организации «законности и порядка», которая должна была принудить рабочих снова стать на работу.

Ку-клукс-клан берет свое начало из довольно далекого прошлого. Еще около 60 лет тому назад, во время освобождения негров в Америке, недовольные этим освобождением помещики устроили тайную организацию, которая должна была воспрепятствовать властям проводить в жизнь действительное раскрепление черных рабов, приравнение их в правах к их белым хозяевам. Еще тогда члены этой организации совершали тайные набеги на негритянские семьи, убивая и мучая захваченных пленников. Страху, который внушала населению таинственная организация, способствовал театральный костюм ее членов — белый халат и колпак, надвинутый на лицо, с узкими прорезами для глаз. В этих костюмах, похожие на мертвецов, вышедших из могил, члены клана приводили в ужас бедных суеверных негров. Само название общества воспроизводит звук щелкающего ружейного затвора. В общей же сложности ку-клукс-клан был настоящей бандитской организацией, с которой деятельно боролось само американское правительство.

Теперь времена изменились. Растущая коммунистическая агитация для правительства богачей опаснее всяких бандитов. И когда во время империалистической войны в Америке возникла мысль снова возродить забытое общество, за его организацию принялись сами богачи и их дети. Разница оказалась только в том, что теперь вместо негров ку-клукс-клан травил и преследовал рабочих «свободной» Америки.

Еще при самом своем возрождении ку-клукс-клан показал, на что он способен: очень часто случалось, что отряд белых саванов окружал ночью жилище рабочего, заподозренного в сочувствии коммунистической партии. Ничего не подозревающего сонного человека хватали, связывали и тут же устраивали нечто вроде быстрого суда над ним. Затем осужденного увозили в лес, за город или просто в какое-либо пустынное место и там начиналась расправа. Привязав к столбу, его до смерти избивали ременными кнутами, вырезали из него куски тела, поджаривали его на костре. Члены шайки все время соблюдали полное молчание, освещая пытаемого светом автомобильных фонарей. Потом жертву или убивали немедленно, или бросали на произвол судьбы, и только утром случайный прохожий находил в лесу израненного, голого, окоченевшего человека. Члены же страшной шайки спокойно разъезжались по домам, и на следующий день никто не признал бы ночных палачей в хорошо одетых молодых людях — сыновьях и родственниках местных банкиров и фабрикантов.

Так было сначала. Ку-клукс-клан был организацией избранных, богатых, работающих не из-за денег, а так сказать, для собственного удовольствия. Но скоро положение дел изменилось. Рабочие стачки и волнения стали повторяться так часто, что одних добровольцев-любителей уже не хватало.

И вот в больших городах начали организовываться специальные отряды ку-клукс-кланцев, которые за хорошие деньги предлагали свои услуги нуждающимся в них капиталистам. Эти отряды составлялись из промотавшихся франтов, солдат «американского легиона» и разных бродяг. Они устанавливали связь между собою, помогали друг другу, в то же время соблюдая большую таинственность в своей организации. В некоторых местах устраивались специальные технические школы для членов общества: они должны были выпускать квалифицированных рабочих-стачколомов. Сами власти принуждены были подчиняться могучей организации. Арестованных ку-клукс-кланцев судьи выпускали на свободу без всякого суда. Судья знал, что стоит ему осудить такого бандита и через два дня он будет убит из-за угла ударом кинжала или револьверной пулей. Все чиновники дрожали при одном имени: ку-клукс-клан.

Таково было положение в Соединенных Штатах к тому времени, когда уполномоченный Центрального объединенного треста м-р Ганновер предложил руководителям таунширского ку-клукс-клана 50.000 долларов в случае ликвидации всеобщей забастовки таунширских рабочих.

4. В гостинице «Свободного рабочего»

На следующий день, ровно в два часа дня, члены Стачечного комитета собрались в общем зале гостиницы «Свободного Рабочего». Все здание этой гостиницы, принадлежавшей Союзу индустриальных рабочих мира, было предоставлено на время стачки в полное распоряжение Стачечного комитета.

Здесь, в этой гостинице, был главный штаб всех сил забастовщиков.

Все члены комитета явились даже немного раньше назначенного срока: предстояло решительное совещание с представителем Центрального треста. От этого совещания зависело очень многое. Конечно, у комитета имелся еще некоторый денежный фонд. Но забастовка продолжалась уже четыре дня. Вот-вот начнутся колебания в массе. А с трестом, может быть, и можно еще договориться…

Председатель комитета Том Петерсон — младший техник машиностроительного завода — сидел у пустой буфетной стойки, упершись в колени жилистыми кистями коричневых от работы рук и опустив на грудь свою седую волосатую голову. Питер Джемс, молодой, неуклюжий малый с умными черными глазами на некрасивом лице, внимательно перелистывал какую-то тонкую брошюрку. Цезарь Рэне — огромный негр-железнодорожник — сидел на самой стойке, сосредоточенно дымя дешевой сигарой. Последним из четырех членов Стачечного Комитета был… но с этим маленьким юрким человечком мы имели возможность познакомиться раньше. Только вчера вечером он назывался не Дэвом Уотом, секретарем Стачечного комитета, а просто Дэвом, другом и сообщником Джима, главаря местного ку-клукс-клана. Теперь Дэв Уот скромно сидел в углу, поглядывая своими блестящими глазками на всех троих, находившихся в комнате.

На лестнице послышались чьи-то твердые, уверенные шаги. Представитель? Дверь отворилась. Нет, это был не представитель. На пороге стояла фигура человека, совершенно не известного никому из присутствующих.

Несмотря на обычный американский костюм, это был, несомненно, не американец. Над широким спортсменским пальто, из-под шоферской кепки выступало загорелое, широкое лицо с плоским носом и немного раскосыми серыми глазами. Небольшой рот приветливо улыбался. Незнакомец снял кепку и шагнул в комнату.

— Я говорю с членами Стачечного комитета?

— Да, мистер, — Петерсон поднялся к нему навстречу.

— Сразу видно. Еще на улице заметил. Ведь из каждого подъезда за этим домом по три шпика наблюдают. — Незнакомец быстро двигался по комнате, пожимая руки присутствующих. — Здесь все свои? Вы, наверное, получили мою радиограмму? Я — Краснов, член Коминтерна. Только что прибыл на аэроплане. Мы имели известия о вашей забастовке.

— Тов. Краснов? Вы были организатором корнвалисской стачки рудокопов? — старик Петерсон крепко жал руку Краснова. — Но к нам вы, кажется, опоздали. Сейчас здесь будет представитель треста. Вероятно, удастся достигнуть соглашения.

— Вот как? Значит вы не хотите бороться до конца? Напрасно. Поверьте, капиталисты непременно должны будут уступить. Товарищ, — Краснов в упор смотрел на съежившегося Уота, — как вы думаете на этот счет?

— Конечно, мистер Краснов, я согласен с вами, — глаза Уота правдиво смотрели в серые испытующие глаза, но через полминуты дрогнули и ушли в пол. — Но не начать ли нам готовиться к совещанию? Тов. Петерсон, вы ничего не имеете против? Я приготовлю северную комнату! — мягко шелестя ногами, Дев Уот вышел.

— Этот человек, — Краснов непринужденно сел к столу, опираясь подбородком на руку, — я где-то видал его! Он секретарь комитета?

— Он из профсоюза швейников. В прошлом году вступил в Союз индустриальных рабочих. Но странно, что он не поправился вам, тов. Краснов: у него очень революционный, даже я бы сказал, слишком революционный образ мыслей.

— Возможно, возможно… — Краснов медленно раскуривал папиросу. — Может быть, я ошибся. Но какие у него дьявольски неприятные глаза!

5. Бомба под столом

А Дэв Уот прошел в северную комнату и прежде всего дважды повернул ключ в замке входной двери. Затем быстро отодвинул от окна на середину комнаты стол. Вынув из кармана продолговатый металлический цилиндр, обмотанный белым шнуром, он приподнял суконное покрывало с одной стороны и, приложив цилиндр к внутренней стороне покрышки стола, быстро, дорожа каждым мгновением, прикрепил его к ней четырьмя длинными кнопками. Такими же кнопками он пришпилил размотанный шнур, который шел теперь от края стола до самой его середины, где была укреплена бомба. Затем Дэв быстро опустил покрывало и, капнув чернилами над тем местом, где проходил шнур, разложил на столе все нужные для совещания бумаги, прибавив к ним еще несколько из стоящего в углу шкафа. Затем беззвучно рассмеялся и не менее беззвучно снова отпер входную дверь.

— Дураки, — Дэв присел к столу с приятным чувством исполненного долга. — Еще стачки устраивают, идиоты. Через две минуты после прихода этого Ганновера я зажигаю фитиль, а еще через три минуты все они летят к черту на рога. Только вот этот приезжий, он так проницательно смотрел на меня. Хорошо бы и его отправить вместе со всеми… Идут.

За дверью раздался шелест многих ног и в комнату вошли озабоченные члены Стачечного комитета, франтоватый мистер Ганновер и настороженный, внешне спокойный Краснов. Представитель уже говорил на ходу и, развалившись на стуле, внушительно оглядел всех собравшихся.

— Вы понимаете, джентльмены? Трест не может дать вам больше того, что дает. Настали тяжелые времена. Мы сами еле сводим концы с концами. Придется проводить сокращение служащих.

— Значит, вы не идете на уступки? Зачем же было начинать переговоры? — старик Петерсон угрожающе перегнулся через стол. — Вы не делаете никаких уступок? Никаких?

Агент бросил Уоту взгляд сообщника, и Уот ответил на этот взгляд, внутренне издеваясь над этим человеком, не чувствующим, что доживает последние минуты.

— Наоборот, джентльмены, мы делаем вам огромную уступку. Мы примем обратно на заводы всех забастовщиков. Вы ведь знаете, что нам ничего бы не стоило набрать сколько угодно других…

— Ложь! Штрейхбрехеров-чернорабочих вы можете набрать хотя бы из своих проклятых полицейских, но ни один квалифицированный рабочий не будет работать у вас. В этом ручаемся мы, Стачечный комитет Тауншира. — Петерсон сильно ударил по столу сжатым кулаком, и этот же жест повторили негр Рэне и Питер Джемс, во всем согласные со своим председателем.

— Вы в этом уверены? — Ганновер старался сохранить свое пренебрежительное выражение лица, но по дрожанию его губ и легкой растерянности в глазах все поняли, что удар попал в цель.

— Но чего же вы хотите в таком случае?

— Трест должен дать нам нормальные ставки. Отмены одного последнего понижения мало. И все уволенные должны быть приняты обратно. Мы…

Так началось совещание в Стачечном комитете. Все присутствующие волновались. Только Краснов, откинувшись на спинку стула и не принимая участия в совещании, обдумывал и взвешивал все происходящее. Его все еще продолжал интересовать странно знакомый ему человек с лисьей физиономией, сидящий против него…

И вдруг он увидел, что рука этого человека, только что раскурившего папиросу, как бы случайно опустилась с зажженной спичкой под стол. Вся поза Уота выражала безучастность и рассеянность, но в лице было страшное, едва скрываемое напряжение. Глаза неподвижно смотрели вперед, и даже зубы немного оскалились под небольшими усиками. В следующий момент Уот встал и, что-то шепнув отмахнувшемуся от него Питеру, поспешно вышел из комнаты.

Совещание продолжалось.

И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Спокойный, молчаливый незнакомец, тов. Краснов, с легким криком выхватил из-под стола руку с растопыренными пальцами, и, отшвырнув стул, быстро вскочил на ноги. Вскочили, как будто подчиняясь чьему-то приказу, и все присутствующие.

Перед их глазами происходила необъяснимая сцена: двумя движениями рук Краснов сбросил на пол покрывало со всеми бумагами и мягко опрокинул тяжелый дубовый стол. И тут все увидели, поняли и толпой шарахнулись к закрытой двери. На почерневшей от времени доске поблескивала белая сталь динамитного патрона, а в одном дюйме от него тлела кровавая искра горящего фитиля. Но фитиль не догорел. Ловкие, умелые пальцы наклонившегося Краснова смяли и затушили красный потрескивающий огонек. Осторожно вынув из патрона остатки фитиля, он выпрямился и спокойным взглядом обвел окружающих.

— Бомба, пущенная в дело две минуты тому назад! Хороший конец, товарищи! Через пол минуты от всей этой комнаты со всем в ней находящимся осталось бы не больше кучи щепок, немного измазанных кровью.

6. Краснов объясняется

Некоторое время все присутствующие продолжали оставаться в тех же позах, в каких их застало неожиданное приключение. Только что рядом с ними прошла сама смерть, заглянув им в самые зрачки своими холодными, немигающими глазами. Представитель простоял несколько секунд совершенно неподвижно, с расставленными руками, даже не стараясь унять прыгающую челюсть, и только потом нахлобучил снятый цилиндр и шагнул к двери.

— Стойте, мистер! — Краснов взял Ганновера за руку и отвел его вглубь комнаты.

— Что… что… что вам надо? — Ганновер старался вырвать свою слабую ладонь из железных, негнущихся пальцев Краснова.

— А вот что, мистер! Кажется мне, что сегодняшнее событие произошло не без участи я вашего проклятого треста. Я, было, и вас заподозрил сначала. Видите ли, они хотели одним ударом убить всех нас, а чтобы подозрение не пало на них, решили разделаться и с вами на всякий случай. Вот благодарность капиталистов! Но дело не в этом. Вы, пожалуй, еще начнете кричать везде о том, что случилось сегодня. Полиция подхватит и получится так, что рабочие хотели убить человека, посланного к ним для переговоров. Знаю я ваше правительство. Так вот…

— Поверьте, сэр… — Ганновер немного пришел в себя и только легкое дрожание выдавало его волнение. — Поверьте, я так признателен вам… Если бы не вы… — голос представителя снова осекся.

— Ну хорошо, идите и не болтайте вздора. Мы сами сможем разделаться с нашими врагами. Но помните, вы обещали!..

Освобожденный американец как-то странно мотнул головой и исчез в темной дыре двери. На лестнице утихали его неровные, заплетающиеся шаги.

Теперь Краснов обратил внимание на остальных. Петерсон и негр приблизились к нему, тиская его руки в своих потных, холодных руках. Только Джемс не принимал участия в обшей благодарности: еще до ухода представителя он вытащил из кармана небольшой браунинг и тихо выскользнул из комнаты.

— Но кто же это? — старик Петерсон дрожал от негодования. — Неужели Уот? Свой брат, рабочий… неужели?

— Конечно же, товарищ! Это работа ку-клукс-клана! Я подозреваю, что Уот и на фабрику-то поступил как член этой подлой организации. Придется нам еще побороться с ними: они не оставят этого дела. Я, видите ли, сразу заметил, что с этим Уотом что-то неладно: уж очень он волновался, глаза у него так и горели, как у крысы. А потом я все вспоминал, где я его видел, и вспомнил. Еще во время стачки в Чикаго он был среди стачколомов. Мы тогда здорово помяли им бока. Только вот вспомнил-то я поздно.

— А бомба? Как вы могли предупредить?

— Ну, это-то как раз пустяки. Я все время следил за ним. Ну, а как он стал поглядывать вниз да зажег спичку, тут я начал понимать. Затем опустил руку под стул и нащупал шнур. Дошел до конца и обжегся. Все это, знаете, вздор по сравнению с нашими белогвардейцами. Вот, когда я у нас в Москве, в Чрезвычайной комиссии работал, там были дела!

В комнату тихо пошел Джемс и остановился у дверей.

— Убежал? — Краснов с ясной улыбкой посмотрел на Джемса.

— Да. To-есть… Откуда вы знаете, что я ходил за ним? Я действительно хотел поймать Уота. Представьте себе: он сидел внизу и ждал взрыва! Когда увидел меня с револьвером, побледнел, как бумага, и бросился к дверям. Я его только и успел раза два сапогом ударить. Конечно, можно было застрелить его.

— И правильно сделали, что не стреляли. Это дело нам необходимо замять. Представитель треста будет молчать. Вот бы только печать не пронюхала.

7. Центральный трест интересуется стачкой

Печать все-таки пронюхала кое-что. Конечно, не таунширская печать. В самом Тауншире не выходило ни одной газеты — все печатники присоединились к всеобщей забастовке. Зато в других городах, начиная со стального огромного Питтсбурга и кончая Нью-Йорком и Чикаго, жизнь кипела вовсю. Внимание всех и в особенности Питтсбурга било устремлено на мертвый, застывший Тауншир. Еще бы, ведь этот город был одной из главных основ Центрального треста. И вполне понятно нетерпение, с которым член правления в Питтсбурге, мистер Гарвей, ежедневно развертывал свежие номера газет. Увы! Других источников информации у него не было: ни одни аппарат, соединяющий Питтсбург с Таунширом, не работал уже третий день.

Как полагается, газеты сильно преувеличивали и извратили то, что произошло в «Свободном рабочем». В вечерних выпусках питтсбургского «Ньюса» появились экстренные телеграммы о свидании рабочих с представителем трестов. Писали о том, что изголодавшиеся, рассвирепевшие стачечники чуть не убили уполномоченного, который не хотел пойти на уступки. Упоминали о ряде выстрелов, которыми члены Стачечного комитета обменялись с подоспевшими полицейскими, о том, что один из членов комитета был убит товарищами за предательство и похоронен под полом «Свободного рабочего». Одним словом, целая страница неправдоподобной чепухи, набранной крупным шрифтом! И это вранье распространяли миллионы газетных экземпляров и тысячи говорящих машин выкрикивали его на всех перекрестках!

Мистер Гарвей, член правления Центрального треста, с бешенством скомкал газетный лист и запустил его в угол кабинета мимо лица неподвижного, подобострастного лакея.

Член правления, мистер Гарвей, был не в духе. И было из-за чего. Уже не говоря о том, что целый день его толстая, откормленная фигурка мелькала по улицам в блестящем авто, взлетала на сороковые этажи контор и банков, подведомственных тресту, сидела у приемников радиографов, передавая распоряжения во все концы Соединенных Штатов. Но сидеть в Питтсбурге, всего за 200 верст от этого проклятого Тауншира, и не знать, что в нем делается!!!

Вместе с началом стачки исчезли все культурные достижения XX века! Тауншир, город, выстроенный по последнему слову техники, превратился в какую-то дикую деревню! Все средства сообщения прерваны! Нет электрической энергии! Поезда не ходят! Этот идиот Ганновер молчит как дурак! Трест ежедневно терпит огромные убытки! Нет, мистер Гарвей положительно не может больше выносить отсутствия сведений!

Мистер Гарвей сидел на патентованном диване в своем кабинете на тридцать пятом этаже питсбургского небоскреба, принадлежащего Центральному тресту, и негодовал. Но негодовать может всякий бездельник. Нужно посоветоваться с коллегами и выяснить истинное положение дел.

Протянуть белую, жирную, унизанную драгоценными камнями руку и нажать рычаг настольного радиофона было очень просто. Маленький, привинченный к столу аппарат наполнил комнату тихим жужжанием. Круглое выпуклое стеклышко над ним переливалось всеми цветами радуги. Член правления продолжал нажимать рычаг.

— Слушаю! — Аппарат перестал жужжать и покорно выбрасывал отрывистые, хриплые слова, в то время как в стеклянном кружке появилось яркое изображение худого, гладко выбритого лица. Гарвей соединился с нью-йоркским представителем Центрального треста.

— Мистер Пэн? — Прямо сидя перед аппаратом, Гарвей внушительно произносил каждое слово, строго глядя в стеклянное изображение, — говорю по поводу таунширской стачки. Город отрезан. Никаких известий. Газеты несут вздор. Ваше мнение по этому поводу?

Стеклянное изображение человека задвигалось.

— Но разве стачка не ликвидирована? Вы меня удивляете, мистер Гарвей. Полномочия, данные клану…

— Рабочие держатся. Повторяю — связи с городом нет!

— Ликвидируйте дело скорее. Но никаких уступок! Это подает вредный пример другим. Напрягите все силы…

Гарвей отпустил рычаг. Новое движение. Снова зашипел аппарат и в стеклянной поверхности выплыло новое изображение.

— Чикаго. Говорит плен правления Центрального треста Дэрби. Ах, это ты, Гарвей. Ну, как стачка?

— Никаких известий. Я уже связался с Пэном. Ганновер молчит. Ваше мнение, мистер Дэрби?

— Я тоже говорил с Пэном. Он, конечно, прав. Мы не можем уступить. Но заводы должны быть пущены. Дела треста шатаются. Попробуйте связаться с городом. Не жалейте затрат…

Аппарат замолчал.

Гарвей откинулся на спинку дивана и нажал кнопку в стене. В комнату неслышными шагами вошел молодой человек, затянутый в черный фрак.

— Джерви, никаких известий?..

— Никаких, сэр. Все таунширские приемники молчат. Я пробовал соединяться… Позвольте…

От стола, тесно установленного различными аппаратами, шел резкий звон. Секретарь подбежал к столу.

— Звонят по телефону, мистер Гарвей, по тому, который не употребляется нами два года. Слушаю. Да, кабинет мистера Гарвея… Говорит из Тауншира? Мистер Ганновер хочет говорить с вами, мистер Гарвей!

Было очень странно взять в руку старомодную тяжелую каучуковую трубку. Но член правления Гарвей сделал это даже немного слишком быстро для своего почтенного возраста. В трубке хрипел чей-то невнятный, придушенный голос.

— Мистер Гарвей. Да. Нет, не мистер Ганновер. Говорит председатель местного ку-клукс-клана. Ганновер болен — маленькое нервное потрясение. Да, да, первая попытка не удалась. Рабочие станут к станкам через три дня. Долго? Ничего не поделаешь, мистер! Да, понадобятся еще кое-какие затраты, тысяч до 20. Вы согласны? Будем держать с вами связь по этому аппарату. Единственный, который удалось пустить в ход своими силами. Гуд бай!

Член правления Гарвей бережно положил трубку на место. Он был доволен. Через три дин рабочие начнут работать. Это обещает сам ку-клукс-клан. За такое известие стоит приплатить даже 25 тысяч долларов!

8. Ку-клукс-клан наступает. Таинственные исчезновения

Это происходило вне Тауншира. А сам Тауншир, мертвый, лишенный движения и жизни, с темными, неосвещенными по вечерам улицами, жил в это время своей жизнью, странной и необыкновенной.

Обыватели-чиновники, мелкие торговцы, служащие магазинов и предприятий робко сидели по домам, не показываясь на улицу, в ожидании прежнего спокойного времени. Полиция бездействовала — рабочие вели себя спокойно и, несмотря на горячее желание полиции создать такой повод, повод для погромов не представлялся.

Тем не менее, чувствовалось, что скоро положение должно перемениться.

Началась вторая неделя стачки. Забастовщики голодали, но твердо стояли на своем. Члены Стачечного комитета вместе с Красновым из сил выбивались, чтобы поддержать настроение массы. Устраивались митинги, на которых выступали десятки рабочих, призывающих бороться до конца.

И тут-то ку-клукс-клан снова показал, на что он способен.

Во время одного из выступлений Цезаря Рэне, прекрасного оратора, стоящий у трибуны человек с криком: «Бей негритянских собак!» тремя выстрелами из револьвера убил его наповал и скрылся, отстреливаясь от наседающей толпы.

В другой раз Краснов чуть не погиб под ударом кинжала, который в последний момент едва успел отвести стоявший рядом товарищ. Полиция тоже вела себя очень странно, комиссар, присутствовавший на всех митингах, пользовался каждым пустячным замечанием, чтобы лишить оратора слова. Один раз Петерсону едва удалось спастись от ареста. Было решено устраивать митинги ночью, подальше от бдительных глаз полиции. Собрания переносились в разрушенные каменоломни, на плацы загородных гуляний, в окраинные парки и скверы.

Расходились очень поздно — иногда речи и прения затягивались до рассвета. Но именно с этого времени и начались самые таинственные происшествия…

Каждый оратор, который отличался чем-либо при своем выступлении, бесследно исчезал в ту же ночь. Первым пропал молодой рабочий-коммунист, произнесший большую агитационную речь на митинге в разрушенной каменоломне. Мать так и не дождалась его в эту ночь и во все последующие. Оратор исчез бесследно. Через два дня исчез другой — слесарь, тоже имевший шумный успех у слушателей, а на следующий день председатель Стачечного комитета Петерсон обратился к собравшимся на митинге в загородном саду, призывая их к спокойствию и обещая найти причину странных исчезновений. На углу Чиплей-Стрит и Стрит-Отейль, — двух центральных городских улиц, — он попрощался с товарищами, провожавшими его после митинга.

Его квартира находилась в пяти шагах, за углом большого многоэтажного дома. Но Петерсон так и не дошел до нее. Он исчез бесследно, так же, как исчезали его предшественники…

Товарищ Краснов сидел в маленьком ресторанчике посреди пустой залы, уставленной четырехугольными столиками, и старался разрезать тупым ножом твердый, как подошва, бифштекс. Хлопнула дверь, и наборщик Питер Джемс, остановившись перед Красновым, задыхаясь, сообщил ему о новом исчезновении.

— Как? Петерсон? — вилка выпала из пальцев Краснова.

Джемс безнадежно опустился на стул рядом с Красновым.

— Да, он пропал. Мы расстались с ним у самых дверей его дома. Это было часа в четыре утра. И он пропал, пропал окончательно.

— Но, может быть, он еще придет, Питер? Сейчас полдень.

— Товарищ, он не придет. — Джемс судорожно схватил за руку вздрогнувшего Краснова. — Он не придет ни сегодня, ни завтра, никогда. Какие-то таинственные силы преследуют нас. Я — марксист, не верю ни в какую чертовщину, но это выше моего понимания. Рабочие больше не хотят бороться. До сих пор я не колебался, а теперь… Понимаете, я тоже начинаю бояться, Краснов!

— Питер, успокойтесь. Это снова штучки ку-клукс-клана, они хотят сломить забастовку. Но мы должны держаться до конца. Эта стачка подаст пример рабочим всех Соединенных Штатов. Еще три дня, и трест должен будет пойти на наши условия.

— Рабочие голодают. Конечно, они могли бы продержаться еще неделю. Но эти страшные исчезновения!

Краснов встал.

— Слушайте, Джемс. Это дело нужно выяснить. Я займусь этим. Мы должны вступить в открытую борьбу. На сегодня назначены выборы нового комитета. После выборов я скажу несколько слов и предложу меры борьбы. И если это не поможет…

— Вы будете говорить, тов. Краснов? Но с вами повторится то же, что с другими. Вы исчезнете!

Краснов не отвечал. Он опустил руку в карман пальто и снова медленно вытащил ее. В свете заходящего солнца сверкнула синяя сталь восьмизарядного браунинга.

9. Охота за человеком

Ночь. Тьма. Узкие провалы переулков, освещенные малокровным светом наскоро приспособленных газовых фонарей. И снова тьма. Выстрел. И короткое свистящее дыхание затравленного человека.

Человек, нырнувший в густой мрак одного из переулков, на минуту приостановил изнуренный прихрамывающий бег и оглянулся. Никого. Человек облегченно перевел дыхание и переложил горячий браунинг из правой руки в левую. И вдруг чуть не вскрикнул от разочарования. В желтый круг дальнего фонаря вступали белые фигуры двух преследователей.

Это началось минут двадцать тому назад, но преследуемому казалось, что продолжается уже много часов. Началось с того, что Краснов выступил на митинге перед стотысячной толпой с горячей энергичной речью. Он разоблачал капиталистов, ку-клукс-клан, говорил о том, что трест не продержится долго и должен будет пойти на уступки. Его речь произвела впечатление. Собрание долго не расходилось и постановило не сдаваться до последней возможности. Вышли группой в человек 20, но скоро Краснов отделился и пошел один кратчайшим путем к своей гостинице: по случаю забастовки трамвайные линии не работали. И тут-то началось преследование.

Когда Краснов подходил к Бермудскому мосту, от стены вдруг отделились две с головами закутанные в белое фигуры и неслышно двинулись к нему. Несмотря на свои закаленные нервы, Краснов вздрогнул от неожиданности и невольно отступил на темную мостовую. В то же время третья фигура хватала его за руки сзади. Сбоку подбегали еще два уродливых призрака.

Вырвать руку из цепких пальцев, дать сжатым кулаком по капюшону одному нападающему (Краснов услышал, как хрустнула челюсть падающего врага) и ударить головой под ложечку другого было делом шести секунд. Краснов повернулся и, ловким ударом ноги опрокинув еще одного нападающего, стремглав бросился вниз по улице. Но дело не ограничилось этим.

Со всех сторон — от углов, мимо которых он пробегал, из темных подъездов, от трамвайных будок — отовсюду отрывались молчаливые белые привидения, устремляясь вслед за ниц. Если бы Краснов еще с детства не перестал верить во всякую религиозную чепуху, он мог бы умереть от суеверного ужаса.

Так началась эта погоня — вихрем летящий человек впереди и вереница белых безглазых фигур, несущихся вслед. Сначала Краснов думал, что все дело разрешится для него довольно безболезненно. Стоило добежать до первого полицейского поста и прибегнуть к защите закона. Это был единственный случай в жизни Краснова, когда он забыл, что из себя представляет законность буржуазных стран. За эту забывчивость ему пришлось немедленно поплатиться.

Итак, когда он заметил невозмутимую статую рослого полисмена на одном из уличных углов и с криком бросился к ней, эта статуя решительно вынула револьвер и предложила ему не скандалить, а проходить своей дорогой. Преследователи уже нагоняли свою добычу. Крепко выругавшись, он бросился дальше, в то время как констебль начал спокойно раскуривать трубку. Ему было строго приказано не вмешиваться в дела такого рода.

Именно тогда Краснов почувствовал, до чего он беззащитен, и именно тогда решил прибегнуть к помощи оружия. Добежав до фонаря, он вдруг обернулся и выстрелил в самое лицо передовому преследователю.

С воем — это был первый звук со стороны погони за все время преследования — тот упал. Остальные задержались на полминуты. Выстрелив еще три раза, Краснов продолжал свой безумный бег…

Все это вспомнилось ему теперь, когда он, уже надеясь, что спасен, вдруг увидел, что его надежды напрасны. За первыми двумя показалось еще несколько других замаскированных — все они шли вперед и вперед, — безжалостные и неудержимые. В браунинге было еще три заряда. Краснов поднял руку.

В то же время сзади послышался легкий шорох. Мелькнуло что-то белое. Чьи-то пальцы сжали его горло и вырвали из рук револьвер. Кто-то сильно ударил его кулаком в лицо. Он закричал дико и хрипло — и лишился чувств.

10. Суд

Очнулся Краснов в очень странной и неудобной позе. Его тело было сжато в узком, темном пространстве между двух чужих горячих тел. По лицу текло что-то мокрое и солоноватое на вкус. Руки болели от стягивающих их тонких, крепко скрученных веревок. И сам он, и все окружающее легко тряслось и иногда подпрыгивало.

Внезапно толчки и колыханья прекратились. Одна из боковых стенок отскочила, впуская яркий электрический свет. В пленника сразу вцепилось несколько пар рук. Его вытащили из автомобиля к понесли, грубо встряхивая на поворотах.

Перед его залитыми кровью глазами мелькали сначала тяжелые, окованные медью створки дверей, затем бесконечные белые потолки, обитые кожей стены и старинная резная мебель. Потом державшие его руки разжались и он упал, больно стукнувшись о каменные плиты пола.

Он лежал посреди высокой, светлой комнаты. Вдоль одной из стен стоял длинный стол, покрытый черным сукном. У противоположной стены тянулось полукругом несколько рядов стульев. На каждом стуле сидела неподвижная фигура в длинном до пят белом халате и остроконечном белом колпаке, надвинутом до подбородка.

Сквозь узкие белые прорези в материи колпаков блестели десятки глаз, устремленных на лежащего на полу. За столом в глубоких креслах сидело 12 людей, загримированных, как и остальные. Перед одним из них, крайним слева, выступало несколько книг в черных и белых кожаных переплетах и большая чернильница с пером.

— Где я? — Краснов попытался встать, но веревки натянулись, и он со стоном опрокинулся навзничь.

Некоторое время все молчали. Первым заговорил сидящий в центре стола. Он говорил немного хриплым голосом, резко отчеканивая каждое слово.

— Во имя господа нашего Иисуса Христа, во имя Закона, во имя Справедливости судебное заседание великой таинственной ложи ку-клукс-клана объявляется открытым. Братья, именем Евангелия и заряженной винтовки клянитесь быть твердыми и беспристрастными!

Все присутствующие поднялись на ноги, трижды поднимая и опуская левую руку.

— Братья! Сегодня нами будет судим и наказан один ив врагов нашей родины, великой федерации свободных штатов, безбожный большевик, развращающий тех, чье дело слушать и повиноваться. Вам известно, зачем основан могучий клан — союз настоящих американцев. Наша задача — борьба за правду, борьба за права честных людей, борьба против призрака красной опасности. В последние дни нами были справедливо осуждены три бунтовщика, восставшие против закона. Но вина сегодняшнего подсудимого еще больше. Он не удовольствовался тем, что погубил свою родину, он приехал сюда смущать и развращать наших рабочих. И еще одним углубляется его вина — при аресте он сопротивлялся и убил троих наших братьев! — Председатель помолчал несколько секунд и повернулся к краю стола — к человеку с толстыми книгами.

— Секретарь! Какое наказание за такие проступки предусматривает Великий Закон клана?

Спрашиваемый — высокий сутуловатый человек, вытянувшись над столом, заговорил визгливым, тонким голосом.

— Брат-председатель! Этот человек сопротивлялся и сеял зло. По 23 статье второго тома Великого Кодекса Клана, он подлежит смерти через сожжение.

Секретарь сел. По рядам пробежал тихий шепот и легкое движение. Снова заговорил председатель.

— Брат-секретарь сообщил нам, что говорит справедливость. Братья! Достоин ли обвиняемый такого наказания?

Все фигуры дважды медленно наклонили головы в знак согласил и одобрения.

Председатель обратился к Краснову:

— Обвиняемый. Приговор над тобой произнесен. Он будет исполнен в течение двенадцати часов. Что ты хочешь сказать в своем последнем слове?

— Комедианты! — Краснов задыхался и извивался на полу от бессильного бешенства. — Проклятая накипь буржуазного строя! Бросьте ваше идиотское шутовство! И знайте: вы убьете меня, но то, за что я борюсь, скоро уничтожит вас всех. Вы последние остатки буржуазного мира! Вы падаль!..

Ему не дали договорить. Несколько сидящих в первом ряду сразу бросились на него и обмотали его голову плотной белой тканью. Затем, схватив за ноги и за одежду, его потащили вон из комнаты.

11. Комната смерти

Некоторое время все сознание Краснова сосредоточивалось в одной острой, ранящей боли — его тащили по коридору и каждый толчок и поворот резким ударом отзывался в его истерзанном теле. Затем мучения прекратились — его оставили. Звякнул дверной замок и наступила полная тишина.

Перекидываясь с боку на бок, Краснов освободил, наконец, голову от обматывающей ее тряпки и осмотрелся. Он был в продолговатом каменном чулане, освещенном электричеством. В глубине находилось нечто вроде железного очага, обнесенного невысокой прямой решеткой. Над местом для дров в стену были вделаны две длинные цепи со стальными наручниками на концах. Под этим местом стена была сильно закопчена. Выше виднелись глубокие ссадины, похожие на следы от револьверных пуль. Краснов понял, что это был усовершенствованный средневековый костер для грешников — на этом костре предстояло сегодня умереть ему.

Ближе ко входу со стены свисало несколько простых цепей для приковывания пленников; напротив стоял широкий металлический стул с медным колпачком сверху и системой сложных проволок вокруг — электрическое кресло — излюбленное орудие американской казни. Это была комната пыток, последний этап для несчастных, попавших в лапы ку-клукс-клана.

Краснов шевельнулся снова. Узлы веревок были связаны артистически — не представлялось никакой возможности развязать их. Да и стоит ли? Он слишком измучен. Нет, если он и не сможет выйти отсюда, все-таки это поможет ему спастись от ожидаемого рода смерти. Да, кроме того, он должен спастись — его ждут Стачечный комитет, тысячи рабочих. Он должен быть с ними до конца.

Краснову ясно вспомнились почти забытые происшествия и приключения, которыми была так богата его жизнь. Сколько раз его ловили в руки враги рабочего класса! Три раза во время гражданской войны в России его присуждали к расстрелу. Еще до этого, во времена царизма, сколько раз ему удавалось скрываться от рук полиции, обманывать бдительность тюремщиков! А приключения во время заграничной агитации! И все это он вытерпел во имя социальной революции — все эти голодовки, переодевания, погони, ожидания смерти. Неужели теперь ему предстояло умереть в этой ловушке?

Пролежав несколько минут неподвижно (несмотря на режущие веревки, эти минуты казались ему прекрасными по сравнению с тем, что было раньше), — он приступил к делу.

Необходимо было изогнуться так, чтобы кисть правой руки дотянулась до каблука левого сапога. Кисть была свободна — веревка проходила выше. Зато ноги стягивались узлами у самых щиколоток. Нужно попробовать.

Это были сумасшедшие, невыносимые пять минут. Веревки, напрягшиеся до последней степени, жгли больнее огня. В натянутых жилах стучал тяжелый, раскаленный молот. Руки и ноги сводило от напряжения. Но дотянуться было необходимо — от этого зависела свобода и, может быть, спасение огромного дела.

И Краснов дотянулся. Через целый ряд мучительных, невыносимых секунд его пальцы коснулись гладкого широкого каблука. Этого было достаточно. Теперь он знал, что спасется. Отвинтить каблук, отодвинуть крышечку крошечного тайничка, скрытого в нем, вынуть из этого тайничка маленький складной ножик… Перерезанные веревки упали на пол. Тов. Краснов с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, сделал по комнате несколько неверных шагов. Затем глаза заволокла черная завеса, и он, второй раз в этот день, потерял сознание.

12. Бегство

Очень возможно, что член ку-клукс-клана и бывший член Стачечного комитета Дэв Уот, которому выпало на долю привести в исполнение приговор над пленным Красновым, предчувствовал, что в этот день с ним должно случиться нечто очень неприятное. Может быть, именно поэтому он задержал на полчаса выполнение возложенного на него дела. Очень вероятно также, что им руководили какие-либо другие соображения, — например, желание отомстить Краснову за несостоявшийся в Стачечном комитете взрыв — помучить его ожиданием предстоящей страшной смерти. Но, как бы то ни было, Дэв Уот все-таки опоздал на полчаса. Для Краснова же эти полчаса составляли очень многое. Он успел оправиться от обморока, размять онемелые, ноющие члены и теперь спокойно ждал прихода своих палачей.

Сколько их будет? — Хорошо, если один или два. Кое-как он приспособил разрезанные веревки, снова приняв вид связанного человека. В правой руке он сжимал самодельное, но довольно внушительное оружие — сложенную пополам пару ручных кандалов.

Щелкнул автоматический замок, и дверь широко зевнула своей беззубой четырехугольной пастью. Дверь оставалась открытой. Значит, придут еще. Краснов приготовился…

Дэв Уот был человеком решительным и не знающим колебаний. Да и какие могут быть колебания, когда твой враг лежит перед тобой связанный и беззащитный. Он быстро наклонился, метя сжатым кулаком в лицо лежащего.

Но, кроме своих остальных хороших и плохих качеств, Уот обладал еще прекрасным зрением. В самый последний момент, уже опуская кулак, он увидел, что от прежних крепких пут пленника остались какие-то жалкие обрезки. Он отдернул руку, нащупывая другой рукой ручку револьвера в кармане балахона.

Поздно! Нога Краснова выпрямилась подобно стальному рычагу и, описав в воздухе короткую кривую, мягко вошла в живот вошедшего. Без звука Уот дернулся вперед, уткнувшись головой в шершавый каменный пол. А когда второй из исполнителей вошел в комнату, его недоумевающее, испуганное лицо, скрытое белой маской, наткнулось на неподвижное злое дуло револьвера.

— Этим вы должны были сковать меня? — таков был первый вопрос Краснова, когда палач, под угрозой револьвера, покорно вошел в комнату и запер за собой тяжелую дверь.

— Слышите, о чем я спрашиваю? Вы должны были заковать меня в эти цепи и развести надо мной огонь?

Палач испуганно мотнул головой.

— Хорошо. Возьмите вашего товарища. Да, совсем было забыл, сначала положите вот сюда ваше оружие. Так. Вы должны были расправиться со мной только вдвоем? Хорошо. Так вот, возьмите этого человека и закуйте его так, как заковали бы меня. Ну, я жду.

Краснов подкрепил свое приказание помахиванием двух револьверных дул.

— Так. Вы заперли замок? Бросьте ключ сюда. Теперь раздевайтесь. Ну, живо! Иначе я заставлю вас посидеть вот на том кресле, которое вы приготовили для своих пленников. Готово? Сложите одежду в угол! Положите на нее ключ от входной двери!

Палач быстро и покорно исполнял все приказания.

— Ну, вот. Теперь возьмите в углу вон те кандалы и наденьте себе на ноги. Прекрасно. Я заковываю вам руки. Очень хорошо. Не беспокойтесь, я не собираюсь сжигать ни вас, ни вашего товарища. Ну, а теперь я ухожу. У вас, наверно, есть какой-нибудь условный знак, по которому вас выпускают отсюда? Ну, говорите же, черт вас подери!

Произнося отрывистые, четкие фразы, Краснов имел возможность в то же время одеться в белый балахон и клобук, снятые палачом. Засунув в карманы по револьверу, он подходил к двери.

— Пропуск… «Смерть красным». По этим словам сторож выпустит вас, мистер.

— Гм… «Смерть красным»… Похоже на правду. Ну, да если вы врете, я вернусь и ухлопаю вас. Не врете? Ну, ладно.

Краснов вышел в коридор, тщательно притворив за собой дверь страшной комнаты, в которой вместо одного коммуниста, сидело двое закованных членов ку-клукс-клана. Затем пошел по ярко освещенным плитам. В конце коридора он задержался возле двери, из-за которой неслись голоса спорящих людей. Прислонившись к стене, сжимая по револьверу в каждой руке, он прослушал почти все совещание, происходящее за дверью. Затем осторожно прошел дальше. Полусонный сторож, услыхав условную фразу, с ворчаньем отворил входную дверь. Краснов вышел на улицу.

Несколько секунд он стоял неподвижно, внимательно изучая внешний вид здания. Затем повернулся и, подобрав полы белого халата, быстро побежал по темному безлюдному тротуару.

13. «Нужно действовать!»

— Товарищ Краснов? Вы? И в таком виде?

Питер Джемс, всю ночь просидевший над изучением второго тома «Капитала» и только к утру задремавший над большой раскрытой, книгой, был разбужен резким стуком в окно подвального этажа, комнату в котором он занимал. Он выбежал на огромный асфальтовый двор.

Двор со всех сторон замыкался серыми стенами уходящих в высь небоскребов. Над дверью одного из многочисленных подъездов мерцал желтый фонарь, немного рассеивающий предрассветный мрак, наполняющий узкий колодец двора. И в этом неверном, переливающемся свете Джемс увидел: возле окна его комнаты, опираясь плечами о стену, стоял с окровавленным лицом и в белом ку-клукс-кланском халате Краснов и пытался улыбнуться, держась одной рукой за выступ. Вот эта-то картина и заставила усталого Питера излиться в одном коротком, недоумевающем восклицании.

— Да, это я. Нашел вас почти случайно. Проведите меня к себе. Нас могут увидеть. Скорей!

Не говоря ни слова, Джемс повернулся, медленно прокладывая в темноте дорогу к своей каморке. Краснов следовал за ним.

— Но что случилось, тов. Краснов? Почему вы в этом платье?

Войдя в комнату Джемс снова удивленно уставился на неожиданного посетителя.

— Меня поймали… Ку-клукс-клан… Не могу стоять на ногах. Всполошил вашего сторожа, он наверное, думал, что я пришел убить вас. Важные новости…

Только неподвижно пролежав некоторое время и выпив хорошую порцию виски с горячей водой, Краснов мог продолжать говорить.

— Это целая история. Расскажу в другой раз. Спасся! Слушайте! — Краснов снова хлебнул из стакана.

— Если через два дня рабочие не станут к станкам, все наши требования будут исполнены целиком. Я подслушал разговор вожаков. Ку-клукс-клану обещана огромная сумма, он напряжет все силы. Слушайте. Главное дело в квалифицированных рабочих. Чтобы пустить самые важные заводы, нужно не больше 3000 техников. Чернорабочих наберут, но механики…

— Но они не достанут механиков. Ни одни из наших не станет на работу.

— Слушайте. Вы знаете, что в некоторых городах есть специальные фабричные школы клана? В Чикаго послана радиограмма; завтра, то есть сегодня, сюда днем должны прибыть 3000 механиков — ку-клукс-кланцев. Будет пущен специальный поезд. Его нужно задержать. Мой аэроплан… Бегите и соберите 3000 надежных товарищей. Чтоб к утру все было готово. Я буду спать. Разбудите через три часа!

Краснов откинулся на подушку. Он спал.

Питер, схватив на ходу картуз и заперев дверь, быстро направился к центральному рабочему общежитию.

Через четыре часа несколько десятков грузовиков, наполненных рабочими, в разное время выехали из города — все в одном и том же направлении. И немного позже в другом направлении промчался старый потрепанный автомобиль с двумя седоками. Это Краснов и Джемс отправились в загородное местечко Нью-Тоун, туда, где в сарае одного из фермеров был скрыт аэроплан, 10 дней тому назад привезший в Америку т. Краснова.

14. Самолет «Коминтерн»

Мотор работал без перебоев, пропеллер ровно загребал воздух, вздрагивающий корпус самолета блестел как новый, показывая, что в отсутствие хозяина за машиной смотрел чей-то заботливый, дружеский глаз.

— Готово. Контакт!

Двое держащих самолет отскочили в стороны. Пробежав несколько аршин по лужайке, небольшая распластанная машина, похожая на огромного, черного, с крыльями, расправленными для полета, жука, мягко отделилась от земли. Краснов правил. Джемс сидел рядом, бережно придерживая в ногах большой, плотно установленный ящик. Аэроплан косо шел вверх, мерно забирая все новые воздушные пространства.

— Правьте налево. Этот мост в трех часах езды от Тауншира. Они будут здесь через час.

Под ногами плывут черные, зеленые и желтые пятна полей и лесов. Они убегают вправо — сливаются вдали в одну мутную сероватую поверхность. Вот вдали показывается что-то новое — изогнутая черная полоска, пересекающая длинную блестящую серую полосу. Ближе. Ближе. Полосы растут, принимают ясные очертания. Это река с черным горбатым мостом, перекинутым через нее. Мост твердо высится над поблескивающей водой своими переплетенными стропилами, опирается на мощные каменные быки, уходящие в воду. Посреди серой, огороженной высокими оградами поверхности четыре блестящие, светлые линии — два ряда рельс. Аэроплан плавно планирует над молчаливым, согнувшимся как бы в ожидании удара, мостом.

— Вы готовы, Джемс? Приготовьтесь!

Мост и река начинают бледнеть и уменьшаться. Аэроплан снова идет вверх. Джемс наклоняется. Теперь ящик у него в ногах открыт. Он вынимает два блестящих металлических предмета.

— Теперь пора, не промахнитесь!

Один из предметов скользнул вниз, образуя блестящий след в насторожившемся воздухе. Мимо. Очевидно, в воду. Мост все так же выжидательно горбился далеко под ногами.

— Слишком высоко, товарищ. Если бы пониже. Вот!

Вторая бомба достигла своей цели. Огромная, плотная громада моста вдруг вздрогнула и расцвела красно-серым пышным цветком. Цветок быстро рос вверх и в стороны. Аэроплан резко толкнуло. Когда же Краснову удалось выровнять почти опрокинувшиеся крылья и оба летчика снова наклонились вниз, на самой середине моста кривилась огромная развороченная дыра. Мост был испорчен. Нужна, по крайней мере, двухдневная работа для его починки.

— Поезд не пройдет. Они должны будут вернуться. Но как они поступят? Нам нужно знать! — голос Джемса, почти просительный, пел и рокотал в разговорной трубке.

Краснов кивнул головой.

Снова растут очертания внизу — спокойная река, искалеченный мост, деревья… Вниз! Земля вдруг рванулась вверх, непомерно вырастая в глазах. Мягко подпрыгивая на неровностях, самолет бежал под высокой железнодорожной насыпью. Дружным усилием машину оттащили в сторону в густые кусты. И вдруг замерли с руками, впившимися в обшивку крыльев: откуда-то издали неслись встревоженные, громкие голоса.

Летчики осторожно, ползком, поднялись до края насыпи и высунули головы. Совсем недалеко от них, у самого моста, по ту сторону его, стояли трое в форме железнодорожников. Они бурно жестикулировали, показывая на небо и на брешь у своих ног. Краснов приблизил свои губы к уху Джемса.

— Они видели нас, товарищ. Они будут искать аэроплан. Приготовьте оружие.

В руке Краснова блеснул длинный ствол черного кольта. Но железнодорожники, очевидно, еще не отважились на решительные действия. Они продолжали жестикулировать, не сходя с места. И вдруг воздух наполнил отдаленный, металлический, растущий шум. Серые полосы рельс начали мерно вздрагивать и гудеть, пропитываясь все увеличивающейся дрожью. Это приближался экспресс с штрейкбрехерами.

Железнодорожники оживились еще больше. Один из них вытащил красный флаг, укрепляя его на высоком древке. Другой приготовлял гудок для тревожных сигналов. Гул и рокот все росли и приближались. Воздух прорезал ряд сигнальных свистков. Краснов тронул за руку лежащего рядом Джемса.

— Питер, их предупредят. Нас ждут товарищи. Ползите за мной к самолету!

15. Как 3000 рабочих сделались ку-клукс-кланцами

А немного дальше по направлению к Таунширу, верстах в 10 от испорченного и развороченного моста, разыгрывалась другая сцена. Около большой узловой станции, с рядами вагонов на запасных линиях, с потухшими семафорами, со спящими паровозами в мрачном депо, собирались осторожные толпы людей, подъезжающих на грузовых автомобилях. Каждый из прибывающих держал под мышкой белый сверток. Во многих из них можно было узнать посетителей и участников ночных митингов в Тауншире — таунширских рабочих-забастовщиков.

Собираясь кучками, лежа на траве и шагая между деревьями, все они ждали чего-то.

А в то же время начальник станции — низенький стари-чек в форменной куртке — его помощник и три смотрителя путей собрались в дежурном помещении для делового совещания. Ждали еще заведующего путями. Этим ограничивался весь служебный состав станции — рабочие бастовали, а служащие-конторщики были на время забастовки распущены по домам.

В дверь раздался осторожный стук. Наверное, заведующий!

— Войдите!

Дверь распахнулась и в низкое помещение шагнуло трое людей в черных масках, держа на прицел большие грабительские револьверы.

— Руки вверх! — первый замаскированный приставил дуло своего револьвера к груди начальника, опустившего руку в карман…

Через пять минут все пятеро лежали связанные посреди комнаты. Сюда же внесли шестого — смотрителя путей. Двери дежурного помещения заперли. И началась работа.

Широкие ворота паровозного депо открылись. В паровозных котлах разводились пары. Несколько десятков умелых людей осматривали и сцепляли вагоны. А остальные занимались очень странным делом, — они развернули свои белые свертки и одевались в странного вида мантии и колпаки. Скоро необыкновенное переодевание кончилось. Вместо трех тысяч забастовщиков-рабочих вокруг готового поезда-экспресса сжималась огромная толпа мрачных субъектов в белом, с виду как две капли воды похожих на членов ку-клукс-клана — грозы американских городов.

Но поезд еще не отправлялся. Кого-то ждали. И эти ожидаемые не заставили проклинать свою медленность.

В сером облачном небе затрещал быстро приближающийся аэроплан. Еще несколько минут ожидания и Краснов с Джемсом выскочили из поникнувшего самолета, отстегивая кожаные шлемы и пожимая десятки протянутых к ним со всех сторон рук.

— Мост взорван, товарищи, поезд с штрейкбрехерами должен будет вернуться. А вы… ага! — взгляд Джемса с удовольствием скользнул по уже готовому двинуться в путь составу.

— Значит, вы едете. Смотрите, не забудьте, кого вы будете изображать! Ку-клукс-клан едва ли узнает о взрыве раньше завтрашнего дня. Некому известить. А наше дело нужно закончить сегодня. Ну, олль-райт.

Поезд нагруженный рабочими, одетыми в форму своих врагов, вздрогнул и двинулся по направлению к Таунширу.

7 часов вечера этого же дня были праздничным часом для таунширских капиталистов и членов местного ку-клукс-клана. Прибыла ожидаемая подмога — 3000 человек здоровых ребят, подъехавших на поезде к главной городской станции. Приступить к работе решено было утром, а сегодняшнюю ночь… Сегодняшнюю ночь нужно было использовать для совместного похода на местных бунтовщиков- рабочих, посмевших доставить столько беспокойства своему хозяину-тресту. Нужно выбить из них проклятое бунтовщичество. Вожаки ку-клукс-клана потирали руки от удовольствия в ожидании ночных погромов.

16. Последний удар

— Алло, Джек!

— Алло, Дэв! Намнем мы сегодня бока проклятым рабочим? Как вы думаете на этот счет?

— Что же тут думать? Разве они посмеют сопротивляться? А посмеют — пуля в затылок.

— Ку-клукс-клан платит по 20 долларов за ночь. Говорят, трест дает еще 10.000 на это дело.

— Да и приезжие нам помогут. Здоровые ребята. Только вот молчат все. Ну, да чикагский ку-клукс-клан знает, кого посылать. Не поздоровится сегодня проклятым забастовщикам!

— Да здравствует Центральный трест!

— Да здравствует Великий Ку-клукс-клан!

Такими фразами обменивались белые замаскированные люди — члены местного клана, собираясь в двенадцать часов ночи к сборному пункту — скверу Пяти удавленников.

К двенадцати часам, все соприкасающиеся с ним улицы, сам сквер и площадь у сквера наполнились толпами людей в белых мантиях, с белыми масками на лицах, с электрическими карманными фонариками в руках, перебрасывающихся шутками и дружелюбными ругательствами. Оружия брать было не велено. Но у многих, особенно у приезжих, торчали из-под плащей палки и толстые короткие дубинки.

В половине первого вожаки начали строить людей в колонны, по военному образцу. И тут-то началось замешательство. Рядовые-приезжие совершенно не желали подчиняться местным начальникам! Было даже очевидно, что они умышленно ищут ссоры! И нашли! Через пять минут все пространство, занятое замаскированными, превратилось в одно сплошное побоище, наполненное шумом ударов, стонами и проклятиями сотен людей. Полисмены спокойно стояли в стороне, наблюдая избиение гвардии капиталистов. Им ведь было строго приказано не вмешиваться в дела ку-клукс-клана!

Закончив уличное избиение, толпы победителей двинулись к таинственному штабу фашистов.

С дикими криками окружив дом, представляясь опьяневшими от драки и выкрикивая ругательства по адресу местного клана, загримированные рабочие вытащили из дома находившихся в нем, а сам дом подожгли, заложив в нем несколько динамитных патронов. Сам Краснов, по личному опыту знавший расположение дома, руководил разрушительной работой. У «комнаты смерти» был заложен самый сильный патрон. Когда пожарная команда примчалась к месту пожара, она нашла только груды дымящихся развалин на месте мрачного каменного особняка.

А замаскированные рабочие, сильно помятые и избитые, но счастливые сознанием, что теперь забастовка не будет задушена, расходились по домам, снимая по дороге изорванную форму ку-клукс-клана.

Столкновение двух групп ку-клукс-клана. Уничтожена главная квартира клана. Трест признал справедливость рабочих требований.

Такие недоумевающие заметки появились через день во всех местных газетах, снова начавших выходить аккуратно. Трест согласился на все требования Стачечного комитета, и рабочие встали к станкам. Трест был побежден! Как далась рабочим эта победа, знают только сами эти рабочие, часто с удовольствием вспоминающие потасовку, заданную ими ку-клукс-клану. Да еще знает об этом т. Краснов — коммунист и член Коминтерна, на следующее же утро покинувший на своем аэроплане Тауншир.

Он полетел в другой город, в котором разгоралась новая стачка и где присутствие руководящего члена партии было необходимее, чем здесь.