Племянник Айвазовского. – Крокодил. – Карандаши. – «Крыть». – Коварный толстовец. – Плюс на минус = 0. – Индульгенции.

Он вошел в канцелярию, снял поблекшую фетровую шляпу, поправил завязанный на шее бантом шарф и отрекомендовался:

– Сергей Петрович Айвазовский, племянник своего дяди – Айвазовского, – того самого, что «Девятый вал» написал и вообще…

Пришел просить места. Долгая безработица истрепала нервы, измучила голодом, холодом и тоской безделья… Айвазовский решил обратиться в дефективный детдом.

Викниксор просмотрел рекомендацию губоно и, просматривая, мельком оглядел Айвазовского.

Был он довольно высокого роста, широк в плечах, а гордое, с поднятым носом, лицо заставляло предполагать твердый и сильный характер.

– Хорошо, – сказал Викниксор. – Я приму вас штатным воспитателем, но, кроме того, нам нужен преподаватель рисования… Вы могли бы?..

– Я племянник Айвазовского, – с гордостью ответил тот. – А кроме того, я окончил Академию художеств. Я…

– Прекрасно, – оборвал завшколой. – Вы зачислены в штат. Завтра вы дежурите с двух часов дня. Надеюсь, вы сумеете подойти к воспитанникам.

– О! – воскликнул Айвазовский. – Это я сумею сделать… У меня есть опыт… Я…

Похоже было, что он хотел добавить – «племянник Айвазовского», но не сказал этого, не успел: в коридоре затрещал звонок, возвещая о конце урока, и канцелярия заполнилась педагогами и воспитателями.

Айвазовский помял шляпу, посмотрел на разговорившегося с другими Викниксора, хотел было протянуть руку, потом раздумал и, сказав: «До завтра», вышел из канцелярии, поблескивая золоченым пенсне на задранном вверх носу.

На другой день после уроков в класс четвертого отделения вошел Викниксор в сопровождении Айвазовского.

Воспитанники встали.

– Ребята, – проговорил Викниксор, – вот ваш новый воспитатель… Художник. Очень хороший человек… Надеюсь, что сойдетесь с ним…

Когда Викниксор вышел из класса, ребята обступили нового воспитателя.

Тот, в свою очередь, сжав под мышкой портфель, рассматривал через пенсне своих новых питомцев. В классе он почему-то сразу возбудил смешливое настроение.

– Как имя твое, о пришелец, новый воин из стана халдеев? – притворно торжественным тоном вопросил Японец.

– Меня зовут Сергей Петрович, – ответил воспитатель. – А фамилия моя Айвазовский.

– Айвазовский! – раздались возгласы. – Не художник ли?

– Да, художник, – вскинув голову, ответил халдей. – Я племянник своего дяди Айвазовского, который написал «Девятый вал» и другие картины.

– Здорово! – воскликнул Янкель.

Ребята еще плотнее обступили нового воспитателя.

Тот уселся за пустую парту и положил перед собой портфель.

– А вы что делаете? – спросил он. – Чем занимаетесь в свободное время?

– Халдеев бьем, – пробасил Купец.

– Что? – переспросил Айвазовский.

– Халдеев бьем, – повторил Офенбах. – Бузим, в очко дуемся…

– Да-а, – протянул Айвазовский, не понявший сказанного Купцом. – А я, – сказал он, – иначе с вами занятия поведу. У меня своя система воспитания.

– Какая же у вас система? – спросил кто-то.

– Может, расскажете? – попросил Янкель.

– У меня система следующая: я сам провожу с воспитанниками часы их досуга, читаю им вслух, играю…

В толпе ребят кто-то хихикнул.

– Интересно, – сказал Янкель. – Что ж, вы сегодня и приступите к воспитательной работе?

– Да, я думаю.

«Племянник своего дяди» порылся в портфеле и вытащил какую-то книжку.

– Я прочту вам сейчас интересную вещь, – сказал он. – Я хорошо читаю, кончил, между прочим, декламационные курсы…

– Валите, читайте, – перебил Ленька Пантелеев.

Айвазовский положил книгу на стол.

– Это что? – спросил Япошка и, взглянув на заглавие, громко расхохотался.

– «Крокодил» Корнея Чуковского, – прочел он. – Ловко!

Класс задрожал от смеха.

Воспитатель недоумевающе оглядел смеющихся и спросил:

– Вы чего смеетесь? Это очень интересная книга.

– Ладно, читайте! – снова закричал Пантелеев.

Айвазовский встал, поставил ногу на скамейку парты и, закинув голову, начал:

Читал он эти детские юмористические стихи с таким пафосом, так ревел, произнося слово «крокодил», что слушать без смеха было нельзя. Ребята заливались.

Айвазовский обиженно захлопнул книгу.

– Что смешного? – сказал он задрожавшим от обиды голосом. – Вы глупые мальчишки и не понимаете поэзии.

– Вали, читай! – кричали ребята. – Читайте, Сергей Петрович!

Похмурившись немного, воспитатель перевернул страницу и продолжал чтение. Каждый раз, как он декламировал: «Кр-ро-кодил, крррокодил, Кррррокодилович», стекла в классе дрожали от неудержимого, буйного, истерического смеха.

Когда он кончил, Японец вскочил на парту и произнес:

– Внимание! Традиции и обычаи Улиганской республики в частности и всей Шкиды в целом требуют, чтобы каждому новому шкидцу или халдею давалась кличка. Настоящий новоиспеченный халдей не является исключением и ждет своего боевого крещения. Думаю, что имя Крокодил больше всего подойдет к нему.

– Браво! – закричали ребята и наградили Япошку аплодисментами.

Потом каждый счел долгом подойти к Айвазовскому, похлопать его по плечу и сказать:

– Поздравляю, Крокодил Крокодилович.

Воспитатель сидел, растерянно разглядывая облепившие его лица. Он не знал, что делать, или же просто не сумел проявить свой прекрасный воспитательский опыт.

Так началась педагогическая карьера Крокодила Крокодиловича Айвазовского, племянника своего дяди, великого морского пейзажиста Айвазовского. С первых же дней он потерял у воспитанников авторитет…

– Барахло, – сказали шкидцы.

Первый урок рисования состоялся на другой день в четвертом отделении. Крокодил вошел в класс и, пройдя к учительскому столу, поставил на него карельской березы ящичек с карандашами и вылитый из гипса усеченный конус.

При его входе встало человек пять, остальные решили испытать отношение нового педагога к дисциплине и остались сидеть. Крокодил никому замечания не сделал, а, выложив из ящика груду разнокалиберных карандашных огрызков, сказал:

– Возьмите себе по карандашу.

Каждый подошел к столу и выбрал огрызок подлиннее и получше. На столе осталось еще штук двадцать пять карандашей.

Япошка, страдавший какой-то чувственной любовью к предметам канцелярского обихода – карандашам, перьям, бумаге, – подмигнул Янкелю и, вздохнув, шепнул:

– Смачно. А?

– Д-да, – поддакнул Черных, жадно оглядев карандашную груду.

– Приготовьте бумагу, – скомандовал преподаватель.

– Новое дело, – возмутился Воробей. – Что мы, свою бумагу будем портить, что ли?

– Факт, – поддержал Пантелеев. – Тащите из халдейской – там этого добра имеется.

– Верно? – спросил Крокодил. – У вас такой порядок?

– А то как же иначе.

Крокодил пошел в канцелярию.

Не успела захлопнуться дверь, как Япошка, Янкель, а за ними и все остальные ринулись к столу.

Через секунду от карандашной груды на столе осталась жалкая кучка в пять-шесть самых плохих, рвущих бумагу карандашей.

Возвратившись с бумагой, Крокодил не заметил расхищения. Он роздал бумагу и, поставив на верх классной доски усеченный конус, предложил воспитанникам нарисовать его.

Имевшие склонность к изобразительным искусствам принялись рисовать, а остальные, вынув из парт книжки, углубились в чтение.

Книги читали самые разнохарактерные.

Янкель мысленно перенесся в Нью-Йорк и там на Бруклинском мосту вместе с «гениальным сыщиком Нат Пинкертоном» сбрасывал в воду Гудзонова пролива двенадцатого по счету преступника…

Японец переходил от аграрной революции к перманентной и, не соглашаясь с Каутским, по привычке даже в уме пошмыгивал носом…

Пантелеев сочувственно вздыхал, ощущая острую жалость к коварно обманутой любовником бедной Лизе, а Джапаридзе дрался в горячей схватке на стороне отважных мушкетеров, целиком погрузившись в пухлый том романа Дюма…

Класс разъехался в разные части света: кто к индейцам в прерии, кто на Северный полюс. Звонка не услышал никто, и к настоящей жизни из мира грез призвал лишь возглас Крокодила:

– А где же карандаши?

Никто не ответил.

– Где же карандаши? – повторил педагог.

Опять никто не ответил. Воспитанники разбрелись по классу и не обращали внимания на воспитателя.

– Отдайте же карандаши! – уже с ноткой отчаяния в голосе прокричал Крокодил.

– Пошел ты, – пробасил Купец, – не зевай, когда не надо.

Ребята рассмеялись.

– Не зевай, Крокодил Крокодилович, – сказал Сашка Пыльников и хлопнул воспитателя по плечу.

– Ах, так! – закричал Крокодил. – Так я вам замечание запишу в «Летопись». Мне Виктор Николаевич сказал: будут шалить – записывайте.

– Ни хрена, – возразил Ленька Пантелеев. – Всех не перепишете.

– Нет, перепишу, – ответил уже дрожавший от негодования Крокодил. – Я вам коллективное замечание напишу… Коллективное замечание! – повторил он и, осененный этой мыслью, сорвался с места и, схватив усеченный конус и пустой ящичек, выбежал из класса.

«Коллективное замечание» он действительно записал:

«Воспитанники четвертого отделения похитили у преподавателя карандаши и отказались их возвратить, несмотря на требования учителя».

Викниксор заставил класс возвратить карандашные огрызки и оставил все отделение на два дня без прогулок.

Класс озлобился.

– Ябеда несчастный! – кричал Японец в набитой до отказа верхней уборной.

– Ябеда! Фискал! Крокодил гадов!

– Покрыть его!.. – предложил кто-то.

– Втемную!

– Отучить фискалить!

Решили крыть.

Вечером, когда Айвазовский вошел в класс, ему на голову набросили чье-то пальто, кто-то погасил электричество, затем раздался клич:

– Бей!

И с каждой парты на голову несчастного халдея полетели тяжеловесные книжные тома.

Кто-то загнул по спине Айвазовского поленом. Он закричал жалобно и скрипуче:

– Ай! Больно!

– Хватит! – крикнул Японец.

Зажгли свет. Крокодил сидел за партой, склонив голову на руки. Со спины у него сползало старое, рваное приютское пальто.

Злоба сразу прошла, стало жалко плачущего, избитого халдея.

– Хватит, – повторил Япошка, хотя уже никто не думал продолжать избиение.

Айвазовский поднял голову. Лицо сорокалетнего мужчины было мокро от слез. Жалость прошла, стало противно.

– Тьфу… – плюнул Купец. – Как баба какая-то, ревет. А еще халдей… У нас Бебэ и тот не заплакал бы. Таких только бить и надо.

Айвазовский жалко улыбнулся и сказал:

– Ладно, пустяки.

Стало еще жалостнее… Стало стыдно за происшедшее…

– Вы нас простите, Сергей Петрович, – хмуро сказал Японец. – Запишите нам коллективное замечание для формы, а как человек – простите.

– Ладно, – повторил Крокодил. – Я вас прощаю и записывать никого не буду.

– Вот это человек, – сказал Пантелеев. – Бьют его, а он прощает. Прямо толстовец какой-то, а не халдей.

Айвазовский встал.

– Ну, я пойду…

Дойдя до дверей и открыв их, он вдруг круто обернулся и, побагровев всем лицом, закричал:

– Я вам покажу, дьяволы!.. Я вам… Сгною! – проревел он и выбежал из класса.

…Поведение Айвазовского возбуждало всеобщую злобу. Случай с «христианским прощением» нашел отклик: Крокодила покрыли и в третьем отделении.

Кипчаки избили его основательно и, когда он попытался разыграть и у них умилительную сцену «всеобщего прощения», добавили еще и «на орехи». Били не книгами, а гимнастическими палками и даже кочергой. На оба отделения градом сыпались замечания, все воспитанники этих отделений не выходили из четвертого и пятого разрядов.

В ответ на усиление наказаний разгоралась и большая буза… Крокодил не успевал отхаживать синяки.

В «Летописи» тех дней попадались записи такого рода: