Готовность номер один

Тревожные донесения следовали одно за другим. Мы уже знали, что Финляндия объявила мобилизацию. С минуты на минуту ждали по телефону или телеграфу грозного слова — война!

Около полуночи меня срочно вызвал командующий. «Свершилось!» — мелькнула мысль. В его кабинете уже находился член Военного совета флота дивизионный комиссар М. Г. Яковенко. Вице-адмирал Трибуц сидел, откинувшись в кресле, и нервно постукивал по колену длинным карандашом. Только это и выдавало его волнение.

— Сейчас говорил по телефону с Наркомом, — сказал он мне без всяких предисловий. — Сегодня ночью надо ожидать нападения на нас Германии.

Я бегом вернулся к себе, и через несколько минут необходимые указания уже передавались на соединения флота, в штаб авиации и начальнику тыла.

В 23 часа 37 минут 21 июня 1941 года на Краснознаменном Балтийском флоте была объявлена оперативная готовность номер один. И это еще не означало войну, но уже обязывало огнем отражать любое нападение. На подходах к главной базе флота дополнительно установили ближний корабельный дозор. Первым вышел на линию базовый тральщик «Крамбол». А на море и в воздухе казалось все спокойно: тревожных донесений было меньше, чем в прошлые дни. «Затишье перед бурей», — невесело шутили дежурные офицеры штабных постов. В ту ночь никто не ложился, никто не спал. Береговой флагманский командный пункт (БФКП), куда в полночь перебрались в полном составе Военный совет и штаб флота, находился у взморья. Здесь, вдали от города, было совсем тихо. С моря веяло сыростью и прохладой, с близких полей доносился аромат некошеных трав. Белая июньская ночь незаметно переходила в утренние сумерки.

В 1 час 40 минут 22 июня я донес начальнику Главного Морского штаба:

— Флот и базы переведены на оперативную готовность номер один.

По ходу событий уже чувствовалось, что в ближайшие дни флот будет сконцентрирован в Риге и Таллине. Туда необходимо было срочно завезти дополнительное количество топлива. Начальник тыла флота генерал-майор Митрофан Иванович Москаленко доложил командующему свои расчеты. Тут же в полночь запросили у Наркома разрешение танкеру «Железнодорожник» с полным запасом мазута, принятым в Либаве, немедленно следовать в Усть-Двинск (Даугавгрива), а танкеру № 11 — из Кронштадта в Таллин. Уже к двум часам пришло из Москвы согласие; одновременно нам позволено было расходовать мобилизационные запасы.

Командиру Либавской базы я передал приказание командующего: все оставшиеся подводные лодки типа «М», кроме дозорных, перевести немедленно в Усть-Двинск, а остальные — в Виндаву. Командиру же военно-морской базы Ханко приказано было все подводные лодки и торпедные катера перевести в Палдиски. Это предусматривалось нашими планами.

В Таллине стояло несколько новых кораблей, почти закончивших свои государственные испытания. Их решено было принять в состав флота и утром поднять на них Военно-морской флаг. Менее готовые корабли срочна направлялись в Ленинград на заводы. Судостроители, конечно, возмутились. Они привыкли к тому, что командование флота принимает все зависящие от него меры для обеспечения заводских, а тем более государственных испытаний новых кораблей. А сегодня вдруг, да еще ночью, лаконичное приказание: «Все испытания прекращаются — немедленно следуйте в Ленинград». Пришлось мне отправиться на корабли и разъяснить главному сдатчику инженеру А. В. Сидоренко обстановку. Все корабли благополучно дошли до своих заводов и уже в ходе войны были приняты флотом.

Наши дозоры что-то молчат. Значит ли это, что в море все спокойно?

Около часу ночи поступила телеграмма от Наркома ВМФ. Она предупреждала, что в течение 22–23 июня возможно внезапное нападение немцев, которое может начаться с провокационных действий. Поэтому Нарком требовал бдительности, осторожности и снова предупреждал: не поддаваться провокациям. Телеграмма запрещала разведку в чужих водах и любые активные действия без разрешения Москвы, в том числе и постановку оборонительных минных заграждений.

В воскресенье, 22 июня, в 4 часа утра упали первые бомбы на наши города и военно-морские базы. Полчища врага вторглись на советскую землю…

В 4 часа 50 минут нам сообщил из Либавы капитан 1 ранга Клевенский:

— Бомбы упали на военный городок и в районе аэродрома. Особых повреждений нет…

Донесение капитана 2 ранга Ф. В. Зозули из Кронштадтской базы: «Сброшено шестнадцать мин на входе на Кронштадтский рейд. Фарватер остался чистым…»

Телефоны продолжают звонить, сообщают о замеченных силуэтах неизвестных кораблей, об обнаруженных перископах подводных лодок, о сброшенных парашютистах, о воздушных десантах — о чем только не доносили в ту первую ночь войны, в ее первые часы! Это был не поток, а водопад донесений! Все их надо было проанализировать, отобрать достоверное от вымысла — и как можно скорее, ибо на войне время — это все!

Как Известно, Гитлер решил напасть на Советский Союз в 4 часа 22 июня, но некоторые его генералы отошли от немецкой пунктуальности, нарушили приказ своего фюрера и начали боевые действия раньше установленного срока.

Начальник штаба Кронштадтской базы капитан 2 ранга Ф. В. Зозуля доносил, что наш транспорт «Луга», шедший из Ханко, был на подходе к Кронштадту неожиданно обстрелян фашистскими самолетами в 3 часа 30 минут. Корабль получил двадцать пробоин, среди экипажа есть раненые.

Трагичнее сложилась судьба латвийского парохода «Гайсма», шедшего в Германию с лесом. Еще в 3 часа 20 минут, находясь у шведского острова Готланд, он был без всякого предупреждения обстрелян с четырех фашистских катеров, а затем дважды торпедирован. Взрывной волной большая часть экипажа была выброшена за борт. Фашистские катера расстреливали моряков, плававших в воде, смертельно ранили капитана и многих членов экипажа. Но команда вела себя героически. Радист Степан Савицкий в последний момент успел передать в эфир радиограмму: «Торпедирован. „Гайсма“ тонет. Прощайте». Двадцать четыре человека, среди них были раненые, на спасательном вельботе через четырнадцать часов достигли нашего берега у маяка Ужава. Там похоронили капитана судна коммуниста Николая Георгиевича Дувэ, тело которого моряки доставили на родную землю.

Длинное сводчатое помещение — потерна береговой батареи, стоявшей здесь еще в первую мировую войну. Вдоль стен — столики операторов. А посредине — большие «столы обстановки» с разложенными на них картами.

Мой стол у самого входа.

Много света (электрического: окон нет). Шумно, хотя офицеры говорят вполголоса, а телефоны звонят еле слышно. Это береговой командный пункт флота.

4 часа 50 минут. Быстрыми шагами проходит к своему столу В. Ф. Трибуц. Поднимает на меня усталый взгляд и берет в руки свой любимый большой карандаш. Я молча протягиваю ему бланк телеграммы. Вице-адмирал медленно вслух читает:

— «Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать противника».

Вздохнув, он ставит свою размашистую подпись. Офицер Кашин берет телеграмму. Вскоре она понеслась по проводам и эфиру в Ханко, Ригу, на остров Эзель, в Кронштадт соединениям, частям и кораблям. Странное дело, мы облегченно вздохнули, будто с плеч спала тяжесть. Кончилась неизвестность. Все стало на свое место. Теперь оставалось действовать.

Торопливо отстукивал телеграфный ключ под рукой молодого насупившегося старшины.

Отдав распоряжения, командующий убыл в гавань, на корабли — в эти минуты ему хотелось быть среди матросов и офицеров.

Я вышел на воздух. Уже рассвело. Море было тихим. В Суропском проливе пыхтел буксирчик с баржей, направляясь в Таллин. Его моряки торопятся домой. О войне они еще ничего не знают.

На кораблях и в частях проходили митинги. Матросы и офицеры клялись выполнить долг перед Родиной. Беспартийные подавали заявления в партию, хотели идти в бой коммунистами.

Из штаба шли распоряжения. Мы держим экзамен. Все, что мы готовили, подсчитывали, прикидывали, уже сегодня начнет проверяться в действии.

Флагманский штурман капитан 2 ранга Иосифов докладывал, что все маяки погашены, снимается плавучее ограждение с банок и отмелей. На морских просторах не будут больше приветливо мигать кораблям белые, красные, зеленые огни. Утроенное искусство кораблевождения потребуется от командиров и штурманов.

Прибыл начальник разведки подполковник Н. С. Фрумкин. Сообщил, что фашисты открыто, по радио, объявили о минировании моря между островами Эланд и портом Клайпеда. Капитан-лейтенант Лукьянчиков быстро нанес данные на карту. Покачал головой:

— Это же поперек всей южной части Балтики. Не может быть. Очевидно, очередная фашистская липа!

Начальник оперативного отдела, как бы продолжая мысль офицера-оператора, выразил догадку:

— Пытаются задержать развертывание наших подводных лодок в Балтийском море…

Как позже выяснилось, это так и было: фашисты поставили в этом районе три тысячи мин и минных защитников. И все-таки они не смогли воспрепятствовать развертыванию наших подводных лодок.

Я принимал поток докладов, запросов, просьб, отдавал распоряжения. Трудностей было много, главным образом потому, что еще не была объявлена мобилизация и гражданские организации продолжали работать по-мирному. Капитан 2 ранга Иван Николаевич Ганцов, наш начальник отдела военных сообщений, беспрерывно звонил в управление Балтийского морского пароходства и в торговый порт, требуя выделить необходимые флоту суда. Но его никто не слушал, ибо сверху не было указаний…

Звонил директор театра, спрашивал: «Можно ли сегодня играть спектакль?» Подшефная школа беспокоилась: надо ли свертывать пионерские лагеря? Куда девать студентов гражданских вузов, недавно прибывших в Таллин на стажировку?

Слово «война» медленно внедрялось в сознание и быт людей. Меньше всего мы хотели и собирались воевать. Как говорилось в песне: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Однако не так-то легко было развести пары этого бронепоезда…

Только после гибели транспорта «Гайсма» под нашим энергичным нажимом пароходство приказало всем своим судам немедленно следовать в ближайшие советские порты. К счастью, два парохода — «Луначарский» и «Вторая пятилетка», следовавшие в Германию, успели вернуться обратно.

Трагично сложилась судьба наших моряков, находившихся в это время в Германии. К сожалению, не считаясь с напряженной обстановкой, Наркомат морского флота всего за несколько дней до нападения фашистов направил в командировку в Германию десятки своих моряков. Ушли туда и наши транспорты с грузами. Впервые же часы войны фашисты арестовали и отправили и концлагеря около девятисот советских моряков. Противник захватил более сорока советских кораблей общим тоннажем свыше ста двадцати трех тысяч тонн. Германские же корабли и немецкие специалисты, как уже говорилось, своевременно покинули наши порты и встретили войну у себя на родине.

На командный пункт прибывали для получения указаний командиры соединений. Одним из первых появился высокий худощавый контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко, командующий эскадрой, всегда спокойный и прямой в суждениях. Его басовитый голос слышен был издалека и терялся разве только перед сочным басом начальника тыла флота генерал-майора М. И. Москаленко.

Поздоровался и скромно сел на стул капитан 1 ранга Н. И. Мещерский — командир минного заградителя «Ока». Почти сразу за Ним прибыл командир охраны водного района главной базы капитан 2 ранга А. А. Милешкин.

Я смотрел на эти давно знакомые мне лица. Те же улыбки, те же приветствия, только совсем мало слов… Каждый подходил к офицеру-оператору и получал документы. В тишине шуршали карты, кальки…

Контр-адмирал Вдовиченко, просмотрев документы, аккуратно уложил их в папку, завязал ее и, шумно хлопнув по ней широкой ладонью, прогудел своим басом:

— Начальник штаба! Мне все ясно, разрешите следовать. — И тут же исчез.

Авиация флота, береговая оборона, тыл флота и Военно-Морские базы хранили оперативную документацию на месте. Штаб флота давал этим соединениям только сигнал, и там немедленно вскрывались специальные пакеты. Поэтому прибытие на БФКП начальника тыла флота генерал-майора М. И. Москаленко меня обеспокоило. Он сел в стороне и что-то писал, подсчитывал. Это был мой старый приятель еще по службе на Черном море в далекие годы юности. Москаленко хорошо знал хозяйство флота, руководил им оперативно и уверенно, всегда знал обстановку и умел поддерживать самый тесный контакт в работе органов тыла со штабом флота.

Уловив мой вопросительный взгляд, Митрофан Иванович сделал успокоительный жест рукой:

— Ничего, ничего. Все в порядке, машина завертелась и в тылу. Но у меня есть серьезный разговор. Отпустите всех флагманов, я подожду.

Я насторожился, зная, что по мелочам Москаленко никогда в штаб не обращался — слишком самостоятельный человек.

Позвонил начальник штаба авиации полковник Д. И. Сурков:

— Самолеты вылетели на разведку в Финский залив и в Балтийское море.

Я обрадовался. Наконец-то! Теперь-то уж не упрекнуть нас, что мы «лезем» на провокацию.

Докладывали дежурные офицеры штабных постов: подводные лодки начали выходить на позиции; бомбардировочная авиация вылетает для нанесения ответных ударов по военно-морским базам фашистов.

Наконец почти все флагманы разъехались.

— Пойдем на воздух, надо посоветоваться, — сказал генерал Москаленко.

Мы вышли из потерны. Москаленко сразу приступил к тому, что его волновало:

— План минных постановок в Ирбенском проливе не меняется?

— Все остается, как намечено. А почему ты спрашиваешь?

— В Усть-Двинске, откуда должны выходить корабли на минную постановку, не хватает топлива. Его везет из Либавы танкер «Железнодорожник», но он не прошел еще и половины пути…

Да, тут поневоле задумаешься. Вот когда сказалось отсутствие хранилищ топлива! Кто в этом виноват, сейчас выяснять поздно и бесполезно, надо немедля что-то предпринимать.

Вернувшись на командный пункт, мы произвели расчеты на карте. Возникло предложение: направить танкер на рейд Кюресаре (остров Эзель), а четырем миноносцам с минами заграждения выйти сюда на имеющемся запасе топлива, с тем чтобы произвести здесь полную заправку. Так мы сбережем почти сутки времени.

Доложили командующему флотом. Он еще раз проверил все наши расчеты, резко бросил свой большой карандаш на карту.

— Все инструкции по боку, значит?

Дело в том, что кораблям, имевшим на борту мины, категорически запрещалось принимать топливо. Так было раньше. Но неписаные законы войны неумолимо входили в свои права. Покачав головой, Владимир Филиппович все же вынужден был подписать распоряжение.

В потерне становилось влажно и душно. Сменялись дежурные операторы, но они не уходили на отдых, а, выпив стакан крепкого чая, возвращались на свои посты, помогали товарищам: слишком много было работы.

Командующий флотом показывался ненадолго, чтобы принять доклады и отдать указания, и вновь уезжал: он успевал побывать и на кораблях, и на заседании ЦК Компартии и Совета министров республики.

Страна поднималась на войну. Флот уже принимал в свои ряды тысячи бойцов и командиров запаса, а также более двухсот судов из состава торгового и рыболовного флотов.

В 6 часов 30 минут мы получили указание из Москвы: «Флоту немедленно начать постановку оборонительных минных заграждений по плану прикрытия».

После обеда меня вызвал командующий и молча протянул бланк с текстом экстренной телеграммы Начальника Главного Морского штаба. Нам приказывалось «ставить мины круглосуточно, использовать все, что можно: эсминцы и лидеры…».

Мы собирались это делать еще два дня назад. А теперь флот не нуждался в подталкивании. Сложная машина минного хозяйства закрутилась и работала полным ходом.

Некоторое время спустя я разговаривал по ВЧ с заместителем Наркома ВМФ адмиралом Л. М. Галлером. Это был тактичный обаятельный человек, умудренный большим житейским опытом — он служил еще на царском флоте. Галлер отличался величайшей пунктуальностью и исполнительностью. И на этот раз он спешил передать приказание, полученное сверху:

— Товарищ Пантелеев! Надо принять все меры к быстрой постановке мин заграждения… Пожалуйста, доложите об этом комфлоту.

— Есть! Доложу! — сказал я и не сдержался: — Лев Михайлович, сколько раз мы просили разрешения начать минные постановки! Но нам отказывали. А теперь торопят со всех сторон, будто мы сами ничего не понимаем…

Галлер меня перебил:

— Послушайте, голубчик, не будем сейчас вдаваться в подробности. Это потом, а сейчас я вас убедительно прошу доложить комфлоту и быстрее действовать…

На этом наш разговор закончился. Конечно, было очень досадно, что мы начинаем минные постановки сутки спустя после начала войны, а не за сутки до ее начала, как предполагалось по планам штаба флота. Упреждение противника и внезапность удара всегда рассматривались военным искусством как важнейший фактор успеха в войне, особенно в ее начале. А сейчас враг упредил нас.

И все же, несмотря на внезапность нападения фашистской Германии, Краснознаменный Балтийский флот не был застигнут врасплох, он быстро развернулся и начинал активные боевые действия.

В 18 часов 22 июня из Усть-Двинска под командованием капитана 2 ранга И. Г. Святова вышел отряд кораблей в составе крейсера «Максим Горький» и трех эсминцев: «Гордый», «Гневный», «Стерегущий». Задача отряда — прикрыть минные постановки в устье Финского залива. Корабли шли без сопровождения тральщиков, полагаясь лишь на свои параваны-охранители. В Риге не было ни одного быстроходного тральщика. Два старых латвийских тральщика могли с тралами «выжать» не более шести узлов. Отряд кораблей, идя за ними с такой скоростью, не успел бы прибыть вовремя в заданный район. К тому же на столь малом ходу крейсер и эсминцы могли бы стать прекрасной мишенью для вражеских подводных лодок. Рассуждать о том, почему флот начал войну, не имея нужного количества быстроходных тральщиков, было поздно. Оставалось рисковать, но выполнить боевое задание.

На командном пункте стало тихо. Схлынул поток первых донесений. Белая ночь прозрачным дымчатым покрывалом окутала море и берег. Тишина успокаивала.

Я прилег на кушетку и задремал. Усталый мозг не воспринимает приглушенный говор дежурных операторов и телефонные звонки. Но стоит только услышать слова о появлении противника, сразу замыкается какое-то невидимое реле — и дремоты как не бывало… Так случилось, когда до меня донесся вопрос оперативного дежурного:

— Где подводная лодка? Чья — наша или противника?..

Вскакиваю — и к карте. Вот здесь обнаружена подводная лодка в надводном положении, как доносят дозорный корабль и пост наблюдения на острове Нейсар. И разом, как по взмаху дирижерской палочки в оркестре, заработали телефоны… Дежурные штабов береговой обороны, службы связи, охраны водного района, бригады подлодок доносят об одном и том же: подводная лодка появилась в зоне Главной базы. Посыпались запросы по радио. Светили прожекторы с островов. Батарея на Нейсаре открыла огонь. Дозорные катера доносили: «Атакую подлодку». Вылетевший самолет сообщал: «Обнаружил подводную лодку, преследую, навожу катера…»

Командующий берет телефон, вызывает командира бригады подводных лодок:

— Чья это лодка?

— Оказывается, наша, «М-90». Следует на позицию в Финский залив. Командир решил дозарядить батарею в море, но не рассчитал, подошел слишком близко к нашему острову…

— Начальник штаба! — бросив трубку, говорит мне командующий. — Подробно разберитесь в этой глупой истории, и чтобы больше такое не повторялось. А за бдительность наблюдения надо поощрить людей.

Он прав. Командир охраны водного района Главной базы капитан 2 ранга А. А. Милешкин, командиры его дозорных катеров, сигнальщики на постах наблюдения, летчики и батарейцы, безусловно, достойны похвалы.

Своеобразная проверка охраны подступов к Главной базе, несомненно, принесла пользу. Но конечно, пришлось принять меры, чтобы исключить в дальнейшем подобные казусы.

В полночь контр-адмирал Вдовиченко вышел со своим отрядом кораблей на постановку центрального минного заграждения в устье Финского залива. Создание минной позиции планировалось осуществить за несколько суток. Днем корабли должны были принимать мины в Таллине, ночью выходить на их постановку, хотя наши белые ночи мало чем отличались от сумрачного дня.

Всего было поставлено несколько тысяч мин заграждения. Вход в Финский залив был надежно закрыт.

Отряд заграждения состоял из двух минных заградителей — «Ока» и «Урал», лидеров «Ленинград» и «Минск», эсминцев «Карл Маркс», «Артем» и «Володарский». Непосредственное охранение отряда от мин и подводных лодок противника выполняли три базовых тральщика (БТЩ), несколько катеров-охотников и эсминец «Смелый». Прикрывать корабли с воздуха были готовы бомбардировочный и истребительный полки из Таллина. Место намеченных минных постановок было предварительно протралено. Мин в этом районе не обнаружено. Как позднее выяснилось, фашисты поставили свои заграждения западнее.

Двадцать наших подводных лодок вышли в Балтийское море; за ними готовились новые эшелоны лодок.

На ФКП продолжалась напряженная жизнь. Звонили телефоны. Отстукивали телеграфные аппараты. Склонившись над картами, сосредоточенно работали операторы, отмечая движение наших и вражеских кораблей.

С первых дней войны активно, действовала авиация флота. 24 июня мне позвонил командующий военно-воздушными силами флота генерал В. В. Ермаченков:

— Товарищ начальник штаба! Военно-морской базы Мемель у фашистов больше нет!

— Куда же она девалась?

— Мы все там разбомбили…

Действительно, контрольные аэроснимки подтвердили, что по этой военно-морской базе противника нанесен сильнейший удар. Не успели мы как следует изучить его результаты, как из Москвы поступило приказание: во взаимодействии с военно-воздушными силами армии и Северного флота уничтожить фашистскую авиацию на аэродромах Финляндии. По данным разведки, она угрожала Ленинграду, Балтийскому и Северному флотам.

25 июня рано утром девяносто флотских самолетов-бомбардировщиков бомбили аэродром Турку. На следующий день они повторили удар. Аэродром был разрушен, противник долго не мог им пользоваться.

В следующие дни авиация флота бомбила Котку, Порво и другие аэродромы. Всего в эту пору было совершено около двухсот пятидесяти самолето-вылетов. Противник понес большой урон.

К сожалению, в дальнейшем флотской авиации не пришлось много поработать на морском направлении. Тяжелое положение на фронте в районе Риги потребовало нашей срочной помощи сухопутным частям, и вся флотская бомбардировочная авиация по приказу Ставки стала действовать на рубеже реки Даугава.

Трудность состояла в том, что у морских летчиков не было опыта бомбардировки сухопутных целей. К тому же нашим бомбардировщикам приходилось летать в светлое время суток и без прикрытия истребителей. Мы теряли людей и боевые машины. И все же балтийские летчики успешно выполняли задачи. 1-й минно-торпедный, 37-й и 73-й бомбардировочные полки, насчитывавшие более ста самолетов, изо дня в день успешно бомбили вражеские переправы на реке Даугава. Бессмертный подвиг совершил летчик-бомбардировщик младший лейтенант П. С. Игашев. В бою его самолет загорелся, огонь погасить не удавалось. Тогда летчик на пылающей машине таранил фашистский самолет и вместе с ним врезался в танковую колонну противника.

Потрясенные, читали мы краткое донесение об этом штаба ВВС флота.

В жестокой борьбе рождались герои…

На море инициатива находилась в наших руках. Противник не смог сорвать ни развертывание наших подводных лодок в Балтийском море, ни постановку оборонительных минных заграждений в Финском заливе. Его первые удары с воздуха по нашим базам также оказались безуспешными.

Совсем иначе сложилась обстановка на сухопутном фронте. Части Прибалтийского военного округа не смогли сдержать превосходящих сил врага. Большие потери понесла истребительная авиация фронта — в первые же дни войны она лишилась более двухсот самолетов. Поэтому развертывание сухопутных частей уже не прикрывалось с воздуха. Мы в штабе флота всего этого не знали и никак не могли понять, почему так стремительно продвигается враг. Из Либавы уже доносили, что слышен грохот артиллерийской канонады.

А дело обстояло так. Сплошного фронта нашим войскам создать не удалось. Героическое сопротивление отдельных сухопутных частей не могло остановить врага. Фашисты обтекали их с флангов, вражеские танки прорывались глубоко в наш тыл. Связь нарушалась, штабы оказывались отрезанными от своих войск и подчас не представляли себе всей сложности обстановки. До нас доходили лишь отрывочные данные, полученные по телефону из Москвы и Ленинграда. Они были разноречивыми и потому еще более тревожными. Позже мы узнали, что уже к вечеру 22 июня противник расширил прорыв по фронту до ста тридцати километров. К исходу четвертого дня войны фашисты продвинулись в глубь нашей территории более чем на двести километров. 8-я армия вынуждена была отходить, чтобы не оказаться в окружении. Таким образом, основная задача армий прикрытия — задержать противника на время развертывания наших главных сил — оказалась невыполненной.

Помню, как горько шутили в штабе флота: «Ну что ж, один план войны можно сдавать в архив, он отвоевался…» А мы. так много сил и времени потратили на согласование всех деталей тесного взаимодействий 8-й армии с флотом!

А тут еще другие осложнения. Кое-где местные гражданские власти проявили ненужную поспешность. Контр-адмирал П. А. Трайнин сообщил нам с тревогой, что местные власти распорядились приступить к эвакуации грузов из Рижского порта, — это нервирует население; подняли голову айсарги — латышские фашисты, стреляют с крыш и чердаков.

Павел Алексеевич Трайнин, командир нашей Прибалтийской военно-морской базы, конечно, не имел никаких указаний об эвакуации и вовсе не собирался в первый же день войны покидать свою базу. Он готовился к обеспечению минных постановок в Ирбенском проливе. Но атмосфера в городе становилась все тревожнее. К вечеру мы узнали, что штаб округа, переформированный в штаб Северо-Западного фронта, срочно выбыл из Риги.

25 июня стало известно о вступлении в войну Финляндии. Это обстоятельство нас ничуть не удивило: вся политика финского правительства вела к тому. Теперь нам стало еще тяжелее. Командование и штаб Балтийского флота, находясь в Таллине, отныне должны были руководить не только обороной Рижского и Финского заливов, но также и операциями в восточной части Финского залива и под Выборгом. Все коммуникации, связывавшие Главную базу флота с другими базами, оказались под беспрерывным и непосредственным воздействием противника с воздуха и с моря, из финских шхер.

В бой вступали Ханко и Кронштадт.

Военно-морская база на полуострове Ханко (раньше он назывался Гангут), арендованном нами после войны с Финляндией, была создана лишь весной 1940 года. Теперь полуостров стал могучим форпостом нашей обороны. Конечно, за год мы не успели завершить на Ханко все намеченные работы. Но, забегая вперед, скажу, что недоделки в инженерном оборудовании базы были перекрыты мужеством бойцов и командиров гарнизона. Организовал и сплотил славный коллектив гангутцев командир базы генерал-майор С. И. Кабанов и бригадный комиссар А. Л. Расскин. Это были талантливые люди. Сергей Иванович Кабанов — крупный специалист береговой артиллерии, воспитанный в духе лучших традиций балтийских моряков. Авторитет Кабанова был исключительно велик, его любили за деловитость, заботу о людях, за спокойствие, в котором чувствовалась воля опытного военачальника…

Во всех отношениях под стать генералу Кабанову был и бригадный комиссар Арсений Расскин. Я помнил Расскина еще матросом, мотористом подводной лодки. Мы вместе служили в юности на Черном море. Прекрасный моряк-подводник, Расскин хорошо знал душу матроса, умел воодушевить людей, повести их на подвиг.

Управление разнообразными силами базы обеспечивали хорошо подобранные штабные офицеры — грамотные в сухопутных и морских вопросах. Возглавлял штаб базы капитан 2 ранга П. Г. Максимов.

К началу войны численность гарнизона полуострова не превышала двадцати пяти тысяч человек, входивших в сухопутные, морские, инженерные и строительные части. База имела полевую, железнодорожную и стационарную дальнобойную артиллерию, морскую авиацию и легкие силы флота. Оперативное значение базы в обороне Финского залива было очень велико. Совместно с мощными батареями островов Осмуссар и Даго (Хиума) батареи Ханко создали сильную артиллерийскую позицию, преграждавшую вход в Финский залив и прикрывавшую наше центральное минное заграждение. Опираясь на Ханко, нам легче было действовать на морских сообщениях противника.

Вступление в войну Финляндии привело к тому, что в тылу нашей позиции, обращенной на запад, появился новый противник — немецкие и финские военно-морские силы, базировавшиеся на южное побережье Финляндии, в непосредственной близости от Главной базы флота и вдоль важнейшей нашей коммуникации Таллин — Кронштадт. Им не было нужды форсировать созданную нами центральную минную позицию, ибо они еще до войны развернуты были в шхерах, у нас в тылу.

Кронштадт, считавшийся тыловой базой флота, на третий же день войны оказался на переднем крае, превратился в огневой щит Ленинграда. Огнем своих фортов и кораблей он содействовал нашим сухопутным частям на выборгском направлении, организовывал морские десанты в тыл противнику, прикрывал Ленинград от воздушных налетов врага с морского направления.

Кронштадтская крепость снова встала на защиту города великого Ленина — колыбели революции…

Поток донесений — устных и письменных — нарастал. Операторы еле успевали прочитывать, проверять, записывать их в журналы и наносить на карту. Вот офицер несколько раз перечитывает какое-то донесение, показывает его начальнику оперативного отдела капитану 1 ранга Пилиповскому. Оба о чем-то совещаются и наконец подходят к моему столу.

— Довольно странное сообщение района СНиС, — говорит Пилиповский.

Читаю. Посты на северном берегу острова Даго в течение ночи слышали немецкие радиопереговоры на ультракоротких волнах. Суть разговоров не уловили.

— Как вы думаете, что это значит?

Оба вопросительно смотрят на меня.

— Многое значит, — говорю я. — Видимо, немецкие корабли ночью были в устье Финского залива. Еще раз проверьте, не поступили ли соответствующие донесения от дозорных кораблей.

Перерыли ворох радиограмм. Ничего не нашли. С нетерпением встречали каждое новое сообщение. И только в 16 часов пришло первое известие от дозорного тральщика «БТЩ-216» из устья Финского залива.

Командир корабля доложил, что утром в десяти милях к северо-западу от мыса Тахкуна тральщик обнаружил минную банку, своим параваном подсек две мины, одна из них взорвалась, другая расстреляна. Не оставалось сомнений, что в устье Финского залива ночью побывали фашистские корабли и поставили мины заграждения.

К вечеру из Ханко в Таллин пришел турбоэлектроход, на нем находилось пять тысяч женщин и детей, эвакуированных с полуострова. Конвоировал это судно миноносец «Смелый». Уже почти у наших берегов, к северо-западу от маяка Пакри, миноносец подсек параваном мину, она взорвалась у борта, к счастью не причинив серьезных повреждений. Вторичное за один день обнаружение мин на подходах к нашим базам требовало принятия срочных мер. Необходимо было тралить и подходные фарватеры, и район намеченных нами минных постановок. Но чем? На весь флот у нас имелось в строю всего одиннадцать базовых тральщиков. В Таллине их пять, причем один находился в дозоре. Ясно, что надежно протралить за одни сутки все фарватеры такими силами невозможно. Значит, снова рисковать кораблями…

 

Героическая Либава

Позвонил командир Либавской военно-морской базы капитан 1 ранга М. С. Клевенский. Доложил:

— Наши войска отходят на север. Сильный напор танков. Беспрерывные удары по пехоте с воздуха. До самой Либавы по пути отхода нет оборудованных позиций… В восемь часов противник занял город Паланген. Сейчас враг в тридцати километрах от Либавы. Мы готовы к обороне…

По тону доклада чувствовалось, что Клевенский ошеломлен таким развитием событий. Мы тоже были обескуражены. Оборона базы с суши планами возлагалась на сухопутные части, и мы считали, что если и дойдет дело до этого, то армейцы отразят удар…

Командующий флотом вызвал меня и начальника оперативного отдела, потребовал еще раз доложить, что в данный момент находится в Либаве. Мы перечислили: кроме двух 130-миллиметровых батарей, оборонявших с юга и с севера подходы к порту, там имеется 180-миллиметровая железнодорожная. батарея. С воздуха базу прикрывают шесть батарей ПВО и 148-й истребительный авиаполк Прибалтийского военного округа. С сухопутного направления Либаву обороняет 67-я стрелковая дивизия 8-й армии под командованием генерал-майора Н. А. Дедаева. Эта дивизия сильно растянута по побережью.

— Ну а чем Клевенский может помочь дивизии?

— В его распоряжении полуэкипаж, пулеметная рота и курсанты военно-морского училища ПВО, — доложил Пилиповский.

Комфлот задумался.

— Не густо. А какие корабли там остались?

— После ухода первой бригады подводных лодок в базе еще осталось пятнадцать лодок, из них шесть в ремонте, пять должны уйти в Усть-Двинск, а три «малютки» и «Л-3» несут дозорную службу.

Я добавил, что в либавском порту ремонтируется эсминец «Ленин» и стоит не менее восемнадцати транспортов. Кроме того, в строю находятся шесть торпедных катеров, двенадцать малых катеров-охотников, тральщик «Фугас». На озере Дурбе базируется 43-я морская авиаразведывательная эскадрилья самолетов МБР-2.

— Ясно, — сказал командующий, — проверьте, чтобы все лишние корабли ушли в Виндаву и Усть-Двинск.

Связь с Либавой то и дело прерывалась. У нас было много забот — бои шли в море и над морем. Но мысли все время возвращались к Либаве.

Михаил Сергеевич Клевенский, я не сомневался, сделает все от него зависящее. Совсем недавно мы с ним проверяли морскую оборону базы на учении, в динамике. Тогда все было хорошо. Но хватит ли сейчас сил и средств, чтобы противостоять врагу?

Вечером М. С. Клевенский снова к нам прорвался по ВЧ:

— Слышу близкую артстрельбу. Наша южная батарея уже давно ведет огонь по противнику. Весь день нас бомбят… Сейчас начался двадцатый налет… Четыре наши подводные лодки заняли позиции в море по плану морской обороны. Тральщик «Фугас» ставит мины. Ушли в Усть-Двинск шесть подлодок и в Вентспилс — восемь транспортов. Десять кораблей пока оставил в базе.

На этом телефонная связь с Либавой надолго прекратилась.

Комфлот звонил в Ригу и Москву, пытаясь выяснить, положение 8-й армии, но сколько-нибудь ясной картины так и не удалось составить.

Как мы узнали позже, уже к вечеру 22 июня гитлеровские войска подошли к южным окраинам Либавы. Огнем батарей базы и героическим сопротивлением нашей пехоты фашисты были остановлены на рубеже реки Барта в пятнадцати километрах от города. Сообщила нам об этом Москва. Командующий флотом сначала обрадовался, а потом помрачнел.

— Фашисты разбомбили армейский аэродром. Истребительный авиаполк успел с него куда-то перелететь. Командир полка и донес об обстановке в Либаве. Ясно?

— Ясно-то ясно, но, значит, база осталась без истребительного прикрытия…

Телефонный звонок прервал наш разговор. Я вышел из кабинета, но скоро комфлот вновь вызвал меня и молча протянул телеграмму из Москвы: «Выслать все подлодки типа „М“ в район Мемеля для обороны фланга нашего приморского фронта».

Я удивился:

— Но ведь фронт уже у Либавы?!

Адмирал только махнул рукой в ответ:

— Подготовьте указания.

Через несколько минут он подписал радиограмму командиру подводной лодки «Л-3». Выполняя приказ, 27 июня лодка поставила у Мемеля минное заграждение. Вскоре на этих минах погибли три транспорта с фашистскими войсками. Командовал лодкой капитан 2 ранга П. Д. Грищенко, который после прославился на всю страну своими боевыми делами.

Другие лодки было бесцельно посылать в тот район, по существу уже в тыл фронта. Комфлот доложил свое мнение в Москву. Там согласились.

У нас создавалось впечатление, что Генеральный штаб плохо представлял себе обстановку на фронтах. В его оперативной сводке говорилось: «Германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня с подходом передовых частей полевых войск Красной Армии атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника». Что противник понес большие потери — в этом мы ни на минуту не сомневались. Мы знали наших советских людей, их преданность Родине, их бесстрашие в бою. Но все остальное в телеграмме было далеко от истины и вызывало лишь чувство досады…

Мы получили донесения о бомбежке Риги и Виндавы. С финских аэродромов нанесен удар по нашей базе Ханко. К счастью, серьезных повреждений нет.

А что в Либаве? Стало известно, что, не сумев прорваться в город с юга, фашисты обошли его и теперь атакуют с востока, из района Гробини.

Ночью позвонил контр-адмирал П. А. Трайнин:

— Вчера вечером к нам в Ригу на озеро Киш перелетела сорок третья морская авиаразведывательная эскадрилья.

— В чем дело? — спросил командующий.

Оказывается, враг подошел к озеру Дурбе восточнее Либавы, где раньше базировалась эскадрилья, и нашим гидросамолетам пришлось улететь в Ригу.

Стало очевидно, что Либава окружена. Вскоре это подтвердил М. С. Клевенский, кратко сообщив по радио, что база уже находится под вражеским обстрелом. Части 67-й стрелковой дивизии обороняются на окраине города.

Через Москву удалось узнать, что войска 8-й армии, ведя беспрерывные тяжелые бои, уже отходят на Ригу. Либава остается в окружении.

Командиры подводных лодок и транспортов, прибывших в Усть-Двинск из Либавы, подтвердили, что гарнизон окруженной базы героически обороняется, но силы его тают с каждым часом.

Кстати, позднее в захваченных у противника документах была обнаружена запись, помеченная 25 июня: «Из-за упорного сопротивления и сильного артиллерийского огня наступление 291-й пехотной дивизии приостановлено». Да, так и было. 24 июня защитники Либавы: солдаты, матросы, курсанты, рабочие отряды — не только остановили, но даже контратаковали и несколько потеснили фашистов, начавших было просачиваться в город.

Военный совет и все мы, офицеры штаба, думали над тем, как помочь Либавскому гарнизону. Сухопутными силами флот не располагал. Послать корабли в Либаву? Но все боевые силы флота были заняты минными постановками в Финском и Рижском заливах. Помочь авиацией? Но вся наша ударная авиация по заявкам фронта действовала под Ригой и на лужском направлении.

Либава продолжала сражаться. Не раз базу пытался обстреливать бронепоезд фашистов из района железнодорожной станции Гробиня. Однако он был уничтожен метким огнем наших морских батарей.

Из района завода Тосмари противник был изгнан. Но, хотя и кратковременное, появление вражеских солдат вблизи военной гавани сыграло роковую роль. Командир ремонтировавшегося эсминца «Ленин» капитан-лейтенант Афанасьев, резонно опасаясь, как бы фашисты не захватили корабль, взорвал его. Как старший по группе ремонтировавшихся кораблей, он по той же причине приказал взорвать и пять подводных лодок, находившихся в доке. Вслед за тем прогремели новые взрывы — уничтожался минный склад базы. Командир отряда пограничных кораблей и командир охраны рейдов, видя разрушение базы, ушли со своими катерами в Виндаву. В результате в Либаве остались лишь транспорты и пять торпедных катеров.

В тяжелом положении оказалась 180-миллиметровая четырехорудийная батарея № 18 — гордость нашей железнодорожной артиллерии. Враг окружил ее со всех сторон. Командир батареи капитан Лисецкий действовал решительно и дерзко. Под самым носом у противника тяжелые транспортеры устремились вперед. Пока враг опомнился, батарея вырвалась из кольца. По пути батарейцы еще не раз попадали в окружение, вели рукопашные бои, сами ремонтировали железнодорожный путь. То и дело попадая под огонь, они продвигались по району, занятому врагом. Батарея была спасена: она прорвалась в Ригу, а затем вместе с частями нашей армии отошла на восток.

Сражавшийся гарнизон пережил большую утрату: погиб командир дивизии генерал-майор Н. А. Дедаев. Оборону города возглавил капитан 1 ранга М. С. Клевенский.

Всю ночь мы пытались уточнить обстановку под Либавой. Начальник связи флота полковник Зернов, обычно спокойный, невозмутимый, сейчас нервничает, поминутно вытирает платком вспотевший лоб. Ему достается больше всех. Вдруг вижу, он бежит с листком в руке. Впопыхах чуть не сбил меня с ног. Мы вместе влетели в кабинет командующего. Трибун пробежал глазами, телеграмму:

— Час от часу не легче!.. — Тут же взялся за телефонную трубку прямой связи с командующим авиацией флота и коротко сказал: — Сейчас же приезжайте на КП!..

Телеграмма была из Риги. Трайнин сообщал, что от Клевенского получено донесение: в четырнадцати километрах севернее Павилосте противник высаживает десант. Крайне необходима помощь нашей авиации… На выяснения и уточнения не оставалось времени, надо было действовать.

Двадцать восемь наших самолетов СБ поднялись в воздух. Но никакого десанта в гавани Павилосте не оказалось. Видно, Клевенского кто-то ввел в заблуждение.

Получили приказание Наркома ВМФ — Либаву ни в коем случае не сдавать…

Гарнизон города дрался ожесточенно. Солдаты и матросы, рабочие, партийные и советские работники, комсомольский актив — все, кому была дорога Советская власть, вышли на огневые рубежи и отбивали бешеные атаки фашистов.

На дорогах, ведущих в Либаву, поднимались клубы пыли. Немецкие мотоциклисты мчались вперед, рассчитывая на близкую победу. Они видели пригороды Либавы и предвкушали приятный отдых, а нарывались на дружный огонь советских патриотов и втягивались в тяжелые, кровопролитные бои.

У местечка Руцавы гитлеровцев встретил боевой комсомольский отряд, которым командовал секретарь уездного комитета ЛКСМ Латвии Имант Судмалис. Вместе с армейскими частями и моряками комсомольцы отбивали бесчисленные вражеские атаки. Бессмертные подвиги совершили в эти дни молодые латыши. Комсомолец Модрис Трейманис подполз со связкой гранат к фашистскому танку и уничтожил его… Когда фашисты высадили в тыл нашим войскам парашютный десант, комсомольцы во главе со своим боевым вожаком Имантом Судмалисом бросились на поиски парашютистов. Все вражеские лазутчики были выловлены или уничтожены.

Много времени спустя, после того как гитлеровцы ворвались в город, им удалось захватить отважного вожака комсомольского отряда. Судмалис погиб от пыток, но не выдал своих боевых друзей, оставшихся в либавском подполье. После войны ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

На одном из участков обороны отрядом моряков — курсантов военно-морских училищ командовал капитан 3 ранга Орлов. Горстка моряков огнем автоматов и винтовок, гранатами и бутылками с горючей смесью несколько дней отбивала атаки немецкой пехоты и танков. Моряки подпускали танки как можно ближе, а потом выскакивали из окопчиков и траншей, бросали под гусеницы связки гранат, поджигали вражеские машины горючей смесью.

Много безвестных героев сражалось у стен Либавы. Разные пути привели их в ряды защитников города. Старшина А. Просторов служил на гидроаэродроме авиационным механиком. Он снаряжал самолеты МБР-2 на разведку и бомбардировку противника. Но вот гитлеровцы подошли к озеру Дурбе, где базировалась гидроавиация. Самолеты, в последний раз обрушив свой бомбовый груз на вражеские колонны, были вынуждены улететь в Ригу. На морском аэродроме остался старшина и с ним одиннадцать матросов. Просторов повел свой маленький отряд в Либаву. Моряки особенно отличились в боях 26 июня, когда гитлеровцы с наибольшим ожесточением рвались вперед. Просторов сбросил китель. Его могучая фигура в тельняшке, с автоматом, высоко поднятым над головой, запомнилась всем.

— Матросы, за мной! — гремел голос командира. И моряки устремлялись в контратаку. Старшина 1-й статьи Худяков, краснофлотцы Маров, Пальченко ни на шаг не отставали от Просторова, увлекая своим порывом остальных бойцов.

В боях за Либаву принимали участие и женщины, и даже дети. Одни подносили боеприпасы, другие оказывали помощь раненым, работали в госпиталях.

27 июня, выполняя приказ Ставки, наши войска оставили Либаву (ныне Лиепая). Но бои в городе продолжались и в первых числах июля. Очевидцы рассказывали, что в одном из домов дрались пять матросов. Они долго отбивали атаки гитлеровцев, пытавшихся взять их живыми. Сражаясь до последней возможности, моряки погибли под обломками здания, взорванного фашистами. Уже в наши дни в этих развалинах найдены останки героев и клочья старой флотской одежды.

Дежурный по связи сообщил, что меня вызывает Клевенский. Стремглав бросаюсь к телефону. В трубке послышался далекий неясный голос:

— Докладываю, прибыл на Эзель в штаб к генералу Елисееву…

Я его перебил в радостном волнении:

— Миша, ты жив?!

— Кажется, жив.

Я велел ему немедленно послать донесение по телеграфу, так как по телефону была очень плохая слышимость.

Через час донесение о последних часах Либавы лежало у меня на столе. В нем сообщалось, что части гарнизона отходили на север двумя колоннами с целью прорваться к Виндаве и на рубеже реки Вента организовать новый рубеж обороны. Раненых, женщин и детей грузили на транспорты. Батареи и другие стационарные военные сооружения пришлось взорвать. Не обошлось без вражеских вылазок. Чья-то злодейская рука раньше времени подожгла нефтесклады, и горящая нефть разлилась по поверхности гавани. Пришлось суда выводить в море, не дождавшись конца погрузки.

Командир базы, штаб и политотдел оставляли Либаву последними. Они уходили на двух торпедных катерах № 17 и № 47 — под командой командира отряда капитан-лейтенанта Осипова.

У мыса Ужава на них напали шесть немецких торпедных катеров. Несколько часов продолжался неравный бой… Катер № 17 погиб. Подобрав с воды уцелевших людей, второй катер дошел до своих. Бои шли под Виндавой. Под натиском превосходящего противника наши части были вынуждены отходить. Враг шел по пятам. На берегу Западной Двины разгорелись жестокие схватки. Мало кому из защитников Либавы удалось прорваться в Ригу. Большинство моряков и пехотинцев остались во вражеском тылу, примкнули к партизанам и самоотверженно боролись с захватчиками до освобождения Прибалтики нашими войсками.

Мы никогда не готовились к эвакуации наших баз, и потому отступление из Либавы было трагическим. Осуждать за это кого-либо я не берусь. Мы пожинали плоды того, что посеяли: ведь мы собирались «воевать только на чужой территории».

Флот потерял Либаву, крупную военно-морскую базу, имеющую важное стратегическое значение. С этой мыслью трудно было примириться. Но факт оставался фактом…

Не успели мы прийти в себя от этого удара, как надвинулась новая беда. 8-я армия, как выяснилось, отходила не на Ригу, а значительно восточнее, — это подтверждали сводки из Москвы, хотя и сильно запоздалые.

Меня вызвал командующий флотом. Не успел я закрыть дверь, как адмирал мрачно произнес:

— Звонил Нарком. Есть указание эвакуировать Рижскую базу.

В столице Латвии уже бушевали пожары, на улицах слышалась беспорядочная стрельба, когда дивизион эсминцев под флагом контр-адмирала В. П. Дрозда вернулся в базу после первой минной постановки. Отдых был позабыт. Моряки кораблей спешили принять мины. Работали все: и машинисты, и артиллеристы, и связисты. Валентин Петрович Дрозд рассказывал мне после:

— Представляете себе, пожары и стрельба все ближе к порту. Кто и почему стреляет — не знаем. Почему в порту вспыхивают пожары — тоже не ведаю… Наших военных в городе уже нет… Нет и милиции… Какие-то личности распускают слухи, что вот-вот в город войдут немцы. Двух провокаторов мои матросы поймали у ворот, но кому их передать?.. Нет, в море спокойнее… Как только последняя мина вкатилась на палубу, мы немедленно отдали швартовы. На душе сразу легче стало.

А в море ждали новые испытания: корабли подвергались атакам вражеской авиации и торпедных катеров. Эсминцу «Сторожевой» торпедой оторвало нос. Моряки с огромным трудом удержали корабль на плаву. На буксире он был приведен в базу.

За два выхода эсминцы поставили 500 мин заграждения. По данным нашей разведки, на них вскоре подорвались три фашистских минных заградителя, на которых следовали сотни солдат, направлявшихся в Вентспилс.

В июле минные постановки в Ирбене были возобновлены кораблями, базировавшимися на Моонзунд.

В связи с эвакуацией Риги перед нами встали трудные задачи. Враг минировал огромные районы моря. Тралить нам было нечем — не хватало тральщиков. А в Риге стояли крейсер «Киров» и большие груженые транспорты. Свободным от мин пока оставался лишь пролив Муху-Вяйн, но он был мелководным для таких глубокосидящих судов. К тому же еще во время первой мировой войны русские моряки затопили здесь транспорт с цементом, преградив таким способом проход врагу в Финский залив.

После тяжких размышлений командующий флотом принял решение срочно углубить фарватер и тем самым обеспечить кораблям выход из Рижского залива.

В штаб вызвали гидрографов, а также специалистов по дноуглубительным работам из торгового порта. Командующий разъяснил им всю важность и срочность предстоящей работы. Специалисты сначала назвали совершенно неприемлемые сроки, хотя исходили из вполне обоснованных расчетов. Но обстановка требовала отказаться от мирных нормативов.

По приказу комфлота создали отряд из землечерпательных снарядов и специальных вспомогательных судов. Отряд двинулся в путь под охраной боевых кораблей.

Работы в проливе не прерывались ни днем, ни ночью. Моряки земснарядов сутками не отходили от своих мест. Ни на обед, ни на ужин, ни на сон перерывов не полагалось. Еду приносили на боевые посты.

Погода была в союзе с нами: видимость ухудшилась, а по ночам наползал густой туман. Люди радовались хмурому небу — меньше было опасности воздушных налетов.

Фашистская разведка, конечно, обнаружила корабли, скопившиеся в проливе, но, видимо, так и не разгадала истинной их цели.

Титанический труд принес свои результаты. Узкий мелководный пролив превратился в судоходную магистраль. Сперва по нему прошли корабли с небольшой осадкой: катера, эсминцы, мелкие транспорты. Попытка фашистской авиации разбомбить их на переходе успеха не имела.

Хуже обстояло дело с глубокосидящими транспортами. Не дожидаясь окончания дноуглубительных работ, моряки начали переброску грузов на другие суда. Трое суток разгружался транспорт «Вторая пятилетка», пока получил возможность пройти мелкие места фарватера. Один за другим транспорты выходили из ловушки и направлялись в Таллин.

На рейде оставались крейсер «Киров», мощный ледокол «К. Вольдемарс» и несколько транспортов с большой осадкой. Надо было спешить. С часу на час мы ожидали массированных налетов фашистской авиации. Проводку главных кораблей назначили на вечер 29 июня, когда в северной части фарватера работы еще не закончились. В наиболее опасных местах гидрографы поставили малые буи с ограниченным по дальности синим светом.

В. П. Дрозд, руководивший проводкой крейсера, рассказывал мне, что любой боевой поход, любая схватка с врагом для него были легче, чем та тревожная ночь.

— Вначале мы подрабатывали своими машинами, — рассказывал Валентин Петрович. — Потом вдруг под кормой вздыбился рыжий песок и показалась всякая муть… Машины остановили. Корпус крейсера коснулся грунта, и скрежет отдавал прямо в сердце. Мы на мостике даже съежились. Но надо было торопиться, пока темно. Снова даем самый малый ход вперед. Крейсер медленно двигался, ориентируясь по слабым огонькам буев. Мы стремились идти точно по фарватеру. И все же в полночь вновь ощутили толчок, и крейсер плотно сел на каменную банку… Застопорили ход, а потом сколько буксирных концов было оборвано! Что мы только не предпринимали! Нос крейсера упорно сидел на мели. Только через три часа снялись с банки и пошли дальше…

На следующий день дноуглубительные работы в северной части пролива были закончены и крейсер прошел самое опасное место. За ним благополучно проследовали все транспорты и ледоколы. Благополучно перешла в Таллин и 1-я бригада подводных лодок.

Когда «Киров» проходил последние вешки фарватера, на всех кораблях, катерах, буксирах и земснарядах моряки кричали «ура», радостно махали фуражками, кепками и бескозырками. Воля, выдержка и трудолюбие советских людей победили! Спасены были и ценнейшие корабли. Они ушли в Финский залив и встали на защиту Таллина.

На следующий день мы получили приказание Наркома ВМФ организовать отряд кораблей в составе четырех миноносцев, двух сторожевиков и нескольких тральщиков с базированием в Моонзунде для обороны островов и Рижского залива, а также для минных постановок и действий на вражеских коммуникациях в южной части залива.

Выполняя это приказание, мы встретились с новыми трудностями, ибо Моонзундский архипелаг не имел зенитного и противоминного прикрытия, а главное, там не было топлива и пресной воды для кораблей. Пришлось немало подумать над решением этой проблемы.

Много было у нас забот, но из головы не выходила тяжелая мысль: что же случилось на фронте, почему мы отступаем? Всего десять дней идет война, а мы потеряли Либаву, Ригу и уже впору было думать об обороне нашей Главной базы…

 

Отбиваем атаки

Утром 6 июля начальник оперативного отдела сказал мне, подавая последнюю сводку:

— Противник занял Айнажи. Его мотопехота и танки подходят к Пярну. Эстонские власти срочно эвакуируют пярнуский порт…

Я ознакомился с телеграммой и спросил:

— Между Пярну и Таллином есть наши части?

Пилиповский недоуменно взглянул на меня:

— Вы же знаете, никаких частей там нет и в помине…

— Берите карту, пойдем к командующему.

Докладываем телеграмму комфлоту. Он молча смотрит на карту, потом снимает телефонную трубку. Звонит в Ленинград, в Москву. Настойчиво спрашивает:

— Кто же будет оборонять Таллин с суши? У флота сухопутных сил нет… И из Ленинграда, и из Москвы ответ один:

— Вас прикрывает Восьмая армия…

Комфлот вздыхает:

— Я это слышал, когда противник подходил к Западной Двине. Сейчас он в Эстонии, движется к Таллину, а мы по-прежнему не знаем, что делает Восьмая армия.

Военный совет флота обратился к правительству Эстонской ССР за помощью в организации обороны столицы республики. Центральный Комитет партии и Совет Народных Комиссаров Эстонии предоставили в наше распоряжение все необходимые средства для создания инженерных сооружений. На строительство укреплений поднялись воины гарнизона. За ломы и лопаты взялись 25 тысяч горожан. Были мобилизованы все строительные организации города с их техникой и запасом материалов. Руководил всеми этими работами начальник инженерного отдела флота военинженер 1 ранга Коновалов, первоклассный знаток фортификации.

Таллин превратился во фронтовой город, строгий, притихший, с патрулями на улицах и проверкой пропусков по вечерам.

Строились три рубежа: главная оборонительная линия — в девяти — двенадцати километрах от города; вторая линия — на окраинах, третья — в самом городе, на подходах к гаваням и причалам.

Люди трудились самоотверженно, нередко под вражескими бомбежками. В городе спешно формировались стрелковые части из моряков, сошедших с кораблей, и рабочих-добровольцев. Чтобы помочь нашим сухопутным войскам, штаб флота подготовил морской десант. Он должен был высадиться с кораблей в тыл противнику в районе Пярну. Для установления связи с 8-й армией мы с начальником разведки майором Фрумкиным и представителем ЦК партии Эстонии Бочкаревым выехали в штаб армии, находившийся, по нашим сведениям, в пятидесяти — шестидесяти километрах к юго-востоку от Таллина.

Выехали на легковой машине. Через час прибыли в предполагаемый район расположения штаба, но никого там не нашли. Ни одной живой души не оказалось и в окрестных хуторах. Словно вымерло все. Хотя это и встревожило нас, мы все же решили еще немного проехать на юго-восток. Высокий лес обступил шоссе.

Было темно и прохладно, как в горном ущелье. Наша машина выскочила за поворот и чуть-чуть не врезалась в зеленый барьер. Дорога оказалась заваленной огромными соснами. Шофер резко затормозил. Мы выскочили с автоматами и залегли в придорожной канаве. Лес был густой, темный, непроглядный. И тут я подумал, как легкомысленно было ехать с оперативными документами без солидной охраны. В те дни линия фронта менялась быстро, и всего можно было ожидать. Вокруг нас зловещая тишина, а где-то поодаль слышны выстрелы, Лежим, молчим, прислушиваемся.

Первым нарушил молчание молодой энергичный Бочкарев;

— Дурацкое положение. Что будем делать, адмирал?

Полежали еще немного, потом выбрались из канавы, подошли к завалу. Спиленные сосны лежат грудой. Чтобы растащить их, надо десятки людей.

Шофер с трудом развернул на узеньком шоссе наш длинный «ЗИС», и мы покатили обратно.

Оказалось, что спасло нас от беды всего лишь стечение обстоятельств. Из Нарвы в Таллин в это время шла пожарная машина с вооруженными бойцами. Она отвлекла внимание бандитов, занявших засаду у лесного завала. Пожарные смело вступили в бой и, хотя понесли потери, выиграли схватку. Многих бандитов они перестреляли, остальные разбежались.

С бандитскими шайками нам приходилось сталкиваться все чаще. Это были местные националисты, при Советской власти скрывавшиеся в подполье. Были здесь и «гости» из-за границы.

Как позднее выяснилось, к началу войны гитлеровцы создали в Финляндии отряды «добровольцев» из эстонских эмигрантов-фашистов. Пройдя специальную подготовку, первый отряд — «Эрна-I» высадился на севере Эстонии 9 июля 1941 года с финских рыболовных судов. Другой отряд — «Эрна-II», во главе с немецким офицером-разведчиком, был доставлен самолетами и сброшен на парашютах на болото в районе Каутла.

Эти шайки быстро разрослись за счет кайцелитов — эстонских фашистов, и вскоре в них уже входило около двух тысяч негодяев. Хорошо зная местность, кайцелиты всячески помогали гитлеровцам: разрушали наши линии связи, взрывали мосты, создавали завалы на дорогах, нападали на наши подразделения. К сожалению, мы не сразу разглядели эту опасность. Только тем и можно оправдать нашу беспечную лесную поездку. Вернувшись в Таллин, мы получили телеграмму из штаба 8-й армии. Оказывается, он находился уже значительно восточнее того места, где мы его искали…

Спешно сформированные стрелковые части получали боевые задачи. 30 июля выступил на фронт морской отряд под командованием полковника И. Г. Костикова. Он весь состоял из старослужащих моряков. Это были рослые, смелые и жизнерадостные парни, подлинно русские богатыри. Отряд прочно оседлал шоссе Пярну — Таллин и задержал здесь продвижение противника, чем дал нам возможность закончить новые формирования для обороны города и построить необходимые инженерные препятствия.

Обстановка с каждым днем становилась сложнее, но неизменным оставался высокий боевой дух матросов и офицеров на берегу и на кораблях, укреплялась вера в победу нашего дела…

Флотские партийные организации вели неутомимую воспитательную работу. В эти тяжелые дни еще более возросло желание людей связать свою жизнь с партией и комсомолом. В июле в партийные организации поступило заявлений с просьбой принять в партию в четыре раза больше, чем в июне. Все эти заявления были проникнуты глубочайшим чувством патриотизма. Моряки писали от всего сердца идущие слова: «Хочу умереть за Родину коммунистом», «Верю, что только с партией мы победим», «Дело Ленина бессмертно! Смерть фашистским гадам!» Сотни и тысячи этих волнующих человеческих документов рассматривались на партийных собраниях.

Для прикрытия Таллина с юга, на пярнуском и палдисском направлениях командующий флотом приказал полковнику Т. М. Парафило выставить к югу от Марьяма заслон в составе одного батальона отдельной бригады морской пехоты, а севернее заняли позиции остальные три батальона той же бригады. Так создавалась некоторая глубина сухопутной обороны на этом участке. Район Палдиски прикрывался пока лишь бойцами строительного батальона. Невелики были наши силы на этом направлении, но все-таки дорога на Таллин и Палдиски была прикрыта.

Вокруг Таллина постепенно развертывались флотские части, подразделения НКВД. Правительство Эстонии начало создавать и национальные формирования. Кто объединит воедино все эти силы и возглавит сухопутную оборону базы? Должности командира Главной базы тогда не существовало. Потому штаб флота вынужден был все больше внимания уделять боевым действиям на суше.

Во второй половине июля противник подошел к Нарве. Командующий 8-й армией обратился к нам с просьбой поддержать пехоту огнем с моря. Советские части, отходившие на восток вдоль побережья, почти не имели танков, артиллерия их тоже была слаба. Мы это понимали и старались помочь армейцам чем могли. Чтобы послать корабли на обстрел побережья, нужно было найти минимум две пары тральщиков для контрольного траления района огневой позиции и подходов к ней. Нашли мы эти тральщики. За их тралами на следующий день эсминец «Суровый» под командой капитана 2 ранга В. Ф. Андреева вышел на намеченную позицию. С рассвета он вел огонь по наступавшему противнику. Потом эсминец сменила канонерская лодка «Красное знамя». Меткий огонь шестидюймовых орудий артиллерийского корабля — ветерана нашего флота — нанес фашистам большой урон и задержал их наступление на приморском участке фронта под Нарвой.

Мы понимали, как важно хоть ненадолго остановить противника, чтобы наши сухопутные войска могли закрепиться на новом рубеже. Моряки всегда с радостью и рвением выполняли заявки армейцев. Десятки благодарных радиограмм получали корабли от пехоты. Нередко сокрушительный огонь с моря обрушивался на врага в самые критические для наших войск минуты.

Почти перед каждой ответственной стрельбой по берегу флагманский артиллерист флота капитан 1 ранга Н. Э. Фельдман лично проверял выучку корабельных артиллеристов, организацию корректировки огня, не забывал осмотреть и сами пушки.

— Берегите каждый снаряд. Боеприпасы, брошенные в божий свет как в копеечку, только поднимают настроение у противника, — поучал Николай Эдуардович молодых лейтенантов, впрочем уже командовавших боевыми частями. Говорил он всегда спокойно, медленно и уверенно. — Помните, что главное не скорострельность, а хорошая корректировка огня.

Не менее требовательным были помощник флагарта по зенитной артиллерии капитан 3 ранга Баринов. Он тоже много времени проводил на кораблях, обучая, проверяя, помогая советом и показом.

Сотни стрельб провел флот по берегу. Их высокая эффективность свидетельствовала о том, что наш флагарт и его помощники не напрасно уделяли своим подопечным столько времени и сил.

Для усиления обороны наших коммуникаций и подходов к Кронштадту флот приступил в июле к созданию и восточной минной позиции в районе островов Гогланд — Сескар. Выполнение этой задачи было возложено на специально сформированный в Кронштадте отряд кораблей под командованием контр-адмирала Ю. Ф. Ралля.

Ю. Ф. Ралль был большой специалист по минному оружию. Занимал он должность начальника управления боевой подготовки в Наркомате ВМФ, но в первые же дни войны попросил послать его на родной Балтийский флот, где прошла добрая половина его жизни. Всегда серьезный, сосредоточенный, Юрий Федорович был глубоко образованным моряком и волевым, авторитетным начальником.

Он со всей энергией взялся за дело. Почти каждую ночь корабли выходили из Кронштадта на постановку минных заграждений. Самыми трудными и опасными из них руководил в море сам Ю. Ф. Ралль. Продолжали мы усиливать и наши минные заграждения в устье Финского залива.

Мне не раз приходилось бывать на кораблях во время погрузки мин. Матросы работали с особым задором, ловко, сноровисто. Минные заградители «Ока» (под командованием капитана 1 ранга Н. И. Мещерского) и «Урал» (под командой капитана 1 ранга И. Г. Карпова) по праву считались у нас лучшими кораблями по выучке и сплоченности экипажей. Минзаги участвовали во всех минных постановках первых дней войны. Часто попадали под вражеские бомбежки, а однажды их обстреляла 12-дюймовая батарея финского форта Маккилуото, но все обошлось благополучно благодаря выдержке и искусству командира. На Оке служили способные молодые штурманы К. М. Кононов и В. К. Тарасов, артиллеристы Л. X. Линдерман, М. И. Захаров, Ф. Н. Резниченко. В том, что корабль стал гвардейским, большая заслуга этих офицеров.

Но не везде наши минные постановки проходили гладко.

Однажды с грузом мин вышел в Рижский залив отряд из трех эскадренных миноносцев и двух сторожевых кораблей. Командовал им капитан 1 ранга Хорошхин, державший свой флаг на сторожевом корабле «Туча». В отряде прикрытия находились два эсминца «Сильный» и «Сердитый», тоже загруженные минами.

Наша воздушная разведка перед этим доложила, что противника в заливе нет. И вдруг мы перехватили радио, переданное с эсминцев командиру отряда Хорошхину, о том, что в Ирбене обнаружен немецкий вспомогательный крейсер и два эсминца типа «ягуар». Это нас в штабе ошеломило. Откуда мог появиться в проливе крейсер с эсминцами, если их не было ни в море, ни в Виндаве, ни в Либаве? Однако донесение лежало на Столе. Доложили командующему флотом. Он приказал нашей авиации нанести бомбовый удар по фашистским кораблям.

Бомбардировщики Героя Советского Союза полковника Крохалева немедленно вылетели в заданный район. А там уже шел бой. Правда, ни крейсера, ни эсминцев у противника не оказалось. Были всего лишь плавучая база и два тральщика. Но они первые открыли огонь, а все наши корабли были начинены минами, вести бой в таком положении более чем рискованно. И вое же эсминцы отряда прикрытия открыли огонь с предельной дистанции. Под прикрытием дымовой завесы противник стал отходить. Но один вражеский снаряд попал все же в корму эсминца «Сильный». От взрыва загорелась дымовая шашка, а затем и одна из мин. Огонь мог переброситься на другие мины, и тогда корабль погиб бы. Раненый старший краснофлотец И. П. Уложенко, старшина 2-й статьи В. В. Карпов, старший краснофлотец В. С. Александров и лейтенант М. Я. Горовой бросились к месту пожара. Они выбросили за борт горящую шашку, сумели также сбросить за борт пылающий раскаленный шар мины. Взрыв был предотвращен, корабль спасен.

Капитан 1 ранга Хорошхин, получив донесение об обнаружении вражеского крейсера, приказал своим кораблям отходить и сбрасывать мины, чтобы, освободившись от опасного груза, вступить в бой всеми силами. Но противник сразу же лег на обратный курс. От огня двух эсминцев нашего передового отряда и от удара бомбардировочной авиации фашистские корабли получили значительные повреждения, на них возникли пожары, но все же они ушли в Ригу. А наша минная постановка сорвалась, мины были сброшены к югу от полуострова Сворбе.

Мы вернулись в Моонзунд. Что ж, на ошибках учатся. Но мы еще не раз убедились, какие золотые люди на наших кораблях. За смелость и решительность при ликвидации пожара четыре моряка «Сильного» были награждены орденом Красного Знамени.

У нас в штабе разгорелся спор: мог ли капитан 2 ранга Г. С. Абашвили, командир отряда прикрытия, броситься в атаку на противника, имея на палубах обоих эсминцев полный запас мин? Конечно, это безумие: ведь малейший осколок, попавший в мину, мог весь корабль поднять на воздух. Ведь так чуть-чуть и не получилось с «Сильным». Другое дело, если бы отряд прикрытия был свободен от мин. В этом случае он обязан был уничтожить корабли фашистов — у него было явное преимущество в артиллерии.

Да, стремясь быстрее покончить с минными постановками, мы перестарались, превратив все эсминцы в минные заградители и, по существу, оставив отряд без кораблей прикрытия. Мы извлекли урок из этого случая.

Оперативный дежурный капитан 3 ранга В. И. Андреев принес мне срочное донесение нашей сухопутной разведки: противник прорвался в район Марьяма.

Я привык видеть Андреева сдержанным, рассудительным. Сейчас он заметно волнуется:

— Фашисты находятся от Таллина всего в шестидесяти километрах!

У командующего я застаю нового члена Военного совета флота Н. К. Смирнова, начальника тыла М. И. Москаленко и начальника разведки Н. С. Фрумкина. Дивизионный комиссар Николай Константинович Смирнов — опытный политработник. Мы были знакомы с ним еще по совместной службе на Балтике в юные годы.

Комфлот озабоченно мерит циркулем сухопутную карту. Да, медлить нельзя. Принимается решение поднять по тревоге все строительные части и бригаду морской пехоты полковника Парафило и направить их в район Марьяма. На рейде развернуть флот так, чтобы корабли могли свободно маневрировать и вести огонь по берегу. Всем кораблям приказано выделить десантные партии.

Годами флот готовился к бою в открытом море, к отражению десантов противника и поддержке морских флангов своей армии. Но где же сейчас этот пресловутый фланг, если 8-я армия непрерывно отступает и мы даже не знаем, как разыскать ее штаб?!

Таллин готовится к отпору. Корабли заняли свои позиции на рейде. Ждут сигнала береговые батареи. ЦК партии и правительство Эстонии призвали коммунистов и всех рабочих взяться за оружие.

Город замер. Ни огонька — население строго соблюдает правила светомаскировки. Но кое-где на улицах слышна непонятная, пока еще редкая стрельба. Фашистские лазутчики из местных националистов действуют. В городе распускаются панические слухи. Фашиствующие молодчики звонят нам по телефону, угрожают, злорадствуют. Иногда им удается сеять страх, нервозность.

Местные власти города Хаапсалу, расположенного в полсотне километров от Марьяма, поспешили сжечь железнодорожную станцию, склады, запасы топлива, разрушили все пути. Намерение ничего не оставлять врагу похвально, но беда, когда оно осуществляется преждевременно. С уничтожением железнодорожной станции мы потеряли телефонно-телеграфную связь с Рохукюла и подъездные пути к этому важному для нас порту. Корабли, базировавшиеся здесь, мы вынуждены были перевести на остров Эзель.

Вскоре 249-й стрелковый полк и бригада морской пехоты сконцентрировались в районе Марьяма. И это немедленно принесло результаты — фашистские войска остановились. Они спешно подтягивали сюда свою мотопехоту и самоходную артиллерию. Но эти части уже на марше оказались под ударами нашей авиации и понесли большие потери. Несколько дней шли упорные бои. Флот формировал все новые стрелковые подразделения; они тут же отправлялись в район Марьяма.

Как-то рано утром меня разбудил полковник Зернов. Он сиял:

— Есть связь со штабом Восьмой армии! Вот телеграмма!

Из нее стало ясно, что командование армии все наши сообщения получило, опасность, нависшую под Главной базой, понимает и примет все меры, чтобы остановить противника.

Эта телеграмма нас очень ободрила. Хотя мы хорошо знали о тяжелом положении 8-й армии, о больших потерях, которые она понесла, все-таки это был могучий сосед, одно присутствие которого вливало в нас новые силы. Вскоре мы почувствовали, что армия живет и действует. Она смогла преградить путь противнику. Ее части, оставшиеся под Таллином, сражаются стойко. Под ударами пехотинцев и моряков фашисты начали отходить от Марьяма.

Наши корабли продолжали действовать в Рижском заливе. Со всех точек зрения Моонзундский архипелаг был ключевой позицией на нашем театре. Легкие силы, миноносцы и сторожевые корабли ставили мины в Ирбенском проливе, базируясь на Моонзунд. Мы прекрасно понимали, что с занятием Либавы, Виндавы и Риги фашисты постараются использовать морские пути для снабжения своих войск в Прибалтике. Наша задача — сорвать эти перевозки.

Противник ежедневно вел воздушную разведку Моонзундских проливов, следил там за нашими кораблями. Контр-адмирал Дрозд все время ожидал ударов с воздуха. Чтобы обезопасить от них корабли, он разработал специальную диспозицию, поддерживал постоянную связь с истребительной авиацией, базировавшейся на аэродроме острова Эзель. Корабли всегда были готовы сняться с якоря, чтобы атаки вражеских самолетов отражать на ходу, имея свободу маневра. Это хорошее решение требовало большого расхода топлива, которое морем доставлялось из Таллина. Приемка топлива производилась кораблями на рейде, что было связано с серьезными трудностями и большой затратой времени.

Поэтому далеко не все корабли могли участвовать в выполнении боевых заданий. Но с этими трудностями приходилось мириться.

Мы радовались, что под Марьяма противник остановлен. Но нас ожидала новая неприятность. Поступило донесение с Эзеля от начальника островного гарнизона генерала Елисеева: противник обстрелял наши катера артиллерийским огнем с полуострова Виртсу. Высланная туда разведка обнаружила вражескую пехоту и 120-миллиметровую батарею.

Откуда там могли появиться гитлеровцы?

Попросили генерала Елисеева уточнить обстановку. На следующий день он донес, что противник из того же района обстрелял пристань Куйвасту, причем снарядами более крупного калибра. Два наших самолета МБР-2 бомбили эту батарею, а истребительная авиация штурмовала мотоциклистов и пехоту. Вела огонь и наша батарея. Противник замолчал.

Смотрим на карту и поражаемся (тогда мы еще не утратили этой способности!): как сюда мог проникнуть противник?! Наша разведка продолжала выяснять обстановку. Командующий теребил начальника разведки:

— Фрумкин, доложите, что делается в районе Виртсу!

А майор сам терялся в догадках. Не его вина, что операторы не придали значения сообщению о том, что еще 9 июля вражеских солдат обнаружили к северо-западу от Пярну по дороге на Виртсу. Тогда никто не придал значения этому донесению. А теперь оказалось, что на полуострове развернулся батальон мотопехоты, танки и самоходная артиллерия. Сейчас они уже обстреливают наши эсминцы на рейде Муху-Вяйн.

Позднее выяснилось, что несколько фашистских самоходок в сопровождении танков и отряда моторизованной пехоты по отличному шоссе за одну ночь прикатили из Пярну на восточный берег пролива к пристани Виртсу. Конечно, через своих агентов-кайцелитов фашисты прекрасно знали, что во всем этом районе нет ни одного советского солдата, поэтому двигались совершенно свободно.

Полуостров Виртсу находится в самой узкой части пролива, против пристани Куйвасту на острове Эзель. Поэтому немецкие пушки могли простреливать весь пролив, а главное, фарватер, по которому ходили наши корабли. С этим мы никак не могли примириться. Командующий флотом приказал генерал-майору Елисееву: «Срочно десантом моряков при поддержке кораблей уничтожить фашистскую батарею в районе Виртсу».

Задача предстояла не из легких. Очевидно, надо было сначала произвести разведку места высадки. Ведь мы же толком не знали, какие силы у гитлеровцев на полуострове. Наконец, требовалось сформировать специальный десантный отряд, подготовить его бойцов, организовать взаимодействие с выделенными кораблями и авиацией. На все это нужно было время. А пока каждый корабль, проходивший проливом, подвергался обстрелу фашистской батареи.

В. П. Дрозд организовал специальное задымление фарватера в момент прохода кораблей. Помогло: ни один вражеский снаряд не попал в цель. Но идти в облаке дыма, прислушиваясь к свисту снарядов и грохоту их близких разрывов, — занятие не из приятных, тем более если учесть, что корабли, обычно до отказа нагруженные минами, проходили всего в четырех километрах от вражеской батареи. Береговая артиллерия Эзеля много раз вела огонь по полуострову, стремясь уничтожить вражеские орудия, но те, видно, все время меняли позиции, и накрыть их не удалось.

Контр-адмирал Дрозд рассказывал мне:

— Возвращаемся с минной постановки. При подходе к Виртсу командую: «Полный ход! Орудия на правый борт!» А матросы шутят: «Сейчас фашисты начнут салют в нашу честь». И дальше все как по нотам: начинается «салют» фашистов, наш им ответ и дымовая завеса с катеров. Через двадцать минут мы на якоре, «дома». И так было каждый раз при входе и выходе из пролива.

Генерал-майор Елисеев трудное задание выполнил. В ночь на 18 июля три наши береговые батареи с островов Эдель и Муху открыли огонь по противнику и к трем часам закончили артподготовку района высадки. Затем сводный батальон матросов высадился на полуостров Виртсу. Три наших эсминца поддерживали высадку. К 10 часам утра весь район был снова в наших руках.

С 18 июля нам вообще стало легче дышать. Бешеный наскок гитлеровцев на Таллин явно начинал терять свою первоначальную силу. Части 10-го стрелкового корпуса 8-й армии совместно с частями флота окончательно очистили от фашистов район Марьяма и даже начали теснить противника на юг к Пярну. Мы надолго закрепили более или менее четкую линию фронта от Пярну до Тарту. Дверь с тыла в Главную базу нашего флота захлопнулась перед самым носом противника. Мы выиграли время для создания сухопутной обороны базы и формирования большого числа новых стрелковых подразделений из личного состава флота в поддержку регулярным частям армии.

В эти тяжелые дни боев на сухопутье десятки наших подводных лодок заняли позиции по всей Балтике. Мы с большой надеждой ждали результатов их боевой деятельности. Однако первые донесения с моря нас огорчили: подводная война протекала тоже совсем не так, как намечалось в наших планах.

Командиры подводных лодок искали противника, неоднократно встречали его конвой, но те состояли из небольших судов и шли под самым берегом на предельно малых глубинах, где наши лодки не могли приблизиться на дистанцию торпедного залпа. Были и другие сложности. Они выявились во время беседы с командирами лодок, которые только что вернулись с позиций.

Помню, как командир «Щ-311» с досадой и негодованием докладывал:

— Товарищ контр-адмирал! Обидно до боли… Я отчетливо видел фашистские транспорты, но они шли в шведских территориальных водах и под усиленным охранением сторожевых кораблей…

Всегда живой и остроумный, командир 2-й бригады подлодок А. Е. Орел с серьезным видом спросил:

— А может быть, они шли по самой кромочке территориальных вод?

Командир лодки не уловил иронии и продолжал:

— Нам же категорически запретили нарушать нейтралитет Швеции. А фашисты прикрываются шведским флагом, и мы ничего с ними сделать не можем…

Какие могли быть претензии к подводникам? Видимо, обо всем надо было думать больше нам, руководителям, планировавшим боевые действия подводных лодок. Да, мы и впредь не станем соваться в территориальные воды Швеции, будем уважать ее нейтралитет.

Но в открытом море мы должны топить врага без промаха.

Подводники понесли первые потери. 21 июля поздно вечером мне доложили о выходе на позиции в Финский залив подводных лодок «М-94» и «М-98». Обе лодки перед выходом стояли в бухте Тринги на северном берегу Эзеля. До выхода в море они эскортировались сторожевыми катерами и тральщиками. Поначалу все шло хорошо, обе лодки благополучно миновали пролив Соэла-Вяйн и повернули на север в Финский залив. Но в девятом часу утра 22 июля пост наблюдения на маяке Ристна донес, что над одной из подводных лодок взметнулся высокий столб воды, наблюдатели услышали глухой продолжительный взрыв. Оказывается, «малютка» была атакована фашистской субмариной «У-149», находившейся на позиции в этом районе. Взрывом торпеды лодке «М-94» разрушило корму, она села на грунт. Из воды торчал только нос лодки. На наше счастье, море было спокойным. Командир другой «малютки» капитан-лейтенант Н. Н. Беззубиков сейчас же послал к месту катастрофы резиновую надувную шлюпку.

Командир «М-94» старший лейтенант Н. В. Дьяков, командир отделения рулевых Компанеец и старшина группы мотористов Лаптев, бывшие во время взрыва на мостике, оказались сброшенными за борт. С большим трудом они доплыли до высунувшейся из воды носовой части лодки, где их нашли моряки, пришедшие на помощь. Спасая товарищей, подводники «М-98» сами чуть не погибли — их лодку тоже атаковал враг. К счастью, торпеда прошла мимо.

В 10 часов погрузилась в воду и носовая часть поврежденной лодки. Но в полузатопленных отсеках находились восемь матросов и инженер-капитан-лейтенант В. С. Шиляев. Офицер объявил морякам, что вступает в командование кораблем, и заверил, что все будут спасены, нужны лишь спокойствие и исполнительность. Матросам были розданы индивидуально-спасательные аппараты. Шиляев проверил, каждый ли знает, как ими пользоваться. По его приказанию все моряки собрались в боевой рубке. Закрыли нижний рубочный люк. Теперь надо было отвернуть клапан затопления, но его, как назло, заело. Наконец открыли. Рубка заполнилась водой, откинули крышку люка, и все вышли на поверхность.

Последним покинул корабль инженер-капитан-лейтенант Шиляев. Подошедший с берега баркас подобрал подводников.

Как ни печален был случай гибели подводного корабля, восхищало спокойствие и мужество наших подводников, благодаря чему они и спаслись.

Девять дней спустя мы встретили возвратившийся из похода подводный минный заградитель «Л-3» под командованием капитана 3 ранга П. Д. Грищенко. Эта лодка в предыдущем плавании очень удачно выставила минную банку в районе Мемеля — на ней подорвались и погибли три фашистских корабля. И вот новый поход. П. Д. Грищенко подробно рассказал нам о действиях своего корабля.

15 июля «Л-3» совместно с «С-8» вышла из Таллина. До выхода в Балтийское море обе лодки эскортировались тральщиками и двумя самолетами — морскими разведчиками МБР-2. Благополучно прибыв в район мыса Блюстерорт в южной части Балтийского моря, П. Д. Грищенко два дня производил настойчивую и скрупулезную разведку «на себя». Командир подводного заградителя хотел поставить мины там, где на них обязательно натолкнутся вражеские корабли.

Лодка долго ходила, меняя курсы. Настойчивость командира увенчалась успехом. На третьи сутки поиска акустик доложил, что слышит шум винтов. Командир пошел на сближение и вскоре увидел в перископ два тральщика. Они двигались с тралом. Определив курс фашистских кораблей, П. Д. Грищенко развернулся и пошел в двух кабельтовых впереди тральщиков. Это было дерзкое решение.

— Через час, — рассказывал Грищенко, — тральщики повернули на обратный курс… Мы — тоже. А еще через час, когда тральщики снова развернулись, мы поднырнули под них, пошли за их тралом и начали ставить мины в протраленной ими полосе. Мы, конечно, догадались, что они протралили путь каким-то своим кораблям… К пятнадцати часам постановка была закончена, и, убедившись, что ни одна мина не всплыла, мы отошли в сторону от фарватера и застопорили машины. Акустики непрерывно прослушивали море. И вот перед самым ужином, в восемнадцать ноль-ноль, все в лодке услышали сильный взрыв. «Ура!» — пронеслось по лодке. Радости не было конца. «Это первый! — шутили подводники, — А там еще и для других остались „гостинцы“».

Лодке надо было уходить отсюда как можно быстрее. Поэтому второго взрыва моряки не слышали, они узнали о нем позднее. На минах, поставленных советской лодкой, подорвался и погиб еще один фашистский транспорт.

При возвращении с позиции у мыса Стейнорт фашисты обнаружили лодку и почти целые сутки преследовали и бомбили ее. «Л-3» получила повреждения, но боеспособность свою не потеряла и благополучно пришла в базу. Многие повреждения устранялись на ходу. Работами руководил инженер-капитан-лейтенант М. А. Крастелев, талантливый и опытный специалист. Советские подводники с честью выдержали испытания. Душой экипажа были коммунисты во главе с комиссаром корабля старшим политруком А. И. Бакановым.

Наши подводные лодки, авиация и надводные корабли держали противника в постоянном страхе. Помню, зашел ко мне начальник разведки Н. С. Фрумкин, радостный, сияющий.

— Имею сведения, что у противника паника, закрыты все основные шхерные фарватеры. Одна немецкая подводная лодка уже погибла.

Подписав очередное донесение в Главный штаб в Москву, я смотрю на улыбающегося майора:

— Товарищ Фрумкин! Даже если ваши сведения, как говорят разведчики, требуют «уточнения и проверки», все равно благодарю за сообщение. Все к тому и идет, что не сегодня, так завтра мы начнем бить противника как следует.

 

А Рижский залив наш!

Тяжелые вести приходили к нам с разных участков сухопутного фронта. 11 июля финны глубоко вклинились в нашу оборону на петрозаводском направлении. На ленинградском направлении оставлен Псков, и бои шли уже на территории Ленинградской области. 8-я армия в итоге длительных многодневных и кровопролитных боев была оттеснена противником к северу и оказалась отрезанной от главных сил Советской Армии.

Фронтовые сводки мы получали в штабе ночью, к утру их обрабатывали, наносили на карту для доклада командующему флотом. Бывало, слушаем мы доклад оперативного дежурного по штабу, очень живого и деятельного капитан-лейтенанта Лукьянчикова и молча следим за кончиком его карандаша. Линия фронта все ближе подвигалась к Ленинграду. Каждый понимал, что над нашим любимым городом, колыбелью революции, нависает смертельная угроза…

— А как дела под Выборгом? — спрашиваю я.

Тон дежурного становится бодрее:

— Особых изменений здесь нет. Пятидесятый стрелковый корпус Двадцать третьей армии крепко держит позиции. Огневое содействие ему оказывает с Выборгского залива наш отряд шхерных кораблей.

Нас успокаивало знаменитое рассуждение великого флотоводца адмирала С. О. Макарова: «Как бы ни было нам тяжело в бою, мы никогда точно не знаем, как тяжело в это же время и противнику». После мы узнали, что гитлеровцам действительно было здесь несладко. Несмотря на тяжелое положение наших войск, они наносили противнику огромный урон.

Обстановка на суше была для нас тревожной. Но мы делали свое дело. Корабли и морская авиация почти каждую ночь минировали фарватеры противника в финских шхерах, в Ирбенском проливе и в восточной части Рижского залива. Эти смелые действия проходили успешно, скрытно и без потерь. Много внимания у нас отнимало обеспечение проводки наших конвоев по трассам Таллин — Кронштадт и Таллин — Моонзунд. Нас обескураживали случаи подрыва наших кораблей даже тогда, когда они следовали точно в кильватере за тральщиками.

— Почему тральщики не уничтожают мин? — возмущенно спрашивал командующий флотом у флагманского минера капитана 2 ранга Тулинова.

Тот пожимал плечами:

— Все делаем, но почему-то не получается. Срочно вызвали из Ленинграда самых квалифицированных специалистов по борьбе с минами. Приехал с ними и капитан 1 ранга Иван Алексеевич Киреев — старый моряк, большой знаток трального дела, много плававший на тральщиках еще в первую мировую войну. Ознакомившись со всеми случаями подрывов кораблей, шедших за тралами, «минные боги» сразу же уверенно заявили: гитлеровцы применяют особые мины — электромагнитные и акустические. Нужны специальные тралы.

— Но позвольте, — спросил командующий, — где же нам взять эти тралы?

Выяснилось, что Морским научно-техническим комитетом давно разработаны отечественные электромагнитный и акустический тралы. Они уже прошли все испытания и получили самые высокие оценки.

— Сейчас оба трала еще более совершенствуются, — спокойно пояснил Киреев.

Эта справка поразила нас всех. Мы, оказывается, имеем хорошие тралы, но хотим сделать их еще лучше, а тем временем подрываются и тонут наши корабли, гибнут люди!

Командующий флотом затребовал через Москву хотя бы два экземпляра электромагнитных и акустических тралов. Через несколько дней в Таллин из научно-технического комитета пришел деревянный (антимагнитный) тральщик с электромагнитным тралом. Мы пустили его в самую минную гущу. Работал он отлично. Новейшие магнитные мины взрывались далеко за его кормой. Вскоре пришел второй такой же корабль. Больше электромагнитных тральщиков пока не было.

Эх, если бы такие деревянные суденышки мы получили до войны! Они сохранили бы десятки кораблей и сотни человеческих жизней!

Мы в штабе прекрасно понимали, что противник постарается широко использовать Ирбенский пролив для своих морских перевозок. Вот почему мы минировали пролив, высылали сюда дозоры подводных лодок, держали в Моонзунде эсминцы, на пристани Мынту — торпедные катера, а на аэродроме Кагул острова Эзель — эскадрилью бомбардировочной авиации. Береговая 180-миллиметровая батарея на полуострове Сворбе тоже была нацелена на пролив. Самолеты 73-го авиаполка вели непрерывную разведку района.

Я не раз присутствовал при разговорах по телефону командующего флотом с комендантом островного района Елисеевым.

— Алексей Борисович, — спрашивал комфлот, — как дела в Ирбене?

Генерал неизменно отвечал:

— Все в порядке, разведка летала, противника не обнаружила. Наблюдатели нашей батареи тоже в оба следят за проливом.

— Еще раз проверьте готовность торпедных катеров и авиации. Не прозевайте конвой!

Через несколько минут подобный разговор происходил по телефону с новым командующим авиацией флота генералом М. И. Самохиным. Тот обычно отвечал:

— Не прозеваем. Ударим!

И надо же было такому случиться! 11 и 12 июля оперативная воздушная разведка в море не велась, так как весь 73-й авиаполк выполнял боевые задания на сухопутном фронте. Недаром говорит пословица: «Где тонко, там и рвется».

12 июля командир нашей тяжелой батареи на полуострове Сворбе капитан Стебель вдруг донес, что его обстреляли три фашистских эсминца.

— Стреляли фашисты плохо, было много недолетов.

Конечно, артиллерия среднего калибра эсминцев никакого урона башенной батарее принести не могла. Это все равно что слону комариные укусы. Но сам факт наглой вражеской вылазки заставлял призадуматься.

Позвонили генералу Елисееву. Нового он ничего не добавил. Появились эсминцы, постреляли и скрылись из виду.

Во второй половине дня с аэродрома Кагул вылетел на разведку пролива наш истребитель. Как уже говорилось, другими самолетами мы в тот день не располагали. Каждые десять минут звоню дежурному по связи и спрашиваю: нет ли донесений от разведчика? Нет, пока ничего не слышно… Смотрим на карту Рижского залива, будто она может что-то рассказать…

Перед самым ужином прибежал дежурный офицер по связи.

— В Ирбене большой конвой!

Вместе с командующим читаем донесение. В 15 часов 35 минут истребитель обнаружил сорок два судна под охраной восьми эсминцев, трех сторожевых кораблей и большого числа торпедных и сторожевых катеров. Дежурное подразделение бомбардировщиков вылетело на бомбежку. Батарея полуострова Сворбе ведет огонь…

Выясняем, какими силами можно нанести решительный удар по вражескому конвою. Торпедные катера на острове Эзель к выходу оказались не готовы. Пять эсминцев в Моонзунде после похода в Ирбенский пролив принимают топливо с барж и танкера и смогут выйти в море лишь в полночь. Командир отряда легких сил контр-адмирал Дрозд, находившийся в Таллине, настоятельно просит командующего флотом разрешить немедленно выйти в Моонзунд с двумя эсминцами — «Стерегущий» и «Сердитый».

Комфлот дает «добро», и оба эсминца на всех парах уходят в море. В. П. Дрозд связывается по радио со всеми своими кораблями и приказывает им в 3 часа 30 минут быть у Кюрессаре. Мы в штабе следим за развертыванием событий. Кое над чем приходится задуматься. Противник обнаружен в 15.35, мы в штабе узнали об этом через два часа, а эсминцы из Моонзунда выйдут лишь в 4 часа утра, другими словами, через десять часов после обнаружения конвоя… Вот что значит не иметь систематической разведки, обеспеченной стоянки флота, хорошо организованного снабжения. Да и связь сегодня работала не очень четко.

Командующий флотом приказывает немедленно нанести по конвою удар с воздуха всеми возможными силами. Двадцать четыре бомбардировщика взлетели с аэродрома и взяли курс в море.

В 20.00 получили донесение от подводной лодки «С-102»: у мыса Колкасрагс обнаружен большой конвой. Вражеские корабли идут под самым берегом по мелким местам.

Следя за тем, как оператор капитан-лейтенант Овечкин наносит место конвоя на карту, начальник оперативного отдела Пилиповский медленно произнес с досадой:

— Мыс Колкасрагс — это конец пролива…

И я сразу понял мысль Григория Ефимовича: противник уже прошел пролив, до Риги ему осталось всего шестьдесят миль (миля — 1,852 километра), шесть-семь часов ходу…

Почему так быстро движутся часовые стрелки? Никогда так быстро не бежало время.

Комфлот то и дело звонит командующему ВВС:

— Самохин, что слышно?

— Пока ничего. Ищут.

— Куда же девался конвой?

Наконец оно пришло — долгожданное донесение от летчиков. Но такое, какого мы меньше всего ожидали. Наши самолеты не нашли противника, бомбы сбросили по запасным целям…

Ахать и охать нет времени. Командующий приказывает немедленно искать конвой и организовать повторный удар, теперь не только силами авиации, но и эсминцев и торпедных катеров. Полетели указания в море контр-адмиралу Дрозду, генералу Елисееву на Эзель и генералу Самохину на его КП.

Во втором часу ночи вылетел на разведку еще один истребитель. Командующий и все мы не отходили от карты. Ждали вестей от Елисеева. Почему молчит разведчик? Ведь дорога каждая минута!

В дверях появился начальник разведки Фрумкин. Подхожу и тихо спрашиваю его:

— Как дела под Марьяма?

Вижу, майор устал, весь в пыли.

— Пока плохо. Фашисты опять жмут…

Нас перебивает дежурный по связи. В руках у него телеграфная лента. Комфлот берет ее и громко читает донесение генерала Елисеева: «Обнаружен конвой у мыса Мерсрагс. Четыре катера вышли в атаку».

— Сколько миль от этого мыса до Риги? — спрашивает командующий дежурного оператора.

— Тридцать.

Все мысленно прикидывают: успеет ли конвой укрыться в Риге раньше, чем будет атакован нашими силами?

А тут время будто споткнулось и потянулось медленно-медленно. Торпедные катера в море. В воздухе — бомбардировочная авиация. Ждем результатов, а их все нет. Наконец звонок с острова Эзель. Отряд торпедных катеров под командованием старшего лейтенанта Владимира Гуманенко (впоследствии капитан 1 ранга, Герой Советского Союза) два часа искал противника. Все же нашел его и в 4 часа утра, несмотря на сильное охранение конвоя; предпринял дерзкую атаку с малых дистанций. Катера получили прямые попадания снарядов, но благополучно вернулись в базу. Гуманенко доложил о потоплении в районе мыса Мерсрагс двух немецких транспортов. После ухода катеров начались атаки конвоя нашей бомбардировочной авиацией. Летчики наблюдали прямые попадания бомб и гибель транспорта и тральщиков. Удары наносились группами по пять — девять самолетов. Всего было сделано более семидесяти самолето-вылетов. Атаки не прекращались, пока конвой не втянулся в Западную Двину…

А еще было бы лучше для торпедных катеров, если бы авиация ударила непосредственно перед их атакой и тем самым снизила ход конвоя. Это значительно облегчило бы атаку катерников, но, увы, этого сделать не удалось…

Это было в 11 часов 30 минут. А наши эсминцы подошли лишь в 13 часов. Один миноносец проскочил за входной буй, обстрелял хвост конвоя. После этого контр-адмиралу Дрозду ничего другого не оставалось, как вернуться в Моонзунд…

В этот день гитлеровцы впервые понесли на море солидные потери: было пущено ко дну три крупных транспорта, двадцать пять разных мелких судов. Наши летчики сбили восемь самолетов противника.

И все же операцией мы не были довольны. Атака торпедников была бы куда удачнее, если бы бомбардировщики ударили по конвою не позже, а раньше нападения катеров. И вообще у нас не получилось взаимодействия авиации с кораблями. А как плохо работала наша разведка! В результате часть вражеских кораблей дошла до места назначения. А была полная возможность отправить их на дно все до одного.

Много мы тогда об этом думали. Наши летчики и торпедники сражались геройски, и не их вина в том, что дело не было доведено до конца.

После тщательного изучения всех событий дня мы приняли ряд важных решений. И прежде всего постарались улучшить воздушную разведку Либавы, Виндавы и Ирбенского пролива. Пересмотрели мы и схему связи, упростили ее. Было очевидно, что донесения о противнике должны передаваться сразу же тому командиру, который, не дожидаясь особых указаний, может немедленно нанести удар по противнику. По нашей прежней схеме донесения шли через множество инстанций, и в результате мы, например, узнавали о противнике последними, хотя организация ударов по конвоям различными силами во многом зависела от штаба флота.

15 июля наша минно-торпедная авиация поставила мины непосредственно на подходах к реке Даугава. На этих минах через несколько дней подорвался крупный фашистский танкер.

Отдельные удачи не могли успокоить нас. Снова и снова у себя в штабе флота мы обсуждали вопросы боевого взаимодействия. Стало очевидным, что без дружной работы с генералом Елисеевым и его штабом нам положения не выправить. Мне надо было встретиться с Елисеевым и обо всем поговорить.

С этой целью 19 июля я отправился на остров Эзель. На машине доехали до порта Рохукюла. Здесь попали под сильную бомбежку и около часа просидели в какой-то яме — другого укрытия не было. Мы не могли понять, что именно бомбили фашисты. Уже разрушенный порт? Сгоревшие причальные линии? Разбитые жилые дома и взорванные нефтехранилища? Везде торчало обгорелое скрюченное железо, в воздухе носился запах гари…

А бомбы продолжали падать и вспахивать черную, жирную от мазута землю. Вновь и вновь летели обломки камня. Разбило стекла нашей машины. Нас засыпало мусором и грязью. На территории порта воинских частей и вообще каких-либо боевых объектов уже давно не существовало, самолеты летали низко и безнаказанно, никто в них не стрелял. Потом я понял: видимо, в плане гитлеровского командования сегодня значилась бомбежка Рохукюлы, и вот план слепо выполнялся.

Самолеты улетели. Затих шум моторов. К концу обгорелого пирса осторожно подошел сторожевой катер «МО». С не меньшей осторожностью и мы пробирались, прыгая с одного обгорелого бревна на другое. Все же как-то добрались до катера. Он рванул, мы мигом вылетели в пролив, подальше от этого зловещего места.

Несемся по тихой глади пролива двадцатиузловой скоростью (тридцать семь километров в час). Подходим к пристани Куйвасту. Швартуемся отлично. Искренне любуюсь сноровистой, четкой работой матросов. Как бывший старпом эсминца, я вполне удовлетворен ею.

— Спасибо, боцман, хорошая у вас швартовая команда, — говорю я, прощаясь с рослым старшиной 1-й статьи. Он довольно улыбается…

На берегу меня встречает начальник штаба подполковник А. И. Охтинский, крепко сбитый, подтянутый человек средних лет. Садимся в машину. Прошу ехать как можно тише и внимательно осматриваю местность. По обе стороны шоссе кипит работа: моряки, красноармейцы и местные жители строят доты, дзоты, роют рвы, устанавливают надолбы. Ближе к береговой черте возводятся противодесантные препятствия и срочно достраивается батарея.

Надо прямо сказать, штаб генерала Елисеева правильно расположил свои силы. Именно в эти бухты гитлеровцы после пытались высадить свои десанты и были с позором отбиты.

За весь день я не видел ни одного человека, который не занимался бы делами, связанными с обороной острова. Местные жители объединились в строительные отряды. Матросы и солдаты подносили и подвозили материалы и инженерные детали. Не утихал лязг железа, фырчание грузовиков, удары лопат и топоров, а иногда глухие взрывы — толом разрушали скальные породы.

Командир береговой обороны Балтийского района, он же комендант всех островов, или, как мы его величали в телеграммах, «К-p БОБР», генерал-майор А. Б. Елисеев — старый балтийский матрос-большевик, вместе с бригадным комиссаром Г. Ф. Зайцевым вложили много энергии, чтобы подготовить достойный отпор врагу. Их труды не пропали даром — каждый остров превратился в могучую крепость.

Штаб построил себе хороший командный пункт полевого типа, с надежной защитой от авиационных бомб. Генерал Елисеев встретил меня возле своей землянки, где стоял небольшой столик и две скамейки.

Многие строевые начальники не очень ясно представляли себе штабную работу и ее специфику. Все неудачи и трудности они объясняли нераспорядительностью своего или вышестоящего штаба. Я уже к этому привык.

Не успели мы усесться поудобнее за столик, как генерал начал выкладывать свои претензии. Я едва успевал записывать, понимая, что, пока он не выскажет все накопившееся у него на душе, никакие наши разговоры о взаимодействии, управлении боем и о разведке успеха иметь не будут.

— Передайте Военному совету, что у меня очень мало полевых войск. Совершенно недостаточно зенитных орудий. Мало мелкокалиберной артиллерии для отражения десанта… Записали? — спрашивал он.

— Записал, записал, — отвечал я.

Но вот все претензии предъявлены, я закрыл блокнот и сказал:

— У меня к вам, товарищ генерал, тоже есть несколько вопросов.

И сразу перешел в наступление:

— Скажите, Александр Борисович, а почему самолет, будучи в готовности, вылетел на доразведку с большим опозданием, только после нашего вторичного звонка из штаба? Почему торпедные катера не смогли выйти сразу же по сигналу?

«Почему, почему?..» — теперь посыпались мои вопросы.

Мы подошли к цели моего приезда. Начался бурный разговор по поводу организации боя и управления им в Ирбенском проливе, о взаимодействии сил, о связи. Военком бригадный комиссар Гавриил Федорович Зайцев старался смягчить дебаты, сблизить наши точки зрения, пока мы не нашли наконец общий язык. В итоге было решено: боем, нанесением ударов по конвою противника будет отныне командовать один человек — комендант островов. Все силы, выделенные для удара по противнику, оперативно будут подчиняться только ему — генералу Елисееву.

Мы тут же разработали основные схемы воздушной разведки, прямой связи с кораблями, стоящими в Моонзунде, с подводными лодками, которые несли дозорную службу в Ирбене.

Гавриил Федорович Зайцев был доволен и, угощая меня чаем, отметил:

— Вижу, конференция на высшем уровне пришла к своему благополучному завершению!..

Да, он был прав.

Часть претензий А. Б. Елисеева удалось в тот же день разрешить, связавшись по телефону с Таллином. Начальник тыла Москаленко на все нужды островов уже через чае прислал по телеграфу ответ. Большинство просьб будет удовлетворено.

Штаб флота очень беспокоили недочеты в противодесантной обороне некоторых глубоких бухт. Генерал согласился с нашими замечаниями и тут же отдал своему штабу все необходимые распоряжения. Мы вместе объехали важнейшие бухты острова, побывали на батареях и строительных площадках. На ходу решали целый ряд вопросов.

Вечером я вернулся в Таллин. Сразу к оперативной карте.

Вижу, что линия фронта несколько отодвинулась от города. Г. Е. Пилиповский поясняет:

— Части Восьмой армии укрепились и удерживают позиции на линии Пярну — Тарту. За день отогнали фашистов километров на двадцать к югу.

— Совсем хорошо. А как дела на море?

Начальник оперативного отдела берет журнал.

— Да будто тоже не плохо… Торпедные катера капитанов второго ранга Черокова и Соломатина совершили удачный набег и вновь поставили мины на фарватерах у финской базы Порво…

Смотрю на карту.

— А это что за крестики? — спрашиваю оперативного дежурного капитан-лейтенанта Овечкина.

Обычно розовощекий, свежий как огурчик, Овечкин сегодня что-то посерел, видно, устал сильно. Но по-прежнему улыбается.

— Это наши катера на возвращении у острова Кэри встретили четыре вражеских сторожевых катера, два из них утопили. Крестиками отмечены их могилы…

— Комфлот приказал пройти это место контрольным тралением, — добавляет Пилиповский. — Возможно, противник поставил там мины. Я отдал необходимые распоряжения…

Во время нашего разговора началась бешеная трескотня зениток. Стреляли корабли и батареи на берегу. Голубое небо усеяли белые тюльпанчики. С визгом носились истребители. Минут через десять все стихло, чтобы вскоре начаться вновь. В точно определенное время, утром и вечером, над Таллином появлялся воздушный разведчик. Как раз в этот вечер его и сбили не то летчики, не то зенитчики. Это не так и важно. Важно, что сбили. Летчика, опустившегося на парашюте, схватили и привезли к нам в штаб. Матросам из охраны стоило немалых трудов в целости доставить этого вояку — по пути было много желающих угостить его тумаком. На допросе гитлеровец вел себя жалко и трусливо. Ничего путного рассказать он не смог.

Результаты принятых нами мер сказались. Все конвои в Ирбене обнаруживались теперь вовремя, и по ним наносились сокрушительные удары.

Рано утром 26 июля оперативный дежурный по штабу доложил мне:

— Опять конвой, но очень странный: всего два транспорта, а кораблей охранения восемнадцать…

— Значит, транспорты везут какой-то особенно ценный груз.

Командующий флотом, выслушав донесение, задумался над картой. Дело осложнялось тем, что в это время в Ирбенском проливе группа наших кораблей ставила минные заграждения. Но нет худа без добра. Наученные горьким опытом, мы на этот раз кроме воздушной разведки минные постановки прикрывали еще и эскадренным миноносцем. Его тоже можно было использовать для удара по врагу.

Авиационная разведка прислала донесение своевременно. Конвой обнаружен был в море еще на подходе к Ирбенскому проливу. Комфлот решил послать для удара бомбардировщики и торпедные катера под прикрытием истребителей.

Полетели срочные депеши на эскадренный миноносец в море, в штаб авиации и в штаб на остров Эзель. На нашем КП производились расчеты, уточнялось, когда, куда и кому вылетать или выходить в море.

Эскадренный миноносец направили к мысу Колка на перехват конвоя и для непрерывного наблюдения за ним. Эта же задача была поставлена и воздушной разведке. Именно беспрерывного слежения за обнаруженным противником и не хватало нам в прошлых наших действиях по конвоям. Мы теряли тогда противника. Теперь этого не случилось. Потому и вся операция протекала по-иному.

В 13 часов 23 минуты капитан-лейтенант С. А. Осипов со своим отрядом торпедных катеров под прикрытием истребительной авиации вышел в море от пристани Мынту на полуострове Сворбе. И так как противник все время был под нашим наблюдением, то через час катера без труда обнаружили конвой в районе Овизи — Микельбек. Шли два транспорта под охраной двух миноносцев, восьми сторожевых кораблей и восьми торпедных катеров. Конвой приближался к нашим минным заграждениям, как можно ближе прижимаясь к берегу.

Наша авиация, вылетевшая на бомбежку, тоже сразу же обнаружила противника и еще до подхода торпедных катеров нанесла по конвою мощный удар. Загорелся фашистский танкер. Корабли конвоя нарушили строй, сбавили ход, а только это и нужно было катерникам! Они с ходу ринулись на врага. Фашисты, отбиваясь от наших самолетов, увидели катера, когда те уже неслись на них. Вражеские корабли открыли по катерам сильный огонь. Осипов, прячась за дым горящего танкера, а затем поставив и свои дымовые завесы, смог без потерь подвести к врагу свои катера.

В 14 часов 48 минут катерники произвели торпедную атаку. Второй транспорт был потоплен. Его гибель наблюдали экипажи всех наших катеров. Сильно повреждены были два эсминца и один сторожевой корабль. К тому же наши истребители сбили два немецких самолета. Это означало полный разгром вражеского конвоя. Четкое взаимодействие авиации и кораблей принесло свои плоды!

Умелое тактическое взаимодействие показали балтийцы и 1 августа. Воздушная разведка в тот день своевременно засекла отряд фашистских кораблей — пять миноносцев и тральщиков. Авиация быстро навела на противника наши торпедные катера. Капитан-лейтенант С. А. Осипов и старший лейтенант В. П. Гуманенко с девяти — одиннадцати кабельтовых (кабельтов = одна десятая мили = 185,2 метра) лихо атаковали противника. Два тральщика были потоплены, а один миноносец сильно поврежден и на буксире тральщика едва-едва дошел до Риги.

Столь же удачным был бой 21 августа. Обнаружив заблаговременно вражеский конвой, воздушный разведчик передал четкое донесение о месте противника, его составе, курсе и скорости. Получив такой сигнал, наши эсминцы «Артем» и «Суровый» под командой капитана 2 ранга С. Д. Солоухина немедленно снялись с якоря. В районе мыса Мерсрагс они атаковали фашистов и, несмотря на огонь вражеских береговых батарей и беспрерывные налеты «юнкерсов», с пятидесяти пяти — шестидесяти кабельтовых открыли меткий огонь, подожгли два сторожевых корабля. Большая самоходная баржа, двигавшаяся в составе конвоя, сама выбросилась на прибрежные камни. Через несколько дней ее разбило штормом. При отходе наших кораблей на них было сброшено более ста бомб. Беспрерывно маневрируя, эсминцы сумели увернуться от прямых попаданий и благополучно вернулись в Моонзунд.

Таким образом, хотя побережье Рижского залива и находилось в руках противника, а залив был наш! Врагу не удавалось использовать морской путь для систематических перевозок и снабжения своих армий в Прибалтике.

 

Бой ведет Главная база

— Начальник штаба! Ставка решила бомбить Берлин!..

Таким неожиданным сообщением прервал мой утренний доклад командующий флотом.

— Наши бомбардировщики могут долететь до Берлина только с аэродрома Эзеля, — продолжал комфлот. — О сосредоточении самолетов на острове позаботится командующий ВВС флота. Вам поручаю срочно организовать доставку из Кронштадта на остров нужного запаса бензина и авиабомб, так чтобы хватило на десять — двенадцать ударов по Берлину… Все ясно? Действуйте!.. — радостно закончил командующий.

Решение Ставки ударить по гитлеровскому логову — Берлину мы восприняли с воодушевлением. Так хотелось отомстить фашистам за все наши горести.

В штаб явился генерал М. И. Москаленко. Мы сразу принялись рассчитывать, сколько потребуется плавучих средств.

Операция должна была готовиться в абсолютной тайне.

После обсуждения всех возможных вариантов мы пришли к выводу, что самое надежное — доставлять груз на базовых тральщиках. При этом пустим их без особого охранения, чтобы не привлекать внимания противника. Тральщики будут идти, как ходили обычно, проверяя фарватеры. Вся ответственность за скрытную погрузку бочек с бензином и авиабомб возлагалась на начальника штаба Кронштадтской военно-морской базы капитана 2 ранга Ф. В. Зозулю.

Незаметно для противника наши бомбардировщики перелетели на островной аэродром и начали готовиться к выполнению задания. Тем временем тральщики под командованием молодых, но уже «обстрелянных» офицеров, в том числе старшего лейтенанта Н. С. Дебелова, пришли в Кронштадт, приняли груз и немедленно вышли в обратный рейс. О том, что находится на их борту, знало считанное число людей. Даже дежурная служба штабов в Кронштадте и Таллине в эту тайну не посвящалась. Операторы следили за переходом тральщиков, даже не подозревая, какое ответственное задание выполняют эти маленькие корабли…

Время тянется медленно. Не спим. Ночью зашел ко мне с очередными донесениями оперативный дежурный капитан 3 ранга В. И. Андреев.

Я посмотрел на карту, циркулем проверил расстояние, какое еще предстоит пройти тральщикам. Андреев сказал:

— Ничего не пойму. Командующий флотом уже два раза вызывал меня с картой. Тоже интересовался этими двумя тральщиками. Вы все время о них спрашиваете… Ведь у нас в море есть корабли и поважнее. Почему этим суденышкам столько внимания?

Я улыбнулся:

— Вы же знаете, как мало у нас тральщиков. Вот мы все и беспокоимся об их судьбе. Прошу и впредь сразу же докладывать все поступающие донесения.

Не знаю, удовлетворил ли Андреева мой ответ, но вопросов он больше не задавал.

На рассвете звонит мне начальник тыла:

— Ну как?

— Как будто все в порядке, — отвечаю ему.

— Тогда пойду прилягу.

Мы прекрасно поняли друг друга.

И когда я прочитал донесение: «В 8.00 отдали якорь», мне показалось, что я даже услышал торжественный грохот якорной цепи в бухте Эзеля. Лечу через ступеньки к комфлоту, он сидит за рабочей картой и широко улыбается. Ему уже все известно…

Теперь дело было за нашими славными балтийскими летчиками. Для помощи в организации ударов к нам прибыл из Москвы генерал-лейтенант авиации Жаворонков. Между 8 августа и 4 сентября наши бомбардировщики ДБ-3 под командой полковника Е. Н. Преображенского в ночное время, в тяжелых метеоусловиях девять раз нанесли удары по Берлину. Десятки тяжелых бомб упали на фашистскую столицу. Для гитлеровцев — полная неожиданность. Они вначале посчитали, что это дело рук англичан. Так и говорилось в оперативных сводках гитлеровского рейха. Но англичане тут же опровергли это сообщение: их авиация на Берлин не летала. Гитлеровцы поняли, что бомбардировщики советские.

Взлетая с Эзеля, бомбардировщики шли над морем на большой высоте, прорывались через несколько поясов зенитной обороны и сбрасывали бомбы, вызывая взрывы и огромные пожары. Ни один наш самолет над Берлином противнику сбить не удалось.

Эти удары имели огромное значение. В дни, когда фашистские войска приближались к Ленинграду и Москве, морские летчики Балтики бомбили само логово фашистского зверя. Это придавало новые силы нашим людям, укрепляло надежду. Сейчас наши летчики добираются до Берлина по воздуху, но будет время, когда мы придем туда и по суше!..

А положение под Таллином ухудшалось. 8 августа противник вышел к морю и окружил город с суши. Перерезаны все пути на восток. Не слышно больше паровозных гудков, опустела привокзальная площадь. Опустели улицы. Не увидишь больше на них пригородных автобусов… Будто захлопнулись входные ворота в город.

И без того узенькие улицы стали совсем мрачными. Вечером ни огонька. По мостовым, чеканя шаг, проходят патрули.

Таллин превращался в военный лагерь. На окраинах спешно строились баррикады и укрытия.

Над притихшим городом часто прокатывается гул залпов тяжелых орудий. Стреляют батареи острова Аэгна и крейсер «Киров», поддерживая своим огнем части, сражающиеся под Таллином.

10-й стрелковый корпус 8-й армии ведет тяжелые бои. Он понес большие потери, лишился техники. Сейчас в корпусе осталось всего шестнадцать тысяч бойцов, усталых, утомленных непрерывными боями.

Командир корпуса генерал-майор Н. Ф. Николаев приехал к нам. Долгим пристальным взглядом рассматривал нашу карту обстановки под Таллином, молча производил циркулем какие-то измерения.

Оставив карту, генерал столь же обстоятельно изучал справку о составе наших сил и их расположении. Больше всего его интересовала артиллерия флота. Наконец он поднялся, бросив на стол карандаш.

— Ну что же. Будем воевать… Надо только усиливать позиции нашей обороны…

Таллин окружен. Стало очевидно, что все силы сухопутной обороны надо объединить в одних руках. На Военном совете решили создать штаб сухопутной обороны города на базе штаба ПВО флота. В командование обороной Главной базы вступил генерал-майор Зашихин. Для организации взаимодействия артиллерии кораблей с береговой обороной назначается заместитель командира обороны Главной базы. Этот пост поручен флагманскому артиллеристу флота капитану 1 ранга Н. Э. Фельдману.

Прежде всего требовалось создать четкую и очень мобильную организацию управления огнем более чем восьмидесяти орудий самого различного калибра — от 100 до 300 миллиметров. И надо отдать должное Н. Э. Фельдману, под его руководством артиллеристы и связисты флота в очень короткий срок создали специальные линии артиллерийской связи с частями обороны. На все намеченные по карте позиции составлялись паспорта, а цели пронумеровывались. На переднем крае были развернуты 12 корректировочных постов, из них пять подвижных. Во всем этом была большая заслуга флагарта эскадры капитана 1 ранга Сагояна.

Получив запросы от армейских частей, корабли и береговые батареи немедленно открывали огонь.

Четкая централизованная система управления огнем флота оправдала себя во всех отношениях, оказавшись живучей, надежной и, главное, весьма мобильной.

Штабом флота была введена и новая диспозиция кораблей на рейде, которая облегчала ведение огня по берегу и делала более надежной противовоздушную оборону кораблей.

Для поддержки приморского участка фронта к востоку от Таллина в районе бухт Хара-Лахт и Колга-Лахт действовал дивизион канонерских лодок. Здесь шли наиболее упорные бои. Противник пытался прорваться к городу с востока вдоль берега, чтобы отрезать нас от гаваней, от кораблей. Огонь 130-миллиметровых орудий канонерских лодок под командованием капитана 2 ранга Н. В. Антонова быстро охлаждал пыл фашистов. Особенно метко стреляли канлодки «Москва» и «Амгунь». Гитлеровцы сразу поняли, какая это сила — наши артиллерийские корабли. Фашистская авиация бешено бомбила канлодки. Но моряки успешно отбивали атаки «юнкерсов», а 14 августа канлодка «Москва» даже сбила один из вражеских бомбардировщиков.

Жизнь показала, что точно так же, как в артиллерии, требовалось централизованное управление всеми средствами борьбы с минной опасностью. Контр-адмирал Ю. Ф. Ралль доложил Военному совету свои предложения. Они были приняты. 10 августа сформировался штаб минной обороны флота. Начальником минной обороны флота назначен был Ю. Ф. Ралль. Ему подчинялись не только тральщики, но и та часть легких быстроходных сил (торпедные катера, катера-охотники, сторожевые корабли), которые ставили мины на шхерных фарватерах под самым носом у противника. Штаб минной обороны внес порядок и четкость в действия всех тральных сил, в движение конвоев и даже эскортирование подводных лодок.

Обеспечение выхода подводных лодок в море и возвращения их в базу становилось все более сложным делом. Раньше лодки следовали проливом Соэла-Вяйн между островами Даго и Эзель. Но противник разведал этот путь и всякий раз пытался выследить здесь наши лодки. Поэтому в августе мы протралили новый глубоководный фарватер в южной части Финского залива. 6 августа эскорт в составе пяти базовых тральщиков и пяти малых охотников благополучно встретил в море и провел в базу подводную лодку «С-8», хотя по пути тральщики выловили четырнадцать вражеских мин. Эта минная банка у входа в фарватер была совсем «свежей». К счастью, ее быстро ликвидировали.

Эскортированием и встречей подводных лодок занимались в штабе начальник отдела подводного плавания капитан 1 ранга Стеценко и начальник минной обороны контр-адмирал Ралль. С их участием были проведены десятки лодок.

К сожалению, не обходилось без потерь. Так, уже у своих берегов на подходе к проливу Соэла-Вяйн погибла подводная лодка «С-11». Она возвращалась из далекой Данцигской бухты. Командовал ею капитан-лейтенант А. М. Середа. В походе участвовал командир 2-го дивизиона подлодок капитан 3 ранга И. Н. Тузов. Оба опытные подводники. В районе Либавы они потопили фашистский транспорт «Кайя» водоизмещением пять тысяч тонн.

Лодка была уже в точке рандеву, к ее борту подошел катер. И в этот момент раздался невероятной силы взрыв и лодка затонула.

Сброшенных с мостика тяжелораненого командира, нескольких офицеров и матросов подобрали из воды и доставили в базу.

Как позже выяснилось, «С-11» погибла от взрыва магнитной мины.

Несколько дней спустя Стеценко сказал мне, что только что прибыли в Таллин еще три матроса с погибшей лодки. Я уже перестал удивляться таким фантастическим случаям, убедившись в находчивости и отваге наших людей. Поэтому только спросил:

— Откуда они выбрались? Со дна морского?

— Вот именно.

Оказалось, в кормовом отсеке затонувшей лодки остались четверо моряков-комсомольцев: торпедист старший краснофлотец Н. А. Никишин, электрики-краснофлотцы А. В. Мазнин, В. Е. Мареев и комендор краснофлотец В. В. Зиновьев. Они находились в полной темноте. Вода прибывала. Она доходила морякам уже по грудь. Подводники решили выходить через торпедный аппарат, но в нем была торпеда. Моряков и на этот раз выручили находчивость и отличное знание техники. Никишин в темноте разыскал гибкий шланг и воздух из запасной торпеды перепустил в боевой баллон торпедного аппарата.

После долгих трудов торпеду выстрелили. Выход из отсека был открыт. Но это был выход в темную морскую пучину. Моряки выбросили на поверхность буй. Никишин первым нырнул в узкую трубу торпедного аппарата. Когда он всплыл с двадцатиметровой глубины, была уже ночь, дул свежий ветерок, море волновалось. Берег еле просматривался — до него более мили… Вторым выбрался Мазнин. Осмотревшись, он вновь нырнул, вернулся через торпедный аппарат в отсек, чтобы подготовить к выходу своих товарищей.

А вода уже затопила почти все помещение. Только у самого потолка — подволока — оставалась воздушная подушка. Разговор с Мареевым не получался: электрик лишился рассудка. Разъяснив Зиновьеву, как вести себя на подъеме, Мазнин всплыл на поверхность. Но трудное путешествие отняло у него все силы. Он потерял сознание и пошел ко дну. Никишин дважды нырял, пока не подхватил его и не вытащил на воздух. Приведя товарища в чувство, Никишин привязал его к спасательному бую, а сам поплыл к берегу за помощью. Плыл очень долго. Уже начал впадать в беспамятство от усталости, когда ткнулся в колючую проволоку, которой был опоясан остров в ожидании вражеских десантов. Здесь на рассвете его подобрали бойцы островного гарнизона. Немедленно была снаряжена шлюпка. Товарищи сняли с буя почти безжизненное тело Мазнина. Спасен был также и Зиновьев, пробывший шестнадцать часов в затопленном отсеке. Он все пытался спасти Мареева, но тот ничего не понимал. Кончилось тем, что он захлебнулся.

А трое богатырей, иначе их не назовешь, несколько дней отдыхали в госпитале, а затем вновь вернулись в строй.

Забегая далеко вперед, скажу, что Никишин оставался героем до конца своей жизни. Он отлично воевал, в мирное время окончил институт, работал инженером в Ленинграде. Однажды поздним вечером он увидел, как несколько неизвестных напали на девушку. Не раздумывая, Никишин кинулся ей на помощь. Бандиты пустили в ход ножи, но не могли справиться с балтийским богатырем и бежали. Никишин отвел девушку к автобусу и только после этого направился в больницу. Здесь он потерял сознание. Врачи насчитали на его теле более десятка тяжелых ран. Он погиб от потери крови.

Балтийцы вскоре достойно отомстили фашистам за гибель «С-11». Возвращавшаяся с моря подводная лодка «Щ-307» почти на том же месте, где погибла «С-11», обнаружила вражескую субмарину. Командир советской лодки капитан-лейтенант Н. И. Петров немедленно атаковал врага. Две торпеды были выпущены с дистанции всего трех кабельтовых. Фашистская подводная лодка (это оказалась «У-144») разломилась пополам и затонула. Никто из ее экипажа не всплыл на поверхность.

По решению Ставки руководство обороной Таллина с 17 августа возлагалось на командующего флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца с подчинением ему всех войск, отошедших на ближние рубежи. Генерал Николаев назначен заместителем командующего флотом по сухопутной обороне Таллина. Ему подчинена вся сухопутная оборона базы. 10-й корпус занимает рубеж обороны в двадцати восьми — тридцати километрах от города, фланги его упираются в бухты: на востоке — Хара-Лахт, на западе — Палдиски-Лахт. В обеих бухтах стоят корабли флота и своим артогнем днем и ночью поддерживают войска, сражающиеся на суше.

Генерал-майор Николаев, объехав фронт обороны базы, сделал Военному совету флота подробный доклад со всеми расчетами.

— Войск совершенно недостаточно, — сказал он. — Нужна дополнительная мобилизация сил.

Он, безусловно, был прав. И потому в срочном порядке началось новое формирование подразделений из моряков.

Большую помощь оказал нам Центральный Комитет компартии Эстонии. Он развернул энергичную политическую работу среди эстонского населения. Появилось обращение на эстонском языке к рабочим, крестьянам и эстонской молодежи. Все предприятия Таллина переключились на работу для нужд обороны. Из рабочих города образовался эстонский полк. Рабочие судоремонтных мастерских и арсенала в считанные дни построили железнодорожную батарею из морских орудий, а эстонское морское пароходство в своих мастерских построило два бронепоезда. На заводе «Копли» началось производство 55-миллиметровых минометов и мин для них. Все это значительно усиливало мощь нашего огня.

Политуправление флота, флотские политорганы и партийные организации вели неутомимую воспитательную работу среди моряков. Военный совет обратился к личному составу кораблей, зенитчикам, береговым артиллеристам и бойцам морской пехоты с горячим призывом отстаивать каждую пядь родной земли. «Ни шагу назад!» — такими словами заканчивалась каждая листовка. Во вновь сформированные флотские подразделения, части морской пехоты и в 10-й стрелковый корпус Военный совет послал десятки коммунистов-агитаторов. На самых угрожаемых участках фронта находились уполномоченные Военного совета из числа работников политуправления флота.

Моряков, желающих сражаться на сухопутном фронте, было более чем достаточно, и штабу флота во многих случаях приходилось ограничивать призыв добровольцев, чтобы уход многих специалистов не отразился на боеспособности кораблей.

Какими же силами мы располагали для обороны Таллина?

На рейде стояли крейсер, два лидера, девять эсминцев, три канлодки. Сухопутные войска составляли примерно двадцать тысяч бойцов армии, флота и эстонских рабочих. У нас почти не было танков (всего тринадцать «Т-26») и совсем мало войсковой артиллерии: один-три ствола на километр фронта.

18 августа мы узнали, что после упорной обороны пал Кингисепп, а 21 августа оставлен Красногвардейск. Положение на ленинградском направлении становилось все более и более угрожающим. Мы видели, что враг подбирается к Ленинграду, и остро переживали это. Когда по радио передавались сводки Совинформбюро о положении на фронтах, разом смолкали голоса и все в штабе замирало. И не только в штабе. Как только из репродукторов слышалось: «Говорит Москва», шоферы прекращали работу у машин, матрасы замирали на палубах кораблей и пирсах гаваней. Слушали внимательно, стараясь ничего не пропустить и все запомнить.

Утром, докладывая об обстановке на суше, оперативный дежурный волновался, показывая на карте синюю линию — вражеский фронт все ближе подползал к Ленинграду.

В середине августа под Таллином темп фашистского наступления несколько снизился. А наши вновь сформированные матросские отряды на самом угрожаемом, пярнуском направлении даже отбили у фашистов крупный населенный пункт.

В непрерывных атаках и контратаках обе стороны несли большие потери. Все наши армейские госпитали еще от Либавы и Риги отходили вместе с армией и оказались в Таллине. Здесь собралось большое количество раненых. Эвакуировать их в тыл теперь можно было только морем.

Часть транспортов Балтийского государственного морского пароходства еще по плану мобилизации была переоборудована под госпитальные суда. Среди этих кораблей оказались и такие океанские красавцы, как турбоэлектроход «ВТ-509» (ныне «Балтика») и пассажирский теплоход «Сибирь». Сейчас на них был прекрасный штат медицинских работников всех рангов, от санитаров до профессоров. Конечно, такие корабли без нужды мы в Таллине не держали, по мере необходимости вызывали из Ленинграда. И на этот раз по нашему вызову оба госпитальных судна под охраной боевых кораблей благополучно пришли в Таллин. По пути охранение отбило несколько воздушных атак фашистов и уничтожило не одну мину.

Казалось бы, совсем несложное дело — погрузить раненых на пароход и отправить в тыл. Но так кажется на первый взгляд, в нашей обстановке это была трудная задача. Она решалась коллективом работников штаба флота, управления тыла, политического управления, не говоря уже о медицинском персонале. Работать нужно было дружно, согласованно, ибо задержка кораблей на рейде в осажденной базе могла привести к печальным последствиям.

Более ста санитарных машин и городских автобусов подвозили раненых на причалы. Здесь их дожидались десятки специально оборудованных барж с широкими сходнями. Штабу предстояло наметить наиболее безопасные курсы перехода санитарных судов и выделить корабли охранения.

Первым должен был выйти «ВТ-509». Намечалось эвакуировать на нем около шести тысяч раненых, а судно рассчитано только на пятьсот коек. Как быть? Экипаж корабля вышел из положения, сумел разместить все шесть тысяч человек. Но тут еще одно непредвиденное обстоятельство. Узнав, что предстоит «морское путешествие», многие раненые, не видавшие раньше моря, стали волноваться, их состояние ухудшилось. Тут уже одни медики не могли справиться, и политическое управление послало в плавучий госпиталь большую группу политработников. Они все время находились среди раненых, своим спокойствием и бодростью влияли на людей во время перехода.

Я вызвал в штаб командира эсминца «Стерегущий» капитана 2 ранга Е. П. Збрицкого, назначенного командиром конвоя.

Смотрим на карту, где лучше идти, где меньше мин. Но мин везде много. Выбираем наилучший вариант движения.

— Товарищ Збрицкий! Вы понимаете всю ответственность вашей задачи? От вас зависит жизнь тысяч людей. Это наша первая крупная эвакуация раненых. Мы должны все сделать, чтобы она прошла успешно.

Е. П. Збрицкий заверил, что он все отлично понимает. Он высказал ряд соображений на случай различных неожиданностей. Видно было, что это превосходный моряк. Единственное, о чем он настойчиво просил: дать ему побольше тральщиков и катеров-охотников, но мы могли тогда выделить только три базовых тральщика и четыре охотника.

О, эти скромные, незаметные «МО» — «морские охотники»! Они быстро стали всеобщими любимцами, и они везде требовались. Катера имели деревянный корпус, мелко сидели в воде и потому на минах подрывались редко. Фашистские подводные лодки жалели на них расходовать торпеды; самолеты их не бомбили — слишком мелкая цель. А они, быстроходные, маневренные, могли глубинными бомбами потопить любую подводную лодку, и вражеские подводники боялись их как огня. Катера надежно охраняли от подлодок наши конвои и даже боевые корабли. Успешно воевали моряки катеров и с самолетами, ловко маневрируя и умело используя свои небольшие пушки и пулеметы. Это были корабли — мастера на все руки. Они и дозоры несли, и конвоировали транспорты, и вели разведку, и ставили мины в водах противника.

Чудеса творили эти маленькие кораблики в руках дружных и смелых моряков. Командовали катерами совсем юные лейтенанты, реже — старшие лейтенанты, у которых усы отросли лишь ко Дню Победы.

И этих крайне нужных кораблей флоту не хватало…

Ночью я побывал на госпитальном судне — океанском великане, носившем по законам военного временя скромное наименование «ВТ-509».

— Что еще надо вам на переход? — спросил я старшего помощника капитана В. И. Факторовича.

— Нам ничего не надо. Постараемся доплыть как следует, — улыбаясь ответил он. Это был настоящий мореход и уже опытный воин. Еще помощником капитана на транспорте «Выборг» он получил боевое крещение. Судно погибло тогда. Факторович был подобран с воды нашим катером.

Экипаж турбоэлектрохода с исключительной теплотой, вниманием и изобретательностью отнесся к размещению раненых на корабле. Использованы были все салоны, бары, рестораны, холлы. Койки устанавливались и в коридорах, и на палубах. Члены экипажа отдавали раненым свои каюты, а в свободное от вахты время помогали сестрам и сиделкам, которых всегда и везде, как правило, на войне не хватает.

Матросы ласково и заботливо угощали бойцов чаем, папиросами, поправляли повязки, старались шутками отогнать страх перед морем.

Погрузка раненых прошла организованно, без шума и задержек. Конечно, все, начиная от комфлота, проявляли беспокойство. Ведь аэродромы противника находились совсем рядом. Вот почему в темноте слышался бас генерала Москаленко, который требовал от моряков быстроты и сноровки. Особенно доставалось капитанам буксиров. Многих Москаленко знал по имени-отчеству, кричал в мегафон:

— Иван Николаевич! Долго ты еще будешь здесь танцевать? Ведь не в цирке! Забирай баржу и отчаливай!..

Старый капитан хрипло командовал, что-то пытался объяснить, хотя и так все было понятно: опытный моряк просто боялся резко подойти к барже, невзначай ударить ее в борт и тем самым причинить беспокойство беспомощным людям, лежавшим на носилках.

На рассвете конвой вышел из бухты. Внимание всей службы наблюдения и связи, штабов в Таллине и Кронштадте было сосредоточено на этих кораблях. Над морем не раз появлялись фашистские разведчики, но бомбардировщики не показывались, они действовали под Ленинградом.

Но вот посты стали доносить, что в районе, где движется конвой, слышны взрывы. Комфлот сразу звонит мне по телефону:

— Что там за взрывы? Что сообщает Збрицкий?..

— Збрицкий молчит. Надо полагать, что это тральщики подрывают мины, а с транспортом пока все в порядке…

Так я ответил, а у самого на душе кошки скребли…

Действительно, у мыса Юминда тральщики затралили целых двенадцать мин. На одной из них погиб тральщик «Крамбол».

А конвой продолжал движение…

Но вот в кабинет вбегает оперативный дежурный и уже с порога докладывает:

— Телеграмма от Збрицкого: «У Гогланда подорвался на мине. В помощи не нуждаюсь…»

Страшная и в то же время ободряющая телеграмма! Мигом полетели по эфиру указания в Кронштадт и на остров Гогланд об оказании помощи госпитальному судну.

Оказывается, оно получило большущую подводную пробоину в носовой части. Две кочегарки залило водой, погас свет, идти своим ходом было уже невозможно. Судно осталось на плаву только благодаря быстрым и уверенным действиям всего личного состава. Медицинский персонал, политработники и моряки корабля смогли успокоить раненых, не допустили губительной паники. Механики включили аварийное освещение.

Мне рассказывали о героическом поведении многих медицинских сестер, и прежде всего Ани Хоренко и Нины Беловой. Они не отходили от раненых в самые тяжелые минуты, спасли жизнь десяткам бойцов, которые, встревоженные взрывом, пытались броситься за борт…

Эсминец «Стерегущий» немедленно взял на буксир поврежденное судно и повел его далее по маршруту.

У острова Лавенсари корабли застиг густой туман, идти узким фарватером становилось опасно. Стали на якорь. В это время двенадцать «юнкерсов» настойчиво искали конвой. Хорошо, что туман скрыл его.

«ВТ-509» со всеми ранеными благополучно прибыл в Ленинград.

Все более трудным становилось сообщение Таллина с Кронштадтом. Наши конвои несли потери.

Авиация фашистов досаждала нам преимущественно днем. Мина стала для нас главной опасностью ночью.

Вскоре мы потеряли санитарный транспорт «Сибирь». Большинство раненых были спасены. А «Сибирь» погибла от фашистских бомб, хотя и шла в сильном охранении. На судне четко выделялись большие знаки Красного Креста. Фашистские летчики прекрасно их видели. Но они привыкли попирать все международные правила.

Позвонил Председатель Совета Народных Комиссаров Эстонии тов. Лауристин. Командующего флотом не было на месте — он проверял строительство укреплений. Товарищ Лауристин попросил меня приехать к нему. Главу правительства республики интересовало, что сделано для обороны города, в какой помощи мы нуждаемся. Я подробно доложил обстановку, показал на карте, где строятся укрепления, сказал, что главное, чего нам не хватает, — это рабочих рук. Лауристин заверил, что люди будут выделены.

С Иоганнесом Лауристином мы встречались часто с первых дней установления Советской власти в Эстонии. Невысокого роста, худощавый, с вьющимися золотыми волосами, с доброй, располагающей улыбкой, он быстро завоевал симпатии моряков. Нас трогало его внимательное, заботливое отношение к флоту. Когда разговор заходил о наших нуждах, он неизменно говорил своим помощникам: «Знайте, морякам надо помочь. Уж сделайте, пожалуйста, как просит флот…»

Пятнадцатилетнее пребывание в тюрьмах буржуазной Эстонии не прошло даром, подорвало его здоровье. Это был героический вожак эстонского рабочего класса, соратник Виктора Кингисеппа. Лауристин начал революционную деятельность в Таллине еще в 1917 году восемнадцатилетним пареньком. Ни аресты, ни тюрьмы не могли сломить его воли.

Лауристин бывал частым гостем на кораблях, любил беседовать с матросами, интересовался, как живут дома их родные, как понимают матросы политику нашей партии, много рассказывал об Эстонии и ее народе.

На одном из заседаний Совнаркома, еще до войны, решались наши флотские дела. Вице-адмирал Трибуц был в Москве, и мне вместе с членом Военного совета Г. М. Яковенко приказано было представлять Балтийский флот на этом заседании. Речь шла о территории для строительства узла связи и аэродрома. Поначалу я боялся, что у нас ничего не выйдет: вопросы отчуждения земли решались не так-то просто…

Но скоро мои опасения стали таять, как весенние льдинки. Какой-то большой начальник из аппарата Совнаркома объективно, но холодно и безразлично докладывал, что и почему просит флот, что и почему нельзя ему давать. Я в душе озлился и готовился задать докладчику каверзные вопросы, но меня опередил товарищ Лауристин. Он спросил докладчика:

— Если мы не отведем флоту эту территорию, что же вы можете предложить? Ведь нельзя ему жить без связи?!

Докладчик замялся и ничего путного сказать не мог. Тогда Лауристин сказал, что без связи флот жить не может. Надо пойти навстречу морякам. С ним согласились и другие члены правительства. Вопрос решился быстро, как и всегда, когда за дело брался Председатель Совнаркома. Мы с Яковенко крепко пожали руку товарищу Лауристину и с этого дня уже встречались с ним как старые знакомые, больше того, как друзья!

Сейчас я с тревогой вглядывался в лицо Лауристина. После многих бессонных ночей он выглядел усталым, осунувшимся, только приветливая улыбка осталась неизменной.

Вечером 19 августа мы с В. Ф. Трибуцем выбрались из штаба на воздух, в чудесный цветущий парк. Сейчас здесь пустынно, не галдит детвора. По аллеям разгуливают голодные голуби. Примята зелень, растрепаны цветочные клумбы. Видимо, давно уже к ним не прикасалась рука садовника.

Мы прислушиваемся к отдаленным орудийным разрывам. Смеркается, вечер теплый, ароматный, не хочется уходить в жаркое душное помещение.

Но вдруг Мы заметили, что гул канонады стал нарастать. К нам подбежал адъютант командующего. Фашисты начали наступление! Грохот все усиливался. Комфлот уехал на КП сухопутной обороны.

Вновь звонили телефоны, сыпались донесения, запросы…

От выстрелов нашей тяжелой артиллерии береговой обороны и крейсера «Киров» все сотрясалось вокруг.

По прямому проводу звонит товарищ Лауристин:

— Товарищ Пантелеев, что случилось?

Докладываю подробно о делах на фронте.

— Сообщите комфлоту, что все наши товарищи на месте, если что потребуется — звоните…

К рассвету наша канонада чуть затихла; надо все же приберегать снаряды. На БФКП прибыли контр-адмирал Дрозд и генерал Москаленко, договорились, что, если будет нужен боезапас на корабли, лучше подавать его ночью. Баржи уже готовы.

Капитан 2 ранга В. С. Чероков доложил, что два торпедных катера только что вернулись из боевого похода, в котором они потопили сторожевой корабль противника в районе Порккалан-Каллбода.

Усталый, озабоченный вернулся в штаб командующий флотом, принял мой краткий доклад о ночных событиях. В раздумье сказал:

— Сегодня нам будет жарко.

Стало совсем светло. На берегу и на кораблях резко били зенитки по воздушным разведчикам противника.

Ровно в шесть часов утра отовсюду стали поступать донесения, что фашисты двинулись вперед. Противник наступает по всему фронту, но главный удар наносит с востока, где в наступлении участвуют две стрелковые дивизии.

Так начался третий штурм Таллина.

Как и следовало ожидать, вслед за разведчиками над рейдом появились фашистские бомбардировщики. Они начали яростные атаки по крейсеру и эсминцам. Корабли маневрировали, уклоняясь от прямого попадания бомб. Гул залпов тяжелых орудий перекликался с резкими частыми хлопками береговых и корабельных зениток.

На всех участках обороны разгорелись кровопролитные бои. Сказывалось превосходство противника в артиллерии и особенно в авиации. К исходу дня ему удалось вклиниться в нашу оборону на восточном и юго-восточном участках. Несколько лучше положение сложилось на пярнуском направлении. Здесь оборону держал отряд моряков полковника Костикова. Рослые здоровые матросы с кораблей и батарей береговой обороны, прослужившие на флоте по пять-шесть лет, дрались умело и самоотверженно. Их оставалось немного, но они сдерживали натиск целого полка фашистов.

О героических делах людей этого отряда когда-нибудь напишут волнующую книгу. И тогда перед нами вновь возникнет образ матроса комсомольца Ломако. Он лежал у пулемета и вел огонь по наступающей вражеской пехоте. Несколько раз фашисты поднимались в атаку и каждый раз откатывались. Тогда они пошли на хитрость. Несколько гитлеровцев поползли в обход, чтобы незаметно подкрасться к окопу. Ломако делал вид, будто их не замечает, подпустил совсем близко и в решительный момент бросил связку гранат. Ни один из гитлеровцев не поднялся.

Орудийный расчет 45-миллиметровой пушки во главе с младшим сержантом Красильниковым отбил десятки вражеских атак, в упор расстрелял пять пулеметов противника вместе с прислугой…

Единственное, о чем просили моряки Костикова, — дать побольше боеприпасов.

Увы, со снарядами, гранатами, патронами было туго. И отряду Костикова пришлось отойти.

Комфлот посовещался с генералом Николаевым. Решено предпринять контратаки. В штабе разработали план, дали необходимые указания командирам частей и кораблей. 21 августа наши части попытались контратаковать противника, но потерпели неудачу и снова были потеснены.

Фланг 22-й мотострелковой дивизии к вечеру этого дня упирался уже в бухту Колга-Лахт. Здесь он закрепился, поддержанный усиленным огнем 12-дюймовой батареи острова Аэгна и канонерскими лодками «Москва» и «Амгунь», беспрерывно находившимися на фланге дивизии. Это уже всего в 32 километрах от города…

Чтобы выправить положение, командование Северо-Западного направления приказало флоту высадить морской десант в тыл фашистам в районе Виртсу. Комфлот утвердил план. Генерал-лейтенант А. Б. Елисеев получил указание срочно сформировать десантный отряд и организовать его высадку.

23 августа отряд в составе пяти тысяч моряков при поддержке огня эсминца успешно высадился в заданном районе и поднял большой переполох во вражеском тылу. Но моряки, располагавшие только ручным оружием, не могли долго продержаться: враг бросил против них артиллерию и танки. 26 числа остатки десанта были сняты с побережья.

Последующие дни особых изменений в обстановке не принесли. По всему фронту велись ожесточенные бои, противник нес большие потери, но медленно продвигался вперед. Все батареи нашей Главной базы, корабли с рейда, канлодки из бухты Колга-Лахт, эсминцы из района Рохукюла вели беспрерывный огонь. Гул канонады не стихал ни на минуту, и мы уже привыкли к нему.

В моей случайно уцелевшей рабочей тетради есть запись, датированная 24 августа: «Под Ленинградом дела плохи. И мы тоже переживаем критические дни. Начали постановку тылового минного заграждения к северу и югу от острова Сескар. Думал ли я, что когда-нибудь здесь будем ставить мины?! Ведь это всего в пятидесяти милях от Кронштадта и шестидесяти милях от Ленинграда! Выставили около четырехсот мин. В Таллине отошли на рубеж реки Пирита, с палубы „Виронии“, куда перешел штаб флота, в бинокль отчетливо видим противника. Отряд Костикова в шестнадцати километрах южнее Палдиски. Корабли и береговые батареи весь день грохочут всеми своими калибрами…»

Остались в памяти донесения о дерзких набегах наших бронепоездов, построенных рабочими Таллина. Один из них проскочил в тыл к фашистам и у станции Кийза высадил своеобразный десант моряков. Они уничтожили подразделение фашистов и захватили много пулеметов. Бронепоезда наводили панику в рядах противника, разрушали огневые точки и уничтожали танки. Это была хорошая поддержка нашей измученной беспрерывными боями пехоте.

Крейсер «Киров», лидер «Минск», все эсминцы и канлодки под аккомпанемент тяжелых орудий береговой обороны ведут огонь и днем и ночью. Наши корректировщики в войсках работают отлично. С фронта получаем десятки телефонограмм с самыми горячими словами благодарности за огневую поддержку пехоты. Помню, как какой-то пехотный командир громко кричал в телефонную трубку:

— Я — «Факел». Я — «Факел». Спасибо, братишки! Здорово лупите! Дайте еще матросского огонька!..

От залпов все содрогается вокруг.

Снимается с якоря конвой, идущий в Кронштадт. В его составе транспорты с ранеными, танкер № 11 и старый эсминец «Энгельс». За судьбу этого конвоя мы очень беспокоимся.

На причале встречаю возбужденного бригадного комиссара К. П. Добролюбова. Он хватает меня за руку и восторженно восклицает:

— Какой у нас народ! Богатыри!

Он рассказывает о зенитчиках, которые ведут огонь по пехоте на Нарвском шоссе. Мы годами были приучены к тому, что зенитные пушки устремлены в небо и ведут огонь только по воздушному противнику. А теперь зенитчики дрались в боевых порядках нашей пехоты и прямым огнем останавливали фашистские атаки. Наш зенитный дивизион огнем своих пушек уничтожил за день сотни фашистов, четыре минометные батареи и восемь пулеметов. А командир зенитно-пулеметной роты младший лейтенант Казбан, замаскировав свои установки, подпустил вражеские цепи на близкое расстояние, а потом хлестнул по ним из двух десятков стволов. Вся поляна была усеяна трупами гитлеровцев.

Пленные утверждали, что фашистское командование отдало приказ 24 августа любой ценой взять Таллин. Не знаю, врали пленные или нет, но этот день действительно выдался тяжелым. Противник развивал наступление по всему фронту, плотность его огня увеличилась за счет подхода резервов. У нас же в резерве не оказалось ни одной сухопутной пушки, ни одного танка. Спасибо летчикам 10-й авиабригады. Они нанесли сильный удар по фашистским войскам. На несколько часов наступление врага задержалось.

Мы тем временем пытаемся сделать перегруппировку сил, хотя совершенно очевидно, что от перестановки слагаемых сумма не меняется.

Во второй половине дня 24 августа я с трудом добрался до КП генерала Николаева. Генерал, усталый, похудевший, не терял бодрости. С веселой улыбкой он сказал мне:

— Знаете, сегодня комфлот, член Военного совета Смирнов, генерал Москаленко и я чуть-чуть своими собственными ножками не пришли к фашистам!..

Оказывается, начальство направлялось на КП морской пехоты к полковнику Парафило. А КП в это время. переместился ближе к городу. Впереди залегла немецкая пехота, а наши товарищи даже не знали об этом.

— Хорошо, что противник начал минометный обстрел и тем открыл нам глаза, — закончил генерал.

Я молчал, думая о том, как мы порой легкомысленно ведем себя. Так на войне нельзя. Бравада не имеет ничего общего с геройством. Наши почтенные адмиралы могли за нее поплатиться своей головой…

В ту пору, игнорируя суровые законы войны, мы все ходили в нашей, чуть ли не парадной форме, в фуражках с позолотой, разъезжали в легковых машинах. Не признавали защитного цвета — цвета войны. А итоги? Немецкий самолет прострочил на шоссе машину начальника штаба флота, другой самолет превращает в решето машину начальника политуправления Муравьева. А мы все-таки выводов не сделали. И вот сегодня на переднем крае под огонь попал Военный совет флота в полном составе…

Генерал Николаев показывает мне карту сухопутной обстановки. Рассматриваем ее. По всему обводу обороны синяя линия, точно гремучая змея, подкрадывается к городу…

— Комфлот обещал нам батальон курсантов, — говорит с надеждой генерал.

— Ну, раз обещал, значит, будут курсанты…

Части 10-го стрелкового корпуса с темнотой отошли на новую линию обороны — Кейла — Лагеди — Ям. Отряд моряков потеснился еще к Палдиски. По всему чувствовалось— ярости у наших людей много, но нет техники и резервов. Флот с полным напряжением сил поддерживает пехоту. В отражении врага принимает участие пятнадцать боевых артиллерийских кораблей и вся береговая и зенитная оборона базы. Это более сотни орудий от 76- до 305-миллиметрового калибра. Корабельным огнем сокрушены переправы через реки, разбиты десятки танков, взлетели на воздух склады с боезапасом, фашистская пехота прижимается к земле.

День 24 августа — пасмурный, солнце редко прорывается из-за тяжелых свинцовых туч, нависших над землей. К вечеру рукопашные бои завязались в предместье города — поселке Пирита.

На стенке Минной гавани выстроился отряд курсантов Краснознаменного Военно-морского училища имени Фрунзе — это последний наш резерв. Мрачный серый вечер расцветили золото морских блях и синие воротники, подобно василькам на поле… Парни рослые, стройные, в обмундировании первого срока.

Откровенно сознаюсь, у меня сжалось сердце. Ведь это будущее нашего флота, его сыны!

Вице-адмирал Трибуц выступил перед курсантами с напутственной речью. То, что они не расслышали, им досказали десятки грохочущих орудий. Четко печатая шаг, отряд скрывается за воротами гавани. Его с нетерпением ждет генерал Николаев.

С первых дней войны мы не раз слышали стрельбу из-за угла. Эстонские кайцелиты и другие гады не упускали случая, чтобы ужалить нас. Эти отщепенцы и предатели выдавали себя за народ. Трудно придумать более черную ложь. Народы Прибалтики навсегда связали свою судьбу со своей великой Родиной — Советским Союзом. Тысячи и тысячи латышей и эстонцев плечом к плечу с воинами Красной Армии и Флота героически дрались под Либавой и Ригой, а теперь вместе с нами защищают Таллин.

В газете «Коммунист» за 9 августа 1941 года мы читаем: «Коммунисты и комсомольцы Латвии сейчас сражаются на боевой линии за свою социалистическую Родину — у Таллина. Рабочие из Риги проявляют примеры мужества и геройства».

И действительно, 1-й Отдельный латышский стрелковый рабочий полк, состоявший из коммунистов, с приданной ему Особой комсомольской ротой вел бои с фашистами, начиная от самой Риги. Сегодня полк оборонял подходы к Таллину у селения Кейла. Командир полка товарищ Либерт доносил, что за день отбито двенадцать атак… Шесть дней полк оборонял станцию Нымме, но, не имея танков и артиллерии, нес потери и к вечеру вынужден был отступить. Не менее упорно сражался и эстонский рабочий полк, в формировании которого самое деятельное участие принял товарищ Лауристин.

К вечеру 24 августа связь с отрядом полковника Костикова прервалась. Мы знали, что он с боями отходит на Палдиски.

Как потом выяснилось, фашисты большими силами окружили матросов. Полковник Костиков повел своих людей на прорыв; дрались врукопашную, кто чем мог — прикладами, ножами…

Матросы рассказывали, что Ивана Григорьевича Костикова ранило, но он продолжал командовать. Его поддерживали под руки, и он с наганом в руке шел впереди своих орлов…

В атаках многие моряки погибли… У полковника иссякли силы, и он упал. Рядом с ним никого из матросов не осталось. Видя, что кругом одни фашисты, Костиков продолжал отстреливаться и самую последнюю пулю оставил для себя…

Теми, кому удалось прорваться к Палдиски, теперь командовал полковник Сутурин. И здесь моряки держались до последнего, буквально грудью закрыли путь врагу в Палдиски.

Ночью 24 августа комендант острова Аэгна сообщил: на полуостров Вимси прорвались фашисты. А это уже берег Таллинской бухты…

Создалось чрезвычайное положение, и потому Военный совет решил весь личный состав флотских учреждений ночью перевести на корабли, на берегу оставить лишь дежурную службу.

Тревожная, напряженная ночь… Немцы в десяти километрах от Таллина. Все на фронте. Даже милиция… Город опустел. Наши держатся только благодаря артиллерии кораблей и береговых батарей. Стоило крейсеру «Киров» сделать перерыв в стрельбе, как на наш КП позвонил генерал Николаев:

— В чем дело? Почему замолчали корабли?! Фашисты поднимаются в атаку. Скорее давайте огонь!

И вновь бил крейсер «Киров» и другие корабли, прижимая противника к земле.

Я вышел на мостик «Виронии» и взглянул на рейд: кораблям было тесно. В замкнутом прямоугольнике от берега до берега медленно двигался крейсер «Киров», его окружали ловкие, более подвижные эсминцы; мористее встречными курсами двигались длинные низкие лидеры «Минск» и «Ленинград». И все эти мощные корабли беспрерывно били из своих пушек.

Наступило утро 25 августа. Весело светит солнце. Слабый свежий ветерок от норд-оста. Жарко в прямом и переносном смысле. Ежеминутно поступают донесения с фронта или от командиров кораблей, со всех сторон сыплются запросы. Одни просят буксир для переправы на берег раненых, другие — подать боезапас для зениток. С моря вернулась с победой — потопила фашистский транспорт — подводная лодка «С-4», ей надо указать безопасное место стоянки…

Фашистские самолеты производят обычную утреннюю разведку рейда, и вслед за тем налетают бомбардировщики. Они сбрасывают бомбы на корабли и тяжелую батарею острова Аэгна. Бомбят фашисты беспорядочно. Корабли на ходу не имеют попаданий.

К сожалению, зенитные пушки на эсминцах и лидерах— с низким потолком и малой скорострельностью. Впрочем, хоть таких пушек было бы побольше… В лучшем положении крейсер «Киров», у него кроме зенитных орудий есть еще зенитные автоматы, а также современные приборы управления огнем. Искусно руководят действиями зенитчиков старшие лейтенанты Александровский и Кравцов.

Обстановка предельно напряженная. Однако сохраняется привычный на флоте распорядок дня. Пьем чай в кают-компании посыльного корабля «Пиккер», где теперь разместился Военный совет флота.

И вдруг корпус корабля вздрогнул. Через открытые большие квадратные иллюминаторы слышны мягкие всплески, будто группа пловцов бросилась с мостика корабля в воду. Выбегаем на палубу и видим медленно опадающие белоснежные столбы на глади Минной гавани рейда. Огонь ведет полевая артиллерия противника с полуострова Вимси. Корабли маневрируют, уклоняются от снарядов.

Оперативный отдел штаба срочно разрабатывает новую дислокацию всей массы кораблей, стоящих в различных гаванях. Катера-охотники, торпедные катера, буксиры, баржи, гидросамолеты МБР-2 переводятся к западу от полуострова Пальясар. Противник туда еще не достает. Ряд больших транспортов выводятся из Купеческой гавани.

Комфлот приказывает определить расположение полевых батарей, обстреливающих гавани и рейд, и огнем флота уничтожить их. А пока в гавани появляются катера-дымзавесчики. Руководит ими начальник боевой подготовки флота капитан 1 ранга Сергей Валентинович Кудрявцев. За катерами вырастает густое плотное облако, окутывающее весь рейд. Огонь противника становится беспорядочным и скоро вовсе прекращается. А это нам на руку, сумеем хоть погрузить раненых на транспорты…

В десяти километрах от города идет ожесточенная борьба за каждую пядь земли. Все работники политического управления посланы Военным советом в гущу событий, в роты и батальоны, сражающиеся на последних рубежах.

Никогда не забыть профессора Ленинградского университета О. В. Цехновицера. Он заменил убитого комиссара отряда и не раз поднимал в атаку морских пехотинцев, идя впереди с гранатами в руках…

Меня срочно вызывает оперативный дежурный. У карты уже стоят начальник оперативного отдела капитан 1 ранга Г. Е. Пилиповский и комиссар штаба Л. В. Серебренников.

— Получено срочное донесение от командира конвоя, — докладывает капитан-лейтенант Овечкин и показывает точку на карте.

Пробегаю глазами условные знаки, нанесенные на карте по пути следования конвоя. Все тут отмечено — и атаки и обстрел, но крестиков не вижу.

— Значит, все живы! — невольно вырывается вздох облегчения. — Ну, докладывайте…

Выясняется, что из Таллина в Кронштадт сегодня ночью шел конвой в составе девяти транспортов с ранеными, имея достаточно сильное охранение. Утром конвой обстреляла фашистская батарея с мыса Юминда. Некоторые корабли получили незначительные повреждения, но остались на ходу. Позже конвой подвергался воздушным атакам. На транспорт «Даугава» совершено тридцать налетов. Ходовой мостик снесен, разбиты шлюпки, перебит паропровод. И все же экипаж спас судно.

У Гогланда конвой вошел в оперативную зону Кронштадтской военно-морской базы; его прикрыла наша авиация.

На этом переходе мужество и доблесть проявили многие латыши — члены экипажа «Даугава»: механик Куц, машинист Берзин, кочегар Пинксис. Поистине сказочно сложилась судьба буфетчицы Альмы Хорст. Она и под вражескими бомбежками ухаживала за ранеными. Взрывной волной ее сбросило в воду. «Даугава» ушла вперед. Наш сторожевик подобрал девушку и передал ее на другое судно, но через несколько часов это судно погибло. Альма вновь оказалась в воде и снова ее подобрал проходивший мимо корабль. К общей радости всего экипажа, Альма Хорст добралась живой и здоровой до Ленинграда и вернулась на свой пароход.

Переход двух последних конвоев показал, что многие участки нашей важнейшей коммуникации опять сильно заминированы и, что хуже всего, минные поля после нашего траления непрерывно обновляются противником. Основное же минное поле прикрывается огнем тяжелой немецкой батареи.

Начальник оперативного отдела, докладывая обстановку, предлагает: батарею уничтожить, а фарватеры вновь протралить. Что же, правильное предложение. Но возникали вопросы: чем разрушить батарею? Чем тралить минные поля? Чем прикрыть с воздуха наши корабли?

С тяжелым чувством иду к командующему докладывать обстановку. Он принимает решение: для контрольного траления фарватера послать 12-й дивизион малых тральщиков под охраной сторожевых кораблей.

Сразу же на КП прибыл начальник минной обороны контр-адмирал Ралль. Быстро составили план траления. Но, видимо, Нептун на нас прогневался. С полудня на море начался шторм. Ветер северо-восточный, восемь-девять баллов, на рейде разгулялись огромные волны. Попытка тральщиков выйти из бухты не увенчалась успехом, они не могли «выгребать» против штормового ветра даже без тралов. Посылать же в такую погоду последние десять базовых тральщиков — это значит рисковать потерей крайне важных кораблей, без которых противнику легко закупорить нас в таллинских гаванях.

Звонок с КП сухопутной обороны. Узнаю голос генерала Николаева. Он просит, чтобы Военный совет срочно прибыл к нему. Командующий флотом и дивизионный комиссар Смирнов тут же уезжают. Меня обступили офицеры штаба:

— Что случилось?!

— Не знаю, — отвечаю им, а сам предчувствую что-то недоброе…

Трибуц и Смирнов вернулись быстро. Комфлот на ходу приказал немедленно вызвать всех командиров соединений. Случилось самое худшее, что могло быть: фашисты прорвали наш фронт в восточном и южном секторах обороны…

На наш новый флагманский командный пункт, организованный в Минной гавани, прибывают командиры соединений. Чувствуется общее возбуждение. Спокойнее других контр-адмирал Ралль и генерал Москаленко.

Заслушивается мой доклад об обстановке на суше и на море. Командующий предлагает каждому командиру соединения подробно доложить состояние подчиненных кораблей и частей. Помню, все доклады были точными, лаконичными. Предлагались меры по улучшению управления огнем флота. Тут же подсчитывалось, сколько людей еще смогут дать корабли на сухопутье.

Все в один голос заявляли, что бойцы прекрасно понимают сложность положения и готовы выполнить любое задание командования. Военный совет решил произвести некоторую перестановку кораблей на рейде с тем, чтобы вывести их из-под огня противника и усилить помощь сухопутным частям. В частности, все катера-охотники и сторожевые корабли должны были подойти к берегу и, если потребуется, стрелять прямой наводкой по врагу.

Вечером после небольшой паузы вновь начался обстрел рейда.

— Николай Алексеевич! Не кажется ли вам, что «свечки» на рейде стали больше ростом и солиднее? — спросил я капитана 1 ранга Питерского.

Не успели мы уточнить, каким калибром стреляет противник, как снаряд угодил в корму крейсера «Киров».

Столб пламени, черный дым, густой и гулкий взрыв…

Все это предстало как-то мгновенно и скрылось за дымовой завесой, поставленной катерами.

Мы с комфлотом отправились на крейсер выяснить, какая помощь нужна кораблю. К счастью, никого не убило, лишь осколками легко ранило несколько человек. Но палуба на юте и кормовые помещения сильно разворочены. Пожар быстро потушили. Корабль не прекращает вести огонь по врагу.

Сам факт обстрела кораблей полевыми орудиями 152-миллиметрового калибра свидетельствовал о том, что противник находится очень близко от гавани, видимо, он подтянул артиллерию в предместья города.

Налеты на корабли продолжались до самой темноты. На сухопутье битва не утихала и ночью. Резервы у нас давно иссякли. Отступать больше некуда… Приказывать тоже нечего: бойцы и командиры понимают обстановку и стоят насмерть.

«26 августа. 6 часов утра. Ночью отбили сильные атаки на город. Противник изменил тактику, просачивается мелкими группами в предместья… Все аэродромы заняты врагом. Наша авиация улетела на восток. Флот и город под бомбами и снарядами. Горит красавица Пирита… Горят другие пригороды. Большие пожары и в самом городе. Строятся заграждения и баррикады на подходах к гаваням. Повсюду дым… Огонь кораблей и береговых батарей не умолкает ни на минуту. Наш БФК в Минной гавани все время под огнем».

Это моя последняя беглая запись, сделанная в Таллине.

 

Такое не забудется

Бой не прекращался всю ночь. В городе пожары. Стелется густой дым. Слышна пулеметная стрельба: фашисты уже на окраинах.

Рано утром 26 августа получаем приказ Ставки: эвакуировать Главную базу флота, войска доставить в Ленинград для усиления его обороны. Все, что нельзя вывезти, уничтожить…

Задача ясна, но в нашем распоряжении так мало времени. За одни сутки надо подготовить к переходу весь флот. А это более ста девяноста вымпелов! За это время войска должны отойти с фронта, — значит, потребуется какое-то прикрытие. Надо погрузить на корабли десятки тысяч людей и наиболее ценное имущество, разработать маршрут и план перехода.

Нам придется идти узким Финским заливом, южный и северный берега которого уже в руках противника, расположившего на них свои аэродромы и батареи.

Мы не можем рассчитывать на прикрытие флота истребителями: все наши аэродромы уже заняты противником и два десятка флотских «ястребков» улетели на восток…

Военный совет собрал командиров соединений. Решено об эвакуации базы объявить людям днем 27 августа перед самым началом погрузки: это необходимо для скрытности операции.

Отделу военных сообщений (ВОСО) и управлению тыла надо было провести огромную работу: расставить океанские транспорты у причалов, организовать погрузку и вывод судов из гаваней.

На береговом флагманском командном пункте, разместившемся в недавно вырытых землянках на территории Минной гавани, на голову сыпался песок из перекрытий, а пол под ногами вздрагивал от близких взрывов. Но никто не замечал этого. Люди работали над планом перехода.

Посадка войск на большие транспорты намечалась в бухте Копли-Лахт (Бекеровская гавань и гавань Русско-Балтийского завода), на островах Нейсар и Аэгна, у полуострова Вимси, в Купеческой и частично в Минной гавани, а также в Палдиски. В штормовых условиях, под огнем противника предстояло поставить там большие неуклюжие транспорты.

К тому же противнику удалось потопить один наш буксир, а их и без того было мало. Это тоже задерживало расстановку кораблей.

В план перехода надо было включить и корабли, вызванные в Таллин из Моонзунда и Рижского залива.

Серьезной опасностью на переходе в Кронштадт мы считали мины заграждения и авиационные бомбы. Днем можно маневрировать, уклоняясь от бомб самолетов и обходя плавающие мины. А как быть ночью, когда мины не разглядеть? Мнение единодушно: основное минное поле противника на меридиане мыса Юминда форсировать в светлое время суток. Комфлот с этим предложением согласился, утвердив наши расчеты.

В оперативном отделе штаба спорили о том, каким генеральным курсом идти флоту. Больше всех горячились минеры и штурманы соединений.

Минеры предлагали немедленно протралить фарватер хотя бы до острова Гогланд, используя все мореходные тральщики, и затем протраленный фарватер обставить вешками. Это, конечно, было бы лучше всего. Но такая операция потребовала бы несколько суток. Куда же на это время укрыть десятки транспортов с людьми и имуществом? Наконец противник, обнаружив без всякого труда наш обвехованный фарватер, в первую же ночь мог вновь забросать его минами или переставить десяток наших тральных вешек, чтобы направить корабли прямо на мины. Охранять протраленный фарватер? Но где взять столько сторожевых кораблей?

Штурманы предлагали идти флоту значительно более южными курсами, вплотную к берегу. Считалось, что там меньше мин. Но южный берег в руках противника, он сможет подтянуть сюда всю свою артиллерию. Любой корабль, хотя бы временно потерявший ход, будет здесь безусловно расстрелян и потоплен.

Кроме того, южная часть залива в навигационном отношении более сложна для плавания глубокосидящих транспортов, здесь они будут лишены возможности свободно маневрировать при уклонении от авиационных бомб противника. К тому же этот путь значительно длиннее. Большие наши транспортные суда никогда по нему не ходили, и для их капитанов это совершенно новый, незнакомый маршрут.

Военный совет утвердил план перехода флота по генеральному фарватеру Финского залива, по тому пути, которым мы с начала войны провели между Таллином и Кронштадтом уже 223 конвоя.

Было много предложений логичных, теоретически правильных, но авторы их, к сожалению, витали в облаках. Так, рекомендовалось перед самым выходом флота нанести мощные удары с воздуха по всем вражеским аэродромам в Прибалтике и Финляндии, а также по базам фашистского флота в финских шхерах. Что же, дельная мысль. Но возникал вопрос: чем наносить флоту эти мощные удары, где взять ударную авиацию? Ведь в те дни комфлот авиацией не распоряжался. Более того, даже главком Северо-Западного направления не смог выделить десяток истребителей, чтобы прикрыть флот на переходе в светлое время суток. Ведь решалась судьба Ленинграда, и мы сами спешили к нему на помощь. Как бы нам ни было тяжело, но ни один самолет, ни одну пушку нельзя было отвлекать от обороны Ленинграда. Флоту оставалось, опираясь на свои силы, быстрее прорываться на восток. Такое решение и принял Военный совет.

Все транспортные и вспомогательные суда мы распределили на четыре конвоя. Каждый конвой имел свое непосредственное охранение и должен был идти строго за выделенными ему тральщиками. Боевые корабли находились в отряде главных сил, в отряде прикрытия и в арьергарде. Эти три отряда боевых кораблей тоже нуждались в тральщиках. Сколько же тральщиков требовалось для обеспечения перехода ста девяноста различных кораблей, в том числе семидесяти крупных транспортов (более шести тысяч тонн водоизмещением), по фарватеру шириной в три кабельтовых?

Все наши флотские наставления и несложные расчеты очень быстро ответили на этот вопрос: нужно не менее ста тральщиков! Мы же имели всего десять базовых и семнадцать тихоходных, немореходных тральщиков, то есть фактически одну четверть потребности! Количество же мин, поставленных фашистами, нам никто не мог сообщить, но по нашим расчетам оно достигало четырех тысяч. (К сожалению, наши расчеты в дальнейшем полностью подтвердились.)

Какова же была вероятность подрыва кораблей на минах при таком обеспечении? Этот вопрос, безусловно, вставал перед нами, но при виде пожаров и облаков дыма, застилавших небо, под грохот рвущихся в гавани снарядов мы не особенно старались заострять внимание на столь неприятных цифрах.

По мере готовности документов мы с начальником оперативного отдела внимательно их проверяли. Надо было как можно скорее доложить их на утверждение Военному совету, с тем чтобы после этого вручить выписки каждому командиру корабля и соединения. А время летело так быстро!..

Бои шли в дачном селении Козе, — это уже в районе командного пункта сухопутной обороны города, а в ночь на 27 августа фашисты прорвались в парк Кадриорг и к озеру Юлемистэ. Было очевидно, что противник пытается отрезать наши части от гаваней, сорвать погрузку на корабли.

Орудия наших кораблей били прямой наводкой, уничтожая наступающую вражескую пехоту и танки. Противник начал пристреливаться к крейсеру «Киров», и ему пришлось отойти еще мористее. Миноносцы стреляли только с ходу и тоже часто меняли район своего маневрирования.

При поддержке корабельной артиллерии наши бойцы героически дрались на всех участках обороны, переходя местами в контратаки и добиваясь успеха в рукопашных схватках. Так, у местечка Нымме матросы потеснили противника. Помню, с каким воодушевлением делился своими впечатлениями только что вернувшийся с фронта бригадный комиссар Кирилл Петрович Добролюбов:

— Я побывал на батарее Скачкова в первой бригаде морской пехоты. В это время приблизились вражеские танки. Артиллеристы подпустили их и в упор открыли огонь. Уничтожили все четыре танка… Тогда фашисты бросили на батарею пехоту. Она захватила огневую позицию. Матросы схватились врукопашную. Лейтенант Милюков, старшина Веригин, бойцы Голубятников и Дашевский бились особенно отважно. Моряки перебили почти всех фашистов, прорвавшихся на батарею. Наши орудия остались целы. Сейчас батарея вновь ведет огонь!

Мы работали всю ночь. 27 августа в 11 часов план прорыва флота из Таллина был окончательно утвержден и доведен до всего личного состава. Морякам и солдатам разъяснили: мы уходим из Таллина с тем, чтобы бить фашистов под стенами Ленинграда.

В 16 часов началась погрузка на транспорты.

Противник усилил огонь по причалам. Скоро погрузка в Купеческой гавани стала невозможной, тогда транспорты перевели в Бекеровскую гавань.

История русского флота знает примеры, когда флот погибал вместе со своей базой. Так было в Севастополе в 1855 году и в Порт-Артуре в 1905 году. В Таллине ни армия, ни флот погибать не собирались. Они не были разбиты. По приказу Верховного командования, сохранив свои силы, они должны перейти для борьбы на новом направлении, для обороны колыбели нашей революции, нашего родного Ленинграда.

Вспомнилось и другое, совсем недавнее. 9 декабря 1940 года англичане в Северной Африке перешли в наступление на укрепленный пункт и порт Сиди-Баррани, оборонявшийся итальянской армией. Через сутки, к вечеру 10 декабря, сорокатысячный итальянский гарнизон сдался в плен, считая сопротивление бесперспективным.

Позже узнали мы и о том, что 15 февраля 1942 года англичане сдали японцам военно-морскую базу Сингапур. В крепости был огромный гарнизон, стационарные батареи крупного калибра, аэродромы. И тем не менее семьдесят три тысячи солдат и офицеров, двадцать восемь генералов во главе с главнокомандующим войск Британской Малайи безоговорочно капитулировали.

А еще через три месяца, в том же 1942 году, узнали мы, что англичане сдали фашистам в Северной Африке свою военно-морскую базу Тобрук. База оборонялась двумя армейскими корпусами, имевшими семьсот танков. В плен сдались тридцать тысяч английских солдат и офицеров.

Уже все было иначе.

Ни одного взвода солдат и ни одной исправной пушки мы не оставляли врагу в Таллине.

Все знали, нас ждет трудный и опасный путь. С десятками бойцов я говорил в гавани в часы посадки, сотням смотрел в глаза. Люди устали. Но и тени растерянности я не заметил. Спокойные лица. Лица людей, сознающих, что они исполнили свой долг. Люди понимали, что мы идем защищать Ленинград, что мы уже помогли защитникам великого города, задержали врага под Таллином почти на два месяца, оттянули на себя пять дивизий, из них три, прибывшие из-под Ленинграда.

Фашисты бросались в яростные атаки. К вечеру Купеческая гавань находилась под минометным огнем, начались сильные пожары в порту.

Уже не было телефонной связи, и я решил отправиться в гавань на поиски одного из больших транспортов, который почему-то до сих пор не встал под погрузку. Вместе с ординарцем мы помчались на газике. Город был окутан дымом, местами мы проскакивали буквально сквозь стену пламени. Некогда изумительно чистые мостовые были засыпаны щебнем и битым стеклом, то и дело встречались обгорелые машины, оборванные трамвайные провода свисали с накренившихся столбов.

Мимо горящих строений влетаем в порт. Противник ведет по причалам минометный огонь со стороны памятника «Русалке». Неизвестно откуда свистят пули. Впечатление — будто весь порт в огне. К нашей радости, в гавани судов не оказалось, капитаны проявили разумную инициативу и вывели их из-под обстрела. Резервуары с нефтью были разбиты, кругом разливалось огненное море… Из воды торчал хобот затонувшего плавучего крана. В воздухе было горячо и душно.

Чтобы дать войскам возможность отойти с передовых позиций, наша артиллерия вечером открыла ураганный огонь, а специально назначенные части перешли в контратаку по всему фронту. Тут уж не жалели снарядов! Фашисты дрогнули и даже попятились назад.

В 21 час начался отход наших войск уже с последних позиций. Войска длинной вереницей тянулись к гаваням. Дымзавесы, поставленные катерами, надежно прикрывали посадку, происходившую неторопливо, без шума и суматохи.

Люди устали, они не спали несколько суток и, попав на транспорт, сразу же растягивались где попало на палубе и засыпали богатырским сном.

Началось разрушение военных объектов базы. Стою на мостике «Виронии» и вижу взрывы в арсенале, на многих военных складах. Дым пожаров, жуткий гул беснующегося пламени.

Сигнальщик докладывает: «Накрытие на „Минск“». Смотрим: действительно, «Минск» прекратил огонь и резко отвернул. Прекратил огонь и эсминец «Скорый», вокруг него сплошной забор из всплесков. Сердце сжалось — неужели перед самым выходом что-то серьезное случилось? Через десять минут радостный семафор от контр-адмирала Дрозда: «На „Минске“ незначительно повреждено два орудия, на „Скором“ два попадания снарядов мелкого калибра. Оба корабля в строю». У нас вырвался вздох облегчения.

Комендантами посадки в гаванях и на причалах мы назначили офицеров штаба и политуправления. Самое опасное сейчас допустить «пробки» на горящих улицах, на причалах. Это не шуточное дело — погрузить на суда многие тысячи бойцов.

Посадка везде проходила организованно. В этом немалая заслуга наших комендантов: в Купеческой гавани — военного инженера 3 ранга Гулиева, в Минной — воентехника 2 ранга Шаляпина, в Бекеровской и Русско-Балтийского завода — батальонного комиссара Поспешина и старшего лейтенанта Безрукова.

Весь день я находился на стенках Минной гавани, встречал и направлял к причалам мелкие группы раненых, представителей флотских и эстонских учреждений, на месте разрешал мелкие недоразумения, отдавал через бывших при мне связных офицеров необходимые распоряжения. На телефоны надеяться было поздно, оборванные провода валялись у нас под ногами.

Вот идет молодой лейтенант морской пехоты, голова забинтована, повязка пропитана кровью; с ним группа раненых бойцов. На руках у офицера записка «Копли-Лахт», но это совсем не здесь! Лейтенант объяснил, что ехали они на грузовиках, на площади в колонну противник «влепил» несколько снарядов, передние машины загорелись. Его группа решила следовать пешком. И вот дошли…

Приказываю коменданту посадки заблудившихся не возвращать, а направить на штабной корабль «Виронию». Этот морской красавец, некогда пароход туристской пассажирской линии Рига — Стокгольм — Хельсинки, стоит тут же у причала, слегка покачивается; зенитчики в касках сидят у орудий и периодически открывают огонь по появляющимся самолетам (тогда на причалах ничего не слышно, и приходится громко кричать, несколько раз повторяя приказание). На «Виронию» грузятся штаб флота и политическое управление. Офицеры уже разместились в каютах. Вот идет по трапу Н. Г. Михайловский, наш флотский писатель. Машет мне издали рукой и приветливо улыбается, будто он в Черноморском порту поднимается на палубу курортного теплохода, курсирующего на линии Одесса — Батуми.

К 24 часам «Вирония» занимает свое место на рейде.

Капитан 1 ранга С. В. Кудрявцев докладывает, что все химсклады опустошены и охвачены пожаром, а на катерах-дымзавесчиках мало дымсмеси. «Всю потратили на вашу любимую „Виронию“», — ворчит Сергей Валентинович.

Да, тут мы недосмотрели. Дымовой смеси теперь, действительно, уже не достать.

К нам подходит группа товарищей. С ними командующий флотом. Здороваюсь с Председателем Совнаркома ЭССР Лауристином. Здесь наркомы и члены ЦК компартии республики. Обмениваемся впечатлениями дня. Командующий флотом сообщает Лауристину, что войска оторвались от противника и посадка на транспорты идет нормально.

Разрывы мин приближаются к причалу. Ускорив прощание, разводим наших пассажиров по катерам, которые доставят их на корабли, стоящие на рейде. Чуть позднее, в сумерках, проводили на рейд Председателя Президиума Верховного Совета республики, известного эстонского поэта И. Вареса.

Как только заканчивалась погрузка, мы «выталкивали» транспорты на рейд в назначенные им места стоянки у островов Нейсар и Аэгна.

Погода не улучшалась. Шторм ревел, ветер крепко прижимал корабли к стенкам. Крупные транспорты приходилось оттаскивать от причалов буксирами. Сейчас очень много зависело от этих маленьких юрких суденышек, неутомимых тружеников моря.

На причале появился начальник тыла флота генерал-майор Москаленко. Могучим басом, кажется способным заглушить выстрелы зенитного орудия, он кого-то разносил, требуя немедленно вывести буксиры из-под огня минометов и артиллерии противника.

Сыро, временами налетает мелкий противный дождь. Пустеют причалы, все меньше и меньше людей в гавани, стихает шум разноголосой толпы, а взрывы мин и снарядов кажутся особенно гулкими. В сумерках у морских ворот гавани, дергаясь на швартовых, мрачной громадой высится старый русский боевой корабль, бывший минный заградитель «Амур». Ни огонька на нем. На палубе не видно команды, на мачтах не развеваются флаги, а из двух высоких труб не вьется дымок. Ветеран Балтийского флота, на чьих минах в первую мировую войну погиб не один вражеский корабль, уже больше не покинет старую гавань. Он должен выполнить последний свой долг перед Родиной — после нашего ухода затонуть в воротах гавани с тем, чтобы надолго запереть их для врага…

Пришли эскадренные миноносцы и сторожевые корабли из Моонзунда, а два транспорта с героическим гарнизоном Палдиски, следующие под охраной боевых кораблей, явно задерживаются. Телефонной связи с Палдиски давно нет, там с утра шли бои.

Боевые корабли не могли больше находиться в Моонзунде: после нашего ухода из Таллина их некому было бы питать ни топливом, ни водой, ни боеприпасами.

Эти корабли сделали свое дело. Они многое успели за два с половиной месяца войны.

Пока флот был в Моонзунде, противник не рискнул что-либо предпринять против островов. Наши корабли произвели семь крупных набегов на коммуникации противника, потопив и повредив пять эсминцев, четыре торпедных катера и десять транспортов. Наконец, в Моонзунде и в Рижском заливе проведено под охраной боевых кораблей тридцать конвоев, причем был потерян всего лишь один транспорт.

Большое значение имела постановка в Ирбенском проливе и в Рижском заливе активных минных заграждений. Более тысячи двухсот мин и минных защитников выставили наши моряки на коммуникациях противника.

Совсем темно… Гавань опустела, остались только два катера и посыльное судно «Пиккер» — оно должно доставить Военный совет флота с походным штабом на крейсер «Киров».

Бои идут уже вблизи гавани. В грохот пулеметной и артиллерийской стрельбы врываются оглушительные раскаты взрывов. За домами полыхает зарево, то ярко-красное, то оранжевое, то почти белое, и повсюду к небу поднимается густой черный дым. На фоне раскаленных облаков четко вырисовываются контуры кирок, столь характерные для таллинского пейзажа.

На западе послышался гром, и вдруг там возникает феерическая картина. Тысячи разноцветных звезд летят к небу, рассыпаются яркими искрами. Это горят флотские склады сигнальных ракет…

В землянках штаба собираем имущество, документы. Обхожу еще раз все помещения, в них воцаряется неприятная мертвая тишина. Машинки больше не стучат, офицеры не диктуют срочных документов.

Ворота в Минную гавань со стороны города закрыты. Их охраняет небольшая команда матросов с пулеметами. За решеткой ворот все реже мелькают фигуры бойцов.

Прибыл с рейда контр-адмирал Юрий Федорович Ралль. На переходе он будет командовать арьергардом, то есть силами, прикрывающими всю армаду кораблей с тыла.

Юрий Федорович пришел на своем катере, отряхнулся от воды, спокойно, как всегда, доложил, что в море свежо, не меньше семи-восьми баллов, а рейд интенсивно обстреливается артогнем противника. Гитлеровцы стреляют не целясь по площади. Снаряды гуще всего ложатся у ворот гавани. По-видимому, гитлеровцы ждут, когда начнут выходить наши корабли. Не заметили, что почти все они уже покинули гавань.

Ралль уточнил в штабе все, что связано с минированием гаваней и рейдов после нашего ухода.

Военный совет решил переходить на крейсер в 4 часа утра 28 августа. Я со вторым эшелоном походного штаба должен прибыть на лидер «Минск» в 7.00. Последним в 8.00 покинет таллинскую землю начальник тыла генерал Москаленко после разрушения и заблокирования гавани.

Время тянулось медленно, да к тому же ночь была темной, сырой. Из Копли вернулся капитан 1 ранга Г. Е. Пилиповский, посланный на розыск очередной «пропажи» — самого большого транспорта в десять тысяч тонн, без которого тысячи бойцов рисковали остаться на берегу. Все обошлось благополучно. Транспорт стоял в бухте на якоре без огней и из-за шторма не решался своим ходом подойти к стенке. Ожидал буксиры, а те в темноте долго не могли его найти. Вот и все «происшествие».

Обратно Пилиповский возвращался через весь город под свист пуль, сквозь дым и гарь. Враг был почти у ворот Минной гавани… Закопченный, весь в саже, Григорий Ефимович спокойно доложил:

— Все в порядке, погрузка заканчивается. А вот вернуться в гавань я уж совсем было потерял надежду: улицы перегорожены баррикадами. Не поймешь, откуда стреляют…

Ночью огонь по Минной гавани прекратился, фашистам так и не удалось сбить наши части прикрытия. Теперь мы их оттягиваем к причалам и грузим на суда.

Посадка везде прошла хорошо, корабли приняли с берега более двадцати трех тысяч человек, а также около шестидесяти шести тысяч тонн разных грузов. К рассвету весь флот был на рейде. Ни одного взвода солдат или матросов не оставили мы на произвол судьбы.

В 4.00 получены последние указания комфлота на переход. Мы проводили Военный совет флота на крейсер «Киров». В гавани осталось два катера: малый охотник — для моего походного штаба и торпедный катер для начальника тыла генерала Москаленко и офицеров его группы.

В гавани пусто и тихо, у пирса сиротливо покачиваются наши катера, команда стоит по своим местам в готовности к выходу. Из города больше никто не возвращается.

Медленно светает. В 7.00 дружески прощаемся с генералом Москаленко. Катер доставляет нас на лидер «Минск». По плану похода я — первый заместитель комфлота и командир отряда прикрытия. Походный штаб возглавляет мой заместитель капитан 1 ранга Н. А. Питерский. С нами комиссар штаба флота бригадный комиссар Л. В. Серебренников.

На рейде свежо. Прежде чем добраться до теплых уютных кают «Минска», мы все изрядно промокли, так как катер сильно зарывался и его часто накрывало волной. То тут, то там вставали водяные «свечки» — падали снаряды фашистской артиллерии. Но корабли стояли мористее, вне обстрела.

Через несколько минут после прихода на корабль походного штаба был развернут флагманский командный пункт, и Н. А. Питерский доложил обстановку. Прежде всего о погоде: шторм как будто начал стихать, редеют низкие серые облака, мягче стала волна, но все же свежо, и малым кораблям выходить рискованно. Из-за вынужденной задержки нам предстоит форсировать основное минное поле у Юминды уже в темное время. Это плохо, но ничего не поделать.

С мостика осматриваю рейд. Все корабли стоят по плану диспозиции. На подходе и транспорты «Балхаш» и «Кумари» с героическим гарнизоном Палдиски. Матросы так и не отдали противнику своих позиций. Они отбили четырнадцать яростных атак фашистов и держались, пока не было получено приказание об отходе и посадке на транспорты.

Как приятно после нескольких бессонных ночей хорошо вымыться и войти в блистающую чистотой кают-компанию «Минска», посидеть здесь в кругу офицеров штаба и корабля. За столом все согрелись, на несколько минут забылись тяготы. Обед прошел весело, с шутками, смехом. Но не успели мы доесть традиционный флотский компот, как меня срочно вызвали на мостик.

— Товарищ адмирал, смотрите! — дрожащим голосом произносит сигнальщик и показывает в сторону города.

В бинокль вижу, что над Вышгородом нет больше алого советского флага. На его месте полощется трехцветный флаг буржуазной Эстонии. Сжалось сердце; Таллин, его древние башни, соборы и кирки стали сразу чужими. На мостике воцарилось молчание. Ударить бы из всех орудий по этому флагу. Бессмысленно… А пока что два всплеска от снарядов взметнулись у борта нашего «Минска».

Сигнальщики засекли место батареи: она в перелеске на полуострове Вимси. Черти, уже и сюда добрались…

Командир лидера капитан 2 ранга П. Н. Петунин приказал открыть огонь по батарее, а затем лидер переменил свое якорное место. Только мы разделались с батареей, как увидели плывущие по рейду самые различные шлюпки и рыбачьи лодки. С берега фашисты обстреливали их из пулемета. Это плыли к нам горожане, в последний момент решившие не оставаться у фашистов Лучше поздно, чем никогда…

Корабли спустили катера, чтобы быстрее подобрать уходивших от врага людей. Ни одна шлюпка не осталась на воде. Пассажиров на кораблях прибывало. Измученные люди встретили у матросов и офицеров самое внимательное и дружеское отношение. На нашем лидере «приемом гостей» занимался комиссар корабля Воспитанный: он, как добрый хозяин, находил для каждого ласковое слово, успокаивал, шутил, подбадривал… Конечно, не время было спрашивать всех этих людей, почему они не эвакуировались раньше — у каждого были на то свои причины… С трогательной заботой моряки помогали женщинам и детям разместиться поудобнее, угощали мужчин папиросами, принесли с камбуза еду.

В 11 часов 30 минут получен сигнал: «Флоту в 12.00 начать движение».

Мы расставались с Таллином, покидали старинную базу русского флота Ревель, созданную нашими дедами более двух веков тому назад.

Наверняка разные мысли и думы владели людьми, но одна мысль была у нас общей: скорее вернуться на этот рейд!

А не рано ли мы уходим? Нет, больше держать Таллин было невозможно. Мало одного геройства и преданности своему делу. Всему есть предел, в том числе и человеческой стойкости. Гарнизон Таллина уже не насчитывал в своем составе даже одной полнокровной дивизии. Не было ни танков, ни полевых орудий. Через сутки фашисты ворвались бы в город, его защитники подверглись бы беспощадной расправе. Это было бы предательством по отношению к нашим героическим бойцам и к местным жителям. Решение Ставки об эвакуации было правильным. Организованный отход войск на новый фронт борьбы никогда в истории войне не считался поражением.

Флоту предстояло пройти узким Финским заливом 321 километр. На протяжении 250 километров оба берега были заняты противником, а 120 километров пути густо заминированы. На обоих берегах расположены вражеские аэродромы, батареи от среднего до тяжелого калибра, а в шхерах за сотней островов притаились подводные лодки и торпедные катера. Военно-морская наука требует обеспечения каждой операции различными формами предварительного воздействия на противника. Но жизнь внесла свои беспощадные коррективы. Хочешь не хочешь, а надо идти на прорыв — и как можно скорее, хотя бы и без воздушного прикрытия, без нужного количества тральщиков, без предварительных ударов по флоту и авиации противника.

Первый конвой начал движение в 12 часов с минутами. Девять транспортов с войсками, вспомогательные суда и три подводные лодки прикрывались пятью тихоходными «ижорцами», пятью катерными тральщиками и пятью охотниками. Ядром эскорта являлся современный по тому времени миноносец «Свирепый», достаточно сильный для морского боя и очень слабый для борьбы с самолетами. Командовал конвоем отличный моряк капитан 2 ранга Николай Георгиевич Богданов.

С высокого мостика лидера мы наблюдали, как большие неуклюжие океанские транспорты разворачивались и медленно строились в кильватер за несколькими парами тральщиков, казавшимися перед ними игрушками.

На палубах транспортов нет свободного места — все заполнено людьми, они машут руками и фуражками, проходя мимо строя боевых кораблей.

Сигнальщик поминутно докладывает:

— Товарищ командир, «Вирония» снялась с якоря… «Казахстан» снялся с якоря…

Доклад о предпоследних кораблях конвоя, еще не успевших лечь на выходные таллинские створы, был заглушен сильным взрывом. На мостике все смолкло, бинокли устремились к месту большого всплеска в голове конвоя. Взорвалась мина в тралах первой пары тральщиков. Она перебила тралы и задержала движение всех конвоев… На мостике кто-то мрачно произнес: «Началось!..»

Водяной столб осел, и мы увидели, что корабли целы. Мина взорвалась на входных створах, где сутки назад прошел не один корабль, много раз прошли тральщики с тралами. Видимо, имеем дело с магнитными минами. Взрыватели их установлены на определенную кратность: реагируют не на первый и не на второй проход над ними кораблей или трала, а на десятый, может, двадцатый…

В 14 часов с минутами начал сниматься с якорей небольшой конвой № 4, состоявший из девяти различных малых вспомогательных судов, самоходных специальных барж и буксиров. Все эти небольшие суда также были полны людей. Конвой охраняли два охотника и девять катерных тральщиков. Командовал им капитан 3 ранга Глуховцев.

В 15 часов два фашистских самолета-разведчика прошли над нами в разных направлениях на очень большой высоте. Корабли начали было стрелять из зенитных орудий, но самолеты скрылись в облаках.

Теперь с минуты на минуту жди пикирующих бомбардировщиков. Я приказал кораблям нашего отряда играть боевую тревогу. Ветер к этому времени почта спал, волна успокаивалась. Звуки горна разносились по всему рейду.

Снялся с якоря конвой номер два — десять больших транспортов и вспомогательных судов, восемь тихоходных и восемь катерных тральщиков и еще четыре боевых корабля. Конвоем командует командир дивизиона канонерских лодок капитан 2 ранга Антонов.

А еще через двадцать минут тронулся и последний, самый большой конвой под номером три. В него входят десять транспортов и танкер. Сопровождают их четыре охотника, спасательное судно, четыре катерных и четыре тихоходных тральщика. Позже в этот конвой включились два транспорта с гарнизоном Палдиски. Командовал конвоем старый моряк, капитан 2 ранга Янсон.

Рейд опустел, корабли уходили на север и вдали, на самом горизонте, поворачивали на восток. Флот двигался по узкому фарватеру. С обеих сторон островки, отмели, песчаные банки, которыми так богат Финский залив. Может, противник уже успел засеять минами весь наш длинный путь?

Транспорты уже далеко. А подчиненные генерала Москаленко еще орудуют в Минной гавани. Взорваны причалы и последние склады. В воротах гавани затоплены старый «Амур» и три шхуны.

Корабли арьергарда под руководством контр-адмирала Ю. Ф. Ралля под вражеским огнем приступили к минным постановкам. Сторожевой корабль «Буря» поставил отдельными банками мины в бухте Копли-Лахт и в Суропском проливе; «Снег» и «Циклон» выставили минные банки при входе на рейд, а минный заградитель «Вайндло» минировал Купеческую гавань и внутренний Таллинский рейд. Всего было выставлено более сотни различных мин. Несмотря на огонь фашистов, наши корабли повреждений не имели. Поставленные ими мины, по свидетельству самих немецких адмиралов, причинили врагу большие неприятности. При занятии Таллина несколько фашистских кораблей подорвались и погибли на рейдах и в гаванях.

В 16.00 снялись с якоря главные силы флота. За пятью базовыми тральщиками шел крейсер «Киров» под флагом комфлота, за ним лидер «Ленинград» и эскадренные миноносцы, подводные лодки и другие боевые корабли. Всего отряд главных сил насчитывал 25 вымпелов, кроме спасательных и ледокольных судов. Быстро построившись в походный ордер, корабли догнали конвои и прикрыли их от самолетов своим зенитным огнем.

В 17 часов настала наша очередь — отряда прикрытия.

Командиры кораблей давно ждали сигнала о съемке с якоря, все были уже на мостиках, а баковая команда с боцманами — у шпилей. Не успел сигнал «Буки» на флагмане дойти до места, как на всех кораблях заработали шпили, загромыхали якорные цепи.

Лидер «Минск», эскадренные миноносцы, подводные лодки построились в кильватерную колонну и пошли за пятью базовыми тральщиками. Всего в отряде прикрытия было 20 боевых кораблей.

Редкие всплески от падения вражеских снарядов остались позади и потерялись на фоне дыма и огня на берегу. Очертания города бледнели, различались еще только башни, кирки и русский собор.

Матросы с грустью смотрели на город и каждый думал: «Когда мы вернемся к тебе, Таллин?» Безусловно, вернемся, и скоро! Именно так хотелось крикнуть, чтобы на берегу было слышно…

Мы шли 12-узловым ходом за тральщиками. Я стоял на мостике и смотрел на кильватерную колонну миноносцев. До чего же красивы были эти корабли! Они шли вздымая белоснежные буруны.

Едва отряд кораблей поравнялся с островом Аэгна, с его старыми башенными двенадцатидюймовыми батареями, как там раздались взрывы. С уходом флота батареи больше нам не нужны.

На наших глазах над лесом вдруг взлетела башня с орудиями, секунду продержалась в воздухе и с грохотом рухнула вниз, в огненную чашу. Затем все смолкло, только над лесом медленно поднимался к небу густой черный дым…

Взрывы на островах следовали один за другим, их мощные раскаты гневно возвещали о том, что мы ничего не оставляем врагу, кроме камней и пепла пожарищ. Дым на островах закрыл от нас город. Мы видели в бинокль, как какой-то кораблик подходил к острову, видимо, за подрывными партиями.

Со спокойной совестью уходили моряки из Таллина, Они провели 549 стрельб, выпустив на голову противника 13 тысяч снарядов. Флот послал на сухопутный фронт более 16 тысяч матросов и командиров. Эти ударные отряды вместе с частями армии более чем на месяц задержали фашистов под Таллином.

Немцы хвастались на весь мир, что 21 июля будут в Ленинграде, но едва-едва 28 августа заняли Таллин, сняв для этого с ленинградского направления три пехотные дивизии.

Несколько соединений фашистской авиации также были переброшены сюда из-под Ленинграда. Многие гитлеровские самолеты навеки заглушили свои моторы под Таллином… Более сотни тысяч солдат стоила фашистам столица Эстонии, десятки танков усеяли поля на подходах к Главной базе флота…

 

Наши матросы

Едва мы прошли остров Аэгна, начались воздушные налеты. Либо летчики были неопытные, либо хотели лишь произвести разведку, но, наткнувшись на огонь лидера и миноносцев, они отвернули в сторону, так и не сбросив бомб. На мостике оживление, зенитчики у пушек тоже смеются, острят:

— Кишка тонка!

Как всегда, в 18 часов горнист лихо проиграл сигнал на ужин. Мигом у камбуза собрались бачковые, и скоро матросы, сидя у орудий и торпедных аппаратов, с аппетитом ели борщ. В кают-компании тоже, как всегда, накрыт был стол, и старший вестовой, во всем белом, пригласил нас к столу. Но мы с командиром корабля Петуниным решили что-нибудь перехватить на мостике: уж очень необычной и неспокойной была вся окружающая обстановка.

Вечерело, на юго-западе над берегом еще колыхалось зарево пожаров и к небу высоко поднимался дым. Море успокоилось, небо в редких тучах. На горизонте позади нас хорошо видны корабли арьергарда, видно, как они короткими очередями ведут по самолетам-разведчикам зенитный огонь. Впереди по курсу десятки транспортов вытянулись длинной цепочкой, уходящей на востоке за горизонт. Чуть левее транспортов видны мачты и трубы крейсера «Киров», а также охраняющих его миноносцев… Словом, все море утыкано лесом мачт…

На подходе к острову Кэри обгоняем корабли третьего, концевого конвоя, на палубах слышна гармонь и песня. Солдаты приветливо нам машут…

Не кончился походный ужин, как несколько групп «юнкерсов» начали атаки на транспорты головного и концевого конвоев. Самолеты появились из-за леса на южном берегу залива.

Крейсер «Киров», а за ним весь флот открыли мощный зенитный огонь, не было ни одного нестреляющего корабля. Били зенитные орудия, автоматы и пулеметы всех калибров. Воздушная атака была отбита, десятки бомб гитлеровцы сбросили далеко от кораблей. Многим из нас показалось, что несколько вражеских самолетов загорелись и нашли свой конец в море. Об этом докладывали и звонкоголосые сигнальщики. Все может быть. Под зенитную «симфонию» и закончился наш первый ужин на переходе, хотелось верить, что хорошо закончится и весь первый день перехода.

Темнеет. Море совсем затихло, стих и ветер, гулко жужжат турбовентиляторы кораблей. В штилевую погоду их гул далеко разносится по морю и, конечно, сильно нас демаскирует, ибо по его характерному звуку сразу можно определить, какие идут корабли.

Стоим мы с комиссаром штаба Серебренниковым на крыле мостика и не можем оторвать глаз от горизонта, от грандиозного зарева, на фоне которого колышется частокол мачт. Корабли идут молча упорно вперед.

В 19.00 в небе снова показались «юнкерсы». Они шли на этот раз в направлении первого, головного, конвоя. Корабли главных сил открыли огонь из всех орудий. Фашисты и на этот раз шарахнулись от крейсера в сторону и, обойдя его, обрушились на транспорты. В сумерках ясно слышались разрывы, даже наш корабль вздрагивал…

Видим две яркие желтые вспышки, превратившиеся разом в костры. На мостике воцарилось молчание. Бомбы попали в цель. Бинокли устремлены на пострадавшие суда. Но до них далеко, ничего не разглядеть. Всегда прекрасно владеющий собой, капитан 2 ранга П. Н Петунин громко командует:

— Сигнальщики! Внимательно следить за самолетами.

— Есть! Смотрим! — ответил старшина.

Замолчали зенитки. Фашистские бомбардировщики улетели на свои аэродромы.

— Тральщики ворочают влево! Прямо по курсу катер без хода, — докладывает сигнальщик.

Выждав нужное время, командир корабля негромко говорит рулевому:

— Лево десять градусов!

Корабль уваливается чуть влево, затем вновь ложится за тральщиками на прежний курс. По правому борту оставляем катер-охотник, с него принят семафор, сигнальщик громко читает: «Начальнику штаба флота. Подбираю команду ледокола „Вольдемаре“…»

Идем дальше, впиваемся глазами в густеющие сумерки. Впереди и справа по курсу блеснули вспышки, а затем донесся раскатистый гул залпов тяжелых орудий.

— Батарея с берега открыла огонь, — докладывает сигнальщик.

Это с мыса Юминда! Курсы кораблей проходят в пределах дальности огня вражеской 152-миллиметровой батареи. До нее примерно 110 кабельтовых (20 километров). Далеко, но все же попадание возможно. Крейсер «Киров» открывает огонь главным калибром. Вражеская батарея на время замолкает. Этим воспользовались корабли охранения и прикрыли конвои и крейсер дымовыми завесами. Ни один снаряд батареи не попал в корабли. Батарея еще и еще раз пыталась открывать огонь, но ее грозный рык уже ни на кого не действовал, а с наступлением темноты она вовсе замолчала.

Наблюдаем, как искусно прикрывает транспорты миноносец «Свирепый» под командой капитан-лейтенанта П. Ф. Мазепина, его завесы стоят долго и непроницаемы.

Уже совсем в сумерках наш отряд подошел к стоящему на месте штабному кораблю.

— «Вирония»! «Вирония»! — с сожалением пронеслось на мостике.

Красивый пассажирский пароход тоскливо стоял без хода, накренившись на правый борт и кормой осев в воду. Над ним струился жидкий дымок, видимо, пожар недавно потушен, на баке еще работала с пожарными шлангами в руках боцманская команда. Приказываю спасательному судну «Сатурн», шедшему у нас за кормой, срочно взять «Виронию» на буксир и оказать ей помощь.

Эскадренным миноносцем «Суровый», который тоже подошел к «Виронии», командовал капитан 2 ранга В. Ф. Андреев — спокойный и рассудительный офицер, он умело распорядился спасением «Виронии», и она пошла на буксире «Сатурна»…

Наползавшая темнота скрывала флот от глаз фашистских летчиков, но появился новый враг — мина! Он пришел тихо и незаметно, вернее, мы сами шли ему навстречу.

В сумерках подсеченные тралами и всплывшие мины оставались почти незаметными, расстреливать их было трудно, да и опасно, потому что вокруг мин часто проходило много различных мелких кораблей, особенно катеров.

Все внимание сигнальщиков и впередсмотрящих привлечено было к морю, ибо небо как бы ушло, закрылось от нас темнотой, там пока не таилось опасности. Зато любой предмет на воде: бочка, ящик — все-все казалось минами, и корабль маневрировал, стараясь ничего и никого не задевать своим корпусом, а всяких предметов проплывало немало — то разбитая шлюпка, то ломаная мебель. А вот проплыл спасательный круг с надписью: «Тральщик „Краб“»…

— Слева двадцать градусов торпедные катера, — доложил сигнальщик. — Идут на нас!

Шесть фашистских катеров строем уступа полным ходом летели на нас по почти зеркальной, темнеющей поверхности моря.

Командир просит у меня разрешения открыть огонь. Старший артиллерист дает установки на орудия. Все готово! Тишина на мостике, тихо и у орудий, слушаем доклады дальномерщиков: 90, 85, 80 кабельтовых…

Расстояние быстро сокращается. Открывать огонь с большой дистанции по таким маленьким целям — значит уменьшать шансы прямого попадания; а промахи сразу же вызовут нервозность наводчиков. Нет, надо стрелять наверняка…

— Шестьдесят пять кабельтовых! — почти кричит дальномерщик.

Приказываю:

— Открыть огонь!

И разом грянули 130-миллиметровые орудия лидера. Им вторят пушки идущего нам в кильватер миноносца «Скорый». В мирные дни, когда на учебных стрельбах орудия открывали огонь, мы обычно затыкали уши ватой. Признаться, как штурман, я не особенно любил артиллерийские стрельбы. Какими же приятными, даже ласкающими звуками казалась сейчас наша канонада! Я стоял почти рядом с орудием, ударной волной больно стегало по глазам, но мы этого даже не замечали: не отрываясь от биноклей, следили за катерами. Эх, недолет! Опять недолет!.. Пушки стреляют будто бы медленно… Артиллерист подает команды спокойно. Молодец! А фашистские катера все же летят на нас. Они все ближе.

И тут же море озаряется оранжевым пламенем. Мы слышим три взрыва. Один особенно сильный, — видимо, вместе с катером взорвались торпеды. А вон падают обломки второго катера, третьего… Все окуталось светлым дымом. Сквозь него блеснула еще вспышка. Потом мы увидели, как два уцелевших катера удирают на север в окружении всплесков наших снарядов.

Четыре катера уничтожены, два спаслись бегством.

По кораблю проносится «ура»! Кричат не только наши матросы, но и моряки «Скорого». Видим, как на баке эсминца люди восторженно машут нам бескозырками.

Везде только и разговору об отражении катеров. Ведь они несли двенадцать торпед. Этого хватило бы не только нашему «Минску», но еще на пару таких же кораблей, не говоря о транспортах, шедших справа от нас параллельными курсами.

— Вот мы и прикрыли друзей, — с гордостью говорили комендоры у пушек.

Настроение было чудесное. Но длилось оно недолго. Впереди взвился язык огня. Глухой удар встряхнул море. А вот еще взрыв, теперь уже позади нас…

Сигнальщики не успевали делать записи в журнале, радисты перехватывали тревожные сообщения. Мы узнали, что спасательный корабль «Сатурн», оказывавший помощь «Виронии», сам погиб на мине, а чуть позднее погибла и наша «Вирония»…

Тяжелые вести следуют одна за другой. В тралах тральщиков первого конвоя то и дело рвутся мины. Приходится менять тралы, что задерживает общее движение. Кораблям, идущим без огней, трудно удерживать свое место в строю. В тралах третьего конвоя взорвалось девять мин, почти все тралы перебиты, и к ночи в этом конвое исправной оказалась лишь одна пара тральщиков. Понес потери и четвертый конвой; подорвалась канонерская лодка «И-8», нет связи с подводной лодкой «Щ-301».

Еще сложнее обстановка в отряде главных сил, которые в это время выходили в голову всех конвоев. Здесь тральщики подцепили сразу четыре мины. Тралы перебило, тральщик «Гафель» получил повреждения. Замена тралов создала задержку в движении, равнение неизбежно нарушилось, к тому же мешали наседавшие сзади корабли первого конвоя. Подводная лодка «С-5», шедшая за крейсером, чтобы не столкнуться с ним, вышла из протраленной полосы. Здесь она задела мину. Взрыв был чрезвычайной силы, — наверно, сдетонировали торпеды лодки. Над морем взвилось медно-красное пламя, быстро исчезнувшее без всякого дыма. На мостике погибшей лодки находился командир бригады Герой Советского Союза капитан 1 ранга Н. П. Египко, Взрывом его выбросило в море. Он проплавал несколько часов, пока не был подобран случайно проходившим катером.

Через четверть часа с мостика крейсера заметили, что правый параван подходит к борту и всплывает. В нем была отчетливо видна мина… Немедленно за борт спустились два матроса с автогенной горелкой. Они отсекли тралящую часть паравана; вместе с ней пошла ко дну и мина. Все это делалось на ходу корабля. Мина в любое мгновение могла коснуться обшивки борта и взорваться…

Сколько героизма проявили наши матросы в ту страшную ночь!..

Идущие впереди тральщики продолжали подсекать мины. Тралы рвались, надо было заводить новые, запасные…

В 21.00, уже в темноте, мы обошли три мины, проплывшие слева, как вдруг матрос-впередсмотрящий, стоявший на носу возле самого форштевня, подал свистком сигнал и громко доложил:

— По носу вижу мины. Две, три, пять!..

Командир рванул машинные телеграфы на «Полный назад». Вдоль борта действительно проплыло пять черных шаров. И в это время над морем прокатился оглушительный взрыв. Миноносец «Яков Свердлов» (бывший «Новик»), старейший из всех наших миноносцев, исчез с поверхности моря.

Крейсер «Киров» открыл огонь из своего главного калибра. В чем дело? Оказывается, показались четыре фашистских торпедных катера. При первых же выстрелах «Кирова» гитлеровцы поставили завесу и скрылись.

Решительно боролись с минами и моряки лидера «Ленинград». В его параванах сразу застряли две мины. Один параван был взрывом оторван. Другая мина всплыла у борта, матросы шестами оттолкнули ее и, передавая друг другу, проводили за корму.

Об обнаруженных минах корабли передавали «по линии» всем сзади идущим.

Мы то наблюдали и слушали отдаленные взрывы, то содрогались от близких взрывов в тралах наших тральщиков, за которыми шли. Мины рвались поодиночке и сразу несколько. К 22 часам тральщики нашего отряда вытралили и подорвали двадцать одну мину. Сколько страшных рогатых шаров поплыло дальше, никто не знает… Досадна, что все тралы оказались перебитыми. Тральщики шли только с параванами в строе уступа вправо, ширина протраленной полосы при этом непрерывно сужалась и в конце концов составляла всего полтора кабельтова (кабельтов — одна десятая мили — 185,2 метра).

Из радиограммы мы узнали, что у миноносца «Славный» за вечер взорвалось у борта уже две мины. Корабль лишился хода, через пробоину он принял 420 тонн воды и вынужден был временно встать на якорь. С корабля спустили на воду шестерку, и матросы на ней, держась в отдалении от форштевня корабля, шестами отталкивали плывущие мины, предупреждая о них командира. Наши люди ко всему могут привыкнуть, даже к такому опасному занятию! Моряки «Славного» исправили повреждения, и на рассвете миноносец вновь шел вместе с нами. Командовал этим кораблем капитан 3 ранга Осадчий, смелый и находчивый офицер.

В густой темноте вокруг — то тут, то там — загораются на воде костры. Но доклады сигнальщиков уже спокойнее:

— Взрыв слева пятнадцать градусов.

— Взрыв прямо по носу.

А уже с кем и что случилось, — этого мы не могли разобрать, едва успевали отвечать на семафоры, поступавшие с кораблей. Свернуть с тяжелого пути никто не мог. Мы все еще форсировали минное поле и должны были идти строго по фарватеру. Тихий ход раздражал, всем хотелось идти привычным для лидера большим ходом, не менее 20 узлов, но нас связывали тихоходные транспорты. Да и тральщики не могли дать больше 12 узлов.

Совсем близко возник силуэт миноносца. Обходим его. Это без хода стоит «Гордый» из отряда главных сил. Семафором сообщает: «Подорвался, не имею хода». Посылаю к нему тральщик «Гак». Туда же направляется миноносец «Свирепый».

А потом наступила и наша очередь…

В 21 час 40 минут под ногами дернулась палуба. У меня больно подогнулись колени, и затем разом посыпались на голову осколки фарфоровых изоляторов с мачты, какие-то стекла…

Звука взрыва никто не слышал, хотя, безусловно, он был… Чуть позади правого крыла мостика поднялся огромный черный столб. Нас обдало грязной жирной водой, пахнущей мазутом. На палубе кто-то застонал. Послышалась команда: «Санитары, носилки!» Слово «мина» никто не успел произнести, но и так всем было ясно, что именно она взорвалась у правого борта, подтянутая параваном, теоретически предназначенным для отвода мин от борта корабля…

«Минск» начал медленно крениться на правый борт и одновременно садиться носом в воду. И по тому, как лидер неумолимо, хотя и не быстро, валился на бок, можно было ожидать, что он неминуемо перевернется. Мелькнула мысль, что в таких случаях корабль засасывает с собою людей, даже хорошо умеющих плавать. Надо спасать корабль. Капитан 2 ранга Петунин спокойно отдал команду в пост энергетики и живучести:

— Выровнять крен! Доложить обстановку!

«Молодец! Ну совсем как на учении», — мелькнула у меня мысль.

Быстро пришла в движение вся система борьбы за живучесть корабля. Человеческих голосов почти не было слышно. В темноте что-то тащили, что-то роняли, что-то лопалось, лязгало. Глухо ударяли кувалды… Замелькали ручные фонарики, ибо свет на корабле погас.

Рулевой доложил:

— Руль не работает… Встали машины…

Да, действительно, стрелки тахометров — указателей оборотов машин — медленно поползли влево и замерли на нулях. Заглохли вентиляторы котельных отделений.

Корабль замер. Без стона валился на бок тяжелораненый исполин. А сигнальщик снова докладывает:

— Слева десять градусов мина.

Кто-то из штабных тихо острит: «С нас довольно и одной», а вахтенный офицер приказывает боцману на баке шестами провести мину за корму и чуть тише добавляет:

— Только смотрите там, осторожнее…

Накрапывал мелкий дождь, вода за бортом черная, холодная, и от нее противно пахнет мазутом. Нет, плавать в ней не доставит удовольствия…

Мину провели за корму и сообщили об этом сзади идущему миноносцу «Скорый», который при нашем неожиданном подрыве выкатился влево, чуть-чуть не помяв нам корму. С миноносца запрашивают: не нужна ли нам помощь? Отвечаю: «Пока нет, держитесь ближе и не выходите из протраленной полосы…»

Сколько времени прошло, сказать трудно, но на мостик вбежал один из инженер-механиков корабля и, тяжело дыша, доложил:

— Пробоина около двух квадратных метров между сорок пятым и пятидесятым шпангоутами правого борта. Приняли шестьсот тонн воды. Вода пока больше не поступает. Переборки держат. Но есть течь по швам. Свет скоро будет.

Что ж, положение не такое страшное. Корабль ранен, но не убит. Он будет жить! И как все показалось кругом совсем иным и не таким мрачным! Радисты, налаживая временную антенну, обещали, что радиосвязь с командующим флотом скоро будет восстановлена. Составили донесение на «Киров» комфлоту: «Подорвался на мине, принял шестьсот тонн воды, в помощи пока не нуждаюсь».

Прошли еще многие томительные десятки минут, прежде чем стало очевидно, что корабль больше не кренится, не садится носом в воду и даже начинает выпрямляться. Но машины еще мертвы, не работает руль, с трудом его установили в нулевое положение.

Нас дрейфовало по минному полю, надо скорее выбираться на протраленный фарватер. Но где же кильватерные огоньки наших тральщиков? Их, к сожалению, уже не видно. Тральщики ушли вперед, не заметив нашей беды.

Я подозвал к левому борту посыльное судно «Пиккер», стоявшее рядом на якоре. Переправил на него всех раненых и пассажиров. На «Минске» остался лишь штатный его экипаж. Командиру «Пиккера» приказываю держаться в кильватер концевому миноносцу нашего отряда.

Оставаться без хода, тем более на минном поле, рискованно. Чуть рассветет, нас расстреляют с берега, а наша артиллерия взрывом выведена из строя.

Приказываю следующему за нами миноносцу «Скорый» подойти и взять нас на буксир. Он хорошо и быстро подошел к борту. Командир миноносца капитан 3 ранга А. И. Баландин предлагает нашему походному штабу перейти к нему, уверяя нас, что управлять отрядом надо с исправного корабля. Возможно, это было теоретически и так, но не хотелось покидать «Минск», на котором уже были пережиты тяжелые минуты. И походный штаб остался на лидере.

Получив все указания о порядке буксировки, пожелав нам счастливого плавания, «Скорый» дал ход… Его корма медленно прошла мимо нашего форштевня, буксир начал натягиваться. Блестел, как маленькая звездочка, кильватерный огонь эсминца. Нас мягко дернуло вперед. «Минск» хотел уже забирать ход… Но буксир вдруг разом осел, не успев как следует натянуться.

Взрыв всем нам показался очень далеким и глухим. Помню только в темноте вскрик сигнальщика:

— «Скорый»!..

Дальше голос матроса оборвался. Я увидел, как миноносец рыскнул вправо, его форштевень стал быстро подниматься из воды и вместе с ним поднялась корма с винтами и рулем… Корпус корабля складывался, как перочинный нож, и стремительно уходил в воду. Вот тут до слуха донесся особым звук, будто падали десятки буфетов с массой посуды, и скрежет, и шипение пара, славно раскаленное железо опустили в воду… Все это казалось страшным сном. Море усеялось десятками голов и огласилось невнятными криками. Оцепенение у нас на мостике разом прошло, командир приказал: «Шлюпки на воду, концы и круги за борт!» Это же я приказал капитану 1 ранга Питерскому передать на сзади идущие корабли. Шлюпки мигом оказались на воде и устремились в гущу тонущих людей. Над водой не смолкали крики… Запомнился хриплый голос:

— Эй, на шлюпке! Берите раненого! Я продержусь еще…

Мы подняли с воды около ста человек. Капитана 3 ранга А. Баландина и батальонного комиссара С. Корпикова среди них не было. Командир и комиссар оставались на мостике до конца и погибли вместе с родным кораблем.

Видимо, мы все еще находились на минном поле, идти дальше без тральщиков было слишком опасно, и в 22 часа 45 минут я приказал отряду прикрытия стать на якорь. Загрохотали якорные цепи.

Отряд находился в 12 милях к западу от острова Вайндло. Осмотревшись, мы увидели вокруг множество транспортов, они тоже стояли на якоре. Недалеко обнаружили силуэты лидера «Ленинград» и миноносцев из состава отряда главных сил. Подошел тральщик «Гак», который я посылал к «Гордому» оказать помощь. Командир его доложил, что «Свирепый» взял «Гордого» на буксир, но сейчас оба эскадренных миноносца стали на якорь. К рассвету повреждения на «Гордом» будут устранены, и командир предполагает идти дальше самостоятельно.

Получая донесения о гибели кораблей и о большом количестве плавающих мин, командующий флотом, оказывается, еще раньше приказал всему флоту стать на якорь до рассвета. Приказание это поступило не на все корабли, так как на многих были повреждены средства связи, поэтому одни останавливались, другие еще продолжали движение. Только к полуночи все корабли стали на якорь.

Взрывы к ночи прекратились, корабли строго соблюдали светомаскировку, только она могла прикрыть их от катеров и от подводных лодок противника.

Внутри корабля не прекращалась напряженная работа. Матросы приводили в порядок машины и рулевое устройство. Все понимали, что с рассветом налетит авиация противника. Без хода от нее не спастись. И работа кипела. Крен корабля почти устранили, но еще упорно держался дифферент на нос. Вскоре заработало радио. Видимость совсем ухудшилась, опять заморосил дождь. В темноте слышался шум моторов. Это командиры конвоев обходили на катерах свои транспорты, давали капитанам указания о порядке дальнейшего движения.

На море стояла зловещая тишина, доносились голоса и отдельные команды на стоящих где-то рядом кораблях, но чаще всего было слышно:

— Слева мина!..

— Осторожней!

— У вас под носом мина!

Да, мины плыли и плыли… На всех кораблях по бортам были расставлены матросы с шестами в руках. До боли в глазах они вглядывались во мрак. На многих кораблях спустили шлюпки — с них легче было разглядеть мину.

Спускаюсь на палубу и слышу легкий плеск воды за бортом, кто-то, не торопясь, плывет. С воды послышался голос:

— На миноносце, дайте шлюпку!

Человек проплывал совсем близко от борта, ему хотели бросить конец, но он еще громче крикнул:

— Осторожнее, я держусь за мину!

Матрос плыл и медленно отводил мину за корму. Об этом немедля сообщили «по линии» на все корабли. Моряка подняли на борт. Оказалось, он с потопленного тральщика, пробыл в воде, держась за мину, более трех часов. Все боялся, что какой-нибудь корабль наткнется на нее. Поднявшись на палубу, он бросил взгляд в сторону мины и сказал:

— Ну, прощай, голубушка. Если бы не ты, была бы мне крышка. Только смотри, наши корабли не трогай!.. — и, обращаясь к матросам, попросил: — Ребята, дайте закурить.

В этом мужественном спокойствии был весь характер нашего матроса.

Совсем близко от нас появился какой-то катер. Приказываю ему немедленно стать на якорь. И тут выяснилось что он в сумерках в паре с другим катером-охотником подобрал с воды около семидесяти человек, часть их передали на миноносцы. Спрашиваю в мегафон:

— С каких кораблей люди?

Совсем тихо нам отвечают:

— С эсминцев арьергарда.

— Где адмирал Ралль?

— Ранен, снят с «Калинина» на катер.

— Все ясно, с рассветом можете идти на Гогланд.

Чувствую, что страшно устал. Захотелось поесть.

Командир лидера остался на мостике, а мы с комиссаром штаба Серебренниковым и начштаба Питерским спустились в боевую рубку, что тут же под мостиком.

Комиссар корабля полковой комиссар Воспитанный принес в рубку сушки с тмином и плитку шоколада. Рассказал, как подвигается ремонт машин. За разговором время пошло быстрее. Затем мы с Л. В. Серебренниковым обошли корабль. Поражало меня деловое спокойствие команды. Как будто ничего особенного не случилось.

К утру одна машина вошла в строй. Починили рулевое управление. Командующий флотом сообщил, что дано приказание командующему авиацией и командиру Кронштадтской военно-морской базы на рассвете прикрыть корабли с воздуха и выслать к острову Вайндло все имеющиеся сторожевые корабли, торпедные катера, тральщики и буксиры, перебазированные для этого на Гогланд в бухту Сууркюла и сведенные в спасательный отряд под общей командой капитана 2 ранга И. Г. Святова. Ободряющая весть! Но пока еще ночь, темная и тихая. Опять слышим всплески. Явно прыгали люди: один, два, три… В чем дело? Что за ночное купание?

Спрашиваю об этом в мегафон соседний транспорт. Ответ совсем неожиданный:

— Матросы прыгнули за борт, чтобы оттолкнуть две мины от борта. Все в порядке.

Взрывов больше не раздавалось.

Комфлот приказал с рассветом всем кораблям начать движение по плану. В 4 часа командир лидера Петунин доложил мне о том, что машины проверены, и мы можем идти своим ходом, но все же с дифферентом на нос. Сейчас же было передано приказание на корабли нашего отряда о съемке с якоря в 6.00, а командиру лидера «Ленинград» — идти головным за тральщиком «Гак».

На «Минске» после взрыва не работали компасы, нам нужно было навигационное лидирование, поэтому мы и решили идти за «Ленинградом». За нами пойдут эскадренные миноносцы «Суровый» и «Славный», посыльное судно «Пиккер» и две подводные лодки типа «Щ», отставшие от отряда главных сил. На одной из них шел комбриг подлодок капитан 2 ранга Орел. Команде выдали «ночной ужин», хотя и брезжил уже рассвет. Эх, с каким аппетитом «заправлялись» матросы! Коки были довольны. Перспектива двигаться вперед всех весьма ободряла!

Я спустился в кают-компанию. Вошел и ахнул! Она походила на свалку мусора, битого стекла и ломаной мебели. Все предметы сорвало с мест, поломало и отбросило в угол. Буфет разбит, посуда из него вылетела и превратилась в груду черепков. В слабом свете ручного фонарика кают-компания казалась мрачной пещерой. Диван у борта остался на месте, хотя и был завален осколками разбитых плафонов. В лучик фонарика попал патефон с расколотой пластинкой. К удивлению, сам патефон не пострадал, я завел его и поставил мембрану на уцелевшую часть пластинки. Странно было услышать веселую песенку «Кукарача» в исполнении талантливой опереточной артистки Новиковой. Думала ли она когда-нибудь о том, что в такой обстановке будет звучать ее голос?! Вестовые матросы услышали музыку, обрадовались, что их патефон жив, и бодро стали подпевать.

После того как я ушел на мостик, матросы долго еще крутили эту пластинку, видно, музыка и для них была целебным бальзамом.

Хожу по мостику. Машинные вентиляторы уже жужжат. Крепкий чай развеял сон. В ушах все еще звучит голос певицы, полный жизнерадостности и силы.

Кончалась ночь, сквозь туман все яснее вырисовывались силуэты кораблей. Чуть рассвело, крейсер «Киров», а за ним и все корабли отряда главных сил снялись с якоря и пошли за пятью тральщиками; четыре других — исправных тралов не имели, а потому несли лишь охранение крейсера от подводных лодок. И сразу же начались налеты фашистской авиации, пытавшейся прежде всего прорваться к «Кирову». Мощный зенитный огонь флота заставил фашистов сбросить бомбы в 100–200 метрах от крейсера. Тогда, убедившись в безрезультатности своих попыток, вся фашистская авиация устремилась на транспорты.

Единственному оставшемуся при нашем отряде тральщику «Гак» приказано было обойти с параваном вокруг кораблей, после чего встать в голову колонны. Не сильное было у нас противоминное обеспечение! Но надо было и его использовать в полной мере. Не успели мы дать ход, как к правому борту лихо подлетел катер «МО-208», и командир первого конвоя капитан 2 ранга Н. Г. Богданов доложил, что его корабли готовы к походу и что из состава конвоя погибли два транспорта и два тральщика… Богданов просил дать ему воздушное прикрытие. Что ж, просьба была вполне законной. Только где взять это прикрытие?!

Мы вновь начали движение на восток. Вне строя, правее нас, шел миноносец «Свирепый», буксируя поврежденного «Гордого». Для усиления зенитного огня с ними шел также сторожевой корабль «Аметист».

Налеты фашистов на наш отряд начались спозаранку, одновременно с налетами на крейсер «Киров», и продолжались до 11 часов. Мины больше не попадались на пути, — видимо, отряд вышел из минного поля, и мы все внимание переключили на бомбардировщики. Зенитный огонь у нас был довольно слабый, спасение было только в маневре. Фашисты налетали группами по четыре-пять самолетов, делая последовательные заходы с кормы. Все бинокли были устремлены на «юнкерсы». Как только мы замечали, что бомбы отделялись от самолета, Петунин командовал: «Лево руля» или «Право руля». Бомбы падали в воду, иногда, правда, гораздо ближе, чем нам хотелось, иногда дальше, но ни разу не попали в корабль. Только и слышалось:

— Две справа, мимо!

— Слева одна, мимо!

Три часа прошли в непрестанном лавировании.

А день занимался чудесный. Солнце заливало тихое, слегка рябившееся море. Было прохладно, но мы стояли на мостике без шинелей, с расстегнутыми воротами кителей. Нам-то было жарко!..

Петунин умело управлял кораблем, и немецким летчикам так и не удалось попасть в него. Налеты совершались и на другие корабли. Наши зенитчики стойко отбивали атаки воздушного противника. Они сбили один бомбардировщик, который на наших глазах врезался в воду.

Отбомбив нас в последний раз на подходе к острову Гогланд, фашисты наконец отстали.

А от острова навстречу конвоям уже мчались торпедные катера, за ними пыхтели тихоходные тральщики, буксиры и спасательные суда.

Трудно передать, сколько испытаний вынесли наши люди в этом походе.

На закате 28 августа подорвалась на мине подводная лодка «Щ-301». Ее командир капитан-лейтенант Грачев, контуженный, долго плавал в море, но, к счастью, был замечен и подобран катером-охотником, а затем передан на штабной корабль «Вирония». Однако через несколько часов погибла и «Вирония». Грачев снова плавал, пока его не подняли из воды и не доставили в Кронштадт. И это не единственный случай. Некоторых моряков по два, по три раза подбирали из воды, и они все же добрались до Кронштадта.

Трагически сложилась судьба экипажа и пассажиров транспорта «Иван Папанин». Я давно знал его капитана, старого балтийского моряка Александра Петровича Смирнова. В свое время он командовал судами советского торгового флота, в том числе четырехмачтовым океанским парусником «Товарищ», на котором я плавал еще в юности. Весь свет обошел капитан Смирнов. А за несколько недель до войны в преклонном возрасте вышел в отставку.

И вдруг я встретил его в Таллине на причале.

— Какими судьбами? — спросил я.

Александр Петрович, невысокий, плотный, внешне сумрачный и ворчливый человек, а на самом деле редкий добряк, усмехнулся:

— А где же мне быть, если идет война? — Он торопливым взглядом окинул бухту. — Приказал моим разгильдяям подать шлюпку к восемнадцати часам, а ее нет как нет…

Я отправил его на рейд с попутным катером.

Оказывается, в первые дни войны Александр Петрович Смирнов пришел в управление пароходства и предложил свои услуги. Его назначили капитаном на океанский транспорт «Иван Папанин». При отходе из Таллина он принял на борт 3 тысячи бойцов, 200 машин и прочее армейское хозяйство и в составе второго конвоя вышел в море. Вечером транспорт был атакован подводной лодкой и самолетами. Искусно маневрируя огромным кораблем, Александр Петрович уклонился от двух торпед и нескольких десятков бомб. На следующий день с утра фашисты продолжали преследовать транспорт. Старый капитан умело уводил свое судно от прямого попадания бомбы. Охранявшие конвой миноносцы и сторожевые корабли вели беспрерывный зенитный огонь. И все же днем при очередном налете две бомбы угодили в транспорт. Капитан Смирнов был ранен, но остался на мостике. Ранило его помощника и многих членов экипажа. На судне начался пожар, горели автомашины на палубе. Пожарная магистраль была перебита, заклинило руль…

Тральщик из охранения конвоя взял транспорт на буксир и повел его к Гогланду. Моряки упорно боролись с разбушевавшимся в трюме пожаром. Паники не было. Пассажиры тоже были привлечены к борьбе за живучесть корабля. Старший матрос Р. А. Хильков, будучи серьезно ранен, остался на руле, следуя примеру своего капитана. Так поступали и другие раненые члены экипажа.

Вступивший в командование кораблем помощник капитана В. В. Новиков, видя неизбежность гибели корабля, выбросился на южную оконечность острова Гогланд. А. П. Смирнова перенесли на берег в бессознательном состоянии, через несколько дней он здесь скончался.

Спасти транспорт не удалось, он затонул у Гогланда, но люди были сняты и доставлены в Кронштадт.

В тот день некоторые транспорты, получив смертельные повреждения, выбрасывались на угрюмые берега южного Гогланда, спасая тем самым тысячи своих пассажиров. К вечеру на острове собралось более пяти тысяч человек. В дальнейшем их всех вывезли в Кронштадт.

Не могу не вспомнить героической эпопеи транспорта «Казахстан». Этот корабль грузился в Таллине последним, приняв на борт армейцев и моряков, прикрывавших отход наших частей с фронта. Вокруг причала бушевало пламя, вблизи падали снаряды, но «Казахстан» успел принять 3600 бойцов, в том числе 500 раненых, а также много женщин и детей и, выйдя на рейд, занял свое место в составе первого конвоя.

«Казахстан» лучше других транспортов был вооружен зенитными орудиями и довольно успешно отгонял фашистские самолеты. Но на следующий день похода судну не повезло: бомба все-таки настигла его. А затем еще одно попадание… Вся средняя часть судна пылала. Пожар разъединил людей: часть оказалась в носу, часть на корме.

Старший из армейских офицеров полковник Потемин поднял своих бойцов на тушение огня. Пожарная магистраль оказалась перебитой. Воду подавали по цепочке в ведрах и даже в касках. Весь день люди боролись с пожаром. А фашистская авиация все не оставляла горящее судно. Бомбы падали поблизости, осколки ранили людей, взрывной волной многих сбросило за борт.

Из экипажа судна в строю осталось всего семь человек, и в том числе второй помощник капитана Л. И. Загорулько и старший механик В. А. Фурса. Полковник Потемин вместе с помощником капитана зажгли дымовые шашки, имитируя тем самым усиление пожара. Фашисты поверили этому и оставили судно в покое. Тогда моряки энергично принялись за ремонт машин.

В результате самоотверженного труда ночью удалось поднять пары. Утром самым малым ходом судно добралось до Вайндло. На этот маленький каменистый островок высадились пассажиры транспорта. Вместе с ранеными их оказалось около трех тысяч человек. Полковник Потемин распределил бойцов по секторам и организовал оборону острова: каждую минуту можно было ожидать появления фашистов.

Несколько дней люди провели в невероятных лишениях на этом необитаемом клочке суши. Фашисты бомбили остров, но безрезультатно.

Через несколько суток все люди были вывезены отсюда нашими кораблями. Транспорт «Казахстан» своим ходом пришел в Кронштадт.

За героическое сопротивление противнику, спасение судна и людей полковник Потемин, второй помощник Загорулько, стармех Фурса и многие другие участники этого похода были удостоены высоких правительственных наград.

Подобных эпизодов было много. Какие все-таки у нас изумительные люди!

А каш поход продолжался. У острова Лавенсари из-за облаков вынырнули несколько истребителей. Я стоял на палубе и беседовал с матросами, когда до слуха донесся звонкий, как песня, гул наших самолетов. Радость охватила нас. Теперь уж «юнкерсы» не страшны. Эх, если бы краснозвездные «ястребки» могли прилететь к нам вчера или сегодня с рассветом — многие и многие корабли дошли бы до своей гавани!

29 августа в 17.00 боевые корабли Балтийского флота отдали якоря на Большом Кронштадтском рейде. А уже на следующий день они включились в оборону Ленинграда: их мощная артиллерия громила фашистов, рвавшихся к городу. Доставленные кораблями армейские и флотские части были направлены на сухопутный фронт, влились в ряды защитников города.