Я бросился к оружейному шкафу. Я понимал, конечно, что пьяному мне, скорее всего, не хватит координации движений, чтобы распахнуть шкаф, зарядить какое-нибудь оружие, обернуться и выстрелить прежде, чем вор поднимется из-за стола и собьет меня с ног. Но я все же бросился к оружейному шкафу и распахнул дверцу.

Ни карабина, ни «магнума», ни «ПСМ» в шкафу не было. Зато в тот самый миг, когда я распахнул дверцу, из недр шкафа вылетел кукиш на пружинке и щелкнул меня по носу. Кукиш был довольно искусно слеплен из папье-маше в натуральную величину крепкой мужской руки.

От этого щелчка по носу я опешил и безвольно опустился на стоявший возле оружейного шкафа пуф.

– О! – констатировал мужчина за моим столом. – Великая сила искусства! – и засмеялся тихим счастливым смехом.

Я хорошо знаю этот смех. Так смеются люди, когда им удается воплотить в жизнь талантливый и творческий замысел. Так, полагаю, смеялся Пушкин, когда дописал «Бориса Годунова»: перечел, расхаживал по спящему дому и приговаривал «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!». Я не Пушкин, конечно, но в моей жизни было несколько, много, полным-полно эпизодов, когда я смеялся таким тихим счастливым смехом.

Из-за этого картонного кукиша и из-за этого смеха я вдруг почувствовал с молодым человеком, забравшимся в мой кабинет, какое-то странное родство. К тому же, с меня совершенно слетел хмель. И я сказал:

– Что вы здесь делаете? Кто вы?

– Здравствуйте! – молодой человек поклонился, не снимая ног с моего стола. – Я Обезьяна. Не говорите только, что вы обо мне не слыхивали. Вы даже оставляли пару раз смешные комментарии в моем ЖЖ.

Теперь, приглядевшись, я сообразил, что за моим столом и впрямь сидит интернетная знаменитость – жж-юзер Обезьяна, блог которого в хорошие дни читает, если верить счетчикам, что-то триста тысяч человек, а постоянных подписчиков его блога, если я не ошибаюсь, сорок или пятьдесят тысяч.

Этот самый Обезьяна возглавлял (или вдохновлял) группу «Холивар» – объединение молодых художников, уличных клоунов или хулиганов, которые учиняли на улицах Москвы и Петербурга остроумные шалости, про каковые шалости невозможно было сказать, то ли это художественный перформанс, то ли политическая демонстрация, то ли веселая игра, то ли жест отчаяния.

Больше всего группа «Холивар» прославилась, нарисовав на Литейном мосту в Петербурге огромный фаллос. Ночью, когда мост развели, великанская елда поднялась вертикально вместе с пролетом Литейного моста да встала так удачно – что как раз напротив бессонных окон Управления Федеральной Службы Безопасности по Санкт-Петербургу. Я этой акции аплодировал вместе со всем прогрессивным человечеством.

Другая блестящая акция «Холивара» осуществлена была в Москве. Один из участников группы надел на голову синее пластмассовое ведро, изображавшее проблесковый спецсигнал, то бишь мигалку, с которыми только и перемещаются теперь по улицам столицы автомобили сильных мира сего. С ведром на голове молодой человек бросился прямо возле Кремля наперерез одному из правительственных автомобилей, вскочил на капот, перебежал через крышу и спрыгнул с багажника. Опешившие водитель и охранник сидевшего в машине важного правительственного чиновника не сразу сообразили остановить наглеца, а когда выскочили из машины, молодой человек с синим ведром на голове несся уже к Большому Каменному мосту, завывая на манер сирены. Так они его и не догнали. А видеоотчет об этой акции побил в ютубе все мыслимые рекорды популярности. Я опять аплодировал в меру сил.

Третья акция группы «Холивар» не то чтобы мне слишком понравилась. Акция называлась «В пизду вашу роскошь!» и состояла в том, что несколько молодых женщин вошли в один из самых дорогих продуктовых бутиков Москвы и украли оттуда довольно много деликатесных продуктов, запихав их себе во влагалища и так пронеся мимо охраны. На этот раз я не аплодировал. Я не мог согласиться с воровством идеологически, даже если воруют у богатых. Эстетически, как бы это сказать… Меня подташнивало во время просмотра любительского видео, в котором интеллигентного вида блондинка запихивала себе во влагалище копченого угря.

Четвертая акция «Холивара» была совсем уж сомнительной в идеологическом смысле и кончилась плохо. Молодые люди почему-то решили, взявшись дружно, переворачивать стоявшие на улицах Петербурга милицейские патрульные машины. К нашим стражам правопорядка я, разумеется, отношусь с таким же пренебрежением, как и вся остальная страна, но, во-первых, не вижу причин корежить технику, приобретенную на деньги налогоплательщика, а во-вторых, полагаю, что лучше иметь на улицах дурную патрульную службу, чем не иметь никакой. Молодые люди, ночным моим непрошеным гостем вдохновленные, но не предводительствуемые, перевернули несколько милицейских машин, снимая свои похождения на видео. В большинстве случаев сидевшие в машинах милиционеры терялись, слишком много времени тратили на то, чтобы открыть двери и выбраться из перевернутых машин. И давали нападавшим достаточную фору, чтобы убежать. Но однажды двери одной из перевернутых машин распахнулись в мгновение ока. С недюжинной ловкостью наружу выскочил великанского телосложения прапорщик, закричал «А-а-а, блядь, щенки!» и выхватил из-за пояса дубинку. Великовозрастные озорники бросились врассыпную, но прапорщик поймал одного из них, повалил на землю и избил насмерть, орудуя дубинкой и тяжелыми ботинками. Избиение было зафиксировано видеооператором, на месте которого я бы, наверное, попытался спасти товарища. Видео разошлось в Интернете. Жестокий прапорщик получил прозвище Янтарного, потому что носил на запястье янтарный браслет. И все на свете правозащитные организации принялись требовать от властей привлечь Янтарного прапорщика к уголовной ответственности за превышение должностных полномочий.

Некоторое время Министерство внутренних дел пыталось замять это дело. Имя прапорщика скрывали. Но через несколько дней, когда к расследованию подключились Хьюман Райтс Вотч, президент Российской Федерации и госсекретарь США, имя жестокого милиционера все-таки назвали. Только прапорщик к тому времени уже исчез в неизвестном направлении, и никто не мог или не хотел его найти.

Обезьяна покачался в кресле:

– У меня есть для вас работа.

– Вы вломились в мой дом, – усмехнулся я, – в половине второго ночи, чтобы предложить мне работу?

– Ну, полноте! Зато как эффектно получилось!

Мне нравилась его манера речи. Мне нравились все эти его архаизмы типа «не слыхивали» или «ну, полноте». И мне нравилась его внешность. Лицо он имел узкое, но более чем мужественное. Глаза были отчаянно голубые. И две глубокие морщины вертикально пролегали по его щекам, даже когда он не улыбался. А телосложение у него было атлетическое. Более того: он был сложен с тем особым звериным атлетизмом, каким могут похвастаться разве что только цирковые артисты. Он мне нравился. К тому же его неожиданное появление действительно впечатлило меня. И, наконец, мне действительно очень нужна была работа.

Я медленно поднялся, доковылял до ореховой горки, налил себе виски и жестом предложил выпить Обезьяне.

– Нет, благодарствуйте, я не пью.

– Тогда рассказывайте.

– Что рассказывать? Мы поймали Янтарного прапорщика.

– Поздравляю. Теперь вы хотите его убить за то, что он убил вашего товарища?

– Нет, это было бы слишком просто.

– Хотите сдать его властям?

– Нет, это слишком бессмысленно. Мы придумали художественную акцию.

Обезьяна соскочил с кресла так легко, как если бы все тело его скреплялось на пружинках и шарнирах. Он совсем меня не опасался. Повернулся ко мне спиной и подошел к окну. В темном окне отражалось его лукавое лицо и гибкий торс.

– Мы хотим его перевоспитать! – отражение Обезьяны подмигнуло в окне моему растерянному отражению. – Мы хотим запереть его на время в загородном доме, перевоспитать и вернуть обществу полноценного, я бы даже сказал, хорошего, совестливого, образованного и во всех отношениях культурного человека. Возьметесь?

– Вы хотите запереть его в моем доме?

– Помилуйте! – Обезьяна засмеялся. – У нас есть загородный дом, больше похожий на крепость. Нам нужен учитель. Представьте себе, что Янтарный прапорщик – что-то вроде Элизы Дулиттл, а вы – профессор Хиггинс. Если профессор Хиггинс превратил Элизу Дулиттл в настоящую леди, то почему бы вам не превратить Янтарного прапорщика в настоящего джентльмена?

Я отхлебнул виски. За окном было то предрассветное и беспросветное время, что называется волчьим часом. Я отхлебнул виски, сел на диван, закурил и сказал:

– Ничего не получится.

– Почему? – полюбопытствовал Обезьяна.

– По множеству причин, молодой человек. Во-первых, Элизу Дулиттл и профессора Хиггинса выдумал Бернард Шоу. На самом деле так не бывает. Во-вторых, Элиза Дулиттл, хоть и была простушкой, но мечтала стать леди, а Янтарному Прапорщику даже и в страшном сне не привидится стать джентльменом. В-третьих, где критерий успеха? Элиза Дулиттл должна была научиться вести себя как леди, одеваться как леди, говорить как леди. И ее навыки можно было проверить на первом же светском рауте, потому что все вокруг знали, что такое леди. Скажите-ка мне, что такое джентльмен в сегодняшней России? Чему именно должен научиться Янтарный прапорщик, чтобы стать, как вы говорите, полноценным, хорошим, совестливым и… как вы сказали?

– Культурным, – буркнул Обезьяна.

– …вот именно! Культурным человеком! Чему именно он должен обучиться? Есть ножом и вилкой? Завязывать галстук? Читать «Зе Нью-Йорк ревью оф букс»?

– Да… – Обезьяна потер подбородок. – Недоработка. Вы правы. Это мы не допридумали. Но… Но мы допридумаем. Мы же талантливые…

Я растянулся на диване.

– Молодой человек, в вашем таланте я нисколько не сомневаюсь. Но, сделайте одолжение, оставьте старика спать. Полагаю, вас не затруднит покинуть мой дом так же незаметно, как вы в него проникли.

Я поставил стакан на пол и закрыл глаза. Я лежал и слушал, уйдет ли Обезьяна или нет. Насколько я мог разобрать, он все еще стоял у окна. Через минуту он сказал.

– Вам нужны деньги.

– Очень, – отвечал я, проваливаясь уже в тяжелый сон.

– Сколько вы хотите, чтобы взяться за этот проект?

– Сто тысяч долларов, – прошептал я. – Половину вперед, вторую половину по завершении проекта. Если проект длится больше года, гонорар удваивается…

– По рукам! – сказал Обезьяна, раньше чем я успел придумать еще какое-нибудь заведомо невыполнимое условие. – Изволите получить задаток?

Тут я открыл глаза. А Обезьяна расстегнул небольшой холщовый рюкзачок и принялся выкладывать на стол одну за одной пачки стодолларовых ассигнаций.

И тогда я встал. Подошел к столу и пощупал деньги. Потом разорвал все пять пачек и тщательно все пересчитал. Доллары были настоящие. И было их пятьдесят тысяч.

Меньше чем через час мы неслись вдоль реки Истры к Новому Рижскому шоссе, чтобы пересечь его по Бетонке и направиться куда-то в сторону Ильинского. Мы неслись так быстро, что я только диву давался, обнаружив под капотом своего почтенного «Ягуара» этакую прыть, а в собственном средостении почувствовав не свойственную мне прежде боязнь скорости. Обезьяна был за рулем. Он дал мне час на сборы, и я собрал чемодан так, как будто уезжал в длительную командировку. Потом я разбудил прислугу. Заплатил Сереже и Татьяне зарплату за месяц вперед и передал им все полученные от Обезьяны деньги, со словами, что нашел, дескать, новую службу и вот уезжаю. – Ой, бо! Ну, слава бо! – причитала Татьяна. – Я-то, грешница, думала, вы нас уволите! А мы с дитем! Ой, бо! Благодетель.И подарила, разумеется, вязанные из собачьей шерсти носки, думая, что раз уж человек нашел работу и уезжает – так непременно на Крайний Север. Галинка спала безмятежно и сосала во сне палец. Татьяна обняла меня, поцеловала в плечо, а я строго-настрого велел им денег Наталье не давать, ни в каких капризах ей не отказывать и всякий раз, как спросит обо мне, показывать ей записку: «Любимая, я поступил на новую службу. Срочно вынужден уехать в командировку. Буду в роуминге, поэтому часто звонить не смогу. Не беспокойся». Полагаю, она бы и так не беспокоилась, совершенно забыв о моем существовании и лишь временами восклицая: «А где Ленечка?» Вот для таких случаев и предназначалась записка.Мы вышли на двор, ворота раскрылись, Сережа всерьез расстроился, увидев, что мы уезжаем на «Ягуаре», а за рулем – незнакомец. И расстроился еще больше, когда «Ягуар» рванул с места. Крикнул вслед: «Дак-дыка-те!» Взмахнул руками. И больше я его никогда не видел, славного моего Сережу.Тот час, пока я собирал вещи, Обезьяна посвятил рисованию. Молодой человек разорвал мое служебное удостоверение, вклеил внутрь новую бумагу, вооружился набором гелевых ручек и что-то над моим удостоверением пыхтел, высовывая язык, как делают рисующие дети. Когда же мы подъехали к пересечению Бетонки и Новой Риги, я смог узнать, для чего предназначалась эта работа.