Агапкино давно не знало такого наплыва народу. Возможно даже, что никогда. Не то что Агапкино было совсем захудалой деревушкой, наверное, дворов двадцать наберется, не считая запустелых, но находилось оно на отшибе, вдали от основных дорог и помещичьей усадьбы, и жизнь в нем всегда была сонная, размеренная. А тут вдруг как будто оказались в центре мироздания… Агапкинские мужики ходили слегка растерянные, заламывали свои картузы на затылки и чесали в этих своих затылках пятернями: «Вот ведь какая оказия приключилась…» Староста Платон бегал вокруг прибывших, бестолково размахивал руками и причитал:

— Петр Евграфович, да как же так, да Вы бы предупредили, что столько народу будет, да мы бы подготовились, да…

Петр Евграфович ***-цын, который и являлся здешним помещиком и владел данной деревенькой со всем ее душами, только отмахнулся. О количестве гостей он и сам толком не знал, да, наверное, и никто не знал, да если бы и знал, то что мог Платон сделать и как приготовиться? Уж как-нибудь все разместятся, благо только на одну ночь, и опять же в охотничьем деле удобства — не главное. Конечно, многие из столичных гостей были ему незнакомы, он вполне мог предположить, что далеко не все из них привыкли к суровому охотничьему быту и ночевкам в крестьянских избах, на сеновалах, а то и под открытым небом. Но это уже проблемы не Платона, да и не его. Поэтому Петр Евграфович еще раз махнул рукой старосте, мол, не мешай уж теперь, раз так получилось, и пошел навстречу прибывшему князю.

Князь ***-евский и Петр Евграфович были давними друзьями, познакомившись еще во времена французских походов. Они служили в одном гвардейском полку и выяснив, что поместья их располагаются рядом, сблизились, несмотря на разницу в происхождении и состоянии. Военные дороги вообще сближают людей крепче любого связующего материала, французские же кампании с их испытаниями в этом отношении показали себя вообще в превосходной степени, и сложившиеся в это время людские союзы до сих пор влияют на нашу жизнь — и частную, и политическую. Сохранилась дружба и князя с Петром Евграфовичем, хотя по завершении последнего похода оба оставили свой полк.

Петр Евграфович, хлебнув романтики боев, стосковался по мирной жизни, оставил государеву службу и стал жить частным лицом в своем поместье. Хозяином оказался хорошим, поправил быстро состояние своих земель, запустевших было в военную пору, к мужикам был доброжелателен, хотя и по-отечески строг, не чурался нового, выписывал даже сельскохозяйственные журналы, но особо за модой не гнался. Короче, миллионов не нажил, но стоял на ногах крепко и не обращал внимания на ухмылки других помещиков, звавших его за глаза «notre grand mouzhik» за увлеченность сельским хозяйством и оторванность от светской жизни.

Князь Сергей Сергеевич тоже оставил полк, но, попрощавшись с военной службой, нашел себя в гражданской: вроде как в дипломатической. Стал быстро расти в чинах, мотался часто в Европу и к султану, был при дворе и даже близок к самому Императору. Поговаривали, что не за горами и назначение князя статским советником. Насколько это было правдой, трудно судить, сам князь не очень любил распространяться о своей службе, но свита всевозможных столичных друзей и компаньонов, постоянно его сопровождавшая, с каждым годом увеличивалась, а уж в этот раз превзошла все ожидания.

Несмотря на то, что жизненные пути соратников после отставки разошлись, была одна страсть, которая их объединяла. Страсть к охоте. Места в их поместьях были благодатные, располагались они как раз на границе лесов и степей и могли похвастаться всевозможной живностью: от кабанов и оленей до волков и рысей, не говоря уже о всевозможной птице. Поэтому при первой возможности Сергей Константинович старался вырваться из столиц и мчался сюда, за новыми трофеями, а скорее даже за чистым воздухом родной земли и ощущением своих корней. Петр Евграфович в таких случаях тоже бросал все свои текущие заботы об урожае и они уходили в леса, случалось, что и на неделю. Когда возвращались, то были счастливыми и довольными, а уж если удавалось добыть что-либо особенное, то довольство и даже гордость становились какими-то совсем детскими, глаза их горели и рассказов хватало до следующей вылазки.

Семья князя на лето всегда приезжала в свое поместье, поправить здоровье, «наесться солнцем и воздухом», как говорила княгиня. Жены полковых друзей тоже питали симпатию друг к другу и частенько ездили в гости с детьми. К ребячеству своих мужей относились хотя и с легкой опаской (зверь и в наши времена остается диким зверем), но снисходительно, с доброй усмешкой встречая своих воинов, возвращающихся из очередного приключения.

— Петр, наконец-то! — князь с распростертыми руками шел навстречу Петру Евграфовичу. — А то прямо даже неудобно: гости приехали раньше хозяев!

Друзья крепко обнялись, а потом отстранились, внимательно оглядывая друг друга. Вроде не изменились за прошедшие полгода.

— Вот спасибо тебе за весточку! Я просто как чувствовал, вот веришь — было в сердце ожидание чего-то такого необычного! И как получил письмо, сразу все бросил и сюда!

— Ты смотри, Его Величество не прогневай, а то сорвался с места — я тебя только через два дня ждал!

— Уверяю тебя, если бы Его Величество мог все оставить, он тоже бросился бы сюда, еще быстрее меня! Но спасибо же тебе!

Друзья снова обнялись.

— Да знал я, — улыбался Петр Евграфович, — что если не отпишу тебе, то вечно на меня потом дуться будешь, не простишь такого. Ведь не простил бы?

— Точно не простил бы! Нечасто у нас такая оказия бывает, чтобы в родных местах, рядом. Даже и в Кавкасиони теперь нечасто встретишь! И откуда взялся-то?

— Да кто ж его знает!

В это время князь заметил мальчика лет тринадцати-четырнадцати, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу недалеко от них. Он несколько смущенно смотрел на князя и улыбался.

— А это кто у нас такой? Что за бравый воин? Да никак Николя, Николенька? Ты погляди, вырос-то как, возмужал! А ну, иди сюда! — князь взял мальчика за плечи, приобнял и внимательно оглядел с ног до головы. — И ружье? С собой берешь?

— Так разве можно было отговорить? Он бы еще хуже тебя дулся, до самой смерти не простил бы, — усмехнулся хозяин.

— Первая охота? И как Анюта отпустила?

— С трудом отпустила, Сергей Сергеич, с трудом! Пришлось дать обещание, что на самое опасное место ставить его не буду и что Никифор не отойдёт от него ни на шаг!

Николай, сын Петра Евграфовича, Николенька, как его все называли, мог бы сказать, что это уже не первая его охота, и ходил он уже с отцом, но суматоха встречи закружила его, огромное количество столичного народу, сопровождавшего князя окончательно смутило, так что мальчик просто стоял и улыбался в ответ. Да и охота на птицу и все его упражнения по стрельбе в лесу ни в какое сравнение не шли с нынешней. Выходило, что не так уж сильно князь и ошибался.

— Вот, он настоящий рыцарь, который будет сражаться с драконом! Как раз для моей Варвары защитник! Ну что, рыцарь, вот украдет дракон Варвару, пойдешь ее освобождать?

Варварой звали дочь Сергея Сергеевича. Она была где-то на полгода младше Николеньки и, честно говоря, отношения у мальчика с ней были сложными. Она и в совсем юном возрасте была существом весьма вредным и любящим позадаваться, подразнить выросшего среди сельской простоты приятеля. За последнюю же зиму вообще здорово изменилась, стала во многом не девочкой, а девушкой, которую интересовали уже не куклы и прочие детские забавы, а молодые люди, столичная мода, танцы и прочие подобные увеселения. Поддерживать разговор о моде и танцах Николенька не умел, так что юная дама смотрела на него теперь исключительно свысока (хотя и уступала в росте), вздыхала в ответ на любые его предприятия, закатывала глаза и восклицала: «Ах, как это по-детски!» Это вызывало улыбки обеих родительниц, Николеньке казалось, что смеются над ним, он еще более смущался, краснел и сбегал куда-нибудь. Или в конюшню, или опять стрелять с Никифором-дворецким по яблокам. Из-за всего этого он совершенно не был уверен, что выручать Варвару из лап дракона было бы так уж здорово, и кивнул князю в ответ исключительно в порядке добрососедства и рыцарской ответственности за окружающих дам.

Впрочем, сейчас Николеньку ничто не могло сбить с совершенно восторженного настроения. Первое участие в охоте наравне со взрослыми сильно поднимало его в своих собственных глазах, превращало мальчика в воина. Было так здорово стоять среди всей этой суеты, ощущать за плечами подаренное прошлой осенью ружье — ружье, к которому он уже приноровился, но у которого теперь заменили ствол для дроби на ствол для пулевой стрельбы: все по-настоящему, все всерьез. Ощущать, что он тоже является полноправной частью этого таинства под названием охота. Да еще какая охота: охота на дракона!

Тут надо ненадолго прервать наше повествование и сделать кое-какие пояснения для читателей, не так хорошо знакомых с географией края. Деревенька Агапкино, как и прочие владения Петра Евграфовича и Сергея Сергеевича, располагалась в N-ском уезде Западной губернии. И хотя в летописные времена эта губерния славилась своими Соловьями-Разбойниками и Змеями-Горынычами, то теперь, в наше время, обилием драконов похвастать никак не могла. То ли рыцари прошлых времен все-таки расправились с драконами окончательно, то ли общая неспокойность и людские волны, не раз за прошедшие столетия прокатывавшиеся по территории губернии, заставили драконов искать более спокойного пристанища, то ли сыграло свою роль уменьшение лесов вследствие хозяйственной деятельности и, следовательно, уменьшение укромных мест, необходимых для гнездования, — в будущем наука, вероятно, даст ответ на этот вопрос. Но на существо дела это уже не повлияет — драконов в Западной губернии не осталось, и лишь крайне редко залетные из Кавкасиони или еще дальше — из-за Хвалисс — ящеры будоражили местных жителей. И если в недалеком Придонье драконов видели чуть ли не каждый год, в крайнем случае через год, то жители N-ского уезда уже и забыли, когда в последний раз к ним залетал крылатый змей.

Вот почему в сообщение о том, что где-то на Белом Кряжу, недалеко от Агапкино, появился дракон, первоначально никто не поверил. Но встречи с драконом повторились, а потом дракон утащил козу самого Агапкинского старосты, Платона. Козий пастух Емелька довольно быстро унес ноги при появлении ящера и подробности поведать не мог, а вот собаку, которая вместе с Емелькой пасла коз и оказалась храбрее человека, агапкинцы нашли просто перекушенной пополам. Примчавшись на место и осмотрев остатки мохнатого козопаса и многочисленные следы драконьих лап, Петр Евграфович понял, что дракон — это не шутка, что это не привиделось спьяну его мужикам, и начал действовать.

В первую очередь он снарядил гонца в столицу, к Сергею Сергеевичу, с указанием спешить-лететь в родную сторону как можно скорее, жалеть время, а не себя, потому что понимал — упустить дракона практически в своем имении для такого любителя охоты, как князь, будет смертельным огорчением. А такое огорчение друга не менее огорчило бы и самого Петра Евграфовича. Во-вторых, надо было разузнать поточнее, где логово самого дракона, причем разузнать аккуратно, не спугнуть, не дать понять, что им заинтересовались и готовят облаву. Надо было послать за колдуном и велеть тому готовить амулеты и заклинания, соответствующие случаю. Наконец, надо было успокоить своих крестьян, которые, узнав о пришествии дракона, впали-таки в совершенно апокалипсические настроения, готовились не меньше чем к концу света, вспомнили все древние сказки и прятали коров, коз и дочерей, вместо того, чтобы дать им нагуляться в теплые летние месяцы.

Петр Евграфович выдал мужикам пули и порох из личного запаса, велел вооружить всех пастухов, хотя особого толку из этого не получилось: обнаглевший дракон уволок еще одну телочку, а пастух, вместо того чтобы оказать сопротивление, бросил вверенное ему ружье и дал деру. Из рассказа этого пастуха выходило, что хотя дракон и молод, но является весьма крупным экземпляром и подходить к охоте на него надо со всей серьезностью. Жена Петра Евграфовича, поначалу относившаяся к приготовлениям со своей обычной легкостью, встревожилась после этого известия, вообще не хотела отпускать не то что сына, но даже и мужа, и предлагала вызвать войска. Но в конце концов ей пришлось смириться, и единственное, что она себе позволила, так это заказать мужу и сыну в уездном городе амулеты от драконьей магии и заставила своих мужчин надеть эти побрякушки.

И вот, наконец, все было готово, муж и сын расцелованы на дорогу, Никифор — старый слуга Петра Евграфовича и воспитатель Николеньки — сотворил все известные ему ритуалы против драконьей магии, и Агапкино, как ближнее к драконьему логову селение (меньше часа до Белого Кряжа), превратилось на вечер в центр мироздания. Князь принялся знакомить своего друга с прибывшими с ним важными персонами. Постоянно звучали титулы и звания, их высокоблагородия и высокородия любезно раскланивались с хозяином. Может быть, в другой ситуации они бы вели себя с провинциальным помещиком гораздо более надменно, но близость князя и сама необычность ситуации делали высоких лиц гораздо более покладистыми. Поняв, что сия тягомотина надолго, потом еще и на ужин отца затащат — положено ведь перед охотой — Николенька тихонечко выскользнул из блестящего столичного круга и отправился побродить по деревне.

В стороне от господ слуги, загонщики, прибывшие из соседних сел, и местные мужики образовали свой круг. В центре этого круга представление давала небольшая собачка, белая, с рыжими пятнами, явно местная дворняжка. Она стояла столбиком на задних лапах, молитвенно сложив передние, а потом, поскуливая, начала прыгать на задних лапках по кругу.

— Ух ты! — восхитились мужики.

— А на передних сможешь? — спросил кто-то.

Собачка опустилась на четыре лапы и с каким-то растерянным выражением на мордочке попыталась встать на передние. На мгновение показалось, что у нее и это получится, но тяжелая задняя часть перевесила и, кувыркнувшись через голову, собачка растянулась в дорожной пыли. Все засмеялись.

— Да, это не за хвостом своим гоняться, тут сноровка нужна, — сказал рыжий мужик, смеявшийся больше всех.

Собачка, попытавшаяся было сбежать, остановилась и вдруг завертелась волчком, действительно пытаясь поймать свой хвост. Все опять засмеялись.

— Ловок ты, Терентий, животинку-то вести, — это Никифор заговорил, стоявший тут же.

Николенька заметил, наконец, черноволосого мужика средних лет, сидевшего на пеньке. Это и был Терентий, местный колдун. Ведовство у него открылось еще в детстве, но учиться он не захотел, точнее, сначала родители не пустили — он остался старшим из детей, помогать надо было отцу — а потом действительно сам отказался, наверное, считал, что поздно уже, или стеснялся садиться за парту, пусть и магической школы, рядом с детишками. Так и остался самоучкой, даже читать толком не выучился. Своей семьей не обзавелся и жил в стороне от всех, на выселках. В основном промышлял тем, что лечил крестьянскую скотину, а в более серьезные вопросы старался не влезать, хотя мужики говорили, что сил у него преизрядно будет. Петр Евграфович, который считал, что иметь своего колдуна всегда полезно, посадил Терентия на необременительный оброк и старался особо не досаждать. Однако охота на дракона, существо весьма волшебное, требовало сосредоточения всех сил, и магических в первую очередь. Так что за Терентием послали сразу же. Именно Терентий и «вел» сейчас собачку, плавно поводя руками и что-то бормоча про себя. Сама собачка была обычной агапкинской пустобрешкой, никаким таким фокусам не обученной.

Мужицкое развлечение прервало появление в круге мистика, приехавшего с князем, молодого господина в черном сюртуке, с длинными черными локонами, спадающими на плечи, и бледным лицом. Он посмотрел на животное, хлопнул в ладоши, разрывая чары. Собачка, избавившись от «поводка», стремглав бросилась прочь.

— Дракона тоже думаешь «вести»? — спросил мистик Терентия, безошибочно определив колдуна. — «Вел» когда-либо кого-то серьезного?

— Так кто ж его знает, каков он, дракон, и можно ли его «привязать». У нас последний залетал еще когда отец мальцом был. Я их и не видел. Не доводилось. Кабанов «водил», быков…

— Быки, конечно, животные большие, но магической силы у них никакой, — мистик покачал головой. — Только физическая. Так что до драконов им далеко. Магическую сеть приходилось плести?

— Случалось, — Терентий тоже внимательно смотрел на заезжего мага, как бы прощупывая того.

— Тогда завтра помогать будешь. Нам надо будет так дракона сетью накрыть, чтобы мана по линиям от него к нам текла, понял? Тогда он взлететь не сможет, потому что без маны, на одних крыльях, он не поднимется, а если и поднимется, то скорость потеряет.

Завершив короткое объяснение, мистик удалился, колдун смотрел ему вслед, покачивая головой.

— Молод еще, — это был личный слуга князя (Николенька постоянно забывал его имя), — но зато ученый, университет закончил. Сам, наверное, с драконами не встречался, кто ж сейчас с ними встречался, разве что ежели на Кавкасиони служил, но уж должон все знать.

— А правда, что ты с князем у султана бассейн с каркодилами видел? Небось, такая же страсть, что и дракон? — это опять Никифор включился в разговор.

— Ну, ты сравнил! Каркодил — что твоя ящерица, только в воде, огромная, зубатая, злая до невозможности, любого за минуту порвет, кто к ней свалится. Но магии у нее никакой. Глуп этот каркодил. А когда сыт — еще и ленив.

— А правда, что драконы старые по-человечьи говорить могут?

Слуга князя (его зовут Игнат, вспомнил Николенька), неожиданно оказавшись в роли главного знатока драконов, степенно посмотрел на спросившего, проникся своей значимостью и даже плечи расправил:

— Не, говорить не могут, у них для этого глотка не предназначена. Ну, это как у турок или французов глотка для нашей речи не предназначена, когда они по-нашему пытаются что-то промолвить, ни одного слова не разберешь. Но это люди, а ты про дракона спрашиваешь. А на своем, драконьем, так, конечно же, говорят! И нас обсуждают!

С потерей рыже-белой мохнатой примы-балерины круг начал распадаться. Терентий тоже встал и отправился в сторону, готовиться к ночлегу. Николеньке стало любопытно, он пошел за колдуном, думая, что вот сейчас тот заметит, что за ним следят, обернется и спросит, и тогда Николенька тоже сможет его порасспрашивать. Но Терентий не оборачивался, пришлось мальчику побороть робость и окликнуть его самому.

— Терентий, — спросил Николенька, — неужели ты не чувствовал, что я за тобой следом иду?

— Как не чувствовать, — Терентий остановился, — чувствовал, конечно.

— Терентий, а здорово у тебя получается. А трудно так собаку «вести»?

— Нет, нетрудно, она маленькая да глупая.

— А моя Стрелка умнее, ее сможешь «вести»?

— Поумнее немного будет, потому, что на охоту часто ходит, видит больше, не все рядом с домом сидит. Но и ее нетрудно «привязать».

— А быка можешь так же?

— На задних ногах бык все равно идти не сможет, не дано ему, а так смогу и быка.

— А медведя?

— Молодых, которые с цыганами ходят на поводу, пробовал, получалось. А старого в лесу опасно — чтобы «привязать», время нужно, а он может почувствовать и напасть.

— А звери чувствуют, что их «привязывают»?

— Чувствуют, а если не чувствуют — их и не привяжешь, они ничего и сделать не смогут. Вот на лягушку посмотри, как прыгает, так и будет прыгать.

— Терентий, а человека можешь «привязать»?

— А что человека? Человек тоже животное, мясо, кости… можно и человека, если уметь. Только грех это, не по нутру мне.

— Здорово! А дождь с неба можешь вызвать? Или наоборот, чтобы дождь прекратился?

— Экий ты, Николай Петрович, любознательный, — улыбнулся Терентий, — просто завалил вопросами! Нет, для дождя — это другая сила надобна, которая с воздухом и водой работает, я тут мало что могу. Я больше по силе тела да головы. Вылечить кого или скотину какую обуздать, ежели побесилась.

— Интересно же! А что мистик про сеть говорил? Вы из чего сеть будете плести? Из канатов? Он же, наверное, большой, дракон?

— Нет, просто так заклинание называется. Дракон — он как курица, тело большое, тяжелое, а крылья маленькие. Они, конечно, большие, но все равно такое тяжелое тело сами по себе поднять не могут. А летает дракон потому, что ему сила природная магическая дана. Он как бы небо с землей местами меняет и его не к земле тянет, как всех, а в небо. А ежели ему заклинанием небо закрыть, то сила драконья через заклинания к магам уйдет и взлететь дракон не сможет.

— Откуда ты, Терентий, все это знаешь? Не учился же.

— Что рассказали, когда я в молодости по деревням ездил, до чего сам додумался. Колдунам самое главное — так это думать надо. Без этого у колдуна вообще ничего не получится.

— А драконы правда разумны, как люди?

— Разное говорят, — замялся Терентий.

— Как тебя мужики-то не боятся?

— Почему не боятся? Боятся, но привыкли уже, да и со скотиной всякое бывает, и самим лечиться надо, поэтому ко мне ходят. А так боятся, конечно же. Я потому и в стороне живу, чтобы не искушать никого.

— Это потому что ты «вести» можешь?

— И поэтому тоже, да и вообще колдунов всегда боялись. Гоняли. Спасибо батюшке твоему, что спокойно жить дает.

— «Вести» — это же как приказ дать, да?

— Да.

— Так вот и батюшка может приказ дать, его разве боятся?

— И батюшку твоего боятся, но это совсем другое. Когда тебе приказ словами дают и ты его делаешь, то это не страшно, а вот когда тебе приказа не дают, только смотрят, а то и вовсе не смотрят, а ты все равно делаешь, — вот это страшно. Когда не по своей воле что-то делаешь, это самое страшное.

— А я вот тебя не боюсь, честное слово, не боюсь!

— Это потому, Николай Петрович, что ты очень смелый, весь в батюшку своего, Петра Евграфовича. Тот тоже смелый — и на войне был, и здесь тоже смелый.

— Терентий, у тебя ведь детишек нет, возьмешь меня к себе в обучение, научишь, как колдовать и зверей «вести»?

— Так не могу я, маленький барин, кого угодно научить. Это надо в себе специальную силу почувствовать, тогда можно будет колдовством заниматься. А не чувствуешь силы, так никакое обучение не поможет, только фокусы какие, может, научишься делать. Это даже от отца к сыну не передается. Как кому повезет.

— Как же узнать, что сила у тебя есть?

— Все по-разному узнают. Ты, к примеру, маленький барин, приглядись к какой животине, ежели сияние вокруг нее увидишь, значит, есть в тебе дар, а уж сильный или слабый — это так сразу не узнаешь.

Николенька огляделся вокруг, увидел кур, роющихся около плетня, и стал внимательно присматриваться. Но никакого сияния вокруг них не увидел, только пыльные облачка из-под ног птицы. Мальчик вздохнул, очень уж хотелось показывать такие же фокусы, как и Терентий. Может, конечно, курица просто была глупой, навроде лягушки, о которой говорил колдун. Тот тем временем посмотрел на молодого барчука и остановил его, уже собравшегося возвращаться к дому старосты.

— Погоди, Николай Петрович, надень-ка на себя, — Терентий снял с себя камушек в форме сердечка, каким это сердечко любила рисовать Варвара, и протянул мальчику. — Это хороший амулет, от многого защитит, если что не так пойдет. Давно еще сам сделал.

— Да на меня маменька и так навешала украшений, как на девчонку.

— Все одно надень, не помешает.

Николенька надел протянутый ему камушек на веревочке, заправил за воротник рубашки и простился с колдуном до утра.

В деревне уже все стали размещаться ко сну, даже свернули обычное «снаряжение» доброй агапкинской настойкой у старосты: слишком серьезное дело предстояло и подниматься надо было затемно. Мальчик отговорился тем, что у старосты совсем не осталось места (и действительно — народу в его дом набилось, как семечек в огурец), и отправился спать на сеновал к Никифору. Это был даже не сеновал, а просто стог душистого сена под навесом, но ночи стояли теплые, почитай, самая жара установилась, так что ночевать на сене было одним удовольствием. Звезды заглядывали под навес, Николенька смотрел на них и думал о старых рыцарях, которые выходили биться с драконами один на один. Представлялось ему, как он с мечом в полных доспехах приближается к чудищу-дракону, почему-то двухголовому, хотя странно — с чего он взял двухголового дракона, они все или одноголовые, или трехголовые. Приближается, а дракон дышит огнем, и весь этот огонь от николенькиных доспехов отражается, как будто простой ветерок, потому что доспехи не простые, а заговоренные. И велит Рыцарь-Николенька дракону покинуть эти земли, и не может дракон ничего сделать. Тогда он подъезжает к дракону и сносит тому обе головы. А из смрадной пещеры (хорошее слово: «смрадной», подумал Николенька) выходит Варвара, и смотрит на своего спасителя, и не верит, будто этот мальчик смог такое совершить, что и великим героям не под силу. А великий герой, нет — а самый великий герой — подъезжает к Варваре и говорит… Но тут усталость мягкими лапками закрыла мальчику глаза и он уснул, так и не решив, что скажет спасенной Варваре.

Наутро суматоха возобновилась с новой силой. Все проверяли оружие и коней. Князь привез с собой какие-то особые крепостные винтовки, которые были, по его словам, необычайно мощные и из которых можно было попасть во что угодно с большого расстояния.

— Ты посмотри, Петр, да если бы у нас такие пятнадцать лет назад были! Да я с одной пули, с одного попадания полголовы любому чудищу снесу! Бери, я по согласованию с губернатором сейчас разве что полк не смогу вооружить! Ради такого драконьего дела — бери!

Петр Евграфович смотрел на привезенное чудо, качал головой и говорил:

— Да уж больно тяжелы для охоты, наверное, полпуда будут, не меньше, как же стрелять-то с них?

— С упора, конечно же, с сошки! Но у нас будет время подготовиться!

— Нет, — сказал Петр Евграфович, — я со своим верным ружьем останусь. Негоже оружие перед самой охотой непривычное брать.

Князю так и не удалось уговорить приятеля. Отказался от нового оружия и Никифор, у которого вообще был древний карабин, еще с кремневым замком. Так что тяжелые ружья достались кому-то из многочисленной свиты князя, самому князю да его верному слуге Игнату.

Пока шло распределение привезенного князем оружия, бледный и сосредоточенный мистик раздавал всем травяные браслетики, которые он плел всю ночь и которые должны были магическим образом сокрыть от дракона приближающихся охотников. Повесил он такой браслетик и Николеньке, прошептал что-то, провел рукой над головой, а потом резко ткнул пальцем в грудь, как будто цепочку к пуговице сюртука прикрепил. Браслетик создавал странное впечатление — казалось, будто тебя не существует. Вот глаза видят, как ты идешь, уши слышат твои шаги, и руки-ноги, вроде бы, вот они… но все это как бы не ты сам, а кто-то другой, словно твое отражение в зеркале каким-то образом переместилось само в себя и, с одной стороны, является тобою же, а с другой — чем-то посторонним. Даже некоторое время с таким браслетиком походить пришлось, чтобы привыкнуть к необычному ощущению и не спотыкаться, ведь первое мгновение вообще хотелось остановиться и посмотреть, что же ты сейчас будешь делать.

Наконец, Игнат подвел коня князю, подержал, пока хозяин ставил ногу в стремя, после подал ему шапку. Князь осмотрел собравшихся, промолвил:

— Ну, настало время! — и тронулся.

Ехали молча. Утренняя заря уже занялась, но в лесу еще было совсем сумрачно, чтобы можно было без труда различать дорогу. Потом лес резко оборвался и перед охотниками выросла громада Белого Кряжа. Стали расходиться по заранее определенным местам, чтобы взять драконье логово в кольцо. Сам князь и Петр Евграфович расположились по берегу Моквы, или Мокрухи, как этот небольшой ручей, протекавший под скалой, звали местные. Николеньке же вместе с Никифором и выделенным им в помощь Игнатом с крепостным ружьем досталась противоположная, северо-восточная часть, потому как старшие решили, что дракон вряд ли полетит в этом направлении. Разместившись, стали ждать, пока приезжий мистик и Терентий сплетут свою магическую сеть. Николенька видел Терентия, тот стоял недалеко от них, чуть ближе к Белому Кряжу, поводя поднятыми руками из стороны в сторону, будто и впрямь плел какой-то узор из тонких нитей. Через несколько минут колдун махнул рукой, показывая, что все готово. Видимо, у мистика тоже было готово, так как все охотники напряглись, готовясь к решающему моменту, и раздался сигнал рожка.

Первое время ничего не происходило, то есть совсем ничего, только смолк беспорядочный утренний птичий щебет, и вдруг… Николенька даже не понял, откуда появился дракон. Просто как-то посветлело над вершиной и там неожиданно возникло мощное гибкое тело. Дракон был совсем не такой большой, каким это представлялось из старых легенд, даже казалось удивительным, что он мог охотиться на крупный скот… да хотя бы и на коз. Если бы не хвост и не длинная шея — наверное, сам был бы не больше быка. Он поднимался над Белым Кряжем, почти не взмахивая крыльями, как поток воздуха, будто просто вырастал из горы. Потом его движение замедлилось, и мальчик физически ощутил, что дракону тяжело, что ему что-то мешает. Змей рванулся в воздухе, потом еще раз…

Вдруг полыхнуло и одновременно зазвенело, будто цепь порвалась. Звук больно ударил по ушам, Николенька втянул голову в плечи, пытаясь защититься от этого звона, заметил краем глаза Никифора и удивился мимолетно: чего же он никак на этот звук не реагирует, но только мимолетно, потому что дракон стал разворачиваться в воздухе и заходить как раз на то место, где расположились они с Никифором и Игнатом.

Дракон приближался, увеличиваясь в размерах, на его крыльях и туловище сверкали солнечные блики, а вокруг тела и крыльев разливалось короной золотое сияние — так бывает, если смотришь на солнце сквозь дерево, или солнце за крышей дома, а ты на крышу смотришь, и вот тогда вокруг крыши и дерева так ярко сияет, что даже смотреть больно. Только солнце не могло быть за драконом, потому что оно всходило как раз за спиной Николеньки, и наоборот, освещало дракона. А еще от драконьего сияния шла мощная волна ярости, сметающая на своем пути все, что мешало, всех этих мелких людей, которые хотели лишить дракона главного — возможности летать.

«Что же никто не стреляет?» — подумал Николенька, поднял ружье и сам выстрелил в надвигающееся чудище. Выстрел разорвал тишину, и то ли от отдачи ружья (хотя раньше такого с ним и не случалось), то ли от волны ярости, испускаемой драконом, но мальчик повалился на спину. Еще падая, он услышал выстрел Никифора, потом бухнуло ружье Игната, золотое сияние вокруг дракона полыхнуло вдруг алым, и змей снова стал разворачиваться, уже в сторону речки, пытаясь уйти от незваных гостей.

Застучали почти подряд новые выстрелы, прогремели крепостные ружья, и вот уже Никифор бежал к Николеньке и спрашивал, как он, все ли с ним в порядке, и помогал ему подняться, а отовсюду слышались восторженные возгласы: «Завалили! Завалили все-таки, не ушел!»

После Никифора и батюшка Николеньки, Петр Евграфович, подошел, даже подбежал, с трудом скрывая волнение, но увидел, что с сыном все в порядке, заулыбался и уже не смог скрыть радости от удачной охоты. Николенька и правда уж пришел в себя, ничего страшного с ним не случилось, только вот амулет, что колдун Терентий дал, раскололся пополам, а маменькины амулеты — те и вовсе рассыпались, лишь цепочки остались на шее. Он встал и пошел смотреть на убитого дракона. Никифор на всякий случай семенил рядом и все время пытался поддержать мальчика под руку. Недалеко от тела ящера сидел Терентий. Он был весь мокрый, руки его дрожали, взгляд отсутствующе блуждал, не в силах ни на чем остановиться. Вокруг него толпились люди, сам князь был здесь и командовал:

— Да налейте же ему водки, водки дайте! Ну, надо же! Дракона удержал! Увел! Не дал уйти! Университетский-то сразу в обморок упал, когда дракон взлетать стал. Эх, не тому учат, вот в наше время…

Еще более бледный, чем обычно, но уже пришедший в себя мистик стоял рядом и делал какие-то движения руками, наверное, чтобы помочь Терентию.

Тут князь заметил Николеньку:

— А вот и наш герой! Ты же первым выстрелил, да? Не растерялся! Воин, воин растет у Петра Евграфовича! — князь бросился к мальчику, он вообще был возбужден, Николенька никогда его таким не помнил, какой бы удачной охота ни выдавалась. Сегодня Сергей Сергеевич разве что не прыгал от радости, он обнял мальчика за плечи и повел его к змею.

— Господа, пропустите, расступитесь! Дайте нашему юному герою посмотреть на поверженного врага!

Господа расступились, и юный герой увидел дракона. Тот лежал на травянистом берегу речушки Мокрухи, совсем не такой красивый, как в полете, скорее грузный, нежели грациозный, измазанный в земле и крови от многочисленных ран. И цвета он был не золотого, а какого-то грязно-желтого. Глаза рептилии закрыла белая пленка, и никакого сияния уже не было, просто огромное тело лежало на траве, издали даже и непонятно было, что это дракон.

— Вот он, враг наш, смотри, — князь стоял рядом, по-прежнему держа мальчика за плечи, — не таскать ему больше наш скот, не засматриваться на девушек, отлетался.

— Молодой еще, — сказал кто-то, глядя на дракона.

— Да не такой уж и молодой, — ответил князь, — в самый сок начал входить, как раз чтобы с драконицами гнезда обустраивать.

Возбуждение победы спадало, Петр Евграфович уже отдавал мужикам распоряжения о транспортировке дракона, все стали собираться назад.

На обратном пути Николенька позволил Никифору взять повод своей лошади, а сам сидел верхом и думал: «А ведь это, наверное, было то самое сияние, о котором Терентий говорил. Точно то самое! Неужели никто, кроме меня, его не видел? Неужели у меня все-таки есть дар? Тогда Терентий сможет меня научить, надо будет сказать ему об этом, когда оклемается». И он стал представлять, как станет Великим Магом и может быть даже Управляющим Конвентом и статс-советником, совсем как Сергей Сергеевич, и вот тогда уж точно Варвара не сможет…

Впрочем, оставим мальчика наедине с его мыслями. Охота закончилась, разъедутся гости, и Агапкино, как, наверное, и весь N-ский уезд, снова впадет в сонную дремоту. Жара, лето и хлеба золотые, как то самое сияние у дракона. Приволье! Земля наша!..