Джу
Потеряли письма
«Нужно спросить, кто такой Луис Маларде», – настойчиво думаю я как о чем-то самом важном и чувствую, что засыпаю. В это время пришел директор института мосье Легрэ. Это был загорелый, красивый мужчина лет 45. Он поздравил нас с прибытием и сердечно обнял. А пока мы объясняли ему, что нам необходимо немедленно пройти медицинское обследование, приехал и капитан порта с кипой писем для нас. Как только он узнал, что мы прибыли в Папеэте, тотчас, просмотрев всю почту, адресованную яхтсменам, отобрал нашу и привез лично. Капитан прекрасно знал, что значит пробыть в океане длительное время.
– Да, да, спасибо, большое спасибо, – бормочем мы оба и крепко стискиваем в руках письма с вестями, пришедшими с другого конца земного шара. Мосье Локай, так зовут капитана, сияет, довольный тем, что доставил нам такую радость. Впоследствии мы много раз виделись с ним, но мне он запомнился по первой встрече: скрещенные на груди руки, на голове соломенная шляпа, глаза сияют от удовольствия, на лице чуть смущенная улыбка. Весь его вид излучал мягкость и доброту.
По пути в больницу каждый из нас схватил по письму от своей матери. Но в Папеэте все близко, мы еще не успели прочесть и по страничке, как оказались на месте. И началась беготня из кабинета в кабинет. Чтобы ускорить процедуру, мы разделились.
Все, что происходило потом, вспоминаю с трудом. Смутно помню, как д-р Банис, склонившись надо мной, что-то говорит, пытаясь разбудить. Я согласно что-то бормочу в ответ. Он помогает мне встать, и я тут же снова погружаюсь в сон. Никогда ни прежде, ни после я не испытывала подобного состояния. Это было нечто среднее между сном и потерей сознания. Я совершенно не помню, как и когда закончилось медицинское обследование и каким образом мы очутились в отеле. Единственный печальный проблеск в памяти: покидая больницу, мы вдруг обнаружили, что потеряли письма. И еще один момент, но уже будто кадр из фильма: я безутешно плачу и бегу по коридорам, а за мной – толпа людей в белых халатах, они тоже бегут и на ходу говорят мне что-то утешительное.
Письма так и не нашлись. Они как сквозь землю провалились.
Проснулись мы через пятьдесят часов мертвого сна. Многое уже стерлось в памяти, но и сейчас хорошо помню то непередаваемое чувство спокойствия и блаженства, которое я испытала после пробуждения. Помню широкую мягкую постель, огромную террасу, нависшую над сказочно прекрасным заливом, ванную с теплой водой. И завтрак. Оказалось, что наш покой оберегал сам д-р Банис. Это он запретил пускать к нам кого бы то ни было. Возмущенным журналистам мы устроили пресс-конференцию на другой день.
Бенгт Даниельссон
Мы решили погулять по Папеэте. И уже в первые минуты нервное напряжение спало. Я ожидала встречи с Папеэте как с живым существом.
Какое он произведет на меня впечатление – разочарует или понравится? Есть ли что общее с описанием Таити в книгах, которые я читала?
Ах, как он мне понравился! Как было приятно бродить по его улицам! Я засматривалась на красивых длиннокосых девушек больше, чем Дончо. Неожиданно кто-то нас окликнул:
Маршрут спасательной лодки «Джу-V» на участке Хива-Оа Бора-Бора.
– Юлия, Дончо! Я уже заждался вас! Звонил в отель – не отвечаете.
Навстречу нам, широко раскинув руки для объятий и радостно улыбаясь, шел человек с библейской бородой. «Бенгт Даниельссон», – сразу догадались мы.
Он писал о нас статьи, отправлял их в бельгийскую и местную газеты. Материалы об экспедиции получал от Святослава Колева, с которым он давно уже дружит и переписывается. Кроме того, Святослав прислал ему также болгарские газеты, в которых сообщалось о нас. Теперь Даниельссон хотел их нам передать. Договорились, где и когда встретимся, и расстались.
Мы зашли в кафе обменяться впечатлениями, посмотреть на публику и написать в Болгарию открытки и письма. К нашему собственному удивлению, оказалось, надо посылать ни много ни мало – 250 открыток. Подумали, что каждый из наших друзей порадуется, получив от нас весточку с Таити. И как люди трудолюбивые и добросовестные, сели за стол, и к вечеру каждый написал по 125 открыток. Как глазели на нас таитяне, этого описать невозможно.
Для меня самый очаровательный уголок в Папеэте – прибрежный бульвар. По одну его сторону выстроились пришвартованные яхты, по другую – рестораны и бары. Прямо с тротуара, увидев знакомого, прыгаешь в чей-нибудь кокпит или же ступаешь на палубу яхты.
Удивительно началось наше знакомство с Невилом и Люси. Я спустилась к себе в рубку и с отчаянием стала выбрасывать на палубу мокрые и просоленные вещи. И зачем я так много стирала на Хива-Оа, если теперь все приходится начинать сначала? Я швыряла на палубу, одну за другой, куртки, пуловеры, блузы, свитера, рубашки, носки. Все мокрое и затхлое. Когда решила, что на палубе собралась достаточно большая куча одежды, выбралась из рубки. И обомлела. На палубе ничего не было! Ни единой вещицы! Глянула на воду – и там ничего нет. Растерянная, я надела очки и стала пристально всматриваться в дно залива. Вода прозрачная, видимость идеальная, но и там одежды не оказалось. И тут мой взгляд упал на соседнюю яхту. На ее борту стоял человек, внешним видом напоминавший добрых героев Диккенса. Он мучительно старался сохранить серьезное выражение лица. Но, как только глаза наши встретились, он громко расхохотался: видно, у меня была довольно глупая физиономия.
Оказалось, все то время, пока я выкидывала вещи на палубу, он, не говоря ни слова, методично перебрасывал их на свою яхту.
– Для стирки нужна горячая вода, – нахохотавшись, пояснил он. – У меня на яхте есть большая мойка и горячая вода. Да к тому же втроем, вместе с моей женой, мы все перестираем намного быстрее и будет веселее, чем возиться одной.
По всему было видно, что этот человек не отступит от своего ни перед какими возражениями.
И я только спросила:
– Может быть, позвать и Дончо?
– Пока не надо. Мы собрались не на бокал вина, а для генеральной стирки.
И как только он узнал, что Дончо не любит подобную работу?
– Меня зовут Невил, жену – Люси, а сына – Льюис.
Невил – торговец антикварными вещами из Филадельфии. У них есть еще несколько детей, но все они уже женаты, поэтому кругосветное путешествие совершают с самым младшим – одиннадцатилетним.
– А меня – Юлия!
– Значит, Джулия, – поправил он меня. – Я уже знаю, что вашего мужа зовут Дончо, вот только как правильно произносить его имя? Понимаю, «Дон» – хорошо, а что означает «чо» – непонятно.
– Дончо – его полное имя. Мы болгары.
– Знаем. Ждем уже два дня, когда вы появитесь.
Да и читали о вас.
Я тогда еще не понимала, что это одно из самых примечательных качеств Папеэте: знать все обо всех… Новостями обмениваются на рынке и на пристани. А о нас сообщили еще и по радио. И по телевидению показали несколько кадров с лодкой «Джу-V». Зрителям пообещали, что, как только мы проснемся, нас пригласят на телестудию и попросят рассказать о своих приключениях.
Невил и Люси были чрезвычайно тактичны, не стали ни о чем меня расспрашивать. Говорили о разных пустяках и смеялись. Невил, увидев, что мы с Люси вполне справляемся со стиркой, сказал, что пойдет поможет Дончо откачать из лодки воду. Сейчас борта лодки возвышались над водой всего сантиметров на двадцать и вид у нее был весьма печальный. Невил достал электрический насос, о каком мы лишь мечтали, включил его в сеть (к пристани подведены электричество и водопровод, которыми пользуются владельцы яхт), засек время и включил мотор. Мгновенно собралась толпа людей. Насос выплевывал из лодки воду, суденышко медленно поднималось. Когда лодка всплыла до ватерлинии, она преобразилась – словно бы пришла в себя, встряхнулась, приняла достойный вид. Оставалось ей лишь вздохнуть с облегчением, как человеку, свалившему с плеч тяжелую ношу. Но кто знает, может, она и в самом деле вздохнула, да только таитяне так возбужденно все комментировали, что мы этого просто не услышали.
За что я его полюбила
В Папеэте живет около 30 тысяч человек. Город застроен разнообразными зданиями. Есть старые, об. лупленные, колониальных времен, есть современные. Настоящие таитянские хижины расположены лишь на побережье острова. Некоторые французские специалисты, живущие за городом, тоже строят себе хижины. Эти жилища красивы, гигиеничны и больше всего подходят для здешнего климата.
Остров Таити напоминает в плане цифру 8. Одна его часть заметно больше другой. Мы его еще не успели осмотреть, но прежде столько изучали по карте, что я могу нарисовать его с закрытыми глазами.
Сам город Папеэте ничем не блещет. Я даже затруднилась бы сказать, что в нем есть особенного и красивого. Но в нем, бесспорно, чувствуется некий дух уверенности, кипение главного города французской Полинезии, столицы «земного рая». По-моему, атмосфера жизни – самое большое очарование города. Атмосфера легкости и беззаботности, которую излучают таитяне. Красивые и всегда улыбающиеся девушки. Люди, которые приветливо здороваются с тобой как со старым знакомым. И уже через неделю ты убежден, что знаешь всех жителей города. Мне вспоминается один случай. Мы еще не были официально приглашены губернатором на коктейль, но по дороге от отеля до лодки нас остановили по крайней мере человек десять, чтобы сообщить о предстоящем событии. И только спустя несколько часов нам вручили официальное приглашение.
И начались мои волнения с нарядом. Дончо легко и просто – он решил, что в этой бесхитростной стране глупо идти на прием в строгом костюме. К тому же у Дончо, кроме джинсов, ничего и не было. Так что все проблемы с одеждой у него отпали сами собой. Я тоже могла бы пойти в джинсах – мы ведь мореплаватели. Но мне уж очень хотелось блеснуть. А самое главное – у меня было красивое вечернее платье. Еще в Перу, когда меня пригласили на прием, который устраивала жена президента Бермудеса и на котором должны были присутствовать и жены дипломатов, я сама себя поздравила, что догадалась захватить с собой в путешествие длинное немнущееся платье. И тогда, в Перу, мне удалось поразить общество, хотя на приеме и были одни ламы. Но сюда, на Таити, приезжают известные личности из Соединенных Штатов и Европы. Кроме того, распространился слух, что на приеме губернатор объявит о своей помолвке. Вечернее платье, таким образом, было просто необходимо. Оставалось лишь найти его. Помню, что в Кальяо я упаковала его в три нейлоновых пакета, каждый из которых предусмотрительно завязала резинкой. И заложила куда-то в дебри нашего необъятного багажа. Я целиком ушла в поиски. А в это время Дончо помчался на базар, откуда вернулся с огромным и очень красивым букетом роз. Позвав меня в качестве переводчика, он произнес перед изумленной Люси чудесную речь. Поблагодарил за помощь, юмор и виски. Сказал, что Болгария – страна роз, что ему очень хочется, чтобы нас они запомнили хотя бы потому, что деды и прадеды Дончо родом из Казанлыка – центра Долины Роз, что ароматное благоухание и необыкновенная красота неразрывно связаны с болгарскими розами, что эти розы – символ и т. д. и т. п. Люси была по-настоящему взволнована. И сказала, что ей уже давно никто не дарил цветы (при этом красноречиво взглянула на Невила), а таких красивых – никогда в жизни.
Даже Льюис, который от зари до зари пропадает в лагуне с мальчишками с соседних яхт, примчался и с восхищением спросил:
– Как вы только догадались?
Дончо ответил некоей народной мудростью, вроде: «Самое главное – вовремя смекнуть».
После этого короткого и эмоционального перерыва я продолжала заниматься своими делами. Платье я все-таки отыскала. Оно оказалось немного влажным (три нейлоновых пакета с резиновыми завязками все же спасли его), но в общем имело приличный вид. Теперь дело за обувью. То, что в Лиме я не была босой, помню хорошо, но куда же тогда запропастились туфли? Или они от сырости сгнили и я их выбросила да забыла? Или просто дематериализовались?
Я надела платье и взобралась на рубку. Невил от неожиданности даже присвистнул. И сказал, что, если я постою на рубке с полчаса, меня сможет увидеть весь город и что это равносильно тому, как если бы меня показали по телевидению. Наша лодка находится в самом центре пристани – против почты, – и тут действительно бывает все население Папеэте. Я объяснила Невилу, что таким способом я и сушу платье, и глажу.
Об обуви, сказал он, не стоит думать, у него есть решение этой проблемы. Невил скрылся в каюте яхты и спустя немного появился, держа в руках пару туристских ботинок, точно таких, как на иллюстрациях Лазаркевича в детских книжках: оторванная подметка, задранный кверху носок, между ними дыра и вот-вот из нее выскочит мышонок. Я уже не говорю, что ботинки были, наверное, 44 размера. Невил сказал, что если я их надену, то это сойдет за шутку или экстравагантность, а самое главное, они спасут мои ноги. От чего спасут, он не стал объяснять.
Прием у губернатора стал одним из самых чудесных развлечений, на каких мы когда-либо присутствовали. Губернатор встретил нас у входа в резиденцию. Поздравил с «замечательной демонстраций силы духа и смелости» и начал меня целовать (очень долго). Я несколько удивилась этому и стала присматриваться, по скольку же раз целуются на Таити. А губернатор, как истинный француз, успел сделать комплимент: «Стоит мне один раз поцеловать красивую женщину, и я уже не могу остановиться». На этом, по существу, и закончилась официальная часть приема. А потом все завертелось, закружилось.
Огромный внутренний двор, бассейн, столы с шампанским, икрой и танцы, крики, жара. И некто в длинном платье влезает в бассейн, чтобы охладиться. Французская церемониальность вперемежку с темпераментным таитянским весельем.
Опять ремонт
Когда снова были в пути, мы с Дончо частенько говорили о том, насколько французы, англичане и американцы космополитичнее нас, славян. Меняют место своего жительства одно на другое, не испытывая той мучительной ностальгии, которая переворачивает жизнь любого славянина, оказавшегося вдали от родины.
Вот Пьер и Дениз. Он из Нидерландов, она из Квебека. Жили они сначала в Канаде, где Пьер был пилотом гидросамолета – работа рискованная и напряженная. Потом они решили перебраться на Таити, чтобы заработать побольше денег, так как им захотелось попутешествовать на яхте. Здесь, на Таити, Пьер – летчик самолета, курсирующего между островами. Дениз не работает, воспитывает двух детей и берет уроки игры на гитаре. Им остался еще год, чтобы закончить строительство яхты, и тогда они отправятся на Аляску. Почему на Аляску да еще с двумя детьми (одному 6, а другому 8 лет)? Просто давно мечтают побывать там. Конечно, они собираются потом плавать и в южных морях.
У Пьера мы купили гик от большой яхты, который отлично послужит нам мачтой. Длиной он 6,5 метра, но нам этого достаточно. Пьер и Дениз были самыми горячими нашими почитателями в Папеэте. Пьер признался, что такие люди, как мы, придают ему силы и смелости начать путешествовать и жить по-иному.
Знакомством с Пьером мы обязаны большому шуму, поднявшемуся вокруг наших поисков мачты. Такой мачты, какую искали мы, в Папеэте не оказалось. Можно было выписать ее из Новой Зеландии, но доставят ее сюда лишь через 3 месяца. Нам не хотелось снова ставить деревянную мачту, однако иного выбора не было, и пришлось обходить всех столяров. К сожалению, ни у кого не нашлось подходящего дерева. Пробовали мы и другой вариант. Нам сказали, что на рифах есть немало разбитых яхт, останки которых находятся там уже несколько лет. Среди них, дескать, можно найти что-нибудь стоящее. В этих поисках мы провели впустую целую неделю. А уже договорились и о месте в сухом доке, и о кране, чтобы поднять лодку.
Таитяне обладают чудесным качеством, если, конечно, ты не связан с ними непосредственно срочной и напряженной работой. Они со всем соглашаются, им просто неудобно тебе в чем-либо отказать. Для них главное – не огорчить тебя в данный момент. «Да, конечно, найдем. Непременно отыщем для вас подходящую мачту. Обязательно что-нибудь придумаем, сделаем». Но это от душевной деликатности, доброты. Они не желают говорить что-нибудь такое, что может огорчить тебя или воспримется как грубый отказ. К сожалению, когда доходит до дела, все слова оказываются пустой отговоркой.
Мы, наверное, еще целый месяц наивно носились бы всюду в поисках мачты, если бы не мосье Локай, близко к сердцу принявший ремонт нашей «Джу». Он вспомнил, что несколько лет назад Пьер купил два гика. Один из них ему не понадобился, и летчик оставил его где-то в порту. Необходимо было разыскать Пьера. Сам Пьер уже слышал о том, что мы ищем мачту, но ему и в голову не пришло, что его гик может нам пригодиться.
Итак, мы поставили лодку в сухом доке. Это вызвало паломничество жителей города, ибо на суше лодка выглядела довольно внушительно, не то что на воде. Да к тому же теперь каждый мог воочию убедиться, что рассказы об отсутствии киля у нашего суденышка – не досужий вымысел.
И начались муки, называемые «сухой док». Во всех книгах о путешествиях, которые я прочла, самыми черными красками описан ремонт судов в сухом доке. Это изнурительное строгание, скобление, чистка, окраска, вздохи и охи, труд до седьмого пота. Но самое главное – ему не видно конца. Когда становится жарко (к 9.30–10 часам), таитяне бросают работу, уходят в тень и ведут там не менее жаркие шахматные баталии. Другие же, спрятавшись в тень, просто любуются океаном. Я заметила, что в доке оставались работать только мы, француз Мишель и несколько американцев, ремонтировавших чужие яхты, чтобы подзаработать немного денег и продолжить плавание.
Обратились с помощью мосье Локая к военным с просьбой сделать нам новое перо руля. Нам ответили: сделают все, что смогут. И через два дня мы имели новый руль. Очень сложно оказалось приспособить новый гик вместо мачты. Хорошо, что в шторм спасли ванты: во всем городе не оказалось вант нужного нам сечения. Наводили порядок, чистили лодку и изнутри. Что-то случилось с аккумуляторами. Что именно, помню смутно. Обрела способность легко забывать о всех неприятных эпизодах в жизни. Отлично помню лишь одно: с утра и до вечера торчали в доке и, несмотря на жару, торопились так, как умеем это только мы. Мной овладело острое ощущение, что жизнь проходит мимо и мы никогда не сможем выбраться из этого дока. Когда таитянам становилось жалко нас, они приходили помогать. Дончо занимался снабжением и без конца обходил магазины и склады. Он утверждал, что успел подружиться по крайней мере с 20 китайцами.
На 12-й день покрыли днище лодки антифаулингом (средством против обрастания), и тут только я поняла, что нашим мукам пришел конец. После того как днище покрывается антифаулингом, лодка должна быть спущена на воду не позднее чем через 24 часа.
Решили остаться в Папеэте еще на неделю. Осмотрим остров, сделаем съемки, побываем на острове Муреа, который уже столько дней соблазнительно маячит напротив и манит к себе. По сути дела, если исключить 12 дней ремонта, в нашем распоряжении было всего о дней, из которых два мы проспали.
Когда вечером мы возвращались в отель, то, если не очень уставали, заходили в бар. Здесь собираются самые примечательные личности Папеэте. Из-за ремонта Дончо тратил больше энергии, чем я, и обычно засыпал как убитый. А у меня было несколько друзей, и, если не хотелось спать, я проводила с ними время допоздна. Один из них был из Новой Зеландии, другой – американец с Гавайских островов. Да еще Папа Жули, который вот уже десять лет собирается вернуться во Францию, но каждый раз обязательно что-нибудь случается такое, что мешает ему уехать.
Однажды вечером мы были свидетелями очень смешной, типично таитянской истории. Мариама, очень красивая девушка, с которой мы подружились, пришла в бар со своей сестрой. Она представила ее весьма торжественно, и мы все расцеловались с ней. Я совершенно случайно спросила Мариаму, чем занимается ее сестра. Красавица объяснила, что ее сестра танцует. И я решила, что она танцовщица в каком-нибудь баре.
– Значит, сегодня она не работает?
– Какая работа? – удивилась Мариама.
– Но ведь она работает в баре танцовщицей.
– Нет, нет, – и обе девушки громко расхохотались. – Она просто любит танцевать и по вечерам ходит в бары, чтобы потанцевать.
– Ага, понятно, – закивали мы с Дончо. Но почему Мариама представила это как основное занятие сестры, мы так и не поняли.
Обе девушки выпили по бокалу мартини и попросили у Папа Жули ключи от его машины, чтобы съездить домой и переодеться. Девушки были в парео. Приехали они на машине Мариамы, но сейчас ей не хоте лось заводить свою. У нее был оранжевый «фольксваген» с весьма странным норовом.
Девушки взяли ключи и ушли. Через два часа вернулись в длинных платьях, очень нарядные, красивые. Обе заливались смехом. «Нет машины», – объяснила Мариама. Оказывается, ее взял для своих дел брат Мариамы. Завтра обещал вернуть. Тут уже и мы с Дончо не выдержали, захохотали, а Папа Жули рассердился и стал бранить их. Но из-за перенесенной операции – рак горла – он не говорил, а лишь шипел. Девушки, видимо, ничего не разобрали из его шипения, и потому его возмущение не мешало им продолжать смеяться.
На другой день, вечером, увидев Папа Жули, я еще издали крикнула:
– Алло. Папа Жули, ну что с вашей машиной?
– Ах, да что говорить, нет ее. Я страшно возмущен. Сегодня у меня было важное дело в центре, но я не смог там быть.
. – Как не смог? До центра пешком идти всего 12 минут. Если хотите, завтра утром мы проводим вас. Нам это нетрудно, да и дорога красивая.
– Пешком?!
Он удивился так, будто ему предлагали идти пешком в Соединенные Штаты Америки.
– Зачем же мне ходить пешком, когда у меня есть автомобиль?
– Да, но ведь сейчас его нет.
Подобный диалог велся пять дней. Мы с Дончо от души забавлялись. Наконец приехала Мариама, вручила ему ключи от машины и сообщила, что автомобиль немного барахлит, но зато это его собственный лимузин, а не какой-то другой. Папа Жули серьезно поблагодарил девушку и заказал для нее бокал вина.
В нашем отеле проводились конкурсы «Мисс Таити». Со всех островов съезжались красавицы, уже прошедшие у себя отборочные состязания, чтобы принять участие в финальном туре. Из трех недель, которые мы прожили в отеле, две субботы шли конкурсы красавиц. Первый – «Мисс Дракон». Его участницы – девушки-метиски: наполовину китаянки, наполовину таитянки. По-моему, это самые красивые девушки, каких я только видела в жизни.
На Таити проживает около тысячи китайцев. Поселились они здесь более века назад. Тогда это были бедные китайские кули, но, будучи трудолюбивее и бережливее местных жителей (за что те сегодня их презирают), они со временем сколотили состояние. В настоящее время большая часть бакалейных лавок, ресторанов и магазинов принадлежит китайцам. Они давно уж смешались с местным населением и от смешанных браков появились очень стройные, длиннокосые девушки с чуть раскосыми глазами. Бывшие кули теперь, разбогатев, заказывают женам и дочерям роскошные туалеты в Париже – признак и хорошего тона, и состоятельности.
Таитянский конкурс – это фейерверк цветов, факелов, музыки, шампанского, элегантных и красивых женщин. Проходит он в три тура. В первом девушки выходят одетые только в бикини. Этот тур самый бурный. Публика чрезвычайно темпераментна и непринужденна. Зрители поддерживают своих кандидаток громкими криками, взбираются друг другу на плечи. Для таитян красота – одно из самых ценных качеств человека, и потому конкурсы волнуют поголовно все население.
Во втором туре девушки одеты в парео, в третьем – в длинные платья. В конкурсе «Мисс Дракон» длинные платья обязательно украшались фигурами дракона, а в другом – это дело вкуса и фантазии.
Пока жюри заседает, комментарии не стихают. Мы с Дончо и еще несколько американцев сидели в первом ряду, у нас тоже были свои любимицы, и мы волновались за исход конкурса не менее таитян. Когда жюри назвало имя победительницы конкурса «Мисс Таити» и она прошлась перед публикой несколько раз, зал взорвался от криков и оваций. Тогда я впервые пожалела, что мы не останемся здесь до 14 июля – праздника Дня Бастилии, который на Таити отмечают целый месяц. Глядя, как полинезийцы любят и умеют веселиться, можно себе представить, сколь интересно проходит их национальный праздник. Но мы уже приняли решение покинуть Таити 23 июня.
Рядом со мной сидел Норис. Он все время злился и ворчал, что нет освещения и подходящего материала, чтобы сделать хорошие снимки. Норис – американец, прибыл сюда с Гавайских островов на полинезийской пироге «Окулеа». Ее экипаж состоял из 17 человек, а цель их была совершить дальнее плавание, как делали это древние полинезийские мореплаватели, ориентируясь лишь по звездам, и питаться только такой пищей, какую брали на борт пироги в долгое путешествие их прадеды. «Окулеа» – 22-метровая пирога с огромным парусом, самая широкая часть которого находится вверху. Судно двухкорпусное. Главным навигатором был 50-летний малаец, владевший искусством ориентироваться без секстана и компаса. Остальные члены экипажа – молодые парни. Сопровождала пирогу современная яхта «Меотаи», с которой производились съемки и сообщался прогноз погоды – и никакой иной помощи. Плавание продолжалось 33 дня. Норис делал съемки для журнала «Нэшнл джиографик» и все время находился на пироге, а не на яхте.
На Таити их встречали песнями и танцами. Для таитян в этой экспедиции заключался и глубокий патриотический смысл. Они восприняли плавание «Окулеа» как напоминание о тех славных временах, когда Полинезия была независимой страной, а полинезийцы были свободным народом. Большинство таитян ходили в майках, на которых красовалась надпись «Окулеа». Каждый день в газете публиковался бюллетень, сообщавший, где находится пирога, что происходит на ее борту и какая погода в океане. Прибытие пироги на Таити вызвало бурную радость. Все население вышло встречать мореплавателей, произносилось много речей на полинезийском языке, всюду только и слышалось: «Окулеа».
Спустя три дня таитяне столь же экспансивно набросились на экипаж «Окулеа» с упреками. Они обвиняли его в том, что он держал на борту воду в пластмассовых бидонах, осуждали за то, что моряки пироги подрались между собой в отеле. Полинезийцы дружно забыли, что отважные мореплаватели 33 дня пробыли в океане, что не успели они отойти от Гавайских островов, как попали в жестокий шторм, что у них залило один из корпусов и пирога едва не затонула, что экипаж вынужден был вернуться для ремонта на Гавайские острова, где на них обрушился град насмешек, выдержать который стоило стольких нервов, что близ экватора они попали в полный штиль. Забыв все это, полинезийцы особенно разгневались из-за того, что этот героический экипаж подрался на суше.
Мне же понятны поступки этих обыкновенных парней. Они просто не знают, что если ты совершил нечто, вызвавшее восхищение у людей, и стал любимцем публики, то не можешь более позволить себе расслабиться, перестать владеть собой. Хотя опасности уже позади, ты по-прежнему в центре внимания и поэтому должен держать себя в руках, не терять самообладания и всегда улыбаться. А парни, сойдя на берег, вспомнили, вероятно, все недоразумения и обиды, которые в океане проглотили из чувства солидарности. И неудивительно, что они по-мальчишески подрались. Одного не пойму, почему и на берегу они не постарались забыть и простить прежних обид. Видимо, потому, что экипаж был укомплектован из случайных людей.
Прибытие пироги на Таити – это лишь первая половина намеченной программы. Вторая часть предусматривала через месяц возвращение пироги в Гонолулу, но ее экипаж распался у нас на глазах. Спустя неделю началось комплектование новой команды. К сожалению, члены прежнего экипажа имели глупость наговаривать друг на друга, а при столь оперативной прессе, как в Папеэте, все попадало в газеты уже на следующий день.
Вспоминаю, что и нас спрашивали, каково наше мнение об «Окулеа». Мы ответили, что для нас абсолютно никакого значения не имеет – держали ли воду в пластмассовых бидонах или в какой иной посуде. Плавание на пироге – высочайшее проявление силы духа, воли, и для людей, уже привыкших к современной цивилизации, возвращение на 3000 лет назад, причем в необычной для них обстановке, требует невероятных усилий, не говоря уже о долгой, в течение месяца, борьбе с океаном. И мы, как люди, прекрасно знающие, что такое океан, восхищаемся экипажем пироги «Окулеа». Это интервью почти дословно было помещено в газетах.
Норис, которому вдобавок ко всем трудностям плавания необходимо было еще и делать съемки, признался, что ему было нелегко, но что об этом говорить при нас ему неудобно. Особенно при мне. Объяснил он это совсем просто:
– У меня рост метр девяносто, вес 75 килограммов, и со мной было еще 16 мужчин в лодке, которая втрое больше вашей. А у тебя какой рост? Один метр семьдесят сантиметров, вес 50 килограммов, и ты пробыла в лодке 75 дней с одним лишь Дончо! Все просто и ясно, о чем тут еще говорить.
У Нориса самая лучшая киноэкипировка для морских экспедиций из всех, какие я только видела. Есть специальные боксы и пеналы для хранения кинокамер и материалов, кроме того, на объективе он установил микрофон, а в кармане имел магнитофон «Награ» и потому мог делать синхронную съемку. Все это мы тщательно осмотрели, так как вместе приводили в порядок кинокамеры и фотоаппараты, удаляя влагу и морскую соль. Когда Норис закончит работу над фильмом, то отправится в составе новой экспедиции Тура Хейердала через Индийский океан. Есть у него лишь один недостаток – он чрезвычайно высок ростом для любого судна. Но не может же один человек обладать всеми достоинствами.
После бурных, длившихся всю ночь танцев, завершивших собой конкурс «Мисс Таити», мы приняли душ и сразу же отправились на знаменитый воскресный базар в Папеэте. Он открывается в пять часов утра, и все, независимо от того, кто и как провел накануне ночь, спешат на базар с раннего утра. Если в будни некоторые из более богатых людей предпочитают посылать на базар своих слуг, то в воскресенье утром ходят туда сами. Туристы, для которых базар – одна из местных достопримечательностей, тоже не упускают случая побывать на нем.
И действительно таитянский базар – зрелище, которое я никогда не забуду. В воздухе разлита прохлада, ночь только отступила, и дневной свет сразу, без всяких переходов, залил все вокруг. Лагуна еще не имеет того голубого цвета, который она обретает, когда ее озаряет солнце. Вокруг стоит тишина, и, лишь когда подходишь к базару, в уши врывается шум и гам, а в нос ударяет запах свежей, только что пойманной рыбы. Рыба здесь самых различных цветов: розовая, зеленая, голубовато-зеленая, цвета электрик, коричневая, золотистая. Некоторые из них меняют свой цвет прямо на глазах. А торговцы такие улыбающиеся и лучезарные, будто только что искупались, а до того три дня спали, чтобы прийти на базар бодрыми и опрятными. Ананасы, ого-омные грейпфруты и плоды папайи, сотни ожерелий из раковин, цветы, специи и приправы, живые поросята, птица, морские ежи, лангусты, креветки, томаты, кокосовое молоко, айран. Тут же на базаре жарят мясо, домашнюю колбасу, пекут хлеб, готовят всяческие блюда из продуктов моря. Стоит неописуемый гвалт. Воздух насыщен ароматом яств. Но как решиться все это попробовать? Расспрашиваем о незнакомых кореньях, плодах, рыбе. На воскресном базаре собрались жители всего острова, и каждый предлагает что может. Таитяне дают нам отведать своих кушаний, охотно объясняют способы их приготовления, как будто они не продают, а ведут просветительную работу. Полинезийцы обладают и другим ценным качеством – не жадны на деньги. Напишут цену на своем товаре – и все. А если кто станет торговаться, они молчат. Когда же покупатель уйдет, смотрят ему вслед с осуждением. Презирают американцев за то, что те любят торговаться.
Только здесь в Папеэте, да еще в каком-то фильме я видела, как сталкиваются две автомашины: разлетаются стекла фар, сминается металл. Из машин выскакивают двое, оба улыбаются и знакомятся, если до этого не были знакомы.
Во всей этой суматохе отовсюду слышатся поцелуи. Поцелуй заменяет приветствие: вместо того чтобы сказать «здравствуй» или «добрый день», полинезийцы целуются. К старикам относятся здесь с особой нежностью и вниманием. Я заметила, что довольно много пожилых таитян страдают слоновостью и не имеют зубов. Нам никто не смог объяснить, чего именно недостает в пище островитян. Но смотреть на больных тяжело: У них безобразно толстые, опухшие конечности. Вообще, в Полинезии весьма ценится полнота. Полный мужчина – залог верности и домашнего уюта. Бедный Дончо. Единственное место, где он сошел за худого, – это Таити. Куда бы мы ни попадали, он всюду был прямой противоположностью тому, что там нравилось. То слишком тощий, когда ценятся полные мужчины, то чересчур толстый, когда нравятся худощавые. Остается ему, бедняге, рассчитывать только на свою ясную голову. Со мной проблема куда проще. Мне и тут повезло. Здесь все женщины смуглые, темноволосые, а я белокурая. На радио Папеэте у нас было несколько постоянных почитателей. И поэтому всегда что-нибудь передавали о Болгарии, о нашей лодке, о нас самих. Однажды, выслушав очередной комплимент, я сказала журналисту Морису, что болгарки вообще очень красивые женщины. А Дончо добавил, что планктон повышает чувственность. И Морис на другой же день сообщил это жителям Папеэте, после чего, где бы мы ни появлялись, нас упорно расспрашивали – как выглядят болгарки и что они думают о любви. На эти вопросы всегда отвечал Дончо, как человек более компетентный.
Нас часто останавливали на улицах и приглашали зайти в тот или иной дом слегка перекусить. Но «легкая закуска» длилась по нескольку часов и была столь обильной, что если ты не натренирован, то запросто можешь умереть от переедания. А хозяева такие милые и приветливые, что просто невозможно им отказать.
Уже в нескольких домах мы отведали блюда таитянской кухни. Но первый обед, у д-ра Баниса, нам запомнился больше всего. Жена доктора, Арио, метиска: полукитаянка, полутаитянка.
На накрытом столе стояло по меньшей мере 20 блюд. Арио призналась, что в некоторых блюдах ощущается влияние китайской кухни. Были здесь жареные бананы – красные и другие; макимахи – из вида корифен, в сыром виде, вымоченная в кокосовом молоке с лимоном (поразительно вкусная); нечто похожее на морского ежа; нежное мясо дикого поросенка; тушеная капуста – тоже очень вкусная; пирожные из бананов. Способ их приготовления Арио записала нам на листке бумаги, который я долго хранила, но в конце концов потеряла. У д-ра Баниса весьма приятно: живут они за городом, в таитянской хижине, очень высокой, словно шатер, сооруженной из стеблей и листьев кокосовой пальмы. Такое жилище хорошо сохраняет прохладу. Весь дом заполнен произведениями искусства народов Тихого океана. В семье есть уже один ребенок, Арио ждет второго. Легко себе представить, почему Рей не хочет возвращаться во Францию.
Потом мы были в гостях у мосье Локая. Пока мы ремонтировали лодку, он помогал нам и несколько раз приглашал к себе. Более ста лет назад его прадед, француз, полюбил полинезийку и остался жить на островах Туамоту. Затем уже его отец переселился на Таити и женился на таитянке. Таким образом, в жилах Локая течет больше полинезийской крови, чем французской. Он владел последней на Таите шхуной, на которой плавал, скупая копру на островах. Теперь шхуна как музейный экспонат стоит на приколе у пристани, а ее штурвал хранится в доме мосье Локая. Мы признались, что из всех таитянских блюд нам больше всего понравилась макимахи – сырая рыба. И тогда жена Локая открыла секрет ее приготовления. Во-первых, самое вкусное макимахи приготавливается из тунца. Во-вторых, рыбу необходимо полтора часа вымачивать в кокосовом молоке с лимонами, которые затем выбрасываются, и готовится новый соус для подачи на стол. Можно в новую приправу добавить немного лука. Получается очень нежное и пикантное блюдо. Чего уж я только не ела на этом свете (включая и планктон, чем не каждый может похвалиться), но то, что мне понравится сырая рыба, даже не подозревала.
В нашем распоряжении оставалось еще несколько дней. Мы бродили по пристани, и нам все хотелось запомнить. Даже свет. Даже аромат тиаре, исходящий от таитянок, так как почти все они носят этот цветок за ухом. Если женщина замужняя, то цветок она носит за правым ухом, если незамужняя – за левым. Похоже на наш обычай носить обручальные кольца, но, пожалуй, здешний обычай красивее, в нем нет оттенка вечности. Хотелось запомнить полинезиек, которые в обеденное время выносят на берег стульчики и отдыхают на них часа два, закусывая сэндвичами и устремив взгляды в океан. Я не знаю другого народа, который таким способом общался бы с морем. Хотелось запомнить и остров Муреа, возвышающийся над океаном в десяти милях от Таити. Во время заката солнце изливает на него все свое золото.
Мы решили еще раз осмотреть остров и взять интервью у Б. Даниельссона. Уже дважды мы побывали у него и провели незабываемые часы. Он, как в своих книгах, так и в жизни, человек жизнерадостный. В разговоре так и сыплет шутками. Но нам было как-то неловко досаждать ему, да еще с кинокамерой и магнитофоном, поэтому в свое последнее посещение специально спросили, не возражает ли он, если мы еще раз придем взять у него интервью. Даниельссон ответил, что с удовольствием скажет несколько слов своим болгарским читателям. Мы рассказали ему, что он пользуется в Болгарии популярностью, что его произведения читают с удовольствием, а слово «рароец» (из книги «Рароиа, счастливый остров») стало синонимом безответственности.
Втайне я все еще надеялась, что нам удастся побывать и на острове Муреа. Но в прессе уже было объявлено о нашем отплытии 23 июня. Мы наняли автомашину для завтрашней поездки по острову и отправились бродить по пристани. Оба осматривали вновь прибывшие суда и искали яхту Лесли. Боялись, не случилось ли чего с ним, но, вероятно из суеверия, не говорили на эту тему. И вдруг – Лесли собственной персоной, в соломенной шляпе, рыжеволосый, осыпанный веснушками и еще больше похудевший. Каким родным он мне показался! А как он бросился нас обнимать! Вот тебе и сдержанные, холодные англичане! Может, они и были таковыми во времена королевы Виктории. Все англичане, которых я знаю, держатся самым естественным образом, это сердечные и общительные люди.
После первых вопросов – «Как добрался?», «За сколько дней?», «Какая была погода?» и т. д. – Лесли признался, что и он подплывал к пристани со сжавшимся сердцем: а вдруг нас нет? Был в таком нервном напряжении, пока искал глазами «Джу», что когда увидел нашу оранжевую лодку, то заорал во все горло: «Они здесь, все о'кей!» Мы стали расспрашивать его о Джуди и Джефе. И Лесли рассказал следующую историю.
Спустя несколько дней после нашего отплытия они посадили на яхту всех местных парней и двинулись в гости к девушкам острова Уа-Хука, расположенного в 60 милях от Фату-Хива. Обещали, что вернутся самое позднее через три дня. Лесли ждал их целую неделю и решил уже отправляться дальше, как с острова Уа-Хука пришла какая-то яхта, и ее хозяева сообщили, что, едва сойдя на берег, Джеф организовал футбольную команду и сам стал играть. Повредил ногу, какую именно – деревянную или здоровую – неизвестно, и теперь лежит там, на острове, и лечится. Как только поправится, сразу вернется на Фату-Хива.
– Сумасшедший человек, – покачал головой Лесли. – У меня две ноги, обе здоровые, но я не играю в футбол, а он пытается с одной.
А те парни, которые исчезли из дому почти на две недели, уплыв куда-то с незнакомыми людьми на американской яхте? Каково их родителям? Крепкие нервы нужно иметь.
Джуди передала с Лесли тарелку, которую мы забыли на тримаране, и какой-то свитер, оставленный нами на другой яхте.
– Хорошо, что я буду с вами, когда настанет время прощания с Таити. Уж я-то буду смотреть в оба, чтобы вы не оставили половину своего снаряжения на соседних яхтах, – смеялся Лесли.
Мы предложили ему принять участие в нашей поездке по Таити и навестить Б. Даниельссона. Он страшно обрадовался.
Утром мы заехали за ним, вместе позавтракали, уложили в машину фотоаппараты, кинокамеру, магнитофон и отправились в путь. Сверяясь с картой, нашли все таитянские святилища и осмотрели каждое.
– Вы будто на поклонение приехали, – шутил Лесли.
Таитянские святилища – суровые, каменные платформы, потемневшие от времени, на которых некогда совершались жертвоприношения.
Шоссе петляло вдоль самого берега. С одной его стороны тихие лагуны перемежались с огромными волнами прибоя, прекрасными для серфинга, а с другой – живописно чередовались кокосовые рощи, цветники, дома, ресторанчики, церкви.
Остановились у музея Гогена, который расположен на берегу большого озера, заросшего водяными лилиями. Весь дом оплетен бугенвиллеей и иберисом. Экспозиция музея довольно бедна, но есть много фотографий Гогена периода его пребывания в Полинезии. В одном из темных уголков музея Дончо обнаружил карту. На ней были отмечены портовые города, в которых побывал художник, плавая простым матросом на корабле. К нашему огромному удивлению, среди них мы увидели и Варну. Других каких-либо сведений об этом посещении нет. Дончо сфотографировал карту, но сомнительно, чтобы в такой темноте что-то получилось.
Потом мы прошли через ботанический сад и стали подниматься на гору. До самой ее вершины тянутся пастбища, расположены целые хозяйства, причем хорошо ухоженные. Отсюда, сверху, отлично виден весь остров, похожий на восьмерку. В его средней, суженной части с обеих сторон бьется грозным прибоем океан, просматривается огромная лагуна с разбросанными тут и там атоллами.
На обратном пути, уже по дороге к Б. Даниельссону, мы еще издали услышали музыку. Вскоре подъехали к местечку, сплошь забитому автомашинами. Дончо схватил кинокамеру и два фотоаппарата и стремительно ринулся вперед, словно в атаку. Танцы, настоящие полинезийские танцы, которые мы видели уже много раз, но только вечерами. Тогда мы все горевали, что нет достаточного освещения и потому невозможно заснять эту прелесть. А тут танцуют среди бела дня, да еще кто – профессиональная труппа! Может, это какой-нибудь из их многочисленных праздников? Таитяне, независимо от того, кто какую религию принял, вместе отмечают все праздники всех религий. Может быть, и сегодняшний случай именно такого рода. Я впервые в жизни видела Дончо таким проворным, бурным, делавшим съемки с таким увлечением. Через десять минут танцы окончились, но благодаря молниеносной реакции Дончо мы имели отснятые пленки оригинальных полинезийских танцев. И теперь наши друзья в Болгарии смогут увидеть по телевидению хоть малую толику того, что мы собственными глазами видели на Таити.
Спустя немного Дончо, увешанный фотоаппаратами, с кинокамерой в руках, разговаривал с девушками. Сказал им, что они очень красивы и что он хотел бы, чтобы они еще потанцевали, а он будет снимать. Девушки обрадовались, что понравились чужеземцу, что он выделил их среди других, и с удовольствием начали танцевать перед Дончо, хлопая при этом в ладоши, так как без музыки исполнять танец трудно. И все время улыбались ему, как будто он им оказывал услугу, а не наоборот.
Лесли все это время стоял как зачарованный, а потом признался: если бы он был на месте Дончо, то, пока бы он собрался снимать, все бы кончилось. По дороге Лесли рассказывал нам о Бразилии, о том, как он попал в эту страну из-за навигационных ошибок. На самом деле он направлялся на Барбадос. «Навигационная погрешность» составила 2000 миль! Лесли построил себе яхту и пустился в плавание через Атлантический океан, не имея ни малейшего понятия о правилах кораблевождения. Поэтому он систематически совершал различные навигационные ошибки, которые и привели его в конце концов вместо Барбадоса в Бразилию. И как же он удивился, когда понял, что попал совсем в другую страну, в которой, «представляете себе, никто не говорит по-английски». Во время плавания он получил сильные солнечные ожоги, и его поместили в больницу. А пока он там находился, его яхту начисто обокрали. Откуда Лесли взял деньги, я не знаю, но в Панаме он купил книги по навигации и всю дорогу их изучал. На Таити и Маркизские острова он прибыл с победным кличем: «Я навигатор», потому что достиг задуманной цели. Захотел остановиться в Папеэте и привел яхту именно сюда. Теперь собирается поработать в Новой Зеландии, а когда вернется в Англию, построит себе новую яхту и отправится в кругосветное путешествие «нон-стоп» – безостановочное.
Лесли – удивительный человек. При всей его рассеянности и отсутствии инстинкта самосохранения у него достаточно смелости и силы воли, чтобы совершить нечто подобное. Во всяком случае, мы с Дончо верим в него.
К Б. Даниельссону мы приехали, испытывая чувство неловкости и скованности. Ведь наш визит могут воспринять уже и как нахальство. Но нам очень хотелось, чтобы почитатели таланта писателя в Болгарии могли увидеть и услышать его. Однако и сам Даниельссон, и его жена Мария-Тереза держались так просто и Дружески, что мы забыли о своем страхе и неловкости. Оба они любят Полинезию, очень много знают о ней и немало путешествуют. Они долго рассказывали нам об истории и этнографии островов. Б. Даниельссон провел одно из самых глубоких и тщательных исследований в этих областях, а Мария-Тереза во всем ему помогала. Даниельссоны пообещали нам, что приедут в Болгарию, и подарили по книге с автографами. Лесли получил «Большой риск», книгу об Эрике де Бишопе, и был чрезвычайно счастлив – вечером побывал на всех яхтах и хвалился подарком.
Расставались мы с грустью, но и с верой, что снова увидимся. Но когда и где?
Теперь нам оставалось только побывать на Муреа.
Воспоминание об этом острове сохранилось как яркая, красочная картина. Бухта Кука окутана голубовато-сизой дымкой, золотые песчаные пляжи, множество людей, занятых чисткой копры в сумерках уходящего дня, дом двух художников, изготавливающих украшения из дерева, цветных камней, зубов акулы, красивая женщина с благородной осанкой в лиловом одеянии. Очень чистый, приветливый остров. Мы дважды объехали его в открытом джипе. Когда взбирались на гору, меня пронзила мысль: «Здесь никогда не опадают листья, не бывает осени. Красиво, но без нюансов».
Остров Муреа оставил во мне такое чувство, будто я побывала в каком-то модно обставленном доме. Хозяйка его красива и безупречно одета. Держится непринужденно, мило, спокойно и обладает даром и тебе передать эту непринужденность.
Все осматривали наскоро, но, может быть, это и к лучшему. Мы были непоседливы, нетерпеливы, так как знали, что давно пора отправлятья: путь неблизкий, и всякая задержка нам не на пользу.
Не могу утверждать, что нам везет при отплытии. За исключением дня прибытия на Таити все двадцать пять дней стояла прекрасная погода: ветер ровный, преимущественно восточный. И лишь таитяне по вечерам начали надевать жилетки – наступила зима. Как они это узнали, не понимаю. Вероятно, по дате. Но в день нашего отплытия неожиданно подул сильный северный ветер, и к 4 часам он стал еще крепче. Мосье Локай и Дончо несколько раз измеряли силу ветра в порту – 7 баллов. Мосье Локай озабоченно посматривал на небо и убеждал нас отложить выход. Однако мы из одного лишь честолюбия скорее умрем, но отправимся! Ведь мы заранее объявили о дне отплытия. Дончо сказал, что люди сейчас восхищаются нами, и им, конечно же, интересно – отчалим ли мы в назначенное время. Если отложим, то завтра же утром нас объявят трусами. Я вспомнила случай с пирогой «Окулеа» и не посмела спорить.
Таитяне умеют встречать и провожать гостей. По древнему обычаю, каждый, кто пришел провожать, вешал нам на шею огромное ожерелье из раковин. На счастливый путь, на память об острове и – чтобы опять вернулись сюда. Мы перецеловались абсолютно со всеми стоявшими на пристани, обещали снова посетить Таити и ровно в четыре ноль-ноль оттолкнули лодку от причала.
– Дончо, мы когда-нибудь вернемся на Таити?
– Обязательно, Джу.
Катер с мосье Локаем, несколькими фотокорреспондентами и журналистами еще немного покружил вокруг нас, дал прощальный гудок и умчался в порт.
Снова мы одни и снова в океане.
Дончо несет вахту, а я использую свободное время, чтобы навести порядок. Ищу удобное место для множества ожерелий из морских раковин, которые мы получили на прощанье. Мне очень хочется сохранить подарки до Болгарии, и потому я осторожно и аккуратно укладываю их.
Вдруг я вздрогнула от неожиданного сильного гула самолета. Едва успела выскочить из рубки, как самолет был уже совсем рядом. Он пролетел над нами, чуть не коснувшись мачты, сделал два круга и на прощанье помахал крыльями. Сделать это мог только Пьер. Но чем виноваты несчастные пассажиры самолета, что летчик не смог нас проводить, то есть прийти на прощальный обед: в полдень он должен был улетать в очередной рейс. Мы сообщили Пьеру свой курс, и он пообещал, что любой ценой отыщет нас. Представляю, как перепугались пассажиры, когда самолет неожиданно, по неизвестной причине, ринулся к воде. Пьер летал на гидросамолете, и его трудно чем-либо испугать: он, вероятно, совершал и более рискованные фокусы, чем этот. Как бы там ни было, а факт остается фактом: Пьер попрощался с нами. Мы страшно обрадовались его появлению и еще долго говорили о нем.
Остров Хуахине
Я и не заметила, как пролетели целые сутки, и вот уже перед нами загрохотал прибой острова Хуахине. Только теперь поняла, почему некоторые американцы специально приезжают на этот остров, чтобы потренироваться в серфинге. Волны здесь наступают как батальоны и со страшной яростью и ожесточением набрасываются на рифы. Мы медленно прошли мимо, зачарованные удивительным зрелищем. Есть что-то гипнотическое в этих свободно несущихся массах воды. Нужно обладать истинным мужеством, чтобы, стоя на незатейливой доске, вступать в единоборство с грозной стихией.
Мы легко нашли вход в лагуну, но все-таки хорошо, что было светло. И на этом острове нет маяка. Еще до того, как встали на якорь, мы заметили необычное оживление на пристани. Приходили люди, торопливо сгружали мешки, приносили поросят, плоды. Жизнь на берегу кипела. Мы вышли на берег, сели отдохнуть и с удовольствием наблюдали, как работают местные жители. Не только же им созерцать, как мы трудимся! Мы с Дончо поздравили друг друга с удачей: наконец-то застали полинезийцев в момент усиленной работы. Через некоторое время должно было прибыть судно, которое заберет копру, грузы и пассажиров. Мы пошли побродить по селению и вернулись в тот самый момент, когда судно входило в лагуну.
На палубу высыпали все пассажиры и еще издали начали перекликаться со встречающими на пристани. Все судно было украшено бананами и листьями. Швартовалось оно под крики, смех и шутки. Мы не понимали, о чем говорят полинезийцы, но они хохотали до слез. Началась беготня и суматоха. Разгружали продовольствие для острова, грузили на судно копру и весь живой и неживой товар, собранный на причале. Но вот на судно поднялись и новые пассажиры, и провожающие: чуть ли не все жители острова. Совсем стемнело, выход из лагуны не разглядеть, но капитан, видимо, и не собирался сразу отваливать. Появились гитары, и все начали петь. Как жаль, что я не знаю полинезийского языка! Песни были так красивы!
Наконец, где-то в полночь, судно отошло от причала и стало медленно удаляться. В темноте оно выглядело как веселый вариант Ноева ковчега.
На другой день рано утром отправились и мы, чтобы успеть засветло добраться до острова Райатеа.
Мы уже чувствовали себя более уверенно для встречи с рифами, но все же не хотели рисковать в ночное время.
Остров Райатеа
Райатеа – священная земля Полинезии. По-полинезийски священное место – «марае». Когда-то сюда съезжались на поклонение со всех островов, здесь совершались торжества с жертвоприношениями в честь бога Оро. Полинезийцы приплывали на больших пирогах, украшенных цветами и ветками, а в дар богу Оро привозили убитых людей, акул и черепах. В святилище Опоа хранятся статуя бога Оро и черепа жертв. Сейчас полинезийцы спрятали их где-то на горе, в пещерах, потому что европейцы похищали черепа в качестве интересных сувениров.
Когда мы вошли в лагуну Райатеа, первое ощущение было, что мы наконец-то избавились от грохота волн, укрывшись в красивом убежище. Единственное сравнение, какое тогда пришло в голову: «как в лагуне». А это действительно была лагуна и, может быть, самая большая, потому что в ней расположены два острова – Райатеа и Тахаа.
Над пристанью в суровом молчании застыли два вулкана, а над ними навис еще один. Вдоль дороги от яхт-клуба до центра селения Утироа стоят красивые дома. Но построены они не как таитянские хижины, а скорее как элегантные виллы – из темного дерева с окнами вo всю стену, перед домами зеленые лужайки и много Цветов. Ближе к центру дома похуже: неухоженные, серые. Тесно лепятся друг к другу лавчонки. И на каждом пороге – китаец. Здесь чувствуется сильное китайское влияние. Из всех островов больше всего китайцев проживает на Таити и Райатеа.
Сегодня воскресенье, и единственный способ добраться до Опоа, то есть на другой конец острова, – автостоп. Сидим на обочине шоссе и ждем, когда появится какая-нибудь автомашина или по крайней мере пешеход, которого мы сможем сфотографировать.
– У нас с собой киноаппарат, и недурно бы теперь встретить какое-нибудь старинное обрядовое шествие. Хорошее было бы зрелище, – мечтательно говорит Дончо.
– А если появится какой-нибудь людоед и попросит нас поснимать его, будет еще лучше, – подковырнула я. Жарко, и нет никаких сил острить.
Мимо прошла девочка с двумя французскими булками под мышкой, затем, крепко обнявшись, парень с девушкой.
– Им, наверное, еще жарче, – заметила я.
Наконец показался автобус. Здешние автобусы целиком открытые, есть лишь крыша. Не знаю почему, но их называют английским словом «трак». Это наиприятнейшее транспортное средство, какое я когда-либо встречала. Ветерок продувает насквозь, никто никому не делает замечаний, а когда захочешь сойти, нажимаешь на кнопку звонка, и шофер останавливает машину, проходишь вперед и платишь за проезд. Тут едят мороженое, пьют пиво, курят, перешучиваются с прохожими. «Трак» скорее похож на увеселительный поезд, чем на серьезный рейсовый автобус.
Тот, который остановился возле нас, был совсем пустой. Из кабины выскочил хозяин автобуса – улыбающийся, полуседой человек в костюме (в такую жару!) – и спросил, куда нам нужно ехать.
– В Опоа.
Он задумался. Он направлялся в церковь и по дороге собирался взять еще пассажиров. Но когда в церкви закончится служба, около 13 часов, он смог бы отвезти нас в Опоа. Туда километров тридцать – сорок. Если желаем, можем поехать с ним до церкви и там его подождать.
Три часа. А почему бы и нет? Вошли в «трак», и он с дребезжанием понесся по очень красивой дороге вдоль побережья. Все «траки» такие: кажется, вот-вот развалятся. Обычно шоферы одновременно и владельцы автобусов и ездят на них до последнего вздоха.
Выехав из Утироа, хозяин автобуса стал останавливать машину у каждого дома и предлагать подвезти до церкви. Все мужчины одеты в одинаковые костюмы, женщины – в белые платья и белые же шапочки, дети тоже одеты строго и чисто.
Евангелическая церковь, маленькая, белая, стояла на самом берегу. У проповедника было такое доброе выражение лица, что если полинезийцы и в самом деле имеют святых, то этого служителя бога следовало бы сразу же канонизировать. Говорил он спокойно и убежденно, а прихожане слушали затаив дыхание. Потом долго пели, затем снова слушали проповедь.
После службы мы познакомились со священником и извинились за то, что, возможно, помешали ему своим присутствием. Тем временем шофер отвез богомольцев домой и вернулся, чтобы доставить нас в Опоа.
Мы довольно хорошо знали историю Райатеа, и нам было интересно увидеть груду камней – единственное, что можно сегодня увидеть в святилище Опоа. Во время торжеств жрецы приносили сюда статую бога Оро и потом снова ее прятали.
В давние времена в Опоа появилось тайное общество – ариои. Почему оно было тайным и чем занимались его члены? Чтобы стать ариои, нужно было пройти тяжкие испытания, которые длились месяцы и даже годы. Ариои были чем-то вроде организованных трубадуров. Они объезжали на целых флотилиях пирог остров за островом, пели, танцевали, рассказывали легенды и восхваляли полинезийских вождей и мореплавателей, они умели также прекрасно воевать. Их присоединение к той или иной стороне воюющих было решающим.
Ариои были сторонниками свободной любви. Любая женщина из их общества принадлежала всем мужчинам. Престиж женщины возрастал с увеличением числа ее любовников. Каждый, кто становился членом этого тайного общества, полностью порывал с семьей, детьми, родственниками.
Несмотря на строгую дисциплину и иерархию, общество ариои, по существу, было довольно анархическим. Ариои считали себя свободными людьми и вели такой образ жизни, какой им нравился: ездили с острова на остров, устраивали торжества с песнями и танцами, любили, кого хочется, а время от времени вступали в бой, чтобы продемонстрировать свою силу и мужество. Думаю, этим исчерпывались мечты каждого полинезийца. Поэтому двести лет назад четверть населения Таити и Райатеа были ариои. Одного не могу представить, что же делали все остальные, те, кто не был членом общества? Вероятнее всего, таким просто не хватало силы и ловкости, чтобы выдержать физические испытания, которым подвергались кандидаты в ариои.
Все это давным-давно ушло в прошлое. Потомки свободных и воинственных ариои давно покорены Францией, прилежно ходят в церковь, смотрят телевизоры и имеют смутное представление об истории своего народа.
В Опоа накануне состоялось какое-то празднество, все вокруг было украшено ветками и цветами. Сфотографировались у священного камня, перед которым когда-то стояла статуя бога Оро и совершались жертвоприношения. Израсходовали на съемки целый ролик кинопленки и отправились в обратный путь. Новый приятель довез нас до причала, где перед нашей лодкой собрались девушки. Одни купались, другие пели, подыгрывая себе на гитаре. Пока нас не было, Рядом с нашей лодкой пришвартовалась американская яхта. Мы очень сожалели, что не застали ее хозяев, они куда-то ушли, а так хотелось познакомиться и хоть немного поговорить. Довольно медленно и неохотно приготовились к отплытию. Вокруг все застыло в приятном спокойствии и тишине. Торопиться в такие мгновения было просто неприлично.
Остров Тахаа
Проход между островами Райатеа и Тахаа отмечен створами. По лагуне шли медленно, на моторе. Ничто не мешало нашему движению. Через два часа добрались до причала острова Тахаа. Дорогу нам пересек лишь небольшой катер, груженный хлебом для местных жителей. И здесь нас встречали дети. На всех островах дети или целый день играют у причала, или купаются. Пока мы привязывали лодку, они внимательно следили за нашими действиями. Вытаращив большие сверкающие черные глазенки, они сидели рядком на корточках и молча вертели головами, провожая взглядами каждое наше движение. С неменьшим интересом смотрела на нас и молодая женщина, кормившая грудью ребенка. Вокруг не было никакой другой лодки или яхты. До Тахаа нет рейсового транспорта, поэтому это один из самых сохранившихся из Подветренных островов. Сохранившихся в том смысле, что его почти не тронула цивилизация. Чтобы попасть на Тахаа, нужно каким-то образом добраться до Таити, затем долететь до Райатеа, а там нанять лодку, которая доставила бы тебя на Тахаа.
Несколько часов мы бродили вдоль берега, собрали много изумительно красивых раковин, кораллов и камешков. И самое приятное – встретили только один джип и несколько велосипедистов. Под легким навесом сидели двое мужчин и пили пиво. Они помахали нам рукой, приглашая к себе. Это оказались белые. А навес – питейное заведение. Один из них был хозяином заведения, а другой – просто жителем острова, поляком. Поляк прожил на Тахаа восемнадцать лет, до этого жил в Южной Америке. Имеет лодку и перевозит небольшие грузы с Райатеа или Бора-Бора. Прилично на этом зарабатывает и доволен судьбой. Он не менее нас поразился, встретив в этом уголке планеты болгар. До сего времени он никогда в жизни не видел болгар. А я все больше убеждаюсь: до чего же мал наш земной шар.
И по Тахаа мы, как говорится, промчались галопом, чтобы только сказать, что были на нем. И отправились дальше – на остров Бора-Бора.
Остров Бора-Бора
Бора-Бора – значит «первородный». Согласно древней полинезийской легенде, он первым возник из океанских волн, сразу же вслед за появлением «матери» Полинезии – острова Райатеа. Когда мы подошли к острову, у меня внезапно возникло ощущение, будто Бора-Бора только что вынырнул из океанских волн, и теперь океан занят шлифовкой новорожденного до совершенства. Остров появился неожиданно, как сказочный замок. Почти нереальный, фантастический, окутанный легкой дымкой. Но раскрывал он перед нами свои чары постепенно как истинная красавица.
Вокруг Бора-Бора есть много островков, опоясанных рифами. Один из них оказался пригодным для аэродрома. Во время второй мировой войны американцы построили на нем взлетную полосу и пробыли здесь пять лет.
Легенды утверждают, что на Бора-Бора рождаются самые красивые женщины Полинезии. И даже сам бог Оро, спустившись на землю по радуге, сначала сошел на Бора-Бора, где влюбился в простую смертную девушку неземной красоты. Взял ее в жены и вместе с ней поселился на Райатеа.
На Бора-Бора находится могила одного из наших любимейших мореплавателей – Алена Жербо.
Вечером я лежала и долго старалась понять, чем же так бесповоротно покорил меня этот остров? Чем Бора-Бора отличается, например, от Тахаа? Вулканического происхождения, в профиль похож на двухгорбого верблюда, площадь 30 квадратных километров, население около 2000 человек. Что еще? Лагуна, пальмы, цветы, хижины, песни, танцы. Нет ничего особенного по сравнению с другими островами. И все же, как только мы ступили на его берег, нам почему-то стало удивительно хорошо и приятно. Мы оба ощущали: сам воздух здесь пропитан чем-то иным, незнакомым и волнующим.
Здесь у нас произошли самые неожиданные и интересные встречи.
Мы сидели в лодке. На соседнем катере кто-то играл на флейте. Со всех яхт доносился говор. И вдруг за нашей спиной кто-то четко и ясно сказал: «Добрый день». «Добрый день», – ответили мы и только тогда сообразили, что говорят по-болгарски.
– Вы болгары, да? – спросил мужчина, указывая на крупно выведенное на рубке слово «Bulgaria».
– Да, болгары. – Мы оба вскочили на ноги. – А вы?
– Я болгарский еврей. Мои родители более 40 лет назад покинули Болгарию. Жил я во многих местах, а сейчас – в Рио-де-Жанейро. Зовут меня Гвидо Алкалай.
Приятного вида человек, лет пятидесяти, энергичный, сердечный. Совсем плохо знает болгарский язык. Его родители говорили по-болгарски только тогда, когда не хотели, чтобы дети понимали содержание их разговора. Из любопытства он научился немного этому языку, но потом забыл. Гидо сказал, что он консультант. Но я не поняла, по каким вопросам. Однако голова у него работает так быстро, что, по-моему, он может быть консультантом в любой области. Играет и на пианино.
Спустя немного мы вдвоем с ним шагали по единственной улице селения, размахивали руками и во все горло пели отрывки из сонат Бетховена. Дончо же сказал, что он и жена Гвидо – Франси чуть поотстанут, чтобы люди не подумали, что они из нашей компании. Перепев друг другу множество клавиров, причем с поправками и спорами, мы зашли в клуб «Медитеране», чтобы промочить горло.
– Только никакого пения! – заявили Дончо и Франси.
Мы снисходительно посмотрели на них и пообещали не петь.
В клубе «Медитеране» несколько юношей и девушек, не старше двадцати лет, обслуживали посетителей. Одеты они были кто во что горазд: в повязках, в побрякушках, в металлических браслетах. Но это нисколько не мешало им накрывать столы, улыбаться, не обсчитывать, держаться так мило и непринужденно, будто ты их личный гость или же постоянный посетитель клуба.
Мы наняли автомашину, чтобы объехать остров и поснимать, и собрались было уже в путь, когда подошел какой-то француз и попросил взять его с собой. Оказалось, что он не нашел другой машины, да и ездить одному скучно. У Шарля, так его звали, в Габоне есть табач ная фабрика, а на Бора-Бора он приехал отдыхать. Он уже три дня провел на острове, а все еще не может найти себе невесту. Мы пообещали помочь ему в поисках супруги. Тоже стали щедрыми на обещания, как и таитяне. С девизом «Шерше ля фам» для Шарля, обвешанные кинокамерами и фотоаппаратами, мы помчались вдоль побережья. Когда нам встречалась какая-нибудь девушка, мы останавливались. Шарль выходил из машины и заводил с девушкой примерно такой разговор:
– Добрый день. Не хотите ли выйти за меня замуж?
Девушка начинала смеяться, а Шарль, обидевшись, возвращался в машину. Я предложила ему придумать какую-нибудь промежуточную, подготовительную фразу. Но Шарль заявил, что расстояние между приветствием «добрый день» и женитьбой слишком велико, чтобы можно было заключить его смысл в одну фразу.
Я заметила, что полинезийские девушки не любят вступать в брак. Даже красивый французский фабрикант не может заставить их отказаться от свободы.
Пребывание американцев отразилось на облике местных жителей. Теперь здесь можно встретить всяких островитян – со светлыми и рыжими волосами, с голубыми или зелеными глазами и смуглой кожей.
С Шарлем договорились так – он нам ассистирует, когда мы делаем съемки, а мы помогаем ему в поисках будущей жены. Наша троица оказалась прекрасной группой. Шарль носил киноаппаратуру, помогал ее заряжать, а мы объясняли его избранницам, какой он серьезный, хороший и богатый человек. Никто нам не верил, но мы хоть посмеялись от души.
Мы объехали остров и вернулись в центр селения Ваитапе. Здесь нам сообщили, что в десяти километрах отсюда находятся какие-то другие «планктонисты». Четверо «планктонистов» на таком маленьком острове! Не слишком ли много?! Нужно проверить, в чем дело.
Мы бросились к машине. Вскоре увидели двух человек в высоких сапогах. Они вылавливали из лагуны какие-то водоросли и сортировали их. Мы познакомились и принялись расспрашивать друг друга. Оказалось, они собирают определенный вид водорослей. На острове Райатеа у них целая плантация таких растений. Здесь же «планктонисты» нашли их в диком состоянии. Вот и собирают эти ценные экземпляры, сушат, а затем продают какой-то фирме, которая использует их в косметике и медицине. Стало ясно, что никаких точек соприкосновения у нас с ними нет. Мы взяли с собой немного водорослей, а я даже попробовала их на вкус. На этом мы и расстались. Только теперь мы признались друг другу, что нас обоих взволновало сообщение о «планктонистах». Не хватало нам встретить конкурентов, да еще где – на небольшом островке в Тихом океане!
Вечером в клубе «Медитеране» состоялось шоу. Все взрослое население острова было приглашено участвовать в программе «Мама и папа». Собралось много народу, каждый с цветком в волосах. Большинство довольно полные люди. Но как они плясали! Боже мой! Я в мои годы не выдержала бы и половины, хотя и считаюсь марафонцем в танцах. Никто из публики не смог остаться равнодушным зрителем. Включились все. Но вышло очень смешно. Я никогда не видела, чтобы белый более или менее прилично мог исполнить полинезийский танец. Островитяне смеялись над нами и радостно хлопали себя по коленям. Но когда зазвучала запись американской музыки, мы полностью реабилитировали себя. Тут уж полинезийцы оказались столь же беспомощными, как и мы чуть раньше.
Потом мы сидели в баре с Чарлзом. О нем мне хочется сказать особо. Чарлз – журналист, работал в солидном английском журнале. Перепробовал и познал многое. Прыгал с парашютом на Монблан, участвовал в кругосветном плавании на «Пен Дюик» – яхте знаменитого француза Эрика Табарли, был в Китае, во Вьетнаме, в Южной Америке. Теперь Чарлз, как он объяснил, отошел от всех треволнений и решил жить отшельником на острове Бора-Бора. Я заметила, как он поразился, когда узнал, что мы болгары. Он был в Болгарии, в Казанлыке, на международных соревнованиях парашютистов в 1968 и 1969 годах. Я смотрела на него с удивлением. Этот высокий худощавый человек и по виду, и по духу – истинный интеллигент. Его добрые, немного усталые глаза загорались, как только речь заходила о социальных проблемах. Что он собирается делать на этом острове? Разве можно убежать от жизни? Да еще человеку, который так живо ею интересуется! Повидав столько трагедий и нищеты, против которых ничего не мог поделать, он решил от всего удалиться. Но к сожалению, что бы человек ни делал, куда бы ни уехал, эти проблемы всегда остаются в его сердце.
– Да я и сам не уверен, что выдержу здесь до конца жизни. Но по крайней мере вас-то я дождусь. Ведь мы с вами увидимся через три года, не правда ли?
– Будь здоров и счастлив, Чарлз! Мы еще познакомим тебя с нашей Яной.
Сомневаемся, выдержит ли он даже эти три года. Но человеку присуще мечтать, строить планы.
Возвращались мы уже на рассвете с таким чувством, что не успели сказать друг другу очень многое и что для этого нам понадобились бы месяцы, а мы расстанемся уже через несколько часов.
Решили дождаться восхода солнца на лодке. На рубке кто-то оставил гигантскую белоснежную раковину, а под ней записку: «После такого плавания, как ваше, мы не можем сделать для вас ничего другого, кроме как выразить свое величайшее восхищение. Экипаж «Curlew». Огляделись по сторонам. Яхты с таким названием нигде не было. Жаль. Нам так хотелось поблагодарить этих людей. Они и представить себе не могут, как согрели наши сердца своей запиской. Я обрадовалась ей даже больше, чем кипе газет с Таити, которые прислал нам Пьер.
Утром мы совершили прощальную прогулку по острову, посидели у могилы Алена Жербо, простились со всеми на берегу и снова, обвешанные ожерельями из раковин, покинули последний на нашем пути остров Французской Полинезии.
