Глория с дочуркой Анечкой встречали Мишеля в аэропорту. Семилетняя Аня и мама, которых он обучил обращению с фотоаппаратом, с балкона, где толпились встречающие, защелкали камерами сразу, как Мишель показался на трапе.

Анна уже год посещала балетную школу, это отражалось на ее походке и стройной осанке.

Когда Род прошел пограничный и таможенный досмотр и принялся обнимать и целовать своих близких, он почувствовал, что дочь встречает его с большим энтузиазмом и нежностью, чем жена. Однако дома, в спальне, когда он и жена остались одни, Глория — более двух месяцев соломенная вдовушка, позабыв обо всем на свете, отдалась без остатка темпераменту мексиканской женщины. Через месяц она почувствовала, что снова станет матерью. И заявила Мишелю:

— Пусть! Хоть ты нас и бросишь в один ненастный день — когда тебе прикажут! — эта девочка будет плодом моей чистой, ничем не опечаленной любви.

В тот день Мишель заехал в шикарный «Цветочный магазин Дель-Валье», открывшийся год назад неподалеку, и отправил жене с посыльным искусно набранную большую корзину ее любимых роз.

Через неделю после прилета, когда пленки, — заряженные в фотоаппараты Глории и дочурки, были проявлены и он сделал карточки, уже, можно сказать, матерый разведчик Мишель Род грустно улыбнулся. В сознании полковника Серко автоматически включился магнитофон, и он четко услышал голос любимого «слона»: «Ты — не шпион, ты — доблестный разведчик СССР. И потому тебе решительно запрещается, во всех случаях жизни, поднимать воротник пальто или плаща, носить темные очки, первым отводить глаза от чужого взгляда». «А я хожу обвешанный со всех сторон фотоаппаратами! — подумал Род. — Демонстрирую, что я фотограф! Но на кой черт мне аппараты в самолете? Ослабление бдительности! Причина? Многолетнее преуспевание. Вот тут и происходят проколы, тут и жди провала!»

Мишелю следовало спешить на встречу — обязательную после возвращения — с шефом резидентуры. Когда Род повязал галстук,' облачился в новенький костюм, приобретенный в Ригле по дороге в Москву, и машинально сунул руку в боковой карман, там оказалась бумага, о которой он забыл. Еще одна небрежность, граничившая с разоблачением. То был по оплошности оставленный в пиджаке текст открытого письма московской интеллигенции Леониду Брежневу, получившего широкую огласку. Особенно рьяно старалась донести его содержание до масс советского народа радиостанция «Голос Америки». Известные представители интеллигенции столицы Советского Союза требовали «остановить процесс реабилитации Сталина», явно возникший после свержения Хрущева и угрожавший стране возвращением в тоталитарное прошлое.

Шеф резидентуры работал в Мексике чуть более полугода, он был хорошо образован, профессионально подкован, рассуждал о состоянии дел в резидентуре Тридцать седьмого толково и доброжелательно. Когда они отработали все детали, шеф неожиданно заговорил об Александре Солженицыне, о положительной роли, которую его произведения могут сыграть в дальнейшем развитии советской литературы.

Серко подумал, что его «прощупывают» на лояльность. Следовало бы воздержаться от откровенных комментариев, однако он сказал:

— Если судить по тому, чему я только что был свидетелем, Солженицына мы больше печатать не будем, а его коллеги из Союза писателей ни один не осмелится возвысить голос свой и пойти его путем.

— Вы так думаете?

— Уверен!

— Оттепель, считаете, идет на убыль?

— Вне всякого сомнения! И потому укрепление нашей военной мощи — гарантия…

— Чего? — живо заинтересовался командир.

Серко вновь не стал дипломатничать:

— Того, что Союз еще долго продержится.

— Будем надеяться!

На этом литературная часть беседы кончилась, и разговор пошел о том, что резидентура намерена передать ему на связь своего давнего агента, преподавателя Национального политехнического института, уволенного на пенсию по возрасту.

— Ума не приложу, как я этого старика буду использовать! — взмолился Петр.

Шеф подбодрил:

— Вспомните своего тестя, дорогой! Тогда с нашей стороны было упущение. Надеюсь, вы это понимаете?

— Понимаю. Ну что ж, за дело!

Они расстались с обоюдным чувством сожаления, что не имеют возможности часто встречаться. Петр не мог объяснить себе, почему именно у него сложилось ощущение, что внутренне шеф ему немного завидует, как бы жалеет, что не находится на его месте. Объяснение пришло, когда однажды Род, спеша домой под бок жены, вспомнил того агента резидентуры, который пытался, используя свое положение по службе, переспать с Глорией и которого он, полковник Серко, в обе свои поездки в Москву не был в состоянии ни видеть, ни установить фамилию.

* * *

Знойно стрекотали цикады. Бархатный шатер смоляного неба радостно украшали мириады звезд. Дождливый сезон завершился необычно жарким декабрем, и все готовились к рождественским праздникам и встрече Нового, 1967 года.

Род оставил машину на безлюдной проселочной дороге и ушел с рюкзаком за плечами туда, где среди бескрайнего поля кактусов возвышалась желанная рощица. Он разбросил антенну, включил приемник: до сеанса оставались секунды.

Сеанс был коротким, и только Мишель отключил питание, как чья-то рука легла на его плечо. Род сидел на корточках и как освобожденная пружина взвился вверх, отскочил в сторону. Перед ним, в белой рубахе навыпуск и белых кальсонах, стоял индеец — местный житель. Круглое, смуглое лицо, на первый взгляд показавшееся придурковатым, нагло улыбалось. Но Род ясно видел, как искрилась плутоватость в его глазах. Индеец явно понимал, что этот белый городской житель делал что-то недозволенное, поэтому и протягивал к нему руку за вознаграждением в обмен на молчание.

Первой мыслью Рода было полезть в карман за бумажником, достать деньги и булавку с перламутровой головкой, обычно служащей украшением галстука. Затем, при вручении купюры в десять песо, сдернуть с булавки зажим и нанести укол нежданному свидетелю. Извлекая бумажник, Род огляделся и убедился, что вокруг никого не было. Лицо индейца продолжало улыбаться, но уже казалось не придурковатым, а как бы соучастливым. По ситуации и роду профессии Род обязан был ликвидировать свидетеля, сдернуть зажим и нанести укол булавкой в любую часть тела. Смерть от яда, покрывавшего конец булавки, наступила бы практически мгновенно. Однако что-то удержало Петра от этого. Этим «что-то» было воспоминание, как он в детстве с отцом ходил в лес по грибы, где того укусила гадюка, и как совершенно неизвестный крестьянин-грибник высосал яд из ранки отца.

Род попытался выяснить, знает ли индеец, что Мишель приехал на автомашине. Тот говорил на плохом испанском языке, но вскоре стало ясно, что индеец пришел так тихо, как только могут ходить индейцы, с противоположной стороны и не мог видеть ни машины, ни ее номерного знака. Род вручил ему двадцать песо — целое состояние для индейца и заставил удалиться в противоположную от «форда» сторону. Было ясно, что сюда ему путь заказан, а сейчас важно только оказаться у машины первым, если даже местный житель и пожелает сделать то же самое. На бегу, с рюкзаком в руках, Род, уже в который раз, последними словами поносил тяжелую, старомодную радиостанцию.

Однако это была его последняя ругань по адресу такой техники. Буквально через неделю, на очередном сеансе, он получил шифровку выбрать из тайника, что находился неподалеку от плотины Итурбиде, новую технику, с которой он познакомился в свою последнюю поездку в Москву. Род немало удивился оплошности Центра. Он доносил, да и резидентура его успокоила сообщением, что в Центре знают о том, что лес, где расположен тайник, стал любимым местом работников советского посольства, постоянно выезжающих туда на сбор грибов. И эти выезды были настолько регулярными и частыми, что местные жители окрестили тот участок леса «Русской горкой».

Отказаться от операции Род уже не мог и выбирал закладку в тайнике, уже достаточно разрушенном дождями, не без опасения. Однако все обошлось, и в посылке Род получил совершенно диковинные технические средства. Теперь не надо было идти на безличную связь в коридоры многоэтажных, людных зданий — там, где люди, там глаза и уши. Впредь достаточно было найти металлическую ограду, а их полным-полно в тихих по вечерам богатых районах города, поскольку состоятельные жители такими оградами защищали свои дома, дворы и сады от посторонних взглядов. Еще более удобной являлась колючая проволока, которой состоятельные люди обносили территории своих имений и ранчо. Небольшая черная коробочка и проводок — и двое агентов, находясь вдали друг от друга, спокойно могли обмениваться информацией.

Еще большую радость Род испытал от замены громоздкой радиоаппаратуры на миниатюрный передатчик, который буквально выстреливал депеши в момент нахождения специального советского спутника над Мексикой. Спутник собирал все «выстрелы» на своей трассе и, находясь над территорией Урала, выдавал все полученные им сведения приемной станции.

Порадовал и Институт маскировки ГРУ, приславший кучу новейших контейнеров для закладки в них бумаг, денег, фото- и микропленок: пеньки, консервные банки, сучковатые палки, мятые упаковки из-под сигарет, жевательных резинок вплоть до муляжей кучек человеческих испражнений.

Род вдохновился всем полученным, и у него родилась идея купить участок земли поближе к Нуэво-Ларедо — Эль-Пасо, чтобы поселить там нового агента — учителя на пенсии. Он заведет пасеку, и прибывающие из США наши люди будут закладывать материал прямо в его ульи. А чтобы их не жалили пчелы, Тридцать седьмой срочно запросит ГРУ изготовить и прислать средство, порошок или аэрозоль, которое бы исключало возможность укусов. Для «Аквариума» это пара пустяков.

* * *

В День Советской Армии и Военно-Морского Флота Тридцать седьмой, наряду с поздравлением его и резидентуры, получил сообщение, что вот уже несколько недель в Мехико находится старший лейтенант, имеющий, для сокрытия действительной личности, Шестьдесят третий номер. Прибыл он с ливанским паспортом и полугодовой визой. Следовало встретиться с ним, включить в работу резидентуры и сделать все необходимое для того, чтобы Шестьдесят третий надолго осел в Мексике. Подробную справку на него «Аквариум» высылает почтой через резидентуру.

Роду не улыбалось иметь в хозяйстве, где все было отлажено, еще одну единицу. Это все равно что в пятиместный автомобиль усадить шесть седоков. Но профессиональную настороженность вызвали условия встречи и пароль. Ему предстояло каждую среду, в двенадцать часов дня, три раза пройти туда и обратно у главного входа в МИД Мексики, имея при этом в правом кармане серого пиджака при красном галстуке газету «Нью-Йорк Таймс». Затем зайти в ближайшее кафе, сесть за столик, раскрыть газету и заказать две чашечки кофе. Когда Шестьдесят третий подойдет, он скажет по-французски: «Бы случайно не муж Марии?». Ответ должен быть: «Не случайно, а сознательно». Тогда пришедший завершит пароль словами: «Да, она прелестная женщина! Я могу выпить эту чашечку кофе?»

Мишель сделал вывод: во-первых, Шестьдесят третий был на связи в Ливане у молодого агента, возможно впервые начинающего работу за границей; во-вторых, большой ценности он, скорее всего, не представляет и в-третьих, не исключено, что визит его в Мексику связан с «подмочкой» или «локализацией провала». Интриговало то, что визитер не испросил в посольстве Мексики вид на жительство, не прибыл туристом, а появился с какой-то странной визой на полгода.

Однако полное разочарование Рода, которое он с трудом сумел скрыть, вызвала сама встреча с Шестьдесят третьим. К столику в кафе «Кикос», чтобы выпить чашечку кофе… подошла странно одетая и ярко размалеванная женщина. То была Вера Лукина из Орла, которая после окончания средней школы не пыталась поступить в институт, а устроилась работать секретаршей у горвоенкома. Полковник завел с Верой шашни, а когда устал от нее, с трудом убедив сделать аборт, по разнарядке направил на учебу в Военный институт иностранных языков. Там Вера, щепетильностью не отличавшаяся, переспала с каждым преподавателем, который того желал. По окончании института, где она проявила способности к иностранным языкам, прилично овладев арабским и французским, Лукина была направлена «Аквариумом» на работу преподавательницей факультета естественных наук в только что основанный в Москве Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. В конце первого года работы за Верой стал усиленно ухаживать студент первого курса факультета экономики и права, сын одного из шейхов Саудовской Аравии. В «Аквариуме» решили, что. это совсем неплохо, и разрешили старшему лейтенанту Лукиной с наследником шейха направиться во Дворец бракосочетаний. После третьего курса сын шейха по каким-то своим причинам прекратил занятия в университете и, будучи уже завербованным ГРУ, вернулся к родным пенатам. В Эр-Рияде, однако, при первой же встрече с работником ГРУ сей «кадр» категорически заявил, что если его еще раз попытаются побеспокоить, он немедленно сообщит обо всем отцу и в полицию. Вера же, со всякого рода инструкциями «Аквариума» отправившаяся в вояж вместе с мужем, в его доме оказалась шестой, последней женой, то есть исполняла волю не только мужа, но еще и пяти старших жен. На нее натянули чадру, и ни о каких встречах с офицерами ГРУ не могло быть и речи.

Орловская женщина не выдержала мусульманских обычаев и полгода. Усыпив бдительность евнухов, она сумела бежать и добралась до Бейрута. Там, зарабатывая на панели, случайно встретила соотечественницу, занимавшуюся тем же, но с разрешения властей. Эта бывшая медсестра Боткинской больницы Москвы, аналогично пострадавшая, вместе с тремя другими бедолагами организовала дом свиданий. Вера стала пятой. В этом женском коллективе было заведено: каждая один месяц была директрисой, руководила хозяйством, вела учет доходов и расходов по дому. Ни одна не желала возвращаться в Советский Союз, но все были искренними патриотками, настолько, что в дни традиционных праздников — 7 ноября и 23 февраля — приходили в советское посольство.

Старший лейтенант Лукина не торопилась устанавливать связь с резидентурой ГРУ, ждала удобного случая, и он не заставил себя ждать. После одного из посольских приемов агент ГРУ описал ее и запросил Центр. Ответ из «Аквариума» был ясным, и бывшая Лукина, теперь сумевшая получить ливанские документы на имя Фатимы Фархи Кури, была взята на связь резидентурой ГРУ, затаилась от подруг. Через год, будучи подведенной к ответственному чиновнику управления по контактам с иностранными военными атташе министерства обороны Ливана, Шестьдесят третья «засветилась», и с ней временно прекратили связь. Однако девушка не выдержала внутреннего напряжения и приняла самостоятельное решение. Одним из клиентов дома свиданий был консул Мексики, и русская Фатима сумела получить у консула странную шестимесячную визу. За день до отлета она посетила советское посольство, где и были оговорены условия ее выхода на встречу с Тридцать седьмым.

Всего этого Мишель Род не знал, но то, что он увидел и услышал от Шестьдесят третьей, расстроило его. Как положительное он отметил лишь то, что каждое ее движение, каждый жест были тщательно отрепетированы. У вышедшей на связь хватило ума не скрыть от своего нового шефа, который ей явно понравился, то, чем она последние годы занималась в Бейруте.

Род не мог с ходу найти ей применение, потому первой задачей поставил отработку внешности в связи с новыми условиями ее жизни, вручил деньги на аренду меблированной комнаты, лучше отдельной квартирки. Себя Петр не назвал и оговорил условия односторонней связи: теперь она должна была выходить каждую среду в полдень на угол улиц Боливара и Уругвая.

Если бы Шестьдесят третья показалась ему надежной, Род мог бы использовать ее связной с работающими точками на границе США в Рейносе, Нуэво-Ларедо и Сьюдад-Хуаресе. Однако в следующую среду он поставил Испанца и агента — чистильщика сапог в наблюдение за Шестьдесят третьей, и сведения, вскоре полученные Родом, еще больше его озадачили: Шестьдесят третья сняла уютную квартиру в центре города, но вечерами, не в силах побороть в себе пристрастие, охватившее ее еще в юные годы, и бейрутскую привычку, хорошо одевшись и выдавая себя за француженку, стала регулярно посещать злачное заведение на улице Долорес. Клиентов водила домой.

Род проинформировал «Аквариум» и оттуда сообщили, что Шестьдесят третьего следует использовать как наводчика на объекты новых разработок и вербовок и по отдельным поручениям. Однако ей следовало получать вид на жительство, а для этого необходимо было иметь свое собственное, хотя бы небольшое дело. Тридцать седьмой запросил средства на аренду помещения и открытия в нем магазинчика дамской одежды, полагая, что «Аквариум» не пойдет на такие расходы и нежеланная гостья будет отозвана. «Аквариум» готовил ответ, а Род решил по душам поговорить со старшим лейтенантом, для этого «застукав» ее во время очередного свидания.

Пока зрение Рода привыкало к полутьме, швейцар, видавший виды вышибала, стоял, прислонившись спиной к косяку входной двери, и благодушно изучал нового клиента. В дальнем от стойки бара углу, где было место для танцев, небольшого роста, кругленький музыкант с отменной плешиной энергично играл на плохо настроенном пианино.

Когда девушка, подписавшая контракт с хозяином злачного заведения и представившаяся новым сослуживцам как Роз-Мари, вошла в помещение, ей навстречу поднялись сразу два клиента, но Мишель их опередил и увел Лукину к столику подальше от пианино.

— Я не могу иначе, — откровенно призналась Вера. Мишель поспешно приложил палец ко рту, и Роз-Мари перешла на французский. — Но это никоим образом не повредит делу. Половину я могу, если хотите, сдавать в кассу.

— Дело не в деньгах. С этим вашим занятием надо кончать!

— Это выше моих сил! Используйте, берите меня такой, какая есть. Я не нарушу присягу, но я человек, уже много лет проживший вне Союза. К тому же отрегулировала отношения с полицией. От нее возможна польза. Если отправите домой — будете иметь нуль, а оставите, получите приплод.

— Этого еще не хватало!

— Пошутила. Игра слов…

— Хорошо! Будем считать, пока договорились. Однако предупреждаю, до' первого осложнения!

— Я ведь из Бейрута могла тихо исчезнуть и навсегда!

— Звучит убедительно. Потому давайте подумаем вместе, как открыть лавочку по продаже модной дамской одежды. Там можно будет и жить. Днем…

— А вечерами здесь, — и Роз-Мари рассмеялась. — Не волнуйтесь, я себе не враг.

В тот раз они расстались быстро, но, странное дело, после второго посещения ночного клуба, где Роз-Мари чувствовала себя как дома, Род как бы ощутил, что тамошняя обстановка непонятным образом притягивала его: и полумрак, и приятный «парфюмерный» дух, и плавные обдуманные движения «дам» по залу. И мелодии пианиста, в репертуаре которого, помимо всему миру известных «Очей черных», нет-нет да и проскальзывало что-то знакомое, родное для слуха.

Род зачастил туда в минуты отдыха и вот однажды — это уже случалось и прежде — к их столику подошел пианист. Обычно он ловко рассказывал смешные анекдоты, а тут не успела Роз-Мари пересесть за столик возможного клиента, как пианист Моисес Либер доверительным шепотом заговорил на чистейшем русском языке:

— Здравствуйте, я ваша тетя! И не делайте мне хорошую мину при плохой игре. Я вас вычислил. — Мишель-таки сделал мину и по-испански сказал, что не понимает, о чем «дорогой Моисес» с ним толкует. — Вы правы! Я точно так же поступил бы на вашем месте. И я знаю, откуда вы. Это то, что мне нужно! Просто дипломаты из посольства сюда и носа не сунут. Им не положено! Моя тетя, имевшая хорошее дело при нэпе на Дерибасовской, всегда говорила: «Яша, если даже схватят за руку, говори, что она не твоя». А вы мне нужны. Если честно — больше, чем я вам. Однако и я кое-что стою…

Мишель еще раз попытался было убедить нагловатого Либера, что тот заблуждается и принимает его за кого-то другого.

— И не пытайтесь расплатиться и уйти! Вы много потеряете. Роз-Мари пару раз так отматюгала клиентов, как грузчики не лаются в Одессе. Да и вы — не клиент. Ни разу вместе с ней не уехали. У кого могут быть сомнения! И я вам не помеха, еще до войны работал с органами. И сейчас помогу!

Дело оборачивалось серьезной стороной и тут уже нельзя было ни уйти, ни продолжать. Следовало брать инициативу на себя, попытаться выяснить истину. А там видно будет.

— Хорошо, милый Яша. Вас так звали мама и папа? Я не одессит, но, допустим, из КГБ. И давно слежу за вами. Что дальше?

— Вот это другое дело! Моя мама говорила: «Чем человек лучше считает, тем он тебе лучший друг». Эй, Антонио, — крикнул пианист по-испански, — пару «Наполеонов». Тащи из подвала. За мой счет! Дело в том, что я родился в Одессе. В день, когда на лучший город мира упали первые бомбы, мы еще не закончили гулять на моей свадьбе. Как это было! Страшно вспомнить! Каждую ночь слышу взрывы. Вы можете себе представить, первая брачная ночь Яши Лившица под бомбами бошей? — подошел официант, и Либер снова заговорил по-испански.

Он рассказал, что с отличием окончил Одесскую консерваторию, в три года стал лучшим аккомпаниатором ведущих певиц и певцов города, но началась война. Они с женой уже ехали в эвакуацию, как узнали, что немцы перерезали все пути отступления. Когда возвратились в Одессу, из порта ушел последний пассажирский пароход. Через год Лившица, вместе со многими другими евреями, угнали в Германию. Жене удалось бежать в деревушку под Одессой, где ее укрыла у себя украинская семья старосты. То, что пережил Яков Лившиц в немецких лагерях и каким чудом остался в живых, тронуло душу Петра Серко, и он попросил еще рюмку коньяка.

— После войны меня крепко постирала Европа, потом как перемещенное лицо уплыл в Штаты. Чрезвычайный случай! Один генерал хотел, чтобы Яша Лившиц из Одессы передал свой талант его сыну. Как вам это нравится? Но слава Богу! Потом вот уже как четырнадцать лет — Мексика. Мне предлагали здесь разные хорошие гешефты, и невесты богатые были, но Яша Лившиц любит свою Соню и хоть и умеет делать деньги, а музыка — лучше. Я не такой ас, как ваш знаменитый Додик Ашкенази, но хотел бы видеть его на моем месте. Теперь я в полном порядке, но нет жизни без моей любимой Сони. О Сонечка, Соня, любовь моя! И она меня ждет!

— Да, целая приключенческая повесть, — заметил Род.

— Вы знаете, вы мне все больше нравитесь! Желаете шутить, а у меня без нее сердце только стучит, но не работает. Давайте заключим договор. Вы мне доставляете сюда мою Сонечку. Что она для Союза? И я — весь ваш! Вы знаете, что стоит еврейская колония в Мексике? При Соне я переквалифицируюсь, буду играть на свадьбах больших людей. Я готов мыть полы вашей квартиры…

— Ну-ну! Не горячитесь, Яша, — тихо по-русски сказал Род. — Если вы действительно помогали органам, то должны знать, как важно держать язык за зубами. Роз-Мари тоже не вздумайте проговориться. Подумаем, как вам помочь. А вы, со своей стороны, прикиньте, что могли бы положить на другую чашу весов. Не деньги, разумеется. как вы уже поняли, не в них счастье.

Яша вскочил на ноги, хотел было броситься целовать Рода, но тот удержал собеседника от столь пылких проявлений благодарности.

— Давайте так, через недельку я зайду, а пока — тише воды, ниже травы.

— Только не говорите Яше Лившицу, что Париж не стоит мессы!

— Теперь вы мне нравитесь, Яша. Будьте умницей, и мы скоро увидимся, — и Мишель собрался было подозвать официанта.

— Нет, нет! Все за мой счет и еще для вас одну рюмочку. Задержитесь на пару минут.

Яша Лившиц побежал к инструменту. И играл так, как, должно быть, в день сдачи госэкзамена в Одесской консерватории.

* * *

События побежали одно за другим. Зимой родилась третья дочь, которую назвали Еленой. К большой радости Рода, в Мехико наконец возвратилась Кристина. Она первое время не хотела идти работать, собиралась прежде устроить свои хозяйственные и финансовые дела. Род тут же передал Кристине обратно Сорок восьмого. С ним Мишель работал вполсилы — как правило, не давал ему заданий, и тот сам, по своему усмотрению, выходил на связь, когда считал, что имеет информацию, интересную Генштабу Советской Армии. И действительно, то, что казалось Роду мелочами, в аналитическом управлении «Аквариума» ложилось связующими звеньями в мозаике и получало хорошую оценку.

В отношении Яши Лившица «Аквариум» подтвердил, что до войны он действительно сотрудничал с отделом НКВД по Одесской области и что вопрос о выдаче визы на выезд из СССР его законной жене рассматривается и будет решаться в прямой зависимости от степени пользы, которую резидентура Рода сможет получать от Лившица. Тот перешел работать в один из наиболее фешенебельных ресторанов Розовой зоны города, превратившейся в своеобразный мексиканский Клондайк и… старался. Его информация не носила характера военных секретов, но была пригодна в работе резидентуры и резидентуры их коллег из КГБ.

Перед 50-летием Советского Союза Род получил через Кристину от Сорок восьмого очень важную, хотя и весьма негативную информацию. К нему прилетал из США старый друг, который теперь занимал ответственный пост в Пентагоне. Между делом он похвастал, что американцам удалось раздобыть русский секрет твердого ракетного топлива. Петр понимал, что в преддверии праздника это вызовет в «Аквариуме» переполох. Решил повременить с дурной вестью. И вышло к лучшему! В последнюю передачу перед 7 ноября 1967 года полковник Род получил поздравление с награждением его орденом Ленина. Отправь он депешу о твердом топливе до, а не сразу после торжеств, кто знает, не была бы в последнюю минуту его фамилия вычеркнута из списка награждаемых.

Однажды в самом начале декабря он возвратился домой и застал Глорию в слезах. Старшие девочки стояли перед матерью с округленными от трепета глазами, в которых тоже сверкали слезинки. Род увел девочек в детскую, одарил шоколадками и возвратился к жене. Га, среди стенаний, разразилась упреками, сводившимися к одному: она больше не в силах переносить борьбу с самой собою, жить в вечном страхе…

Мишель в глубине души понимал Глорию, ее неуверенность в завтрашнем дне, но как ей помочь, не знал.

— Родная, ты же знаешь как я люблю тебя, наших девочек! И верю в нашу судьбу. Сейчас прошу тебя только об одном — помни, что ты кормишь грудью Леночку. Мы взрослые, мы можем многое вынести, но она, бедняжка! Зачем ей страдать? Возьми себя в руки, Глория! Ведь ничего не происходит страшного. И не произойдет!

Глория с трудом успокаивалась, слезы непроизвольно лились из ее глаз, она тяжело дышала.

— И помни, ненаглядная, бесценная моя, — Мишель нежно привлек жену к своей груди, — что наша организация всемогуща. Тебе же высокие люди говорили в Москве: тебя и наших детей никогда не оставят в беде. Перестань! Поди умойся, выпей капли.

* * *

Один из агентов, приезжавших в Мексику из США в рождественские праздники, привез с собой ценный материал, полученный от крупного деятеля науки — в свое время лучшего ученика Роберта Оппенгеймера. Этот великий ученый и большой друг СССР перед смертью убедил своего ученика, что Советский Союз — единственная на земле гарантия мира и справедливости.

В феврале «Аквариум» сообщил Роду о том, что служба военной контрразведки нащупала источник утечки информации о твердом топливе. Он получил очередную благодарность и за новый канал приобретения важных научных сведений. Резидентура денег не жалела, и в апреле Род имел чертежи и техническую документацию на новый секретный прицел тяжелого бомбардировщика.

Род работал всю ночь, он горел желанием передать эту, имеющую большую ценность информацию на очередном радиосеансе, который должен был состояться завтра — спутник проходил над Мексикой в 9 часов утра. К 5 часам ночи Род уже выбился из сил, а надо было спешить! «Таблетку, — подумал он, — или позволить себе час сна?»

Материал ушел, документы он заложит завтра в тайник резидентуры, и, казалось, можно было отдохнуть. Он поехал пообедать в ресторан Яши и обнаружил, что тот уже четыре дня не появляется в заведении. Администратор ничего о Либере не знал, даже где живет пианист, однако обронил фразу: «Если он не у рояля, значит, умирает». Род интуитивно почувствовал, что с Лившицем нелады, и поехал к нему домой, где прежде ни разу не бывал.

Квартира № 13 находилась на втором этаже, в самой глубине полутемного, грязного коридора, стены которого, облупившиеся сто лет назад, в течение того же срока были искусно расписаны жильцами и их друзьями. Род долго звонил и, когда собрался уже уходить, машинально толкнул дверь. Она скрипнула и отворилась. Мишеля обдал спертый дух давно не проветривавшегося жилья. Он вошел и в маленькой спальне обнаружил больного, метавшегося в жару Либера. Тот Рода не узнал. Разведчик поспешно спустился к машине, где у него была припасена аптечка с набором всевозможных таблеток. Он дал Моисесу выпить одну за другой три разные пилюли, которые были способны поднять на ноги и приболевшего слона.

Меж тем хозяин бредил:

— Бульвар Сен-Мишель, отель «Рондо»! Мой дом! Если вам что-нибудь нужно, сообщите мне, и я сделаю для вас все, что смогу… Не поите меня дорогим коньяком! Где, где ты — мое счастье? — Моисес еще сильнее повысил голос, и Мишель понял, что речь шла о Соне Лившиц. — Соня, Соня! Ты хороша! Но где же ты? С кем спишь?

Тут отсутствующий взгляд Моисеса стал как бы фокусироваться, он замолчал и еще через несколько секунд узнал Рода.

— Вы здесь? Зачем? Я не хочу вас видеть! — Либер заскрежетал зубами, сжал, как мог, кулаки.

— Друг мой, я пришел вам помочь. Привез таблетки. Они быстро поставят вас на ноги. И снова будете играть! Поверьте мне.

— Врете!

— Яша, вы умный мужчина. «Гнев только портит кровь, играйте не сердясь», — как говорил классик. Давайте для начала поправляться. Я сейчас поеду за горячим обедом. Вам следует хорошо поесть. Поверьте мне в последний раз. Мы поставим на туза, и его никто не побьет.

— Я не тот Додик Ашкенази, знаменитый на весь Союз, но я зарабатываю честно себе на белый хлеб, банку импортной норвежской селедки и целую бройлерную курочку. Но вы поглядите сюда, — Моисес посунул слабую руку под матрас у изголовья и извлек банковское уведомление о состоянии денежного вклада. В банке у Либера была кругленькая сумма, которая позволяла ему в Мексике свободно существовать с женой. — Яша Лившиц сделает счастливой еще одну советскую женщину.

— Верю! Я пошел и скоро вернусь с едой, — и Род, прежде отворив окно, вышел.

В ближайший сеанс он отправил депешу в «Аквариум», которая заканчивалась словами: «Разделяю ваши соображения, но Пятьдесят четвертый, что называется, дошел до ручки, и мое положение становится опасным. Что если он не выдержит и донесет полиции? С женой здесь он нам будет намного полезнее». Это подействовало, и Род получил заверение в том, что в самое ближайшее время жене Пятьдесят четвертого будет выдана виза на выезд в Израиль, а ответственность за дальнейшее поведение этого агента всецело ложится на Тридцать седьмого.

* * *

В июне 1969 года, в один из воскресных дней, Род увез свою семью на прогулку к водопадам Тсинтсунтсана и там познакомился с симпатичным человеком, назвавшим себя Антонио Варгас Макдональд. Этот седовласый осанистый мужчина лет пятидесяти на вид был ведущим журналистом Мексики, печатавшим свои статьи в крупнейших журналах страны.

С точки зрения военного разведчика Варгас Макдональд не представлял особого интереса, однако он был занимательным собеседником, превосходно знал, что происходило в политических и культурных кругах Мексики, с ним можно было в частных беседах проверять некие факты, характеристики на людей, получать его прогнозы на ближайшее будущее в отношениях между Мексикой и США.

В одну из таких встреч, когда жены занялись обсуждением того, где и что лучше купить, Варгас Макдональд за рюмкой коньяка с кофе заговорил — они сидели в его библиотеке — о том, что он усиленно работает над серией статей, которые ему никак не даются. Суть его замысла вот в чем. И в Мексике, и в России произошли революции. Но в обоих странах имеет место уход от прежних идеалов.

— Лет десять я был дружен с советским дипломатом, — говорил Антонио, и Мишель вдруг подумал, что это мог быть знакомый ему Миров. — Мы с ним уже тогда, после Двадцатого съезда большевиков, касались этой темы. Атташе был сдержан, я же чувствовал, что его положение не позволяло ему до конца быть откровенным со мной. Однако я понимал, сколь беспокоило его то, что происходило в стране после смерти Сталина.

— Но они первыми запустили спутник и человека в космос! — заметил Мишель.

— Верно! Однако вопрос, как долго продержится этот русский революционный запал. Я недавно вернулся из поездки в Советский Союз. В печати я не нашел никаких подтверждений моим сомнениям. Но в реальной жизни, к сожалению, обнаруживал их на каждом шагу.

Род молчал, и Варгас Макдональд продолжил:

— Мне нравятся люди, которые умеют слушать. Не уверен, что это вам интересно, Мишель, но вот что меня беспокоит, — хозяин дома отхлебнул глоточек из рюмки. — Пролетариат, рабочий класс — ведь на него делали ставку такие мыслители, как Маркс, Энгельс, Ленин, Троцкий… Однако я не могу разобраться и объяснить это противоречие марксизма. Парии общества, пролетарии, они ничем не обязаны цивилизации. Она ничего не дала этому классу. Более того, вся технология, все достижения цивилизации направлены против рабочего человека. Он не может не воспринимать ее как худо для себя. А вот Маркс, Ленин и, последнее время на практике, Сталин доказывали, что именно этот класс только в состоянии возвысить человечество, поднять цивилизацию на очередную ступень ее развития, создать общество наибольшего благополучия и прогресса. Парадокс?

— Занимательная тема, однако чисто теоретические рассуждения, — заметил Род.

— Позвольте! — оживился его собеседник. — Я только что возвратился из страны, где, как было объявлено на весь мир, построили социализм. Я встречался с рабочими. В частных беседах они не говорят о политике. Жалуются на низкую зарплату, ругают вождей, которые забыли о народе, устроили «коммунизм» для самих себя.

Род отвел глаза в сторону, но чувствовал, что обязан что-то сказать.

— Сталин думал о народе. Он насаждал веру в лучшее будущее жесткими методами, но люди верили ему, шли за ним.

— И я так думаю! Сталин имел огромную опору в массах. Но в каких массах? Наименее политически подготовленных! Люди думающие, мыслящие ему были не нужны. Он удалил их с дороги под видом борьбы с буржуазным прошлым.

— Мы в Швейцарии, — заметил Род, — строили счастливую жизнь своим путем. Если не считать банкиров с их огромными капиталами, то у нас нет места большой вилке между богатыми и бедными.

— Вы, швейцарцы, давно знакомы с демократией, у вас высок культурный уровень народа. Но вернемся к России. Мне кажется, что суть борьбы между Сталиным и Троцким лежала в области разных уровней культуры. Маркс предупреждал, что в России не следует пытаться сделать скачок из феодализма в социализм, минуя капитализм. Я специально изучал этот вопрос. Вот и получилось, что на словах построили социализм, а на деле топчутся в феодализме.

— Ну, это уж вы чересчур, господин историк. Достижения Советов огромны. Они сокрушили Гитлера, обогнали Америку в космосе. Разве при феодализме это возможно?

— При феодализме возможен железный занавес, которым они себя окружили. И полное отсутствие демократии.

— Вы думаете, ее так уж много на Западе? Тут тоже не слишком одобряют инакомыслие…

— Вот потому-то я взялся за сопоставление постреволюционных периодов истории Мексики и СССР. Но знаете что я еще думаю. Троцкий, окажись он после Ленина на месте Сталина, мог бы — мне в это хочется верить — при помощи военной дисциплины, к которой он призывал, заставить рабочих и крестьян по-настоящему повысить свой культурный уровень, освоить демократию, освободиться необразованному народу от присущих ему низменных качеств.

— Ох, не обольщайтесь, милый друг… Насильно, железной рукой осчастливить людей нельзя. Будь то рука Сталина или Троцкого. А что касается администрирования… Разве его мало, к примеру, у немцев?

— Административная экономика — это детище немцев, детище Гитлера, я согласен. Он готовил Германию к войне. Такая экономика нужна и на период войны. Строить мирную жизнь как во время войны бесконечно долго нельзя. В Советском Союзе такой подход дал хорошие результаты лишь во время Второй мировой войны. Стержень прогресса — материальная заинтересованность и полное раскрытие частной инициативы. На терроре и патриотизме ни одно государство мира не может долго существовать. Боюсь, что в Советском Союзе этого не понимали и не понимают сейчас. Потому и дела у Советов начинают хромать.

Они еще немного подискутировали. Род пытался доказать Варгасу Макдональду, что могущество Советского Союза основано на общественной собственности на средства производства, что в этой стране плановая экономика служит защитой от кризисов. Его оппонент ратовал за простор для частной инициативы.

Но в этот момент в библиотеку вошли жены, и мужчины решили доспорить в следующий раз. Прощаясь, хозяин дома подарил Мишелю книгу мексиканского писателя Рафаэля Берналя «Монгольский комплот» и порекомендовал прочесть, чтобы потом обсудить. Книга была посвящена полицейской теме. В ней описывалось покушение на жизнь президента Мексики, показывалась борьба за власть с использованием китайско-кубинских террористов, которым помешали трое «джентльменов плаща и кинжала»: мексиканец, американец и советский разведчик.

Через неделю Макдональд поинтересовался по телефону мнением Мишеля, и тот сказал:

— Здорово накрутил! Но это на бумаге. Так в жизни не бывает. В жизни все и проще, и сложнее.

— И проще, и сложнее… Можно, я использую это?

— Можно. Только не ссылайтесь на мой авторитет фотографа. Мои снимки вообще перестанут покупать.

* * *

В конце года Кристина устроила свои дела: приобрела доходный дом, сдала в аренду их особняк послу одной из арабских стран, сама же перебралась жить в просторную квартиру на улице Амстердам и… устроилась на работу в тайную полицию Мексики. Это была инициатива не столько ее, сколько первого секретаря посольства США. Он сказал, что делает это из уважения к покойному Уикли, однако в случае необходимости просил Кристину не отказывать ему в информации о том, что там у мексиканцев за тайны, покрытые мраком.

Род был доволен укреплением позиции своей резидентуры.