Не мечтами эфиромана Созидается глубь романа, Не в читальне и кабинете Созидается поэмы глубь — Стих куется в сыпном вагоне, Стих куется в бреду погони, В орудийном неверном свете, На камнях, на полу, в углу! Современник Ну, а если… Автор Не нужно если!

Если быт Октября избыт, Будем так же в пружинном кресле Воспевать позабытый быт? Если будет звенеть и петься Про сверкающий взмах трапеций?

Для поэта довольно дела Кроме пустозвенящих строф; Первый день революций прожит, Но внимаем растущей дрожи — Это дышит седое тело Притаившихся катастроф! Видишь: мраком Берлин окутан? Видишь: тонет в крови Калькутта? Пробужденных миллионов руки Подымаются ввысь уже — Посмотри — сквозь моря и реки, Сквозь газетных известий строки, Сквозь рифмованных мыслей муки, Прозреваю большой сюжет! Я читаю статью в газете, А из тины рутинных строк Вырастают стальные сети Убегающих вдаль дорог; Там десятками молний вспорот Виснет мрак. Создается город, Утопают в бездонной выси Освещенные этажи. — Там театры, кафе, конторы, Там покорно несут моторы Розоватые блики лысин И тройных подбородков жир! А в провалах глухих предместий Громыхает глухая весть — —    Вы готовы к борьбе и мести? —    Мы готовы — борьба и месть! Это брат обретает брата, Это в темную толщу толп, Истерично кричит оратор, Взгромоздясь на трехногий стол…

Этот город заразней сапа! Этот город страшней чумы! Это тот буржуазный запад, На который молились мы!

Хватит. Чувства да будут немы Пред лицом авантюрной темы Сердце творческий жар берет: Я стою на краю поэмы, Я стою на краю поэмы, Я стою на краю поэмы, И готовлюсь шагнуть вперед!

Попытайся, попробуй, смерь Те места, где таится смерть — Смерть таится в стальной тесьме, Смерть таится в простом письме — В громе боя, в азарте драк Мы охотно встречаем смерть. Но лишь сильный умеет сметь Хладнокровно идти во мрак! Взбег по лестнице. Дверь. Нажим. —    Кто стучится? — Товарищ Джим! Этой двери судьбу доверь… Дверь. Передняя. Снова дверь… Утомленная тьма спала Обернувшись в дрожащий круг У мерцающего стола С вереницей голов и рук. Подошел. Наклонился. Сел. Свет фонарный скользнул дрожа По сомкнувшейся полосе, По оружью и чертежам. Колыхалось кольцо голов, Шелестели обрывки слов: —    «Ты устал?» — «Не разину рта!» —    «Приготовил седьмой квартал!» —    «Был сегодня районах в ста!» —    «Целый город готов восстать!» —    «Все ли в сборе?» — «О’Кэрри пал, Был застрелен, кончая речь! Полисмены закрыли зал, Но убийца успел утечь!» …В сером блеске сверкнувших дул Председатель откинул стул.

Как разросшееся растение, Как оформленная скала, Он качался широкой тенью У мерцающего стола. Говорил: — «Мы взнуздали массу!» Говорил: — «Мы сильны. Пора Передать рабочему классу Государственный аппарат! Из таких вот сырых каморок Мы прольемся как серный дождь На сверкающую Гоморру… Но чтоб во время сдвинуть гору Нужен опытный, смелый вождь. Только знанье ведет к победе! Изученье. Расчет. Тренаж. Я писал в Коминтерн. К нам едет Тот, кто натиск направит наш! Цепью сыщицких, цепких стай нас Окружил проклятый режим! Нужно встретить товарища тайно, Одному. Ставлю Джима Фертайна. Вы согласны?… Товарищ Джим! У него из-под сумрачной кепки Синих глаз раскаленный жар, Подбородок, широкий и крепкий, Окружает зеленый шарф. Он сойдет на Восточном вокзале, Где людьми и вещами сочась, Весь перрон электричеством залит — Под часами, в центральном зале Он с тобой повстречается в час. Так иди же, исполни заданье. Переходим к повестке. Без лишних фраз».

Золотой циферблат на темнеющем зданьи Отзвонил равномерно одиннадцать раз… У подъездов скрываются длинные тени, От витрины к витрине ползя и скользя… Два часа! Два часа беспрестанных хождений! И везде полисмены, и скрыться нельзя! Даже стены склоняются хмуро и строго: «Ровно в час… под часами… ладонью ко рту…» — Человек! Газету! Порцию грога! Джим в таверну вошел и снял картуз. Джим, не пей, не пей! Не раз, не дважды, Обожжет сожаленья расплавленный воск; Этот огненный грог не уменьшит жажды, Он залепит глаза, затуманит мозг. Против яда не выстоит самый стойкий, Ведь недаром белый порошок Передал слуге джентльмен у стойки И мигнул, а слуга сказал: «Хорошо!» Поздно! Пьешь! Все безжизненней, все сутулей Припадаешь к листу печатных строк… Ты проспишь на этом самом стуле, Ты проспишь в таверне нужный срок! За минутой минута… И в каждой столько Человеческих чаяний. В каждой — век… Небольшая таверна. Грязный столик. И за столиком спящий человек…

Бетон и стекло. Вещей воза. Асфальт освещенных зал. И крики звонков. И ламп глаза. И толпы людей. Вокзал. Сначала качала толпа. Перрон Свернулся как белый плат. Бросало по залам. И выпер он — Нахмуренный циферблат! Часы. Задержавшийся человек. Он медлит. Он не спеша Разгладил картуз на голове, Расправил зеленый шарф. Стоит. Следит глазами орла: …Минута… еще… сейчас… Тяжелая стрелка замерла Рванулась — и пробил час! Толпа проходила темнее сна В цилиндрах, в пальто, в поту… Один отделился. И подал знак, Ладонь приложив ко рту. —    «За мной!» Зашагали. И в темноте Под неба сырой тафтой, Навстречу бесшумно скользнула тень Приземистого авто. Шагнули в кабинку. — «Готово?» — «Шпарь!» Мелькнул и унесся сквер. Посол засветил потайной фонарь И вытащил револьвер. —    «Ты шутишь, товарищ?» — «Молчите, вы!» Мотор уносился вдаль. —    «Шофер!» — «Бесполезно!» У головы Блеснула пустая сталь. — «Но вы?..» — «В преступлениях отчет нам дай Посланник фашистов я! Твой истинный спутник — Джим Фертайн, В таверне — мертвецки пьян! Вам завтра же наши нанесут Последний удар в игре; Тебя ж ожидает правый суд И казнь за великий грех!»

Мостовые дрожат от моторов и ног, Смотрят сотнями глаз этажи Небоскребов. И свет проникает в окно Кабачка, где потушены лампы давно, Кабачка, где проснувшийся Джим. На распухших глазах будто ржавый засов, Мысли скачут безумно мчась. Он вгляделся в глубь карманных часов, Он вскочил: без минуты час! Опоздал! До вокзала — двадцать минут, Незнакомец уйдет с поста. Не задержишь минут, не искупишь вину! Отравлен! Опоздал! К дверям. По скользкой мостовой Сквозь гром, сквозь рев сирен Бежать. Раздавят, — что с того! —    Оставьте, полисмен! В коленях дрожь, в глазах рыжо, В ушах — моторный шум. Трамвай несущийся. Прыжок. —    «Вожатый, я спешу!» —    «Вожатый!» — дрожь засохших губ — —    «Поверь, вожатый, в то — —    Весь мир — на карте!» — «Не могу!» Авто. Прыжок в авто. —    «Шофер, гони!» — шатнулся кэб, Кругом звонки, огни… —    «Ты видишь деньги в кулаке? Гони, шофер, гони!» Мотор хрипит, кварталы ест, Пронзают тьму глаза. Вокзал. Приехали. Подъезд. Асфальт блестящих зал. Неужели? Не ошибка ль то? Где часов нумерованный шар, Он стоит в картузе и в широком пальто, Он закутан в зеленый шарф! Он глядит вперед, шарф рукой берет. — Революция спасена! Пусть звенит в ушах, Джим умерил шаг И подал условный знак.

Не закутанный плащ и маска, Не холодная сталь Дамаска, Пролетарский удар верней Заговоров минувших дней. Пролетарская мощь верней Сокрушавшего троны вала — Чердаков и сырых подвалов Многолетняя сила в ней. В чердаках и в сырых подвалах Миллионы людей таят Черный флаг, на котором ало Вышит лозунг: «Пролетариат». Этот флаг развернется скоро! Приказанье уже дано Через весь многогранный город: «Завтра ночью». А в эту ночь: В эту ночь поднялась над всеми Пятерня железной руки; Начиняли гранаты семьи, Дети смазывали курки. И до самой работы ранней, Точно полосы черной ржи, Колыхались залы собраний Боевых рабочих дружин! …В эту ночь, нахально и грубо, Телефонный гремел звонок, Голоса хрипели из трубок И сбивались курьеры с ног; И начальник тайной охраны, Рыхлый, будто бисквитный торт, Принял поздно, вернее рано, Комиссара фашистских орд. —    «Это верно?» — «Конечно, верно! Этот заговор, — верьте, сэр, — Создан силами Коминтерна, Инспирирован СССР!» —    «Ах, оставьте! Не все ль равно чью Чуем руку. Но если вихрь Разразится вот этой ночью, Мы не сможем рассеять их! Сэр, поймите! Мы были б рады Лишь двухдневной отсрочке. Да! Негритянских стрелков отряды Отовсюду спешат сюда! Сэр, вы можете?» — «Безусловно!» «Вы отсрочите бунт?» — «Уже! Тратить незачем лишних слов нам Об отсроченном мятеже!» …В эту ночь в угрюмую залу, Где винтовки и чертежи, Незнакомца привез с вокзала Возбужденный, усталый Джим…

Незнакомец сел посреди стола, Окруженный ждущей толпой, Он откинул зеленый мягкий шарф С будто каменного лица, Он сказал: — «Еще не упущен срок. Восстание завтра в ночь? Товарищи! Нужно задержать На несколько дней удар!» —    «Отсрочка?» — Дыханье затаив Сгрудились вокруг стола. —    «Отсрочка?» — И кто-то с лицом, как мел, Протискивался вперед. Приезжий вскочил на шаткий стол И взмахнул бумагой в руке: —    «Товарищи, знайте! Так решил, Приславший меня Коминтерн! Капитал силен. Только общий взрыв Сокрушит вековой нарост — Через несколько дней в целом ряде стран… Вам понятно? Пишите же приказ: „Отложить на четыре дня!“» Он стоял наклонившись, он смотрел Как всплывали линии строк, Как один за другим подходили вожди И подписывали приказ, И лиловый луч скользил по чертам Будто каменного лица. Тише! В темную дверь прогремел удар, Отозвавшись во всех сердцах. — —    «Обыск? Пойманы?» В каждом кулаке Засверкала серая сталь. — «Джим, открой! Приготовьте динамит: Я включу, если нужно, ток!» … В хмуром зале кучка хмурых людей, Малокровный фонарный свет Освещает стол. А на столе Тот, чей признак — зеленый шарф… Дверь открылась. И в светлый круг шагнул Покачнувшийся человек, Человек в нахлобученном картузе И широкий, мягкий, зеленый лоскут Обвивает его лицо.

Миг, и заряженный стержень В каждой ладони поник. Крик изумленья несдержан — —    «Черт? Привиденье? Двойник? Кто же из вас настоящий, Перерядившийся кто? Этот — у двери стоящий, Этот — вскочивший на стол?» Ждали сурово и строго, Гнет ожиданья морил. И человек у порога Медленно заговорил: —    Сжалась когтистая лапа, Плотно захлопнулся клапан, Ружья как иглы ежа! Я разворочал замок сам, В грохоте выстрелов жегся, Через мучительство бокса Перешагнул — и бежал! Я пробегал как жирафа, Я пробирался как мышь По проводам телеграфа, По оконечностям крыш! Тьма, надвигаясь, хватала, В улицах был как в лесу, Но пролетарским кварталам Добрые вести несу! Век голодовок и каторг Кончился. Больше не жить им, Капиталистам! И вот: Этот субъект провокатор Обезоружьте, свяжите И охраняйте его! Горе ищейкам и гончим! Страх и сомнения прочь! Мы начинаем и кончим В эту, грядущую, ночь!

Строчка последняя спета, Рассказ отгремел и сник… Но ведь это не жизнь. Ведь это Порождение газет и книг! Где свободная мысль поэта? Где лирические огни? Ты рожден из туманной мглы был, Рос в угаре глухих легенд И берешься ворочать глыбы Слабосильный интеллигент! Понимаешь — меня бесили Этажи фантастичных строк…

Неужели ж поэт бессилен Предсказать неизбежный срок? Беспристрастный, холодный автор, Все бесстрастней и холодней Я гляжу через двери «завтра» На тяжелую поступь дней. Сквозь разрез стихотворных ширм, Сквозь веселье, пиры, уют, Вижу гибель заплывших жиром; Так бездействуют пассажиры Окруженных водой кают! Час ударит. Как стенки блюдца Разлетятся борта. И вот Над пирующими сольются Волны вспененных революций, Бесконечные толпы вод А из черной бездонной дали Засияет над морем рук, Ослепительней жидкой стали, Ярче солнц, что мирам блистали, Пламенеющий красный круг.