1. В курильне опиума

Узкая, извилистая, зловонная щель китайской улицы. Низкий дом с черепичной крышей и глиняными стенами — дом, как две капли воды похожий на соседние, сжавшие его со всех сторон дома. Темная, покрытая жиром и грязью от тысячи прикосновений, дверь.

Если подойти и четыре раза быстро стукнуть в толстые доски, — дверь откроется. Выплывут чадящая керосиновая лампа и желтое морщинистое лицо с раскосыми, обшаривающими глазами. Вы входите в зеленоватый, вздрагивающий полусвет средней большой комнаты. Вы ложитесь на земляной пол, на грязную тростниковую циновку. Вам подают керосиновую коптилку, длинную бамбуковую трубку и порцию густого, темно-коричневого, лоснящегося теста. Это опиум. Положенный в трубку, нагретый над стеклом лампы, он кипит, раздувается, превращается в удушливосладкий, преображающий человека дым. Курильщику открывается новый, необыкновенный, волшебный мир.

Почему так много опиума курит желтый человек? Потому что в это время он забывает действительность. Он забывает, что он раб, половица под ногами белого дьявола и своего соотечественника — гордого мандарина. Он забывает, что древний город Пекин наполнен бледнолицыми, вероломными, странно одетыми людьми, из которых каждый может ударить по лицу бедного кули и приказать дать ему сто или двести бамбуковых ударов. А здесь, в дымной, грязной курильне, лежа на боку с чубуком в зубах и маленькой чашечной волшебного снадобья у локтя, желтый человек уносится в прежние времена могущества и свободы. И затем он думает о будущем — еще более свободном и ярком.

Что в том, что через час он выйдет отсюда слабый и больной и не будет знать покоя до нового блаженного часа куренья. Да, люди из-за океана принесли много зла желтым людям, но есть и хорошая сторона их появления в стране великого дракона. Ведь без них миллионы широкоскулых, узкоглазых тружеников никогда не узнали бы сверкающих откровений, доступных только курильщикам опиума!

На липких от грязи, твердых ковриках, одно подле другого, вдыхают в себя сладкую отраву распростертые человеческие тела. Вдоль рядов скользит дряхлая фигура содержателя курильни, подающего новые порции и собирающего плату за старые. Ведь и отрава…

Ведь и отрава стоит денег! А что делать тому, кому уже не хватает трех полных трубок? Хорошо, если в его карманах звенят тяжелые доллары или хотя бы истертые, легковесные, презренные центы!

На циновке, брошенной у самого входа во внутреннюю комнату, раскинулся высокий европеец в потрепанном платье английского пехотинца, с острой черной бородкой на худом, давно уже не бритом лице. Его узловатые пальцы сжимают кончик, — увы, уже не дымящейся больше — трубки. Только что выкуренная, пятая по счету порция съела его последние деньги, небрежно брошенные подобострастно согнувшемуся хозяину.

Месяц тому назад ему хватило бы такого количества. Но опиум безжалостен. Только потребляемый все в большем и большем количестве, он может оказывать свое обычное действие. А как помочь делу, если уже две недели у человека нет занятий и последние, с таким трудом доставшиеся деньги безвозвратно скрылись в чужих карманах.

Будем откровенны, — бывший камер-юнкер его величества, князь Львов, поручик Львов до революции, лишившей его всего состояния, лейтенант Львов на службе короля Англии и, наконец, Львов — полковник дальневосточной «армии» Меркулова, — находился сейчас далеко не в блестящем положении!

Он лежал, приподнявшись на локте, бессмысленно глядя в угол комнаты, через бритые головы неподвижных курильщиков. Внезапный шум сзади заставил его лениво заглянуть в полуоткрытую дверь соседнего помещения.

Здесь происходила довольно необыкновенная сцена.

Прислонившись спиной к дальней стене и вытянув перед собой руки, стоял по-европейски одетый высокий китаец. К нему, согнувшись, подходили двое в широких местных костюмах, с желтыми лицами, перекошенными злобой и страхом. Справа, вдоль стены, огромной тенью крался третий нападающий, в его зубах синевато сверкала полоса кривого ножа.

Стоявший у стены вовремя заметил эту опасность. Неожиданно присев, он сильно ударил ногой в лицо ползущего. Но остальные двое разом прыгнули вперед. Три сцепившихся тела упали на пол. Китаец с ножом вскочил на ноги и бросился на борющихся.

В ту же секунду человек в английской форме — Львов, тоже очутился у места неравной схватки.

Да не подумает читатель, что исключительное миролюбие или что-либо в этом роде толкнуло его на такой энергичный шаг!

Аристократ Львов всей силой своей дворянской души ненавидел этих грязных китайцев, существ «низшей расы». Но ведь даже китайский закон не позволяет без причины бить людей. Другое дело — с причиной! А таковая оказывалась налицо.

Его тяжелый, натренированный на солдатских физиономиях кулак мелькнул в воздухе и с треском опустился на скулу снова выронившего нож азиата. Прыгнув к остальным, Львов сдавил чье-то шершавое горло и швырнул об стену его владельца. Затем схватил за плечи второго и повалил его на первого, бесчувственного врага. Ударив ногой в бок четвертого, он победоносно свистнул и пошел к выходу мимо бесстрастных курильщиков и хозяина, забившегося в угол в позе бесконечного ужаса и недоумения.

Львов шел в темноте, насвистывая веселый мотив, довольный, что хоть на ком-нибудь смог выместить свою злобу. Но мало-помалу воинственное настроение снова сменилось прежним безнадежным чувством.

В узкой изрытой улице дул резкий ветер. Тесно сгрудившиеся фанзы враждебно смотрели на него дырами неосвещенных окон. Куда пойти теперь — без денег, без друзей, без всякой надежды на хорошее будущее, даже без обычной вечерней порции любимого зелья?

Неожиданно к его плечу притронулись чьи-то осторожные пальцы, и над ухом запели высокие ноты китайского народного наречия:

— Господин земли и солнца свободен сегодня? Не соблаговолит ли он провести этот вечер у своего раба, спасенного им от убийц Ли-Хуен-Ченга?

 

2. Ли-Хуен-Ченг делает предложение

Первым побуждением того, кому адресовалась эта по-китайски вежливая фраза, было выругаться и продолжать свой путь. Неужели проклятый монгол думает, что Львов заступился за него из какого-то дикого человеколюбия? Неужели он не почувствовал прощального удара в бок, полученного им наравне с прочими! Да в свалке-то, положим, было трудно разобрать… Львов со злорадным вниманием рассматривал слабо обрисовывавшуюся в темноте сутулую фигуру.

Но потом соображения этого рода сменились другими — более житейскими. Вслед за тем он зашагал в обратном направлении, мрачно глядя в спину, быстро двигавшуюся впереди…

Пекин — современная столица Китая, раньше бывшая местопребыванием свергнутых недавно императоров династии Цин, теперь — правительственный центр Китайской республики. Пекин это не один, а три города. Прежде всего — наружный, собственно китайский, изрезанный морщинами кривых улиц, в которых китайская беднота кишит, как в огромном, грязном муравейнике.

Этот город хранит живую рабочую силу для двух других частей Пекина. Город с миллионным запасом грязножелтых покорных спин кули, и в то же время город — внезапных, далеко разливающихся вокруг эпидемий, город сотен тайных опийных притонов, домов разврата и игорных домов, разыскать которые не взялась бы лучшая в мире полиция. Это — рабочий Пекин.

Другой, внутренний город — буржуазно-аристократический, всегда наполненный шумной восточной толпой. Здесь широкие улицы начинают уже походить на европейские. Здесь множество магазинов заманивают покупателей яркими выпуклыми иероглифами вывесок. Здесь, над морем богатых домов, дворцов и храмов начинают вздыматься мощные американские небоскребы.

Второй Пекин заключает в себе третий — посольский квартал. Но что знает обыкновенный смертный об этом загадочном прямоугольнике укрепленных, обставленных по последнему слову западной техники домов?

Туда закрыта дорога для простого туземца. Разряженные, надушенные дамы и господа во фраках и цилиндрах только изредка показываются в китайском городе, чтобы вихрем пронестись по торговым улицам в гудящем лакированном авто. Под надежной охраной орудий, пулеметов и хорошо обученных войск представители Америки и Европы решают там судьбы порабощенной страны. Оттуда белая выхоленная рука капитала медленно сдавливает горло великой Китайской республики…

Львов и Ли-Хуен-Ченг быстро шли по улице торгового Пекина. Их окружала катящаяся во все стороны, гремящая, громко перекликающаяся толпа. Белый свет дуговых ламп поблескивал на выбритых макушках и тонул в синей материи балахонов кули. Тысячеликая пекинская улица жила обычной вечерней жизнью.

Новые знакомые остановились у трехэтажного дома и поднялись вверх. Дверь открыла молодая китаянка. Хозяин провел Львова в первую комнату и вышел, отдавая какие-то распоряжения. Гость уселся за плетеный стол, хмуро разглядывая обстановку комнаты.

Ее стены и пол были обиты узорчатыми, тростниковыми коврами. На одной висели картины, изображавшие главные эпизоды многовековой исторической жизни страны. На другой — несколько хороших портретов. В первом, изображавшем усатого, смотрящего исподлобья военного в блестящем мундире, Львов узнал главную, вновь нарождающуюся силу страны — манчжурского генерала Чжан-Цзо-Лина. В широколицем штатском, с проницательными узкими глазами — главу революционного южного правительства доктора Сун-Ят-Сена. Вдоль этой стены стояла низкая кушетка с брошенной поперек нее шашкой и мундиром китайского офицера.

Хозяин возвратился и с радостным, сияющим лицом уселся за другой конец круглого стола.

— Могущественный сын своего отца находится в принадлежащем ему доме! Сейчас ему подадут ужин! Не желает ли он отдать какое-либо приказание своему покорному слуге?

Как хотите, такая любезность может тронуть кого угодно! Конечно, Львову нужна хорошая порция опиума. Но здесь дело пахнет чем-то посерьезнее. Нужно посмотреть, как лучше использовать этого предупредительного субъекта.

Разговор налаживался. Принесли чашечки с рисом, вареную свинину, жареных улиток и морских червей. Подали крошечные чашечки кипятка с плавающими в них щепотками душистого чая. Бутылка с коньяком, поставленная специально для гостя, пустела не без его энергичного участия.

Лицо его прояснилось совершенно. Вытянув длинные, в грязных, изорванных обмотках ноги, он начал чувствовать себя очень недурно. Лицо хозяина, наоборот, принимало все более серьезный и участливый оттенок. Он наклонился к своему благодушествовавшему гостю.

— Не позволено ли будет узнать смиренному Ли-Хуен-Ченгу, какое горе удручает его брата? Неужели он англичанин? Или, может быть…

— Русский! — буркнул Львов, бесцеремонно наполняя новый стакан.

— Русский, — лицо хозяина сделалось еще оживленнее, — теперь я понимаю, зачем вы заступились за меня! Значит, вы из тех, сбросивших с себя иностранное иго?

— Вы хотите сказать, красный? Вот именно! — только хорошо знавшие Львова смогли бы понять, сколько ядовитой бешеной насмешки заключалось в этом ответе.

Но китайский знакомец не относился к разряду таких людей. Он радостно подскочил на стуле и вдруг наполнил два деревянных стаканчика.

— Да разрешит мне мой друг Ли-Во выпить за здоровье его удивительной страны! Ли-Хуен-Ченг, офицер правительственной армии, никогда не забудет услуги, которую оказал ему сегодня один из ее детей. Но, пусть великодушное сердце простит мне этот вопрос: каким образом произошло, что я имел счастье встретиться с вами в таком месте?

Львов, новоиспеченный Ли-Во, сразу заметил, что его плохо понятая фраза о принадлежности к красным произвела хорошее действие. Что новый друг сочувствует коммунистам. Дать ему коммуниста! Пересказать одну из десятков слышанных историй — совсем не такое трудное дело.

— Командуя отрядом против англичан на Востоке, я был ранен и захвачен в плен. Нас — двадцать человек военнопленных везли в Британскую Индию. Во время стоянки в Шанхае мне удалось бежать. Скрылся в порту. Потом начал пробираться на родину — через Манчжурию, конечно. Но здесь вышли все деньги. Кое-как питался работой. В консульстве наводят справки — нет документов. С горя начал курить. Я — красный офицер! — При мысли о своих подлинных злоключениях Львов так взволновался, что в его голосе действительно послышались трагические нотки.

Собеседник смотрел на него с искренним сочувствием.

— Так, значит, Ли-Во пострадал за свободу своей родины? Так пусть Ли-Во не огорчается, он, Ли-Хуен-Ченг, поможет ему пробраться в СССР! Хотя Китайской республике тоже нужны энергичные люди. Междоусобная война разрывает «зеленеющую страну» на части. Генерал У-Пей-Фу явно подпадает под влияние иностранных послов! С севера наступает могучий дудзюн Чжан-Цзо-Лин. Но в случае своей победы он, как и У-Пей-Фу, будет тряпкой в руках империалистов. Южное революционное правительство тоже ведет ложную политику, усиливая междоусобную войну. Только решительные шаги могут спасти положение. Правда, есть люди, владеющие огромной силой… Если Ли-Во поклянется…

Ли-Хуен-Ченг говорил быстро и страстно, наклонившись к самому лицу Львова. Львов жадно ловил каждое его слово. Не сообщит ли ему китаец какую-либо военную тайну, стоящую хороших денег? Очень похоже на то, судя по его странному волнению.

Но Ли-Хуен-Ченг опомнился. Ведь, в конце концов, он ничего не знает об этом русском! Слишком рано посвящать его в тайны! Он спокойно выпрямился, сразу придав лицу прежнее бесстрастное выражение.

— Так вот, если его друг Ли-Во даст клятву, нет, даже просто обещание верно служить Пекинскому правительству, можно устроить ему командное место во вновь формируемом батальоне, начальником которого назначен его покорнейший слуга. Генерал У-Пей-Фу нуждается в хороших офицерах! А в смысле рекомендации — Ли-Хуен-Ченг берет все хлопоты на себя…

Глубоко разочарованный Львов откинулся на спинку стула. Но, в конце концов, место китайского офицера уже не такая плохая штука. А по поводу тайны — нужно войти в доверие, а потом снова постараться осторожно выведать ее.

На следующее утро новые друзья уже ехали в штаб главнокомандующего. А через неделю, одетый в просторную форму китайского командира, Львов выступил на юг с ротой, входящей в состав армии, посланной раздавить непокорные войска бунтующей провинции Ань-Хой.

 

3. Битва у Цуянь Дзяо

Один за другим подъезжали пыхтящие эшелоны, выбрасывая на досчатый перрон пачки желтолицых воинов в серых форменных куртках, с тяжелыми винтовками в руках. С открытых платформ сгружали прикрытые брезентом темные прямые хоботы полевых орудий, громоздкие баллоны с удушливыми газами, стройные окоченелые самолеты с судорожно распростертыми крыльями. Скрипели отъезжавшие с амуницией арбы, хрипели и звенели грузовики, отрывистыми китайскими словами ругались офицеры прибывавших частей. Части строились и отходили на восток, в предрассветную мглу, туда, откуда уже доносились первые уверенные удары начинавшегося артиллерийского боя.

Батальон Ли-Хуен-Ченга шел залитыми мелкой водой, зеленеющими рисовыми полями. Львов шагал во главе третьей роты, — подтянутый, посвежевший, чувствовавший себя вполне в своей стихии. Кулак его правой руки еще продолжал тихонько ныть от многочисленных зуботычин, только сейчас украдкой розданных покорным рядовым. Вот это жизнь — жизнь бравого фронтовика-командира! Солдаты и боятся и уважают! У начальства на хорошем счету! В кармане звонкие доллары. Превосходно!

Хлюпая по воде и неловко придерживая шашку сбоку, подошел мешковатый Ли-Хуен-Ченг. Его скуластое лицо смотрело мрачно и печально. Улыбка Львова тоже мгновенно исчезла при виде строгого очертания тонких губ подошедшего.

Ли-Хуен-Ченг пошел рядом. За неделю, прошедшую со времени первого знакомства, он сильно привязался к хорошо игравшему новую роль белогвардейцу. Он часто заводил разговоры на политические темы, но как только дело касалось первых недоговоренных фраз, — тот отмалчивался или переводил разговор на другое. Теперь он притронулся к руке Львова, указывая пальцем на невидимую точку пылающего горизонта.

— Они там! Мы должны обойти справа и открыть пулеметный огонь! Битва растет! Слышите, как усиливается канонада? Сколько новых душ покинет сегодня свои жилища. И все из-за того, что империалистам хочется поскорей поделить между собою ослабевший Китай. Слушайте!

Львов шагал молча. Теперь, во время радостного ожидания боя, ему было тяжело подыгрываться под кислую болтовню. Не все ли равно, чем кончится эта война, дающая ему деньги и приятное право бить и приказывать? Разлагающим субъектам, вроде Ли-Хуен-Ченга, совсем не место даже в такой армии.

По бледному небу, над гладкими голубыми озерами с каналами, по всем направлениям пересекавшими рисовые поля, поднималось огромное оранжевое солнце. Впереди желтела густая бамбуковая заросль, вблизи которой должен был пройти батальон. Гладкие, будто полированные стволы, обвешанные узкими листьями, радушно манили отдохнуть под их прикрытием. А вместо этого…

Идущий в переднем ряду солдат схватился за лицо и, покачнувшись, медленно сел на корточки. С тихим хрипом шагавший рядом повторил то же движение. Остальные шарахнулись назад, шатаясь и падая друг на друга.

Газовая война! Первым нашелся видавший на своем веку виды Львов.

— Смирно! Не ломать строй! Надеть противогазы! Живей! — Он первым подал пример, быстро прикрыв лицо извлеченной из сумки глухой маской.

Солдаты остановились, лихорадочно навязывая желтые противогазы. Первое замешательство проходило. И вдруг передние ряды снова шатнулись назад. Вокруг захлопали десятки огненных бичей. Люди падали, нелепо подпрыгивая и продолжая корчиться в жидкой черной грязи. Вслед за газовой подготовкой последовал пулеметный обстрел.

Растянувшись в мелкой воде, беспорядочно обстреливали невидимого врага. Толстые бамбуки ломались, как от сильного ветра.

— В атаку!

Клубящееся дымом поле разом ожило. Толпа дико воющих, сжимавших винтовки дикарей, одетых в форму солдат, вскочила на ноги. С визгом, без единого выстрела неслись к гремящей и дымящейся заросли. Ли-Хуен-Ченг и Львов бежали впереди.

Ли-Хуен-Ченг взмахнул шашкой и перепрыгнул через труп застреленного солдата. Он крикнул какую-то команду, но крик оборвался. Он упал липом в воду с безвольными, раскинувшимися руками. Нестройная толпа штурмовавших промчалась дальше.

Львов наклонился над раненым и осторожно повернул на спину его содрогавшееся тело. Из-под сдвинутого респиратора смотрело окровавленное лицо.

— Ли-Во, это вы? — Ченг сжал слабеющими пальцами ладонь Львова, — иду к моим отцам, умираю… Но раньше должен передать вам тайну. Я верю, вы мой друг, вы спасли меня от ножей тигров, вы — русский революционер… Трудно говорить… Ли-Во…

«Они собираются в подземелье Ху. Два часа ходьбы от Пекина. Нужны люди, будет большая работа. Записка в боковом кармане. Буду… буду следить за вами оттуда…»

Рука китайца разжалась, и голова упала в воду. Он умер.

Не обращая внимания на щелкающие кругом пули, Львов ловко обыскивал многочисленные карманы намокшего мундира. В одном нащупал сложенный вчетверо пергамент. Припав к земле, быстро развернул его. На желтоватом листе выступало сделанное тушью изображение черного дракона с выпущенными когтями, бьющим землю хвостом и хищно открытой пастью. Изображение окружали четыре зеленых иероглифа. Как сожалел Львов, что своевременно не выучился этой головоломной китайской грамоте.

Резня в роще продолжалась. Шатающиеся стволы были окутаны непроницаемой дымовой завесой. Но со стороны станции уже подходила подмога — новый стройный батальон правительственных войск. Львов отбежал в сторону — не попасть под ноги марширующих — и осторожно растянулся за чьим-то скрюченным, окровавленным трупом.

 

4. Ужасы подземелий Ху

Уже начало смеркаться, когда запыленный путник в платье китайского офицера взобрался на глинистый холм, служащий подножьем освещенного храма Справедливости. Несколько секунд он нерешительно рассматривал узорные выцветшие колонны и полукруглые тройные ворота входа. Затем вошел внутрь.

Как-то раз, в одном из разговоров, убитый Ли-Хуен-Ченг рассказал Львову о храме Справедливости и о находящемся под ним заброшенном подземелье Ху. Еще тогда Львов уловил в его словах некоторый оттенок преднамеренности. И теперь, шагая по каменному, покрытому толстым ковром грязи полу, он восстанавливал в памяти отдельные моменты рассказа.

Он чиркнул спичкой.

Прямо перед ним на массивном возвышении, образующем полукруг, возвышались семь темных божественных статуй. У средней, усевшейся по-турецки и сложившей на животе руки, раскосое лицо с закрученными усами, оскаленными зубами и приплюснутым носом страшно смотрело перед собой широко открытыми, выкаченными глазами. Другие шесть, — помощники бога Справедливости, грозно протягивали к предполагаемому преступнику неподвижные, каменные руки. Вся группа производила, действительно, устрашающее впечатление.

Китайские кумирни славятся своей исключительной запущенностью. Шагая по грудам мусора и нечистот, Львов обошел алтарь, за которым оказался узкий проход внутрь. Он двинулся по этому проходу.

Справа открылась уходящая вниз узкая дыра. Львов нащупал пергамент в одном кармане и револьвер — в другом. Начал спускаться по широким ступенькам невидимой лестницы.

От спуска шел коридор вправо. Через несколько поворотов вдали замерцал красноватый свет. Львов подкрался ближе и замер перед открывшейся бредовой картиной.

В круглой, освещенной дымящимися факелами пещере спускалась с потолка толстая цепь, нижним концом охватывавшая шею обнаженной человеческой фигуры. Концами ножных пальцев подвешенный упирался в землю. Судя по равномерному вздрагиванию тела, он был жив. А приглядевшись внимательнее, Львов увидел, что под его голыми ногами тлела груда углей, от которых шел запах паленого человеческого мяса. На волосатой груди казненного была сделана крупная китайская надпись.

Голый человек вдруг схватился руками за цепь и, поджав обуглившиеся ступни, закачался из стороны в сторону. Но недостаток сил снова заставил его принять прежнюю позу. Он вытянулся опять, упираясь изуродованными ступнями в тлеющие уголья.

Львову сделалось не по себе. Он зашагал от пещеры, испытывая головокружение и сильную тошноту. Освещенное отверстие исчезло за поворотом. Послышались странные звуки как бы падающей вниз земли. Он шагнул еще и вздрогнул. Вытянутая нога не нащупала твердой поверхности!

Вспыхнувшая спичка разорвала тяжелый мрак. Рука, державшая ее, заметно дрожала.

Было ясно, что пол коридора провалился в двух местах. Он стоял на маленькой площадке, с боков которой возвышались стены, а обе стороны обрывались в бездну неизвестной глубины. Из бездны дул сырой, холодной ветер.

В мозгу Львова мелькнули обрывки воспоминаний. А вдруг это не так? Тогда конец. Но в таких случаях главное — не проявлять колебаний! Он вытянул руки и прыгнул в холодную пустоту.

Он пролетел не более двух аршин. Придвинувшееся дно ударило его по всему телу. Он лежал плашмя, в то время как холодные, липкие, светящиеся пальцы ощупали его сразу по всем направлениям.

Схватился за карманы. Револьвер, документ и спички исчезли. Но темнота вдруг исчезла тоже, вытесненная светом, лившимся из невидимого источника.

Перед ним стоял почти обнаженный мускулистый монгол, направлявший в грудь пришельца острие кривого меча; страшно гримасничая, он подался ближе. Львов взглянул на землю и увидел такой же меч, лежавший у его ног. Он наклонился и ловко отбил направленный в голову удар нападавшего.

Фехтование разгоралось. Львов перешел в наступление, воскрешая в памяти уроки, полученные в юнкерском училище. Мрак. Меч с силой вырвало из ослабевших пальцев. Чьи-то руки подхватили и понесли покорное тело. Затем бросили на землю и сжали со всех сторон, лишив возможности малейшего движения…

Нельзя сказать, чтобы за все это время Львов переживал приятные ощущения. С одной стороны, он сразу догадался, что «дети черного дракона», наподобие европейских масонов, испытывали, достоин ли вновь поступающий сделаться членом тайного общества. Все случившееся с момента вступления в подземелье было приблизительно знакомо ему по книгам. Но, с другой стороны, что стоит окаянным азиатам и в самом деле прикончить ненавистного белого? И что только заставило ввязаться в эту грязную историю!

Его неприятные ожидания отнюдь не рассеялись, когда свет блеснул снова и он, беспомощно пригвожденный к земле, увидел над собой высокий свод закопченной пещеры, две свирепые широкие физиономии, склонившиеся над ним, и отточенное лезвие ножа, занесенное костлявой рукой у самого его горла.

Внимание заполнил какой-то монотонный голос, звучавший в близком расстоянии. Чтение, — судя по вычурному старинному слогу, это было чтение, — производилось, несомненно, для него. Он услышал:

«И сказали приехавшему из-за океана послы могучего императора Мии: «Уйди, потому что страна спящего Дракона закрыта для людей с белой кожей и черной душой. Ты привез нам то, от чего сладко становится телу мудрого и глупца, и мысли уносятся в небесные страны. Увези эту вещь — чувствует народ великого Дракона, что только позор и слабость принесет она нашей стране». Но человек с большой джонки не послушался мудрой просьбы.

Он сказал: «Груз моего корабля тяжел и нуждается в выгрузке. Все мои сбережения потрачены на покупку этого груза. Позволь, о, император, обменять мой опиум на легкие шелка и тяжелые серебряные слитки твоих подданных!» И разгневался император, потому что мог читать в будущем. И послал воинов прогнать в зеленую бесконечность человека — хозяина большой джонки — первого, указавшего дорогу тысячам пришедших потом. И приказал потопить его сладкую отраву.

И человек с корабля — свирепый белый дьявол Ка-пи-тан Лайон, не испугался гнева императора. Принесли его рабы длинные трубы, выбрасывавшие огонь и железо и истребили слуг Дракона. Обменял пришелец свои товары на мягкий шелк и тяжелое серебро. И ушел в океан — в бесконечную зеленую бездну — первый из тысяч, пришедших потом.

Проходили дни. Проходили года. Проходили столетия.

Цин сменил Мия. Цина сменил восставший народ. Но одинакова власть белых дьяволов. Одинакова.

Теперь близок час избавления. Желтый дракон — великое светило дня — взирает еще на рабство своих детей. Но Черный Дракон — ночь — уже откармливает под своим крылом тех смелых, которые прогонят поработителей. Которые прогонят!»

Голос умолк. Послышалось шуршание приближавшихся шагов. Затем над самым ухом Львова раздался тот же голос:

— Пришелец, ты, испытанный видом смерти, страхом пропасти, силой меча! Хочешь ли ты вступить в ряды детей Черного Дракона? Клянешься ли бороться против твоих братьев-белых и мстить потомкам первого поработителя — Ка-пи-тана Лайона? Особой приметой отмечен каждый из них. Клянись, и да омоет кровь уста, загрязненные ложью!

Какая-то судорога сдавила горло распростертого на полу. Его охватил непонятный детский ужас. Два раза он открывал рот и рот закрывался, не произнося ни звука. Блестящее лезвие ножа дрогнуло в сжимавшей его руке. Собрав всю силу воли, Львов прохрипел:

«Клянусь!»

 

5. Дракон разевает пасть

В тот же момент пленник почувствовал себя свободным. Подавив дрожь нервного напряжения, он вскочил на ноги. Стоявший сзади накинул на него мягкий шелк длинной черной одежды.

Большой сводчатой пещере с потолком и стенами из желтого лесса была искусственно придана правильная четырехугольная форма. От наполовину затянутых черным стен шли к центру, где стоял плетеный желтый стол, правильные четырехугольники человеческих рядов. Сидевшие на полу, обхватив ноги руками и прижав колени к подбородку, все присутствующие были одеты в черные халаты, особенно подчеркивавшие мертвую желтизну лиц. За столом посредине сидел высохший морщинистый старик. На спине и на груди его желтой одежды были сделаны изображения черного дракона. Он повернул к Львову прорезы блестящих зеленоватых глаз.

— Простит ли нам суровый русский брат устроенное ему испытание? Многие его обряды устарели, но оно имеет глубокий внутренний смысл. Теперь вы целиком принадлежите нашему обществу. Приветствуем вас именем Черного Дракона.

Старик помолчал, точно собираясь с мыслями. В это время Львов успел опуститься на место в переднем ряду, указанное ему китайцем, исполнявшим, очевидно, должность церемониймейстера. Старик заговорил снова:

— Конечно, благородный брат, мы и раньше знали о вас по рассказам Ли-Хуен-Ченга. Его рекомендация, — председатель взял со стола пергамент, исчезнувший из кармана Львова, — его рекомендация передает вам все права и обязанности, которые он имел в Обществе. Но перед этим вы, конечно, должны будете показать себя в работе. Теперь к делу!

В заднем ряду поднялся маленький, толстый китаец.

— Внимательные братья, исполнивший возложенное на него поручение Шанг хочет сделать сообщение!

Шанг заговорил:

— Благородные, справедливые и зоркие дети Черного Дракона. Мне было приказано выяснить, правильны ли слухи, принесенные Ю-Ао-Цяном: действительно ли имеется тайный договор между северным правительством Чжан-Цзо-Лина и одной из европейских держав. Такой договор есть, действительно. Он подписан Чжан-Цзо-Лином с одной стороны, и французским послом — с другой. Он дает огромные преимущества Франции в ущерб Японии — хозяйке Чжан-Цзо-Лина, и другим заинтересованным странам.

Ввиду того, что договор имеет исключительную важность, правитель севера предпринял для его сохранения особые меры. Китайский подписанный экземпляр хранится в монастыре «Бао-Дун» в центральном Тибете. Точное место его хранения неизвестно никому!

При общем одобрительном пощелкивании докладчик сел на место.

Заговорил сидящий у стола.

— Итак, высокие братья, наше предположение оправдалось. Есть документ, оглашение которого повлечет за собой военное выступление всех обойденных держав и падение подписавшего его правителя, которому сейчас улыбается удача. Этот документ даст большую власть имеющему его на руках.

Владея им, мы сделаемся хозяевами могущества Чжан-Цзо-Лина. Это главное. Нам известно, как непрочно пекинское правительство У-Пей-Фу, в чьи руки скоро перейдет власть! Мы установили дружескую связь с южными революционерами — сторонниками Сунь-Ят-Сена. Нам нужно сделать последний шаг.

При помощи договора генерал Чжан-Цзо-Лин будет принужден повиноваться Черному Дракону. Уже назрели злоба и ненависть. Дымится и готово вспыхнуть иссушенное лицо «зеленеющей страны». Близок день — оно вспыхнет, испепелит всех попирающих его подошвами ног…

Мы получим документ, мы должны получить его. Но как… Проницательные братья, не проснулась ли у кого-нибудь из вас счастливая мысль?

В переднем ряду поднялся другой оратор.

— Отец мой, Фа, я предложу самое простое и лучшее, что можно придумать. Дело необходимо сделать тайно: договор должен без шума очутиться в наших руках. Его, конечно, хорошо спрятали в неприступном храме лам. Здесь нужна хитрость. Между нами находится новый брат: русский революционер, Ли-Во. Он, конечно, привык к таким делам. Не скажет ли он своего веского слова по этому вопросу?

Все глаза обратились на Львова. Он сидел, скрестив руки, с торжественным, задумчивым выражением лица, как бы не обращая внимания на упоминание своей фамилии. Председатель Фа, — тоже нашел нужным вставить свое слово:

— Брат мой, Ли-Во, что ты ответишь на слова говорившего сейчас? Охватила ли твоя мысль важность того, о чем говорят дети Дракона? Не внушил ли тебе дух твоего отца спасительного исхода?

Львов медленно встал на ноги.

— Слушайте, дети Черного Дракона. Вы спрашивали — я отвечаю. Трудна задача, поставленная перед нами. Но еще более трудные вещи приходилось разрешать нам, русским борцам за свободу. Слушайте!

Здесь, вдали от места, где спрятана бумага, трудно решить что-нибудь. Нужно приехать туда. Найти человека, который знает тайник. Выведать у него секрет. И потом уже действовать. Вот лучшее, что можно придумать. Я сказал.

Председатель и все собратья удовлетворенно закивали. Им понравилось осторожное предложение.

Фа заговорил, приподнявшись с сиденья:

— Глубокомысленные братья, мы слышали, что сказал Ли-Во. Его предложение понравилось вам. Слушайте теперь, что говорит Дракон:

«Трижды благословенный сын своего отца, Ли-Во, будет руководить похищением. Он отправится завтра. Инструкции он получит в особой тайной беседе. В помощники ему мы дадим достойных братьев Шанга, Ю-Ао-Цяна, Ци-Мо и Абу-Синга. Ответственность падает одинаково на всех пятерых».

Помните, братья, неудачи здесь быть не может. Все вы видели сегодня, как наказал Дракон брата Кванга, доживающего в красной пещере свои последние минуты. Такое же наказание, — Фа поочередно остановил тяжелые зрачки на каждом из пятерых выбранных, — может постигнуть всех вас. Помните это, исполняя возложенное на вас дело.

А теперь, дети Дракона, пожелаем счастливого возвращения нашим сильным, проницательным, удачливым братьям!

Фа опустился на стул. Собрание перешло к очередным делам.