Маруся молчала, глядя на халат в руках боцмана. Он, казалось, привлекал ее взгляд как магнит. Только мельком посмотрела в лица Агеева, Медведева и снова неотрывно глядела на светлые лохмотья.
Где вы оставили вчера ваш халат? — тихо спросил Медведев.
Не помню точно, — отрывисто сказала Маруся. — Я отнесла его подальше, спрятала между камнями. Не могла я больше смотреть на него… Я поступила неправильно? — Она вскинула и тотчас опустила глаза.
Ваш халат был повешен за скалами, как флаг! — Голос Медведева звенел сталью. — Зачем вы сделали это?
Теперь женщина смотрела на него в упор. Ее черты были неподвижны. Только глаза, широкие и светлые, жили на мертвенно-бледном лице.
Кто вы такая? — продолжал Медведев. Ярость охватила его. Бессонная ночь, затаенное горе, страх за исход дела усиливали эту ярость. — Кто вы такая? Вы действительно русская?
Я русская, — пролепетала Маруся. Она стиснула ладони; маленькие смуглые пальцы с обломанными ногтями побелели. — Я не понимаю… Я его свернула в комочек, в плотный комочек, засунула глубоко в трещину… — Ее губы запрыгали, но глаза оставались сухими.
Зачем вы хотели выдать нас немцам? — спросил Медведев.
Выдать вас немцам?.. — повторила она, будто не веря собственным ушам. — Выдать вас немцам? Это я-то могу выдать вас немцам? Это я-то? Я?
Ее дыхание пресеклось. Она молчала, подняв руку, глядя на Медведева с невыразимым упреком.
Ее измученное, страшно худое, когда-то бывшее молодым и красивым лицо все трепетало от горя и обиды. В этом лице не было больше робости, приниженности, как вчера.
Она не могла говорить: слезы хлынули из ее глаз, покатились по впалым, сморщенным щекам…
Агеев внезапно повернулся, пошел, почти побежал к кубрику.
Маруся закрыла пальцами лицо, упала на камни.
— Что они сделали с нами!.. — повторяла она среди рыданий.
Холодный пот тек по лицу Медведева.
— Товарищ командир! — раздался голос Агеева. Нечто настолько необычное, зловещее было в этом голосе, что оглянулась даже Маруся. Медведев бросился в кубрик.
Кульбин сидел у стола в странной неестественной позе, опустив голову, одной рукой охватив передатчик. По стриженой голове текла струйка крови. Агеев поддерживал радиста, низко склонившись.
— Что? — крикнул Медведев, подбегая..
— Похоже, помер!.. — со стоном ответил Агеев. Выпрямился. Его жесткая ладонь была испачкана кровью. — Скорей идем!
Он бросился из кубрика. Медведев бежал за ним.
— Там Фролов… Не пропустит…
Агеев молчал. Одним рывком расстегнул кобуру. Они обогнули скалу, заслоняющую спуск к ущелью.
— Тоже убит? — задохнулся Медведев.
Фролов сидел, скорчившись, у самой расселины. Он уронил голову на колени, крепко сжав в руках автомат. Агеев добежал первый, тряхнул его за плечо, сигнальщик стал клониться набок, не выпуская автомата. Агеев приподнял его, расстегнул ватник.
— Ран, похоже, нет…
Фролов тяжело дышал, его невидящие глаза были полураскрыты.
Агеев бережно опустил Фролова на камни.
— Он отравлен, товарищ командир! Этот шпион обоих их одурманил. Сигаретами. Когда утром я к ним подошел, как раз втроем перекурку кончали… Товарищ командир, я его еще у потока настигну!
Распрямился, рванул из кобуры пистолет. Медведев сгибался над Фроловым.
Идите… Нет, подожди, брат! — Только в моменты большой задушевности, наивысшего напряжения Медведев переходил, сам того не замечая, на «ты» с подчиненными. — Как бы он и тебя не подстерег. Какое у него оружие?
Пистолет и две гранаты — он их у Кульбина забрал. Я его нагоню, кончу…
Смотри, как бы не подстерег… — снова повторил Медведев. Он растерялся, может быть, первый раз в жизни: слишком неожиданно свалилась беда.
Ему меня подстерегать не резон! — уже из ущелья крикнул боцман. — Он, поди, как заяц, по скалам скачет!..
Медведев поднял Фролова. Сигнальщик был страшно тяжел. «У мертвых и лишившихся сознания, — мельком подумал Медведев, — вес почему-то вырастает, всей своей тяжестью они тянутся к земле…» Пошатываясь, нес Фролова в кубрик.
Все произошло так мгновенно. Он остался на посту один — теперь, когда так нужна помощь каждого… Кульбин убит, Фролов отравлен, боцман тоже, возможно, пошел на смерть. А может быть, Василий Степанович еще жив?
Он опустил Фролова на койку.
Сигнальщик по-прежнему трудно дышал; всегда румяное, свежее лицо было сейчас тускло-синеватого цвета.
Маруся склонялась над Кульбиным у стола.
— Что с ним? Вправду мертв? — В голосе Медведева теплилась робкая надежда.
— Я ничего не могла сделать… — Маруся подняла залитое слезами лицо. — У него раздроблена голова…
Понимаете что-нибудь в медицине? Простите, я вас обидел, но это потом… Может быть, поможете Фролову?
Я… до плена… училась на санитарных курсах… Хотела в армию пойти. — Ее голос был тихим, как вздох. — Можно, посмотрю, что с ним?
Конечно, разумеется… Если бы вы могли помочь ему… Вот походная аптечка.
Медведев поднял Кульбина, вынес наружу.
Василий Степанович похолодел. Медведев отнес его в сторону, уложил на камнях, с головой укрыл плащпалаткой. Присел рядом, стараясь сосредоточиться.
Наступил солнечный, ветреный день. Дул норд-ост.
«Верно, море свежеет», — подумал Медведев, — глухой гул морского прибоя доносился снизу.
Что делать? Сегодня начнется десант, корректировка необходима… Закрыл глаза — и вдруг из мрака надвинулось лицо виновника катастрофы, веселое, хохочущее, с круглыми глазами в кровяных жилках и медной щетинкой над верхней губой. Доверился ему, как дурак!.. Вспоминал все происшедшее шаг за шагом…
Конечно, это переодетый гестаповец — не англичанин… Недаром боцман говорил: носит чужой костюм… Вот почему он отнял вчера сигарету у Фролова: хотел отравить его во время вахты, а потом побоялся выдать себя. А сегодня отравил разом двоих, отвлек от себя внимание развешенным халатом… Ровно на столько времени, чтобы успеть убить радиста, испортить рацию… А рация? Конечно, сломал ее.
Он бросился обратно в землянку.
Маруся склонялась над Фроловым, стараясь удобнее уложить на койке…
Медведев нагнулся над передатчиком, сдвинутым в сторону, забрызганным каплями крови.
Торчала порванная проволока, блестели осколки стекла. Но запасной комплект? Успел его поломать диверсант?
Нет, вот он стоит, тщательно упакованный. Запасливый Кульбин спрятал его в углу, за койкой. Медведев нетерпеливо развернул запасные части, стер с рации кровь, стал чинить передатчик.
Он оторвался от работы, только чтобы взглянуть на Фролова. Сигнальщик спал, его дыхание стало ровнее и тише. Маруся сидела на койке, глядя Фролову в лицо.
Он должен скоро очнуться… Я сделала все, что могла…
Спасибо, — мягко сказал Медведев.
Он мгновение подумал. Взял со стола свой заряженный автомат.
— Хочу вам дать поручение… Из автомата стрелять не умеете? — Она покачала головой. — Тут особой науки не нужно.
Подошел к койке, показал, как обращаться с автоматом.
— Вот, возьмите его, встаньте там, где нес вахту Фролов. Если кто покажется из ущелья, стреляйте прямо очередью, чтобы предупредить меня. На близком расстоянии, не промахнетесь.
Опять уловил в ее глазах то прежнее непонятное выражение. Но робости, неуверенности не было теперь в ее движениях.
Вы… больше не подозреваете меня? — тихо спросила Маруся.
Конечно нет… — Он досадливо нахмурился. — Это было хитро разработано тем фашистом. Ему нужно было отвлечь внимание от себя: он знал, что боцман все время следит за ним… Только как он отыскал в скалах этот халат?
Когда засовывала его среди камней, мне показалось, кто-то смотрит сзади. Оглянулась — никого. Я думала, может быть, вы…
Она замолчала. Медведев видел: у нее на губах дрожит какая-то невысказанная фраза. Она стояла у выхода, как бы ожидая, будто собираясь что-то произнести…
Молча она вышла из кубрика.
Он снова нагнулся над рацией. Заменял часть за частью, соединял порванные провода. А в глазах стояло лицо Маруси, лицо девушки-старухи. Все они прошли сквозь эту муку. Неужели и Настя?.. Он старался отвлечься, думать о другом и снова представлял себе лицо Насти, изуродованное месяцами страшного рабства.
Но образ Насти затерялся где-то в сознании… Сейчас он мог думать только о деле, только о том, что нужно противопоставить диверсии врага!
И в то же время все яростнее и торопливее восстанавливал рацию. Утратил представление о времени. Ужаснулся, взглянув на часы…
Почему не вернулся Агеев? Нет ли в видимости кораблей десанта?
Он вышел из кубрика.
Подполз к верхнему гребню скал, выглянул.
Как всегда, берег был дик и безлюден с виду, океан грозно гудел, рос прибой, увеличилась пенная линия вдоль береговых извилин. Четкой, будто приподнятой над морем чертой вырисовывался горизонт.
«Свежая погода идет!» — подумал привычными мыслями опытного морехода. Но небо еще было чисто, скалы теплы от прямых солнечных лучей.
Снова вернулся в кубрик, согнулся над аппаратом. Основные части уже заменены. Но аппарат молчит — он так же мертв, как его хозяин, лежащий снаружи.
Все пропало, пост не сможет давать корректировку. По собственному легкомыслию, из-за преступной доверчивости он, командир поста, сорвал всю операцию, обманул доверие флота… Правда, мог бы быть еще один выход…
Услышал глубокий вздох за спиной, шуршание сухой морской травы.
Фролов, поднявшись на койке, смотрел с недоумением, с испугом.
— Что это, товарищ командир? Неужто на вахте заснул? В голове жернова ворочаются…
Медведев коротко рассказал все.
— Вася!.. — только и мог вымолвить Фролов. — Вася погиб!.. Разрешите, взгляну на друга…
Он вышел шатающейся, неверной походкой. Медведев опять склонился над рацией…
Нет, он не может исправить аппарат…
Через несколько минут вернулся Фролов.
Вошел сгорбленный, сразу постаревший, глаза ушли глубоко под длинные ресницы.
— Лежит, будто спит…
Фролов всхлипнул, закусил пухлую губу. Крепился изо всех сил, но две прозрачные слезинки вдруг скатились из-под ресниц, оставляя полоски на смуглой пушистой коже.
Товарищ командир, это ведь он говорил: «Слезы матроса наравне с кровью ценятся…» Я бы за него, верьте слову, всю кровь отдал… Закадычный мой дружок… А боцман? Неужто и он… погиб?
Нет, я думаю, Агеев вернется. Он за диверсантом погнался… За летчиком этим… — глухо сказал Медведев.
Фролов горестно взглянул на него.
— Вот ведь какой хитрый волк] Утром подъехал ко мне, будто извинялся за вчерашнее: «Хэв эй сигаретт!» Ну почему же не взять? Закурили мы с Васей… — Внезапное недоумение скользнуло по его лицу. — Но ведь и он с нами курил, из одного портсигара!
— Значит, знал, какие папиросы вам дать… — Медведев порывисто встал. — Разговорами делу не поможешь. Рация испорчена, не можем принимать сигналов, давать корректировку… Пойдем взглянем, — пожалуй, наши корабли уже на горизонте.
Они вышли наружу. Тени от скал удлинялись, ветер дул все резче, день подходил к концу.
Подползли к краю обрыва. Легли рядом, с биноклями в руках. В радужных ободках линз выросли однообразные темно-синие с пенными барашками валы.
Проплывала зазубренная колышущаяся линия горизонта.
Над ней висели продолговатые облака. Все сильнее дул ветер.
Товарищ командир! — почему-то шепотом сказал Фролов.
Ну что вам?
— Как же с Васей?.. — Он замолчал, с трудом перевел дух. — Его хоронить нужно.
Мы его к ночи похороним, друг. Сейчас нельзя вахту бросать. Десант в любую минуту подойти может.
А как корректировать будем… без рации?
Как?..
Медведев глядел на лежащего рядом моряка, на его стройные юношеские плечи, загорелую шею, румяное лицо под шерстяным подшлемником — видел его как будто впервые.
Мысль, что пришла в голову недавно, показалась дерзкой, неисполнимой. Должен ли он, смеет ли послать на верную смерть и этого красивого, полного жизни парня?
— Есть один выход, Фролов… — медленно сказал он. Сигнальщик смотрел на него широко открытыми карими глазами.
— Видишь ли, если не наладим корректировку, весь наш пост ни к чему. Корабли не смогут громить укреплений — тех, что мы запеленговали. Рация не работает. Остается флажной семафор.
Фролов молча слушал. Медведев помолчал.
— Не знаю, что из этого получится. Но может быть, что-нибудь и вышло бы. Чайкин Клюв высоко над морем: его далеко видно и с берега и с кораблей. Я решил было сам сигнализировать, да скорости дать не могу.
Фролов понял. Глаза блеснули обидой.
А мне разве не доверяете? Я сигнальщик первого класса — семьдесят знаков в минуту пишу.
Знаю… Да ты понимаешь, за что возьмешься? Должен стать на открытом месте, над самым обрывом. По тебе, как по мишени, все их орудия и пулеметы бить будут.
Авось промахнутся, — просто сказал Фролов. — Товарищ командир, это вы здорово придумали!
Он приподнялся на камнях, густой румянец залил щеки. И вдруг напрягся, вытянулся, прижал к лицу окуляры бинокля:
— Наши боевые корабли на горизонте!
Медведев смотрел тоже. Плескался в линзах бесконечный океанский простор. Длинной изогнутой клешней вдавался в воду берег. Мерцал и переливался рубчатый горизонт.
— Справа, курсовой угол десять, товарищ командир!
И точно, в указанном направлении мелькнули по волнам еле видные зазубренные полоски.
— Дадим корректировку, товарищ командир! — Фролов не отрывал бинокля от глаз. — Вы за меня не бойтесь. Вася Кульбин любил говорить: «Матрос пули глотает, бомбы руками хватает…»
Он взглянул на Медведева и осекся.
Ни тени растерянности и колебаний не было больше на исхудалом, строгом лице под козырьком офицерской фуражки. В даль вглядывался, чуть нахмурясь, сдержанный, подтянутый командир, каким Фролов привык видеть его на мостике катера в часы боевых походов. Взгляд Медведева был ясен и тверд, экономными и быстрыми стали движения.
Старший лейтенант достал из планшета карту. Ветер трепал и сворачивал легкие кальковые края. Медведев разложил карту в углублении, прижал с боков осколками гранита.
— Принесите ракетницу и сигнальные флаги!
Фролов бросился в кубрик, вернулся с большим, старинной формы, пистолетом. Вложил в ствол картонный патрон ракеты. Из клеенчатого футляра вынул два красных флажка.
Корабли приближались. Уже различались в бинокль очертания широких скошенных труб, углы орудийных надстроек. Но берег затаился, точно и не было в скалах настороженных, направленных в море батарей.
— Ракету! — приказал Медведев.
Фролов вскинул ракетницу. Узкая дымовая лента взвилась над высотой, высоко в небе вспыхнул алый лоскут дыма. Мгновение спустя такая же ракета поднялась над флагманским эсминцем.
— К корректировке приготовиться! — приказал Медведев, не отрывая бинокля от глаз.
Фролов шагнул вперед — в каждой руке по развернутому флажку. Стоял теперь на самом краю ветристой бездны, ясно видимый и с моря и с берега. И, улучив момент перед началом сигнализации, сделал то, что делал не один краснофлотец, смотря смерти в глаза, никогда не сгибаясь перед врагом.
Он сорвал и бросил на камни свой шерстяной подшлемник и, бережно достав из-за пазухи, расправил, лихо надел набекрень старую, пропитанную солью бескозырку с золотыми литерами и ленточками, вьющимися на горном ветру.