Десять часов учебы. – Новогодний банкет. – Шампанское-морс. – Спичи и тосты. – Конференция издательств. – Учет. – Оригинальный репортаж. – Гулять!

В этом году зима выдалась поздняя. Долго стояла мокрая осень, брызгалась грязью, отбивалась, но все же не устояла – сдалась. По первопутку неисправимые обыватели тащили по домам рождественские елки. Елочные ветки куриным следом рассыпались по белому снегу; казалось, что в городе умерло много людей и их хоронили.

На рождество осень дала последний бой – была оттепель. В сочельник, канун рождества, колокола гудели не по-зимнему, громыхали разухабистым плясом. Не верилось, что декабрь на исходе, казалось, что пасха – апрель или май.

А двадцать пятого декабря, на рождество, ртуть в Реомюре опустилась на десять черточек вниз, ночью метелью занесло трамвайные пути, и улицы побелели.

В Шкиде рождества не справляли, но зиму встретили по-ребячьи радостно. Во дворе малыши, бужане и волыняне, играли в снежки, лепили бабу. И даже улигане, «гаванские чиновники», как звала их уборщица Аннушка, даже улигане не усидели в классе и вырвались на воздух, чтобы залепить друг другу лицо холодным и приятным с непривычки снегом.

Вечером за ужином Викниксор говорил речь:

– Наступила зима, а вместе с нею и новый учебный год. С завтрашнего дня мы кончаем вакационный период учебы и переходим к настоящим занятиям. С завтрашнего дня ежедневно будет по десять уроков. С десяти часов утра до обеда – четыре, после обеда отдых, потом опять четыре урока до ужина и после ужина два урока.

Лентяи вздохнули, четвертое же отделение рвалось к учебе и было радо.

Викниксор походил, заложив руки за спину, по столовой, собрался уже уходить, потом, вспомнив, вернулся.

– Да. Первого января у нас учет…

Это сообщение вызвало всеобщие радостные возгласы.

«Учетом» в Шкиде называлась устраиваемая несколько раз в году проверка знаний, полученных в классе.

Обычно к учету готовились заблаговременно. Преподаватели каждого предмета давали ученикам задания, по этим заданиям составлялись диаграммы, схемы, конспекты, устраивались подготовительные учеты-репетиции. Но спешное зазубривание курса не практиковалось, и вообще подготовка к учету не носила характера разучиваемого спектакля. Просто как следует готовились к торжеству.

То же самое было и на этот раз.

Уже на следующее утро, составив план выступлений по своим предметам, воспитатели ознакомили с ним учеников.

Шкида крякнула, поплевала на руки и засела за работу.

В четвертом отделении ребята с разрешения Викниксора сидели в классе до двенадцати часов.

Японец, Цыган и Кобчик по заданию Эланлюм переписывали готическим шрифтом на цветных картонах переведенный ими коллективно отрывок из гётевского «Фауста».

Янкель делал плакаты для украшения зала в день торжества. Воробей, Горбушка и еще несколько человек ему помогали.

Пантелеев писал конспект на тему «Законы Дракона» по древней истории, Кальмот и Дзе – о Фермопильской битве, о Фемистокле и Аристиде [14] .

Саша Пыльников разрабатывал диаграмму творчества М. Ю. Лермонтова в период с 1837 по 1840 год и писал о байроновском направлении в его творчестве. Тихиков и Старолинский рисовали географические, экономические и политические карты РСФСР.

Все были заняты.

Подготовка тянулась целую неделю.

Новый год, по неокрепшей традиции, встречали торжественно всей школой.

В большой спальне днем были убраны койки, поставлены столы и скамейки. Вечером в одиннадцать с половиной часов все отделения под руководством классных надзирателей поднялись наверх в спальню.

На столах, покрытых белыми скатертями, уже стояли яства: яблочная шарлотка, бутерброды с колбасой и клюквенный морс, которым изобретательный Викниксор заменил новогоднее шампанское.

Отделения разместились за четырьмя столами. Дежурные разлили по кружкам «шампанское-морс» и уселись сами. Скромное угощение казалось изголодавшимся шкидцам настоящим пиром.

Викниксор в своей речи отметил успехи за год и пожелал, чтобы к следующему году школа смогла выпустить первый кадр исправившихся воспитанников.

Обыкновенно к ораторским способностям Викниксора шкидцы относились сухо, сейчас же растрогались и долго кричали «ура».

Затем выступили с ответными тостами воспитанники. От улиган говорили Японец и Янкель.

Когда первое возбуждение улеглось, выступил новый халдей, политграмщик Кондуктор. Настоящее имя его было Сергей Семенович Васин. Кондуктором прозвали его за костюм – полушубок цвета хаки, какие носили в то время кондукторы городских железных дорог.

Кондуктор встал, откашлялся и сказал:

– Товарищи, я здесь, в школе, работаю недавно, я плохо знаю ее. Но все-таки я уже почувствовал главное. Я понял, что школа исправила, перевела на другие рельсы многих индивидуумов. Мое пожелание, чтобы в будущем году школа Достоевского смогла организовать у себя ячейку комсомола из воспитанников, уже исправившихся, нашедших дорогу.

Этот спич, произнесенный наскоро и несвязно, был встречен буквально громом аплодисментов и ревом «ура».

В час ночи банкет закрылся. Вмиг были убраны столы, расставлены кровати, и шкидцы стали укладываться спать. Японец пригласил на свою постель Янкеля, Пантелеева и Пыльникова.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он.

– Вали.

– Завтра учет, – начал Японец. – Мы должны выпустить учетный номер какого-либо издания.

В четвертом отделении в то время выходило четыре печатных органа: журналы «Вперед», «Вестник техники», «Зеркало» и газета «Будни».

– Согласны, ребята, что экстренный номер нужен?

– Согласны, – ответил Янкель. – Я предлагаю выпустить однодневку сообща.

– Идея! – воскликнул Пантелеев.

– Никому и обидно не будет, – подтвердил Сашка Пыльников, соредактор «Будней».

Решили выпустить газету «Шкид». Ответственным редактором назначили Янкеля, секретарские и репортерские обязанности взял на себя Пантелеев.

Утром занятий в классах не было. Вся школа под руководством Косталмеда и Кондуктора работала над украшением здания к торжеству. Из столовой и спален стаскивали в Белый зал скамейки, украшали зеленью портики сцены; зеленью же увили портреты вождей революции, развешенные по стенам, громадный портрет Достоевского и герб школы – желтый подсолнух с инициалами «ШД» в центре круга. Вдоль стен расставили классные доски, оклеенные диаграммами и плакатами, на длинных пюпитрах раскладывались рукописи, журналы, тетради и другие экспонаты учета. В двенадцать часов прозвенел звонок на обед. Обедали торопливо, без бузы и обычных скандалов. Когда кончили обед, в столовую вошел Викниксор и скомандовал: «Встать!».Ребята поднялись. В столовую торопливыми шагами вошла пожилая невысокая женщина, закутанная в серую пуховую шаль.– Лилина, – шепотом пронеслось по скамьям.– Здорово, ребята! – поздоровалась заведующая губоно. – Садитесь. Хлеб да соль.– Спасибо! – ответил хор голосов.Ребята уселись. Лилина походила по столовой, потом присела у стола первого отделения и завязала с малышами разговор.– Сколько тебе лет? – спросила она у Якушки.– Десять, – ответил тот.– За что попал в школу?– Воровал, – сказал Якушка и покраснел.Лилина минуту подумала.– А сейчас ты что делаешь в школе?– Учусь, – ответил Якушка, еще больше краснея. Лилина улыбнулась и потрепала его, как девочку, по щеке.– А ты за что? – обратилась она к Кондрушкину, тринадцатилетнему дегенерату с квадратным лбом и отвисшей нижней челюстью.– Избу поджег, – хмуро ответил он.– Зачем же ты ее поджег?Кондрушкин, носивший кличку Квадрат, тупо посмотрел в лицо Лилиной и ответил:– Так. Захотелось и поджег.Подошел Викниксор.– Этот у нас всего два месяца, – сказал он. – Еще совсем не обтесан. Да ничего, отделаем. Вот тоже поджигатель, – указал он на другого первоклассника – Калину. – Этот уже больше года у нас. За поджог в интернате переведен.– Зачем ты сделал это? – спросила Лилина.Калина покраснел.– Дурной был, – ответил он, потупясь.Поговорив немного, Лилина вместе с Викниксором вышла из столовой. Немного погодя к столу четвертого отделения подсел Воробей, бывший в то время кухонным старостой.Он был красен, как свекла, и видно было, что ему не терпится что-то рассказать.– Здорово! – проговорил он наконец. – Чуть не влип.– Что такое? – спросил Японец.– Да Лилина… Не успел дежурный дверь отворить – влетает на кухню:– Староста?– Староста, говорю.– Сколько сегодня получено на день хлеба?А я, признаться, точно не помню, хотя в тетрадке и записано.– Два пуда восемь фунтов с половиной, говорю, – наобум, конечно.Она дальше:– А мяса сколько?– Пуд десять, говорю.– Сахару?– Фунт три четверти.– Молодец, говорит, – и пошла.Все расхохотались.– Ловко! – воскликнул Янкель. – Ай да Воробышек!После обеда воспитатели скомандовали классам «построиться» и отделениями провели их в Белый зал. Там уже находилось человек десять гостей.От губоно, кроме Лилиной, присутствовали еще два человека – от комиссии по делам несовершеннолетних и от соцвоса. Кроме того, были представители от шефов – Петропорта, от Института профессора Грибоедова и несколько студентов из Института Лесгафта.Шкидцы, соблюдая порядок, расселись по местам. Впереди уселись малыши; четвертое отделение оказалось самым последним. Янкель и Пантелеев притащили из класса бумагу и чернила и засели за отдельным столом редакции.На сцену вышел Викниксор.– Товарищи! – сказал он. – Сейчас у нас состоится учет, учет знаний наших, учет проделанной работы. Давайте покажем присутствующим здесь дорогим гостям, что мы не даром провели время, что нами что-то сделано… Откроем учет.Слова Викниксора были встречены аплодисментами со всех скамеек.– Первым будет немецкий язык, – объявил Викниксор, уже спустившись со сцены и заняв место в первом ряду, по соседству с гостями.На сцену поднялась Эланлюм.– Сейчас мы продемонстрируем наши маленькие успехи в разговорном немецком языке, потом покажем сценку из «Вильгельма Телля». Ребята, – обратилась она к четвертому отделению, – пройдите сюда.Японец, Цыган, Кобчик, Купец и Воробей гуськом прошли на сцену и стали лицом к залу.Эланлюм обвела взором вокруг себя и, не найдя, по-видимому, ничего более подходящего, ткнула себя пальцем в нос и спросила у Купца:– Вас ист дас?Купец ухмыльнулся, смутился. Он был по немецкому языку последним в классе.– Нос, – ответил он, покраснев.Гости, а за ними и весь зал расхохотались. Эланлюм расстроилась.– Хорошо, что хоть вопрос понял, – сказала она. – Еонин, – обратилась она к Японцу. – Вас ист даст? Антворте.– Дас ист ди назе, Элла Андреевна.– Гут. Вас ист дас? – обратилась она к Цыгану, указав на окно.– Дас ист дас фенстер, Элла Андреевна, – ответил Цыган, снисходительно улыбнувшись. – Вы что-нибудь посерьезнее, – шепнул он.– Нун гут… Вохин геест ду ам зоннабенд? – обернулась Эланлюм к Воробью.Воробей знал, что Эланлюм спрашивает, куда он пойдет в субботу, знал, что пойдет в отпуск, но ответить не смог. За него ответил Еонин.– Эр гейт ин урлауб.– Гут, – удовлетворившись, похвалила немка.Так, перебрасывая с одного на другого вопросы, она демонстрировала в течение пятнадцати минут «успехи в разговорном немецком языке».Потом тем же составом воспитанников была показана сценка из пьесы «Вильгельм Телль» на немецком языке. Гости от «Вильгельма Телля» пришли в восторг, долго аплодировали.За немецким языком шел русский язык. Гости и педагоги задавали воспитанникам вопросы, те отвечали.Потом шли древняя и русская истории, политграмота, география и математика.Пантелеев и Янкель все это время усиленно работали у себя в «походной редакции». Когда Викниксор объявил о перерыве и все собрались вставать, на сцене появился Янкель.– Минутку, – сказал он. – Только что вышел экстренный номер газеты, висит у задней стены, желающие могут прочесть.Все обернулись. На противоположной стене прилепился исписанный печатными синими буквами лист бумаги. Наверху, разрисованный красной краской, красовался заголовок:

Гости и шкидцы обступили газету. Передовица, написанная Японцем, разбирала учет как явление нового метода педагогики. Дальше шел портрет Лилиной в профиль и стихи Пыльникова, посвященные учету:

Мы в учете видим себя,

Учет – термометр наш.

Науку, учебу любя,

Мы грызем карандаш.

Кто плохо учился год,

Тому позор и стыд.

Эй, шкидский народ,

Не осрами республику Шкид!

За стихами шла хроника учета. О каждом предмете был дан отдельный отзыв. Читающие были поражены последней рецензией: