В этом разделе читателю предложена подборка из разных учений и мнений известных людей. Подборка сознательно приведена в алфавитном порядке, поскольку, по глубокому убеждению составителя, не должно быть ни исторической привязки, ни намека на авторитетность автора. Ведь авторитетность может навязывать мнение (возможно, спорное), а историческая привязка и вовсе лишена смысла. В рассмотрении данной темы, по нашему мнению, нет прогресса, т. к. все рассуждения по этому поводу не имели и не имеют научного характера. Поэтому равноавторитетными должны предстать различные суждения перед судом читателя, который стоит перед проблемой выбора собственной позиции. По этой же причине нами не даются никакие комментарии к взглядам известных и менее знаменитых мыслителей, представленных в первом разделе. Цитаты подраздела 1.1 взяты, в основном, из Библии, произведений Н. Бердяева, С.В. Булгакова, В. Зеланда, С. Кара-Мурзы и др. [4–9; 23, 26; 33]. В начале каждой статьи подраздела 1.2 даются ссылки на ее источник.

Хотелось бы пояснить, почему часть высказываний приведена в подразделе 1.1, а часть в 1.2. Принцип распределения таков: если высказывания представляют собой законченную статью (А. Абдусамедов) или выдержки из книги на данную тему (С. Франк), или имеют претензию на исследование данной проблемы (А. Введенский), то все они отнесены к подразделу 1.2. Короткие статьи приведены полностью, например, В. Зверькова, Д. Музы и др. Иногда полностью приведены и объемные статьи (А. Введенский), но только в том случае, когда сложным оказалось вычленение сути, которую автор изложил пространным образом. В основном же, избирались наиболее характерные для автора фрагменты, достаточно ясно отражающие суть вопроса (В. Франкл, Ошо, Н. Уолш и др.).

Если же мыслителю принадлежат отдельные высказывания из разных источников, даже если их набралось немало (Л. Толстой), то они, как правило, отнесены к разделу 1.1. Однако принципиального значения такое разнесение не имеет, и оно сделано, скорее, для удобства восприятия.

У читателя может возникнуть вопрос, а насколько представительна данная подборка, все ли достойные мнения учтены, и почему именно эти суждения представлены здесь?

На этот вопрос можно ответить так: «Никакая подборка не может быть абсолютно представительной. Не является таковой и нижеприведенная.

Она осознанно составлена, в основном, только из легкодоступных источников, представленных в списке литературы, зачастую имеющихся в книжных магазинах, в свободном доступе в Интернете или библиотеках». Убеждение автора таково: если человек ищет подсказку по смысложизненной проблематике, то необходимая и достаточная информация всегда доступна. С другой стороны, подборка достаточно представительна в том смысле, что охватывает весьма широкое поле мнений. Заметим, что большая их часть не согласуется с авторской позицией, изложенной в третьем разделе. Ведь главная из поставленных в книге задач – предложить читателю свободный выбор.

Знакомясь с афоризмами и рассуждениями мыслителей, приведенными ниже в подразделах 1.1 и 1.2, нужно быть готовым к восприятию той или иной трактовки самого понятия «смысл жизни». Само понятие «смысл жизни» неоднозначно по своему определению. В зависимости от времени и личности мыслителя под смыслом жизни может пониматься:

1) высшее предназначение человека;

2) поставленная к выполнению высшая цель (задача) как выбранная стратегия жизни;

3) биологическое и/или социальное содержание (наполнение, суть, состав) жизни;

4) руководство (предписание) к необходимым действиям, т. е. понимание того, «что нужно делать» или «как жить»;

5) комбинация из вышеперечисленных представлений.

По мнению составителя, А. Августин и С. Лец придерживаются первой вышеприведенной трактовки, Т. Драйзер и В. Франкл – второй, Ф. Ницше и Ч. Дарвин – третьей, Л. Да Винчи и Н. Островский – четвертой, Цицерон и В. Чудновский – пятой.

Следует признать, что предложенная классификация самих трактовок смысла жизни также является весьма условной. Но все же она дана, чтобы проявить явную неоднозначность этого понятия и обозначить необходимость ясного определения терминов в авторской части книги (глоссарий).

Некоторые статьи указанной подборки формально не оперируют терминами «смысл жизни» или «цель жизни». Но они приведены потому, что эти вопросы все-таки рассматриваются, хотя и в неявном виде. Например, очевидно, что проповедник дзен-буддизма Ошо смысл жизни видит в поиске истины, хотя само словосочетание «смысл жизни» у него отсутствует.

Таким образом, читателю при знакомстве с первым разделом следует идентифицировать трактовки самого понятия «смысл жизни» самостоятельно.

 

1.1. Афоризмы, краткие изречения и суждения о смысле жизни

Августин А.

Смысл человеческой жизни заключается в познании Бога, ибо Бог есть высшая сущность мира. Бог – начало и завершение человеческих помыслов и поступков. Его возвышение над созданным им миром обусловливает превосходство души над телом, воли и чувств над разумом.

Аврелий М.

У кого нет в жизни всегда одной и той же цели, тот и сам не может всю жизнь быть одним и тем же. Сказанного не достаточно, если не добавишь и то, какова должна быть эта цель… [ее] надо поставить себе именно общественную и гражданскую. Потому что, кто направит все свои устремления к ней, у того и все его деяния станут сходны, и оттого сам он всегда будет тот же.

Адлер А.

Цель как таковая – это функция, благодаря которой человек как бы ориентируется в мировом хаосе, в хаосе своего собственного существования. Это иллюзия понимания природного и социального бытия.

Аксенов В.

…Обреченность человечества – это не трагедия. В этом его предназначение для чего-то большего. Пришли, чтобы уйти, завершить путь. Апокалипсис, испепеляющий и приносящий новую суть, – это ведь духовное возрождение.

о. Александр (Семенов-Тян-Шанский)

Целью сотворения и жизни человека является уподобление Богу в любви, или обожение. Божественная благодать открывает путь к объединению людей и возрастанию любви между ними, по образу Лиц Пресвятой Троицы.

Аль-Маарри

Ананьев А.

Цель жизни не может состоять только из обещанного вечного блаженства; ожидающие нас золотые врата рая, к коим только и следует обращать помыслы и дела, – это прекрасно; но есть, т. е. непременно должно быть еще нечто такое…, что не в мифическом будущем, а сегодня, здесь, на земле, приносит удовлетворение.

Цель жизни и есть стремление к бессмертию (хотя бы и имени); смысл жизни – это выбор пути (и деяний) к достижению цели…

де Анджелис Б.

Цель означает, что существует причина, по которой вы находитесь здесь, что вы должны сделать то, что вы делаете, что само ваше существование важно.

Смысл означает, что ваш жизненный опыт приносит вам удовлетворение и радость, что ваша цель стоит того, чтобы ради нее жить.

Когда вы теряете понимание цели и смысла, вы теряете то, что подпитывает ваш дух, и лишаете его возможности ощутимо присутствовать в вашей жизни. Вы отсоединяетесь от внутреннего источника спокойствия и вынуждены тщетно искать чего-то, способного заполнить вакуум. Вы живы, но вы не живете в полной мере. Вы теряете в жизни подлинные моменты.

Вы – часть мироздания. Вы – составной элемент Высшего порядка. Существует некая причина тому, что вы именно такой, какой вы есть. Все в вас предназначено какой-то цели. Цель заложена и во всем, что вас окружает. Вы наделены своим особенным, уникальным даром для того, чтобы выполнять свою особую, неповторимую Работу. Вы попали в этом мир не случайно.

Все, чем вы обладаете, в точности соответствует вашему Предназначению здесь.

Каждый раз, когда вы делитесь с кем-то любовью, вы выполняете свое Предназначение.

о. Андрей (Кураев)

Если моя жизнь – это лишь накопление вещей, если моя мысль погружена в торговые каталоги и телевизионные сплетни, – то и я сам в мире такая же однодневка, как журнал «Товары и цены». И мир даже не заметит исчезновения еще одного «потребителя», «покупателя» и «телезрителя». Тогда это бессмыслица. Тогда уместно задать себе самому последний вопрос: «Почему ты не умер вчера? Почему ты еще живешь? Какой у тебя повод к жизни?»

Настоящий выбор – это не выбор между пепси и квасом, между той или другой маркой телевизора. Это выбор между смыслом и бессмыслицей.

Мы, сделав шаг в Церковь, просто сделали выбор: чему служить. Быть рабом минуты или Вечности. Служить тому, что выше нас, или тому, что ниже, скотинее нас. Искать радости тому, что в нас самих наиболее человечно и высоко (душа, совесть), или же искать кайфа тому, что в нас самих наименее человечно, потому что наиболее физиологично.

Во всех культурах общественная функция религии – быть средством для очеловечивания человека. Ее задача – дать смысл существованию человека… И человека, и звезды, и травинки… Дать смысл приходу и уходу человека, рождению, боли, смерти. Потому что жизни может придать смысл только то, что придает смысл также и смерти. В отличие от животного, человек живет в двойной реальности: для него открыта вселенная символов, значений. И человек так устроен, что он может вытерпеть любую боль, но только если он сможет ее оправдать. Вот это и есть психологическая задача религии – внести смысловое измерение во вселенную человека.

Смысл жизни человека придает лишь то, что выше нее. Жить можно только ради того, за что не страшно умереть.

Мне кажется, это радость – иметь смысл своей жизни, который придает значимость каждой минуте твоей, каждой встрече, каждой слезе и каждой твоей улыбке.

Антисфен

Целью жизни является непритязательность.

Антонов В.

Вопрос о смысле своей жизни обязательно встаёт перед каждым человеком, когда он переходит, взрослея, от инстинктивно-рефлекторной стадии своего развития – к собственно человеческой, где в определении образа жизни и поведения начинает доминировать интеллект.

Над этим вопросом мучились многие философы. Но далеко не для всех из них оказалась доступной истинная философия Бога; созданные же сектами извращённые концепции не могли их удовлетворить. В результате дошло до того, что вопрос о смысле жизни многими был «признан» вообще «псевдовопросом» – вопросом, заведомо не имеющим ответа. По этой атеистической концепции выходило, что человек принципиально не отличается от животных и объективный смысл его существования на Земле… – всего лишь в оставлении потомства, в продолжении «рода человеческого», в создании материальных ценностей для потомков. А раз так – то никакие духовные усилия не нужны, не нужна и этика взаимоотношений с другими живыми существами… «Что наша жизнь? – игра… Добро и зло – одни мечты… Труд, честность – сказки для бабья…» И самоубийство, «когда пришло время», – единственный верный шаг для человека, достойного уважения…

Но Истина состоит в том, что смысл жизни существует.

Он – в развитии сознания: развитии качественном и количественном.

Качественное развитие включает интеллектуальное и этическое совершенствование, а также утончение сознания. Количественное – прямой рост количества энергии утончённого сознания.

Последнее отражает, в частности, так называемую «личную силу» человека – психоэнергетическую мощь конкретного индивидуального сознания, зависящую от количества накопленной энергии сознания или, иначе говоря, от размеров души.

Аристотель

В чем смысл жизни? Служить другим и делать добро.

У всякого человека в отдельности и у всех вместе есть, можно сказать, известная цель, стремясь к которой они одно избирают, другого избегают…

Счастье и есть цель жизни.

Архедем

Конечная цель – это жить, совершая то, что должно.

Баласагуни Ю.

Белинский В.

Без цели нет деятельности, без интересов нет цели, а без деятельности нет жизни.

Бердяев Н.

Цель человека не спасение, а творчество. Не творчество должны мы оправдывать, а наоборот – творчеством должны мы оправдывать жизнь.

…Поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван в свободном и творческом акте соучаствовать в Божьем деле, раскрывай в себе чистую и оригинальную совесть, дисциплинируй свою личность, борись со злом в себе и вокруг себя, но не для того, чтобы оттеснять злых и зло в ад и создавать адское царство, а для того, чтобы реально победить зло и способствовать просветлению и творческому преображению злых.

Положительный смысл зла в том, что оно есть испытание свободы и что свобода, высшее достоинство твари, предполагает возможность зла. Райская жизнь, не знающая зла, т. е. не знающая свободы, не удовлетворяет человека, несущего в себе образ и подобие Божье. Человек хочет райской жизни, в которой свобода будет до конца испытана.

Пусть я не знаю смысла жизни, но искание смысла уже дает смысл жизни.

Смысл связан с концом. И если бы не было конца, т. е. если бы в нашем мире была дурная бесконечность жизни, то смысла в жизни не было бы. Смысл лежит за пределами этого замкнутого мира, и обретение смысла предполагает конец в этом мире.

Бланшар К.

Цель жизни – это помогать другим.

Блок А.

Тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем.

Только полет и порыв… иначе… гибель…

Боуви К.

После Бога мы в первую очередь в долгу перед женщиной: сперва она дарует нам жизнь, а потом придает этой жизни смысл.

Брэдбери Р.

Каждый должен что-то оставить после себя: сына, книгу или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобой дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив…

Булгаков С.

Человек не принимает пассивно этот мир, а старается понять его, удивляется ему, и это удивление, которое греки справедливо считали первым началом философии, рано или поздно становится вопросом. Человек хочет проникнуть за пределы ему непосредственно данного, приподнять «кору естества»; с первобытным удивлением он повторяет слышащиеся у него в груди вопросы, вопросы о смысле всего существующего, о смысле его собственной жизни, жизни всего мира, или мирового процесса, жизни его братьев, или человечества. Непосредственно он знает лишь одно, что он есть факт внешнего мира, такой же факт, как это дерево, этот камень, это насекомое. Но он не мирится с этой голой фактичностью своего существования, а хочет видеть в нем смысл, идею, цель. В этом первоначальном удивлении содержатся уже все мировые вопросы, и разгадку этой предвечно заданной нашему уму загадки пытаются дать всевозможные философские и религиозные учения, какие только являлись у человечества.

Бунин И.

Так что жизнь есть, несомненно, любовь, доброта, и уменьшение любви, доброты есть всегда уменьшение жизни, есть уже смерть.

Бэкон Ф.

Богатство не может быть достойной целью человеческого существования.

Если мы пожелаем однажды достичь великих целей, тотчас же не только все добродетели, но и боги придут нам на помощь.

Валери П.

Цель жизни состоит вот в чем: все отпущенное нам время и все силы надо употребить на то, чтобы сотворить или отыскать нечто такое, что сделало бы совершенно ненужным, немыслимым и нелепым всякую попытку начать жизнь заново.

о. Варсонофий Оптинский

Цель, и единственная цель, нашей жизни заключается в том, чтобы искоренить страсти и заменить их противоположными добродетелями.

Вертело П.

Цель человеческой жизни – это не поиски счастья.

да Винчи Л.

В природе все мудро продумано и устроено, всяк должен заниматься своим делом, и в этой мудрости – высшая справедливость жизни.

Витгенштейн Л.

Смысл мира должен лежать вне его. В мире всё есть, как оно есть, и всё происходит так, как оно происходит. В нём нет никакой ценности.

Вольтер

…Человек родится, чтобы жить в судорогах беспокойства и летаргии скуки.

Мы ничего о самих себе не знаем, что такое движение, что такое жизнь, чувство и мысль.

Человек должен мечтать, чтобы видеть смысл жизни.

Вяземский П.

Я не умел постигнуть жизни смысла.

Гарсия Д.

Смысл жизни – сама Жизнь…

Смысл индивидуальной жизни – все мощнее представлять (определять и обнимать) Мир, все больше понимать и уметь все сильнее влиять на характер общей жизни, все объемнее сознавать и оценивать свое бытие-в-мире, свое Существование – и никакой «конечной цели» не усматривать и не искать, и никакого мировоззренческого пессимизма не допускать.

Жить, в забвении себя как уникального производителя, оценщика и носителя Жизни, жить без внимания к некоторому Общему Делу и без почтения к общечеловеческой интуиции о Всевышнем – не достойно человеческого образа жизни: это признак нашей незрелости, недостаточной человечности. Ведь человеками не рождаются. Человечность – особый способ и уровень жизни некоторых существ в среде человечества, есть особое достижение земных гоминидов, предполагающее у них особые способности и требующее большого труда.

Гегель Г.

Мы ставим себе в жизни цели. При этом мы размышляем о том, какими средствами мы можем их достичь. Цель есть здесь всеобщее, руководящее, и мы обладаем средствами и орудиями, деятельность которых мы определяем соответственно этим целям.

Гейнцельман А.

Будьте бедным и оставайтесь таким, между тем как вокруг вас другие богатеют с помощью обмана и вероломства; оставайтесь без должности и без власти, пока другие, посредством происков, будут достигать высокого положения; переносите горечь неосуществленных надежд, между тем как другие, посредством лести, будут наслаждаться осуществлением своих; умейте обходиться без милостивого пожатия руки, ради которого другие ползают и раболепствуют. Будьте слугою добродетели и постарайтесь подыскать себе друга и насущный хлеб, и, если вам удастся, не запятнав своей чести, поседеть, трудясь над своим делом, воздайте хвалу Господу и умрите.

Герцен А.

Человек должен из себя развить, в себе найти, понять то, что составляет его назначение, его цель…

Если прогресс – цель, то для кого мы работаем? Кто этот Молох, который, по мере приближения к нему тружеников, вместо наградных пятится и в утешение изнуренным и обреченным на гибель толпам… только и умеет ответить горькой насмешкой, что после их смерти все будет прекрасно на земле. Неужели и вы обрекаете современных людей на жалкую участь кариатид, поддерживающих террасу, на которой когда-нибудь другие будут танцевать… или на то, чтоб быть несчастными работниками, которые по колено в грязи тащат барку с таинственным руном со смиреной надписью «прогресс в будущем» на флаге. Утомленные падают на дороге, другие со свежими силами принимаются за веревки, а дороги… остается столько же, как при начале, потому что прогресс бесконечен. Это одно должно было насторожить людей; цель бесконечно далекая – не цель, а, если хотите, уловка; цель должна быть ближе, по крайней мере, заработанная плата или наслаждение в труде.

Зачем все живет?… Прежде все искали отгадки в облаках или в глубине, подымались или спускались, однако не нашли ничего, оттого что главное, существенное все тут, на поверхности. Жизнь не достигает цели, а осуществляет все возможное, продолжает все осуществленное; она всегда готова шагнуть дальше затем, чтобы полнее жить, еще больше жить, если можно; другой цели нет. Мы часто за цель принимаем последовательные фазы одного и того же развития, к которому мы приучились; мы думаем, что цель ребенка – совершеннолетие, потому что он делается совершеннолетним; а цель ребенка – скорее играть, наслаждаться, быть ребенком. Если смотреть на предел, то цель всего живого – смерть.

Человек живет не для свершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился и родился… для настоящего, что вовсе не мешает ему ни получать наследство от прошедшего, ни оставлять кое-что по завещанию. Все великое значение наше, при нашей ничтожности, при едва уловимом мелькании личной жизни, в том-то и состоит, что, пока мы живы, пока не развязался на стихии завязанный нами узел, мы все-таки сами, а не куклы, назначенные выстрадать прогресс или воплотить какую-то бездомную идею. Гордиться должны мы тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории.

Цель жизни – жизнь!? Если глубоко всмотреться в жизнь, конечно, высшее благо есть само существование. Нет ничего глупее, как пренебречь настоящим в пользу грядущего. Настоящее есть реальная сфера бытия.

Гесиод

Человек воплощает сущность всего космического процесса. В нем два начала: низшее и высшее, телесное и духовное. Тело – темница души… Цель жизни в том, чтобы освободить душу от тела.

Гессе Г.

Это есть смысл нашего пребывания на земле: мыслить и искать и вслушиваться в дальние исчезнувшие звуки, т. к. за ними лежит наша истинная родина.

Гете В.

Высокие цели, хотя бы невыполненные, дороже нам низких целей, хотя бы достигнутых.

В человеческих делах главное внимание должно быть обращено на мотивы.

Принимая средства за цель, люди разочаровываются в себе и других, в силу чего из всей их деятельности ничего не выходит, или выходит обратное тому, к чему они стремятся.

Глэдстон У.

Человек живет на земле не только ради своего собственного счастья. Он должен понять великий закон человечности.

Гоголь Н.

Поверьте, что Бог недаром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит. Нужно только хорошо осмотреться вокруг себя.

Гораций

Правда и честная жизнь – вот цель моих помышлений.

Горький М.

Смысл жизни в красоте и силе стремления к целям, и нужно, чтобы каждый момент бытия имел свою высокую цель.

В совершенствовании человека – смысл жизни.

Стремление вперед – вот цель жизни. Пусть же вся жизнь будет стремлением…

Грив Б.

Единственная здравая мысль, которую можно найти во всех многочисленных теориях о смысле жизни – это мысль о любви. Любовь, во всех ее формах, – вот та единственная могущественная и бессмертная сила, которая вносит смысл в нашу повседневную жизнь.

Гроссман В.

Не к подвигу надо стремиться, не к тому, чтобы гордиться и кичиться этим подвигом. Каждый день, каждый час, из года в год, нужно вести борьбу за свое право быть человеком, быть добрым и чистым. И в этой борьбе не должно быть ни гордости, ни тщеславия, одно лишь смирение. А если в страшное время придет безвыходный час, человек не должен бояться смерти, не должен бояться, если хочет остаться человеком.

Грот Н.

Стремиться к счастью неизвестного будущего мира и неизвестных будущих существ бессмысленно, а стремиться к счастью своему и других близких существ, хотя и вполне естественно, но не входит в задачу нравственной деятельности…

Счастье… понятие субъективное и относительное, и с этой точки зрения нельзя сказать, что счастье невозможно и что его нигде нет. Счастье есть и вполне возможно, и притом всякое: великое и малое, частое и редкое, долгое и короткое, полное и неполное, временное и более или менее постоянное, и, как «животные индивидуумы», мы даже вправе отклонять счастье от себя, когда оно само приходит, и не убегать от него нарочно, а попутно им пользоваться, если оно не противоречит требованиям долга.

…Деятели творческой воли, когда творят, не знают, кому и когда пригодятся их дела и дадут ли они людям счастье или нет. Не думали служить счастью человеческому ни Шекспир, ни Гете, ни Пушкин; ни Джордано Бруно, Декарт или Кант; ни Коперник, Ньютон и Дарвин; ни апостол Иоанн, ни Будда и Лютер. Одни служили красоте, другие искали правды, истины, блага. Возможные практические последствия высоких подвигов, во имя идеала, обыкновенно лежат вне сферы кругозора творческих гениев и нравственных проповедников.

Если цель жизни все-таки личное счастье, то ради этой цели сильному все позволено, а слабых можно заставить послужить себе.

Если я от природы имею вообще право стремиться к своему счастью, то нечего моралистам твердить мне о долге любви, сострадания и самоотречения, идущем вразрез с моими личными соображениями о счастье. А если я должен делать хотя бы что-нибудь во имя идеи нравственного долга, пренебрегая целью личного счастья, как я его понимаю, то где основания и в чем смысл такого долга? Спасение души для вечного блаженства? А если бы я в него не верил? Жажда славы, уважения, почитания ближних? А если я ими пренебрегаю и они мне не нужны? Боязнь страданий и смерти и расчет продлить наслаждение? А если я буду рассуждать согласно поговорке: «Двум смертям не бывать, одной не миновать», и буду стремиться поскорее, пока есть силы, взять от жизни все, что она может дать мне в смысле наслаждения и радости? Неужели меня остановят в таком смысле скучные предписания долга? Очевидно, надо откровенно сознаться, что дилемма: нравственный долг или счастье – остается все в прежнем виде. Из нее выхода нет.

Губерман И.

Два смысла в жизни – внутренний и внешний, у внешнего – дела, семья, успех; а внутренний – неясный и нездешний – в ответственности каждого за всех.

Дали С.

Пусть железный плуг пережитого избороздит мой лоб рядами морщин, пусть поседеют мои волосы и ослабеют ноги, зато я сам постигну тайну тех письмен, что запечатлит на моем челе резец жизни, – никто другой мне ее не откроет.

Джалиль М.

Цель-то жизни в том, чтобы и после смерти не умирать.

Джебран Д.

Когда ты постигнешь все тайны жизни, то будешь стремиться к смерти, ибо она не что иное, как еще одна тайна жизни.

Джеймс У.

Поверь в тот факт, что есть ради чего жить, и твоя вера поможет этому факту свершиться.

Джексон Д.

В борьбе и в служении нашим братьям и сестрам, личном и коллективном, мы обретаем смысл жизни.

Джилас М.

На протяжении всей истории не существовало идеальных целей, к которым можно было прийти бесчеловечными средствами, подобно тому, как не существовало свободного общества, построенного рабами.

Джонсон С.

Стоит ли жизнь того, чтобы жить? Это вопрос для эмбриона, не для мужчины.

Джоунз А.

В страданиях не может быть никакого смысла.

Дидро Д.

Стараться оставить после себя больше знаний и счастья, чем их было раньше, улучшать и умножать полученное нами наследство – вот над чем мы должны трудиться.

Существует только одна добродетель – справедливость, одна обязанность – стать счастливым, один вывод – не преувеличивать ценность жизни и не бояться смерти.

Дизраэли Б.

Все мы рождаемся для любви, это принцип существования и единственная цель его.

Диоген

Если в жизни нет удовольствия, то должен быть хоть какой-нибудь смысл.

Достоевский Ф.

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.

Основная и самая высшая идея человеческого бытия – необходимость и неизбежность убеждения в бессмертии души человеческой. Без веры в свою душу и бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо. Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна, и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные высшие идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают. Идея о бессмертии – это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества.

…Человек есть животное по преимуществу созидающее, присужденное стремиться к цели сознательно и заниматься инженерным искусством, т. е. вечно и непрерывно дорогу себе прокладывать, хотя куда бы то ни было. Но вот именно потому-то ему и хочется иногда вильнуть в сторону, что дорога почти всегда идет куда бы то ни было, и что главное дело не в том, куда она идет, а в том, чтобы она только шла, и чтоб благонравное дитя не предавалось праздности, которая, как известно, есть мать всех пороков. Человек любит созидать и дороги себе прокладывать, это бесспорно. Но отчего он до страсти любит тоже разрушение и хаос?… Человек – существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит один процесс достижения цели, а не самую цель. И кто знает (поручиться нельзя), может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человек стремится, только и заключается в одной этой непрерывности процесса достижения, иначе сказать – «в самой жизни, а не собственно в цели».

Драйзер Т.

Целью должно быть счастье, иначе огонь не будет гореть достаточно ярко, движущая сила не будет достаточно мощной – и успех не будет полным.

Дронов М.

Смысл жизни заключается в самой жизни, а не в выводах, сделанных из нее. Он – в переживании самого течения жизни. Поэтому к жизни надо относиться как к непрерывно воспринимаемому опыту, а не как к решению задачи, совпадающему или не совпадающему с ответом в конце учебника.

Захаров М.

Смысл жизни, мне кажется, лучше всего объяснил Николай Бердяев. Примерно это звучит так: «Человек создан Богом для того, чтобы сделать то, чего не знает Бог».

Зиновьев А.

Смысл жизни западоидов (автор цитаты называет западоидами не просто человеческие существа, но людей определенного типа, которые создавали, развивали, поддерживали, охраняли Запад и завоевывали себе место на планете) свелся, в конечном счете, к двум пунктам: 1) добиваться максимально высокого жизненного уровня или хотя бы удержаться на достигнутом; 2) добиваться максимальной личной свободы, независимости от окружающих и личной защищенности. Первое стремление делает человека прагматичным, второе толкает его на самоизоляцию.

Золя Э.

Весь смысл жизни заключается в бесконечном завоевании неизвестного, в вечном усилии познать больше.

Ибн-Сина

Икбал А.-М.

Суть жизни – самого себя найти.

Ильин И.

Человеку недостойно пребывать в беспомощности и пассивности, предаваясь своей непонятной «судьбе» с покорностью младенца. Человек должен разуметь свои ошибки и заблуждения, свободно судить их, а не предаваться изжитому психозу, принесшему уже столько бед. Человек призван овладевать своей душой и её слабостями, освобождать себя из состояния духовной слепоты и творчески слагать свою новую судьбу перед лицом Божиим. Трагические события истории, смуты и бедствия посылаются нам для того, чтобы мы одумались и сосредоточились на самом жизненно-существенном, чтобы мы вспомнили о нашей творческой свободе и отыскали в самих себе нашу собственную духовную глубину с тем, чтобы из нее повести наше обновление, – свободно, мужественно и активно.

о. Иоанн (митрополит Петербургский и Ладожский)

Целью стремлений отдельного человека в его личной жизни, главной задачей супружеского, семейного бытия, смыслом общественного служения и государственного существования России является посильное воплощение в жизнь тех высоких духовных начал, бессменным хранителем которых выступает из века в век Русская православная церковь.

Искандер Ф.

Чрезмерно комфортабельный путь в достижении цели обесценивает самую цель.

Конечная цель человека – быть человеком, начальная цель человека – быть человеком, и на каждом этапе развития человеческой цели она остается одной – быть человеком.

Казинс Я.

…Высочайшая цель рода человеческого – это оправдание дарованной человеку жизни.

Камю А.

Я видел, как много людей умирает потому, что жизнь для них больше не стоила того, чтобы жить. Из этого я делаю вывод, что вопрос о смысле жизни – самый насущный.

…Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд, по определению, учит нас прямо противоположному.

Переживать свою жизнь, свой бунт, свою свободу как можно полнее – значит жить, и в полную меру. Бунт есть уверенность в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно ее сопровождающего… Этот бунт придает жизни цену.

Человек сам является своей единственной целью.

Этот мир лишен смысла, и тот, кто осознал это, обретает свободу.

Кант И.

Назначение человека состоит в том, чтобы достичь совершенства посредством свободы.

Кареев Я.

…Разумно жить и разумно действовать – значит ставить себе разумные цели, разумную же цель может представлять собой только какое-либо благо.

…Если выбирать разумно цель жизни из множества возможных, то лишь такую, которая вообще была бы достижима в течение короткого земного бытия и достижение коей зависело бы только от самого человека.

Кто сознает, что уже начал делать то, что может, для общего благополучия, – уже достигает цели своей жизни. Она, цель эта, таким образом, наполняет жизнь разумным содержанием с самого того момента, как воля поставила себе эту цель и начала сообразно с нею действовать.

Жизнь без разумной цели была бы жизнью бессмысленной…

Карлейль Т.

Жизнь твоя, хотя бы ты был самый жалкий из смертных, – не праздная греза, а действительность, полная высокого смысла! Твоя жизнь – твое достояние; это все, с чем ты можешь пойти навстречу вечности.

Весь смысл человеческой жизни состоит в том, чтобы развивать свое «я», делать то, к чему человек чувствует себя пригодным.

Наша главная задача состоит не в том, чтобы устремлять свой взор и внимание на то, что находится в туманной дали, а в том, чтобы делать вещи, находящиеся в непосредственной близости перед нами.

Касальс П.

Способность заботиться о людях наполняет жизнь глубочайшим смыслом и значением.

Кафка Ф.

Жизнь все время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно.

Смысл жизни в том, что она имеет свой конец.

о. Кирилл (Патриарх РПЦ)

Постоянное хождение перед лицом Божиим и дает нам правильное понимание жизни. А из этого правильного понимания жизни вырастают духовная сила и счастье человека. В общении с Богом мы обретаем подлинный смысл человеческого бытия.

О предназначении человека говорят первые главы Библии: «Наполняйте землю, и обладайте ею» (Быт. 1.28). Тем самым Слово Божие дает перспективу взаимодействия человека с окружающим миром. Творец наделил человека правом господствовать над землей и управлять ею для того, чтобы тот привнес нечто свое в творение Отца Небесного. Мир, вышедший из рук Божиих, был изначально прекрасен, и все же Господь препоручает его человеку для творческой деятельности и разумного усовершенствования, повелевая возделывать райский сад.

«Человек приведен Творцом в бытие, чтобы быть одушевленным подобием Божественной и превысшей силы», – говорит святитель Григорий Нисский. Другими словами, человек, созданный по образу Божию, предназначен к тому, чтобы как личность уподобить себя Богу. Итак, уже в начале времен Богом было предопределено назначение человеческого существования: личное совершенствование вплоть до уподобления себя Отцу Небесному и усовершенствование творения, препорученного человеку в виде замечательного райского сада. Бог устроил нас таким образом, что, развивая свои способности и внутренние качества, мы находим верную дорогу к Нему и приближаемся к уподоблению Его совершенству. Поэтому цель нашего бытия – быть с Богом, уподобиться Богу, жить в согласии с Божественным нравственным законом и благодаря этому обрести гармонию духовного и материального начал, душевное равновесие, покой, радость, мир и благополучие. Эта полнота жизни на языке Церкви именуется спасением. Обрести такую полноту – значит не только найти ее в нынешней временной жизни, но через бессмертие души перенести ее в вечность.

Ключевский В.

Сколько времени нужно людям, чтобы понять прожитое ими столетие? Три столетия. Когда человечество поймет смысл своей жизни? Через 3 тысячи лет после своей смерти.

Колас Я.

Смысл жизни нашей – непрерывное движение.

Коменский Я.

Человек, посланный в мир ради высоких целей, забыл о лучшей части своего существа и всего менее занят как раз тем, для чего наделен жизнью. Приходят в мир – и не знают откуда, живут в мире – и не знают зачем, уходят из мира – и не знают куда. Да и пока ходят по земле, главного не делают…

Кремень В.

Смысл жизни должен быть не в ее конце, а в процессе, во всестороннем гармоническом прогрессе. Это и линия развития человеческого духа, вокруг которой можно выстраивать идеологию сохранения жизни в Украине (и на Земле тоже). Но жизни человеческой! Призываю к жизни живых духом – так может звучать девиз философии человекоцентризма перед фактом экспансии технически перерожденных форм сознания. В нем апелляция к человеческому, которое есть в каждом человеке. Гуманизм человекоцентризма близок к целям великих религий, призывающих не к физической трансформации человека, а к его духовно-нравственному возвеличиванию.

Человек всегда находится на переднем крае борьбы между Бытием и Небытием, между Добром и Злом. Эта борьба разворачивается в душе человека, в его жизни. Он – ее герой и жертва. Но человек олицетворяет надежду, веру в победу добра. И он больше всего страдает от хаоса и катастроф. Сохранение Бытия начинается со спасения души и духовности человека.

В этом и состоит смысл человекоизмерительной политики и социально ориентированной экономики. Именно он, четкий вектор движения, обеспечит успех реализации самых смелых украинских проектов.

«Круг чтения»: Избр., собр. и распол. на каждый день Л. Толстым мысли многих писателей об истине, жизни и поведении. М., 1991.

Целью жизни мира представляется разумному человеку бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала люди, а потом и все существа, все более и более подчиняясь закону разума, будут понимать то, что дано понимать теперь одному человеку, – что благо жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.

Круглое А.

Смысл жизни – в осмыслении её. А цель – в той радости, которую это осмысление нам доставляет.

Крутиер Б.

Иногда искать свой путь в жизни человека заставляет бездорожье. Прекратил поиски смысла жизни из-за полного отсутствия его следов.

Кундера М.

Цель, которую человек преследует – всегда скрыта. Девушка, мечтающая о замужестве, грезит о чем-то совершенно ей неведомом. Молодой человек, жаждущий славы, не знает, что такое слава. То, что дает смысл нашим поступкам, всегда для нас – нечто тотально неведомое.

Человек проживает настоящее с завязанными глазами. Ему лишь дано думать или догадываться, что он живёт. И только позднее, когда ему развязывают глаза, он, оглядываясь на прошлое, осознает, как он жил и в чём был смысл его жизни.

Купер П.

Цель жизни – делать добро.

Коэльо П.

Жизнь – загадка, которую надо уметь принять и не мучить себя постоянным вопросом: «В чем смысл моей жизни?» Лучше самим наполнить жизнь смыслом и важными для вас вещами.

Ларошфуко Ф.

Суть человеческого естества – в движении. Полный покой означает смерть.

Ленин В.

На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его, – находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы…

Лермонтов М.

Лец С.

Каково предназначение человека? Быть им.

Человек задумывается о цели своего существования; возможно, устрицы задумываются о том же, если только им не открыл этого какой-нибудь официант.

Лосский Н.

В безбрежном океане мирового бытия человеческое «я» занимает ничтожное место, однако смелою мыслью оно стремится охватить весь мир, отдать себе отчет об основах строения вселенной, понять, что такое мир как целое, постигнуть смысл мирового процесса, а вместе с тем определить и свое положение, и назначение в мире.

Лукиан

Истинная цель одна, а ложных – мириады.

Мадзини Д.

Жизнь имеет смысл лишь как задача или долг.

Малкин Г.

В книге жизни мало кто понял даже оглавление.

Цель жизни – уйти живым.

Мальро А.

В надежде для людей смысл жизни и смерти.

Мамардашвили М.

Назначение человека – усилием воли или напряжением заполнять оставленную для него пустоту, заполнять своей силой – силой жизни, характера, понимания. Его назначение не ограничено условиями и границами жизни, потому и возникает символ бессмертной души. Иначе говоря, человек должен жить так, как если бы он был бессмертен, т. е. всегда стремиться к тому, чего в реальной жизни в принципе невозможно достичь.

Назначение индивидуирует, оно уникально, предполагает только меня, только я могу сделать. Так же, как понимать за меня никто не может.

…Никто не может помочь нам встать на определенное место, которое предназначено только для нас и которое есть необходимая составная часть космоса.

Манн Г.

Земное назначение человека – быть разумным и храбрым, свободным, имущим и счастливым…

Гуманистам надо быть непримиримыми и поднимать оружие всякий раз, когда враждебные силы хотят воспрепятствовать назначению человека.

Мы рождены искать правду, а не обладать ею.

Маркс К.

У каждого есть перед глазами определенная цель – такая цель, которая, по крайней мере, ему самому, кажется великой и которая в действительности такова, если ее признает великой самое глубокое убеждение, проникновеннейший голос сердца…

Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель.

Маслоу А.

Стремление к смыслу – одно из первичных человеческих побуждений.

Матюшов Г.

Смысл жизни в том, чтобы взять как можно больше радости, а цель – чтобы как можно дольше эту радость пронести.

Менделеев Д.

…Вся суть жизни в делах…

Меннингер К.

Главная цель жизни каждого человека должна состоять в уменьшении несчастий всего мира.

Мень А.

Каждый человек – даже если он не знает о Боге или отрицает Его – в глубине души тянется к прекрасному, совершенному, что дает смысл жизни, перед чем можно преклониться. Как свойственно людям дышать, мыслить, чувствовать, так свойственно им и верить в идеал. Убеждение в том, что есть высшее, дает нам силы существовать.

Миклухо-Маклай Н.

Ценить людей надо по тем целям, которые они перед собой ставят.

Монтень М.

Цель, как я полагаю, всегда у всех одна, а именно: жить свободно и независимо…

Монтескье Ш.

Не прекрасная ли цель работать для того, чтобы оставить после себя людей более счастливыми, чем были мы!

Моруа А.

Цель жизни не в том, чтобы стяжать себе бессмертную славу… Она в том, чтобы превращать каждый день в маленькую вечность.

Моэм С.

Какие бы цели ни ставил человек, он заблуждается, ибо у него не может быть иных целей, кроме собственного удовольствия.

Зная, что жизнь бессмысленна, мир уже не кажется таким жестоким, и с ним можно смириться.

Жизнь не имеет смысла. Всё живое возникло под действием определённых условий, а под воздействием других условий может кончиться. Человек один из многообразных видов этой жизни. Он не венец мироздания, а продукт среды.

Мясникова Н.

Найтингейл Ф.

…Надо стремиться к тому, чтобы все твои мысли, слова и поступки работали на одну и ту же цель, и эта цель – не ты сам, а Господь Бог.

Несмелое В.

…Смысл жизни охотно допускается множеством лиц, по крайней мере – всей молодежью; ибо она почти всегда бывает так идеалистична и вместе с тем так решительна, смела и последовательна в своих поступках, что вряд ли бы она стала жить, если бы потеряла веру в смысл жизни…

Кто видит свое назначение в бесконечном осуществлении вечной для него цели, тот может иметь и вечную ценность по содержанию той цели, какая осуществляется им. Но только – где же найти эту вечную цель в пределах времени и как можно бесконечно осуществлять ее в конечной жизни? Подумай об этом, человек, и если только серьезно ты будешь думать об этом, ты будешь на пути к христианству.

Ницше Ф.

Жизнь есть воля к власти…

Вся энергия, вся действующая сила – в воле к власти, кроме нее нет никакой другой ни физической, ни динамической, ни психологической силы…

Воля к власти есть воля к жизни…

Что удается, то и истинно…

…«Сверхчеловек» – как это показывает самое имя его – есть существо высшее, чем человек. Моральная цель человеческой жизни заключается в том, чтобы содействовать появлению на земле этого высшего существа. «Я учу» вас сверхчеловеку: человек есть нечто, что должно быть превзойдено…

Что есть обезьяна для человека? Посмешище или горький позор. И тем же должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или горьким позором…

Тот, кто имеет зачем жить, может вынести любое как жить…

Никто не дает человеку его свойств – ни Бог, ни общество, ни предки, ни родители, ни он сам… Никто не в ответе за то, что он вообще существует, имеет те или иные свойства, существует в данных обстоятельствах, в данном окружении. Фатальность человеческого бытия невозможно выделить из фатальности всего, что было и что будет. Человек не есть следствие собственных целей. Желание втиснуть его сущность в рамки какой-то цели есть абсурд…

В реальной действительности цели нет…

Каждый необходим, каждый – частица рока, входит в целое, существует в целом: нет ничего, что могло бы судить, мерить, сравнивать, осуждать наше бытие…

Свобода может быть возвращена человеку после смерти Бога. Свобода – это возрастающая жизнь, переливающаяся через край энергия. Она показывает, что характер всего существующего есть воля к власти, воля к жизни. Жизнь – конечная цель всех человеческих стремлений…

Человек понемногу стал фантастическим животным, которое в большей степени, чем любое другое животное, тщится оправдать условие существования: человеку должно время от времени казаться, что он знает, почему он существует, его порода не в состоянии преуспевать без периодического доверия к жизни, без веры в разум, присущий жизни.

Новалис (фон Харденберг Ф).

Здесь останавливается философия и должна остановиться, ибо в том именно жизнь и заключается, что не дает себя понять.

Занимаясь самонаблюдением, мы привносим в себя жизнь.

Разгадать смысл жизни способен лишь художник.

Будь в мире с самим собой – вот главное условие достижения наивысшей цели… быть свободным.

Островский Н.

Если личное в человеке занимает огромное место, а общественное – крошечное, тогда разгром личной жизни – почти катастрофа. Тогда у человека встает вопрос: зачем жить? Этот вопрос никогда не встанет перед бойцом.

Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества.

Необходимо поставить себе определенную цель жизни. Конечно, надо иметь достаточно здравого смысла, чтобы ставить себе задачи по силам.

Паскаль Б.

Прошлое и настоящее – наши средства; только будущее – наша цель.

Пахомов Ю.

Философия Запада свела весь смысл деятельности человека к обогащению до бесконечности, к потребительству. Жизнь во имя денег, порождая бездуховность, разрушила в личности гармонию разума, интуиции и чувств. А это – источник стрессов, деградации, массового распада семей, личностного отчуждения и болезненного изоляционизма…

В отличие от западных стран успешные азиаты опираются на пышущие здоровьем и энергией восходящие и во многом возрождающиеся ценности. Подспорьем служат взаимодополняющие друг друга конфуцианство и буддизм, обеспечивающие гармоничное сочетание трудолюбия, жажды знаний и усиления государственности.

Пирс Д.

Общение – это не только единственный смысл человеческой жизни, но и сущность самой жизни.

Писарев А.

Уменьшить массу человеческих страданий и увеличить массу человеческих наслаждений. К этой цели клонились всегда сознательно или бессознательно, прямо или косвенно, все усилия всех умных и честных людей.

Платен А.

Понимать, что справедливо, чувствовать, что прекрасно, желать, что хорошо, – вот цель разумной жизни.

Платонов А.

Любовь есть соединение любимого человека со своими искреннейшими идеями, осуществление через него своего смысла жизни.

Подводный А.

Любовь не гарантирует смысла жизни, но иногда незаметно к нему приближает.

Прошутинский А.

«Смысл жизни» состоит в привлечении внимания к себе, к своей фирме, своему языку, своей стране, своей истории, церкви, семье, городу, деревне – максимально возможными способами у максимального количества людей земного шара.

Пушкин А.

* * *

* * *

* * *

о. Рафаил (Карелин)

Каждый спасенный – это победитель над демоническими искушениями, грехом и страстями. Или, если угодно, Господь совершает в душе спасенного победу над сатаной. Вся жизнь человека есть борьба, исход которой – победа или поражение. Арена борьбы – человеческое сердце. Каждый святой – победитель метафизического зла и поэтому явление вселенского масштаба. Поражение делает человека вечным рабом и данником сатаны, «темным сокровищем» ада.

…Ад – это не космический ГУЛАГ, а место, соотвествующее состоянию человека. Рай подразумевает не только место пребывания, но также внутреннее состояние святых.

Ренан Э.

Цель мироздания – развитие духа.

Цель мира в том, чтобы царствовал разум.

Рише Ш.

Каждый день приносит какую-нибудь победу, не разрешая конечной загадки – назначения человека, загадки, которая, вероятно, никогда не будет решена.

Роден О.

Понять лучшее в человеке – в этом смысл и радость жизни.

Роллан Р.

Если эгоистическое благополучие – единственная цель жизни, жизнь быстро становится бесцельной.

Никакие рассуждения не в состоянии указать человеку путь, которого он не хочет видеть.

Разве не затем мы живем, чтобы исправлять ошибки, преодолевать предрассудки, добиваться широты ума и сердца?

Русская пословица. Жизнь дана на добрые дела.

Руссо Ж.

Разум указывает нам цель, а страсти уводят от нее.

Сартр Ж.-П.

Смысла жизни не существует, мне придётся самому создавать его!

Севрус Э.

Селигман М.

Лучшее, что мы можем сделать, – способствовать прогрессу. Благодаря этому в нашей жизни появится смысл. Осмысленной жизнь становится, когда мы чувствуем себя частью чего-то большего, – и чем больше это целое, тем более глубоким смыслом полнится наша жизнь. Стремление постичь Бога, наделенного всезнанием, всемогуществом и праведностью, делает нашу жизнь частью огромного целого. Нам дана возможность самостоятельно выбрать жизненный путь. Мы можем жить, стремясь к названной цели. Можем предпочесть стезю, от нее далекую, или стать препятствием на пути этого прогресса. Мы вольны жить, накапливая знания: учиться, учить, воспитывать детей, заниматься наукой, литературой, журналистикой и т. д. Вправе мы и посвятить себя изучению новых технологий, инженерного дела, медицины, строительства.

Достойная жизнь подразумевает реализацию индивидуальных достоинств для достижения духовного удовлетворения во всех сферах жизни.

Основной итог многочисленных споров заключается в том, что к счастью ведут разные дороги. Мы стремимся реализовать свои индивидуальные достоинства и добродетели в работе, в любви, в воспитании детей и поисках смысла жизни.

Если же вы хотите, чтобы ваша жизнь была исполнена глубокого смысла, используйте свои индивидуальные достоинства для служения высшей цели.

Жизнь, исполненная смысла, связана с использованием наших индивидуальных достоинств и добродетелей для служения высшим целям.

Таким образом, мы вправе утверждать, что истинно счастливая и осмысленная жизнь включает в себя положительные чувства, связанные с прошлым и будущим, приятные переживания в настоящем, духовное удовлетворение от реализации своих индивидуальных достоинств, а также использование последних в интересах служения великой и значительной цели.

Сенека

Каков самый долгий срок жизни? Жить, пока не достигнешь мудрости, – не самой дальней, но самой великой цели.

Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.

Когда возникает вопрос о смысле жизни, люди никогда не рассуждают, а всегда верят другим, т. к. всякий более склонен верить, чем рассуждать.

о. Серафим Саровский

В стяжании Духа Божия и состоит истинная цель нашей жизни христианской, а молитва, бдение, пост, милостыня и другие, ради Христа делаемые, суть только средства к стяжанию Духа Божьего.

о. Серафим Слободской

Нам, людям, Господь дал разум и бессмертную душу и дал нам назначение: познавать Бога и становиться все лучше и добрее, т. е. совершенствоваться в любви к Богу и друг ко другу и получать от этого все большую радость в жизни.

Бог сотворил нас, людей, по образу и по подобию Своему – дал нам разум, свободную волю и бессмертную душу для того, чтобы, познавая Бога и уподобляясь Ему, мы становились все лучше и добрее, совершенствовались и наследовали вечную блаженную жизнь с Богом.

Поэтому существование человека на земле имеет глубокий смысл, великое назначение и высокую цель.

В Божием мироздании нет и не может быть ничего бессмысленного. И если человек живет без веры в Бога, не по заповедям Божиим, не для будущей вечной жизни, то и существование такого человека на земле становится бессмысленным. Для людей, живущих без Бога, жизнь кажется непонятной и случайной, а сами такие люди часто бывают хуже зверей.

Каждому человеку, чтобы выполнить свое назначение на земле и получить вечное спасение, необходимо, во-первых, познать истинного Бога и правильно веровать в Него, т. е. иметь истинную веру, и, во-вторых, жить по этой вере, т. е. любить Бога и людей и творить добрые дела.

Апостол Павел говорит, что «без веры угодить Богу невозможно» (Евр. 11, 5), а апостол Иаков дополняет, что вера без добрых дел значит – без любви, а такая вера есть вера недействующая, вера мертвая.

Итак, для нашего спасения необходимы правильная вера и жизнь по этой вере (добрые дела).

Истинное учение о том, как нужно правильно веровать в Бога и как жить людям, содержится в православной христианской вере…

Сингх С.

Мы должны использовать этот короткий срок жизни надлежащим образом, т. к. цель человеческой жизни познать себя как душу и найти Бога.

Сковорода Г.

Достижение высших добродетелей есть цель человека. В достижении их не должно ставить себе никаких пределов.

Смайлс С.

Жизнь, не освященная чувством долга, не имела бы, в сущности, никакой цены.

Соломон

…Я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Не может человек найти суть дела, что делается под солнцем, – сколько б ни трудился искать человек – не найдет; и если даже скажет мудрец, что сумеет, – не найдет.

Стремление познать суть вещей дано человеку как бич наказующий.

Я понял задачу, которую дал Бог решать сынам человека: все он сделал прекрасным в свой срок, даже вечность вложил им в сердце, – но чтоб дела, творимые Богом, от начала и до конца не мог постичь человек.

Спиноза Б.

Искание целей в природе имеет своим источником невежество.

Стендаль

Человек живет на земле не для того, чтобы стать богатым, но для того, чтобы стать счастливым.

Стивенсон Р.

Любой из нас способен выполнять свою работу, даже самую трудную, в течение одного дня. Любой из нас может жить добродетельно до заката солнца. И именно в этом состоит подлинный смысл жизни.

Стоик (неизв. древнегреч. философ)

…Конечная цель определяется как жизнь, соответствующая природе, – жизнь, в которой мы воздерживаемся от всего, что запрещено общим законом, а закон этот – верный разум…

Суах

Цель имеешь – путь найдешь.

Сьоран Э.

Давайте в глубине души сохраним самую главную уверенность: у жизни смысла нет и не может его быть. Если бы внезапное откровение убедило нас в обратном, нам пришлось бы немедленно убить себя. Если бы исчез вдруг воздух, мы бы еще чуть-чуть подышали, но, если у нас отнять радость бесцельного существования, мы тотчас задохнемся…

Талмуд

«То ли ты сделал, что нужно делать» – получает огромную важность, потому что единственный смысл жизни твоей только в том, то ли ты делаешь в этот короткий, данный тебе срок жизни, что хочет от тебя Тот, Кто послал тебя в жизнь. То ли ты делаешь?

Тареев М.

Идея счастья не может служить руководительным началом общественной жизни. Будучи субъективным с психологической стороны, счастье со стороны материальной одно и то же для всех, и потому счастьем одного человека исключается счастье другого человека. На то же самое богатство, которого желает себе один человек, притязают другие люди; первенство и господство одного основываются на унижении и рабстве других; наслаждение немногих наукой и искусством покупается черным трудом многих, страдающих от своего зависимого положения и стремящихся к тому же наслаждению. Поэтому примененная к общественной жизни идея счастья порождает войну всех против всех.

Тарковский А.

Человек живет не для того, чтобы быть счастливым. Есть вещи гораздо более важные, чем счастье.

Тельман Э.

Высшей целью человеческих стремлений является высоконравственный характер.

Ткачев П.

Жизненная цель каждого индивида состоит в сохранении и поддержании своей индивидуальности…

Толстой А.

Я уверен, что смысл жизни для каждого из нас – просто расти в любви.

Самое короткое выражение смысла жизни такое: мир движется, совершенствуется; задача человека – участвовать в этом движении, и подчиняться, и содействовать ему.

Имей цель для всей жизни, цель для известного времени, цель для года, для месяца, для недели, для дня, и для часу, и для минуты, жертвуя низшие цели высшим.

Толстой Л.

Одна тайна всегда останется для человека, только одна: зачем я живу? Ответ разумный один: затем, что этого хочет Бог. Зачем Он этого хочет? Это – тайна.

Жизнь человека только тогда разумна, когда она понимается как служение.

Чтобы жизнь имела какой-нибудь смысл, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить дела жизни.

Жизнь человеческая есть всё большее и большее удаление от скотской жизни и приближение к жизни божеской.

Главное в жизни – любовь. Любовь есть единая и полная деятельность истинной жизни.

Жизнь человеческая, полная телесных страданий, всякую секунду могущая быть оборванной, жизнь эта для того, чтобы не быть самой грубой насмешкой, должна иметь смысл, такой, при котором значение жизни не нарушалось бы ни ее страданиями, ни ее продолжительностью или кратковременностью.

И такой смысл есть в человеческой жизни. Смысл этот – во всё большем и большем сознании в себе Бога.

Души человеческие, отделенные телами друг от друга и от Бога, стремятся к соединению с тем, от чего они отделены, и достигают этого соединения с душами других людей любовью, с Богом – сознанием своей божественности. В этом все большем и большем соединении с душами других людей – любовью и с Богом – сознанием своей божественности заключается и смысл, и благо человеческой жизни.

Истинная цель жизни в том, чтобы узнать жизнь бесконечную.

Единственный смысл жизни человека – это совершенствование своей бессмертной основы. Все другие формы деятельности бессмысленны по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели.

Цель жизни всякого отдельного человека одна: совершенствование в добре…

Только бы люди знали, что цель человечества не есть материальный прогресс, что прогресс этот есть неизбежный рост, а цель одна у всех людей…

Знание – орудие, а не цель.

Человеку не может быть доступна цель его жизни. Знать может человек только ее направление.

Вера есть понимание смысла жизни и признание вытекающих из этого понимания последствий.

Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если б он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил.

Тьятсо Т.

Наша главная цель в этой жизни – помогать другим людям. Если же вы не в состоянии помогать им, то хотя бы не вредите.

Жизнь человека не может быть предназначена для разрушения.

Тютчев Ф.

Жизнь сводится, в сущности, к возне человека с самим собою.

Уайлдер Т.

Жизнь не имеет другого смысла, кроме того, какой мы ей придаём.

Уайльд О.

Цель жизни – самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность – вот для чего мы живем.

Федоров Я.

Искание смысла жизни есть философия истории, которая также не лишена памфлетного свойства или вообще субъективного характера; философия истории и сама имеет уже очень длинную историю, хотя смысла жизни еще не отыскала и даже отчаялась найти его… Искание смысла есть искание цели, дела – единого общего дела…

Фихте И.

Действовать! Действовать! Это то, ради чего мы существуем. Не для праздного самосозерцания и размышления над самим собой и не для самоуслаждения своими благочестивыми чувствами, нет – для деятельности существуешь ты; твое действование, и только оно одно, определяет твою ценность.

Флайано Э.

Прогресс наук и машин – это полезное средство, но единственной целью цивилизации является развитие человека.

Фрейд 3.

Если человек начинает интересоваться смыслом жизни или ее ценностью, это значит, что он болен.

Единственная цель жизни – это сам процесс существования, т. е. вечная борьба за выживание.

С точки зрения консервативной природы первичных влечений было бы большим противоречием, если бы целью жизни было никогда до этого не достигавшееся состояние. Скорее всего, этой целью должно быть старое исходное состояние, из которого живое существо когда-то вышло и к которому оно, идя всеми окольными путями развития, стремится возвратиться. Если мы признаем как не допускающий исключения факт, что все живое умирает, возвращается в неорганическое, по причинам внутренним, то мы можем лишь сказать, что цель всякой жизни есть смерть…

Люди стремятся к счастью… Это стремление имеет две стороны: отсутствие боли и неудовольствия, с одной стороны, переживание сильных чувств – с другой.

Фромм Э.

В жизни нет иного смысла, кроме того, какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя плодотворно.

Если человек может жить не принуждённо, не автоматически, а спонтанно, то он осознаёт себя как активную творческую личность и понимает, что у жизни есть лишь один смысл – сама жизнь.

Допущение, согласно которому человеку приходится умирать потому, что смерть – сокровенная цель жизни, можно было бы считать своего рода утешением, предназначенным для того, чтобы облегчить страх смерти.

Человек перестал заниматься поисками высшей цели в жизни и сделал из себя инструмент, служащий экономической машине, его же руками и построенной. Он заботится об эффективности и успехе, а не о счастье и развитии души.

Цель человека – быть самим собой, а условие достижения этой цели – быть человеком для себя. Не самоотречение, не себялюбие, а любовь к себе; не отказ от индивидуального, – а утверждение своего собственного человеческого я: вот истинные высшие ценности гуманистической этики. Чтобы формировать ценности и доверять им, человек должен знать самого себя, свою естественную способность делать добро.

Главная жизненная задача человека – дать жизнь самому себе, стать тем, чем он является потенциально. Самый важный плод его усилий – его собственная личность.

Человек начинает понимать, что он – это полноценная, активная, творческая личность, и что единственный смысл жизни – это сама жизнь.

Человек есть центр и цель своей жизни… развитие своей личности, реализация всего внутреннего потенциала есть наивысшая цель, которая просто не может меняться или зависеть от других якобы высших целей.

Хайям О.

Хармс Д.

Цель всякой человеческой жизни одна: достижение бессмертия.

Цезарь

Пришел, увидел, победил.

Прокладывай себе дорогу силой.

Цицерон

Мы рождены затем, чтобы объединиться с нашими братьями – людьми и со всем родом человеческим.

У всех людей должна быть лишь одна цель: одна и та же польза для каждого в отдельности и для всех сообща; если каждый станет рвать ее себе, то вся общность человеческой судьбы будет нарушена.

Чехов А.

Смысл жизни только в одном – в борьбе.

До тех пор человек будет сбиваться с направления, искать цель, быть недовольным, пока не отыщет своего Бога.

Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги.

Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, красиво. Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется делать историю, чтобы те же поколения не имели права сказать про каждого из нас: то было ничтожество, или еще хуже того…

Чжуан-цзы

Положим, мы затеяли с тобой спор, и ты победил меня, а я не смог переспорить тебя, значит ли это, что ты и в самом деле прав, а я на самом деле не прав? А если я победил тебя, а ты не смог переспорить меня, значит ли это, что прав именно я, а ты не прав? Или мы можем быть оба правы, и оба не правы? И если мы сами не можем решить, кто из нас прав, а кто нет, то другие люди тем более не сделают этого за нас. Кто же рассудит нас? Если придет кто-нибудь, кто согласится с тобой, то как ему рассудить нас? А если кто-то третий будет согласен со мной, то и ему не удастся нас рассудить. Если же, наконец, позвать того, кто не согласен ни со мной, ни с тобой, то такой человек тем более не поможет нам установить истину. А если позвать того, кто согласится со мной и с тобой, то мы опять-таки не доберемся до истины. Выходит, ни я, ни ты, ни кто-либо другой не можем установить общую для всех истину. На кого же нам надеяться?… Будем же следовать вольному потоку жизни и исчерпаем до конца свой земной срок!

Чичагов С.

У всех христиан цель жизни одна: достигнуть спасения, и для того – совершенствоваться духовно.

Чон Гыгин

Швейцер А.

Цель человеческой жизни – служение, проявление сострадания и готовность помочь людям.

Шевелев И.

Смысл жизни – в слиянии конечного с бесконечным, временного с вечным путем познания вечных истин и созидания вечных ценностей.

Смысл жизни заложен в заветной шкатулке, открывающейся двумя ключевыми словами: «познание» и «созидание».

Теория наслаждений как единственного смысла человеческого существования в принципе верна, если учесть, что для каждого человека понятие «наслаждение» имеет свой собственный смысл.

Подчас, только прожив жизнь, человек осознает, в чем было его жизненное предназначение.

Цель жизни – в стремлении к цели.

Шекспир У.

Жизнь – это повесть глупца, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, но лишенная смысла.

Хочешь достигнуть цели своего стремления – спрашивай вежливее о дороге, с которой сбился.

Шефер Л.

У человека не может быть иной цели, как быть настоящим человеком.

Шиллер Ф.

Человек вырастает по мере того, как растут его цели.

Шиманский Г.

В жизни человека-христианина совесть имеет великое значение. Значение совести определяется главной целью жизни человека на земле, которой она должна содействовать.

Цель жизни человека на земле – Богоподобие и Богообщение (Мф. 5, 48; ср. 1 Петр. 1, 15; Левит. 11, 14; 19, 2, 2.20). Но и в стремлении к богоподобию жизни как высшей своей цели, христианин имеет много препятствий, которые стали неизбежны после грехопадения. Чтобы достигнуть Богоподобия, надо вести борьбу с искушающим злом; эта борьба тем более трудна, что грех гнездится в самой падшей природе человека и поэтому отличить его от добра бывает очень трудно. Для победы человеку необходимо средство, которое постоянно говорило бы ему, что есть добро и что зло, а также побуждало бы постоянно стремиться к добру и всеми силами избегать зла. Эту-то обязанность, эту работу и исполняет никто другой, как совесть человека. Различая и разделяя поступки в человеке на худые и добрые, совесть чрез это самое побуждает его стремиться к добру и отвращаться от зла.

Должным же образом она может это выполнить, когда исправлена в своих действованиях в человеке, обратившемся к Богу и живущем Христовой жизнью.

Первый луч благодати падает на совесть и своим Божественным огнем очищает ее, как золото в горниле. Когда же совершается обращение и восстанавливается общением с Богом, тогда возвращается совести и вся первоначальная ее сила. Средостение греха между человеком и Богом разорено, орудные силы для совести (рассудок, воля и чувства) – восстановлены, следовательно, совесть обладает всеми способами для исправного действования.

Так она делается исправной в законодательстве, в судопроизводстве и в воздаянии. Сознание законов Божественных возбуждает грешника от греховного сна, но оно и впоследствии не уменьшается, а еще более возвышается. Этому способствует жажда слышания и чтения слова Божия, из которого обратившийся почерпает пищу для души, правила и начала жизненного действования, чем освещает и свою совесть.

Шопенгауэр А.

Именно «смерть», постигнутая как последняя мистерия природы и раскрытая нам как последнее благо и последнейшая надежда, становится Верховным Координатором всех поисков смысла и цели жизни:

Мы знаем, что смерть неизбежна, и все равно ставим перед собой какие-то цели, стараясь выдуть мыльный пузырь как можно больше, хотя отлично знаем, что он лопнет.

Характер неизменен. Мир – это госпиталь неизлечимых. Люди подобны часовым механизмам, которые заводятся и идут, не зная зачем.

Как рабочий, трудясь над возведением здания, или не знает, или не всегда отчетливо представляет себе план целого, так же и человек, отбывая отдельные дни и часы своей жизни, не имеет общего представления о ходе и характере своего существования.

Эйнзидель А.

Там, где труд делается целью жизни, человек еще не способен ни на какое возвышенное чувство собственной ценности.

Эйнштейн А.

Стремись не к тому, чтобы добиться успеха, а к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл.

Смысл имеет лишь жизнь, прожитая для других.

Жизнь отдельного человека имеет смысл лишь в той степени, насколько она помогает сделать жизнь других людей красивее и благороднее.

Человек может найти смысл в жизни, какой бы короткой и опасной она ни была, только посвятив себя обществу.

Эрилл Карфагенский

Конечная цель есть знание…

Ювенал

Нельзя ради жизни терять смысл жизни.

Юнг К.

Единственный смысл человеческого существования в том, чтобы зажечь свет во тьме примитивного бытия.

Жизнь ничего не означает, пока нет мыслящего человека, который мог бы истолковать её явления.

Отсутствие смысла в жизни играет критическую роль в этиологии невроза. В конечном счете невроз следует понимать как страдание души, не находящей своего смысла… Около трети моих случаев – это страдание не от какого-то клинически определимого невроза, а от бессмысленности и бесцельности собственной жизни.

Ялом И.

Чем настойчивее мы ищем смысл жизни, тем меньше вероятность, что мы его найдем.

Ясперс К.

Но является ли существенным смыслом нашего труда жизнь ради будущего? Думаю, что нет. Ибо и будущему мы служим лишь в той мере, в какой мы достигаем осуществления в настоящем.

 

1.2. Размышления на тему смысла жизни

Абдусамедов А., Алейник Р. и др. [3]Мне возражали на это, будто бы выражение «вещь имеет смысл» употребляется еще в другом значении; именно: мы приписываем вещи смысл, если она имеет разумную причину. Вполне справедливо, что эти два выражения: «иметь смысл» и «иметь разумную причину», употребляются одно вместо другого. Но это делается именно потому, что мы приписываем разумную причину только той вещи, которая обнаруживает назначение и действительную пригодность для какой-нибудь ценной цели. Таким образом, здесь мы имеем дело не с другим значением слов «иметь смысл», а лишь с другим названием того же значения, которое сейчас описано нами, лишь с синонимом этого выражения.
.

Смысл жизни – понятие, обозначающее цель жизни, назначение человека. В различные исторические эпохи представления о смысле жизни приобретали разное содержание, обусловленное потребностями и интересами обществ, классов и социальных слоев.

Проблема смысла жизни приобретает особую остроту в переломные периоды исторического развития, в революционные эпохи, когда формируются новые и переоцениваются старые социальные идеалы.

В буржуазно-этических теориях смысл жизни, как правило, связывается с индивидуалистическими устремлениями личности.

В религиозной этике решение вопроса о смысле жизни ставится в зависимость от отношения человека к божеству, ибо целью существования человека объявляется достижение личного спасения в потустороннем мире. Тем самым практически обесценивается сама реальная жизнь.

Марксистская этика связывает вопрос о смысле жизни со всей совокупностью общественных отношений. Этим определяются особенности представлений людей о цели своего существования в различных конкретно исторических условиях, на разных этапах общественного развития. Человек осознает свое истинное назначение в борьбе против мира угнетения за счастье всех людей. Новое содержание и высокий смысл получает жизнедеятельность личности в условиях социализма, направленная на построение коммунистического общества.

Алексеев А. и др. [37].

Смысл жизни – наиболее ценное в жизни, выступающее как высшая цель человеческого бытия, которой должны быть подчинены частные цели. Пределом стремлений, в зависимости от мировоззренческих установок, могут быть освобождение от воплощений, нирвана, сохранение традиционных устоев, соответствие космической гармонии, наслаждение, душевный покой и удовлетворенность, спасение души, личное самосовершенствование, успех, процветание нации, благо человечества, прогресс и т. д. Достижение этой цели или приближение к ней значимо для человека как следование добру, как исполнение его жизненного предназначения и основание счастья. Отношением к смыслу жизни определяется личное достоинство, поскольку оно является ценностной характеристикой данного индивидуального существования в целом. Отсутствие смысла в жизни закрывает человеку путь к истинному счастью и, как показывает известный психолог В. Франкл, делает нежизнеспособным в экстремальных условиях. Смертность, конечность человека открывает ему ценность времени жизни и заставляет искать ее смысл, выбирать главное в ней. Для русской мысли, особенно философски-религиозной, смысложизненные вопросы являются первостепенными. Смысл жизни, согласно Л. Н. Толстому, состоит в содействии благу мира, любви ко всему сущему, для чего надо осознать божественную природу души, отказаться от своей конечной животной индивидуальности и приобщиться к бесконечному началу. Евгений Трубецкой усматривает абсолютный смысл в Божественном всеедином Уме, обращение к которому открывает личности смысл ее существования, Н. А. Бердяев считает, что наибольшее благо жизни, ее смысл – сверхбытие, духовность, поднимающая к Богу. С. Л. Франк видит высший смысл в разумном и свободном участии в божественной жизни, просветляющем и обогащающем человеческую жизнь. Признание осмысленности бытия и возможности исполнения человеком своего предназначения характерно для оптимистического мировоззрения, сомнение в этом – для скептицизма, отрицание – пессимизма.

Цель – идеальный образ и предвосхищающая модель жизненных ситуаций человека; специфический способ детерминации человеческой деятельности. Цель как закон определяет сущностный характер жизнедеятельности человека, превращая ее из простого приспособления к окружающей среде в творчески активное преобразование мира. Человеческая активность носит не стихийно бессознательный, а сознательный, целесообразный характер. Философское понимание диалектики целей, средств и результатов позволяет обосновать человеческую свободу, как в плане выбора целей, так и в плане выбора средств их достижения. Цель выступает как высшая форма интеграции частных человеческих действий, усилий в составе культурных целостностей, в рамках которых они приобретают свой смысл и назначение. Благодаря понятию цели происходит объективация идеального и идеализация материального, социализация личности и персонификация социального бытия. В истории философии наибольших результатов в исследовании цели достиг Аристотель, истолковавший ее как род объективной причинности и положивший начало особой философской дисциплины по изучению целей. Гуманистическая философия отвергает ложное истолкование цели в рамках принципа «цель оправдывает средства», ибо цель, для достижения которой требуются неправые средства, становится не просто ложной целью, но и утрачивает свой статус цели.

Введенский А. [10]Вот два курьезных примера, взятых из действительной жизни. Одному мальчику, лет пяти или шести, его тетка показывала своего новорожденного первенца. Посмотрев на ребенка и на всю комнату, этот мальчик спросил: «А где же у вас другой-то ребенок?» Как оказалось, этот вопрос был вызван тем, что как в собственной семье этого мальчика, так и во всех знакомых ему семействах или еще совсем не было детей, или было уже по двое. Другой пример: девочка, приблизительно тех же лет, заметила, что служившие в их семействе кухарки, три подряд, вышли замуж. Это дало ей повод обратиться к матери с таким замечанием: «ты ведь тоже была кухаркой, когда вышла замуж».
.

Нередко приходится слышать речи о смысле жизни, о том, в чем должен он состоять и как мы должны расположить свою жизнь, чтобы она не была бессмысленной. Среди молодежи это одна из самых излюбленных тем. Но, говоря о смысле жизни, в большинстве случаев упускают из виду спросить себя: при каких условиях позволительно допускать смысл жизни, употребляя слово «смысл» не в произвольном расплывчатом значении, при котором с ним связывают то одно, то другое понятие, но, всегда употребляя его в том общепринятом значении, в котором мы говорим о смысле любой вещи. Указанию этих условий, вернее – важнейшего из них, и посвящается это рассуждение. Вот почему я и озаглавил его «Условия допустимости веры в смысл жизни». Таким образом, я отнюдь не намереваюсь говорить о том, каков смысл жизни, в чем именно он состоит. Более того, я даже не стану доказывать, существует ли у жизни какой-нибудь смысл, или же она составляет вполне бессмысленное явление; я возьму мнение о существовании смысла у жизни просто как факт, как более или менее распространенное убеждение, или как веру, и буду говорить только о том, при каких условиях логически позволительна эта вера.

И, ясное дело, что сообразно с этой задачей, прежде всего надо выяснить общеобязательное значение термина «смысл жизни»; а для этого, в свою очередь, надо выяснить общепринятое значение слова «смысл». Когда мы дадим себе отчет, что значит слово «смысл», если мы говорим о смысле любой вещи, то легко будет узнать, что следует подразумевать под словами «смысл жизни»; а, выяснив это, можно будет выяснить и то, при каких условиях позволительно верить в существование смысла жизни.

Итак, прежде всего: что мы называем смыслом любой вещи? В чем состоит общепринятое значение этого термина? Приблизительный ответ очень прост: смыслом вещи называется ее истинное назначение, т. е. ее действительная, но не кажущаяся пригодность служить средством для той цели, для достижения которой назначена эта вещь. Другими словами: мы приписываем данной вещи смысл только в том случае (хотя, может быть, еще не всегда, но пока оставим это в стороне), если она назначена для достижения какой-нибудь цели и если она действительно пригодна для этой цели. Если же эта вещь не имеет никакого назначения или же если даже она и назначена для достижения какой-нибудь цели, но в действительности непригодна для этой цели, то мы считаем ее бессмысленною.

Так, например, рассмотрим самые первичные случаи употребления слова «смысл». Прежде всего, оно употребляется в применении к речи, т. е. к словам, будут ли они взяты порознь или в связи друг с другом – это безразлично. Если отдельно взятое слово выражает какое-нибудь понятие, т. е. если оно назначено и, в то же время оказывается действительно пригодным для выражения мысли, для передачи ее другому лицу, то оно имеет смысл. Если же данное слово не назначено для этой цели или если бы оно почему-нибудь оказалось непригодным для достижения этой цели, то оно считается нами бессмысленным. Точно так же всякое сочетание слов имеет смысл только в том случае, если при помощи этого сочетания мы можем высказать какую-нибудь мысль, т. е., если оно не только назначается, но и действительно пригодно для ее выражения. Если же слова произносимой мною речи так сочетаются и подбираются друг к другу, что их сочетание оказывается непригодным для выражения той мысли, для передачи которой назначена моя речь, то она называется бессмысленной. Бессмысленною она называется и в том случае, если ее состав не обнаруживает в ней ровно никакого назначения. Подобным же образом и все другие знаки: не только речи, но и жесты, и ярлыки (например, библиотечные ярлыки на книгах) и различные пометки (например, пометки, выставляемые на одинаковых вещах для обозначения тех мест, на которых должны быть помещены эти вещи) и т. д., имеют смысл лишь в том случае, если эти знаки назначены и действительно пригодны для достижения какой-нибудь цели. Знаки же, не имеющие никакого назначения, будут бессмысленными. Бессмысленны также и те знаки, которые непригодны для достижения назначенной цели. Например, вполне бессмысленны пометки, обозначающие порядок вещей, если при помощи этих пометок нельзя распределять данные вещи в надлежащем порядке. Бессмысленно употребление шифрованного письма, если оно может быть дешифрировано любым лицом. Точно так же каждое мероприятие, каждая часть машины, дома, да и каждая машина, постройка и т. д. имеют смысл лишь в том случае, если они, во-первых, назначены и, во-вторых, действительно пригодны для достижения какой-нибудь цели. Отсутствие же одного из этих условий делает данную вещь бессмысленной.

Итак, смысл любой вещи состоит в ее истинном назначении, т. е. в том, чтобы она была назначена и действительно пригодна для достижения какой-нибудь цели. Таков первоначальный ответ на вопрос: в чем состоит общепринятое значение термина «смысл любой вещи?». Но хотя этот ответ подкрепляется и подкреплен мною множеством примеров, тем не менее, на нем еще нельзя остановиться: он только близок к истине, но еще не вполне совпадает с ней. Если же его нетрудно было подтвердить разнообразными и многочисленными примерами, то это зависит от того, что при этом ответе мы подразумеваем еще кое-что невысказанное, что и помогает нам подобрать правильные примеры. Но, чтобы дальше не было никаких недоразумений, мы должны высказать все, что подразумевается в понятии «смысла». Дело в том, что самые-то цели могут быть различными: и не всякая цель считается нами способною придать смысл той вещи, которая будет служить средством, приводящим к этой цели. В самом деле, если цель, о которой сейчас идет речь, будет таковой, что за ней не стоит гнаться, т. е., если ее можно преследовать только вследствие ошибочной оценки ее значения, то из одного того, что данная вещь служит средством для достижения подобной цели, эта вещь еще не приобретет ровно никакого смысла. Так, все наши умышленные поступки всегда имеют в виду какую-нибудь цель. И допустим, что они никогда не остаются бесплодными, а пусть, напротив, каждый приводит к своей цели. Мы все-таки сплошь да рядом эти поступки будем считать только целесообразными, но еще далеко не всем им припишем смысл. Чтобы та цель, для достижения которой назначена и пригодна или даже действительно служит данная вещь, была способна осмыслить эту вещь, для этого надо, чтобы сама-то эта цель была более или менее ценной в наших глазах, чтобы за ней следовало гнаться. И чем ценнее эта цель, т. е., чем обязательней гнаться за ней, тем больше смысла в назначенной и пригодной для ее достижения вещи. Например, каждый анекдот рассказывается на лекциях всегда с какой-нибудь целью; и почти всегда этот рассказ оказывается вполне пригодным для достижения намеченной цели. Но в сообщении анекдота, в его внесении в состав лекции будет больше или меньше смысла или даже в нем не будет ровно никакого смысла, глядя по тому, с какой целью лектор рассказывает свой анекдот. В этом рассказе будет неоспоримый и наибольший смысл в том случае, если данный анекдот служит наилучшим средством для разъяснения научного содержания лекции. В нем будет меньше смысла, но все-таки он будет, если лектор заметил, что аудитория утомилась следить за его изложением и желает дать ей возможность освежить свои силы при помощи анекдота. И этот рассказ будет вполне бессмысленным, если лектор хотел им всего только посмешить аудиторию или вообще угодить ее дурному вкусу; ибо в этом случае цель, преследуемая лектором, считается нами ничтожною, не заслуживающею того, чтобы гнаться за ней.

Таким образом, окончательное определение понятие «смысла вещи» будет следующим: под смыслом данной [вещи] всегда подразумевается назначение и действительная пригодность данной вещи для достижения такой цели, за которой почему-либо надо или следует гнаться. Таково общеупотребительное значение термина «смысл», когда мы говорим о смысле любой вещи. Узнав же это, легко сполна выяснить, что следует или что мы логически обязаны иметь в виду, когда мы говорим о смысле жизни; ведь понятие «смысл жизни» составляет лишь частный случай понятия «смысл любой вещи». Поэтому, если смысл любой вещи состоит в назначении и в действительной пригодности данной вещи для достижения ценной цели, то и смысл жизни должен быть понимаем как назначение и действительная пригодность жизни для достижения ценной цели, т. е. такой цели, за которой надо или следует гнаться.

Таким образом, вопрос о смысле жизни совпадает с вопросом о цели жизни. Спрашивать – в чем состоит смысл жизни, то же самое, что спрашивать – какова ценная цель жизни. А в то же время легко убедиться, что вопрос о смысле жизни позволителен только в том случае, если мы имеем в виду такую цель, которая была бы абсолютно ценною. Ведь мы сейчас видели, что смысл вещи зависит не от всякой цели, а только от такой, которую надо преследовать. Но всякую цель мы считаем обязательною или ради нее самой (и тогда она будет в наших глазах абсолютно ценною), или же как средство для подобной абсолютно ценной цели, так что ее ценность будет относительной. Относительно ценные цели ценны не сами по себе, а лишь в зависимости от ценности той верховной цели, для которой они служат средством, так что если вовсе нет абсолютно ценной цели, то не может быть и относительно ценных целей. Таким образом, смысл жизни, в конце концов, в последней инстанции может зависеть только от абсолютно ценной цели. Поэтому, когда мы спрашиваем о смысле или цели жизни, то одно из двух: или мы употребляем эти слова только по недосмотру, не давая себе отчета в их значении, или же мы своим вопросом уже наполовину предрешаем ответ. Мы уже заранее говорим, что окончательная цель жизни должна быть абсолютно ценною, а хотим только знать о ней еще что-нибудь, например, в чем именно она состоит, осуществляется ли она на деле и т. п. А отсюда получается такое определение понятия смысла жизни: он состоит в том, чтобы наша жизнь была назначена и служила действительным средством для достижения абсолютно ценной цели, т. е. такой цели, преследование которой было бы обязательно не ради других целей, для которых она служила бы средством, а ради нее самой.

Итак, смысл жизни сводится к назначению жизни для достижения абсолютно ценной цели – к тому, чтобы жизнь служила действительным средством для осуществления подобной цели. Но для жизни, также как и для всякой вещи, должно быть соблюдаемо общее логическое правило: цель, осмысливающая данную вещь, находится не в ней самой, а вне нее. Например: цель, осмысливающая всякое научное исследование, находится не в нем самом, не в исследовании ради исследования, а в тех истинах, которые открываются этим исследованием. Цель, осмысливающая преподавание, находится не в нем самом, а вне него, в его результатах. Цель, осмысливающая любую работу, находится не в ней самой, а вне нее, в ее результатах. Они могут состоять или в каких-либо преобразованиях, производимых нами в вещах, или же просто в устранении скуки посредством этой работы; но как в том, так и в другом случае цель, осмысливающая нашу работу, находится не в ней самой, а вне нее. Точно так же, если у любой части нашего организма – у глаза, уха и т. д. – есть смысл существования, то он зависит от такой цели, которая находится не в них, а вне них. Смысл существования глаза состоит в том, чтобы мы могли видеть, т. е. в осуществлении такой цели, которая находится вне глаза. Совершенно также каждая постройка, каждая часть машины и т. д. осмысливаются через осуществление такой цели, которая лежит вне данной постройки или вне данной части машины. Можно было бы привести сотни подобных примеров. Да незачем это делать: ведь та мысль, которая подтверждается ими, уже ясна и сама собой. Стоит только вникнуть в значение слова «средство». Средство есть то, что приводит к чему-нибудь другому, чем оно само; и это другое относительно него и называется его целью. Поэтому, если какая-нибудь вещь, в том числе и жизнь, служит или должна служить средством для какой-либо цели, т. е., если она имеет смысл, то эта цель находится не в ней, а вне нее.

Итак, одно из двух: или у человеческой жизни нет ровно никакого смысла, или же ее смысл состоит в ее назначении и действительной пригодности для осуществления такой цели, которая лежит за пределами человеческой жизни. Уйти от этого вывода, т. е. опровергнуть его, можно только тем путем, чтобы не выдерживать значения употребляемых нами терминов, именно термина «смысл», т. е., или произвольно употреблять его, говоря о смысле жизни не в том значении, какое придается ему во всех остальных случаях, или же, приписав жизни смысл, не приписывать ей того, что логически связано с этим понятием. Но ведь такими способами можно опровергнуть все, что угодно – любую теорему математики. Если же не делать подобных логических ошибок, то мы должны согласиться с таким положением: если только у жизни есть какой-нибудь смысл, то он состоит в назначении и в действительной пригодности жизни для осуществления такой цели, которая лежит вне жизни какого бы то ни было человека. Я говорю: вне жизни какого бы то ни было человека, ибо во всех предшествующих рассуждениях имелась в виду не жизнь того или другого лица, а вообще человеческая жизнь. Поэтому и полученный вывод относится не к жизни отдельного лица, а к жизни всех людей без исключения. Да и смешно было бы думать, что смысл жизни одних лиц состоит в том, чтобы служить средством для жизни других. Ведь нет никакой причины, которая могла бы придать столь сильную разницу людям, чтобы жизнь одних из них обращалась в абсолютно ценную цель, а жизнь других – лишь в средство для достижения этой цели. Поэтому одно из двух: или в человеческой жизни вообще нет никакого смысла или же он зависит от такой цели, которая осуществляется вне жизни всего человеческого рода – прошлого, настоящего и будущего. Таким образом, одним из условий, именно логическим условием позволительности веры в смысл жизни, служит вера в существование такой абсолютно ценной цели, которая осуществляется за пределами человеческой жизни. Верить в смысл жизни логически позволительно только в том случае, если мы верим, что наша жизнь есть путь, ведущий нас к абсолютно ценной цели, лежащей вне нашей жизни и осуществляющейся через посредство жизни. Если же кто не хочет признать существование подобной цели вне человеческой жизни, тот должен отказаться и от веры в смысл своей жизни, ибо одно составляет логическое следствие другого; первая вера логически подразумевается во второй.

Этот вывод очень прост, и не стоило бы долго распространяться о нем и тщательно обосновывать его, если бы только он не принадлежал к числу истин, которые, вследствие недавно бывшего у нас пренебрежения к философии, так основательно забыты, что многим кажутся не только новыми, но даже и странными. А от того, что он кажется неожиданным, несмотря на всю его простоту и очевидность, многие готовы всячески оспаривать его и выставлять против него всевозможные возражения: он чересчур противоречит распространившемуся у нас с шестидесятых годов и сделавшемуся привычным складу мыслей. И для устранения недоразумений я должен рассмотреть те возражения, которые выставляются или, вернее всего, могут быть выставлены в настоящее время против нашего вывода. Поэтому я не только воспользуюсь текущей литературой, но и теми возражениями, которые делались мне лично в частных беседах с различными лицами, в том числе и сучащейся молодежью.

Одно из этих возражений утверждает, что нельзя допускать цель жизни вне жизни в силу нравственных требований, что подобное допущение противоречит им. Это возражение изложено в одной книжке, вышедшей осенью 1895 г., написанной человеком, имеющим почетное научное имя, правда, не философом-специалистом, но любящим затрагивать общефилософские вопросы, сочинения которого сильно распространены. По всему этому никоим образом нельзя игнорировать его мнения; напротив, с ними всегда надо сводить счеты как с сильно распространенными взглядами.

Это возражение развивается следующим образом: если ставить цель жизни вне жизни, то придется ее искать или в жизни других людей или же признать, что цель всех человеческих жизней находится вне этих жизней. Первое потому нелепо, что нет никакого, ни нравственного, ни логического основания считать жизнь одних людей целью, а жизнь других только средством. Если же полагать цель всех человеческих жизней вне этих жизней, то придется рассматривать уже всякую человеческую жизнь как средство для достижения этой цели. Но, буквально так говорит наш автор: «человеческое я протестует против такого отношения к нему». «В том и состоит, по словам автора, разница между вещью и личностью, что первую можно употреблять как орудие или средство, тогда как вторая имеет самостоятельное достоинство, не позволяющее видеть в ней орудие или средство или, по крайней мере, не позволяющее видеть в ней только орудие или средство». Конечно, автор хорошо поступил, что посредством слова «только» сделал ограничительную оговорку, ибо он уже и сам заметил мимоходом, что когда говорят о цели жизни, то хотят знать не то, «какие цели ставят себе люди» в своей деятельности, ибо эти цели заведомо бесконечно разнообразны, но хотят знать, «какие из этих целей соответствуют истинному назначению человека». А если при постановке вопроса о цели жизни уже имеется в виду назначение человека, то значит, наше я не слишком-то протестует против того, чтобы рассматривать личность как орудие или средство для достижения истинного назначения человека. А потому и надо сделать ту оговорку, что наша нравственность запрещает нам рассматривать личность человека как только орудие или как всего только средство. Нравственный долг предписывает человеку быть средством или орудием для осуществления нравственных требований; но в то же время он запрещает кому бы то ни было, хотя бы и самому Богу, третировать человеческую личность, как только средство и предписывает, напротив, рассматривать личность как объект нравственной, т. е. абсолютно одобряемой деятельности. Таким образом, в силу нравственных требований личность человека никогда не может быть только средством, а всегда должна быть также и целью. Поэтому в силу нравственных требований нельзя допустить никакой цели человеческих жизней, в которой не принимали бы участие сами люди, которая не совпадала бы с интересами человеческой личности. А отсюда автор выводит, что цель жизни не может быть допущена вне жизни, т. к. при этом пришлось бы рассматривать личность как только средство, но что она находится в пределах жизни людей; ибо только тогда и может произойти совпадение интересов личности с целью жизни; тогда только личность перестанет быть одним лишь средством, но будет также и целью.

Это заключение, с первого взгляда, очень соблазнительно. Но оно тотчас же утрачивает всю свою привлекательность, как только мы обратим внимание на следующее обстоятельство: вывод, что осмысливающая жизнь цель жизни (если только она вообще существует) находится вне жизни, получился через рассмотрение логической связи понятий; он вытекает из самого содержания понятия «смысл жизни». Оспаривая же этот вывод, мы вместе с рассматриваемым автором ссылаемся на нравственные требования. Но ведь логика и логическая связь понятий имеет всегда одинаковую силу, приводят ли они нас к нравственным или безнравственным выводам: и в том, и в другом случае эти выводы сохраняют одинаковую обязательность. Если бы кто-нибудь неоспоримо доказал нам, что равенство дважды двух четырем составляет вполне безнравственное обстоятельство, то от этого все-таки наше равенство не потеряло бы своей логической обязательности и дважды два не сделалось бы ни пятью, ни чем-нибудь другим. Следовательно, если бы действительно существовало указываемое рассматриваемым автором противоречие между нашим выводом и нравственными требованиями, то отсюда вытекало бы вовсе не то, что мы должны верить в такую цель, осмысливающую жизнь, которая осуществлялась бы уже в самой жизни. Напротив, отсюда вытекало бы только то, что нельзя вообще верить в существование смысла жизни; ибо допустить цель, осмысливающую жизнь, в самой жизни нельзя было бы в силу логических требований, допускать ее вне жизни (в случае действительного противоречия нашего вывода с нравственным законом) не позволяли бы нравственные требования.

Такое положение дел было бы крайне неутешительно; но оно вовсе не неизбежно; ибо оно возникает вследствие произвольного, хотя и привычного в настоящее время, равно никем не доказанного, и, как утверждает критическая теория познания, научным путем недоказуемого, хотя и неопровержимого научным путем, отождествления двух понятий: понятия личного существования, с одной стороны, и понятия той жизни, о которой мы говорили до сих пор. Вспомним, что именно подразумевали мы под словом «жизнь» все время, пока вели наши рассуждения. Дадим себе отчет: о какой человеческой жизни говорили мы до сих пор? Разумеется, о той самой, которую все имеют в виду, когда ставят вопрос о смысле жизни. А когда мы хотим знать, каков смысл человеческой жизни, или – существует ли он, то, очевидно, мы имеем в виду уже известную нам жизнь, наличную, ту самую, какую мы уже сейчас переживаем; ибо нельзя и спрашивать о смысле неизвестной нам жизни. Другими словами: говоря о смысле человеческой жизни, мы под словом «жизнь» все время подразумевали земное существование человека; и полученный нами вывод, если его высказать более точным образом, ни о чем не умалчивая в виде подразумеваемых пояснений, будет таков: цель, осмысливающая земное существование человека, лежит вне этого существования.

А вот теперь-то спросим себя: противоречит ли наш вывод тому нравственному требованию, по которому никакую личность нельзя рассматривать как только средство или орудие каких бы то ни было целей? Разумеется, противоречит, если мы втихомолку отождествляем понятие земного существования с понятием личного существования вообще, если мы втихомолку допускаем, что с прекращением земного существования человеческая личность исчезает сполна. Тогда, разумеется, цель земной жизни, находясь вне этой жизни, окажется и вне всякой личности; а потому личность станет разыгрывать всего только роль средства или орудия и утратит самостоятельное достоинство. Но вот вопрос: по какому праву отожествили мы земное существование человека с личным существованием вообще, земную жизнь человека, о смысле которой у нас идет речь, с его жизнью вообще? Конечно, по различным историко-культурным причинам, а, может быть, именно вследствие нашей некультурности, мы привыкли думать, что с прекращением земного существования человека прекращается и все его существование. Укоренению этой привычки содействовало то обстоятельство, что в 60-х годах у нас господствовал материализм, а в 70-х полнейшее пренебрежение философией. По словам Кавелина, ее тогда даже не опровергали, а одно из двух: или без всяких доводов глумились над ней или же обходили полным молчанием, отбрасывали в сторону как бы заведомо ненужную вещь. Что же удивительного при таких условиях, если некоторые взгляды, сделавшись привычными во время господства материализма, вследствие их привычности незаметно допускаются иногда и теперь, даже и теми, кто далеко не сочувствует материализму? К числу таких привычных мыслей относится и отожествление земного существования с личным, существование вообще, земной жизни человека с его жизнью вообще. Но если какая-нибудь мысль сделалась вполне привычною для нас, то это еще не значит, что она составляет истину. А критическая теория познания утверждает, что личное бессмертие принадлежит к числу таких вещей, которые недоступны нашему знанию и должны быть предоставлены вере; по словам этой теории, нельзя доказать научными доводами существование бессмертия, но в то же время подобными доводами нельзя его и опровергнуть, так что ни того, ни другого никогда нельзя знать, а и в то, и в другое можно всегда только веровать. Впрочем, пусть даже критическая философия и ошибается в этом пункте; пусть даже со временем вопрос о бессмертии будет научно решен в ту или другую сторону; но сейчас-то он еще научно не решен; значит, сейчас-то мы относительно существования или несуществования бессмертия только веруем, но еще ничего не знаем, как дело обстоит в действительности.

А если так, то по какому же праву мы утверждаем столь решительно, как будто бы дело идет о заведомо доказанной вещи, что коль скоро цель, осмысливающая жизнь человека, находится вне этой жизни, то личность обращается в одно лишь средство и утрачивает всякое самостоятельное достоинство, так что в силу нравственных требований мы не можем допустить эту цель жизни вне жизни. Ясно, что пока вопрос о бессмертии научным путем еще не решен, а тем более, если еще никем не опровергнуто утверждение критической теории познания, что он в силу организации нашего ума (т. е. вследствие качественных, а не количественных причин – не потому, что он очень труден) останется для нас навсегда неразрешимым, то во имя закона достаточного основания мы еще не в праве высказываться с такой решительностью. Взамен того мы должны признать следующее не категорическое, но условное положение: если мы не верим в бессмертие, то нельзя уже верить и в смысл жизни, ибо логические требования, вытекающие из содержания понятия смысла, вынуждают нас полагать цель, осмысливающую жизнь вне жизни; а нравственные требования запрещают допускать, чтобы личность была в каких бы то ни было руках, хотя бы и в руках Бога, только средством; между тем если нет бессмертия, а цель жизни остается вне жизни, то личность оказывается всего только средством или орудием. Если же, наоборот, мы верим или хотим верить в смысл жизни и в то же время не хотим нарушать ни логических, ни нравственных требований, то мы обязаны верить и в бессмертие. Другими словами: вера в личное бессмертие есть условие и логической, и нравственной допустимости веры в смысл жизни.

Таков окончательный вывод, к которому мы должны придти, рассматривая логическую связь понятий. И этот вывод сохранит свое значение даже и в том случае, если бы кто-нибудь неоспоримо доказал невозможность личного бессмертия; ибо логическая связь, существующая между понятиями, не прекращается, если даже нигде нет объектов, соответствующих этим понятиям. Связь круга с его свойствами не прекратится и в том случае, если исчезнут все круглые предметы. Поэтому, если бы кто-нибудь доказал несуществование бессмертия, то своим доказательством он отнюдь не упразднил бы нашего вывода, но он доказал бы только то, что мы должны отказаться от веры в смысл жизни, а вовсе не то, что эта вера логически допустима и без веры в бессмертие.

И, как видим, наш окончательный вывод получается посредством очень простых рассуждений: чтобы придти к нему, нужно только проанализировать понятие «смысла», да не забывать того, что в силу нравственных требований личность не должна быть ни в чьих руках, даже в руках самого Бога, только средством или орудием. Но даже эта простота рассуждений, приводящих к нашему выводу, иногда возбуждает подозрения и вызывает попытки опровергнуть его: до такой степени вкоренился в нас непоследовательный материализм; нам хотелось бы отрицать бессмертие, а в то же время считать жизнь осмысленным, ценным явлением.

По крайней мере, по поводу этой простоты мне случалось слышать следующее возражение: смысл жизни охотно допускается множеством лиц, по крайней мере – всей молодежью; ибо она почти всегда бывает так идеалистична и вместе с тем так решительна, смела и последовательна в своих поступках, что вряд ли бы она стала жить, если бы потеряла веру в смысл жизни. А между тем, кто другой, а уж молодежь-то расположена меньше всех верить в бессмертие. И это не только временное или местное явление, но это вполне естественно; ибо, с одной стороны, пока человек молод и полон сил или даже переполнен ими, он, разумеется, вовсе не расположен размышлять о том, что будет после смерти; он даже совсем забывает о ней; а с другой стороны, он еще неопытен в мышлении и, наслаждаясь жизнью всем своим существом, невольно склонен думать, что этой жизнью уже исчерпывается вся действительность. Подобную наклонность легче всего наблюдать у детей: они постоянно то, что видят в своей семье, считают повторяющимся везде; склад наблюдаемой ими жизни они постоянно считают единственным складом жизни. Если же так легко усмотреть зависимость веры в смысл жизни от веры в бессмертие, то, как же тот, кто не верит в бессмертие, может верить в смысл жизни, даже говорить о нем, не чувствуя, что он в своих мыслях до пускает какую-то непоследовательность, нелогичность? Пусть он еще неопытен в мышлении и не в состоянии вскрыть, в чем именно состоит допускаемая им ошибка; но он должен все-таки почувствовать ее как что-то неладное, как какую-то дисгармонию в своих мыслях. Ведь несомненно, что все логические ошибки сперва нами только чувствуются; а уже после того мы начинаем их разыскивать и узнаем, в чем именно состоят они. И чувствуются они тем скорей и тем сильней, чем проще те рассуждения, при помощи которых они могут быть исправлены. Как же, спрашивается, объяснить ту психологическую загадку, что множество лиц не верят в бессмертие, а все-таки считают позволительным верить в смысл жизни и не чувствуют при этом никакой логической ошибки?

В ответ на это недоразумение я сошлюсь на два психологических факта, которые образуют причину, препятствующую почувствовать эту ошибку. Первый факт состоит в том, что мы всегда склоняемся исподтишка судить обо всем сообразно с тем, как нам вещи представляются или воображаются нами, т. е. способ, каким мы, в силу устройства нашего ума, неизбежно представляем себе или воображаем вещи, мы невольно склоняемся считать способом существования вещей. Так, если спросить любого человека, почему он не допускает вещей, которые существовали бы без пространства, и при том без пространства, имеющего три измерения – в длину, ширину и высоту, то почти всегда получается такой ответ: мы не можем представить или вообразить себе ни одной вещи вне пространства и при том вне трехмерного пространства. Таким образом, неизбежный для нашего ума способ воображать вещи мы склоняемся считать неизбежным способом не только представления, но и самого существования вещей. Даже в тех случаях, когда мы по каким-либо причинам уже решили какой-нибудь вещи не приписывать того, что вытекает из способа, в каком представляется или воображается нами эта вещь, даже и тогда редко кому удается выдержать это решение. Так, например, когда рассуждают о Боге, о душе и т. п. вещах, то легко соглашаются, что этим вещам, уже по самому их понятию, не следует приписывать никаких пространственных признаков; ибо под ними подразумевается нечто чисто духовное, чуждое поэтому всякой протяженности и т. п. Но редко кому удается, говоря о них, не руководиться в своих речах тем, как эти вещи невольно рисуются нашему воображению. Именно: душу мы невольно воображаем себе в виде маленького человека; и вот, хотя мы охотно соглашаемся с тем, что ей нельзя приписывать никаких пространственных предикатов, тем не менее, мы всегда склоняемся рассматривать ее так, как будто бы она занимает внутри тела строго определенное место, так что стоит вырезать это место, и вместе с ним душа будет отрезана от тела. Вот все эти-то психологические факты свидетельствуют о сильнейшей наклонности нашего ума рассуждать о вещах, сообразуясь исподтишка не с тем, что должно быть мыслимо о них, но, сообразуясь с тем, как они воображаются нами.

Другой же факт, который в связи с только что указанным дает возможность решить нашу психологическую загадку, может быть назван непредставимостью или невообразимостью своей собственной полной смерти. Он состоит в том, что, несмотря на все наши усилия, мы никогда не можем вообразить наше духовное существование, т. е. существование нашей духовной личности, нашего я вполне прекратившимся, так чтобы мы воображали мир и других людей, не воображая в то же время самих себя зрителями этого мира, рассматривающими его из какого-то скрытого уголка. Попробуем представить самих себя умершими. Конечно, каждый легко может вообразить себе, что он лежит в виде неподвижного, похолодевшего трупа, что над этим трупом одни плачут и искренно горюют, другие делают лишь прилично печальную мину, третьи шушукаются и сплетничают, четвертые с надлежащей торжественностью или же с надлежащей небрежностью, глядя либо по количеству совести, либо по количеству ожидаемой мзды, творят похоронные обряды. Все это очень легко представить себе. Но, представляя себе такую картину, я в то же время всегда невольно представляю себе, что сам-то я все это потихоньку вижу, созерцаю из какого-то потаенного уголка. В большинстве случаев даже бывает так, что когда представляют себе всю эту картину, то в то же время невольно воображают, что нам самим одних лиц захочется утешить и ободрить, других упрекнуть за что-нибудь; но что мы так же, как и во время кошмара, не в состоянии будем произвести какой-либо звук или сделать жест. Но, как бы то ни было, представляя себе эту картину, мы в то же время представляем самих себя видящими ее откуда-то, из какого-то уголка, подсматривающими за нею. Да иначе и не может быть: когда мы представляем себе что бы то ни было, то представляем себе это так, как бы оно воспринималось нами. Например, когда я представляю себе гостиный двор, то я представляю его себе так, как бы я его видел. Другими словами: представление самого себя воспринимающим лицом неотделимо от наших представлений. От того и зависит, что во всех наших сновидениях мы всегда видим себя участниками сновидений. А потому-то, представляя себя умершим, я неизбежно, в силу законов нашей душевной жизни, делаю это таким образом, что в то же время я же сам представляюсь себе созерцающим картину своей смерти. А это значит, что я, хотя и вообразил самого себя умершим, но еще не вообразил себя сполна исчезнувшим. Представить или вообразить себе самого себя, свое я, сполна исчезнувшим нельзя.

Сопоставим же теперь этот факт непредставимости (или невообразимости) своей собственной полной смерти, т. е. смерти нашего я, с нашей наклонностью судить о вещах, сообразуясь не с тем, как следует мыслить о них, а с тем, как они невольно рисуются нашему воображению. Тогда станет вполне понятным, что все это вместе взятое должно препятствовать нам почувствовать невозможность смысла жизни без личного бессмертия: ведь, не допуская бессмертия одним лишь умом, мы, несмотря на то, всем-то своим существом станем относиться к вопросу о смысле жизни не так, как это требуется умом, но, сообразуясь с теми картинами, которые невольно рисуются нашим воображением; а для него недоступно представление нашей полной смерти. Поэтому, не делая особых усилий ума, мы никогда не почувствуем всех логических следствий отсутствия бессмертия.

Но, конечно, попытки отвергнуть наш вывод не останавливаются на только что указанных, а идут гораздо дальше. Кто отвык от веры в бессмертие, тот, разумеется, хочет найти цель, осмысливающую жизнь, в пределах существования. Конечно, наилучшим ответом против всех подобных попыток служит уже указанный анализ понятия «смысл». Но вывод, получаемый посредством этого анализа, становится еще убедительнее и как бы осязательнее, когда мы рассмотрим попытки найти смысл жизни не там, где он указывается логическою связью понятий. Поэтому-то рассмотрим их.

Часто говорят так: зачем мне искать смысл жизни вне жизни, если цель моей жизни зависит от меня самого? Ведь я сам ставлю себе цель своей деятельности. Конечно, не все цели, зависящие от произвола, будут таковы, чтобы они придали смысл моей жизни. Но я могу поставить себе цель столь высокую, что она осмыслит всю мою жизнь, и тогда весь смысл жизни окажется лежащим уже в самой жизни, а не за ее пределами. Но, спросим мы, в чем же поставить мне цель моей жизни так, чтобы последняя сделалась осмысленной? Разумеется, искомая цель должна быть абсолютно ценной; а в зависимости от этого та деятельность, которая приводила бы меня к этой цели, должна быть в моих глазах абсолютно обязательной. Но есть всего только одна деятельность, имеющая абсолютно обязательный характер. Это – деятельность, предписываемая нравственным долгом. Всякая другая деятельность имеет лишь относительную обязательность, в зависимости от того, насколько должны быть или естественным образом бывают желательными достигаемые при их помощи цели. Деятельность, при помощи которой я могу достичь известных удовольствий и удобств, обязательна для меня лишь в том случае, если я ценю или почему-нибудь обязан ценить эти удовольствия и удобства. А та деятельность, которая предписывается нравственным долгом, обязательна абсолютно, сама по себе, независимо от всяких удовольствий и удобств. Она не утрачивает своего обязательного характера даже и в том случае, если бы она обещала мне одни лишь страдания. Таким образом, если полагать смысл жизни в жизни, а не вне ее, то только в осуществлении той самой цели, которая составила бы цель деятельности, предписываемой нам нравственным долгом. Другими словами: если можно отыскать смысл жизни в самой жизни, то не иначе, как только в исполнении цели, указываемой нравственным законом.

Попробуем же допустить, что смысл жизни находится целиком в ней самой и состоит только в исполнении того назначения, которое предписывается нравственным законом. Но вот вопрос: не обратится ли сам-то нравственный закон в величайшую бессмыслицу, если нет личного бессмертия? В самом деле, если нравственный закон предписывает и преследует какую-нибудь определенную цель и если она в то же время остается заведомо неосуществимой, то в нем нет никакого смысла, и он не в силах придать смысл нашей жизни; ибо, как мы уже согласились, смысл всякой вещи состоит в том, чтобы не только быть назначенной для достижения ценной цели, но также и в том, чтобы действительно быть пригодной для достижения этой цели. По крайней мере, сам автор упомянутой мною книжки вполне согласен, что «ставить целью жизни нечто недостижимое безрассудно: могу ли я, говорит он, всерьез верить в эту цель, когда я знаю, что успеха в стремлении к ней иметь не буду?». А какую цель вернее всего предписывает нам нравственный закон? Всякий, бесспорно, согласится, что если им и предписывается какая-нибудь определенная цель, то не иначе, как счастье всех людей. А какова эта цель – осуществимая или неосуществимая? Можно было бы привести тысячи примеров и множество психологических соображений, доказывающих полнейшую неосуществимость этой цели, если допустить, что жизнь человека ограничивается одним лишь земным существованием. Но я для краткости употреблю другой прием: я сошлюсь на установившуюся оценку жизни, высказанную поэтами, религиозным сознанием и философами. Величайшие поэты, начиная с царя Соломона, если только они воспевали не отдельные мгновения жизни, а задумывались над оценкой целой жизни, всегда высказывали убеждение в неосуществимости, в суетности земного счастья. Наиболее же развитые религии – христианство и буддизм, обе рассматривают жизнь как юдоль печали. В этом отношении и буддизм, и христианство вполне сходны между собой. Разница между ними лишь в том, что христианство, несмотря на свою оценку земной жизни, все-таки не утрачивает ни веры в смысл жизни, ни веры в господство нравственного закона (запрещающего третировать личность, как только средство) над волей Бога; поэтому оно верит и в личное бессмертие, а чрез все это оказывается религией жизнерадостной, не презирающей, а любящей жизнь, проповедующей, что первым свидетельством Искупителя о самом себе и о своем деле было посещение празднования события, ведущего к размножению жизни, и снабжение празднующих чудесным вином, чтобы не прерывать их веселья. Таким образом, в отличие от буддизма христианство как истинная весть о человеческом блаженстве, как истинное благовествование, учит не презирать тех немногих радостей, которые еще даются нам земною жизнью, хотя, в общем, и оценивает ее как непригодную для истинного блаженства и обещает последнее лишь за пределами земной жизни. Словом: в то время как буддизм впадает в односторонность пессимизма, христианство составляет в высшей степени удачный синтез пессимизма и оптимизма, в общей же оценке земной жизни, взятой отдельно, оба они вполне согласны друг с другом. Также и философы считают счастье недостижимым на земле. Я уже не стану говорить о философах-пессимистах вроде Шопенгауэра. Не стану и перебирать других всех по порядку, начиная с Платона, презрительно относившегося к земной жизни, рассматривавшего человеческое тело как темницу души, из которой она должна спасаться бегством, чтобы вступить на путь истинной жизни. Все это вещи, более или менее общеизвестные. Но нельзя не упомянуть об отзыве известного Милля, который хотел вывести и объяснить все требования нравственного закона как условия, необходимые для достижения счастья, и притом – земного счастья, так что от него, скорее всего можно было бы ожидать уверенности в достижимости счастья. Но и он не мог не высказать той мысли, что самым надежным средством для достижения счастья служит сознательная способность жить без счастья. Точно так же и стоики, и эпикурейцы хотели научить своих последователей достичь блаженства уже на земле. Но каково же средство рекомендовали они для этой цели? Несмотря на различие путей, приводящих к этому средству, и исходных точек зрения, и там и здесь оно было по существу своему одинаковым; и там и здесь оно сводилось к выработке в себе, прежде всего, умения не поддаваться печалям жизни, а, сверх того, и умения обходиться в случае нужды даже без всяких радостей жизни. Но если бы, по их мнению, можно было на земле достичь положительного всеобщего счастья, то не было бы надобности ни в том, ни в другом умении как в главнейших средствах для достижения блаженства. Очевидно, что и стоики, и эпикурейцы заботились только об одном: не о достижении положительного счастья, а только об уменьшении неизбежного, по их мнению, на земле несчастья. Одна лишь и была философская школа, которая рекомендовала для достижения блаженства прямую погоню за наслаждениями: за более близкими – предпочтительнее, чем за более отдаленными, за более сильными и действующими прямым путем на наш организм – предпочтительнее, чем за более слабыми и действующими на него косвенно, через дух. Это – школа гедоническая, или киренская. Но, не говоря уже о том, что она, постепенно разлагаясь, исчезла или затерялась в школе эпикурейской и этим процессом обнаружила свою полную несостоятельность, из числа ее уже собственных последователей выработался Гегезий, первый представитель пессимизма в европейской философии, доведший свой пессимизм до проповеди самоубийства, и притом столь успешной, что в Александрии сочли нужным запретить его лекции; ибо он там многих склонил своими поучениями к самоубийству. А на что указывает этот исторический факт? На то, что если всю цену жизни мы станем полагать в земном счастье, то фактически открывающаяся перед нами жизнь доведет нас при такой оценке до пессимизма и даже до самоубийства. Правда, мне могут возразить, что ведь бывали же и философы оптимисты, и притом столь гениальные, как Лейбниц. Но пусть мои противники не ищут в нем себе союзника: он на деле окажется из числа таких друзей, которые еще хуже врагов. Чему учил Лейбниц? Тому, что существующий мир есть наилучший изо всех возможных миров, т. е., как пояснял и сам Лейбниц, в существующем мире множество неустранимого зла, которое вполне неизбежно в нем; но если бы попробовать из того самого материала, из которого устроен существующий мир, построить какой-нибудь иной мир, то он непременно окажется еще хуже существующего; поэтому-то существующий мир и должен считаться наилучшим изо всех возможных (при том же материале) миров. Наконец, тот самый автор, с которым мне часто приходится спорить в этом рассуждении, ибо он ищет смысл жизни в самой жизни, даже и он вынужден согласиться с неосуществимостью всеобщего счастья на земле. «Поставить всеобщее счастье нравственной целью своей жизни, – говорит он, – нельзя уже по одному тому, что это – такая цель, в стремлении к которой непременно потерпишь неудачу».

Таким образом, если нравственный закон предписывает служение всеобщему счастью, то это – такая цель, относительно которой все согласны, что она неосуществима на земле. Если же та цель, которая предписывается нравственным законом, оказывается в пределах земного существования людей неосуществимою, так не значит ли это, что он предписывает такую цель, которая неспособна осмыслить ни его самого, ни нашей жизни, коль скоро нет другого существования, кроме земного? Ведь мы уже признали, что лишь та вещь имеет смысл, которая не только назначена для какой-либо ценной цели, но и действительно пригодна для ее осуществления. Да это так очевидно, что даже не отрицается и теми, кто ищет смысла земной жизни в ней самой. Вот что пишет почтенный автор упомянутой мной книжки: «Поставить всеобщее счастье нравственною целью своей жизни нельзя уже по одному тому, что это – такая цель, в стремлении к которой непременно потерпишь неудачу… Ставить же целью жизни нечто недостижимое, – прибавляет он, – конечно, безрассудно: могу ли я всерьез верить в эту цель, когда я знаю, что успеха в стремлении к ней иметь не буду». «Нет, – заканчивает он, – если выбирать разумно цель жизни из множества возможных, то лишь такую, которая вообще была бы достижима в течение короткого земного бытия».

Итак, если нравственный закон предписывает служение всеобщему счастью, то он сам не имеет ни малейшего смысла, а потому и не в силах осмыслить мою жизнь, если нет бессмертия. Но посмотрим: при каких условиях он в состоянии осмыслить мою жизнь, т. е., при каких условиях всеобщее счастье не будет заведомо неосуществимым? Для этого необходимо прежде всего, чтобы счастье людей слагалось не только из того, что они переживают в пределах земной жизни, но также еще и из чего-нибудь другого. А для этого необходимо, чтобы их жизнь продолжалась за пределами земной жизни и притом так продолжалась, чтобы при этом было искуплено все то зло, которое они неизбежно испытывают здесь.

Спешу, впрочем, оговориться: это нужно вовсе не потому, что будто бы мое служение счастью других людей останется бессмысленным, если оно не будет сторицей вознаграждено в последующей жизни. Очень часто воображают, будто бы учение критической, иначе кантовской философии о бессмертии сводится к подобной нелепости; будто бы, постулируя бессмертие, по-видимому, во имя нравственных соображений, оно, в конце концов, в действительности-то имеет в виду чисто эгоистический расчет. Напротив, если я требую бессмертия как условия возможности смысла моей жизни, то я уже не имею логического права заботиться о самом себе и о своих выгодах. Ведь, отыскивая смысл своей жизни, этим самым я ищу, в чем состоит мое назначение, следовательно, я уже решил рассматривать себя как средство. К чему же тогда и толковать об эгоистических выгодах? Но когда я говорю о тех условиях, без которых не имеет смысла обязательность нравственного долга, то бессмертие, а с ним и искупление земного зла нужны, прежде всего, не относительно меня самого, а относительно тех, кому я назначен служить в силу нравственного закона; без этого условия мое назначение, как неосуществимое, будет бессмыслицей; мой ум не найдет никакого смысла в исполнении нравственного закона без этого условия.

Иначе выйдет в том случае, если мы допустим бессмертие. При этом предположении мы вправе верить (не говорю – будем знать, но можем верить), что за пределами земной жизни осуществляется все то, что остается неосуществимым в этой жизни, и что вместе с тем необходимо для сохранения смысла в обязательности нравственного долга. Коль скоро допущено бессмертие, то этим самым открывается возможность верить, что исполнение нравственного долга служит безукоризненным средством для достижения цели абсолютно ценной и осуществляющейся в посмертной жизни, что нравственная деятельность есть не что иное, как путь, ведущий к этой цели, а совесть не что иное, как отголосок этой цели в нашей земной жизни. Другими словами, вместе с верой в бессмертие открывается возможность верить, что исполнение мною нравственного долга искупляет всякое зло, испытываемое не мной, а другими, счастью которых я обязан служить; что это зло превратится даже в добро (не для меня, а для других) и что это добро примирит с испытанным злом не только того, кто сам претерпел его, но даже и всех тех, кто, служа нравственному долгу, вел как бы бесплодную борьбу для освобождения мира от зла. Говорю: «как бы бесплодную», ибо если все это будет допущено, то всеобщее счастье будет уже осуществимым, только не здесь, не в земной, а в посмертной жизни.

Итак, когда смысл жизни полагается в служении нравственному долгу, а этот долг понимается как обязанность служить всеобщему счастью, то вера в смысл жизни, все-таки, оказывается логически непозволительной без веры в бессмертие, ибо всеобщее счастье оказывается неосуществимым, если нет бессмертия. Это, конечно, еще не значит, что никто не будет исполнять нравственные предписания, если он не верит в бессмертие. Всегда найдутся люди, которые будут достаточно непоследовательны или капризны, чтобы делать то, в чем нет никакого смысла. Поэтому легко могут встретиться такие люди, которые, не веря в бессмертие, все-таки будут стараться исполнять нравственные предписания. Они могут так поступать или в силу привычки к известному поведению, или же потому, что лично им больше нравится поступать так, а не иначе, подобно тому, как многим непреодолимо нравится быть одетым по моде. К тому же не следует упускать из виду, что для многих кажется более красивым, более эстетичным не противоречить своими поступками нравственным предписаниям; поэтому они будут исполнять их, хотя бы и не видели в них ровно никакого смысла – просто ради своего удовольствия, как бы из-за эстетического наслаждения. Но если проанализировать понятие «смысл жизни» и не забывать, что в нем подразумевается действительная пригодность для достижения абсолютно ценной цели, то мы должны согласиться, что при отсутствии бессмертия подчинение жизни нравственным требованиям придает ей так же мало смысла, как и ее подчинение требованиям моды; очень может быть, что жизнь, согласная с нравственным законом, и в этом случае окажется более приятною, красивой, эстетичной, но отнюдь не более осмысленною, чем жизнь безнравственная.

Но мне могут сделать такое возражение: я сейчас рассматривал нравственный долг как заповедь, повелевающую служить по мере сил всеобщему счастью. При таком взгляде на дело, скажут мне, вера в смысл жизни действительно оказывается логически непозволительною без веры в бессмертие, даже и в том случае, когда мы полагаем смысл жизни в исполнении нравственного долга. Но ведь есть еще другое толкование нравственного закона, указанное Кантом, которое отнюдь не навязывает нам обязанности служить всеобщему счастью. Так вот – может быть, в том случае, если мы примем кантовское толкование, окажется возможным полагать смысл жизни в исполнении нравственного закона и притом так, что при этом не понадобится верить в бессмертие. Но уже сам Кант пояснил, что нравственный закон и при его толковании утрачивает всякий смысл, если нет бессмертия. Я мог бы ограничиться этою ссылкой на Канта. Но на всякий случай я проверю вкратце его соображения.

По толкованию Канта, нравственный закон есть закон чисто формальный: он предписывает нам не какое-либо определенное содержание деятельности, не какую-либо определенную цель деятельности, а всего только определенную форму нашей деятельности, именно – форму общей законосообразности. «Поступай так, – говорит нравственный закон, по мнению Канта, – чтобы то правило, которым руководствуется в каждом отдельном случае твоя воля, могло бы сделаться всеобщим законом, т. е. имело бы форму всеобщего закона». Поэтому для решения вопроса, принадлежит ли данный поступок к числу нравственных или безнравственных, надо всегда смотреть, могли бы он сделаться как бы всеобщим законом природы. Если это окажется возможным, то он будет нравственным, в противном же случае – безнравственным. Так, возьмем обман. Если бы мы попытались сделать его всеобщим законом, то самый обман сделался бы невозможным, т. к., зная об этом законе, никто никому не стал [бы] доверять. Следовательно, обман не выдерживает указанной Кантом пробы и именно поэтому он относится к числу безнравственных поступков. Иное дело взаимная помощь, правдивость и т. п.: если их сделать всеобщим законом, то они не разрушают сами себя, как это имеет место с обманом. Таким образом, нравственный закон, по мнению Канта, не предписывает нам ничего другого, кроме определенной формы деятельности, а уже к этой форме подбираются подходящие объекты и подходящее содержание. При этом еще каждый поступок только тогда будет нравственным, когда он исполняется исключительно из уважения к нравственному закону, а не из каких-либо других мотивов. Ведь при других мотивах целью моей деятельности окажется уже не то, что предписывается нравственным законом, не самая форма деятельности, а что-нибудь другое. Так, если я ухаживаю за больным из расположения к нему, то это еще не значит, что я, наверное, поступаю нравственно. Этот поступок будет нравственным только в том случае, если я его совершаю вполне независимо от моего расположения к больному, если я ухаживаю за ним в силу одного лишь уважения к нравственному закону, хотя бы я даже ненавидел этого больного: ведь в первом случае я гонюсь не за формой деятельности, а совсем за иными целями.

Таков взгляд Канта. Не будем говорить о том, насколько он верен; ибо это безразлично для нашей прямой задачи. Взамен того посмотрим, нельзя ли счесть назначением человека осуществление торжества этого чисто формального закона нравственности. Отчего же? Можно; только в этом назначении, если не допускать бессмертия, не будет никакого смысла, ибо при отсутствии бессмертия оно будет настолько же неосуществимым, как и всеобщее счастье. В самом деле, такое назначение противоречит земной природе человека; ибо явно невозможное дело, чтобы в земном человеке не было действия самых разнообразных мотивов. Часть этих мотивов будет побуждать его к таким поступкам, которые противоречат нравственному долгу; другая часть вызовет у него такие поступки, которые он должен бы выполнить и в силу нравственных требований, но станет-то он на деле выполнять их не из уважения к ним, а под влиянием других мотивов (так, он будет есть под влиянием голода, а не нравственного расчета). А и в том, и в другом случае допущенное нами назначение человека – осуществление торжества чисто формального закона нравственности – останется невыполненным. Фактически лишь изредка человек будет исполнять то, к чему он назначен; во всех же остальных случаях он будет далек от исполнения своего назначения. А т. к. допущено, что нет бессмертия, то его назначение останется навсегда неисполнимым. Вот эти-то самые соображения заставили уже и самого Канта утверждать, что вера в смысл нравственного закона непозволительна без веры в бессмертие.

Итак, если уже искать цель, осмысливающую жизнь в пределах земной жизни, то не иначе, как в исполнении цели, указываемой нравственным законом; ибо только он один имеет абсолютную обязательность; и поэтому только одна лишь предписываемая им цель и может сообщить смысл нашей жизни. Но что же оказывается? Сама-то обязательность нравственного долга обращается в величайшую бессмыслицу, коль скоро нет бессмертия, ибо та цель, которая преследуется нравственным законом, оказывается вполне неосуществимою в пределах земной жизни. Таким образом, если я хочу верить, что осуществление цели нравственного закона придает смысл моей жизни, то я должен верить и в бессмертие; если же я не могу или не хочу верить в бессмертие, то я должен отказаться и от попыток найти смысл жизни в осуществлении цели, предписываемой нравственным законом. А коль скоро я все-таки хочу найти смысл жизни, не выходя за пределы жизни, то остается попробовать искать его не в осуществлении цели нравственного закона, а в чем-нибудь другом, хотя уже заранее видно, что эти попытки окажутся бесплодными; ибо, чтобы осмыслить жизнь, нужно, чтобы она была действительно пригодна для осуществления абсолютно ценной цели; а такою целью служит только та цель, которая совпадает с целью нравственного закона.

Во всяком случае, подобная попытка существует и должна быть рассмотрена нами. Она сделана почтенным автором все той же книжки, о которой я уже неоднократно упоминал. «Ставить целью жизни, – говорит он, – нечто недостижимое, конечно, безрассудно… Поэтому всеобщее счастье не может быть такою целью. Но ею может быть нечто иное, не только не противоречащее всеобщему счастью, но даже родственное этому верховному критерию. Я не могу осуществить всеобщего счастья, но могу достигнуть сознания, что я делаю все от меня зависящее для осуществления всеобщего счастья; и это сознание может доставить мне величайшее наслаждение. Я могу не иметь успеха в этой деятельности, когда враждебные усилия или неблагоприятные обстоятельства станут поперек моей дороги; но от меня самого зависит иметь успех или испытать неудачу, раз целью жизни я поставлю достижение сознания, что я по мере сил своих действую согласно с требованиями высшего блага».

Странное дело: если я поставлю своей целью всеобщее счастье, то такая цель не может осмыслить мою жизнь, ибо признано уже, что такая цель неосуществима. Но если я поставлю своей целью одно лишь сознание того, что моя деятельность по мере моих сил направлена к осуществлению этой заведомо неосуществимой цели, то отсюда вдруг возникнет такое наслаждение, что оно осмыслит всю мою жизнь. Полно, не наоборот ли? Когда человек стремится к какой-нибудь высокой цели и не подозревает о том, что она неосуществима, а, напротив, верит в ее осуществимость, то, какие бы неудачи ни испытывал он в своих стремлениях к этой цели, он все-таки может наслаждаться своею деятельностью, направленной к осуществлению этой цели: его утешает и ободряет сознание ее высокой ценности и иллюзия ее осуществимости. Но как только он поймет ее неосуществимость, то сознание того, что вся его деятельность была и всегда будет направлена только к неосуществимой цели, должно его нестерпимо мучить; такое сознание неизбежно вызовет в нем разочарование в жизни. Разве можно найти человека, который, понимая всю бесплодность попыток поймать свою собственную тень, все-таки находил бы величайшее наслаждение в сознании, что он по мере сил посвящает свою жизнь подобным попыткам, в сознании, что он делает все от него зависящее для поимки своей тени? Пока гетевский Фауст считал знание достижимым, он наслаждался сознанием того, что он делал все от него зависящее для достижения знания. Но как только он разочаровался в возможности знания, то сознание бесплодности его стремлений вызвало в нем даже отвращение к жизни. И это самый естественный, т. е. самый частый результат сознания неосуществимости наиболее ценных целей. Конечно, чего доброго, найдутся и такие люди, которые по какому-то капризу сумеют наслаждаться сознанием того, что они, несмотря ни на что, делают все от них зависящее для осуществления цели, заведомо неосуществимой в их собственных глазах. И их жизнь, разумеется, будет полна своеобразных наслаждений. Ведь когда на детей нападает такое капризное настроение, что им хочется делать все наперекор всяким правилам и приказаниям старших, то несомненно, что они сильно наслаждаются сознанием того, что все-таки осуществляют свои нелепые желания. Да и не даром сложилась поговорка: «Запрещенный плод сладок». Поэтому не диво, если бы кто-нибудь решил наслаждаться сознанием того, что он по мере своих сил действует согласно с требованиями неосуществимой цели. Все это психологически не невозможно, хотя и не естественно, т. е., не может быть выставлено как общее правило, которое соблюдалось бы если не во всех, то, по крайней мере, в большинстве случаев.

Но если такое наслаждение сознанием, что я по мере сил делаю бесплодные попытки, и возможно, то, во всяком случае, у нас идет речь не о том, что способно наполнить наслаждением нашу жизнь, а о том, что способно ее осмыслить. И вот посмотрим, насколько пригодна с этой точки зрения указываемая рассматриваемым автором цель жизни. Ответ на этот вопрос очень прост: если всеобщее счастье уже признано такой целью, которая неспособна осмыслить нашу жизнь, коль скоро нет другой жизни, кроме земной, то мы логически обязаны признать и то, что содействие всеобщему счастью составляет содействие такой цели, которая неспособна осмыслить нашу жизнь, коль скоро нет другой жизни, кроме земной. А содействие такой цели, которая неспособна осмыслить нашу жизнь, разумеется, не может сделать нашу жизнь осмысленною, если бы даже вопреки всем психологическим законам сознание о факте такого содействия наполнило жизнь величайшим наслаждением.

Словом, мы повсюду наталкиваемся на один и тот же вывод: или надо отказаться от веры в смысл жизни (а с ним и в смысл нравственного закона), или же, веря в него, надо верить и в личное бессмертие. Но, скажут мне, это – вывод условный: он не говорит, следует ли верить в смысл жизни, а указывает только, при каких условиях позволительно верить в него. Более того, из всех изложенных соображений ясно видно, что критическая философия должна даже считать научно недоказуемою самую необходимость веры в смысл жизни. Не то, чтобы она рекомендовала отказаться от этой веры; но она должна считать одинаково недоказуемыми как необходимость, так и ошибочность этой веры. В самом деле, позволительность веры в смысл жизни обусловлена верой в бессмертие; а критическая философия вопрос о бессмертии считает научно неразрешимым и предоставляет вере решать его в ту или другую сторону. Конечно, кто уже верит в обязательность нравственного долга, тот, по учению критической философии, должен (логически обязан) верить и в бессмертие, а с ним и в смысл жизни. Но разве возможно научным путем доказать, что нам следует верить в обязательность нравственного закона, если бы кто-нибудь вздумал отрицать его? Разумеется, нет; ибо против такого отрицания не на что было бы опереться. Поэтому переубедить такого отрицателя могут не научные доводы, а одна лишь жизнь, т. е., с одной стороны, влияние примера людей, верующих в обязательность нравственного долга, а с другой – бесплодные, в конце концов, попытки отречься не только на словах, но и на деле от этой веры. Действительно, если кто-нибудь отрицает обязательность нравственного долга, то для его переубеждения нам уже нельзя ссылаться на признание какой-либо обязанности; ибо всякая обязанность отрицается им в принципе. Поэтому мы вправе ссылаться только на факты. Но факты выражают всегда только то, что существует, бывает, случается, но не то, чему следует или что должно быть, хотя бы оно никем не исполнялось. Поэтому из фактов нельзя вывести ни подтверждения, ни отрицания обязательности нравственного закона. Словом, вскрыв логическую связь веры в смысл жизни с верой в бессмертие, мы в то же время не в силах решить чисто научным путем, следует ли верить в смысл жизни. Но, спросят меня, в чем же тогда состоит практическое значение нашего вывода?

Ответ очень прост: в устранении того, что может быть названо умственным развратом, составляющим едва ли не наихудший вид разврата. Под влиянием недавнего господства материализма и полного упадка философии множество лиц отвыкло от веры в бессмертие, даже подсмеивается над ней, а в то же время толкует о смысле жизни, продолжает верить в него, и таким образом развращает свой ум, постепенно приучая его к крайней непоследовательности, к нелогичности, и этим самым вообще притупляет в нем способность чувствовать правду. И вот наш вывод содействует устранению подобного разврата, ибо он прямо требует от нас отречься от непоследовательного материализма, вынуждает нас или уверовать в бессмертие или же сделаться вполне последовательными материалистами, т. е., не веря в бессмертие, перестать верить и в смысл жизни, а с ним – и в смысл обязательности нравственного долга, и если уж исполнять требования нравственности, то не потому, чтобы им без веры в бессмертие можно было приписать какой-нибудь смысл, а только потому, что это нам пока еще нравится, или же потому, что мы издавна привыкли так поступать. В этом-то устранении привычки к непоследовательному материализму, привычки, развращающей наш ум, и состоит практическое значение нашего вывода.

Иные говорят, что это опасный вывод, и мотивируют это таким соображением: по моим собственным словам, у нас распространилась сильная привычка не верить в бессмертие; и вот боятся, что вследствие этой привычки наш вывод, раз он будет принят, скорее всего, вызовет не веру в бессмертие, а неверие в смысл жизни и в обязательность нравственного закона. Другими словами: опасаются, что наш вывод хотя и устранит непоследовательный материализм, но, скорее всего, сделает это тем путем, что вызовет материализм последовательный. Конечно, кто плохо верит в силу добра, тот может находить наш вывод довольно опасным и предпочел бы скрыть его от толпы, от непосвященных в философию. Но если кто непоколебимо верит в силу добра (или, если угодно, в подкрепляющее его силу Провидение), тот смело предложит людям попробовать вполне последовательно отречься (нет нужды исполнить это уже и на деле, а достаточно сделать это путем воображения) от признания обязательности нравственного долга, а с ним и смысла жизни (отречься так последовательно, чтобы даже считать позволительным есть котлеты из детского мяса и превратить воспитательные дома в учреждения для надлежащего откармливания детей на убой); ибо такой человек непоколебимо убежден, что путем подобных попыток люди никак не могут сделаться последовательными материалистами, а напротив – гораздо охотней уверуют в бессмертие. Поэтому человек, верующий в силу добра, будет верить и в безопасность правды, и взамен нашего вывода будет считать неизмеримо более опасным умственный разврат, обнаруживающийся в виде непоследовательного материализма.

Веллер М. [12]Ibid., стр. 46.
.

Что такое смысл жизни? Это вечное несоответствие между тем, что ты есть – и тем, чем ты в идеале хочешь быть. А хочешь ты быть всегда еще значительнее, реализоваться еще полнее, утвердиться еще больше. И для этого – через сознание подстегнуться к максимальному, идеально великому действию; вектор твоего стремления всегда направлен вперед и вверх, к Идеалу, не существующему в реальности. Ты всегда ощущаешь, что «может быть еще что-то, должно быть еще что-то», и твое сознание стремится сформулировать это вечное ощущение не полной, не абсолютной удовлетворенности тем, что есть – и даже тем, что может быть.

Как найти (обрести) смысл жизни? Дать себе ощущения такой силы, чтоб этот вопрос растворился (любовь, война, подвиг, трудности). Тогда сильное ощущение от чего-то превратит это «что-то» в ценность – а сознание уравновесит это ощущение тем, что подтвердит: да, это здоровенная ценность, я это могу понять, я ведь ощущаю это; сознание и ощущение придут в равновесное согласие – а это и есть обретение смысла жизни. Это первый путь, а второй – направить свое сознание на что-то, что ты имеешь или делаешь, всячески искать, рассматривать, доказывать себе, что это важно, ценно, что это можешь только ты, что ты просто уникум, есть чем гордиться, есть за что уважать, – и тогда твое сознание, как увеличивающий напряжение на выходе трансформатор, поставит твоей потребности в сильных ощущениях ощущение такой силы, что, оценивая его силу и положительность, скажет: да, это вполне соответствует тому, что я вижу и имею, это вполне смысл моей жизни.

Найти смысл своей жизни (это все равно что «найти себя», «найти свое место в жизни», «обрести себя») – означает лишь привести в равновесие потребность ощущать свою значительность – с потребностью осознавать свою значительность. Вот как все в жизни просто, если спокойно разобраться. Это максимальное душевное равновесие. Это ощущаемое и осознанное – в общем, и главном – удовлетворение собой, своими делами, своей жизнью. Это ощущение и осознание самодостаточности такого равновесного состояния.

Обретение смысла жизни – это оправдательный приговор суда над самим собой. Твое Я отвечает твоему Сверх-Я: о'кей, в общем, я в порядке.

Ведь по большому счету случайностей в жизни не бывает. И по большому счету всегда происходит то, что должно было произойти – так или иначе, здесь или там, раньше или позже. Нет случайности в появлении человека во Вселенной. Об этом мы уже много говорили.

Вселенная создала человека. А человек создаст новую Вселенную.

Мир крутит человеком. Но мир и крутится посредством человека.

Ты – необходимое условие, необходимый пунктик эволюции Вселенной, всего ее существования. Ничего более сложного, хитромудрого и совершенного, чем ты, во Вселенной пока не обнаружено; очень не исключено, что ничего такого больше и нет.

И в этом плане весь смысл Вселенной, всей ее деятельности до сего дня – это создание тебя. Со всеми твоими потрохами и кандибоберами.

А весь смысл деятельности твоей – чтоб вся эта вселенская механика не прекратилась, чтоб вообще не прекратилось Бытие. Было человечество в прошлой Вселенной, будет оно и в будущей.

А устроен ты так, как устроен, механизм сложный, его функционирование и самомотивация этого функционирования очень сложны. Зато и кпд огромный, не сравнимый ни с чем больше в той же Вселенной. Неизбежен тут и «коэффициент трения», и «побочные эффекты». Без этого невозможно. Но в результате – все твои действия, все твои переживания, мучения, страдания, радости – суммируются в то общее движение человечества, без которого по большому счету, опять же, мир не может крутиться. Все, что бы ты ни делал – это твой личный вклад в то, чтобы мироздание вертелось и продолжалось.

Тебя лично может не быть, ты можешь вдруг утонуть, повеситься, делать что угодно, и, в общем, ничего не изменится. Но коли уж ты есть – ты делаешь именно то, что ты делаешь, и все это – крошечная слагаемая, пусть кривая, пусть раздрызганная, но все равно – слагаемая общей деятельности человечества по кручению мира и обновлению его.

Вот куда складываются все мысли, и чувства, и поступки. Они взаимо гасят друг друга в огромной степени – но не полностью. Они не имеют смысла, если рассматривать их изолированно от существования и эволюции Вселенной – но суммарный смысл всей деятельности человечества в том, чтобы мир вертелся, в общем, и целом.

Без всех твоих переживаний – не могло бы быть всей деятельности человечества. Они – неизбежные проявления той самой деятельности, той самой энергоизбыточной центральной нервной системы человека, которая и есть энергопреобразующий Вселенную фактор. Ага?

Можно ли проще все устроить? Видимо, нельзя. Не будешь переживать – не будешь думать – не будешь стремиться – не будешь действовать – не будешь перелопачивать мир.

А если суммировать все твои действия – итоговый импульс всегда будет, в общем, тот же: стремление к максимальному действию. Все прочее – разнообразнейшие «наведенные токи»: механизм подготовки, обеспечения, мотивации, стимуляции и т. д.

Вот тебе осознание твоей связи со Вселенной и взаимообусловленности вашего с ней существования. Вот тебе высший смысл твоей жизни, но более – жизни человечества.

Можно перевести дух и подумать.

Смыслом жизни принято называть надличностную Ценность идеального характера, которая заключается в желаемой человеком, ощущаемой и осознаваемой причастности, нужной и неразрывной, к цели выходящей.

Сама постановка вопроса о смысле жизни свидетельствует о психологической потребности человека в действиях, выходящих за пределы жизненно необходимых для особи. Постановка вопроса о смысле жизни свидетельствует о потребности человека в системе, частью которой он хочет быть и задачи которой значительнее, чем его собственные.

Смысл жизни индивида – в выполнении Высшей системной задачи.

Смысл жизни – это Максимальное Значение, Максимальная Ценность чего-то, к чему ты осознаешь свою причастность. Через эту причастность твои собственные действия также приобретают Максимальное Значение, как часть великого общего. Через осознание своей причастности к великому делу ты осознаешь собственную значительность, ощущаешь удовлетворение своей самореализацией, своим самоутверждением.

Стремление к смыслу жизни – это стремление к своей значительности. К максимальным действиям.

Высший смысл жизни – чтобы вся эта Вселенская механика не прекратилась.

Заметки на полях.

1. Смысл жизни – в служении идеалу.

2. Под смыслом жизни мы понимаем стремление и потребность осознавать, и ощущать свою причастность к работе на общую, высшую, безусловно, всеблагую и необходимую цель.

3. Потребность иметь смысл жизни – это потребность иметь надличностные ценности; убедиться в истинности ценностной шкалы, где общее выше личного.

4. «В чем смысл жизни?» – означает: «Где же та общая для человечества и всего мироздания задача, без которой существование невозможно, и которая объясняет и оправдывает мои труды и лишения.

5. „В чем смысл жизни?“ – иначе можно сформулировать: „Ради чего живет человек?“

6. И получается. Что человек ищет, к чему же себя „пристегнуть“. Ищет систему, в которую может включиться всеми силами. Ищет общее, в котором растворение его частного – хорошо, правильно, логично, необходимо.

7. Смысл жизни как системообразующий фактор. Жаждая смысла жизни – человек жаждет быть включенным в систему. Включенность в систему проявляется как индивидуальная психологическая потребность, объясняемая на высшем этическом, социальном и философском уровне.

8. С точки зрения философии энергоэволюционизма. Потребность в смысле жизни – это психологическое проявление потребности человека (высшей органической формы существования материи) в самообразовании путем единения с себе подобными следующей в шкале эволюции, более сложной и энергопотентной социальной формы существования материи.

9. Обретение смысла жизни означает: человек обретает счастье от сознания того, что его деятельность нужна для чего-то большего и более общего, высшего, устойчивого, нужного, чем лично он сам: для науки, или прогресса, или будущего счастья человечества, или скорейшего наступления Царства Божия, или продления своего рода и т. д.

10. На уровне внутреннем, психологическом, чувственном, поиск смысла жизни есть разновидность и аспект стремления к счастью – состоянию эмоционального комфорта и избавлению от эмоционального дискомфорта.

Разум стремится сделать удовольствие своему обладателю. Проанализировать действительность так, чтобы система аргументов подтверждала: тебе хорошо и даже классно.

11. На уровне внешнем, уровне действий, поиск смысла жизни – это, в конечном счете, не только стремление к максимальным действиям. Это стремление к созданию социальных систем. И к действиям этих социальных систем – стремление к своей причастности к действиям такого масштаба, чтоб это был максимальный масштаб уже всего Бытия.

12. Стремление к смыслу жизни – это стремление к своей значимости.

13. Стремление к смыслу жизни – это стремление к страданию, причем страданию не от чего, страданию как бы надуманному, страданию, основа которого только в психологическом устройстве человека. Страдает на ровном месте от того, что не может постичь высшей цели Мира и свое место в Высшей Деятельности. Благотворность этого – в том, что, стремясь избавиться от этого страдания, человек движется по пути анализа и постижения мира. Это внутренне. А внешне, на уровне результативных действий – поиск смысла жизни активизирует деятельность человека: он предпринимает действия, чтобы избавиться от страданий.

14. Поиск смысла жизни – это дополнительный стимул познания, объединения и деятельности.

15. „Смысл жизни“ – это объединение чувств, разума и деятельности в стремлении к счастью.

16. Бог – это всеобщее Над-Существо /равно как Над-Идея/, включающее в себя также и смысл жизни.

17. Для человека верующего в постижение Бога, принципиально не постижимого окончательно, есть в то же время и постижение высшего смысла жизни, не постижимого вне слияния с Богом (что и невозможно ранее конца земного существования).

18. Наличие либо отсутствие у человека смысла жизни в большой мере обусловлено характером, темпераментом, обменом веществ, гормональным уровнем: настроением, состоянием душевного здоровья. Веселый оптимист видит смысл в наполовину полном стакане коньяка – в то время как мрачный пессимист не видит смысла в стакане наполовину пустом.

19. Смысл жизни – это белка в колесе: маленькая белка в большом колесе человечества среди мира, где бегущие перекладины – это счастье, справедливость, добро, любовь, познание, труд, бессмертие.

Владимиров В. [14]Утилитарианизм. 2-ое русское изд. С. – Пб. 1882 г., стр. 38.
.

Человек достиг того уровня развития, на котором он способен дать ответ на вопрос о смысле своей жизни. Различные варианты такого ответа предлагали все мировые религии. Та же тема составила предмет науки философии, а в последние 200 лет проблемы смысла жизни оказались в центре внимания психологии и физиологии высшей нервной деятельности. Фактов и наблюдений накопилось на сегодня достаточно – осталось обобщить их в единую концепцию, где сомкнулись бы выводы, сделанные представителями этих различных отраслей знания.

В двух словах суть дела такова. Человек отличается от всех других обитателей Земли наличием разума. Разум возник в ходе эволюции в качестве дополнительного инструмента выживания человека как биологического вида. Логично предположить, что в человеческую личность, в самую сущность человека заложены такие механизмы, которые побуждают нас работать в интересах всего человечества, с одной стороны, и жестоко карают за несоответствие этому предназначению – с другой.

Смысл жизни человека состоит в содействии его выживанию на уровне биологического вида.

Данное знание необходимым образом предопределяет все наше мировоззрение и поведение. Осознание смысла жизни предполагает понимание структуры человеческой личности и позволяет перейти к вопросам следующего уровня – о добре и зле, о свободе и справедливости, о желаемом и должном. Мы рассмотрим, каким образом эти концепции нашли свое отражение в мировых религиях, и попытаемся выяснить, какую роль при этом сыграло разделение человечества по национальному признаку. Строго говоря, все то, о чем пойдет речь, уже давным-давно написано. Труды множества ученых содержат в себе частицы истины, мало говорящие каждая по отдельности, но незаменимые для создания целостной системы.

Человек желает, чтобы жизнь его имела смысл. В сущности, всемирная история – это история поисков такого смысла. И в глубине души человек всегда верил, что рано или поздно найдет ответ, охватив своей мыслью весь космос, все человечество и себя, любимого. Наличие оптимизма для человека не менее важно, чем наличие разума. Наградой же носителю целостного мироощущения является то, что буддисты именуют „сатори“, христиане – „благодатью“, а простые люди – жизнью в мире с самим собой.

Раз уж мы взялись за вопрос о смысле жизни, то давайте для начала ознакомимся с предлагавшимися ранее вариантами ответа. Главная заслуга наших предшественников в том, что теперь мы знаем, какие вещи к делу точно не относятся. Проще всего, оказалось, понять, что смысл жизни – не в накоплении материальных благ. В самом деле, ну зачем тратить все силы на зарабатывание денег, которых ни ты, ни твои потомки не потратят до конца своей жизни? Понятно, что всегда хочется обеспечить себе и своим близким достаточно высокий жизненный уровень – однако это всегда остается средством для чего-то более важного, а не самоцелью. Приходилось иногда слышать, что копить деньги следует хотя бы „из спортивного интереса“, но в таком случае можно и собирание марок объявить смыслом жизни. Не то!

Знание того, что смысл жизни находится за пределами сферы материального благополучия, содержится в догматах практически всех мировых религий: „Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут…“ (Мф. 6:19);

„Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?“ (Мк. 8:36).

Так что же нужно душе? На этот вопрос религии внятного ответа не дают, ограничиваясь заповедями о правилах поведения в обществе.

Любопытна мировоззренческая концепция буддизма. То, что это учение не является религией, признается самими ее приверженцами. Это именно мировоззрение, определяющее цель жизни человека и дающее способы достижения этой цели. Главный буддистский догмат таков: несчастье есть неудовлетворенность желаний; следовательно, счастье есть отказ от желаний; отсутствие желаний есть нирвана. Достижение этого состояния – цель жизни. В нирване личность исчезает, то ли сливаясь с неким абсолютом, то ли просто уничтожаясь как таковая.

Буддизм – весьма оригинальный способ уйти от решения вопроса о смысле существования. Отличие его от прочих „виртуальных наркотиков“, таких, например, как телевидение, в том, что буддизм призывает человека к уходу из мира самым радикальным образом. Если мы принимаем, что смысл жизни человека – в содействии его выживанию как биологического вида, то нирвана оказывается просто формой самоубийства. Что будет, если все ее достигнут? Человечество вымрет… Привлекательность и живучесть буддизма, возможно, объясняются его внутренней противоречивостью. Ведь если абстрагироваться от призыва уйти в нирвану, то останется примерно тот же самый набор моральных норм, как и в большинстве других мировых религий.

Аналогичная буддизму концепция присутствует и в индуизме, который утверждает, будто живое существо проходит через цепь последовательных перерождений, проживая каждый раз новую жизнь в новом теле, человеческом или животном. Этот бесконечный процесс носит название сансары; а поскольку жизнь немыслима без страданий, то и сансарическое существование предписывается считать страданием по своей сути. Отсюда в качестве цели существования индуизм выдвигает освобождение от „колеса сансары“, выход из череды рождений и смертей. Индивидуальный дух при этом не прекращает функционировать, как в буддистской нирване, но сливается с мировым, тем самым фактически завершая все-таки свое индивидуальное существование. Как и в буддизме, стремление к уходу от бытия соседствует в индуизме с бытовыми заповедями, носящими вполне гуманистический характер. Эту противоречивость удачно подметил Р. Киплинг В рассказе „Чудо Пуран Бхагата“ говорится об отшельнике, который некогда был министром могущественного княжества, но затем ушел от мира.

Пуран Бхагат живет в джунглях, довольствуется минимумом необходимого и явно приближается к „освобождению“ от своего существования. Однако в тот момент, когда соседней деревушке угрожает оползень, в отшельнике просыпается порядочный человек. Прежде чем окончательно „освободиться“ – умереть, – Пуран Бхагат поднимает тревогу, и крестьяне успевают перебраться в безопасное место.

Тем не менее, индуизму довелось сыграть весьма печальную роль в истории восточных цивилизаций. Культивируемая им пассивность привела Индию и другие страны под гнет иноземных колонизаторов, на совести которых неисчислимое количество жертв. Кабы не индуизм, может, и не белели бы индийские равнины костями миллионов умерших от голода, как было после британского завоевания.

Где-то на исходе Средневековья родилась концепция прогресса, под которым понималось некое поступательное развитие человеческого общества. Предполагалось, что служение прогрессу и должно составлять смысл жизни каждого порядочного индивидуума. Пусть так – но сразу же начались споры о том, в чем суть этого самого прогресса. Выдвигалось предположение, что прогресс есть „возможно, больший рост счастия возможно большего числа лиц“. Тогда что такое „счастие“? „Идеалом с этой точки зрения могло бы явиться обращение человечества в животное состояние, как сопровождающееся минимальным количеством страданий“, – удачно отметил русский философ С. Н. Булгаков.

Неверно и обратное определение прогресса, как уменьшение страдания. Действительно, „… не всякое страдание заслуживает нашего сочувствия, не то, которое имеет корнем безнравственные стремления данного лица…“

Некоторые считают, что прогресс состоит в „создании условий для свободного развития личности“. Но что такое личность, в чем состоит ее развитие и для чего вообще ей развиваться, в конце концов? Вместо ответа опять получается какое-то жонглирование словами. В результате „прогресс“ постепенно свелся к накоплению материального богатства. Одни полагали, что для этого нужен свободный рынок и частная собственность, другие настаивали на централизованном планировании, однако и здесь, и там ставилась задача чисто материального обеспечения.

Ущербность такой точки зрения кажется очевидной. Другой великий русский философ, B. C. Соловьев, указывал: „Если жизнь единичного человека нельзя привести к одному экономическому знаменателю, то тем менее это возможно для человека собирательного – народа, общества“. И просто удивительно, сколько народу, тем не менее, дало себя убедить в необходимости „служить прогрессу“ – На битву со злом взвейся, сокол, козлом! „Теория прогресса избавляла нас от необходимости думать о смысле нашей жизни, избавляла от ответственности. С постепенным ее крушением эти вопросы вновь возникают в сознании людей…“ Ряд наиболее толковых теоретиков марксизма – в частности, сам Маркс – все же осознавали необходимость как-то разобраться со смыслом жизни. Но тут неожиданным образом получилось, будто бы сама постановка такого вопроса некорректна. Действительно, ведь в марксизме личность есть лишь продукт исторического развития, продукт тех или иных социальных условий. В некотором смысле это не есть самостоятельная личность вообще. Следовательно, кому какое дело, что эта псевдоличность думает о смысле жизни? Историческая необходимость за нее все сама решит и даст соответствующие указания!

„Было тихо и недвижно в воздухе, паруса висели безжизненно, размышляли над своим назначением и роптали на бесцельность мироздания. Но подул сильный ветер и напряг паруса. И вот они уже больше не умствовали по поводу своего назначения, а радостно осуществляли его и уносили корабль в открытое море“, – философствовал, например, Л. Д. Троцкий.

Это как же надо самого себя не уважать, чтобы искренне в такое верить? У Маркса была и еще одна рекомендация: грубо говоря, не заморачиваться. „… Маркс рекомендует одно универсальное средство – „практики“ жизни (die Praxis); достаточно оглушить себя гамом и шумом улицы, и там, в этом гаме, в заботах дня найдешь исход всем сомнениям. Мне это приглашение философские и религиозные проблемы лечить „практикой“ жизни, в которой бы некогда было отдохнуть и подумать… кажется чем-то равносильным приглашению напиться до бесчувствия и таким образом тоже сделаться нечувствительным к своей душевной боли“.

Словом, мы имеем слишком живое ощущение бессмысленности жизни, чтобы увлечься самим голым процессом.

Одно время модно было увлекаться теориями Фридриха Ницше. Отправной точкой всей его философии был отказ от слепой веры, от слепого подчинения чему бы то ни было. (В случае Ницше – христианству.) Слова „Бог умер“ – означали, что человечество повзрослело, что оно не готово довольствоваться религиозными догмами, не имеющими рационального объяснения.

Но оказалось, что при отсутствии и веры, и знания человек хватается за случайные и сиюминутные вещи, придавая им статус высших жизненных ценностей. „Жизнь для меня тождественна инстинкту роста, власти, накопления сил, упрямого существования; если отсутствует воля к власти, существо деградирует“, – пишет Ницше. Рост – куда? Воля к власти – зачем? Почему полнота жизни заключается именно в них, а не в чем-либо еще? А другие вон утверждают, будто смысл существования человечества – в познании им окружающего мира: „Отыскание истины должно быть целью нашей деятельности; это единственная цель, которая достойна ее“. Так к чему же стремиться – к власти, к истине или к севрюжине с хреном? Выбор делается абсолютно произвольно, что нас никак не может устраивать.

А что, если смысла жизни и вовсе не существует? Из этого предположения исходил Альбер Камю, создатель так называемой философии абсурда.

Логика Камю такова. С одной стороны, мы имеем „желание единства, влечение к решимости, требование ясности и связности“ у человека. С другой – хаос, бессмысленность, „абсурдность“ мира, который нам чужд, в котором неизбежность смерти обессмысливает человеческую жизнь. „Абсурд для меня единственная данность“, – заявлял Камю.

Однако человека делает человеком именно осознание абсурда и способность жить, несмотря на безысходность! Абсурд имеет смысл, когда с ним не соглашаются. Суть существования в этом мире Камю определяет как „противостояние и непрерывную борьбу“, как „бесстрашное принятие смерти как последней истины“. „… Эта борьба предполагает полное отсутствие надежды (что не имеет ничего общего с отчаянием), неизменный отказ (его не нужно путать с отречением) и осознанную неудовлетворенность (которую не стоит уподоблять юношескому беспокойству)“. „В этом состоянии абсурда нужно жить“. Как самоубийство, так и принятие гипотезы о Боге – и то, и другое есть проявление малодушия, недостойного человека. Остается один только „бунт“: „Бунт есть постоянная данность человека самому себе. Это не устремление, ведь бунт лишен надежды. Бунт есть уверенность в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно его сопровождающего“, считал Камю. „Этот бунт придает жизни цену. Становясь равным по длительности всему существованию, бунт восстанавливает его величие. Для человека без шор нет зрелища прекраснее, чем борьба интеллекта с превосходящей его реальностью“…

Гордое сознание человеком своей самостоятельной ценности – вот в чем величие и привлекательность философии Камю. Проблемы у философии абсурда начинаются тогда, когда Камю пытается перейти к конкретике. Если основа человеческой свободы – это неизбежность смерти, то она снимает всякую ответственность за какие-либо обязанности и предоставляет свободу действий. Перед нами предстает „божественная отрешенность приговоренного к смерти“, который не подчиним ничему. Что тогда получается? „Тварь ли я дрожащая или право имею…“? Тут, значит, можно и старушку-процентщицу топором по голове рубануть, бунту нас, или что?

Нет, Камю не готов к такому повороту событий: „Абсурд не есть дозволение каких угодно действий. „Все дозволено“ не означает, что ничто не запрещено. Абсурд показывает лишь равноценность последствий всех действий. Он не рекомендует совершать преступления (это было бы ребячеством), но выявляет бесполезность угрызений совести“. Логика здесь кончается, и почему „все дозволено“ на самом деле означает, что дозволено не все, – Камю не объясняет.

Преступление – это не ребячество, а зло, и трудно согласиться с утверждением, будто угрызения совести совсем нам не на пользу. Камю стоило бы остановиться пораньше и признать, что не на все вопросы есть ответ. Впрочем, заслуга его уже в том, что он показал: если даже жить не имеет смысла – то не имеет смысла и умирать. Самоубийство – это признание своего поражения перед абсурдом, „согласие с собственными пределами“. Это отказ человека от своего „я“.

Идеи Камю любопытным образом перекликаются с некоторыми методиками, которые применяются современными психологами для предотвращения самоубийств. Если показать человеку, что ему есть для чего жить, то он откажется от намерения убить себя. Казалось бы, если врач сам не знает, в чем этот смысл жизни заключается, то затруднительно будет объяснить его человеку, склонному к самоубийству. Оказывается – ничего подобного! Один из таких специалистов, Виктор Франкл, написал даже целую книгу – „Человек в поисках смысла“. Видно, что автор, в силу своей профессии, способен уболтать кого угодно и убедить в чем угодно – притом, что конкретный ответ на вопрос о смысле жизни в книге блистательно отсутствует! Зато есть многословные рассуждения о том, что „смысл всегда есть“, что он бывает разный в разных ситуациях, надо его искать, и т. д. Надо полагать, для потенциальных самоубийц этого достаточно; нам же, чтобы строить свою жизнь, необходимо более глубокое знание. Единственное, что кажется безусловным, – это стремление человека к удовольствию в самом широком смысле слова. Может быть, ответ лежит здесь? Однако теории, сводящие смысл жизни к получению приятных ощущений и избежанию страданий – гедонизм и эвдемонизм, – на самом деле не дают решения этой философской проблемы, но лишь снова ставят тот же вопрос, только под несколько иным углом зрения. Ведь достаточно очевидно, что такие тривиальные удовольствия, как еда, питье, сон, секс, комфортные условия жизни и т. д. – сами по себе не придают жизни смысла. Этого достаточно для животного, но не для человека. Нам требуется нечто сверх того, нечто такое, что должно по определению быть приятнее и важнее, нежели все названные блага.

Среди множества ученых-философов о смысле жизни не писал только ленивый, однако яснее вопрос не стал. Успех обозначился тогда, когда к научной логике добавились данные психологии и физиологии высшей нервной деятельности. Оказалось, что бессмысленно пытаться вывести смысл существования из неких абстрактных категорий, внешних по отношению к человеку. Исходить надо из его внутренней сущности. И, прежде всего, стоит выяснить, к чему сам человек стремится в жизни.

Способность к воспроизведению потомства, изменчивость и наследственность – это важнейшие свойства всего живого. В сущности, данными особенностями живое и отличается от неживого. Вероятнее всего, жизнь возникла когда-то в результате случайного соединения нескольких молекул в простейший организм. Все современное многообразие видов – это следствие работы законов изменчивости и наследственности на протяжении миллиардов лет эволюции. Основной аргумент противников теории Дарвина состоит в том, что случайное возникновение жизни крайне маловероятно. Какова вероятность того, что нечаянно высыпанный на пол типографский шрифт сложится в стихотворение Пушкина? Действительно, вероятность невелика, но она все же существует, и при достаточном количестве попыток такое обязательно случится рано или поздно, хотя бы один раз. А нам всего один раз и нужен. И у природы на это были миллиарды лет.

Так вот, возвращаясь к вопросу о разуме, мы должны признать, что он также явился продуктом эволюции. Четкой грани между разумной и неразумной жизнью не существует. Есть животные, чья психика содержит элементы личности; может быть, когда-нибудь из них разовьются новые разумные виды. Есть люди, которые явно не дотягивают до звания разумных… Ряд вымерших видов, типа неандертальца, занимал, по-видимому, промежуточное положение между неразумными человекообразными обезьянами и современным человеком.

Человек разумный – это результат длительной эволюции, в ходе которой возрастало значение разума и снижалось значение врожденных инстинктов. Оказалось, что чем более разумно существо, тем легче ему добыть себе пропитание, тем проще уболтать самку и спастись от разного рода напастей.

Необходимо заметить, что мы и сегодня весьма зависим от инстинктов. Хотя человек многое делает осознанно, тем не менее, масса вещей происходит как бы сама собой, от дыхания до пищеварения. Возможно, процесс замены инстинктов разумом будет продолжаться и дальше, и люди будущего окажутся столь же отличными от нас, как мы – от неандертальцев. Во всяком случае, на данном этапе нет оснований утверждать, будто эволюционное развитие человека остановилось.

Осознание разумом своего происхождения как инструмента выживания дает возможность найти ответ на вопрос о смысле жизни и удовлетворить тем самым метафизическую потребность.

Смысл жизни человека – в содействии им выживанию своего биологического вида. Что бы мы ни придумывали, какие бы религии и теории ни изобретали – человек испытывает чувство удовлетворенности собой, чувство счастья, чувство осмысленности существования тогда и только тогда, когда он, удовлетворив первичные биологические потребности, работает на других людей. На самом первичном уровне это семья и близкие люди; на более высоком – это народ и, наконец, человечество в целом. Это, и только это скрывается под словами „самореализация“, „самоактуализация“, „творчество“ и т. д. Такое понимание смысла жизни снимает проблему, связанную с естественным желанием человека жить не так, как надо, а так, как приятно. Снимается также и формальный вопрос „зачем“ – мы не в состоянии пока дать на него научный ответ, но на практике это и не требуется. Мы – такие, какие мы есть, мы так созданы. Поэтому либо мы живем „правильно“ – и это дает высшее удовлетворение, либо мы будем мучиться от того, что живем „не так“.

Смысл жизни мало понять – он должен быть реализован, и этот процесс мы называем творчеством. Если человек в состоянии творить, осознанно или неосознанно, то наградой является чувство, известное как „радость творчества“, а в религии – как „Благодать“. „И законы природы устроены так, что от своего успеха в творчестве или служении человек получает столько удовольствия, что оргазм по сравнению с этим удовольствием отступает на второй план“. Это ощущение того, что ты живешь в полную силу, занимаясь любимым делом, для которого ты предназначен. Этим чувством невозможно пресытиться, оно не надоедает и всегда остается самым желанным для того, кто хоть раз его испытал.

Существует и обратная закономерность. Психологами доказано, что если человек бессознательно уходит от решения „проклятых вопросов“ либо сознательно поддается соблазну личного благополучия в ущерб общечеловеческому (в христианской терминологии – совершает „грех“) – то возмездием является чувство неудовлетворенности жизнью, ее бессмысленности, ведущее к преждевременной физической гибели либо к распаду личности (старческое слабоумие).

Специалисты-психологи утверждают: „Лицо, хотя бы раз пережившее интуитивный творческий процесс, всецело подпадает под власть данного переживания, у него появляется жажда повторения, т. к. данный процесс создает условия, связанные с ощущением высшей радости, поэтому человек желает, чтобы он повторялся как можно чаще. Таким образом, творческий процесс обладает способностью инфекции, и человек, раз инфицированный им, приобретает в сознании своем вышеприведенную жажду повторения. Если этого повторения нет, то человеком овладевают мрачные мысли, недовольство становится постоянным его спутником, наконец, нарождается разочарование – человеку кажется, что он уже не способен ни на что высокое, что он не может творить“.

Представленная непротиворечивая концепция смысла жизни оказывается той точкой, где смыкаются построения философии, богословия и психологии высшей нервной деятельности. Более того, чтобы прийти к такому пониманию, необходимы были в равной степени все эти три дисциплины, каждая из которых шла своим путем.

Вообще говоря, жизнь в соответствии с нормами христианской морали как раз и способствует объективно выживанию человечества. Правда, знание о смысле жизни в нашем его понимании здесь как бы „закодировано“. „Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо“ (Еккл. 12:13–14). Библия не объясняет, почему данные человеку заповеди именно таковы. Соблюдение их предписано постольку, поскольку этого требует Бог. Но в таком случае мы можем сказать, что „Бог“ фактически выступает как „свод высших законов природы по отношению к человеку“ – такой Бог и в самом деле будет всемогущ и всеведущ – просто по определению. „Ибо не надо тебе спрашивать: где Бог? Слушай же, слепой человек: ты живешь в Боге, и Бог пребывает в тебе, и если ты живешь свято, то сам ты Бог; куда ты ни взглянешь, везде Бог“.

Что касается противоположности Бога – дьявола – то он предстает как „сложный комплекс социальных болезней“, появляющийся там, где люди не соблюдают заложенные внутри них законы.

Возникновение человеческой индивидуальности при такой интерпретации понятия „Бога“ предстает как проявление „Божественного“ внутри личности: „Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?“ (1 Кор. 3:16). Таким образом, если под „тварной природой“ человека имеется в виду осознание им своей отдельности и смертности, то под „Божественным“ – наличие метафизической потребности. Состояние неудовлетворенности существованием, составляющее самую суть человеческой личности, выступает как „первородный грех“. А образ Иисуса Христа, который соединяет в себе божественное и человеческое, становится символом возможности преодолеть противоречие между этими двумя началами.

„Чувство „Я“ и есть образ Бога в человеческой душе“, – пишет Данилин. Процесс такого рода „расшифровки“ Библии и разных богословских трактатов крайне интересен. Например: „Иисус сказал ему; Я есмь путь и истина и жизнь…“(Ин. 14:6). Что означают эти слова? „Путь“ – указание на то, что человек должен определенным образом реализовывать свое предназначение в этой жизни. „Истина“ – знание человеком своей сущности. „Жизнь“ – выживание человечества как главная цель бытия человека. Читая Евангелие, любой, даже самый необразованный человек получает важнейшее философское знание, изложенное в изящной художественной форме.

А вот знаменитые строки Владимира Сергеевича Соловьева, которые читатель может „расшифровать“ для себя сам: „Абсолютное хочет как блага того же самого, что оно представляет как истину и чувствует как красоту, и именно всего. Но все может быть предметом абсолютно-сущего только в своем внутреннем единстве и целости. Таким образом, благо, истина и красота суть различные образы или виды единства, под которым для абсолютного является его содержание… В этом смысле благо, истина и красота являются лишь различными образами любви… Благо есть единство всего или всех, т. е. любовь, как желаемое, т. е. как любимое, – следовательно, здесь мы имеем любовь в особенном и преимущественном смысле как идею идей: это есть единство существенное. Истина есть та же любовь, т. е. единство всего, но уже как объективно представляемое это есть единство идеальное.

Наконец, красота есть та же любовь (т. е. единство всех), но как проявленная или ощутимая: это есть единство реальное… Абсолютное осуществляет благо через истину в красоте“.

Итак, что такое хорошо, и что такое плохо? Что означают для нас понятия „добро“ и „зло“? „Добро – это все то, что служит жизни; зло – все то, что служит смерти“ – так сформулировал ответ на этот вопрос Э. Фромм.

Ответ на вопрос о смысле жизни есть тот краеугольный камень, на котором держится система наших понятий о добре и зле. Исходя из этой отправной точки, мы осуществляем „приведение всех стихий человеческого бытия, всех частных начал и сил человечества в правильное отношение к безусловному центральному началу, а через него и в нем к правильному согласному отношению их между собою“. „Только тогда является единство, цельность и согласие в жизни и сознании человека, только тогда все его дела и страдания в большой и малой жизни превращаются из бесцельных и бессмысленных явлений в разумные, внутренне необходимые события“, – писал B. C. Соловьев.

То, что получается в результате такого сопоставления всех элементов сущего со смыслом жизни человека, принято называть системой ценностей: „Ценности – это… обобщенные представления людей о целях и нормах своего поведения, воплощающие исторический опыт и концентрированно выражающие смысл культуры отдельного этноса и всего человечества. Это существующие в сознании каждого человека ориентиры, с которыми индивиды и социальные группы соотносят свои действия“. „Терминальные, или целевые ценности обобщенно выражают важнейшие цели, идеалы, самоценные смыслы жизни людей… В инструментальных ценностях запечатлены одобряемые в данном обществе или иной общности средства достижения целей. С одной стороны, это нравственные нормы поведения, а с другой – качества, способности людей (такие, как независимость, инициативность, авторитетность и др.)“.

Комплекс правил поведения человека, вытекающий из его системы ценностей, называется моралью. Следование данным правилам благоприятствует выживанию человека как биологического вида; нарушение их, соответственно, осуждается обществом. „В основе общественной морали, всех известных входящих в нее правил лежит инстинкт самосохранения. Соответствие морали – залог выживания на неиндивидуальном Уровне“. „Человек есть то, что он есть, – дикое животное с могучим инстинктом выживания и самосохранения… Если принять этот факт, то все разговоры о морали, войнах, политике кажутся чепухой. Истинная мораль проистекает из четкого сознания того, что собой представляет человек“.

Теперь мы можем прийти и к правильному пониманию слова „прогресс“. В свете вышесказанного представляется очевидным, что единственный критерий здесь – это соответствие человеческих деяний человеческому предназначению. Прогресс – это расширение ареала расселения человечества (в перспективе – и за пределы планеты Земля), увеличение его численности и повышение его устойчивости перед лицом природных явлений, катастроф – а в будущем, возможно, и перед лицом иных разумных рас.

Выживание человечества является смыслом его существования. Рост населения относится к категории „добра“, т. к. соответствует этому смыслу; падение численности населения – к категории „зла“.

Первым из тех, кто считал, что „самое главное дело“ – это „сохранение и размножение российского народа“, был М. В. Ломоносов. На рост численности населения как критерий „прогресса“ указывал Д. И. Менделеев в своей работе „К познанию России“.

Далай-Лама XIV [35].

Я считаю, что основная цель человеческой жизни – счастье. Это очевидно. Независимо от того, кто мы – атеисты или верующие, буддисты или христиане, – все мы ищем чего-то лучшего в жизни. Таким образом, по моему мнению, основное движение в нашей жизни – это движение к счастью…

Я считаю, что счастье достижимо путем тренировки сознания. Говоря о тренировке сознания в данном контексте, я не ограничиваю слово „ум“ рамками познавательной способности или интеллекта. Я использую это слово скорее в значении тибетского слова sem, которое гораздо шире и примерно соответствует понятиям „психе“ или „дух“; в него входит интеллект и чувство, сердце и разум. Дисциплинируя себя внутренне, мы постепенно переходим к другому мировоззрению, другим ценностям и подходу к жизни.

Что касается этой внутренней дисциплины, она, конечно же, может включать в себя много вещей, много методов. Вообще говоря, начинать следует с определения факторов, которые ведут к счастью, и факторов, которые ведут к страданию. После этого необходимо постепенно исключить из своей жизни те факторы, которые ведут к страданию, и усилить те, которые ведут к счастью. В этом – смысл моей идеи.

Хотя счастье достижимо, оно – вещь непростая. Существует несколько уровней счастья. В буддизме рассматривается несколько составляющих счастья: богатство, мирское удовлетворение, духовность и просветление. Оставим на мгновение такие религиозные цели, как совершенство или просветление, и рассмотрим радость и счастье в их повседневном, или мирском смысле. В этом контексте существует несколько ключевых элементов, которые мы обычно связываем с этими двумя состояниями. Так, например, хорошее здоровье считается одним из необходимых условий счастливой жизни. Помимо этого, большинство из нас считает непременным условием счастья материальные блага, или богатство. Дополнительный фактор – наличие друзей или партнеров. Все мы понимаем, что каждому человеку необходим круг друзей, на которых можно положиться и с которыми можно поделиться своими эмоциями.

Следует также заметить, что, когда мы говорим о душевном равновесии, нам не следует путать его с полностью бесчувственным, апатическим состоянием души. Душевное равновесие, или душевное спокойствие, – это вовсе не полная отрешенность и не пустота. Основа душевного равновесия – любовь и сострадание. Этому состоянию свойственны эмоциональность и чувствительность.

До тех пор, пока отсутствует внутренняя дисциплина, приносящая спокойствие уму, никакие материальные блага и прочие внешние условия не принесут вам ощущение радости и счастья, которые вы ищете. С другой стороны, если у вас есть это внутреннее качество – душевное равновесие, даже при отсутствии различных внешних условий, которые большинство считает необходимыми для счастья, вы сможете вести жизнь, полную счастья и радости.

Я считаю, что существует два типа желания. Некоторые желания положительны – например, желание счастья. Желание мира. Желание сделать мир более совершенным, более дружественным к человеку. Некоторые желания очень полезны.

Однако в какой-то момент желания могут стать неразумными. Как правило, это приводит к неприятностям. Так, например, сейчас я иногда посещаю супермаркеты. Мне очень нравится там, т. к. я вижу столько прекрасных вещей. Когда я смотрю на все это разнообразие предметов, у меня появляется чувство желания и первоначальный импульс типа: „О, я хочу это; я хочу то“. Затем, задумываясь, я спрашиваю себя: „А так ли мне это необходимо“? Ответ обычно – нет. Если следовать этому первому желанию, первичному импульсу, ваши карманы быстро опустеют. Разумны желания, которые относятся к другому уровню и основаны на первичных потребностях – потребности в еде, одежде и крыше над головой.

Иногда степень чрезмерности или негативности того или иного желания зависит от социальных условий, в которых вы живете. Так, если вы живете в процветающем обществе, где автомобиль является необходимым средством в повседневной жизни, тогда нет ничего плохого в желании иметь хорошую машину. Однако если вы живете в бедной индийской деревне, где вполне можете обходиться и без машины, но все равно хотите ее иметь, даже если у вас есть необходимая сумма, в конце концов это приведет к проблемам. Вы, например, можете стать жертвой зависти соседей. Или другой случай: вы живете в более благополучном обществе и уже имеете машину, но хотите иметь более дорогую машину, что приводит к тем же проблемам. Удовлетворение само по себе не определяет, является ли ваше желание или действие положительным или отрицательным. Убийца может получать удовлетворение в момент убийства, но это не оправдывает его действия. Все преступные действия – ложь, воровство, насилие и т. д. – совершаются людьми, которые получают от них удовлетворение. Различие между положительными и отрицательными желаниями и действиями состоит не в удовлетворении, которое они приносят, а в их последствиях. К примеру, когда вы желаете обладать чем-то более дорогим, то, если это желание основано на духовной ненасытности, в конце концов вы достигнете предела. Вы вступите в конфликт с реальностью. Достигнув этого предела, вы утратите всякую надежду, погрузитесь в депрессию и т. п. Это – одна из опасностей, присущих этому типу желаний. Таким образом, этот тип чрезмерного желания ведет к алчности – крайней форме желания, основанной на сверхожиданиях. Если задуматься о характеристиках алчности, обнаруживается, что она ведет человека к разочарованию, депрессии, душевной сумятице и множеству других проблем. Одно из основных свойств алчности заключается в том, что, хотя она вытекает из желания иметь что-либо, обладание этим предметом ее не уничтожает. Она бесконечна, бездонна, и именно это является причиной неприятностей. Другое интересное свойство алчности состоит в том, что ее глубинным мотивом является поиск удовлетворения, а удовлетворение не приходит к вам даже с обладанием желаемым предметом. Лучшее противоядие против алчности – удовлетворенность. Если вы удовлетворены собой и миром, для вас не имеет значения, будете вы обладать каким-то предметом или нет; в любом случае удовлетворение вас не покинет.

Предположим, к примеру, что я не обладаю ни человечностью, ни способностью заводить друзей. Без этих качеств моя жизнь после того, как я потерял свою собственную страну и политический авторитет в Китае, была бы чрезвычайно сложной. Во время моего пребывания в Тибете государство относилось к институту далай-лам с определенным уважением, поэтому с уважением относились ко мне и люди, независимо от того, испытывали они ко мне настоящую привязанность или нет. Но если бы отношение людей ко мне основывалось только на этом, после бегства из страны мне пришлось бы очень нелегко. Но существует и другой источник чувства собственной значимости и достоинства, который позволяет вам обращаться к другим человеческим существам. Вы можете обращаться к ним уже потому, что вы сами являетесь человеческим существом, существующим в человеческом сообществе. Вы являетесь частью целого, что само по себе является источником достоинства. Это может стать неплохим утешением, когда вы утрачиваете все остальное. Я считаю, что без этого чувства привязанности и общности с другими людьми жизнь вообще становится очень тяжелой.

Вообще говоря, существует два основных типа людей. С одной стороны, вы можете быть богатым человеком, которому сопутствует успех, окруженным родственниками и т. д. Если источник достоинства и значимости этого человека – исключительно в материальном, он будет чувствовать себя в безопасности только до тех пор, пока будет обладать богатством. Лишившись состояния, он испытает сильные страдания, т. к. у него не останется другого прибежища. С другой стороны, человек может находиться в точно таких же финансово-экономических условиях, но в то же время проявлять доброту, любовь, сострадание. Так как в этом случае присутствует другой источник значимости и достоинства, другой якорь, вероятность возникновения депрессии у этого человека после того, как он лишится своего богатства, гораздо меньше, чем в первом случае. Размышления подобного типа доказывают практическую ценность доброты и сострадания в развитии чувства собственной значимости.

Сегодня люди иногда путают счастье с наслаждением. Так, например, недавно я общался с индийской аудиторией в Раджпуре. После того как я заявил, что смыслом жизни является счастье, один из слушателей сказал, что Раджниш учит тому, что счастливейшие моменты человек переживает в сексуальной активности, поэтому секс может быть источником счастья. Этот человек хотел узнать, что я думаю об этой идее. Я ответил, что, с моей точки зрения, наивысшим счастьем является освобождение, избавление от страданий. Это – подлинное, непреходящее счастье. Истинное счастье связано с душой и сердцем, счастье, основанное на физическом удовольствии, – сиюминутное и нестабильное; сегодня оно есть, завтра его нет.

Слова „ум“ и „сознание“ имеют множество значений. Подобно внешним условиям или объектам некоторые вещи очень полезны, некоторые очень вредны, некоторые – нейтральны. Таким образом, взаимодействуя с внешним миром, мы в первую очередь пытаемся определить, какие из различных субстанций или химических элементов для нас полезны, чтобы развить, увеличить и использовать их. От всего вредного мы стараемся сразу же избавиться. Точно так же, говоря о сознании, мы в действительности говорим о тысячах различных мыслей или различных сознаний. Среди них некоторые весьма полезны; их мы должны принимать во внимание и развивать. Некоторые же негативны и очень вредны; их влияние мы должны по возможности уменьшать. К примеру, ненависть, зависть, гнев и т. п. – вредны. Эти негативные состояния сознания разрушают наше счастье; когда вы лелеете по отношению к кому-то ненависть или какое-нибудь другое негативное чувство, вам кажется, что другие люди тоже относятся к вам с враждебностью. В результате ваша жизнь полна страха, беспокойства и неуверенности в себе. Они развиваются, чему в немалой степени способствует еще и ощущение одиночества. В основе всех этих негативных эмоций лежит ненависть. С другой стороны, такие ментальные состояния, как доброта и сострадание, безусловно, являются очень позитивными. Они очень полезны…

Я считаю здоровым любого доброго и отзывчивого человека. Чувство сострадания и доброта автоматически открывают дверь внутри вас. В результате вам становится гораздо легче общаться с людьми. Теплота порождает открытость. Вы обнаружите, что все люди очень похожи на вас, и это облегчит вам взаимопонимание с окружающими. Вы поймете, что такое дружба. Вы перестанете быть скрытным и, как результат, автоматически избавитесь от страха, неуверенности в себе и беспокойства. Вы также станете казаться другим людям более надежным и достойным доверия. Часто бывает так, что тот или иной человек кажется вам очень компетентным, но вы не можете ему довериться, т. к. чувствуете, что в нем нет доброты. Вы думаете: „Я знаю, что этот человек хороший специалист, но могу ли я на самом деле доверять ему?“ – поэтому всегда будете пытаться держать его на расстоянии.

Таким образом, я убежден, что культивирование таких позитивных ментальных состояний, как добро и сострадание, ведет к улучшению психологического здоровья и счастью.

Для достижения истинного счастья может потребоваться полная трансформация мировоззрения и образа мышления, а это непростая задача. Это требует одновременного действия множества факторов с разных сторон. Вам не следует заблуждаться, считая, что существует какой-то один ключ, один секрет, который обеспечит вам успех. Как и при тщательном уходе за физическим телом, когда вам требуется не один или два, а целое множество витаминов, для достижения счастья необходимо использовать множество подходов и методов, чтобы справиться с разнообразными и сложными негативными ментальными состояниями. Если вы стараетесь избавиться от определенных негативных мысленных стереотипов, недостаточно будет только лишь принять какую-то одну мысль или пару раз выполнить какое-нибудь упражнение. Для изменений, даже физического характера, требуется время. Например, когда вы переезжаете из одного климатического пояса в другой, телу необходимо адаптироваться к новым условиям. Точно так же требуется время и для изменений в сознании. Существует целое множество негативных ментальных схем, и вам необходимо работать с каждой из них в отдельности. Это непросто и требует неоднократного выполнения различных упражнений, на изучение которых тоже требуется время. Это и есть процесс обучения. И я уверен, что при должном усердии позитивные изменения – лишь вопрос времени. Каждый день, просыпаясь по утрам, вы можете практиковать искреннюю позитивную мотивацию, думая: „Я потрачу этот день на положительные дела. Я не должен расходовать его попусту“. А вечером, ложась спать, спросите себя, все ли прошло так, как вы планировали. Если все прошло так, как вам хотелось, радуйтесь. Если нет, проанализируйте свои действия и критикуйте себя. С помощью подобных методов вы сможете постепенно укрепить позитивные аспекты своего внутреннего мира.

Возьмем, например, мою жизнь – жизнь буддийского монаха. Я верю в буддизм и по собственному опыту знаю, что буддийские практики очень полезны для меня. Однако в силу привыкания за многие предыдущие воплощения могут сформироваться определенные вещи, вроде гнева или привязанности. Поэтому я обычно поступаю так: сначала определяю позитивные аспекты той или иной практики, затем развиваю в себе решимость и стараюсь применить их. Вначале эффект от этого почти незаметен, но постепенно, по мере освоения различных новых позитивных практик, негативные схемы или привычки автоматически подавляются в сознании. Таким образом, практика дхармы* – это постоянная внутренняя битва, в ходе которой прежнее негативное кондиционирование или привычки заменяются новыми, позитивными. Независимо от того, чем вы занимаетесь, нет такого дела, которое нельзя было бы облегчить или ускорить регулярной тренировкой. Тренируясь, мы изменяем себя. В практике буддизма существуют разнообразные методы сохранения душевного равновесия в трудных ситуациях. Тот, кто постоянно практикует эти методы, рано или поздно достигает состояния, в котором негативная реакция на внешние раздражители будет исключительно поверхностной, подобно волнам, которые бороздят поверхность океана, но не тревожат его глубины. И, хотя мой опыт в этой области не так велик, я сам убедился в справедливости данного утверждения. Теперь, когда я получаю какое-нибудь неприятное известие, в моем сознании возникает некоторое беспокойство, но оно очень быстро проходит. Точно так же быстро проходит и гнев, и раздражение. Все эти негативные эмоции не проникают вглубь сознания. Никакой ненависти. Я достиг этого постоянной и длительной практикой, а не мгновенно.

Я считаю, что этичное поведение является одной из составляющих внутренней дисциплины, необходимой для достижения счастья. Это можно назвать этической дисциплиной. Великие духовные учителя, такие как Будда, советуют нам совершать благоразумные поступки и избегать неблагоразумных. Определить, является ли поступок благоразумным или неблагоразумным, можно по тому, в каком состоянии сознания он совершен – в дисциплинированном или недисциплинированном. Дисциплинированный ум ведет к счастью, недисциплинированный – к страданию. Можно сказать, что дисциплинирование сознания – суть буддийского учения. Под дисциплиной я понимаю самодисциплину, а не дисциплину, которую вам кто-либо навязывает извне. Я также имею в виду ту дисциплину, цель которой – преодоление негативных качеств. Банде грабителей также нужна дисциплина, чтобы успешно ограбить банк, но в нашем случае она бесполезна. Даже в повседневной жизни обучение является чрезвычайно важным условием успеха и счастья. Знания не приходят сами собой. Необходима тренировка, необходимы регулярные занятия. И это обучение является довольно непростым, иначе, почему студенты всегда с таким нетерпением ждут каникул? Тем не менее, все мы стремимся получить образование, т. к. знаем, что оно является залогом будущего успеха и счастья.

Точно так же правильное поведение не приходит само собой, его необходимо достигать сознательной тренировкой, особенно это справедливо для современного общества. Традиционная классификация поступков на правильные и неправильные, а также обучение правильному поведению считались уделом религии. В наше время религия несколько утратила престиж и влияние, а достойной замены ей – развитой мирской этики, например, – так и не появилось. Таким образом, сейчас необходимости вести правильный образ жизни уделяется гораздо меньшее внимание, чем раньше. Именно поэтому я считаю, что нам нужно сознательно прилагать усилия для получения подобной информации. Так, например, я верю в изначальное благородство и доброту человеческой натуры, но считаю, что этого недостаточно, что мы должны также развивать в себе осознание и оценку этого факта. Изменение самовосприятия посредством обучения и понимания может очень серьезно повлиять на нашу жизнь и взаимоотношения с окружающими людьми.

Одна из проблем современного общества заключается в том, что мы относимся к образованию лишь как к средству стать умнее и сообразительнее. Иногда даже кажется, что малообразованные люди более невинны и искренни. Но, хотя наше общество и не делает на этом акцент, основная задача знаний и образования – помочь нам понять важность благоразумных действий и дисциплинирования сознания. Правильно использует свой ум и знания тот, кто старается добиться перемен в себе, чтобы сделать свое сердце добрее.

Мы рождены для поиска счастья. Очевидно, что в основе счастья лежат чувства любви, привязанности, близости и сострадания. Я считаю, что у каждого из нас есть основания для того, чтобы быть счастливым, чтобы проявить теплоту и сострадание, ведущие к счастью. Одно из моих основных убеждений заключается в том, что потенциал для сострадания дается нам уже при рождении. Я также считаю, что в основе человеческой природы лежит именно доброта. В соответствии с буддийской доктриной „природы Будды“, все человеческие существа изначально благородны и неагрессивны. Однако эту точку зрения можно принять и не исповедуя буддизм. Я основываю это убеждение на иных идеях. Я считаю, что любовь и сострадание – это не только религиозные принципы, но и неотъемлемые элементы повседневной жизни. Во-первых, если рассмотреть всю нашу жизнь, от рождения до смерти, можно увидеть, что на всем ее протяжении нас питает любовь других людей. Взять, например, сам факт нашего появления на свет. Наше первое действие после рождения – сосание молока матери или кормилицы. Это – акт любви, сострадания. Без этого мы не выжили бы, это очевидно. И для совершения этого действия необходима взаимная любовь. Если бы ребенок не испытывал любви и привязанности к женщине, дающей молоко, он мог бы отказаться его сосать. Если бы, в свою очередь, мать или кормилица не испытывала любви к ребенку, у нее могло бы не появиться молоко. Это жизнь, это реальность. Далее, даже наше физическое естество рассчитано на любовь и сострадание. Душевный покой, любовь и сострадание оказывают благоприятное воздействие на физическое состояние и здоровье человека. И наоборот – раздражение, страх, возбуждение и злоба действуют на наш организм разрушительно.

Любовь оказывает влияние и на наше эмоциональное здоровье. Чтобы понять это, нам достаточно задуматься над тем, что мы чувствуем, когда другие проявляют по отношению к нам любовь и привязанность. Или понаблюдать, как испытываемое нами чувство любви автоматически и естественно изменяет наш внутренний мир, что мы ощущаем при этом. Эти положительные эмоции делают счастливее нас и наши семьи, а также все общество в целом.

Поэтому, на мой взгляд, можно сделать вывод, что в основе человеческой природы лежит доброта. И если это действительно так, есть смысл в том, чтобы попытаться привести свою жизнь в соответствие с этим основным элементом человеческой природы. Конечно же, мы не можем игнорировать тот факт, что существуют конфликты и напряженность не только в сознании отдельных людей, но и в семьях, в обществе, нации и мире в целом. Исходя из этого, некоторые считают, что человек изначально агрессивен. В доказательство своей теории они приводят факты из истории человечества, утверждая, что человек гораздо агрессивнее остальных млекопитающих. Или же они говорят: „Да, сострадание является частью нашей природы, но и злоба также нам присуща. Они в равной мере присутствуют в каждом из нас“. И все же я по-прежнему убежден в том, что человек по своей природе благороден и сострадателен. Эти качества доминируют в нем. Конечно же, гнев, жестокость и агрессия могут пробуждаться в каждом, но я считаю, что это происходит на вторичном, или более поверхностном уровне. В некотором смысле, они возникают тогда, когда мы не можем достигнуть любви и привязанности. Они не являются частью нашей основной, глубинной природы. Таким образом, хотя агрессия и может возникать, я усматриваю причину конфликтов не в человеческой природе, а скорее в человеческом интеллекте – неуравновешенном человеческом интеллекте, его заблуждениях, играх воображения. Анализируя эволюцию человечества, можно прийти к выводу, что физически человек гораздо слабее многих других животных, и только благодаря интеллекту мы приобрели множество инструментов и методов, дающих нам возможность противостоять воздействиям окружающей среды. По мере того как постепенно развивались человеческое общество и условия его существования, возрастала и роль нашего интеллекта и познавательной способности. Потому я считаю, что первичной для нашей природы является доброта, а интеллект является более поздним приобретением. Я также считаю, что интеллект, не уравновешенный состраданием, может стать разрушительной силой и привести к катастрофе. Но важно понимать, что если конфликты в человеческом обществе являются результатом неправильного использования интеллекта, с помощью интеллекта же можно попытаться найти пути решения этих конфликтов. Если использовать интеллект в сочетании с добротой или состраданием, наши действия становятся конструктивными. Доброе сердце в сочетании со знаниями и образованием – вот основа для того, чтобы уважать мнения и права других людей, основа для согласованных действий, которые позволяют преодолевать агрессию и разрешать конфликты.

Итак, независимо от того, сколько плохого может содержаться в каждом из нас, я считаю, что единственное решение всех наших конфликтов, как внутренних, так и внешних, заключается в возврате к нашей основной, глубинной природе – доброте и состраданию.

Зверьков В. [22]Правила для руководства человеческими поступками, через соблюдение которых всему человечеству доставляется существование, наиболее свободное от страданий и наиболее богатое ощущением благодати или счастья, причем не только человечеству, но и всякой твари (по Д. Миллю); нравственность заключается в совершенном познании добра, в совершенном умении и желании делать добро (по И. Песталоцци).
.

Говорить о смысле жизни нелегко. С одной стороны, человеческая культура накопила несметное множество трудов, мнений, взглядов и объяснений по этому поводу и сказать что-то новое вряд ли возможно. С другой, если эта тема затронута, то, как правило, неспроста – известных ответов, очевидно, не хватает, или не хватает сил их искать и принимать. Но если есть вопрос, есть необходимость в таком разговоре, потому что мы страдаем не столько потому, что остаемся без ответа, сколько потому, что наши чувства безответны.

Известный психолог-экзистенциалист Виктор Франкл сравнивает желание познать смысл собственного существования с жаждой: потребность в питье, по сути, является доказательством существования воды – иначе как могла бы возникнуть жажда? Воды может не хватать в данный момент, в данных условиях, но это не значит, что ее нет вообще.

Трудно не согласиться с этим рассуждением. В то же время интеллектуальные доводы этой самой жажды не утоляют. Хотя вероятность, пусть даже отдаленная, подобно всякому обетованию, лучше неопределенности и непоколебимых сомнений в лучшем будущем.

Не спеша с ответами и иными обещаниями, хотелось бы отметить очевидную разницу в ощущениях, переживании этой трудноразрешимой темы в периоды кризисов и времена относительного благополучия, в минуту отчаяния и в миг бурных переживаний искренней радости. В одних случаях жизнь как будто истощена и обескровлена, ее буквально приходится вдыхать каждым вдохом, ей практически не за что зацепиться. В других – жизнь ясна и красноречива без слов, вопрос о ее смысле и ценности не просто выглядит разрешенным, он попросту не возникает, а, будучи озвученным выглядит нелепо или даже кощунственно. Отметим еще одну деталь – речь идет о содержаниях нашего сознания, наших переживаниях – они меняются в зависимости от условий, между тем как сами условия – и те, и другие, и третьи – вполне укладываются во все то же понятие жизни, по определению полярно разнообразной.

Наибольшую трудность для нас представляют периоды, когда явным образом исчерпаны прежние взгляды на жизнь, а новые еще не сформированы. Психологи (вслед за философами) называют такие ситуации экзистенциальным кризисом – кризисом самого существования индивида. Утрата любимого человека, разочарование в профессии, в людях, внезапное разорение, инвалидизирующие травмы, заточение в тюрьму или иная изоляция (одиночество) – все это делает невозможным продолжение привычного образа жизни. Эти события связаны с потерей важных жизненных опор и нередко сопровождаются тяжелыми переживаниями депрессии (которая имеет свою динамику и требует специализированной помощи), отнимающей столь ценные в такие времена душевные силы. Попытка найти ответ на вопрос о смысле жизни в таких случаях – по сути, защитный психологический механизм, призванный восстановить ситуацию сознательного контроля над происходящим: если я понимаю, в чем смысл, значит, я способен разобраться во всем и смогу найти выход. Самым травматичным для человека является даже не само трагическое событие, а переживание собственной беспомощности перед ним и его неподконтрольность.

В такие периоды, следует признать, происходит расставание не только с прежней жизнью, но и с прежним ее смыслом – он становится недееспособным, ограниченным, устаревшим – ввиду новых, к сожалению, трагических событий. И нам не под силу пережить возникший диссонанс, конфликт: смысл жизни мертв, а я – еще нет. Оказывается, смысл не совпадает с жизнью (в нашем восприятии), и жизнь может продолжаться без смысла! Оглядываясь назад, мы можем обнаружить в ходе нашей жизни – не всегда болезненную – неоднократную смену ее смыслов: достаточно разграничить ее чисто возрастными периодами. Пусть раннее детство не обременено размышлениями о столь тонких материях, редкий подросток не испытывает томления по состоянию, когда на все вопросы (не всегда четко оформленные) найдутся ответы. А спустя несколько лет эти искания обретают форму вполне конкретных профессиональных, образовательных и личностных усилий – уже почти безусловно ценных для индивида. Жизнь смысла оказывается быстротечнее вопроса о смысле жизни – если принимать его появление в разные возрасты за выражение одного и того же искания (что само по себе спорно! Очевидно, что – пусть не формулировка – понимание глубины и направленности этого вопроса ребенком, подростком и взрослым будут несравнимо различающимися).

Психологи, психотерапевты склонны усматривать за проявлениями озабоченности смыслом жизни иные, не всегда явные и представленные в сознании конфликты. Не без оснований! (Хотя обесценивать усилия понять жизнь и продать ей черты высокой разумности, с моей точки зрения, – крайне разрушительный и не адекватный самой жизни подход). Психологическая наука и практика наглядно демонстрируют связь сознательных представлений (в том числе, конфликтных) с эмоциональной жизнью человека, с историей его отношений и развития. В приложении к обсуждаемой теме это отнюдь не означает психологизации философских категорий, это, скорее, раскрывает более широкое их понимание, дает человеку возможность не только испытывать озадаченность базовыми вопросами существования, но и приближаться к пониманию их реальной глубины и даже испытывать предчувствия их разрешения (я намеренно осторожен в определении состояний внутренней ясности относительно экзистенциальных загадок – субъективные переживания легко ставятся под сомнения внешнего наблюдателя).

Возвращаясь к сказанному в самом начале, хочется повторить: разговор о смысле жизни, безусловно, важен. Не только с точки зрения обретения ответа (над которым человечество будет трудиться всю свою историю). О жизни, вообще, важно говорить – а не только более или менее пассивно проживать ее. Потому что в словах мы не только выражаем себя, но и творим себя заново. И вместе с собою – свои новые смыслы, свою новую жизнь.

Зеланд В. [23].

Цель и смысл жизни любых существ состоит в управлении реальностью.

Реальность имеет две формы: физическую, которую можно потрогать руками, и метафизическую, лежащую за пределами восприятия, но не менее объективную. В некотором смысле мир представляет собой дуальное зеркало, по одну сторону которого находится материальная вселенная, а по другую простирается метафизическое пространство вариантов – информационная структура, в которой находятся сценарии всех возможных событий. Там записано все, что было, есть и будет, оттуда же нам приходят сны, ясновидение, интуитивные знания и озарения.

Мысленная энергия материальна, и она не исчезает бесследно. Когда группы людей начинают думать в одном направлении, их „мысленные волны“ накладываются друг на друга, и в океане энергии создаются невидимые, но реальные энергоинформационные структуры – маятники. Эти структуры начинают развиваться самостоятельно и подчиняют людей своим законам. Человек, попавший под влияние деструктивного маятника, теряет свободу – ему приходится быть винтиком в большом механизме. Маятник „раскачивается“ тем сильнее, чем больше людей – приверженцев – питает его своей энергией. У каждого маятника своя характерная частота колебаний. Например, качели можно раскачать, только прилагая усилия с определенной частотой. Эта частота называется резонансной. Если количество приверженцев маятника уменьшается, его колебания угасают. Когда приверженцев совсем не останется, маятник останавливается и как сущность умирает.

Чтобы выкачать из человека энергию, маятники цепляются за его чувства и реакции: негодование, недовольство, ненависть, раздражение, беспокойство, волнение, подавленность, смятение, отчаяние, страх, жалость, привязанность, восхищение, умиление, идеализация, преклонение, восторг, разочарование, гордость, чванство, презрение, отвращение, обида, чувство долга, чувство вины и т. д.

Главная опасность для человека, поддавшегося влиянию деструктивного маятника, состоит в том, что маятник уводит свою жертву в сторону от тех линий жизни, где человек обретет свое счастье. Необходимо освободиться от навязанных целей, в борьбе за которые человек уходит все дальше от своей стези.

Маятник, по своей сути, является „эгрегором“, но этим далеко не все сказано. Понятие „эгрегор“ не отражает весь комплекс нюансов взаимодействия человека с энергоинформационными сущностями.

Скуки, как таковой, не существует – есть лишь постоянная и неутолимая жажда управлять реальностью.

Оценки, основанные на сравнении, порождают поляризацию.

Равновесные силы устраняют поляризацию путем столкновения противоположностей.

Предмет или свойство, которому придается особое значение, притягивает к себе объекты с противоположными качествами.

Правило маятника: „Делай, как я!“

Правило Трансерфинга: позвольте себе быть собой, а другому – быть другим.

Поляризация устраняется правилом Трансерфинга.

Осознанность: в данный момент я не сплю и ясно осознаю, что делаю, зачем и почему именно так.

Первый закон маятника: он стремится увеличить энергию конфликта.

Второй закон маятника: он делает все для стабилизации своей структуры.

Маятники координируют существование организованных структур.

Закрепощение воли (намерения): структура учит хотеть то, что надо.

Для того чтобы освободиться от зомбирующего влияния структуры, нужно выбрать себе роль играющего зрителя.

Процесс достижения цели является двигателем эволюции.

В структуре человек теряет себя и перестает понимать, кто он и чего хочет.

Зависимость возникает из-за того, что стрелка внимания попадает в петлю захвата маятника.

Для того чтобы „слезть с иглы“, необходимо переключить внимание, занять его чем-нибудь другим, изменить сценарий и декорации.

Харизма эпохи притягивается намерением группы людей, как облако из пространства вариантов.

Получая любой энергетический кредит, провозглашайте декларацию намерения.

У маятника выиграть невозможно – нужно либо отказаться от опасной игры, либо затеять свою, с тем, чтобы стать фаворитом маятника.

Для того чтобы затеять свою игру, необходимо позволить себе быть собой.

Мир представляет собой дуальное зеркало, по одну сторону которого находится материальная действительность, а по другую – метафизическое пространство вариантов.

Человек осознает реальность так, как его научили это делать.

Жизнь подобна бессознательному сновидению наяву, потому что человек не имеет точки опоры относительно реальности.

Спуститесь в зрительный зал и наблюдайте. Действуйте отстраненно, сдавая себя в аренду и оставаясь наблюдателем.

Снижение уровня важности, движение по течению вариантов и координация дают возможность двигаться вслепую в сновидении наяву.

Жизнь каждого живого существа – это сновидение Бога.

Цель жизни, а также само служение Богу заключается в сотворении – творении вместе с Ним.

Процесс достижения цели является двигателем эволюции.

Изменчивость видов в процессе эволюции формируется намерением.

Бог творит реальность и управляет ею через намерение всего сущего.

Каждому живому существу Бог предоставил свободу и власть формировать свою реальность в меру своей осознанности.

Если вы изъявляете намерение, считайте, что это намерение Бога. Как вы можете сомневаться в том, что оно будет исполнено? Не просить, не требовать и не добиваться, а создавать.

Йегер В. [25].

В чем смысл существования космоса? В чем смысл существования дерева, животного, человека? Антелус Силезиус написал: „Роза есть без „почему“, она цветет, потому что она цветет. Она не придает себе значения, она не спрашивает, видят ли ее“. Анаше существование имеет больше обоснований? Почему мы не цветем и не исчезаем как цветок? Мы не можем искать смысл нашего существования вне нашего бытия. Он должен сам быть обоснованным в нашем бытии. Данное действие нашей жизни имеет высокую цену. Мы можем и не получить другие формы своего проявления.

Почему мы на Земле? Этот вопрос был первым в древнем катехизисе. Ответ гласил: „Мы на Земле для того, чтобы познать Бога, любить Его, служить Ему и однажды остаться вечно жить рядом с Ним“. Под этим я еще могу сегодня подписаться. Однако мои разъяснения по данному вопросу имеют совсем другой результат, в отличие от моего учителя религии.

Есть всепроникающая жизнь, которую мы называем Бог, абсолют, конечная действительность, истинное бытие. Это истинное бытие является глубиной нашего существования. Это бытие, которым мы живем. А если выразиться еще лучше: это бытие, которое живет в нас и над нами. Мы являемся его формой выражения.

Наше самосознание мешает нам познать наше истинное бытие. Мы не знаем, кто мы такие. Мы не можем знать, кто мы есть в действительности. Мы можем это только познать. Наше самосознание отсекает нас от опыта познания, но не от самого бытия. Если мы отрезаны от познания Божественного бытия, то оно и не оказывает никакого влияния на нашу жизнь. Одно только философское, теологическое, ритуальное или сакраментальное ознакомление с истинным бытием не может в полной мере раскрыть его силу. Формы выражения религии должны вести нас в глубины познания Божественного начала.

Смысл нашей жизни заключается в том, чтобы познать свою Божественность и Божественность всех живых существ. Когда мистики рассуждают о Божественном начале в человеке, они иногда говорят: „Я есть Бог“. Это можно ложно истолковать, с точки зрения пантеизма. Человек не перестает быть человеком, однако эта человеческая форма является формой выражения Бога. Если христианские мистики не находятся под давлением догматики, они выражаются так же ясно, как и мистики Востока. Святой Иоанн Креста (Хуан де ла Крус) написал: „Наше пробуждение является пробуждением Бога, а наше воскресение является воскресением Бога“.

Конечную действительность Бог не знает ни внутри, ни снаружи. Волна не может быть вне моря. Волна – это море, но она также и не-море. У восточных мистиков существует для этого выражение „не-два“. Если смотреть на море сверху, то можно увидеть тысячи волн, а если смотреть снизу, то видно только море.

Для более наглядного примера можно также использовать линейку. С одной стороны она имеет цифровые деления, а с другой – пустая. Обе вместе они составляют линейку и представляют единое целое. Так и человек не перестает быть человеком, когда он познает Бога. Он познает эту форму существования человека как Божественную форму. „Волны познаются как море“. Если мы в него попадем, то познаем единство всех волн с морем и, тем самым, взаимосвязь всех живых существ посредством Божественного моря и Божественной жизни.

Что находится в конце этого познания, мы не можем больше определить. Пожалуй, это является возвращением к тождеству Бога, к тому, что Таулер назвал основанием, Экхарт – божеством, Тереза – глубинным оплотом, дзэн – природной сущностью.

Исходя из этого, нет ничего, что бы не являлось формой выражения Бога.

Если заменить выражение „жизнь Бога“ на слово „энергия“, то можно провести аналогию с H2O. Соединение H2O может быть представлено по-разному: в виде воды, в виде пара и в виде льда. Божественная жизнь может проявляться и познаваться в совершенно иных формах. Религиозная жизнь – это бытие, связанное с Божественным началом. Она не имеет ничего общего с подчинением моральным предписаниям, религиозным истинам или ритуалам. Это намного больше того, что полагает Экхарт, когда говорит, что мы должны уступить дорогу Богу, чтобы Он мог быть в нас.

Это значит, что перед нами поставлена высокая задача: поддерживать все свои ментальные, психические и мыслительные силы, чтобы мы могли познать проявление Божественного начала. Бог является единственной реальностью. Она всегда и во всем настоящая. Мы „игровая форма“ Бога, „симфония Бога“. Мы пляска танцоров Бога. К этому танцу относятся также смерть и рождение.

Нашей настоящей проблемой является уверенность в том, что мы должны умереть. Данную нам жизнь не сохранить вечно. Рано или поздно, но она закончится. Мы не можем избежать гибели. Осознание этого мы постоянно пытаемся опровергнуть и изобретаем множество механизмов, которые помогут нам избежать смерти. Однако все то, чего мы избежали, возвращается к нам снова, хотя и под другой маской. Мы знаем о смерти, но не можем вынести этих знаний. Поэтому мы стремимся к активному образу жизни. Буйство нашего самосознания не может окончательно вытеснить страх перед смертью. Когда-нибудь смерть нас настигнет. Но самым главным является то, как мы ее воспринимаем: как ступень развития или как страшное зло. Верующий человек приобретает основополагающее знание: тот, кто познает жизнь или верит в нее, перестает бояться смерти. Жизнь не может умереть. Умереть может только одна форма жизни. Это основа всех знаний и познания каждого мистика.

Смерть и воскресение относятся к структурному принципу творения. Наше „Я“ противится этому процессу возникновения и исчезновения. Оно держится за форму. Оно хочет удержать эту форму существования. Оно цепляется за оболочку и забывает о содержании. Мы как заколдованные. В индуизме это называют „великой волшебницей Майя“.

Почему такое познание жизни не распространяется по Земле с быстротой молнии? Почему мы не можем просто отбросить смерть? Потому что я – а сделать это могу только я один – сначала должен познать смерть. Я должен освободиться от всего, что мое „Я“ хотело бы удержать. Мистическая смерть – это смерть нашего „Я“. Но человек судорожно держится за это „Я“. Мы, западные люди, даже отождествляем свое „Я“ с жизнью. Мы хотели бы это „Я“ увековечить. То, что мы считаем, будто с нашим „Я“ мы можем „быть как Бог“, кажется первоначальным грехом человека. Это „Я“ есть не что иное, как точка пересечения наших физических сил, которая ложно убеждает нас в своей самостоятельности. От такой иллюзии следует освобождаться. „Я“ – это лишь маленькая частица, которая плавает в нашем общем сознании. Это только один из органов общего сознания бытия. Однако он ведет себя как истинный правитель и, таким образом, находится в постоянной борьбе с глубинами нашего бытия. Активность этого кажущегося самостоятельным „Я“ и как результат данной активности – эгоцентризм – являются настоящей болезнью нашего времени, прежде всего, на Западе: там ее называют „невроз личности“.

Тот, кто не может освободить свое „Я“, кто не может умереть, кто не может смотреть смерти в лицо, тот не может и жить. Многие люди уже готовы сориентировать себя по-новому. Однако по пути смерти своего „Я“ (а это мистический путь) пошли лишь немногие, а до конца этот путь прошло еще меньше людей. Ибо они боятся смерти.

Не каждый человек, который страдает от самого себя, пребывает уже в том состоянии, чтобы ступить на мистический путь. Освободиться может только сильное „Я“. „You have to be somebody, before you can be nobody“ – „Нельзя быть никем, пока не являешься кем-то“. Для иных людей, прежде чем становиться на мистический путь, было бы лучше сначала укрепить свое „Я“ или, по меньшей мере, пройти в то же время терапевтическое лечение.

Постижение смысла своей жизни является важнейшим заданием, которое должен выполнить человек, перешагнувший половину жизни. Это значит, что он готов к зрелости и смерти. Без смерти не может быть воскрешения к всеобъемлющему бытию. Надо научиться быть готовыми к смерти. Мы должны действительно освободить наши физические тела и наше „Я“. Тот, кто уже в этой жизни испытал возможность такого освобождения, примет его как основную тенденцию и в следующей жизни. Речь идет, по сути, о том, чтобы изменить в положительную сторону наши основные структуры, наш основной образ и основные тенденции. В совокупности они являются сеткой, которую мы заново плетем, перевязываем или латаем. Это домашнее задание нашей жизни. Мы не можем просто намеренно изменить основной образ. Дело скорее в том, что мы меняемся изнутри. И это превращение исходит не от нас самих, а от Божественных сил, которые проявляются в нас. Освободиться – это значит отказаться от собственных тенденций, с тем, чтобы Божественное начало могло проявиться в полную силу. Мы учимся умирать, чтобы жить. Смерть является важнейшим свойством нашей жизни.

Когда мы умрем, мы не почувствуем, что умерли. Наша жизнь будет продолжаться. Из переживаний исхода в осознании приближения смерти видно, что восприятие и испытания существуют вне повседневного сознания. То, что потом ощущается, в эзотерике называется астральным телом, у христиан – душой. Хотя совсем необязательно, что оба названия обозначают одно и то же. Итак, когда мы умираем, мы покидаем наше тело. Смерть – это только отделение нашей глубинной идентичности от этой физической оболочки. Умирает только форма, а не жизнь. Жизнь дает миллиарды форм проявления их существования – и снова забирает. Наше собственное существование является не статичным, а динамичным. Эта динамика проявляется все время в новых формах. Наша истинная идентичность находится в течение жизни. У нас нет собственной жизни. Все, что существует, является отблеском Божественного. Мы живем не своей жизнью, а жизнью Бога.

Кальной И. [26].

Проблема смысла жизни сугубо философская. Она не имеет своих аналогов в других формах освоения мира. Эта проблема обретает свою актуальность, когда в обществе или в жизни человека возникают нестандартные проблемы, когда нарастает социальная напряженность и неопределенность; когда человек начинает задумываться над результатами своей жизнедеятельности. Для человека важно не вообще жить, а жить, зная, для чего он живет. Ответить на этот вопрос можно, но только при условии, если постиг смысл своей жизни. Поскольку нормой для человека является состояние „быть в пути“, то важно не столько выяснить раз и навсегда смысл своей жизни, сколько выяснять его на каждом отрезке пути, именуемого жизнью.

Смысл жизни должен отражать сущностные характеристики бытия человека. В число этих характеристик входят так называемые метафизические понятия: свобода, счастье, совесть, честь, долг и т. д. Поскольку они не проходят по реестру объективной реальности, то они не столько облегчают поиск решения заявленной проблемы, сколько приумножают трудности на этом пути.

Поиск смысла жизни усложняется и пограничным состоянием человека, многоаспектностью его сущности, ибо человек имеет пять начал: космическое, родовое, природное, социальное и духовное. Взаимосвязь этих начал и их воплощение обеспечивают неповторимую уникальность конкретного человека. У него есть свой смысл жизни, отличный от смысла жизни другой индивидуальности.

И, тем не менее, ориентируясь на необходимость рассмотрения заявленной проблемы в соотношении общего и единичного, можно и нужно искать то определение смысла, которое может быть отправной точкой отсчета (гносеологическим инструментом) при рассмотрении смысла жизни конкретного человека.

Прежде чем сделать попытку определить смысл жизни, следует предварительно ответить на три вопроса:

– Является ли смысл жизни ориентиром (горизонтом), по которому можно выверять свою жизнедеятельность, или его можно обрести в каждой отдельной жизненной ситуации?

– Связан ли смысл жизни с общечеловеческими ценностями, или его можно вскрыть в ценностных ориентирах конкретного человека?

– Имеет смысл жизни только позитивный ориентир, или он может иметь и отрицательное значение?

Абстрактного смысла жизни не существует и, тем не менее, смысл жизни может и должен быть ориентиром для конкретного человека, но только в случае, если он выведен из его жизнедеятельности, а не навязан свыше. Обретение смысла жизни в каждой конкретной жизненной ситуации расширяет поле поиска ответа на вопрос, в чем смысл жизни для этого человека вообще. Последующее подтверждение обретенного смысла в других ситуациях направлено на формирование обобщенной характеристики смысла жизни, понятие которой реально претендует на статус образа, замещающего заявленную реальность. Обретая статус образа, понятие „смысл жизни“ становится ориентиром для последующих жизненных ситуаций данного человека.

Что касается связи смысла жизни с общечеловеческими ценностями, то эта связь имеет место, но носит опосредованный характер. Становление мировоззрения конкретного человека предполагает формирование ценностного ориентира как одного из структурных компонентов. Через культуру как опредмеченное состояние объективного духа человек формирует избирательную способность своей субъективности, чтобы в конкретных жизненных ситуациях апеллировать не к абстрактным общечеловеческим ценностям, а к уже апробированному собственному аксиологическому опыту.

Ответ на второй вопрос высвечивает решение и третьего вопроса. Если сложившееся мировоззрение конкретного человека обеспечивает полноту знания о конкретной ситуации и о своих возможностях (способностях), если аксиологический опыт этого человека ориентирован на общечеловеческие ценности, то смысл жизни в данной конкретной ситуации будет носить позитивный характер.

В случае если индивид оперирует неполными знаниями и апеллирует к квазиценностям, то его смысл жизни в конкретной ситуации может иметь и негативное значение.

Ответы на заявленные вопросы ставят под сомнение сложившиеся представления об абсолютности смысла жизни. К этому выводу склоняется и такой авторитетный исследователь смысла жизни, как В. Франкл. В своей работе „Человек в поисках смысла“ он пишет: „Смысл относителен, поскольку он относится к конкретному человеку, вовлеченному в ситуацию. Можно сказать, что смысл меняется, во-первых, от человека к человеку и, во-вторых, от одного дня к другому, даже от часа к часу…, ибо жизнь каждого человека уникальна в том, что никто не может повторить ее – благодаря уникальности его существования. Раньше или позже его жизнь навсегда закончится вместе со всеми уникальными возможностями осуществления смысла, т. к. нет такой вещи, как универсальный смысл жизни, есть лишь уникальные смыслы индивидуальных ситуаций“.

Позиция австрийского мыслителя нашла свою поддержку и в отечественной философии, где отмечаются три основания индивидуальности смысла жизни.

Смысл жизни индивидуален, ибо он всегда есть смысл жизни конкретного человека; он является отражением конкретной (уникальной) жизненной ситуации; он открывается особым образом. Иными словами, у смысла жизни всегда уникален носитель смысла жизни, уникальна ситуация, в которой человек обретает этот смысл, и уникален путь, которым идет человек к обретению смысла своей жизни.

Итак, смысл жизни индивидуален, но не абсолютно, ибо жить в обществе, быть частью общества и игнорировать общество нельзя. Поэтому, смысл жизни конкретного человека всегда несет на себе печать единства индивидуального и всеобщего, субъективного и объективного, печать цели жизни.

Цель жизни – это своеобразный ориентир, по которому человек выверяет курс своей жизни, своих поступков. Жизнь человеческая соткана из больших и малых целей. Нужна ли в этом случае общая, интегральная цель? Нужна! Ибо без нее человек мельчает и сбивается на осуществление принципа „здесь и только сейчас“, ориентируясь только на удовлетворение витальных потребностей, не поднимаясь до уровня человеческих потребностей.

Общая цель является ориентиром для определения совокупного общего смысла жизни через серию смыслов конкретных жизненных ситуаций.

Общая цель и общий смысл жизни взаимосвязаны, и в своей взаимосвязи они обеспечивают реальный образ жизни и стиль жизни конкретного человека в его последующих отношениях с миром своего бытия, и даже стиль ухода из жизни.

Индикатором смысла жизни является счастье, а субъективным критерием – совесть как способность человека к нравственному самоконтролю.

Совесть требует определенных нравственных обязательств. В случае их невыполнения человек расплачивается эмоциональными переживаниями. Правда, совесть мучает только тех, у кого она есть. Вывод о том, что совесть не нужна, оборачивается еще большими издержками, чем эмоциональные переживания в случае противоречия между сущим и должным.

Проще решать не вопрос целесообразности совести, а включаться в процесс нравственного совершенствования. Мир дальний и ближний можно спасти, если дорогу бессмысленности сменить на путь осмысления каждой жизненной ситуации, каждого поступка в согласии с нравственным идеалом. Не стоит забывать, что от усилий каждого человека зависит общее равновесие добра и зла на Земле.

Проблема смысла жизни – это проблема участия или неучастия в процессах коэволюции системы „природа – общество – человек“. И если теоретический разум находится в поисках смысла жизни, то разум практический должен быть ориентирован на его осуществление.

Таким образом, смысл жизни не задается, а создается. И в этом процессе как раз и проявляется мера индивидуальности человеческого „Я“, его избирательность и способность быть субъектом активности, а не объектом манипулирования.

Если человек живет бессмысленной жизнью с ориентиром на принцип „здесь и только сейчас“, то винить, в конечном счете, нужно не жизнь, а самого себя, ибо „счастье в нас и только в нас, и каждый сам себе причина“.

Смысл жизни есть воплощенная форма абсолютного и относительного, объективного и субъективного, общественного и индивидуального. Это единство несет на себе печать уникальности субъекта и специфику очередной жизненной ситуации.

Как уже было отмечено, смысл жизни трижды индивидуален по субъекту смысла, по неповторимости жизненной ситуации и по ее осмыслению. И, тем не менее, есть нечто общее в этой индивидуальности, что позволяет определить смысл жизни как способ и уровень освоения любой жизненной ситуации в соответствии с нравственными принципами человека, требованиями его совести и системой ценностей его мировоззрения.

Тот, кто знает „зачем жить“, может вынести и перенести любое „как жить“.

Калашников В., Наумова С. [64].

Человек, желающий сознательно относиться к себе и к окружающему миру, всегда задавался вопросами: Откуда этот мир? Кто им управляет? Что такое человек? Зачем он живет? и В чем смысл его жизни?…

Имеет ли жизнь человека какой-нибудь смысл? Если да, то что такое смысл жизни и в чем он состоит, имеет ли он абстрактно-всеобщее содержание или представляет собой уникальную характеристику жизни каждого человека?

Многие философы отрицают существование смысла жизни. Один из аргументов – утверждение, что человек – лишь разновидность материальных объектов, а его жизнь – обычный для всякой органической материи процесс рождения, увядания и гибели в общем потоке вечного хаотического движения. Для объективистов говорить о смысле жизни человека так же бессмысленно, как и о смысле жизни животного или камня: „Материя движется, а движение всегда направленно. Это снимает вопросы о первоисточнике, причине активности как моменте направленности, причинах существования индивида в его целостности, а тем самым о смысле жизни, предназначении человека“ (А. Акименко).

Другой распространенный аргумент опирается на убеждение, что жизнь человека есть зло и страдание. Зло не может быть смыслом человеческого бытия. Давая оценку подобным взглядам, русский философ B. C. Соловьев писал: „Сопоставляя их проповедь с их действиями, можно придти к заключению, что в жизни есть смысл, что они ему невольно подчиняются, но их ум не в силах овладеть этим смыслом“. Он не одинок. Для многих мыслителей прошлого и современности смысл жизни представляет собой предмет бесконечных и мучительных поисков. Они воплощены в разнообразных выводах от неопределенно-пессимистических типа: „Мы в мире – как собаки и кошки в наших библиотеках, смысл неясен“ (У. Джейнс) до однозначно-оптимистических: „Итак, смысл жизни заключается в ее добре…“ (В. Соловьев).

Что же такое смысл жизни?

В отличие от других живых существ человек осознает собственную жизнь. Отношение человека как сознательного существа к своей жизни и самому себе выражается в смысле и цели его жизни. Смысл жизни – это осознаваемая ценность (ценности), которой человек подчиняет свою жизнь, ради чего ставит и осуществляет жизненные цели. Он носит функционально-ценностный характер, возникает только для того, кто не „просто живет“, а рефлектирует, ощущает, что нужно жить для чего-то. Смысл – элемент ценностно-мотивационной сферы духовной жизни человека.

В чем состоит смысл жизни?

К пониманию этого вопроса и, соответственно, его решению философы подходят с двух разных позиций: с точки зрения отдельно взятого человека и человека как родового существа человечества.

В первом понимании смысл жизни – элемент уникальной внутренней духовной жизни индивида, то, что формулирует для себя он сам независимо от господствующих систем общественных ценностей. С этих позиций нельзя говорить о едином для всех смысле жизни. Каждый индивид открывает его в собственных размышлениях и на собственном опыте, выстраивая свою иерархию ценностей.

В качестве примера рассмотрим позицию французского экзистенциалиста А. Камю, в творчестве которого вопрос о смысле жизни занял центральное место. А Камю решает его парадоксально: утверждая, что мир абсурден, хаотичен, а потому вера в смысл жизни также абсурдна, он все-таки находит смысл жизни в бунте против абсурда. Отвечая на вопрос, что значит жизнь в абсурдном мире, он пишет: „Ничего, кроме безразличия к будущему и желания исчерпать все, что дано. Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд, по определению, учит нас прямо противоположному“; „Переживать свою жизнь, свой бунт, свою свободу как можно полнее – значит жить, и в полную меру“; „Бунт есть уверенность в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно ее сопровождающего… Этот бунт придает жизни цену“.

Человек, по А. Камю, сам является своей единственной целью: „И мне безразлично, вульгарна эта жизнь или отвратительна, изящна или достойна сожаления“. Главное – исчерпать то, что возможно. Эта позиция характерна и для других философов-экзистенциалистов. Они связывают предназначение человека, „подлинное человеческое существование“ с полнотой переживания собственной жизни, с поисками и проявлением уникальной Самости личности через бунт, борьбу, любовь, страдания, парение в мысли, творчество, радость самореализации.

Можно спорить с теми или иными положениями экзистенциалистов, но трудно не согласиться с тем, что поиск смысла жизни индивидуален для каждого размышляющего над ним человека. Экзистенциальное понимание смысла жизни противостоит стремлениям навязать „окончательно открытое“ кем-то царство истины и смысла.

„Эти спасители, – писал русский философ С. Л. Франк, – как мы теперь видим, безмерно преувеличивали в своей слепой ненависти зло прошлого, зло всей эмпирической, уже осуществленной, окружавшей их жизни и столько же безмерно преувеличивали в своей слепой гордыне свои собственные умственные и нравственные силы“.

Осознание индивидом цели и смысла жизни – сложный и длительный процесс. Исследования показали, что далеко не все люди способны сформулировать их, не все живут оСМЫСЛенной жизнью, „как не может младенец обратить умственный взор на самого себя и, плача и радуясь, знать, что с ним происходит…“ (С. Франк). Мера осознанности – один из показателей развития духовного мира личности. Осознание смысла – это непрерывная работа по осмыслению и переосмыслению тех ценностей, ради которых живет человек. Процесс поиска идет параллельно с его реализацией, в результате которой и происходит переоценка ценностей, переформирование исходных целей и смыслов. Человек стремится привести свою деятельность в соответствие с ними или изменяет сами цели и смыслы.

Вместе с тем, смысл жизни существует и как феномен сознания человеческого рода. Его поиски представляют второй аспект понимания вопроса, в чем состоит смысл жизни. Они подготовлены долгим процессом эволюции человека, развитием рефлексивной способности его мышления, формированием самосознания. Исторически первой формой осознания проблемы смысла жизни стали религиозные представления. В дальнейшем их спутницей и оппонентом стала философия.

Наибольшую верность поиску абстрактно-всеобщего смысла жизни человека сохранила религиозная философия. Она связывает смысл человеческой жизни с созерцанием и воплощением божественного начала человека в вере, в стремлении к сверхчеловеческой святыне, в приобщении к истине и высшему благу. „Ясно, что смысл жизни не может совпадать с произвольными и изменчивыми требованиями каждой из бесчисленных особей человеческого рода“, – писал B. C. Соловьев. Один из примеров решения проблемы смысла жизни в религиозной философии – концепция русского философа С. Л. Франка. Мир, считал он, сам по себе бессмыслен и слеп.

Бессмысленна и внешняя (эмпирическая) жизнь человека, представляющая собой „неясный вихрь“, поток хаотического течения в общем мировом движении. Но человеческий разум – это прорыв бессмысленности. Внутренняя духовная жизнь человека, которую С. Л. Франк называет истинным бытием, имеет смысл. Он доступен лишь душе, испытывающей „беспокойствие“, „томление“, „неудовлетворенность“, „искание смысла“: животное, движимое стихией, слепо и смысла не ищет. Но для того, чтобы человек открыл для себя смысл жизни, нужны два условия: во-первых, „бытие Бога как абсолютной основы для силы добра, разума и вечности, как ручательства и торжества над силами зла, бессмыслия и тленности и, во-вторых, возможность для меня лично, в моей слабой и краткой жизни, приобщиться к Богу и заполнить свою жизнь им…“; „Преодоление мировой бессмыслицы истинно сущим смыслом жизни – это добровольное самоуничтожение своего тварного существа ради торжества в нас нашего божественного существа“ (С. Франк). И, наконец, „единственное дело, осмысляющее жизнь и потому имеющее для человека абсолютный смысл, есть, следовательно, не что иное как действенное соучастие в Богочеловеческой жизни“.

Несмотря на то, что наибольшее внимание поиску абстрактно-всеобщего смысла жизни человека традиционно уделялось в религиозной философии, было бы ошибкой отрицать вклад мыслителей атеистического направления. Так, в марксистской философии смысл человеческой жизни видится в самореализации сущностных сил человека через его активную преобразующую деятельность. Сходная позиция у философа-психоаналитика Э. Фромма: смысл жизни в развитии человечности, разума, гуманности, свободы мышления.

Нетрудно заметить, что два рассмотренных аспекта решения вопроса о смысле жизни – не антагонистичны. Они взаимно дополняют друг друга, раскрывая разные грани этого вопроса.

Совокупность многочисленных вариантов ответа на него можно условно разделить на четыре группы по ориентации на ценности: гедонизм, аскетизм, созерцание и деяние. Примером нацеленности на гедонизм могут служить размышления, характерные для эпохи Возрождения: „Жить без наслаждения невозможно, а без добродетели можно“ (В. Лоренцо). Или фрейдовское: „люди стремятся к счастью… Это стремление имеет две стороны: отсутствие боли и неудовольствия, с одной стороны, переживание сильных чувств – с другой“. Ориентация на аскетизм и созерцание характерна для религиозной философии. Яркий пример – проповедь „духовного самоубийства“, отказа от желаний и страстей в рафинированном буддизме. Примером направленности на деяние может служить марксистская философия человека.

Вопрос о смысле жизни – это и вопрос о смысле смерти человека, о его бессмертии. Смысл жизни определяется не только в отношении к актуальности, но и в отношении к вечному времени, в котором уже нет физически живого индивида. Понять смысл жизни – это и определить свое место в вечном потоке изменений. Если человек не оставил после своей жизни тени, значит, его жизнь по отношению к вечности была лишь призрачной.

Проблема смысла жизни и смерти человека никогда не утратит актуальности. Для человечества, ускоряющего свое движение к технико-информационным высотам, она особенно насущна.

Кришнамурти Д. [38].

Почему жизнь стала такой большой проблемой, почему, хотя мы все столь изысканно умны, все же наша ежедневная жизнь так скучна, однообразна и не имеет особого смысла, кроме самого выживания – что тоже очень сомнительно.

Поэтому я говорю, что одна из самых трудных вещей – уметь слушать, слушать коммуниста, социалиста, конгрессмена, капиталиста, любого другого человека, вашу жену, ваших детей, вашего соседа, контролера в автобусе, птицу – просто слушать. Только тогда, когда вы слушаете без идей, без мыслей в голове, вы находитесь в непосредственном контакте; а находясь в контакте, вы поймете, истинно или ложно то, что говорится; вам не нужно обсуждать. Действительность, истину не нужно постигать. Для того чтобы к человеку пришла истина – вера, знание, опыт, достоинство, стремление к добродетели, что сильно отличается от настоящей добродетели, все это должно исчезнуть. Добродетельный человек, постоянно ощущающий, что он стремится быть добродетельным, никогда не сможет найти реальность.

Важно быть бедным, неимущим не только в том, что касается мирских вещей, но также в вере и знаниях. Человек, обладающий мирским богатством, или человек, богатый знанием и верой, никогда не познает ничего, кроме темноты и будет центром горя и страдания. Но если вы и я как отдельные личности сможем увидеть, как работает механизм „Я“, тогда мы узнаем, что такое любовь. Я уверяю вас, что это единственное преобразование, которое может изменить мир. Любовь – это не „Я“. „Я“ не может признать любовь. Вы говорите: „Я люблю“, но тогда в самом произнесении этих слов, в самом переживании этих слов любви нет. Но, когда вы осознаете, что такое любовь, „Я“ уходит. Когда есть любовь, „Я“ не существует.

Что такое любовь для большинства из нас? Для нас всех, когда мы любим, в ней обязательно присутствуют собственничество, господство или подобострастие. От такого владения возникает ревность и страх потери, и мы легализуем этот инстинкт владеть чем-то. Из собственничества возникают ревность и бесчисленные конфликты, знакомые каждому человеку. Когда есть собственничество – нет любви. И при этом любовь не сентиментальна. Сентиментальность и эмоциональность исключают любовь. Чувствительность и эмоции – просто сентенции, ощущения.

…Только любовь может преобразовать безумие, замешательство и борьбу. Никакая другая система, никакая теория правого или левого толка не может принести человеку мир и счастье. Там, где есть любовь, нет никакого собственничества, никакой зависти; там только милосердие и сострадание, не в теории, но на практике – по отношению к жене и детям, вашему соседу и вашему служащему… Только любовь может породить милосердие и красоту, порядок, гармонию и мир. Любовь с ее благословением приходят к вам тогда, когда „Я“ прекращает свое существование.

Любовь нельзя культивировать. Любовь нельзя разделить на божественную и физическую; есть только любовь – не любовь ко многим или кому-то одному. Абсурдный вопрос: „Вы любите всех?“ Вы знаете: благоухающему цветку все равно, кто подходит его понюхать или кто поворачивается к нему спиной. Любовь есть любовь. Любовь – это не память. Любовь – не порождение сознания или интеллекта. Она естественно возникает в форме сострадания, когда вся проблема существования – проблема страха, опасения, жадности, зависти, отчаяния, надежды – понята и разрешена. Честолюбивый человек не может любить. Человек, привязанный к своей семье, не имеет никакой любви. Так и ревность не имеет ничего общего с любовью. Когда вы говорите: „Я люблю мою жену“, – вы на самом деле не подразумеваете этого, потому что мгновение спустя вы ее ревнуете.

Любовь подразумевает большую свободу, а не делать то, что вам нравится. Но любовь приходит только тогда, когда сознание очень тихо, ничем не заинтересовано, не сосредоточено на себе. Это не идеалы. Если у вас нет никакой любви, делайте что хотите – идите ко всем существующим богам на земле, занимайтесь какой угодно социальной деятельностью, пытайтесь изменить жизнь бедных, занимайтесь политикой, пишите книги, стихи – вы – мертвый человек. И без любви ваши проблемы только увеличатся, бесконечно умножатся. А с любовью, что бы вы ни делали, нет никакого риска, нет никакого конфликта. Тогда любовь – сущность добродетели. Сознание, не пребывающее в состоянии любви, вообще не религиозно. И только религиозное сознание освобождено от проблем, только оно познает красоту любви и истины.

Нет никакого пути к истине, и нет двух истин. Истина не имеет прошлого или настоящего, она вне времени; и человек, цитирующий истину Будды, Шанкара, Христа, или кто просто повторяет то, что я говорю, не откроет истину, потому что повторение – это не истина. Повторение – это ложь.

Истина же – состояние бытия, возникающее тогда, когда сознание, которое стремится отделяться, быть исключительным, может думать только в терминах результатов, достижений. Только тогда пребудет истина. Сознание, предпринимающее усилие, дисциплинирующее само себя, чтобы достигнуть какого-то итога, не может познать истину, потому что такой итог – это его собственное проектирование, а стремление достичь такого проектирования, каким бы благородным оно ни было, – форма самопоклонения. Такое существо поклоняется себе, и поэтому оно не сможет познать истину. Истина может стать известной нам только тогда, когда мы понимаем весь процесс сознания, т. е. когда нет никакой борьбы.

Можно найти Бога, ища его? Разве можно искать нечто непостижимое? Чтобы найти что-то, вы должны знать то, что вы ищете. Если вы стремитесь что-то найти, то, что вы найдете, будет самопроектированием; будет тем, чего вы желаете, а творение желания – это не истина. Искать истину значит отрицать ее. Истина не имеет никакого установленного места обитания; нет никакого пути, никакого руководящего принципа для того, чтобы ее найти. И слово – не истина. Можно найти истину в определенных условиях, специальном климате, среди каких-то определенных людей? Она есть здесь, а не там? Есть ли какой-то один путь к истине, и никакой другой не подходит? Есть ли путь вообще? Когда ищут истину, то, что находится, может быть плодом лишь невежества, ведь сам поиск истины порожден невежеством. Вы не можете найти действительность; „вы“ должны исчезнуть, чтобы действительность существовала.

Это действительно несложно, хотя и может показаться трудным. Вы видите: мы не начинаем с фактического, с факта, с того, что мы думаем, делаем, желаем; мы начинаем с предположений или идеалов, которые не есть действительность, они сбивают с пути. Чтобы начинать с фактов, а не с предположений, нам нужно пристальное внимание; любая форма мышления, не исходящая из фактического, лишь отвлекает внимание. Именно поэтому так важно понять то, что фактическое имеет место как внутри, так и вокруг человека.

Если вы христианин, ваше видение жизни следует по некоторому образцу; если вы индус, буддист или мусульманин, то у вас другой образец. Вы видите Христа или Кришну в соответствии с вашей обусловленностью; ваше образование, культура, в которой вы были воспитаны, определяет ваше видение. Что же является действительностью: видение или сознание, сформированное на некоторой почве? Видение – проектирование определенной традиции, формирующей фон сознания. Такая обусловленность, а не видение, которое она проектирует, и является действительностью, фактом. Понять факт просто; но мы сами сделали это трудным делом, своими „нравится – не нравится“, нашим осуждением факта, мнениями или суждениями, имеющимися у нас о факте. Быть свободным от таких форм оценки – значит, понять фактическое, то, что есть на самом деле.

Существует множество людей, которые дадут вам цель жизни; они скажут вам, что говорит Библия. Умные люди дойдут до изобретения „цели жизни“. Политическая группа будет иметь одну цель, религиозная группа будет иметь другую цель и т. д. Так в чем же цель жизни, когда вы сами в замешательстве? Когда я смущен, я задаю вам вопрос: „В чем цель жизни?“ Потому что надеюсь, что благодаря своему замешательству, найду ответ. Как я могу найти истинный ответ, когда я в замешательстве? Вы понимаете? Если я в состоянии беспорядка, то смогу только получить ответ, который сам будет запутанным. Если мое сознание запуталось, если в нем царит беспорядок, если мое сознание не красиво, не спокойно, то независимо от того, какой ответ я получу, он предстанет передо мной через завесу беспорядка, беспокойства и опасений; поэтому ответ окажется извращенным. Так важно не спрашивать: „В чем цель жизни, существования?“ Но убрать беспорядок, существующий внутри вас. Это похоже на слепого человека, спрашивающего: „Что такое свет?“ Если я говорю ему, что такое свет, он будет слушать меня, исходя из своей слепоты, с точки зрения своей темноты; но предположим, что он может видеть, тогда он никогда не задаст вопрос: „Что такое свет?“ Не так ли?

Точно так же, если вы сможете разъяснить беспорядок внутри вас самих, тогда вы найдете то, в чем цель жизни; вам не нужно будет спрашивать, вам не нужно будет ничего искать; все, что нужно делать, – быть свободным от тех причин, которые вызывают беспорядок.

Лавриненко В., Ратников В. [65].

Философская антропология не может обойти вопрос о смысле и цели жизни. Разные философские учения отвечают на него по-разному. Представители материализма обращаются к рассмотрению объективной действительности и реальной жизнедеятельности людей, представители идеалистических направлений устремляют свой взгляд к Богу, обращаются к разуму, духу, идеям и т. д. Но, несмотря на постоянное внимание и обилие точек зрения, на сегодняшний день этот вопрос остается открытым, и нет никаких оснований считать, что он может быть решен в обозримом будущем.

Может быть, больше всех над вопросом о смысле и цели жизни размышлял и мучился Л. Н. Толстой. В результате он пришел к выводу, что и то, и другое заключается в самосовершенствовании личности. Вместе с тем для него было ясно, что смысла жизни отдельной личности нельзя искать отдельно от смысла жизни других людей. Однако все это еще не говорит о том, что Толстой в конце концов разрешил для себя эту проблему. „Одна тайна всегда останется для человека, только одна: зачем я живу? Ответ разумный один: затем, что этого хочет Бог. Зачем Он этого хочет? Это – тайна“, – таков окончательный вывод Толстого.

Особенно много внимания вопросу смысла жизни уделяется в философии экзистенциального направления. С огромной силой и во всей своей противоречивости он был поставлен в русской философии Ф. М. Достоевским, доведшим его до „логического самоубийства“. Так, в „Бесах“ инженер Кириллов чувствует, что Бог необходим для утверждения жизни, а потому и должен быть. Но он уверен, что его нет и быть не может: „Неужели ты не понимаешь, что из-за этого только одного можно выстрелить в себя?“ Вопрос о смысле жизни превращается, таким образом, в вопрос о Боге. Для религиозного экзистенциализма этот вопрос решается эсхатологически, т. е. жизнь продолжается и в потустороннем мире, где происходит свободное творчество души, не обремененной телом, и где она реализуется в „царстве божием“. Таким образом, преодолевается трагизм земного человеческого существования, выражающийся в противоположности и непримиримости вынужденного единства души и тела, „царства Духа“ и „царства Кесаря“.

В атеистическом экзистенциализме Бога нет, поэтому жизнь превращается в абсурд, подобно тому, как абсурден труд Сизифа. Произведение известного французского экзистенциалиста А. Камю „Миф о Сизифе“ и призвано дать подобный ответ на вопрос о смысле жизни. Тезис экзистенциализма о том, что „существование предшествует сущности“, также прямо связан с утверждением бессмысленности человеческого существования, ибо человек только на пороге смерти может кое-что сказать о смысле бытия. Это подтверждает и один из основных тезисов Сартра: „Человек – это ничто“.

Представляется, что дать логически обоснованный ответ об абсолютном и высшем смысле жизни человека невозможно. Искать первоначальный смысл в человеческом бытии – это значит встать на точку зрения телеологии, предположить наличие заранее заданной для человека цели. Но тогда встает еще один вопрос: „Кто установил эту цель?“ – и целый ряд подобных вопросов. Другими словами, обосновать теоретически смысл жизни, видимо, нельзя. Помимо этого, решение вопроса о смысле жизни предполагает и осуществление сократовского императива „Познай самого себя“, а это тоже открытый вопрос. Дать абсолютный ответ на него – это значит исчерпать саму жизнь, которая беспредельна в своем существовании и не исчерпывается рациональным объяснением. Кроме того, как тут не вспомнить слова Ницше: „Познавший самого себя – собственный палач“. Ну и, наконец, для того чтобы познать смысл жизни, ответить на вопрос: „Для чего мы живем?“ – необходимо, видимо, познать и смысл смерти и ответить на вопрос: „Для чего мы умираем?“ А этот вопрос вообще, как нам кажется, лишен смысла.

Думается, однако, что к решению вопроса о смысле и цели жизни, как и к самому этому вопросу, не следует подходить абсолютно отрицательно, категорически утверждая, что он сам по себе абсурден. Применительно к жизни отдельной личности он имеет реальный смысл и значение. Более того, если бы каждый не отвечал для себя как-то на этот вопрос, то само существование человека было бы действительно бессмысленным, со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями. Достоевский по этому поводу очень хорошо сказал, что без твердого представления себе, для чего ему жить, человек „не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы“. Вместе с тем много глубокого смысла и мудрости содержится и в словах Ницше: „Тот, кто имеет зачем жить, может вынести любое как“.

Мы уже упоминали о логотерапии, разработанной В. Франклом. Она ставит своей задачей помочь обрести людям, нуждающимся в этом, смысл жизни и тем самым излечить их душу. Задача эта архиважная, поскольку отсутствие смысла жизни приводит многих людей даже к трагическому исходу.

Имея в виду этот реальный для отдельного человека, а не абсолютный смысл жизни, мы полагаем, что в общем плане можно сказать: смысл жизни состоит в развитии человека как самоцели, его всестороннем совершенствовании. Как писал Кант, существование человека „имеет в себе самом высшую цель, которой, насколько это в его силах, он может подчинить всю природу“.

Поскольку человек по своей сути – существо общественное, поэтому и смысл его жизни может быть найден только на пути сопряжения интересов и целей общества и личности. Общность индивида и рода, личности и социума дает основание оптимистически смотреть на бытие человека в мире и смысл его жизни. Трагизм индивидуальной смерти преодолевается тем, что человек и после смерти остается в результатах своей деятельности, своего творчества и в благодарной памяти потомков.

Определить личностный смысл жизни – это значит осмыслить жизнь во всей ее сути и в большом плане, объяснить, что в ней подлинное, а что мнимое, определить не только основные задачи и цели жизни, но и реальные средства их осуществления. По мнению С. Л. Рубинштейна, все это бесконечно превосходит всякую ученость и связано с драгоценным и редким свойством – мудростью.

Однако, как известно, сова Минервы вылетает только в сумерках. Поэтому „юноше, обдумывающему жизнь“ и пожелавшему узнать смысл ее с самого начала, ничего не остается, как только обратиться за советом к тем, кто ее уже прожил, причем прожил, конечно, мудро. А еще лучше – к летописи человеческой мудрости, проверенной на опыте не только одного человека, но и всего человечества. Одно из древних, в различных модификациях встречающееся у всех народов выражение на этот счет таково, что оно, увы, не оставляет надежды для спешащих получить готовый ответ на этот вопрос в начале жизни и отсылает их к самой жизни: primum vivere deinde philosophare – „сначала жить, потом философствовать“.

Близкая к ней, но более человеческая, в традициях русской философии мысль содержится у Ф. М. Достоевского: надо не просто „сначала жить“, а, прежде всего надо „жизнь полюбить“, причем „полюбить больше, чем смысл ее“. Как говорит Алеша Карамазов, полюбить жизнь „прежде логики, и тогда только я и смысл пойму“. Добавим, что сердцевиной этой любви к жизни является любовь к людям, положенная в основу всех дел, мыслей, чувств и поступков личности.

Лазарев А. [40].

Согласно законам кибернетики, сложность системы, управляющей динамикой сотен миллиардов планет, каждая из которых к тому же не абсолютно твердое тело, а термоядерный реактор, работающий в паре с МГД-генератором, растет по экспоненте с увеличением управляемых параметров. Следовательно, система управления Вселенной должна быть значительно сложнее ее самой. Она управляет динамикой движения каждой планеты, кометы, астероида. „Убирает“ из системы потухшие планеты и перемещает их на переработку. Создает новые планеты, замещая отсутствующие (так в Солнечную систему попала Венера – планета с иным вектором вращения).

Появление новых планет изменяет структуру Вселенной. Управление ею требует постоянного усложнения собственных функций, а следовательно, наращивания той части организма, которую мы у человека называем мозгом. По аналогии с этим, назовем систему управления Космосом – Вселенским разумом, или, в интерпретации Библии, – Господом Богом. Движение тектонических плит по поверхности оболочки Земли необходимо для ее стабилизации, поскольку Земля подвержена прецессии и нутации. Следовательно, оно не может в принципе быть свободным. Это принудительное перемещение материков с единственной целью – стабилизации положения Земли в Солнечной системе. Процесс перемещения плит осуществляется изменением режима работы МГД-генератора. Плазменные шнуры изменяют конфигурацию, т. е. направления потоков плазмы, приподнимают материк и разворачивают его в нужном направлении. В этом процессе активно участвуют Луна и Солнце. Таким образом, все планеты Солнечной системы и Солнце управляемы. Их реакторы и МГД-генераторы работают под постоянным контролем некоторой мощной иерархической структуры, обеспечивающей стабильность планет в системах уже как сложных энергетических машин.

По мере удаления от Солнца работа ядерного реактора и МГД-генератора планеты изменяется. Вследствие этого планета становится иной. Она попадает к Солнцу в законсервированном виде. Затем реактор запускается и начинает работать МГД-генератор. Одновременно идет приток энергии Солнца.

На определенном расстоянии от Солнца на планете появляются атмосфера и вода. Вода – продукт работы внутреннего реактора. После стабилизации новых параметров происходит принудительный запуск в конструкцию биологических организмов на уровне клетки. Эти организмы проходят определенную системой управления эволюцию до стадии, когда живое существо можно сделать инкубатором души. Дальнейшее развитие идет по Ч. Дарвину, но только необходимо четко отличать: эволюционирует не тело, а душа. Невозможно из рептилии получить обезьяну, а из обезьяны – человека. Но эти три стадии являются этапами эволюции души. В свою очередь, Душа – это элемент системы управления Вселенной, Душа – это то, для чего, собственно, и существуют системы, подобные Солнечной. Она – клетка мозга той биосистемы, мыслящую часть которой мы называем Вселенной. Через определенное время инкубатор душ превращается в школу, затем – в институт и, наконец, – в общество. Для его организации система управления Вселенной предусмотрела иерархически увязанную в общую конструкцию организацию управления. Люди назвали ее Религией, Церковью и Государством.

Таким образом, цель Человечества на отрезке времени от первобытного общества к империи – создание Государств и Церквей. На следующем этапе произойдет выработка единой религии и структуры управления Государством, которые в будущем станут системой управления Человечеством. По аналогии с организмом человека (а Господь создал человека по своему образу и подобию), Вселенский разум имеет нервную систему, с помощью которой он управляет Космосом. Но, в отличие от нервной системы человека, управление Вселенной для нас невидимо. Это поле, осуществляющее управление каждым объектом в замкнутом контуре: планирование (прогнозирование, экстраполяция), контроль (информационный), анализ (состояния элементов системы и ее общего состояния), выработка управляющего воздействия (в зависимость от отклонения от запланированного) и непосредственное воздействие на структуру.

Планирование – это недоступная для Человечества проблема. Мы знаем, что Вселенский разум планирует работу системы под названием Космос, но ее цели слишком далеки от человека, живущего на одной из миллиардов планет. Ясно лишь, что Вселенная, в которой мы находимся, так сложна, что могла быть создана для выполнения каких-то особых задач. Одна из этих задач – наращивание мощи Вселенского разума, но уже не для собственно Вселенной, а для чего-то большего.

Вторая функция управления – контроль и анализ состояния Вселенной. Речь идет не только об известных Человечеству физико-механических и химических характеристиках (состояние гравитационного и электромагнитного полей планеты, химия внутренних процессов в МГД-генераторе и ядерном источнике энергии, динамика взаимодействия с планетами своей системы и системами иных систем), но и о состоянии Человечества (если оно присутствует на планете).

Таким образом, Человечество – это часть Вселенского разума. Человечество – инкубатор элементной базы Вселенского разума. Центральным органом Человека является его душа. Она – часть Вселенского разума, как микросхема мощного компьютера. Ради нее и существует Вселенский разум. Следовательно, его главная задача – выращивание новых кристаллов для микросхем (душ), которые затем могут стать элементами Вселенского разума и увеличить его возможности (мощности). Вселенский разум создает кристаллы (души), которые на первом этапе еще не могут быть использованы в работе (как новорожденные дети). Затем души подвергаются испытаниям на выживаемость в условиях жесткой программы (нравственные законы Господа Бога, данные Человечеству через Моисея вначале в виде десяти простых заповедей, а затем и более сложных законов, изложенных в книгах Библии). На следующих этапах происходит усложнение программы: войны, гигантские природные катастрофы. Проходя через эти испытания, душа должна суметь самостоятельно выработать в себе потребность в обществе, а затем создать его разумную организацию. Таким образом, всего за несколько тысяч лет душа проходит путь превращения из новорожденного ребенка в разумного человека, перед которым встает задача организации и управления средой, в которой он существует. Души, сумевшие понять свое Предназначение, пройдя через испытания, „переводятся“ из инкубатора во Вселенский разум и становятся его частью, а остальные уничтожаются. Определение степени подготовленности души в Библии называется Божьим Судом, информация о состоянии души после периода подготовки в инкубаторе – Кармой. Операция перехода души во Вселенский разум – дорогой в Царство Небесное (рай). Операция очищения души от накопленного негативного прошлого – чистилище в Аду, хотя Рай и Ад в действительности едины: это части одного целого – Вселенского разума.

По аналогии с нервной системой человека, управляющая структура Вселенского разума потребляет незначительное количество энергии и поэтому ее трудно обнаружить. При деятельности нерва человека выделяется энергия в миллионы раз меньшая, чем при работе мышцы. Поэтому обнаружить душу, а тем более „нервную систему“ Вселенского разума – задача пока невыполнимая. Речь может вестись лишь о косвенных свидетельствах сделанных утверждений, в частности, об интереснейших исследованиях Л. Гумилева. Его определение пассионарности групп людей, по существу, есть отражение связи между Вселенским разумом и душой человека, а также – технология управления человеческими группами.

Управляющее воздействие Вселенского разума может внезапно привести миллионы человек в состояние крайней агрессивности, и это вызовет войну или революцию. Или, напротив, внезапно возникшее безразличие граждан государства к его судьбе приводит к развалу экономики и разрушению организации управления, а в крайних случаях – к гибели государства.

В интерпретации Библии это звучит как отказ Господа Бога от своих детей из-за нарушения ими нравственных заповедей или его распоряжений (управляющих команд).

Муза Д. [43].

Смысложизненная проблематика – это та, которая вырывает людей из животного мира и позволяет говорить, об их, людской, особенности бытия. Бытия в горизонте смысла, в фокусе „истины бытия“. Всякая человеческая душа, согласно австрийскому психологу Б. Франклу, вообще устремлена к смыслу, даже в тех случаях, где его, как кажется, нет. Из чего же складывается проблематика смысла, хотя бы в первом приближении?

Человек способен задавать себе следующие вопросы: Какое его место и предназначение? Какой путь предпочесть из всех возможных жизненных путей? Даст ли избранный путь искомый смысл, одарит ли счастьем? Как соотносится жизнь и смерть, и можно ли говорить о кристаллизации смысла перед лицом все пожирающей смерти? Есть ли жизнь вечная и кто ее достоин? Подобные вопросы, сводимые к более простому: „Для чего жить?“ („Во имя чего я живу?“) – норма человеческой природы, ее ведущая тенденция в деле прорыва человека к самому себе и к высшим тайнам мироздания.

В общем курсе философии рассматриваются концепции смысла жизни, выводимые из самых широких мировоззренческих контекстов. Например, дана религиозная концепция, где утверждалась идея смысла, стоящего по ту сторону реальности, исходящая от Бога или Абсолюта. Человек, дабы приобщиться к смыслу, обязан осуществить трансценденцию в указанном направлении (Царства Божьего, нирваны и т. д.). Во-вторых, в секулярно-гуманистических концепциях утверждалась способность человека постепенно устроить гармоничный мир (на началах добра и справедливости) для себя и себе подобных. Ориентируясь на конечную цель – совершенства, могущества и всеобщего счастья, люди усматривают в прогрессивном движении к ней реальный смысл. Но эту концепцию можно считать ограниченной, поскольку прошлое и настоящее выступает материалом для „лепки“ светлого будущего. Серьезная критика прогрессивного смысла жизни привела к появлению следующей концепции – концепции актуального смысла. Ее сторонники настаивают на том, что смысл не выводим ни из прошлого, ни из будущего. Жизнь вообще не имеет раз и навсегда заданного смысла. Человек в моменте настоящего полагает (творит) смыслы и, следовательно, раскрывает самого себя (свою человеческую сущность). Наконец, некоторые авторы (например, атеистические экзистенциалисты) предлагают видеть в жизни полную бессмыслицу, абсурд, болезненный бред вида homo sapiens. Последняя концепция разрабатывается и сейчас, в связи с теорией симулякров и практикой массовой манипуляции человеческим сознанием.

Человек здесь получает (помимо своей воли) символическое удовлетворение от чего-либо: политики, образования, искусства, еды, развлечений, т. е. питается прогрессирующей иллюзией смыслов, создаваемых современной массовой культурой.

Когда мы говорим об этическом понимании проблемы смысла жизни, необходим шаг в сторону общего тезиса: смысл жизни в этическом измерении – это полная индивидуальная реализация человеком универсальной связи бытия, выявление вечного – во временном. Для обретения индивидуального смысла жизни, который требует максимальной активности человека при его создании, осуществим на двух уровнях: мировоззренческом и социальном. На мировоззренческом уровне закладываются (всем идейным арсеналом эпохи, в которой живет индивид, культурой, органичной ему, национальными обычаями и традициями) фундаментальные идеи и принципы, ценности и идеалы. Их иерархия не может быть произвольно нарушена человеком, хотя они могут быть переосмыслены в свете уникального опыта личности, в фокусе реализуемой жизненной программы. Здесь находят свое место не столько физические законы и константы, сколько фундаментальные представления о добре и зле, справедливости и несправедливости, долге и чести и проч. Крупными мазками на этом полотне прорисована собственно гуманитарная специфика: о месте и назначении человека в мироздании, о счастье и свободе, о дружбе и любви… Помимо этого, в мировоззрении индивида „прописаны“ оптимизм и пессимизм как смыслоулавливающие фильтры, один из которых связан с жизнеутверждением, другой, – с сомнением или отрицанием жизни и ее смысла.

В свою очередь, этот уровень спроецирован на плоскость реальных социальных отношений и находит свой выход в конкретике любых поступков и отношений. Социальный уровень задан всей фактурой социального окружения индивида, смысловыми интенциями (потребностями, интересами и ценностями) социальных групп, классов, коллег, родственников, друзей и т. д. Он конституируется не только в борьбе мнений, но и в осмысленном, социально-значимом поведении индивида как работника, защитника Родины, семьянина, отца (матери) и проч.

Теперь остановимся на существующих вариантах этического понимания смысла жизни. В типологии, предложенной В. Г. Немировским, учтена доминирующая в мировоззренческой культуре личности, ценность (=смысл). Так, придерживаясь творчески-альтруистической позиции, люди движимы бескорыстной заботой об общем благе, о счастье других. Смысл здесь спроецирован либо на возможные продукты нынешних творческих усилий человека; либо на культурное творчество; либо на воспитание детей и внуков, которые станут продолжателями позитивных начинаний. К этой концепции примыкает т. н. игровая концепция смысла, которая получила популярность после работы голландского культуролога Й. Хейзинги – „Homo ludens“ (человек играющий). Эта концепция предусматривает индивидуальное и групповое развитие в рамках игровой деятельности, направленной на духовное и физическое совершенствование личности. Театральное искусство, художественная самодеятельность, авторская песня, спорт и туризм создают прецеденты смысла для многих людей. Немалое количество людей реализуют престижную концепцию смысла, считая, что их высокий профессиональный и социальный статус дает приращение значимости индивиду, причем, как в своих собственных, так и в глазах окружающих. Отсюда желание „сделать“ карьеру, „пробиться в люди“… К сожалению, люди часто наивно полагают, что, заняв „место под солнцем“, они уже обрели искомый смысл. Жизнь, однако, гораздо сложнее подобных линейных схем.

Лидерская концепция смысла жизни основывается на желании человека быть подлинным субъектом власти, повелевать и наказывать, навязывать свою волю подчиненным и строго спрашивать ее исполнения. Правда, современный тип лидера должен учитывать в работе массу факторов: от психологии подчиненных – до „слабых мест“ у конкурентов. Это не делает концепцию ущербной, но люди стремятся оптимизировать соотношение сил, – в реальной политической, производственной, семейной жизни.

Сторонники гедонистической концепции, что видно из определения, сориентированы на получение удовольствий, связывая с ними смысл жизни. Их девиз: „Лови каждый миг бытия“ – хорошо известен. Дело не так худо, если человек, овладев в совершенстве искусством бильярдной игры, не знает себе равных. Хуже, когда игра существует не ради нее самой, а ради денег, наживы, перерастая в ни чем не утолимую страсть. Современное общество, как никакое другое, дает серьезную пищу для размышлений, именно потому, что оно культивирует в людях низменные гедонистические страсти. Алкоголь, наркотики, коллекционирование ненужных вещей, „ночные клубы“ – далеко не полный перечень развлечений, в рамках которых „свободная“ личность находит „смысл“.

Этой концепции противостоит аскетическая (в религиозном и светском вариантах) концепция. Ее адепты, напротив, всячески ограничивают в себе „темное“ природное начало, подчиняя его духовно-нравственным принципам, и шире – совершенствованию своих психо-физических кондиций. Разумеется, эта концепция не имеет широкого распространения, в силу повышенных требований к человеку.

Разговор о смысле жизни будет неполон, если обойти вниманием проблему соотношения жизни и смерти. В категории „смерть“ фиксируется момент прекращения жизни, ее угасание. Поскольку человек, в отличие от других живых существ, сознает свою смертность, она выступает для него как конструктивный момент его жизни и мироотношения. Например, немецкий философ М. Хайдеггер считал, что „бытие-к-смерти“, „бытие-к-концу“ является определяющей нынешнюю жизнь человека интенцией.

Более того, время идет к нам из будущего, приближая точку смерти к нашей жизненной актуальности. Но так было не всегда. Как показал Ф. Арьес, представление о смерти (по крайней мере в европейской культуре) прошло длительную эволюцию и насчитывает пять этапов: от т. н. „прирученной“ смерти в Древнем Египте – до „перевернутой смерти“ в современном обществе. Важно и другое: смерть позволяет четче выявиться самосознанию индивида; усилить/ослабить веру в потусторонний мир; быть заслоном от дикой (непознанной) природы; акцентировать внимание на зле; найти точку опоры для этой – земной – жизни в Царствии небесном.

Вместе с тем, проблема смысла жизни должна иметь конкретное решение для всякого человека. В русской философии мы находим конструктивный вариант, преодолевающий дихотомию временного и вечного, эмпирического и трансцендентального. Так, С. Л. Франк показал, что человек – двуединое, природное и сверхприродное существо, а кн. Е. П. Трубецкой сформулировал идею о совпадении смысла-истины со смыслом-целью жизни. К сожалению, люди видят их раздельными и поэтому живут ради средств жизни, игнорируя цели. Добывание средств, как о том свидетельствует трагедия западной культуры, ведет к дурной бесконечности, в то время как соподчинение средств сверхэмпирической цели – единению людей в Боге, – делает жизнь нравственно оправданной.

Осипов А. [48].

Проблема смысла жизни – это проблема искомого идеала или истины. Её пониманием определяется цель, направление и характер всей деятельности человека. Однако само решение вопроса, если говорить по существу, обусловлено экзистенциально-личностной установкой человека: его свободой, его духовным и нравственным состоянием.

На исторической арене три основные силы претендуют на решение этого вопроса: религия, философия и наука. Кратко их ответы можно было бы выразить следующим образом. Религия, под которой подразумеваем такую законченную систему верований, где идеи Бога и вечной жизни являются центральными, видит смысл жизни в единении с Богом. Философия, в конечном счёте, – в рациональном постижении истины. Наука – в максимальном познании мира. Естественно, что каждый из этих ответов требует широкой интерпретации.

В чём особенность православного понимания этого вопроса? Оно видит смысл жизни в вечной жизни в Боге, именуемой иначе спасением. Это означает, во-первых, убеждение в том, что Бог есть, и что Он является не только источником бытия, но и самим бытием, в Котором лишь возможно благо бытия всего существующего, полноценное постижение Истины и познание тварного мира в Его существе.

Во-вторых, это предполагает понимание, что настоящая (земная) жизнь является не самодовлеющей ценностью, но необходимым условием, преходящей формой бытия личности для достижения ею совершенной жизни в Боге. Христианскому сознанию поэтому противоестественен атеистический призыв: „Верь, человек, тебя ожидает вечная смерть!“ – поскольку в нём не остаётся для смысла самого главного – жизни, в которой лишь, возможно, и осуществляется смысл. Суть христианской веры можно выразить двумя словами: „ХРИСТОС ВОСКРЕС!“, – т. к. в них заключена вся бесконечная и одновременно вполне конкретная перспектива жизни.

Её смысл – в уподоблении Христу и единении с Ним, иначе – обожении, теосисе. Что это значит? Если ответить кратко, то это есть совершенство в кенотической (греч. – самоумаление, жертвенное смирение) любви, составляющей само существо Бога, ибо „Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем“ (1 Ин. 4; 16). Апостол Павел несколько подробнее пишет об этом состоянии в своём послании к Галатам, когда перечисляет плоды действия Бога в человека. Он характеризует его как любовь, радость, мир, долготерпение, милосердие, кротость, воздержание (Гал. 5; 22–23). В другом послании он описывает это состояние следующими словами: „Не видел того глаз, и не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его“ (1 Кор. 2; 9).

Апостол, как видим, пишет о том, что человек, духовно очистившийся, исцелённый от страстей, т. е. духовно здравый, пребывает в глубокой радости, любви и мире души, говоря современным языком, – в счастье, но не мимолётном, случайном, вызванном действием нервов и психики, а ставшим свойством души „нового“ человека, и потому неотъемлемым, вечным. Следует, однако, заметить, что не это состояние само по себе является целью и смыслом жизни человека по христианскому учению. Оно есть лишь одно из следствий достижения цели – спасения, обожения, единения с Богом, в котором личность человека достигает полноты своего раскрытия, богоподобия.

Но совершенство в любви – это не только нравственное и эмоциональное благо человека. Любовь в не меньшей степени является и совершенным „инструментом“ познания Истины и тварного мира. Не случайно те, которых Церковь в силу их особой духовной чистоты именует преподобными, называли духовную жизнь истинной философией, искусством из искусств, наукой из наук. Они потому её так именовали, что правильная аскеза, восстанавливая единство души с Богом, открывает человеку и ведение Истины, и созерцание Её нетленной Красоты, и познание существа всех творений.

Опыт Церкви со всей очевидностью свидетельствует, что духовное совершенство человека, к которому призывает Евангелие, – не фантазия разгоряченных мечтателей, но реальность, факт, бесконечное, практически, число раз проверенное в истории жизни мира и доныне предлагаемое ищущему человеку в качестве единственно разумной цели бытия. Естественно, такой смысл жизни неприемлем миром языческим, существо которого первый Богослов Церкви выразил в следующих словах: „… всё, что в мире: похоть плоти (жажда наслаждений: чувственных, эстетических, интеллектуальных), похоть очей (жажда богатства) и гордость житейская (искание власти, славы), не есть от Отца, но от мира сего“ (1 Ин., 2; 16).

Психологической базой мира является „синдром страуса“ – отказ видеть единственно бесспорную и неминуемую реальность этой жизни – смерть. Поэтому все силы человек и бросает на приобретение указанных „благ“. И хотя вполне очевидно, как безжалостно отнимаются все они от простого прикосновения смерти, тем не менее, для мира идеал, выходящий за пределы интересов этой жизни, ИДЕАЛ, распятый в этой жизни, есть, по выражению апостола Павла, соблазн и безумие (1 Кор., 1; 23). Христианский смысл жизни, заключающийся в приобретении личностью ещё здесь, на земле, богоподобных духовных ценностей и веры в реальное воскресение тела для бесконечной жизни в Боге, становится, таким образом, в непримиримое противоречие с идеалом т. н. атеистического гуманизма.

Было бы чрезвычайно интересно и важно проанализировать те духовные истоки, из которых происходит отрицание христианского идеала. Нет сомнения, что эти истоки чисто духовного, а не рационального порядка. В этом убеждают хотя бы следующие соображения. Первое. Каждая правильная теория должна, по меньшей мере, удовлетворять двум основным требованиям: иметь факты, её подтверждающие, и быть верифицируемой (само собой разумеется, что она должна быть непротиворечивой). Что христианство удовлетворяет этим условиям – очевидно, а атеизм не имеет (и не может иметь в принципе) ни фактов, подтверждающих небытие Бога, ни ответа на главный для него вопрос: „Что должен сделать человек, чтобы убедиться в небытии Бога?“ – не менее очевидно.

Точнее, атеизм должен признать своё полное согласие с религией в том, что для человека, ищущего смысл жизни, есть только один путь найти (или не найти) его – религиозный. Второе. Христианство предлагает человеку идеал, большего или равного которому не знала ни одна религия мира – чистая, бескорыстная любовь. Эта любовь, по образу Христа, является высшим состоянием блага (если использовать терминологию Платона), счастья (по терминологии мира), духовного блаженства человека и, одновременно, средством истинного познания Бога и всего тварного бытия. Что этот идеал совершенной любви достижим реально, а не плод чьих-либо фантазий, об этом достаточно красноречиво говорит история Церкви, жизнь её святых.

Почему же в таком случае он не только отрицается миром, но часто с ожесточением, огнём и мечём „вычищается“ из сознания человеческого? Само это ожесточение разве не является показателем истинного источника отрицания миром христианского идеала жизни? Третье – широко известное т. н. „пари Паскаля“. Действительно, признание Христа, не отнимая ничего полезного и разумного у человека в этой жизни, в то же время даёт ему полную надежду на благобытие в вечности, если Христос есть Бог и Спаситель. Напротив, отвержение Его как идеала и смысла жизни, ничем не обогащая земного существования человека, лишает его всего в вечности, если Бог есть. Следовательно, быть христианином – „выгодно“, отвергать же христианский смысл жизни неразумно. Но в таком случае, почему же этот смысл отвергается?

Отвергается христианство, конечно, не в силу каких-то его принципиальных противоречий человеческой природе и жизни. Причина совсем в другом. Оно отвергается из-за его полной противоположности целям и характеру жизни языческого мира. Для мира наслаждения богатство и слава являются существом жизни, для христианства же – это страсти, неминуемо влекущие за собой страдания, разочарования и неизбежную телесную и духовную смерть. Для язычества смысл жизни – земные блага, для христианства же – блага духовные: любовь, мир души, радость, чистота совести, великодушие, т. е. то, чем человек может владеть вечно. Наконец, для язычества сама святость христианская невыносима, она для него как укор совести в душе нераскаянной, как звон колокольный, напоминающей о вечной правде. Кстати, не случайно революция 1917-го года в России с такой ненавистью сбрасывала и уничтожала колокола…

Ошо Р. [49].

Существует два типа искателей истины. Одни начинают искать писания – они могут стать большими интеллектуалами, они могут стать гигантами, но внутри будет оставаться темнота. Весь их свет заимствован, а заимствованный свет никак не поможет решить реальных жизненных проблем. Второй тип искателя не ищет священных писаний, он отправляется на поиски мастера.

Это два разных пути: одни ищут знаний, другие ищут источник, который еще жив. Одни ищут мертвые писания, другие ищут живое писание, сердце которого еще бьется и танцует, в чьих глазах еще можно увидеть глубину, в чьем присутствии вы видите свой потенциал. Второй тип и есть подлинный искатель истины. Первый тип – всего лишь искатель знаний.

Ты можешь располагать тоннами знаний и оставаться при этом невеждой. Человеку, нашедшему Мастера, возможно, придется отбросить все свои знания, чтобы стать открытым для присутствия, чтобы танцевать вместе с сердцем Мастера. В этом танце случается синхронизация, оба сердца постепенно настраиваются на один ритм. Такой ритм называют передачей. Ничто видимое не передается – никакого учения, никакой доктрины. Но два сердца невидимо для постороннего глаза уже начали танцевать в одном ритме. Все, что знает Мастер, исподволь течет своим невидимым путем, вливаясь в сердца учеников до тех пор, пока не переполнит их.

…Древняя тибетская поговорка гласит: „Если ученик готов, мастер приходит“. Весь вопрос в готовности ученика. Но ученик готов только тогда, когда встретил человека осознания, – не человека слов, но человека опыта, который сам побывал на наивысших вершинах и в самих глубоких глубинах. И только приблизившись к нему, можно ощутить эти вибрации, эту прохладу.

Он излучает истину, и, если вы готовы, внезапно что-то переключается. Все сомнения исчезают, вы знаете, что нашли Мастера. Теперь не о чем спрашивать. Все, что нужно, тебе даст Мастер… Истинного мастера интересует только одна-единственная вещь – заставить тебя увидеть собственный потенциал, заставить тебя заглянуть внутрь.

…Поиск мастера – это поиск Будды.

…Каждый человек является Буддой – либо пробужденным, либо спящим.

…Обретение мастера – это обретение пути.

…Исследовать путь – значит, исследовать себя.

…Исследовать себя – значит забыть себя. Забыть себя – значит быть просветленным во всем.

…Быть просветленным во всем – значит убрать барьеры между собой и другими… Тебе навязали столько мусора во имя религии, во имя политики, во имя общества – вот из чего сделан этот барьер. Ты должен избавиться от всех идеологий, которые тебе прививали, от всех условностей.

…Быть просветленным – просто означает, что ни меня, ни тебя не существует. Все, что существует, это нечто, превосходящее „я“ и „ты“, нечто более глубокое, более великое и высокое.

Розанов В. [9]Так точно поступает и г. Кареев: он отнюдь не поклонник материализма, и в своей цитируемой книжке он хочет вести свои рассуждения независимо от вопроса о бессмертии. Но он незаметно для самого себя предрешает этот вопрос, отождествляя, как это делает и материализм, понятие земного существования с понятием личного существования вообще.
.

В мире вся суть.

…Между всеми идеями, в различные эпохи руководившими человеком, есть одна… мы разумеем идею, что человеческое существование не заключает в себе какого-либо иного смысла, кроме как устроение его собственных судеб на земле. Это не есть догма, наложенная на сознание извне; скорее это есть следствие свободного отвлечения, которое произвела мысль человека, наблюдая мириады единичных целей его и подмечая в них общее, ради чего все они избирались как цели: „счастье деятельного существа как цель его деятельности“ – это есть одновременно высшая абстракция практической жизни…

…Как было бы ошибочно думать, что в повертывании руля и заключается весь смысл плавания, – так ошибочно, и уже с логической точки зрения, видеть в счастье человека и цель, и смысл его жизни.

Справедливо заметил Паскаль, что человек всегда стремится к счастью, даже когда идет повеситься…

Идея счастья как верховного начала человеческой жизни, не указывая на постоянно должное, не может служить и руководительным принципом для человека… Не будучи руководительным принципом для человека, идея счастья не есть и верховное объяснение его жизни…

„Счастье“ – это общий термин, в котором слито неопределенное множество единичных целей, которые ежеминутно ставит перед собою человек, и, достигая их, чувствует себя удовлетворенным, т. е. счастливым. Удивительно ли, что при анализе этот термин и разлагается на множество этих же самых единичных целей, без указания какого-либо выбора среди них, без всякого предпочтения одного желаемого перед другим. Откуда взят он умом человека, к тому же и возвращает его волю: к хаосу подробностей, без какого-либо руководящего света.

Под целью разумеется всегда осуществляемое, т. е. то, что станет действительным через другое, которое действительно уже теперь, силою идеи цели, ему предшествующей и его согласующей.

…Цели, принудительно наложенные на человека (например, религиозным учением), потому не придают жизни сознательности, что не было участия сознания в их выборе: они были данное, открывшееся человеку, чему он должен покорно следовать. Но он никогда не имел возможности заглянуть по ту сторону их, откуда они давались: к нему всегда обращена была только одна их сторона, человеческая, но скрыта была сторона божественная. Там эти цели были, без сомнения, свободно избраны и, следовательно, сознательны. Но для человеческой природы они и принудительны, и темны.

По-видимому, человек усомнился в существовании для него каких-либо высших целей после того, как он несколько раз и так неудачно пытался жить для этих других целей: теократия римской церкви, художественное наслаждение времен Возрождения, свобода личного общения с Божеством в пространстве – все одинаково было и прошло, оставив человека наедине с его земными нуждами и страданиями. Они одни оставались вечно, когда все другие проходили; и им овладела естественная мысль, что именно они должны составлять предмет его вечного внимания и усилий.

Двоякого рода может быть жизнь человека: бессознательная и сознательная. Под первою я разумею жизнь, которая управляется причинами; под второю – жизнь, которая управляется целью.

Жизнь, управляемую причинами, справедливо назвать бессознательной; это потому, что хотя сознание здесь и участвует в деятельности человека, но лишь как пособие: не оно определяет, куда эта деятельность может быть направлена, и также – какова она должна быть по своим качествам. Причинам, внешним для человека и независимым от него, принадлежит определение всего этого. В границах, уже установленных этими причинами, сознание выполняет свою служебную роль: указывает способы той или иной деятельности, ее легчайшие пути, возможное и невозможное для выполнения из того, к чему нудят человека причины. Жизнь, управляемую целью, справедливо назвать сознательной, потому что сознание является здесь началом господствующим, определяющим. Ему принадлежит выбор, к чему должна направиться сложная цель человеческих поступков…

Из самого понятия о сознательной жизни прямо вытекает, что вопрос о цели человеческого существования есть первый, разрешение которого необходимо для сознательности этого существования.

Сингх С. [54].

Мы должны использовать этот короткий срок жизни надлежащим образом, т. к. цель человеческой жизни – познать себя как душу и найти Бога.

О цели жизни говорили Мастера и Святые. В Библии сказано: „Ищите же прежде Царства Божия“. Это предписание, это цель жизни – искать, прежде всего, Царства Бога. О том же самом говорит и Ади Грант: „Вам дано человеческое тело, и единственное, что вам необходимо сделать, – это встретить Бога; для этого ищите помощи у Святого и получите связь с Божественным Жизненным Потоком внутри“.

И поклоняться нужно только Богу. Неверно полагать, что существует много Богов. Существует только один Бог, и Он находится здесь, в Царстве Божием. Без сомнения, в Ветхом Завете упоминается и о другом боге, о так называемом ревнивом боге. Он заявляет: „Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня“. Он – очень сердитый бог: „Что посеет человек, то и пожнёт“. В нем – весь закон кармы, закон действия и следствия. Он четко и строго контролирует всё, он – бог справедливости. Господь Христос говорил, что Моисей принес Закон от ревнивого бога. Иисус Христос принес Закон Высшего Бога, Закон милости и прощения, Закон милосердия. Мы можем быть спасены только милостью и милосердием. Бог, которому поклоняюсь я и должны поклоняться вы, – это наш прощающий Бог, полный милости и милосердия. Мы можем быть спасены только благодаря Его милости и милосердию. Иначе за наши деяния не хватит существующего ада, чтобы нас вместить. Для нас нужно будет создавать специальный новый ад.

Цель жизни можно сравнить с семенем плодового дерева, которое не имеет ценности, от которого нет пользы до тех пор, пока оно не будет посажено в землю и не станет деревом; тогда оно сможет стать прекрасным, служить и быть полезным другим. Цель жизни не в том, чтобы употреблять хорошие продукты: масло, молоко и подобное, и переводить их во что-то… известно во что… (общий смех), – цель жизни не в этом…

Итак, какова цель жизни? Все те дары, которые лежат в нас скрытыми, могут раскрыться и быть использованы, чтобы мы могли стать великими, и все люди мира тоже. Могут быть открыты бесчисленные небеса. Хотя в нас есть всё, но всё негативное в нас было раскрыто, а всё прекрасное держится скрытым. Поэтому всё прекрасное необходимо раскрыть, а всё негативное превратить в прекрасное. Это похоже на саженец розы: если на кусте нет роз, каждый скажет: „Что за колючий кустарник ты посадил?“ Но когда этот колючий кустарник станет красивым и чудесным, когда на нем появятся розы, он будет нравиться всем, все будут восхищаться, что мы вырастили в своем саду такой прекрасный цветок, и спрашивать: „Откуда у вас эти саженцы?“ Так колючий кустарник преображается в прекрасный розовый куст. Поэтому до тех пор, пока саженец розы, лежащий скрытым в нас, не начнет цвести, человек похож на дьявола, и не менее того.

Богом уже установлено, какова цель жизни. Подчеркивается, что мы должны найти Бога, это цель нашей жизни, как духовной, так и физической, потому что транспортное средство, с помощью которого нам необходимо путешествовать – физическое. Его тоже следует содержать в хорошем состоянии, насколько это возможно. Например, если вам нужно добраться до Гамбурга поездом, вам захочется путешествовать в хороших условиях. Вы постараетесь поехать в купе первого класса с кондиционером или хотя бы в купе второго класса, но не самого низшего. Но ваша цель – добраться до Гамбурга. Вы постараетесь сесть в нужный поезд, не упустить его. Вы не выйдете из поезда, а будете ехать в нём. Но когда вы доберетесь до Гамбурга, вы выпрыгнете из поезда, и он вас уже больше не будет интересовать. Он может стоять и гнить, не идти дальше, но вас это больше не будет интересовать. Таково и назначение нашего тела. Тело служит для того, чтобы мы могли найти Бога. Когда эта цель будет достигнута, тогда тело сослужит свою службу. Но мы должны следить за телом: это святое дело – поддерживать тело в хорошем состоянии. Оно не должно быть больным, о нем следует заботиться таким образом, чтобы оно функционировало хорошо, и мы могли спокойно работать в нем над достижением своей цели.

Соловьев В. [9; 55].

Каждое поколение и в нем каждая особь существуют лишь затем, чтобы породить свое потомство, но и это последнее существует только для того, чтобы произвести следующее за ним поколение. Значит, каждое поколение имеет смысл своей жизни только в следующем, т. е., другими словами, жизнь каждого поколения бессмысленна; но если бессмысленна жизнь каждого, то значит – бессмысленна жизнь всех, – это бессмысленное существование называется „жизнью рода“. Но есть ли это в самом деле жизнь? Если каждое поколение существует только для того, чтобы погибнуть с появлением нового, которому в свою очередь предстоит такая же гибель, и если род живет только в таких непрерывно гибнущих поколениях, то жизнь рода есть постоянная смерть, и путь природы есть явный обман. Цель здесь для каждого полагается в чем-то другом (в потомстве), но и это другое само так же бесцельно и его цель опять – в другом, и т. д. без конца. Настоящей цели нигде не находится, все существующее бесцельно и бессмысленно, как неисполненное стремление.

Родовая потребность есть потребность вечной жизни, но вместо вечной жизни природа дает нам вечную смерть. Ничто не живет в природе, все только стремится жить и вечно умирает. Поэтому когда говорят человеку: удовлетворяй потребностям и влечениям природы – это единственный путь к блаженству, то эти слова не имеют никакого смысла; ибо первая и основная потребность – сохранять свое существование, жить всегда – остается не удовлетворенной путем природы. Когда на вопрос: „Для чего мы живем, какая цель нашей жизни?“ – отвечают, что жизнь имеет цель сама в себе, что мы живем для самой жизни, то и эти слова не имеют смысла, ибо именно самой-то жизни мы и не находим нигде, а везде только порыв и переход к чему-то другому, и только в одной смерти постоянство и неизменность.

Нравственный смысл жизни первоначально определяется самим добром, доступным нам внутренне через нашу совесть и разум, поскольку эти внутренние формы добра освобождены нравственным подвигом от рабства страстям и от ограниченности личного и коллективного себялюбия.

Кто хочет принять смысл жизни как внешний авторитет, тот кончает тем, что за смысл жизни принимает бессмыслицу своего собственного произвола.

Верить в Бога – значит признавать, что то добро, о котором свидетельствует наша совесть, которого мы ищем в своей жизни, но которого не дает нам ни природа, ни свой разум, что это добро все-таки есть, что оно существует и помимо нашей природы и нашего разума, что оно есть нечто само по себе. Без этой веры нам пришлось бы допустить, что добро есть только обманчивое ощущение или же произвольный вымысел человеческого ума, т. е. что его, в сущности, нет совсем. Но это допустить мы нравственно не можем, ибо мы сами, как нравственные существа и вся наша жизнь имеет смысл только через веру в действительное добро или добро как истину.

Человек должен что-нибудь хотеть, что-нибудь мыслить или о чем-нибудь мыслить, что-нибудь чувствовать, и это что, которое составляет определяющее начало, цель и предмет его духовных сил и его духовной жизни, и есть именно то, что спрашивается, то, что интересно, то, что дает смысл.

Трубецкой Е. [62].

Вся жизнь наша есть стремление к цели. От начала и до конца она представляется в виде иерархии целей, из которых одни подчинены другим в качестве средств. Есть цели, желательные не сами по себе, а ради чего-нибудь другого: например, нужно работать, чтобы есть и пить. Но есть и такая цель, которая желательна сама по себе. У каждого из нас есть что-то бесконечно дорогое, ради чего он живет. Всякий сознательно или бессознательно предполагает такую цель или ценность, ради которой, безусловно, стоит жить. Эта цель, или, что то же, жизненный смысл, есть предположение неустранимое, необходимо связанное с жизнью как таковой; и вот почему никакие неудачи не могут остановить человечество в искании этого смысла. Полное разочарование выразилось бы даже не в самоубийстве, а в смерти, в полной остановке жизни, ибо самоубийство есть все-таки акт волевой энергии, направленный к цели и, стало быть, предполагающий цель. Акт этот свидетельствует не о прекращении стремления к смыслу, а, наоборот, о силе этого стремления и об отчаянии, проистекающем из неудачи в его достижении.

Надеждой на смысл сознательно или бессознательно приводится в движение все человеческое – и воля, и чувство, и мысль. А потому всякий неуспех на этом пути является лишь новым толчком к самопознанию и вместе с тем – к сознанию того смысла, которого мы ищем и которым мы, сами того не ведая, живем. Волей-неволей вся жизнь строится в расчете на какую-то безусловную цель; а свидетельство совести говорит нам о том, что эта цель, ради которой стоит жить, есть некоторая объективная правда, безусловная и всеобщая, которая бесконечно возвышается над всяким субъективным желанием и мнением.

В чем же заключается эта цель, ради которой стоит жить, и эта объективная правда жизни, которая должна в ней осуществляться? В чем заключается искомое нами содержание смысла жизни? В этом вопросе выражается основной мотив религиозного искания всех веков. Различные религиозные и философские учения дают на него различные ответы; но есть и общее, что сближает между собою искателей правды всех веков. Это – самый предмет их искания. Чтобы разобраться в особенностях отдельных решений, необходимо, прежде всего, внимательно всмотреться в это общее, что сближает всех.

Уже давно замечено, что искание истины было бы невозможно без некоторого предварительного о ней знания, ибо отыскать что-либо можно только по тем или другим признакам искомого, которые должны быть заранее известны искателю. Это верно и относительно искомого нами смысла жизни. В предыдущем изложении мы уже выяснили те заранее известные его признаки, которые предполагаются всяким его исканием. Это – признаки полноты и всеединства.

Полнота жизни как единая цель для всего живущего – таков предмет искания всякого жизненного стремления; единая истина для всех – таково предположение всякого сознания вообще, и, наконец, единая правда для всех, – таково предположение нравственного сознания. Тоска по всеединству – вот что лежит в основе всего нашего страдания о суете и бессмыслице жизни; и поскольку мы возвышаемся сознанием над этой суетой, этот мысленный подъем уже представляет собою некоторый предварительный выход из того порочного круга, в котором мы томимся.

Индийское и греческое решения вопроса о смысле жизни оказываются в одинаковой мере несостоятельными. Греческая религиозность, утверждающая мир, вместо космоса находит хаос – беспорядочное множество борющихся между собою сил, не связанных единством общего смысла. А религиозность индийская совершенно отметает мир как несущественное и бессмысленное, т. е., стало быть, также не находит смысла в мире, а видит смысл лишь в его уничтожении. В религии греков – хаотическое множество живых существ, не достигающих полноты всеединой вечной жизни; в религии браманов – единая, вечная жизнь Брамы, исключающая множество индивидуальных форм; в буддизме – мертвая пустота, покой смерти в нирване – все это различные проявления одной и той же неудачи жизни и ее искания смысла. Ищет ли человек этого смысла в горизонтальной плоскости земного или в вертикальном подъеме в другом, верхнем плане существования, результат этих двух движений – один и тот же: страдание о недостигнутом смысле и то возвращение жизненного круга назад, на землю, в бессмыслицу, о котором говорит поэт:

Обе эти линии, выражающие два основных направления жизненного стремления – линия плоскостная, или горизонтальная, и восходящая, или вертикальная, – скрещиваются. И т. к. эти две линии представляют собою исчерпывающее изображение всех возможных жизненных направлений, то их скрещение – крест – есть наиболее универсальное, точное схематическое изображение жизненного пути. Во всякой жизни есть неизбежное скрещение этих двух дорог и направлений, этого стремления вверх и стремления прямо перед собой в горизонтальной плоскости. Дерево, которое всею своею жизненною силою подъемлется от земли к солнцу и в то же время стелется вдоль земли горизонтальными ветвями, представляет собой как бы наглядное символическое выражение в пространстве того же скрещения, которое совершается и в жизни духа.

Крест в этом смысле есть в основе всякой жизни. Совершенно независимо от того, как мы относимся ко Христу и христианству, мы должны признать, что крестообразно самое начертание жизни и что есть космический крест, который выражает собою как бы архитектурный остов всего мирового пути.

Стоим ли мы на христианской точке зрения или нет – все равно весь вопрос о смысле жизни так или иначе приводится к вопросу о кресте, ибо вне этих двух скрещивающихся линий жизни других линий и путей быть не может: всякие иные пути представляют собою лишь видоизменения этих двух. Но в зависимости от того, приводят ли эти жизненные пути к цели, завершаются ли они удачей или неудачей, – весь смысл креста будет различен. Если последний и окончательный результат всякой жизни есть смерть, то скрещение жизненных линий есть только предельное выражение скорби, страдания, унижения и ничего больше, – тогда крест есть только символ всеобщей муки: таким его и знало дохристианское человечество. Иное дело, если в скрещении своих линий жизнь достигает своей полноты, своего вечного, прекрасного и неумирающего смысла. Тогда крест становится символом этой высшей победы. В доступной нашему наблюдению действительности крест приводит к смерти. Спрашивается, может ли он стать крестом животворящим? Поставить этот вопрос – и значит придти к единственно правильной постановке вопроса о смысле жизни.

Отмеченные нами неудачи в поисках смысла жизни имеют значение не только отрицательное: определяя искомый нами мировой смысл новыми отрицательными чертами, они тем самым косвенно наводят на положительные его определения. Горьким жизненным опытом мы познаем, где его нет, и уже тем самым, по методу исключения, мы приближаемся к тому единственному пути, где он может нам открыться.

Не увенчивается успехом ни самоутверждение земного, олицетворяемое греческим Олимпом, ни прямолинейный аскетизм и бегство от мира Древней Индии.

Эта двойная неудача жизни доказывает, что оба жизненных пути, которые скрещиваются в мире, в своей отдельности несостоятельны: тем самым она наводит человека на новое откровение мировой тайны. Если ни небо, ни земля, ни верх, ни низ в своей отдельности не вмещают в себе откровения смысла жизни, это значит, что смысл этот лежит где-то еще глубже, по ту сторону самой противоположности верха и низа. Он – не только больше земли, но больше и самого неба, – этот смысл, которого мы ищем, и оттого-то одинаково терпит крушение попытка найти его только на земле или только на небе. Ни в какой замкнутый план бытия он не вмещается, ибо он объемлет в себе все планы, весь мир в целом, а сам – превыше мира. Та невообразимая тоска, которую мы испытываем при виде без конца повторяющейся житейской сутолоки, свидетельствует человеку о каком-то надземном, верхнем плане. Но, с другой стороны, изобличается, как ложная всякая попытка понять смысл жизни как что-то безусловно чуждое земле и навеки ей потустороннее.

Или нет вовсе этого смысла, ради которого мы живем, или это – в самом деле, смысл всемирный. Или эта наша неоскудевающая надежда лишена всякой точки опоры, или, в самом деле, есть та Архимедова точка опоры, опираясь на которую можно сдвинуть землю и поднять ее ввысь со всем живущим на ней. Небеса, оторванные от земли, – небеса безжизненные и холодные: они так же далеки от полноты, а стало быть, и от смысла, как самоутверждающаяся земля, оторванная от неба. Поэтому полнота всемирного смысла может явиться только в объединении неба и земли.

Одно из двух – или все в мире, в конечном счете, осмысленно, или все бессмысленно. Или есть всеединый смысл, проникающий в какой-то неведомой глубине все, что есть, и земное и небесное, и мертвое и живое, или тщетно самое наше искание смысла. Если есть смысл жизни, то он должен быть силою, все побеждающею. Он должен обладать способностью все претворять в себя, даже суету, даже самую бессмыслицу. В мировой жизни не должно оставаться ни единого уголка, им не озаренного и им не наполненного. Он должен сиять не только внизу и не только наверху, этот смысл, а крестообразными лучами, вверх, вниз, во все стороны. Он должен открыться в самом страдании, в самой немощи твари, в неудачах ее искания, в ее высшей, предельной муке, более того – в самой ее смерти.

Иначе говоря, мы должны искать смысла жизни не в горизонтальном и вертикальном направлениях, отдельно взятых, а в объединении этих двух жизненных линий, там, где они скрещиваются. Если есть смысл жизни, то должна быть побеждена и превращена в высшую радость и та, и другая крестная мука – и физическое мучение земной твари, и тяжкое духовное страдание, страдание неудавшегося подъема к небесам. Этот смысл крестом испытывается. Ибо, в конце концов, вопрос о смысле есть вопрос о том, может ли полнота неумирающей, совершенной, вечной жизни родиться из крайнего, предельного страдания? Может ли крест – символ смерти – стать источником и символом жизни?

Всякому понятно, что этот вопрос о всесильном и всепобеждающем смысле есть вопрос о Боге. Бог как жизненная полнота и есть основное предположение всякой жизни. Это и есть то, ради чего стоит жить и без чего жизнь не имела бы цены. И хотя бы предположение это опровергалось повседневным опытом, хотя бы мы на каждом шагу встречали яркие доказательства бессмыслия и безбожия вселенной, все-таки в последней инстанции то предположение смысла, на котором утверждается вся наша жизнь, никакими доказательствами опровергнуто быть не может. Хотя бы мы жили в царстве смерти, хотя бы мы чувствовали всю немощь духа, бессильного одухотворить плоть, хотя бы мы ощущали всем существом этот ужас мира, оставленного Богом, все-таки человек никогда не устанет спрашивать, где смысл, где Бог. И он будет искать того высшего Богоявления, которое одно может окончательно опровергнуть бессмыслицу жизни. Пока жив человек, это искание не умрет, ибо в самой основе его жизни есть неотразимая очевидность смысла вопреки свидетельству опыта о бессмыслице.

Верить в эту очевидность – именно и значит верить в победу жизни над величайшей мукой, верить в упразднение смерти, иначе говоря, – в преображение самого креста из пути смерти в путь жизни. Из всех религий одно христианство дает и утверждает положительное решение этой задачи; оно одно дает, стало быть, положительное решение вопроса о смысле жизни. Мало того, это – единственно возможное положительное решение. Мы должны или принять именно это решение, или отчаяться в смысле жизни. Нам не уйти от этой неотвратимой дилеммы: или в мире нет смысла и нет Бога, или же Бог должен явить свою победу в средоточии мировых страданий, в скрещении мировых путей. Или нет победы смысла над бессмыслицей, или есть полная, всему миру явленная победа на кресте. Цель всякого жизненного стремления есть полнота жизни вечной, неумирающей: именно эта полнота, к которой стремится всякая жизнь, есть предмет всякого религиозного искания, его terminus ad quern. Его исходная точка – terminus a quo – есть, напротив, мир, лишенный этой полноты, а потому стремящийся к ней, ищущий, страждущий и умирающий. Задача религиозного сознания, стало быть, именно в том и заключается, чтобы найти точку объединения этих двух начал – той вечной полноты жизни, которая составляет искомое всего живущего, и той страждущей твари, которая ищет. Во всех религиях эта задача так или иначе ставится: искание вечной жизни – их общий мотив; но только лишь религия религий – христианство – находит искомое, достигает этой цели. Оно одно утверждает грядущее полное объединение обоих начал – божественной полноты и мира стремящейся, страждущей твари.

Христианство всем своим существом отличается как от эллинской, так и от индусской религиозности. Среди этих двух противоположных мироощущений оно представляет собою особое третье жизнепонимание, в котором объединяются мировые противоположности потустороннего и посюстороннего. По учению Христа, Бог осуществляется и воплощается в мире, а мир приобщается к полноте божественной жизни. Как сказано, в этом и заключается то единственное положительное решение вопроса о смысле жизни, которое остается принять или отвергнуть. Иного быть не может. Одно из двух – или нераздельное и неслиянное сочетание Бога и мира совершается и совершится, или мировой процесс в его целом бессмыслен. Или христианское религиозное решение вопроса о ценности жизни, или простой отказ от веры в эту ценность и вместе с тем – отречение от всякой религии. Вопрос может идти не о выборе между религиями, а лишь о выборе между христианством и полной безрелигиозностью. Единственная и безусловная ценность христианского решения выясняется из рассмотрения основного начала христианской веры.

Христианская вера есть прежде всего вера во Христа – совершенного Бога и в то же время – совершенного человека. Не самый факт Боговоплощения представляет тут особенность христианства, его отличие от других религий – и не явление Божества в человеческом образе, а нераздельное и неслиянное единство Божеского и человеческого. Божество воплощенное и Божество, являющееся в человеческом образе, известно и многим другим религиям. Но христианство – единственная из этих религий, в которой ни Божеское не поглощает человеческого, ни человеческое – Божеского, а то и другое естество, не превращаясь в другое, пребывает во всей своей полноте и целости в соединении. Человек, соединяясь с Богом, тут не растворяется в Нем, а, наоборот, восстанавливает нарушенную страданием и смертью целость своего существа, достигая полноты и совершенства своей человеческой жизни. Итак, венец творения – совершенный человек – вмещает в себе полноту Божеского, становится Богочеловеком; в этом и заключается разрешение основного вопроса жизни – единственно возможный выход из порочного круга, в котором вращается мир.

Мы видели, что порочный круг есть выражение жизни, не достигающей цели, а потому вечно возвращающейся к одной и той же исходной точке. Но если полнота божественной жизни, действительно, и притом навеки, соединилась с человеком, то тем самым прорван этот магический круг бесцельной и бессмысленной жизни. В мире есть цель, которая достигается, цель безусловная; ибо возможно ли мечтать о каком-либо высшем благе и высшей правде, чем сочетание твари с полнотой божественной жизни! В лице перворожденного всей твари – человека – вступает в соединение с Богом вся тварь земная: через Богочеловечество благодать сообщается и низшим ступеням творения; через него весь мир должен быть обожен. Если так, то мировой процесс уже не есть дурная бесконечность: в нем есть конец, который достигается, – полнота прекрасной и вечной жизни; наблюдаемая нами мировая жизнь уже не есть бессмысленное кружение, а движение к безусловному смыслу, сочетание и скрещение двух направлений – вперед и вверх. Раз сочетались в мире два начала – Бог стал человеком и понес его крестную муку, а человек стал сыном Божиим, – тем самым весь мир осенен животворящим крестом, оба жизненные пути его наполнились смыслом – и путь горизонтальный, в пределах земного плана, и путь вертикальный – подъем в высший план. Покуда между Богом и миром существует пропасть, оба пути человеку заказаны, оба обречены на неудачу, ибо, доколе нет соединения с Началом жизни безусловной, всякий жизненный путь в обоих направлениях приводит к смерти. Но раз Бог сошел на землю, понес на себе ее страдание и немощь, Он тем самым становится вездесущим мировым центром. Он и надо мною, и впереди меня: я найду Его и в духовном подъеме – над землею, и в земном Его явлении и средоточии. Раз Бог есть все во всем, оба мировые пути приводят к цели и оба тем самым оправданы.

Во Христе жизненный круг перестает быть порочным кругом. Победою на кресте упраздняется дурная бесконечность и дурная периодичность смерти. В противоположность Дионису и другим богам натуралистических религий, периодически умирающим и периодически воскресающим, Христос единожды умер и воскрес; в Нем упразднен самый закон всеобщего периодического умиранья. В Нем весь мир от человека и до низших ступеней творения должен раз и навсегда воскреснуть. Тем самым порочный круг всеобщей суеты пресуществляется в небесный круг вечного покоя. Мир приходит к своему безусловному концу не в смысле прекращения, а в смысле достижения полноты бытия. И выстрадавший блаженство развенчанный царь-человек вновь восстановляется в своем царственном достоинстве.

Отсюда видно, почему именно явление Христа на земле представляет собою исчерпывающий, полный ответ на вопрос о смысле и на искушения бессмыслицы. Страдание и смерть – вот в чем наиболее очевидные доказательства царствующей в мире бессмыслицы; всеобщее взаимное причинение смерти как необходимый закон самой жизни на земле – вот в чем очевидное доказательство неправды этой жизни. Порочный круг этой жизни есть именно круг страдания, смерти и неправды. В чем же должно заключаться то явление смысла и правды, которым опровергается и обращается в ничто эта очевидность противоположного? В чем должна заключаться эта высшая победа, которая открывает нам искомую нами достоверность смысла?

Вольная страсть Богочеловека и воскресение как ее последствие – вот то единственное в мире откровение мирового смысла, которым этот смысл может быть удостоверен. Роковое отделение мира от Бога – вот в чем основная неправда его существования: эта неправда выражается в присущем каждой твари эгоизме, в стремлении поставить свою жизнь и свою волю как высшее и безусловное. Иначе говоря, основное проявление неправды в мире есть его практическое безбожие; но в этом же заключается и первоисточник смерти: тварь, оторванная от первоисточника жизни, тем самым обречена на дурную бесконечность взаимного истребления и смерти. Все эти отрицательные черты бессмыслицы и неправды сводятся так или иначе к отрицанию положительного содержания смысла и правды, и тем самым косвенно обнаруживают это содержание.

Первое, в чем должно обнаружиться воссоединение твари с Богом и, соответственно с этим, осуществление безусловного смысла и правды в мире, это – полное внутреннее преодоление тварного эгоизма, отказ твари от собственной воли и полная, беззаветная отдача ее себя Богу. Это – решимость не иметь собственной жизни, а жить исключительно жизнью божественною, стать сосудом Божества. Иными словами, первым обнаружением совершенного соединения Бога и твари должна быть совершенная жертва. Но совершенная жертва есть именно высшее, предельное выражение земного подвига Христа. Именно этим подвигом Его человеческое естество обнаружило полноту и совершенство своего соединения с Богом. Именно в этом послушании до конца Христос заявил Себя не просто человеком, а Богочеловеком; и именно чрез это самоотречение Он стал проводником вечной божественной жизни в мир.

Совершенная жертва не есть только нравственный подвиг, это – полный переворот в целом жизненном строе, основанном на самоутверждении тварного эгоизма, и по тому самому – начало целого космического переворота. Два мира, два противоположных жизненных строя столкнулись на Голгофе – проповедь самоотречения и отдачи себя Богу, с одной стороны, а с другой стороны – вызванный ею подъем всех сил зла, всей накопившейся в мире ненависти. Крик – „смерть ему“ – выражает собою тут не голос разъяренной толпы, а все жизненное устремление оторванного от Бога мира, который хочет жить сам по себе, для себя, в самом себе полагает свою высшую цель. Стало быть, страдание и смерть Богочеловека тут – логическое последствие явленного Им начала совершенной любви к Богу; это – именно то, к чему роковым образом должно привести послушание до конца.

Ясно, что именно эта смерть есть обнаружение высшей, безусловной правды, которой Христос добровольно принес себя в жертву. Ясно также и то, почему именно такая смерть должна стать началом полной победы над смертью.

Ведь если Бог есть жизнь, то смерть, царящая в этом мире, возможна лишь как последствие отчуждения мира от Бога. Умирает все то, что оторвано от Бога, все то, что ищет отдельной от Него жизни. Но „совершенная жертва“ восстановляет полное единство между Богом и тварью; и тварь, вернувшаяся к источнику жизни, тем самым оживает. Добровольная Смерть Богочеловека именно и означает восстановление связи человека с вечной жизнью, возвращение человеческого естества к той жизни, которая не умирает. Но эта божественная жизнь есть полнота, а полнота не мирится со смертью. Не какая-либо часть человеческого существа должна ожить в этой полноте, а весь человек – и дух и тело. Вот почему необходимым последствием этой смерти является воскресение Христа, поправшего смертью смерть. Жизнь Богочеловека, Его страдание, смерть и воскресение – все тут связано неразрывной логической цепью. Это и есть логика мирового смысла. Если Бог есть жизнь, то Он должен открыться в мире, как любовь, все наполняющая жизнью. Иначе эта любовь явиться в мире не может. Так, в явлении Христа мы узнаем мировой смысл по тем его признакам, которые некоторым образом уже до Его явления открываются добросовестному исканию человеческого сердца и суду человеческой совести. В Нем мы находим явление искомой нами жизненной полноты и правду всеединства.

Одни умом отрицают всякий смысл в жизни, но вместе с тем делами своими вносят в нее определенный, добрый смысл, осуществляют его на практике; другие, наоборот, признают его умом, но отрицают его на деле – всею своею жизнью.

Идет вековечный спор двух противоположных жизнепонимании – жизнепонимания натуралистического, которое ищет подлинной жизни и ее смысла в плоскости здешнего, и жизнепонимания супранатуралистического, которое утверждает, что истинная жизнь и ее смысл сосредоточиваются в ином, верхнем, потустороннем плане бытия. Рассмотрение этих двух решений жизненной проблемы приводит нас к заключению об одинаковой односторонности, а потому и одинаковой несостоятельности обоих. Всякий сознательно или бессознательно предполагает такую цель или ценность, ради которой, безусловно, стоит жить. Эта цель, или, что то же, жизненный смысл, есть предположение неустранимое, необходимо связанное с жизнью как таковой; и вот почему никакие неудачи не могут остановить человечество в искании этого смысла.

Или в мире нет смысла и нет Бога, или же Бог должен явить свою победу… Или нет торжества смысла над бессмыслицей, или есть абсолютная, всему миру явленная победа на кресте.

Цель всякого жизненного стремления есть полнота жизни неумирающей: именно эта полнота, к которой стремится всякая жизнь, есть предмет всякого религиозного искания…

И только через тот же подъем к вечному смыслу я могу найти подлинный конец этой текущей действительности, удостовериться в том, для чего она есть, победить скорбь этого вечного умирания мира и обрести радость его вечной реальности.

В христианском решении вопроса о смысле жизни эта радость сообщается самым разнообразным жизненным кругам, ибо здесь удостоверяется не только их реальность, но и их безусловная цель и ценность. Весь материальный процесс одухотворяется в мысли о конце, к которому он направлен. Движение Земли вокруг Солнца тут утрачивает характер бессмысленного вращения, ибо оно готовит тот общий подъем жизни, который завершается просветлением в духе. И не напрасно горят в небе бесчисленные огни, освещающие вселенную. Они говорят о подлинном возгорании жизни, которая вокруг них носится и ими согревается. А жизнь каждой былинки в поле, каждой птицы в лесу, как и каждого человека, устремляется все к тому же концу, который составляет вечное Слово всего мирового процесса, к тому Совершенному соединению твари с Богом, начало коего уже совершилось в Богочеловеке.

Торжество жизни и победа над смертью, совершившаяся во Христе, есть только начало того всеобщего воскресенья, в котором призван участвовать не только человек, но и низшая тварь. Тут мы имеем опять-таки необходимое завершение логики всемирного смысла. Если Бог есть подлинный конец всего существующего, Он должен стать всем во всем. Если Бог есть любовь, то ничто не должно быть исключено из любви, не должно быть нелюбимой твари. Не должно быть ничего внебожественного в мире: божественная жизнь должна все собою наполнить. И в ней все должно ожить – и человек, и вся земная природа. Человек тут является лишь посредником, проводником, через которого проникает в мир та сила, которая воскрешает все. Так и учит христианство, и мы опять-таки узнаем в этом учении откровение всемирного смысла по той полноте удовлетворения, какое получает в нем весь мир, всякое дыхание.

Если есть всемирный смысл, то весь мир должен объединиться во единый храм Божий, вся тварь должна собраться вокруг благовестителя этого смысла – человека. Мы находим именно такое понимание космического значения твари в бесчисленных христианских памятниках, особенно восточных, в житиях святых и в иконописных изображениях.

Уолш Н. [63].

Там, где есть глубокая любовь, слова практически не нужны. Обратная аксиома тоже истинна: чем больше слов вам приходится использовать в общении друг с другом, тем меньше времени вы, очевидно, уделяете вниманию друг к другу, ибо внимание создает общение.

В конечном счете, все настоящее общение построено на правде. А единственная реальная истина – это любовь. Вот потому, если присутствует любовь, присутствует и общение. И когда общаться сложно, это знак, что в ваших отношениях любовь не присутствует в полной мере.

Все есть энергия и эта энергия превращается в „материю“ – т. е. физические „вещи“ и „явления“, – согласно тому, что вы думаете об этом. Можно увидеть любую проблему как благословление, а любого преступника как ангела.

Все зависит от того, кем ты себя считаешь, и что ты пытаешься сделать.

Если твоя цель – жить мирной, радостной, полной любви жизнью, насилие не работает. Это уже доказано.

Если твоя цель – жить здоровой и долгой жизнью, поглощение мертвой плоти, курение заведомо канцерогенных веществ и употребление большого количества убивающих нервы и размягчающих мозг жидкостей не работает. Это уже доказано.

Если твоя цель – воспитывать детей, свободных от насилия и злобы, демонстрация им на протяжении нескольких лет ярких картин насилия и злобы не работает. Это уже доказано.

Если твоя цель – заботиться о Земле и мудро использовать ее ресурсы, их нерациональное использование, как будто эти ресурсы бесконечны, не работает. Это уже доказано.

Если твоя цель – открывать и развивать отношения с любящим Богом, чтобы религия смогла изменить человеческие дела, то учение о боге, карающем и несущим ужасное возмездие, не работает. Это тоже доказано.

Мотив – это все. Цели определяют результаты. Жизнь вытекает из намерений. Твое истинное намерение открывается в твоих поступках, и твои поступки определяются твоими истинными намерениями. Как и все в жизни (и как сама жизнь), это замкнутый круг.

Мир может преподносить тебе обстоятельства, но только ты решаешь, что эти обстоятельства означают.

Никто не может сотворить твое восприятие чего бы то ни было.

Ты есть то, что ты испытываешь. Фактически ты являешься причиной переживания.

Бог есть Процесс. Высшая эмоция Бога – это вы!

Бог – это событие. Ты называешь это событие жизнью. Жизнь – это Процесс. Процесс наблюдаем, познаваем, предсказуем. Чем больше ты наблюдаешь, тем больше ты знаешь и тем больше можешь предсказать.

Единственная Неизменная Истина состоит в том, что Бог всегда меняется. Это истина – не в твоих силах ее изменить. Единственное, что никогда не меняется, это то, что все постоянно изменяется.

Жизнь есть изменение. Бог есть жизнь.

Следовательно, Бог есть изменение.

„Путь“ – это Процесс, имя которому „сама жизнь“. Вот почему все учителя говорят: „Я есть жизнь и путь“. Они есть жизнь, и они есть путь – событие в развитии, Процесс.

Все, чего требует от тебя мудрость, это доверять Процессу. Это значит – доверять Богу. Или, если хочешь, – доверять себе, поскольку Ты Есть Бог. Мы Все Одно.

Ты всегда часть Бога, ибо ты никогда не бываешь обособленным.

Ты входишь в дом, чтобы исцелить дом. Ты входишь в пространство, чтобы исцелить пространство.

Других причин для того, чтобы ты был здесь, не существует.

Франк С. [66].

Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да – то какой именно? В чем смысл жизни? Или жизнь есть просто бессмыслица, бессмысленный, никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа?

Свое бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений?

Только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которая обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во Имя великого и светлого дела – есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?

Эти, как обычно говорится, „проклятые“ вопросы или, вернее, этот единый вопрос о смысле жизни волнует и мучает в глубине души каждого человека. Человек может на время, и даже на очень долгое время, совсем забыть о нем, погрузиться с головой или в будничные интересы сегодняшнего дня, в материальные заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве и земных успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и „дела“ – в политику, борьбу партий и т. п. – но жизнь уже так устроена, что совсем и навсегда отмахнуться от него не может и самый тупой, заплывший жиром или духовно спящий человек, неустранимый факт приближения смерти и неизбежных ее предвестников – старения и болезней, факт отмирания, скоропреходящего исчезновения, погружения в невозвратное прошлое всей нашей жизни со всей иллюзорной значительностью ее интересов, – этот факт есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни. Этот вопрос – не теоретический вопрос, не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен и, собственно говоря, еще гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода. Поистине это есть вопрос о хлебе, который бы напитал нас, и воде, которая утолила бы нашу жажду.

И все-таки огромное большинство людей считает нужным отмахиваться от этого вопроса, прятаться от него и находит величайшую жизненную мудрость в такой страусовой политике. Они называют это „принципиальным отказом“ от попытки разрешить „неразрешимые метафизические вопросы“, и они так умело обманывают и всех других, и самих себя, что не только для постороннего взора, но и для них самих их мука и неизбывное томление остаются незамеченными, быть может, до самого смертного часа. Этот прием воспитания в себе и других забвения к самому важному, в конечном счете, единственно важному вопросу жизни определен, однако, не одной только страусовой политикой, желанием закрыть глаза, чтобы не видеть страшной истины. По-видимому, умение устраиваться в жизни, добывать жизненные блага, утверждать и расширять свою позицию в жизненной борьбе обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о смысле жизни.

И чем спокойнее, чем более размеренна и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский буржуа (не в экономическом, а в духовном смысле слова) как будто совсем не интересуется более этим вопросом и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ.

Наряду с этим русским духовным типом есть и другой, по существу, однако, ему родственный. Для него вопрос: „Что делать?“ – получает ответ:

„Нравственно совершенствоваться“. Мир можно и должно спасти, его бессмысленность заменить осмысленностью, если каждый человек будет стараться жить не слепыми страстями, а разумно, в согласии с нравственным идеалом.

Искание смысла жизни есть, таким образом, собственно осмысление жизни, раскрытие и внесение в нее смысла, который вне нашей духовной действенности не только не мог бы быть найден, но в эмпирической жизни и не существовал бы.

Точнее говоря, в вере как искании и усмотрении смысла жизни есть две стороны, неразрывно связанные между собою, – сторона теоретическая и практическая, искомое осмысление жизни есть, с одной стороны, усмотрение, нахождение смысла жизни и, с другой стороны, его действенное созидание, волевое усилие, которым оно „восхищается“. Теоретическая сторона осмысления жизни заключается в том, что, усмотрев истинное бытие и его глубочайшее, подлинное средоточие, мы тем самым имеем жизнь как подлинное целое, как осмысленное единство и потому понимаем осмысленность того, что раньше было бессмысленным, будучи лишь клочком и обрывком. Как, чтобы обозреть местность и понять ее расположение, нужно удалиться от нее, встать вне ее, на высокой горе над нею, и только тогда действительно увидишь ее, так, для того чтобы понять жизнь, нужно как бы выйти за пределы жизни, посмотреть на нее с некоторой высоты, с которой она видна целиком. Тогда мы убеждаемся, что все, что казалось нам бессмысленным, было таковым только потому, что было зависимым и несамостоятельным отрывком. Наша единичная, личная жизнь, которая, при отсутствии в ней подлинного центра, кажется нам игралищем слепых сил судьбы, точкой скрещения бессмысленных случайностей, становится в меру нашего самопознания глубоко значительным и связным целым, и все случайные ее события, все удары судьбы приобретают для нас смысл, как-то сами собой укладываются, как необходимые звенья, в то целое, осуществить которое мы призваны. Историческая жизнь народов, которая, как мы видели, являет эмпирическому взору картину бессмысленно-хаотического столкновения стихийных сил, коллективных страстей или коллективного безумия или свидетельствует лишь о непрерывном крушении всех человеческих надежд, созерцаемая из глубины, становится, подобно нашей индивидуальной жизни, связным и разумным, как бы жизненно-предметно проходимым „курсом“ самооткровения Божества. И глубокий немецкий мыслитель Баадер был прав, когда говорил, что, если бы мы обладали духовной глубиной и религиозной проницательностью составителей Священной Истории, вся история человечества, история всех народов и времен была бы для нас непрерывающимся продолжением единой Священной Истории. Только потому, что мы потеряли чутье и вкус к символическому смыслу исторических событий, берем их лишь с их эмпирической стороны и в чувственно-явственной или рассудочно-постижимой их части признаем все целое событий вместо того, чтобы через эту часть прозревать подлинное, метафизическое целое, только поэтому события светской, „научно“ познаваемой истории кажутся нам бессмысленным набором слепых случайностей. Прочитайте после ряда „научных“ историй французской революции, после Тэнов и Оларов „Историю французской революции“ Карлейля, который в XIX веке сохранил хоть слабый остаток религиозного, пророческого восприятия жизни, и вы на живом примере можете убедиться, как одно и то же событие, смотря по духовной значительности воспринимающего его, то является просто безвкусным и бессмысленным хаосом, то развертывается в мрачную, но глубоко значительную и осмысленную трагедию человечества, обнаруживает разумную связь, за которой мы ощущаем мудрую волю Провидения. И если бы мы сами имели очи, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, то и теперь среди нас были бы Иеремии и Исайи, и мы поняли бы, что в таких событиях, как русская революция, крушение былой славы и могущества русского государства и скитание миллионов русских по чужбине, не менее духовной значительности, не менее явственных признаков Божьей мудрости, чем в разрушении храма и вавилонском пленении. Мы поняли бы, что если история человечества есть как будто история последовательного крушения всех человеческих надежд, то лишь в той мере, в какой сами эти надежды слепы и ложны и содержат нарушение вечных заповедей Божьей премудрости, что в истории вместе с тем утверждается ненарушимая правда Божия и что, взятая вместе с ее первым, абсолютным началом – рождением человека из рук Бога и с ее необходимым концом – завершением предназначения человека на Земле, она становится страдальческим, но разумно осмысленным путем всечеловеческой жизни.

И, наконец, мировая космическая жизнь, которая, если брать ее как замкнутое в себе целое, есть тоже, несмотря на всю свою грандиозность, не что иное, как бессмысленная игра слепых стихий, поставленная в связь со своим средоточием, с религиозным смыслом бытия, с судьбой в мире Бого-человечества, постигнутая как метафизическое целое, от своего абсолютного начала в сотворении мира до своего чаемого конца в преображении мира, также приобретает хотя бы смутно прозреваемый нами смысл. Ибо в космической жизни, постигаемой в ее неразрывной связи с жизнью вечной, с сверхвременным существом Бога, все есть символ – искаженное, затуманенное, как бы в смутном сне видимое отражение и проявление великих законов духовного бытия. Не только господствующее механическое мировоззрение, по собственной слепоте видящее в мире только набор мертвых рычагов, колес и винтов, но и виталистическое воззрение, постигающее космос как живую стихию, и даже античное пантеистическое постижение мира как живого существа не достигает здесь подлинного прозрения. Лишь христианские мистики и теософы, как Яков Беме и Баадер, имели это глубокое чутье, которое открывает глаза на мир и дает прозревать в нем видимое подобие невидимых сил и в его мнимо слепых законах – воплощения разумных закономерностей духовного бытия. Но тогда, глядя на мир как на периферию абсолютного центра, открываешь, что он совсем не бессмыслен, а что на каждом шагу он нам обнаруживает следы своего происхождения из абсолютной Премудрости и каждое явление природы есть символ, за которым или в котором может быть вскрыт глубочайший смысл. Так, всюду ориентировка на первичное средоточие бытия, раскрытие завес, заслоняющих от нас его метафизические глубины, озаряет светом то, что раньше было сплошной тьмой, делает вечно значительным то, что, казалось, лишь проносится мимо нас в вихре хаоса. Всюду степень проникновения в смысл бытия зависит от духовной зоркости самого познающего, от степени утвержденности его самого в вечном Смысле жизни.

Рядом с этим теоретическим осмыслением жизни идет другая сторона нашего духовного перевоспитания и углубления, которую можно назвать практическим осмыслением жизни, действенным утверждением в ней смысла и уничтожением ее бессмыслия.

Мы знаем и предвидим, что все развитые выше соображения для современного сознания, всецело ориентированного на мир и действенную работу в нем, покажутся чересчур „отрешенными от жизни“, „безжизненными“. Судьба мира и все человеческие дела все-таки остаются развенчанными, энтузиазм великих дел погашен, и жизненная мудрость приводит здесь к освобождению человека от исполнения его жизненного долга к мироотрицающему квиетизму – так, вероятно, скажут противники намеченного здесь жизнепонимания.

Что попытка осмыслить мир и жизнь осуществима лишь через отрешение от мира в смысле превозмогания его притязания иметь самодовлеющее и абсолютное значение, через утверждение себя в сверхмирной, вечной и истинно всеобъемлющей основе бытия – это есть просто самоочевидная истина, имеющая в области духовного знания значение элементарной аксиомы, без знания которой человек просто безграмотен. И если эта простая и элементарная истина противоречит „современному сознанию“ или нашим предубеждениям, основанным на страстях – хотя бы самых благородных, то – тем хуже для них! Но если это жизнепонимание упрекнут в квиетизме, в проповеди „неделания“ и пассивности, если под „отрешенностью“ будут понимать замкнутость человека внутри себя, уход от жизни и отрыв от нее – то это будет чистым недоразумением, основанным на непонимании подлинного существа дела.

Мы видели только, что духовная ориентировка на первооснове бытия и утверждение себя в ней не „обессмысливает“ для нас жизнь, а, наоборот, впервые открывает нам ту широту кругозора, при которой мы можем ее осмыслить. Самоуглубление здесь, в области знания, есть не замыкание духа, а, напротив, его расширение, освобождение его от всяческой узости, обусловливающей его слепоту. Но то же соотношение господствует и в области практической, в сфере действенной жизни. Мы уже видели, что искание смысла жизни есть, собственно, борьба за него, творческое его утверждение через свободное внутреннее делание.

Здесь нам остается отметить еще одну сторону дела. Мы уже говорили о том, что „Бог есть любовь“. Религиозное осмысление жизни, раскрытие своей утвержденности в Боге и связанности с Ним есть по самому своему существу раскрытие человеческой души, преодоление ее безнадежной в себе замкнутости в эмпирической жизни. Истинная жизнь есть жизнь во всеобъемлющем всеединстве, неустанное служение абсолютному целому; мы впервые подлинно обретаем себя и свою жизнь, когда жертвуем собой и своей эмпирической отъединённостью и замкнутостью и укрепляем все свое существо в ином – в Боге как первоисточнике всяческой жизни. Но тем самым мы глубочайшим, онтологическим образом связываем себя со всем живущим на Земле, и, прежде всего, с нашими ближними и их судьбой. Известный образ аввы Дорофея говорит, что люди, как точки радиуса в круге, чем ближе к центру круга, тем ближе и друг к другу. Заповедь: „Люби ближнего, как самого себя“ – не есть дополнительная заповедь, извне, неведомо почему присоединенная к заповеди о безмерной, всеми силами души и всеми помышлениями любви к Богу. Она вытекает из последней, как ее необходимое и естественное следствие. Дети единого Отца, если они действительно сознают себя таковыми и в Отце видят единственную опору и основу своей жизни, не могут не быть братьями, не любить друг друга. Ветвь лозы, если она сознает, что она живет только соками, пробегающими по всей лозе и идущими от ее общего корня, не может не ощутить исконного единства своей жизни со всеми остальными ветвями. Любовь есть основа всей человеческой жизни, само ее существо; и если человек в миру представляется себе оторванным и замкнутым в себе куском бытия, который должен утверждать себя за счет чужих жизней, то человек, нашедший свое подлинное существо в мирообъемлющем единстве, сознает, что вне любви нет жизни и что он сам тем более утверждает себя в своем подлинном существе, чем более он превозмогает свою призрачную замкнутость и укрепляется в ином. Человеческая личность как бы снаружи замкнута и отделена от других существ; изнутри же, в своих глубинах, она сообщается со всеми ими, слита с ними в первичном единстве. Поэтому чем глубже человек уходит вовнутрь, тем более он расширяется и обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми, со всей мировой жизнью в целом. Поэтому также обычное противопоставление самоуглубления общению поверхностно и основано на совершенном непонимании структуры духовного мира, подлинной, невидимой чувственному взору структуры бытия. Обыкновенно воображают, что люди тогда „общаются“ между собой, когда они вечно бегают, со многими встречаются, читают газеты и пишут в них, ходят на митинги и выступают на них, и что когда человек погружается в самого себя, он уходит от людей и теряет связь с ними. Это есть нелепая иллюзия. Никогда человек не бывает столь замкнутым, одиноким, покинутым людьми и сам забывшим их, как когда он весь разменивается на внешнее общение, на деловые сношения, на жизнь на виду, в обществе; и никто не достигает такого любовного внимания, такого чуткого понимания чужой жизни, такой широты мирообъемлющей любви, как отшельник, молитвенно проникший, через последнее самоуглубление, к первоисточнику мирообъемлющей вселенской жизни и всечеловеческой Любви и живущий в нем как в единственной стихии своего собственного существа. Нерелигиозный человек может хоть до некоторой степени приблизиться к пониманию этого соотношения, если приглядится к постоянному соотношению между глубиной и широтой во всей сфере духовной культуры вообще: гений, личность, углубленная в себе и идущая своим путем, предсказанным собственными духовными глубинами, оказывается нужным и полезным всем, понятным еще позднейшим поколениям и отдаленным народам, потому что из своих глубин он извлекает общее для всех; а человек, живущий в суете непрерывного внешнего общения с множеством людей, готовый во всем им подражать, быть как все и жить вместе со всеми, знающий только наружную поверхность человеческой жизни, оказывается никчемным существом, никому не нужным и вечно одиноким…

Из этого основного соотношения духовного бытия, по которому наибольшая общность и солидарность находится в глубине, вытекает, что и подлинное, творческое и плодотворное дело совершается тоже только в глубине и что именно это глубокое, внутреннее делание есть общая работа, совершаемая каждым не для себя одного, а для всех. Мы видели, в чем заключается это настоящее, основное дело человека. Оно состоит в действенном утверждении себя в Первоисточнике жизни, в творческом усилии влить себя в него и Его в себя, укрепиться в нем и тем действенно осуществить смысл жизни, приблизить его к жизни и им разогнать тьму бессмыслия. Оно состоит в молитвенном подвиге обращенности нашей души к Богу, в аскетическом подвиге борьбы с мутью и слепотой наших чувственных страстей, нашей гордыни, нашего эгоизма, в уничтожении своего эмпирического существа для воскресения в Боге. Обычно люди думают, что человек, творящий или пытающийся творить это дело, либо вообще „ничего не делает“, либо, во всяком случае, эгоистически занят только своей собственной судьбой, своим личным спасением и равнодушен к людям и их нуждам. И ему противопоставляют „общественного деятеля“, занятого устройством судьбы множества людей, или воина, самоотверженно гибнущего за благо родины, как людей, которые действуют, и притом действуют для общей пользы, для блага других. Но все это рассуждение в корне ложно, обусловлено совершенной слепотой, прикованностью сознания к обманчивой, поверхностной видимости вещей.

Прежде всего, что есть подлинное, производительное дело? В области материальной жизни наука о богатстве, политическая экономия, различает между производительным и непроизводительным трудом. Правда, там это различие весьма относительное, ибо не только те, кто непосредственно производит блага, но и те, кто занят их перевозкой, продажей или защитой государственного порядка, словом, все, кто трудится и участвует в общем устроении жизни, одинаково нужны и творят одинаково необходимое дело; и все-таки это различие сохраняет какой-то серьезный смысл, и всем ясно, что если все начнут „организовывать“ хозяйство, распределять блага и никто не будет их производить (как это было, например, одно время, а отчасти и доселе так остается в Советской России), то все будут умирать с голоду. Но в области духовной жизни как будто совершенно утрачено представление о производительном и непроизводительном труде; а здесь оно имеет существенное, решающее значение. Для того чтобы пропагандировать идеи, для того чтобы устраивать жизнь в согласии с ними, надо их иметь, для того чтобы творить добро людям или ради него бороться со злом, надо ведь иметь само добро. Здесь совершенно ясно, что без производительного труда и накопления невозможна жизнь, невозможно никакое проникновение благ в жизнь и использование их. Кто же здесь производит и накопляет? Наши понятия о добре так смутны, что мы думаем, что добро есть „отношение между людьми“, естественное качество нашего поведения, и не понимаем, что добро субстанциально, что оно есть реальность, которую мы, прежде всего, должны добывать, которым мы должны сами обладать, прежде чем начать благодетельствовать им других людей. Но добывает и накопляет добро только подвижник – и каждый из нас лишь в той мере, в какой он есть подвижник, и посвящает свои силы внутреннему подвигу. Поэтому молитвенный и аскетический подвиг есть не бесплодное занятие, ненужное для жизни и основанное на забвении жизни, – оно есть в духовной сфере единственное производительное дело, единственное подлинное созидание или добывание того питания, без которого все мы обречены на голодную смерть. Здесь – не праздная созерцательность, здесь – тяжкий, в поте лица, но и плодотворный труд, здесь совершается накопление богатства; и это есть поэтому основное, существенное дело каждого человека – то первое производительное дело, без которого останавливаются и становятся бессмысленными все остальные человеческие дела. Чтобы мельницы имели работу, чтобы булочники могли печь и продавать хлеб, нужно, чтобы сеялось зерно, чтобы оно всходило, чтобы колосилась рожь и наливалось в ней зерно; иначе мельницы остановятся или будут вертеться пустыми и нам придется питаться мякиной и лебедой. Но мы без конца строим новые мельницы, которые с шумом машут по ветру крыльями, мы хлопочем об открытии булочных, устраиваем в них порядок получения хлеба, озабочены тем, чтобы никто при этом не обидел другого, и забываем лишь о мелочи – о том, чтобы сеять зерно, чтобы поливать ниву и взращивать хлеб! Так, социализм заботится о всечеловеческом благополучии, воюя с врагами народа, митингуя, издавая декреты и организуя порядок жизни, – и при этом не только не заботясь о произрастании хлеба, но тщательно истребляя его и засоряя нивы плевелами; ведь этот хлеб насущный для него есть только усыпляющий „опий“, ведь взращивание добра есть пустое дело, которым от безделья занимаются монахи и прочие дармоеды! Так, в американском темпе жизни миллионы людей в Америке и Европе суетятся, делают дела, стараются обогатиться и в итоге все сообща неутомимым трудом создают пустыню, в которой изнемогают от зноя и погибают от духовной жажды. Так, в политической лихорадке митинговые ораторы и газетчики так упорно и неистово проповедуют справедливость и правду, что души и проповедников, и слушателей опустошаются до конца, и никто уже не знает, для чего он живет, где правда и добро его жизни. Все мы, нынешние люди, живем более или менее в таком сумасшедшем обществе, которое существует только, как Россия в годы революции, разбазариванием благ, которые когда-то в тихих, невидимых мастерских неприметно создали наши предшественники. А между тем каждый из нас, какое бы иное дело он ни делал, должен был бы часть своего времени затрачивать на основное дело: на накопление внутри себя сил добра, без которых все остальные дела становятся бессмысленными или вредными. Наши политики любят из всего дела св. Сергия Радонежского с одобрением отмечать, что он благословил рать Дмитрия Донского и дал ей двух монахов из своей обители, они забывают, что этому предшествовали десятилетия упорного молитвенного и аскетического труда, что этим трудом были добыты духовные богатства, которыми питались в течение веков и доселе питаются русские люди, и что без него, как указывает проницательный русский историк В. Ключевский, русские люди никогда не имели бы сил подняться на борьбу с татарами. Мы рвемся воевать со злом, организовывать нашу жизнь, делать настоящее, „практическое“ дело; и мы забываем, что для этого нужны, прежде всего, силы добра, которые нужно уметь взрастить и накопить в себе. Религиозное, внутреннее делание, молитва, аскетическая борьба с самим собой есть такой неприметный основной труд человеческой жизни, закладывающий самый ее фундамент. Это есть основное, первичное, единственное подлинно производительное человеческое дело. Как мы видели, все человеческие стремления, в конечном счете, в последнем своем существе суть стремления к жизни, к полноте удовлетворенности, к обретению света и прочности бытия. Но именно поэтому все внешние человеческие дела, все способы внешнего устроения и упорядочения жизни опираются на внутреннее дело – на осмысление жизни через духовное делание, через взращивание в себе сил добра и правды, через действенное вживание человека в Первоисточник жизни – Бога. И далее: хотя каждый человек, как в физическом, так и в духовном смысле, чтобы жить, должен сам дышать и питаться и не может жить только за счет чужого труда, но из этого не следует, как обычно думают, что невидимое, молчаливое делание есть работа для себя одного, что в нем все люди разобщены друг от друга и заняты каждый только своим эгоистическим делом. Напротив, мы уже видели, что люди разобщены между собой на поверхности и связаны в своей глубине и что поэтому всякое углубление есть тем самым расширение, преодоление перегородок, отделяющих людей друг от друга. Наше отравленное материализмом время совершенно утратило понятие о вселенской, космической или, так сказать, магической силе молитв и духовного подвига. Нам нужны смутные и рискованные чудеса оккультных явлений и спиритических сеансов, чтобы поверить, как в „редкое исключение“, что дух действует на расстоянии, что сердца человеческие связаны между собою еще иным способом, чем через действие звуков глотки одного человека на барабанную перепонку другого. В действительности – опыт молитв и духовного подвига не только тысячекратно подтверждает это на частных примерах, но и раскрывает сразу как общее соотношение – духовная сила всегда сверхиндивидуальна, и ею всегда устанавливается невидимая связь между людьми. Одинокий отшельник в своей келье, в затворе, невидимый и неслышимый никем, творит дело, сразу действующее на жизнь в целом и затрагивающее всех людей, он делает дело не только более производительное, но и более общее, более захватывающее людей и влияющее на них, чем самый умелый митинговый оратор или газетный писатель. Конечно, каждый из нас, слабых и неумелых рядовых работников в области духовного бытия, не может рассчитывать на такое действие своего внутреннего делания, но, если мы свободны от самомнения, можем ли мы рассчитывать на большие результаты и в области внешнего нашего вмешательства в жизни? Принципиальное же соотношение остается здесь тем же самым, невозможное для людей возможно для Бога, и никто наперед не знает, в какой мере он способен помочь и другим людям своей молитвой, своим исканием правды, своей внутренней борьбой с самим собой. Во всяком случае, это основное человеческое дело действенного осмысления жизни, взращивания в себе сил добра и правды есть не только одиночное дело каждого в отдельности, по самому своему существу, по природе той области бытия, в которой оно совершается, оно есть общее, соборное дело, в котором все люди связаны между собой в Боге и все – за каждого, и каждый – за всех.

Таково то великое, единственное дело, с помощью которого мы действенно осуществляем смысл жизни и в силу которого в мире действительно совершается нечто существенное – именно возрождение самой внутренней его ткани, рассеяние сил зла и наполнение мира силами добра. Это дело – подлинно метафизическое дело – возможно вообще только потому, что оно совсем не есть просто человеческое дело. Человеку здесь принадлежит только работа по уготовлению почвы, произрастание же совершается самим Богом. Это есть метафизический, Богочеловеческий процесс, в котором только соучаствует человек, и именно потому в нем может осуществиться утверждение человеческой жизни в ее подлинном смысле.

Отсюда становится понятной нелепость иллюзии, в которой мы пребываем, когда мним, что в нашей внешней деятельности, в работе, протекающей во времени и соучаствующей во временном изменении мира, мы можем осуществить нечто абсолютное, достигнуть осуществления смысла жизни. Смысл жизни – в ее утвержденности в вечном, он осуществляется, когда в нас и вокруг нас проступает вечное начало, он требует погружения жизни в это вечное начало. Лишь поскольку наша жизнь и наш труд соприкасается с вечным, живет в нем, проникается им, мы можем рассчитывать вообще на достижение смысла жизни. Во времени же все раздробленно и текуче; все, что рождается во времени, по слову поэта, заслуживает и погибнуть во времени. Поскольку мы живем только во времени, мы живем и только для времени, мы им поглощены, и оно безвозвратно уносит нас вместе со всем нашим делом. Мы живем в части, разъединенной с целым, в отрывке, который не может не быть бессмысленным. Пусть мы, как соучастники мира, обречены на эту жизнь во времени, пусть даже – как это ниже уяснится – мы даже обязаны в ней соучаствовать, но в этой нашей работе мы достигаем и при наибольшей удаче только относительных ценностей и ею никак не можем „осмыслить“ нашу жизнь. Все величайшие политические, социальные и даже культурные перемены в качестве только событий исторической жизни, в составе одного лишь временного мира, не совершают той метафизической, подземной работы, которая нам нужна: не приближают нас к смыслу жизни – все равно как все наши дела, даже важнейшие и нужнейшие, совершаемые нами внутри вагона поезда, в котором мы едем, ни на шаг не подвигают нас к цели, к которой мы движемся. Чтобы существенно изменить нашу жизнь и исправить ее, мы должны усовершенствовать ее сразу как целое; а во времени она дана лишь по частям, и, живя во времени, мы живем лишь в малом, преходящем ее отрывке. Работа же над жизнью как целым есть работа именно духовная, деятельность соприкосновения с вечным как сразу целиком данным. Только эта подземная, невидимая миру работа приводит нас в соприкосновение с теми недрами, в которых покоится чистое золото, подлинно нужное для жизни. Единственное дело, осмысляющее жизнь и потому имеющее для человека абсолютный смысл, есть, следовательно, нечто иное, как действенное соучастие в Богочеловеческой жизни. И мы понимаем слова Спасителя, на вопрос: „Что нам делать?“ – отвечавшего: „Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал“ (Ев. Иоан., 6, 29).

Как уже сказано, в подлинном, метафизическом смысле существует у человека только одно-единственное дело – то, о котором Спаситель напомнил Марфе, сказав ей, что она заботится и печется о многом, а лишь единое есть на потребу. Это есть духовное дело – взращивание в себе субстанциального добра, усилия жизни со Христом и во Христе, борьба со всеми эмпирическими силами, препятствующими этому. Никакая самая энергичная и в других отношениях полезная внешняя деятельность не может быть в буквальном, строгом смысле „благотворной“, не может сотворить или осуществить ни единого грана добра в мире; никакая самая суровая и успешная внешняя борьба со злом не может уничтожить ни единого атома зла в мире. Добро вообще не творится людьми, а только взращивается ими, когда они уготовляют в себе почву для него и заботятся об его росте; растет и творится оно силою Божией. Ибо добро и есть Бог. А единственный способ реально уничтожить зло есть вытеснение его сущностным добром: ибо зло, будучи пустотой, уничтожается только заполнением и, будучи тьмой, рассеивается только светом. Подобно пустоте и тьме, зло нельзя никаким непосредственным, на него обращенным способом раздавить, уничтожить, истребить – ибо при всякой такой попытке оно ускользает от нас; оно может лишь исчезнуть, „как тает воск от лица огня“, как тьма рассеивается светом и пустота исчезает при заполнении. В этом подлинном, сущностном смысле добро и зло живут только в глубине человеческой души, в человеческой воле и помыслах, и только в этой глубине совершается борьба между ними и возможно вытеснение зла добром.

Но человек есть вместе с тем телесное, а потому и космическое существо. Его воля имеет два конца – один внутренний, упирающийся в метафизические глубины, в которых и совершается это истинное, подлинное дело, другой – наружный, проявляющийся во внешних действиях, в образе жизни, в порядках и отношениях между людьми. Эта внешняя жизнь, или жизнь этого вовне обращенного наружного конца человеческой воли, не безразлична для жизни внутреннего существа души, хотя никогда не может заменить ее и выполнить ее дело. Она играет для этого внутреннего существа души двоякую роль: через ее дисциплинирование и упорядочение можно косвенно воздействовать на внутреннее существо воли, содействовать его работе, а через ее разнуздание можно ослабить внутреннюю волю и помешать ее работе; и, с другой стороны, общие внешние порядки жизни и то, что в ней происходит, может благоприятствовать или вредить духовному бытию человека. В первом отношении можно сказать, что всякое воспитание воли начинается с внешнего ее дисциплинирования и поддерживается им: полезно человеку рано вставать, трудиться хотя бы над ничтожным делом, упорядочить свою жизнь, воздерживаться от излишеств; отсюда – ряд внешних норм поведения, которые мы должны соблюдать сами и к которым должны приучать других; и работа по такому внешнему упорядочению жизни – своей и чужой – косвенно содействует основной задаче нашей жизни. С другой стороны, добро, раз уже осуществленное, проявляется вовне и благодетельно для всей окружающей его среды; зло также существует и обнаруживает себя истреблением, калечением жизни вокруг себя, оно, как магнит, притягивает к себе все вокруг себя и заставляет и его обнаруживаться и портить жизнь, и оно, таким образом, может затруднить п-в меру нашей слабости – сделать невозможной нашу внутреннюю духовную жизнь. Поэтому ограждение добра вовне, создание внешних благоприятных условий для его обнаружения и действия вовне и обуздание зла, ограничение свободы его проявления есть важнейшее вспомогательное дело человеческой жизни. То и другое есть дело, с одной стороны, права, как оно творится и охраняется государством, дело нормирования общих, „общественных“ условий человеческой жизни и, с другой стороны, повседневное дело каждого из нас в нашей личной, семейной, товарищеской, деловой жизни. Итак, внешнее воспитание воли и содействие ее внутренней работе через ее дисциплинирование в действиях и поведении и создание общих условий, ограждающих уже осуществленные силы добра и обуздывающих гибельное действие зла, – вот к чему сводится мирское дело человека, в чем бы оно ни заключалось. Идет ли речь о труде для нашего пропитания, о наших отношениях к людям, о семейной жизни и воспитании детей или наших многообразных общественных обязанностях и нуждах – всюду, в конечном счете, дело сводится или на наше индивидуальное и коллективное, внешнее воспитание, косвенно полезное для нашего внутреннего, свободного духовного перевоспитания, или на работу по ограждению добра и обузданию зла.

Два взаимно противоположных и именно потому сходных заблуждения, два непонимания основной структуры бытия препятствуют здесь укреплению здорового и разумного отношения к жизни. Смешивая внешнюю жизнь с внутренней, не понимая отличия между ограждением добра и обузданием зла, с одной стороны, и осуществлением добра и истреблением зла – с другой, одни утверждают, что всякая внешняя, общественная и государственная деятельность бесполезна и есть зло, а другие, напротив, считают ее равноценной внутренней деятельности, мнят через нее осуществить добро и истребить зло. Толстовцы и фанатики внешних дел права и государства разделяют одно и то же заблуждение: смешение сущностно-творческого с вспомогательно-механическим делом, внутреннего с внешним, абсолютного с относительным. Отвергать относительное на том основании, что оно не абсолютное, и признавать его, только превознося его до значения абсолютного, значит одинаково не понимать различия между абсолютным и относительным, одинаково не признавать относительной правомерности относительного, значит, в том или другом отношении нарушать завет: „Воздавайте кесарю кесарево, а Богу – Богово“. Правы толстовцы, когда говорят, что насилием нельзя сотворить благо и истребить зло, что всякая внешняя, механическая и государственно-правовая деятельность не осуществляет и не может осуществить самого главного: внутреннего обретения в себе добра, внутреннего свободного воспитания человека, нарастания любви в человеческой жизни. Но они не правы, когда поэтому считают всю эту сферу жизни и деятельности ненужной и гибельной. Если нельзя на этом пути сотворить благо, то можно и должно ограждать его; если нельзя истребить зло, то можно обуздать его и не позволить ему разрушать жизнь. Никакие самые суровые кары, вплоть до смертной казни, не уничтожают ни одного атома зла в мире: ибо зло в своем бытии неуловимо для внешних мер; но следует ли из этого, что мы должны давать убийцам и насильникам свободно губить и калечить жизнь и не имеем права их обуздать. Государство, справедливо говорит Вл. Соловьев, существует не для того, чтобы осуществить рай на земле, оно бессильно совершить это; но оно существует, чтобы предупредить осуществление ада на земле. Правы фанатики общественности и политики, когда утверждают, что обязанность каждого гражданина и мирянина – заботиться об улучшении общих, общественных условий жизни, действенно бороться со злом и содействовать, хотя бы и с мечом в руках, утверждению добра. Но они не правы, когда думают, что с мечом в руках можно истребить зло и сотворить благо, что сами добро и зло творятся и борются между собой в политической деятельности и борьбе. Добро творится – и только им, его творением зло истребляется – одним лишь духовным деланием и его осуществлением – любовным единением людей. Никогда еще добро не было осуществлено никаким декретом, никогда оно не было сотворено самой энергичной и разумной общественной деятельностью; тихо и незаметно, в стороне от шума, суеты и борьбы общественной жизни оно нарастает в душах людей, и ничто не может заменить этого глубокого, сверхчеловеческими силами творимого органического процесса. И никогда зло не было истреблено, как уже указано, никакими карами и насилиями; напротив, всегда, когда насилие мнит себя всемогущим и мечтает действительно уничтожить зло (а не только обуздать его, оградить жизнь от него), оно всегда плодит и умножает зло; свидетельство тому – действие всякого террора (откуда бы он ни исходил и во имя чего бы ни совершался), всякой фанатической попытки истребить зло в лице самих злодеев; такой террор рождает вокруг себя новое озлобление, слепые страсти мести и ненависти. „Аполитизм“, пренебрежение к общественной жизни, нежелание мараться соучастием в ней есть, конечно, недомыслие или индифферентизм; а религиозный аполитизм есть лицемерие и ханжество. Политический же фанатизм и рождаемый им культ насилия и ненависти есть слепое идолопоклонство, измена Богу и поклонение статуе кесаря.

То, что сказано об отношении к общественности и государственности, применимо ко всякому внешнему, мирскому деланию, будь то экономическая деятельность, забота о довольстве, о порядке и благоустроенности своего дома, будь то техническое совершенствование жизни, или даже научная работа, или бескорыстная деятельность материальной помощи ближнему. Всякая такая деятельность, поставленная на свое надлежащее место, именно как вспомогательное средство, внешне содействующее основному делу духовного труда над обожением жизни, совершаемая во имя Христа и с Христом, не только правомерна, но для всякого, не способного подавить в себе сразу мирские силы, обязательна. И всякая такая деятельность, совершаемая как абсолютное дело, мнящая заменить собою основную внутреннюю работу духовного возрождения человека, гибельна как измена Богу и слепое идолопоклонство, как слепая плененность бессмысленностью мирской жизни. Недаром Спаситель сказал раз навсегда всем людям и для всех их дел: „Без Меня не можете делать ничего“.

Как мы уже говорили, эта внешняя деятельность не есть нечто, чем можно было бы подлинно осмыслить свою жизнь; и поскольку она притязает на такое значение, это всегда есть иллюзия; но она есть нечто, что само осмыслено уже обретенным и осуществляемым в непрерывном внутреннем, духовном делании смыслом, и в качестве такового она, для каждого в своем месте и в своей надлежащей форме, необходима и разумна. Или, выражая то же самое с объективной стороны: всякое внешнее делание осуществляет не цель, а только средство к жизни; это средство разумно, поскольку мы сознаем разумную цель, которой оно служит, и ставим его в связь с нею; и, напротив, оно бессмысленно, поскольку мнит само быть целью жизни, не будучи в силах осуществить это притязание и отвлекая нас от служения истинной цели. А это означает следующее. В нашей внешней деятельности мы правомерно служим лишь тому, что само, в свою очередь, служит – именно служит абсолютному Первоисточнику жизни – Богу – и тем самым служит осуществлению нашей подлинной жизни. Служение государству правомерно постольку, поскольку само государственное бытие воспринимает себя и воспринимается нами как служение Богу, поскольку мы сознаем, что оно имеет свое относительное и подчиненное назначение в осуществлении подлинной жизни; материальные заботы правомерны, поскольку они служат не обогащению как самоцели или как средству к наслаждениям и довольству, а лишь поддержанию жизни в той мере, в какой оно действительно необходимо при нашей слабости и действительно содействует нашей духовной жизни (мера эта очень невелика, и потому богатство, по слову Спасителя, затрудняющее нам достижение Царства Небесного, вредно). Ни в каком труде и интересе, ни даже в естественной любви к человеку, которая, возникая в нас, всегда манит нас надеждой на какое-то высшее удовлетворение, нельзя усматривать последней цели; все это разумно и осмысленно, поскольку само есть средство и путь, поскольку само есть служение – именно содействие тому внутреннему служению, которое одно только и есть подлинное осуществление нашей жизни.

И, возвращаясь назад, к нашей постановке вопроса о смысле жизни, мы должны вспомнить то, что уже достигнуто нами. Когда человек отдает свою жизнь как средство для чего-либо частного, в чем бы оно ни заключалось, когда он служит какой-либо предполагаемой абсолютной цели, которая сама не имеет отношения к его собственной, личной жизни, к интимному и основному запросу его духа, к его потребности найти самого себя в последнем удовлетворении, в вечном свете и покое совершенной полноты, тогда он неминуемо становится рабом и теряет смысл своей жизни. И лишь когда он отдает себя служению тому, что есть вечная основа и источник его собственной жизни, он обретает смысл жизни. Поэтому всякое иное служение оправдано в той мере, в которой оно само косвенно соучаствует в этом единственном подлинном служении Истине, истинной жизни. „Познаете Истину, и Истина освободит вас“ – освободит от неминуемого рабства, в котором живет идолопоклонник; а идолопоклонствует, по свойству человеческой природы, всякий человек, поскольку он именно не просветлен Истиной. Есть один довольно простой внешний критерий, по которому можно распознать, установил ли человек правильное, внутренне обоснованное отношение к своей внешней, мирской деятельности, утвердил ли он ее на связи со своим подлинным, духовным делом или нет. Это есть степень, в какой эта внешняя деятельность направлена на ближайшие неотложные нужды сегодняшнего дня, на живые конкретные потребности окружающих людей. Кто весь целиком ушел в работу для отдаленного будущего, в благодетельствование далеких, неведомых ему, чуждых людей, родины, человечества, грядущего поколения, равнодушен, невнимателен и небрежен в отношении окружающих его и считает свои конкретные обязанности к ним, нужду сегодняшнего дня, чем-то несущественным и незначительным по сравнению с величием захватившего его дела, тот, несомненно, идолопоклонствует. Кто говорит о своей великой исторической миссии и о чаемом светлом будущем и не считает нужным согреть и осветить сегодняшний день, сделать его хоть немного более разумным и осмысленным для себя и своих ближних, тот, если он не лицемерит, идолопоклонствует. И наоборот, чем более конкретна нравственная деятельность человека, чем больше она считается с конкретными нуждами живых людей и сосредоточена на сегодняшнем дне, чем больше, короче говоря, она проникнута не отвлеченными принципами, а живым чувством любви или живым сознанием обязанности любовной помощи людям, тем ближе человек к подчинению своей внешней деятельности духовной задаче своей жизни. Завет не заботиться о завтрашнем дне, ибо „довлеет дневи злоба его“, есть не только завет не перегружать себя чрезмерными земными заботами, но вместе с тем требование ограничить себя заботами о реальной жизни, а не о предметах мечтаний и отвлеченной мысли. Сегодня я живу, и живут окружающие меня люди, сегодня есть дело воли и жизни. Завтра есть область мечты и отвлеченных возможностей.

Завтра легко совершить величайшие подвиги, облагодетельствовать весь мир, завести разумную жизнь. Сегодня, сейчас трудно побороть и уничтожить свою слабость, трудно уделить нищему и больному минуту внимания, помочь ему и немногим, трудно заставить себя выполнить и небольшое нравственное дело. Но именно это небольшое дело, это преодоление себя, хотя и в мелочи, это хотя бы ничтожное проявление действенной любви к людям есть моя обязанность, есть непосредственное выражение и ближайшая проверка степени подлинной осмысленности моей жизни. Ибо дело сегодняшнего дня и текущего часа и мои отношения к окружающим меня ближним непосредственно связаны с конкретностью моей жизни, с самим ее вечным существом; направляясь на вечное, стремясь исполнить заповеди Божий и питаться из вечного источника жизни, я необходимо должен осуществить ближайшие конкретные дела, в которых находит свое выражение вечное начало жизни. Кто живет в сегодняшнем дне – не отдаваясь ему, а подчиняя его себе, – тот живет в вечности. Свое нравственно-психологическое выражение такая правильная установка находит в смирении, в сознании ограниченности своих сил и вместе с тем в душевной тишине и прочности, с какою совершаются эти дела сегодняшнего дня, это соучастие в конкретной жизни мира; тогда как идолопоклонническое служение миру, с одной стороны, всегда проявляется в гордыне и восторженности и, с другой стороны, связано с чувством беспокойства, неуверенности и суеты. Ибо кто считает основной целью своей деятельности достижение какого-либо определенного внешнего результата, осуществление объективной перемены в устройстве мира, с одной стороны, должен преувеличивать и значение своего дела, и свои собственные силы и, с другой стороны, ввиду шаткости и слепоты в течение всех земных дел никогда не уверен в успехе и тем ставит свою жизнь в зависимость от условий, над которыми его воля не властна. Лишь тот, кто живет в вечном и задачу своей деятельности видит в возможно большем действенном обнаружении вечных сил – независимо от их внешнего успеха и объективного результата, – кто живет в сознании, выражаемом французской поговоркой: „Fais ce que dois, advienne ce que pourra“, – живет в душевном покое и в своем внешнем делании не отрывается от внутреннего корня своего бытия, от основного, внутреннего своего делания, направленного на укрепление этого корня.

Таким образом, внешнее, мирское делание, будучи производным от основного, духовного делания и им только и осмысляясь, должно стоять в нашей общей духовной жизни на надлежащем ему месте, чтобы не было опрокинуто нормальное духовное равновесие. Силы духа, укрепленные и питаемые изнутри, должны свободно изливаться наружу, ибо вера без дел мертва, свет, идущий из глубины, должен озарять тьму вовне. Но силы духа не должны идти в услужение и в плен к бессмысленным силам мира, и тьма не должна заглушать вечного Света. Это есть ведь тот живой Свет, который просвещает всякого человека, приходящего в мир; это – сам Богочеловек Христос, который есть для нас „путь, истина и жизнь“ и который именно потому есть вечный и ненарушимый смысл нашей жизни.

Франкл В. [67].

Пытаясь ответить на вопрос о смысле жизни – на этот самый человеческий из всех вопросов, – индивид вынужден понять, что это жизнь ставит перед ним вопросы и перед жизнью ему держать ответ… ответственность эта проистекает из неповторимости личности и ситуации и что с повышением этой уникальности растет и ответственность… Неповторимость и своеобразие являются основными составляющими смысла человеческой жизни.

В конце концов оказывается, что никакое стремление к счастью само по себе не может быть ни основным принципом, ни предельной целью человеческой жизни.

Целью нашей жизни должно быть не наслаждение, не погоня за удовольствиями и богатством, не удовлетворение своих желаний и потребностей. Напротив… оправдание существования должно заключаться в сохранении и возвышении человеческого достоинства.

Рассмотрим такой вопрос: „Может ли ограниченность человеческой жизни во времени – т. е. тот факт, что человек смертен, – лишить жизнь смысла?“

Как часто мы слышим доводы о том, что смерть, в конечном счете, делает жизнь полностью бессмысленной. Что, в конце концов, все творения человека не имеют смысла, коль скоро смерть разрушает их. Так действительно ли смерть лишает нашу жизнь смысла? Напротив! Ибо что бы являла собой жизнь, будь она бесконечна? Если бы мы были бессмертны, мы бы спокойно могли откладывать каждый свой поступок на какое угодно время. И неважно было бы, совершим мы сейчас какой-либо поступок или не совершим, каждое дело может быть с равным успехом сделано и завтра, и послезавтра, и через год, и десять лет спустя. Перед лицом же смерти – как абсолютного и неизбежного конца, ожидающего нас в будущем, и как предела наших возможностей – мы обязаны максимально использовать отведенное нам время жизни, мы не имеем права упускать ни единой из возможностей, сумма которых в результате делает нашу жизнь действительно полной смысла. Конечность, временный характер, таким образом, не просто являются характерными чертами бытия, но и помогают сделать его осмысленным…

Если бы фактор конечности жизни лишал ее смысла, было бы неважно, когда настанет конец, в обозримом будущем или очень и очень не скоро. Мы должны были бы признать, что время, когда всему придет конец, не существенно. В противном случае мы рискуем уподобиться даме, которая, услышав от одного астронома, что, вероятно, через миллиард лет настанет конец света, вскрикнула от ужаса. А когда тот успокоил ее словами: „Но не ранее чем через миллиард лет“, – она облегченно вздохнула: „Ох, а мне показалось, что вы сказали – всего лишь миллион“. Либо жизнь имеет смысл и сохраняет его вне зависимости от того, длинна она или коротка, воспроизводит она себя или нет, либо жизнь бессмысленна, и в этом случае она не станет более осмысленной, даже если будет длиться долго и воспроизводить себя.

В повести Толстого „Смерть Ивана Ильича“ рассказывается история некого респектабельного чиновника, который оказывается потрясенным всей чудовищной бессмысленностью собственной жизни, „прозрев“ только перед лицом неожиданно надвигающейся смерти. Но, постигая всю свою бессмысленность, в самые последние часы своей жизни этот человек перерастает сам себя; он достигает такого внутреннего величия, что оно освящает всю его предыдущую жизнь и – несмотря на ее очевидную ничтожность – делает ее значительно более осмысленной. Жизнь, таким образом, может приобрести свой окончательный смысл не только в результате смерти (например, героическая смерть), но и в самом процессе умирания. Не только пожертвовав жизнью можно придать ей смысл – жизнь может наполниться благородным смыслом даже в тот момент, когда она неожиданно разрушается.

Смысл – это всякий раз также и конкретный смысл конкретной ситуации.

Каждый день и каждый час предлагают новый смысл, смысл есть для каждого, и для каждого существует свой особый смысл. Из всего этого вытекает, что смысл, о котором идет речь, должен меняться как от ситуации к ситуации, так и от человека к человеку.

Смысл относителен, поскольку он относится к конкретному человеку, вовлеченному в ситуацию. Можно сказать, что смысл меняется, во-первых, от человека к человеку и, во-вторых, от одного дня к другому, даже от часа к часу…, ибо… жизнь каждого человека уникальна в том, что никто не может повторить ее – благодаря уникальности его существования. Раньше или позже его жизнь навсегда закончится вместе со всеми уникальными возможностями осуществления смысла…, т. к… нет такой вещи, как универсальный смысл жизни, есть лишь уникальные смыслы индивидуальных ситуаций.

Жизнь, смыслом которой являлось бы размножение, была бы, по сути, столь же бессмысленна, как и размножение… Поэтому возводить материнство в единственный смысл жизни женщины – значит бросать тень не только на жизнь женщины, не имеющей детей, но и на жизнь женщины-матери. Жизнь выдающейся личности не может лишиться смысла из-за того, что у этой личности нет потомства… воспроизводство жизни никогда не является ее смыслом…

Смысл не только должен, но и может быть найден, и в поисках смысла человека направляет его совесть. Одним словом, совесть – это орган смысла. Ее можно определить как способность обнаружить тот единственный и уникальный смысл, который кроется в любой ситуации.

Спрашивать о смысле жизни вообще – ложная постановка вопроса, поскольку она туманно апеллирует к общим представлениям о жизни, а не к собственному, конкретному, индивидуальному существованию каждого.

Чудновский В. [71].

Пожалуй, самое страшное, что произошло в нашем обществе за последние годы, – „психологический шок“: в сознании миллионов людей „сломался“ смысл жизни. Человек, стремившийся жить так, чтобы не было „мучительно больно за бесцельно прожитые годы“, вдруг обнаружил, что служил не той цели, поклонялся не тем идеалам, писал не те книги… Прошлое перевернулось в сознании: оказалось, что множество людей в течение многих десятилетий отдавали свои силы, энергию, саму жизнь ради цели призрачной, „декоративной“, недостижимой… Как могло случиться такое?

Как научить человека самостоятельно искать и находить смысл собственной жизни? Наша школа мало приспособлена к решению этой задачи. Будущий учитель за время обучения в пединституте овладевает конгломератом знаний, перед ним проходит калейдоскоп лиц, имен, мыслей и фактов. Не хватает, может быть, самого главного: куда учитель должен вести своих питомцев? И для чего весь этот „маршрут“, который мы называем жизнью? Нижеследующие заметки навеяны этими горькими размышлениями.

В реальной жизни советского общества проблема смысла жизни решалась просто и однозначно. Она сводилась к идеологическому постулату: „способствовать построению светлого будущего – коммунизма“. Сложнейшие социально-психологические аспекты этой проблемы оставались за порогом сознания человека. Хотя и в зарубежной, и в отечественной литературе данная проблема занимает значительное место, вы не прочтете о смысле жизни в учебниках педагогики и психологии; нет такого понятия в психологическом и философском словарях, в философской энциклопедии. Прежде всего, возникают трудности в определении этого понятия. В Большой советской энциклопедии читаем: „смысл“ – идеальное содержание, идея, конечная цель (ценность) чего-нибудь (смысл жизни…)» Будем считать, что смысл жизни – идея, содержащая в себе цель жизни человека, «присвоенная» им и ставшая для него ценностью чрезвычайно высокого порядка.

Потеря смысла жизни может привести к решению человека покончить со своим существованием на земле. В. Франкл приводит на первый взгляд поразительные статистические данные, полученные при изучении группы студентов, у которых были попытки суицида: 85 % из них не видели в своей жизни смысла; при этом подавляющее большинство (93 %) оказались физически и психически здоровыми, жили в хороших материальных условиях, в полном согласии со своей семьей, активно участвовали в общественной жизни и имели все основания быть довольными своими академическими успехами. Понимание смысла своей жизни, пишет К. Обуховский, – это необходимое условие нормального функционирования: «Как свойством птицы является потребность летать… так свойством взрослого человека является потребность найти смысл жизни…» И. С. Кон отмечает практическую значимость для человека потребности «мыслить свою жизнь не как серию случайных, разрозненных событий, а как целостный процесс, имеющий определенное направление, преемственность и содержание». Б. С. Братусь пишет о поиске смысла жизни как насущной потребности, которая зиждется на фундаментальном противоречии между ограниченностью, смертностью индивидуального бытия и всеобщей родовой сути человека.

Впрочем, не все так однозначно в отношении этой потребности. Известно, что есть немало людей, которые полностью поглощены «процессом жизни», они целиком, по выражению С. Л. Рубинштейна, «внутри жизни», не задумываются о ее смысле и не переживают отсутствие этого смысла как невосполнимую потерю. Кроме того, смысл жизни может недостаточно осознаваться. В. Г. Асеев, ссылаясь на данные Б. Ф. Зейгарник и Б. С. Братуся, отмечает, что смысл жизни может недостаточно осознаваться, находиться в потенциальном состоянии ввиду отсутствия актуально заданной необходимости. К этому, по-видимому, следует добавить и влияние эмоциональных факторов, в частности опасения, что такая работа может обнаружить пустоту жизни, привести к разочарованию вследствие осознания несбывшихся надежд, нереализованных планов. Однако как мы увидим, и наличие смысла жизни далеко не всегда благо. Сказанное отнюдь не снижает актуальности исследования данной проблемы.

Не затрагивая сейчас ее философско-этического аспекта, остановимся на характеристике смысла жизни как особой «психологической реальности». Уже приходилось упоминать о существовавшей в отечественной психологии некоторой односторонности в понимании психического, в частности сознания, об излишне категорическом противопоставлении сознания и бытия (на что в свое время указывал С. Л. Рубинштейн, абсолютизации свойства отражения в характеристике психического). Это сказалось и на понимании соотношения деятельности и сознания. Последнему отказывали в существовании вне, помимо, а тем более над деятельностью (В. Зинченко), обычно подчеркивался вторичный характер сознания – оно было лишь отражением, а не соучастником бытия. «Сознание не отпускалось с короткого поводка деятельности».

В последнее время исследователи все больше делают акцент на субстанциальности человеческой психики, которая характеризуется как обладающая определенной устойчивостью и относительной самостоятельностью существования. Это следует отнести и к феномену смысла жизни. Достаточно распространено представление о смысле жизни как «объяснительном понятии» преимущественно морально-оценочного характера либо как предмете «философствования» в основном пожилых людей, которые уже отошли от конкретных практических дел (недаром обсуждение данной проблемы является приоритетным в мемуарной литературе). При этом остается в тени тот факт, что смысл жизни является особым психическим образованием, имеющим свою специфику возникновения, свои этапы становления, и, приобретая относительную устойчивость и эмансипированность от «породивших» его условий, может существенно влиять на жизнь человека, его судьбу. Несомненный интерес представляет исследование структуры этого образования, соотношения в ней когнитивных, эмоциональных и волевых компонентов, изучение самого процесса становления жизненного смысла, механизма его действия, изменений, происходящих с ним в критических жизненных ситуациях, а также в ходе возрастного развития.

Обобщая сказанное, выделю следующие положения: проблема смысла жизни имеет свой, достаточно значимый «биологический аспект»; природные особенности не просто предпосылки, но «активные участники» процесса поиска человеком смысла жизни, их влияние неоднозначно; границы такого влияния подвижны и изменчивы; существуют «пики», «всплески», когда роль биологического фактора в процессе становления смысла жизни существенно возрастает; природные особенности не только «ставят рамки» процессу поиска смысла жизни, но и содержат в себе возможности выхода за их пределы.

Так в какой мере прав Франкл? В какой мере человек свободен в своих намерениях, в том числе в попытках отыскать смысл жизни? Если говорить по большому счету, то сам процесс свободного и сознательного принятия решения на самом деле не свободен в полной мере. Он с самого начала «отягощен» влиянием неосознаваемого. Рассмотрение механизмов такого «отягощения» – один из значимых аспектов проблемы смысла жизни.

Считая, что потеря смысла жизни – личная трагедия человека, мы мало задумываемся о тех социальных и социально-психологических предпосылках, которые способствовали этой трагедии. Как часто в ее основе – несбывшиеся юношеские ожидания больших жизненных свершений! Но не виновато ли в этой трагедии общество, в частности школа, слишком долго воспитывавшее «героев», нацеленных на великие дела, которым «нет преград», создавая тем самым у молодежи соответствующий уровень притязаний? У нас совершенно не разработана проблема «маленького человека». Не все могут создать теорию относительности, решить (или хотя бы сформулировать) теорему Ферма или стать депутатом парламента. Проблема смысла жизни – это проблема не только (а может быть, и не столько) «величины», масштаба поступков и свершений, это – проблема осознания человеком своих возможностей, постановки реальных, а не «заоблачных» целей, проблема удовлетворения на первый взгляд «малым» смыслом жизни: посадить и вырастить дерево, построить дом, воспитать детей, прожить жизнь порядочным человеком… Этот «малый смысл» по своему «качеству», «удельному весу» может превосходить жизненный смысл «большого масштаба».

Да, динамика жизненного смысла чрезвычайно сложна: он может сжиматься, как шагреневая кожа, до примитивного стремления выжить и подниматься до вершин подвига и самопожертвования.

Проблема смысла жизни является не просто предметом научных споров философов, этиков, психологов – она неразрывно связана с практикой жизни каждого человека в отдельности и человечества в целом.

Проявлением неадекватности смысла жизни является его инертность. Смысл жизни, который дает возможность человеку стать относительно независимым от обстоятельств, в случае чрезмерной эмансипации ведет к отрыву от реальности: человек становится рабом устаревшей идеи и основанной на ней жизненной цели.

Обобщая сказанное, можно выделить следующие основные характеристики адекватности смысла жизни:

1. Реалистичность смысла жизни, т. е. соответствие смысла жизни, с одной стороны, наличным объективным условиям, необходимым для его осуществления, с другой – индивидуальным возможностям человека.

2. Конструктивность смысла жизни – характеристика, отражающая степень его позитивного или негативного влияния на процесс становления личности и успешность деятельности человека.

«Реалистичность» – необходимое, но само по себе недостаточное условие «конструктивности» смысла жизни. Несомненно, что «конструктивность» смысла жизни существенно обусловлена содержанием той идеи, которая составляет главную цель жизни человека. Вместе с тем, имея в виду, что смысл жизни не просто определенная идея, а особое психическое образование, следует рассмотреть вопрос о структуре этого образования и соотношении структуры и содержания смысла жизни.

Мы исходим из того, что в основе структуры смысла жизни лежит иерархия смыслов, соотношение «больших» и «малых» смыслов. Особенности «структурной иерархии» обусловливают не только формально-динамическую, но во многом и содержательную характеристику данного феномена.

Иначе говоря, становление и функционирование смысла жизни как психологического феномена определяется не только содержанием «главного смысла», но и характером его соотношения с другими жизненными смыслами. Мало того, с изменением структурной иерархии изменяется и содержательная сторона смысла жизни.

Иерархическая структура смысла жизни является динамической системой, динамика которой обусловлена следующими факторами:

1) социальными обстоятельствами;

2) индивидуальными и возрастными особенностями человека;

3) его субъективной активностью.

Структура смысла жизни – динамическая иерархия, в которой время от времени происходят подвижки. Если это так, то существенное значение имеет характер этой динамики, выяснение соотношения между ведущим и подчиненным компонентами данной системы, выявление характера их взаимовлияния и взаимозависимости.

Некоторые выводы:

1. Смысл жизни как психическое образование представляет собой не просто определенную идею, жизненную цель, ставшую для человека ценностью высокого порядка. Психологическую основу смысла жизни составляет структурная иерархия, система больших и малых смыслов.

2. Функция смысла жизни как психологического механизма, существенно обусловливающего поведение человека и становление его личности, зависит не только от содержания главной идеи, основной жизненной цели, но от структуры данного психического образования, представляющего собой иерархическую систему больших и малых смыслов.

3. Существуют различные типы структурных иерархий, характеризующих различные соотношения смысловых компонентов и во многом определяющих особенности функционирования механизма смысла жизни.

Шипов Г. [72].

Теория физического вакуума заставляет нас пересмотреть соотношение между материей и сознанием, отдавая приоритет сознанию как творческому началу всякого реального процесса. Творение миров и вещества, из которых они состоят, начинается Абсолютным «Ничто» из потенциального состояния материи – физического вакуума без какой-либо первоначально проявленной материи. Число возможных миров в этой ситуации безгранично, поэтому Сверхсознание – Творец – нуждается в процессе творения в добровольных помощниках – людях, которых он сам и создает на уровне проявленной материи «по своему образу и подобию». Цель этих помощников состоит в постоянном самосовершенствовании и эволюции. Эволюционная лестница построена в соответствии с системой уровневой реальности, возникающей в теории физического вакуума. Эволюция человека означает продвижение вверх по лестнице сознаний от грубоматериального проявления к тонкоматериальным мирам и мирам высшей реальности в соответствии с кругом Сансары. Именно человек в процессе своих перерождений способствует эволюции всей Реальности. Эта цель объединяет помощников, хотя они и находятся на разных уровнях эволюционной лестницы. Чем выше уровень, на котором находится помощник, тем ближе он к Абсолютному «Ничто» – Творцу – по своим информационным и творческим возможностям. У продвинутых помощников эти творческие возможности столь колоссальны, что они способны создавать в проявленном состоянии звездные системы и разумных существ, подобных нам. Человек нашей планеты был создан, возможно, помощниками-творцами (или Творцом) высокого уровня, и наше предназначение, как и всего в мире, – помогать Абсолютному «Ничто» в его творческой работе. Тот, кто преуспевает в этом, тот и восходит в процессе этой работы вверх по эволюционной лестнице, становясь свободным и получая все больше и больше возможностей для творческой деятельности. В этом и состоит цель космической эволюции человека и эволюции Природы в самом широком смысле.