Утром Мишель проснулся от шепота жены. Пробудившись, он услышал: «Ты, Господи, щит предо мною. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня со святой горы Своей. Прозри, услышь меня, Господи, Боже мой!»

Поднявшись и приведя себя в порядок, Мишель не притронулся к завтраку, выпил чашечку черного кофе и отправился к себе в ателье. Вот уже с год, как он организовал надежное прикрытие — фотоателье на Генуэзской, многолюдной улице Розовой зоны. У него были постоянные лаборанты, выполнявшие портретные и групповые снимки за сутки, и два разъездных фотографа, которые готовили фоторепортажи текущего дня для рассылки растиражированных снимков в редакции газет, в основном провинциальных. Дело шло хорошо и приносило доход.

Но состояние жены беспокоило Мишеля. Нервы его возбудились до предела, потому и чутье разведчика было особенно обострено. Возможно, благодаря именно этому Род вначале интуитивно ощутил, а затем убедился и визуально, что за ним ведется наружное наблюдение.

Все мысли отлетели разом, кроме одной: «Как давно?» На хвосте сидел синий задрипанный «форд». Мишель подумал: «Если это слежка и в машине один человек, значит, машин много. И кто бы это ни был: местная полиция, ФБР, ЦРУ, по какому-то поводу свои, в моей «тачке» обязательно вмонтирован радиомаячок».

Род проскочил поворот на Генуэзскую и повел машину в северную часть города, где держал свое ателье просто знакомый — нейтральная связь. Мысли давили одна другую: «Как давно на крючке? Что было особенного в последние дни? Надо вспомнить все обстоятельства! Недаром «слоны» в Академии не уставали твердить, что нельзя выбрасывать из памяти ни одной детали, ни одной мельчайшей подробности суетной жизни. Из них, и только из них, может сложиться четкое и, самое главное, верное представление о происходящем. А я почивал на лаврах! Что было важного в последние дни? Значимых встреч не было. И все же? Ну, сейчас я их наколю. «Форд» по-прежнему висит сзади, а пора бы уже его сменить… Чертовщина! Это еще повезло. Сегодня встреча с важным агентом. Переносить нельзя, а потом еще надо выбрать материалы из тайника резидентуры. Вот где был бы грандиозный провал!»

Род поглядел на часы и нажал на газ. Надо было спешить. Ему теперь, обязательно сейчас же, пока Двенадцатый не уехал из дома по своим делам, следовало поймать его и включить в план действий, уже созревший в сознании Рода.

И тут Род подумал, что жизнь нелегала сопряжена с опасностью каждую минуту, но зато он освобожден от утомительной и чаще всего бессмысленной писанины: задумал что — пиши план, выполнил его — снова пиши подробный отчет со всеми деталями; встретил на улице того, кто не предусмотрен планом, снова пиши, и с кем выпил, кого обругал, все на бумагу!

Мишель припарковал свою машину, сознательно проехав ателье знакомого. Со стороны это выглядело нормальным, поскольку обочины вокруг были заняты другим транспортом. Выскочив из своего «форда» и заторопившись в обратном направлении, Род засек зеленый «понтиак», полный людей, не знавших, что им делать. Обшарпанный «форд» сунулся было на ту же улицу за «понтиаком», но, увидев шагавший «объект», дал задний ход и проехал перекресток. «Сейчас главное ничем не выдать волнение. Полная расслабленность. Никакой спешки. Иду, как шагал на своих двоих всю свою жизнь. Не мешало бы еще и черешню есть из цилиндра, как тот дуэлянт из рассказа Пушкина. Да вот нет цилиндра! И не дай Бог оглядываться! Они тоже растерянны, не знают, на что решиться. Ну-ну, поглядим, что будет дальше. Однако это серьезно! Как наскочил, в чем провалился?» Все эти мысли роем носились у него голове, когда он подходил к ателье.

Пройдя в конторку и застав там знакомого, Мишель поежился: дождливый сезон заканчивался холодными ветрами, в районе Майами свирепствовал циклон. Род достал из бумажника крупную купюру: он знал пристрастие приятеля к перно и его правило выпивать в кабинете, но так, чтобы об этом не знали служащие и его строгая жена. Владелец ателье охотно отправился за два квартала в винную лавку. С ним увязался Род.

Сеньор Маццини оказался дома, внимательно выслушал шефа и с наигранной беззаботностью заверил его, что отложит все свои дела и немедленно приступит к выполнению его поручений.

Через час Род спокойно проехал на Генуэзскую, а в три вышел на улицу с одним из своих лаборантов. Поболтав под вывеской ателье с минуту, Род выразительным жестом руки дал понять, что идет обедать, а перейдя улицу крикнул название итальянского ресторана, куда действительно часто ходил в середине дня. По пути он пошутил с миловидной продавщицей мороженого, затем, пройдя несколько шагов, купил ей розу и вернулся. На следующем углу Мишель сел к чистильщику ботинок, потом остановился у киоска, где продавались газеты и журналы. Троих: водителя «форда» и мужчину с женщиной, державшей в руке пустой пакет из магазина «High life», — он определил. В этой спокойной ситуации, когда старший группы наблюдения знал, что объект идет обедать, этих троих было достаточно, тем более что он не мог отдать иного распоряжения, поскольку по большинству улиц Розовой зоны автомобили не могли ходить.

Делая небольшой крюк к лавочке, чтобы поменять батарейки к портативному радиоприемнику, Род видел, что крохотный «фольксваген» стоит у обочины улицы, по которой разрешено движение, а рядом маячит фигура Двенадцатого. За обедом — при покупке Род заменил лишь половину батареек — он безуспешно пытался что-либо поймать своим приемником, чем успешно дал понять следовавшим за ним, что после ресторана он вновь отправится в лавочку.

Так оно и было, однако и не так! В четыре Мишель расплатился с официантом, а сеньор Маццини, оставив мотор «фольксвагена» заведенным, перешел на другую сторону улицы. Ровно через две минуты из-за угла показался Род, он проворно сел в машину, снятую Маццини напрокат и имевшую уже чужие навесные номера, рванул с места, выскочил на авениду Чапультепек и был таков. Наружники даже не заметили, что их подопечный уехал на машине. Маццини видел, как они заметались, но… выигрывает тот, у кого в голове старшая карта. Через некоторое время Род позвонил домой, а затем и в ателье и сказал, что по срочному делу вечером с десятичасовым автобусом уезжает на несколько дней в Монтеррей. Билет на его имя уже лежал в кармане Мишеля.

В назначенное время он встретился с важным агентом, получил от него ценные фотопленки, а в одиннадцать, проверившись самым тщательным образом, выбрал закладку из тайника. Там были деньги и сообщение о том, что жена Якова Лившица уже в Тель-Авиве и проживает в отеле «Иродиада». Мишеля удивило, почему такую срочную информацию в «Аквариуме» решили не передавать ему лично по радио, а использовать диппочту: у женщины, выехавшей из Одессы, не могло быть достаточно валюты… Однако это треволнение быстро подавили другие нахлынувшие мысли.

Изъяв это вложение и ознакомившись с ним, Род проехал на улицу Шиллера в дом Двенадцатого.

— Послушай, Лоренцо, выгоняй машину из гаража. Поехали! Могут быть осложнения. Дам тебе помощника — в лепешку расшибется! Ночью обдумаем дальнейший план. Пока дело темное. Но твое будущее я вижу светлым. Летом будущего года поедешь в Москву, в Академию. Оттуда вернешься мне на смену.

— Пятнадцатый никогда не может быть двадцать первым.

— Человек не гаечный ключ. Все зависит от тебя! Поехали!

* * *

Как только Моисес Либер увидел вошедшего, он бравурным аккордом закончил играть и краем глаза предложил Роду следовать за ним. Оказавшись вдвоем в кабинете администратора, Либер решительно развернулся и, не раздумывая, заявил:

— Кафе-шантан закрыт! До тех пор, пока с Дерибасовской не приедет его хозяйка! Хватит! Довольно! Даже у такого плохого еврея, как я, есть предел терпения! — Либер выдернул из-за пояса пистолет. — Купил, чтобы покончить с собой! Но могу и еще кого туда прихватить!

На мгновение в кабинете стало так тихо, что были слышны ход настольных часов да нервное дыхание человека, державшего в руке «смит-и-вессон».

В первый миг Мишель вздрогнул от неожиданности — кто мог ждать такого поворота? — однако быстро справился с испугом и, как ни в чем не бывало, спокойно произнес:

— Моисес, я вас уважаю за ум, прямоту, честность и особенно за храбрость и отсутствие струнки гешефтмахерства, чем страдают многие ваши соплеменники. И ваши действия и слова не осуждаю. Уберите пистолет обратно за пояс! Надеюсь, этот телефон работает. Садитесь за стол! Садитесь, я вам говорю! Набирайте международную связь, Тель-Авив, отель «Иродиада». Там сейчас восемь утра, она должна быть у себя в номере. Завтра вышлите деньги, но полетите за ней через неделю, не раньше! Вам ясно?

Руки Яши Лившица, который не играл как Додик Ашкенази, но был большим мастером за пианино, дрожали, он никак не мог набрать нужный номер и соединиться с телефонисткой.

— И не говорите мне ничего, пока я не услышу голос Сони, — заявил Либер. — Пусть только она ответит! Пусть только скажет, что она жива. И я ваш — до гроба!

Когда Лившиц минут через двадцать все же переговорил с женой, заверил ее, что завтра же отправит деньги и очень скоро прилетит в Тель-Авив, он полез целовать Мишеля. Тому, однако, было не до лобзаний. Следовало собрать воедино весь опыт разведчика, чтобы разобраться в создавшейся ситуации. Кто знает, чем она может обернуться…

Прежде всего Род свел Маццини, ожидавшего в кафе напротив, с Либером и приятно был удивлен, когда последний, поговорив с Лоренцо минут десять, живо потер руки и заявил:

— Вот наконец будет горяченькое дело!

В. ту же ночь, связавшись по телефону с Латышом и Чистильщиком сапог, Род узнал, что оба без труда установили, что два молодых парня, вначале севшие в десятичасовой автобус, отходивший в Монтеррей, а затем, увидев, что место номер пятнадцать пустует, выскочили из него в последнюю секунду. Оба являются агентами тайной полиции. Один имеет звание сержанта. Стало чуть легче.

Несмотря на поздний час Мишель разбудил Кристину и тут же отправился на улицу Амстердам. Она вышла, и они проговорили в машине два часа. Кристина работала в направлении, наблюдавшем за связями граждан США с представителями стран соцлагеря, но у нее сложились неплохие деловые и даже дружеские отношения с генералом, начальником тайной полиции. По ее мнению, делать какое-либо заключение по имевшей место ситуации преждевременно. Информации как таковой практически не было, если не считать самого факта наружного наблюдения.

— Это тягостно, мучительно из-за неведения, однако еще не катастрофа. Во всяком случае, мой совет, лучше не появляться на улице и сделать так, чтобы Глория завтра же получила телеграмму из Монтеррея о твоем отъезде в Эль-Пасо на несколько дней.

— Я об этом думал, завтра такая телеграмма будет в Мехико.

* * *

Вечером следующего дня Кристина приехала в дом к Маццини, и улыбка, с которой она вошла в гостиную, обнадеживала.

— Мишель, ты знаешь, я приехала ни с чем. Однако это то самый случай, когда лучше не иметь, чем иметь.

— То есть? — насторожился Род.

— Ну, тебе показалось, что у тебя симптом тяжелой болезни. Ты идешь к врачу, а он говорит: «Милый, у вас ничего нет!»

— Я понимаю, ты шутишь, хочешь меня успокоить. Но мне не до шуток!

— Мишель, единственное, что удалось, это установить сержанта, который вчера был на автобусной станции. Поговорить с ним не смогла, полковник Тирадо Трехо с утра пораньше направил сержанта ловить какого-то никарагуанца.

— Вот так! И наблюдения за домом и ателье нет?

— Успокойся! ЦРУ, конечно, могло использовать сержанта, но там был другой наш агент. Это уже слишком. Буду искать и этого. Главное, ни в одном из направлений твоих следов нет. Мне удалось остаться наедине с генералом, и я посетовала, что давно не было крупных дел. Он заметил, что пока так на небе расположены звезды. Уверена, будь он в курсе твоего «дела» — это какой триумф для него, — непременно бы намекнул. С полковником Тирадо Трехо у меня более официальные отношения, но среди его людей есть с кем потолковать. Еще пару-тройку дней…

— Послушай, Кристи, этот Тирадо — случайно не бабник?

— Что ты спрашиваешь. Он же мексиканец.

— Он не бывает в баре-ресторане «Мансион»? — Род назвал заведение, где играл Либер.

— Нет, полковник приверженец Наполеона. Его любимый кабачок в ресторане «Иль-де-Франс», что на той же Гамбургской.

* * *

Кристина звонила в дом Маццини каждый день, однако с информацией, которую собрала, приехала лишь на четвертые сутки. За это время нервы шефа нелегальной резидентуры ГРУ в Мексике расшалились настолько, что Лоренцо приволок из соседней аптеки набор всех успокаивающих средств, которые там только продавались. Род, чего делать было явно нельзя, по вечерам, а то и днем, когда Маццини отлучался, выходил на улицу к ближайшим телефонам-автоматам, набирал номер своего домашнего телефона и слушал голоса то жены, то старших дочерей, которые, полагая, что звонит муж и отец из США и его не слышно, подолгу кричали в трубку: «Алло! Алло!»

По этой причине и потому, что, когда прибыла Кристина, Род, не спавший ночами, крепко уснул, Маццини решил взять инициативу на себя. К такому шагу толкнули его и внезапно пробудившийся азарт, некий мальчишеский задор, и подсознательное страстное желание отличиться.

Кристина рассказала, что отдельные сотрудники, непосредственно работающие под началом заместителя начальника тайной полиции, располагают лишь отрывочными сведениями о том, что бывший швейцарский фотограф, ставший гражданином Мексики, подозревается в связях с коммунистами и что дело ведет лично сам полковник Тирадо Трехо. Кристина еще раз осторожно побеседовала с генералом и убедилась, что начальник тайной полиции об этом деле ничего не знал.

Умная женщина взвесила все обстоятельства и пришла к единственно правильному выводу: до 1 декабря 1970 года, когда прежний президент Диас Ордас передаст власть страны вновь избранному Луису Эчеверрия Альваресу, оставался всего месяц; все руководство тайной полицией, по давней традиции, подаст в отставку, а полковник Тирадо Трехо вместе с рапортом. положит на стол нового президента горяченькое дело о русском шпионе!

— Да, это ход! — заключил Маццини и подлил горячего кофе в чашечку Кристины. — Потому и выходит, что все бумаги полковник держит в своем личном сейфе. Нужен ключ от него!

— Как? Понимаешь, что ты говоришь?

— Нет таких крепостей, которые не берутся! Начнем с «Иль-де-Франс». Но и ты, Кристина, можешь преуспеть в этом деле. Вот тут у меня как раз и лежит то, что тебе надо, — Маццини извлек из ящика шифоньерки коробку пластилина. — Вот эту палочку мы сейчас распластаем и аккуратно прикроем целлофаном. Ты, Кристина, положишь пластилин в сумочку. Если повезет, достанешь, скинешь целлофан, ювелирно вдавишь бородку и пластилин прикроешь целлофаном. На бородке могут остаться кусочки пластилина. Надо их снять… и ключ на место.

Пока ювелир все это объяснял Кристине, она вспомнила, что пару раз, когда бывала в кабинете полковника, видела на его столе связку ключей. И тут же у нее созрел план.

— Лоренцо, давай лист бумаги и карандаш.

И получив их, Кристина быстро составила кроки улицы, на которой находилось здание, где она работала, окна, откуда она подаст сигнал, и места, где Маццини должен стоять, чтобы его увидеть.

— Завтра, начиная с десяти утра, придешь сюда, на эту точку и не спускай глаз вот с этого окна. До часу в помещение проникают солнечные лучи. Я зеркальцем подам сигнал. Как увидишь зайчик, шагай к телефону, он рядом, набирай номер, — она назвала его и пояснила, что все осведомители тайной полиции используют этот телефон для связи с агентами и сотрудниками. — Скажешь, что срочно должен сообщить полковнику Тирадо новость о фотографе Роде. Дежурная тут же вызовет полковника. А я подам сигнал из окна его приемной, только если связка ключей будет лежать на столе. Вернусь в кабинет, а когда полковник пойдет к телефону по твоему вызову…

— Молодец! Однако что я ему скажу?

— Как сообщишь дежурной, через минуту повесь трубку и вечером жди моего звонка.

Все отлично получилось на бумаге, но забыли про овраги: услышав сообщение дежурной, полковник заспешил, извинился, попросил его обождать и вышел из кабинета, прежде прихватив со стола связку ключей.

Однако запал Маццини, подогреваемый обещанием шефа направить капитана на учебу в Академию «Аквариума», не проходил и в чем-то приносил плоды. Либер без особого труда сумел заинтересовать владельца ресторана «Иль-де-Франс» — за сходную цену стал заполнять своей игрой паузу между вечерним и ночным шоу. А полковник Тирадо действительно оказался «приверженцем Наполеона» и с удовольствием слушал цветастые байки пианиста-виртуоза о Франции, ее достопримечательностях и особенно о прелестях несравненных женщин, мастериц эротического искусства. Пока не было иной команды, Моисес, по своей инициативе и «из-за уважения к тяжелому труду полковника», за свои деньги притащил из заведения на улице Долорес, где еще не так давно работал, молодую польскую блондинку. В следующее посещение «Иль-де-Франс» полковник угостил Либера рюмочкой дорогого французского коньяка.

Ситуация, считал Маццини, была чревата крупными неприятностями для его шефа, к которому он успел искренне привязаться. И следовало действовать!

Маццини разработал схему и обсудил ее в мельчайших деталях с Либером, который расходовал огромные деньги на ежедневные разговоры с Тель-Авивом и на плечи которого ложилось исполнение самой сложной и ответственной части. Оговорил Маццини все должным образом и с Шестьдесят Третьим. Роз-Мари поначалу сникла, но затем взяла себя в руки и даже загорелась.

Давний приятель Либера, бежавший еще юношей из Германии, чтобы не угодить в еврейский лагерь смертников, был третьим совладельцем одного из домов свиданий и каждый третий день сам стоял за кассой. Моисес иной раз, когда считал, что очередную даму не к лицу было везти в свою запущенную квартиру, пользовался услугами приятеля, точнее, его дома свиданий. В день, когда тот работал, Либер предупредил его, что поздно вечером заедет и чтобы он держал свободным номер на втором этаже.

В тот вечер Либер играл с особым пылом и главным образом из репертуаров шансонье Шевалье, Эдит Пиаф и Азнавура. Полковник Тирадо приехал после обильного ужина с выпивкой — он угощал одного из приближенных нового президента страны. Прибыл полковник специально, чтобы побаловать себя ласками жгучей француженки, с которой пианист-виртуоз обещал его свести.

— Полковник, она вот-вот должна подъехать. Это мармелад в шоколаде! Киска, которая так мурлычет, что трудно забыть. И знает… эта прелесть знает все эротические точки на теле мужчины, — произнес Либер с неотразимой искренней улыбкой и поставил на стол высокий стакан, полный бурой жидкости с кусочками льда.

— Palabras de almíbary hechos de acíbar! Но где она? И что это? — поинтересовался Тирадо Трехо.

— Она будет с минуты на минуту! А это, полковник, знаменитой коктейль аристократической богемы Монмартра!

Полковник отпил, а Либер, то и дело поглядывая на часы, тянул виски с содовой. Когда уверенный в себе фараон допил коктейль и началось шоу, Либер рассчитался с официантом, вышел с полковником на улицу и повел его за угол. Там, в машине с навесными номерами их ждала Роз-Мари. Ее было трудно узнать. В черном парике, с искусно нарисованным лицом, вся в ярко-красном шелке, Шестьдесят третья в полумраке ночи, предвещавшей усладу, действительно была неотразима.

Полковник, в нос которого чрезмерной дозой ударило благоухание только входивших в моду духов «Шанель № 5», попытался было заявить, что он мужчина.

— Поедем в моей машине!

— Вряд ли это разумно. Твою каждый «гуаруро»знает. Попадешь с тобой в историю! Потом привезу тебя обратно. Либер мне как брат. Ради него я готова… — решительно произнесла Роз-Мари на испанском с французским акцентом и включила мотор, полковник махнул рукой, а Моисес захлопнул дверцу и тут же заспешил в машину Маццини, где сидел Чистильщик сапог, державший в руках дорожную сумку.

— Поехали за ними! Не отставай! — скомандовал Моисес, который явно вошел в роль командира операции.

Дом свиданий находился недалеко и представлял собой темный двор с навесами по обе стороны для автомашин клиентов, слабо освещенный вход, за ним зарешеченную кассу, несколько дешевых комнат на первом этаже и номера почище и покомфортабельней на втором.

Увидев даму комильфо с сеньором в дорогом костюме и при шляпе, приятель Либера не удержался и предоставил им лучший номер, который держал для Моисеса. И этот появился тут как тут. Пропустив вперед себя пару, которая его сопровождала, Моисес сказал:

— C’est la vie! Мне интересно, как любят друг друга гомики. Потом расскажу. Давай ключ от шестнадцатого.

— Моисес этот номер занят. Дам другой, не хуже. Но ты гляди, доиграешься. Еще и тебя, того, трахнут…

— Буду кричать. Надеюсь, выручишь. А кого пустил в шестнадцатый?

— Полный порядок! Пара богатых, что надо! Он обязательно оставит на чай. Только что пришли, и я подумал, что для тебя уже поздно.

— Ладно! Скоро увидимся, — Либер взял ключ и поднялся с друзьями на второй этаж.

А в это время в номере 16 полковник, оценив роскошное тело француженки из Орла, вошел в раж. Он срывал с себя одежду, кусая губы, шею, плечи и грудь Роз-Мари. Та помогала и, когда они повалились на постель, потянула полковника на себя, обхватив его спину ногами. В момент наивысшего экстаза, когда у полковника наступил оргазм, «француженка» нажала указательным пальцем на дужку кольца на безымянном пальце правой руки и провела камнем по спине своего партнера. Не прошло и двух секунд — Роз-Мари на всякий случай, чтобы не получилось отпечатка ее лица, прикрыла ладонью левой руки глаза полковника, — как тело его дернулось в последний раз, и он затих. Тогда Шестьдесят третья очень медленно, чтобы яд, который должен был улетучиться сразу, как камень кольца встанет на место, не попал на ее тело, выбралась из-под объекта. Убедившись что тот не дышит, она прошла в ванную, затем натянула на себя платье и села на стул. Еще через десять минут она отодвинула задвижку на входной двери, и потянулись секунды мучительного, полного страха, ожидания. Оно не было долгим. Еще минуты через три дверь легонько приоткрылась и в ее просвете Роз-Мари увидела лицо Двенадцатого. Она согласно кивнула, тогда Маццини прикрыл дверь и возвратился к себе. Там он извлек из сумки веревочную лестницу, вручил ее Чистильщику сапог и попросил Либера тому помочь. Сам же, с сумкой в руке, быстро прошел в номер 16. Роз-Мари поспешно скинула с себя черный парик и все ярко-красное одеяние, сняла макияж и облачилась в мужскую одежду, принесенную в сумке. В это время Двенадцатый осторожно, чтобы не оставить отпечатков, пальцев, снял с пояса полковника связку ключей, сделал оттиски того, что был от сейфа, и личной печатки, возвратил связку на пояс брюк, поверх которых лежал пистолет. Затем, погасив свет, они с сумкой, куда сложили все, что принадлежало Роз-Мари, прошли в номер, где их уже ждал Либер. Он помог Чистильщику сапог открыть окно в коридоре и спуститься по веревочной лестнице в сад соседнего дома.

Уложив лестницу в сумку, все трое сошли вниз. Двое «гомиков» направились к машине Роз-Мари, а Либер остался поболтать с приятелем и оставил ему положенную плату.

— Это зрелище на любителя. Мне не понравилось. Лучше женщины, с которой рядом настоящий мужчина, ничего нет на свете.

— Но свет становится другим, Моисес! Сюда все чаще приходят пары одного пола. Я лично ничего не имею против лесбиянок. У этих «розовых» классно получается…

— Их дело. Спасибо! Я пошел. Да, мой друг, надеюсь, что кто бы ни стал тебя пытать, был ли я здесь с этими, ты промолчишь. Мне все-таки неловко. Я тебя обнимаю! — И Либер прошел к машине.

Роз-Мари, испытывавшая внутреннюю дрожь и не желавшая говорить с мужчинами, повезла Либера к его дому, а Маццини, который еще днем предупредил Кристину, помчался к себе на улицу Шиллера, чтобы как можно быстрее изготовить ключ и печатку.

В половине четвертого ночи он вручил изделия Кристине, которая ни свет ни заря приехала на работу и с кучей деловых бумаг прошла в кабинет полковника Тирадо Трехо. Кабинет был открыт, поскольку там производили уборку. Когда работники ушли — до прихода сотрудников и секретарши полковника еще было не менее часа, Кристина закрыла дверь кабинета, вставила ключ, повернула его и потянула на себя дверцу сейфа. Пятой папкой сверху оказалось «дело», на корке которого стояла надпись, сделанная красным карандашом: «Мишель Род — советский разведчик». Кристина сунула «дело» между своих бумаг, поглядела, нет ли в сейфе еще чего-нибудь, связанного о Родом. Убедившись, что ничего больше нет, закрыла сейф, протянула веревочку, тянувшуюся от дверцы к его стенке, где был пластилин, и прижала ее печатью полковника.

Пройдя к себе в кабинет, где никого из сотрудников еще не было, Кристина внимательно изучила дело. Началось оно с того, что осведомитель заместителя начальника тайной полиции оказался хорошим знакомым двух приятелей левых убеждений, один из которых являлся мужем родной сестры Глории. Эти молодые люди, в присутствии осведомителя, обсуждали странности мужа Глории, который говорил, что родом из Швейцарии, а на самом деле не только сам дома стряпал, да еще какую-то совсем не швейцарскую еду: борщ, пельмени, вареники, галушки. К тому же во всем помогал жене по хозяйству, плохо продавал фотографии, которые готовил, а жил тем не менее в достатке. В деле были сообщения того же осведомителя о том, что подозреваемый часто отлучается из дому на несколько дней и по ночам, когда он не может делать никаких фотографий, уезжает за город с какой-то аппаратурой. Более неприятным было донесение наружного наблюдения, что «5 ноября объект использовал тайник у скамейки в саду Оранжереи Койоакана, откуда выбрал закладку в виде пачки сигарет». Последней бумагой дела был тщательно подготовленный проект запроса в мексиканское посольство в Берне о просьбой собрать самые полные данные на Мишеля Рода, уроженца Нийона, «которым он может и не быть», оставалось только проставить фамилию адресата и гриф секретности.

Еще раз внимательно полистав страницы дела, Кристина подумала, что в направлениях может и не быть следов этой тайной разработки заместителя начальника полиции, и все же она заполнила запросы в картотеки всех направлений на четырех граждан, в том числе и на Мишеля Рода. Затем, с ворохом других бумаг и делом, спустилась в подвал, где находилась специальная комната с печью для сожжения копий, ненужных и пришедших в негодность документов. Дело «Мишель Род — советский разведчик» пылало особенно ярко.

Спустя несколько минут Кристина уже была с бумагами в приемной полковника Тирадо Трехо. Ровно в девять вместо полковника здесь появился генерал в компании представителей генерального прокурора республики.

Поздоровавшись, генерал спросил Кристину, кого она ждет, и, услышав, что полковник просил ее зайти по делу с самого утра, с раздражением произнес.

— Нет больше половника! Доигрался! Позор на мою голову! Идите к себе. Потом я соберу всех.

До вступления нового президента на пост оставалось четыре дня. Генерал, с этой свалившейся на его голову историей, терял всякие шансы сохранить за собой прежний пост.

* * *

Первый, самый короткий, но четкий и ясный доклад Двенадцатого, как электрошоковая процедура, в один миг вывел Мишеля Рода из тупикового состояния прострации, и уже через два дня, в понедельник Мишель угощал в «Мансионе» ужином Лоренцо и Моисеса, который на следующий день улетал в Израиль.

Обмениваясь выразительными взглядами, они не говорили о деле. Лишь гордый собою Маццини заметил:

— Перед смертью он не мучился…

А счастливый Либер был менее прозаичным.

— Все это шпанская мушка. Я всыпал в «знаменитый коктейль аристократической богемы Монмартра» целую столовую ложку. После этого он был способен на один из подвигов Геракла. В постели…

— Главное, что высокая врачебная экспертиза установила естественную смерть в результате инфаркта миокарда. Потому расследованию не придают особого значения. Вообще умалчивают, — заключил Род.

— Главное — другое! — оживился Лоренцо. — На запросы все картотеки направлений ответили, что вы по ним не проходите. Вы заново родились!

— Спасибо! — и Род положил свою руку поверх руки ювелира.

* * *

1971 год набирал силу и оказался полным разных событий.

Новый президент Мексики очень быстро почувствовал, что определенные финансовые круги и некоторые влиятельные политические деятели, которые не выступали против него как кандидата, теперь, после обнародования состава кабинета, словно ощутили себя обманутыми в надеждах и не пытались это скрывать. Их фронда не предвещала президенту ничего хорошего. Дрязги с оппозицией и другими недовольными мешают руководить страной. Следовало проявить характер.

При прежнем президенте он был министром внутренних дел и прекрасно знал о формированиях партизан в горах ряда штатов страны. Программа в основном молодых людей, жаждущих реванша за подавление в 1968 году в Тлателолько массового движения против Диаса Ордаса, не могла поднять широкие массы народа на революцию. В ней не содержалось серьезных социальных требований. Однако пример Фиделя Кастро был заразительным. Но Кастро был далеко, а верные войска наготове. Ситуацию можно держать под контролем. Но тут из Вашингтона просочились сведения, что в высших правительственных кругах США считают, будто новый глава мексиканского государства придерживается левых идей. Не отреагировать на подобное обвинение не мог позволить себе ни один президент Мексики.

Эчеверрия пригласил в президентский дворец военного министра, начальника тайной полиции и министра иностранных дел и, не вступая с ними в обсуждения, заявил:

— El cue espera desespera. Следует опередить события и показать чего мы стоим! Согласны?

Приглашенные почтительно склонили головы.

Президент удовлетворенно кивнул.

— И вот что я предлагаю. Мы выдворим из страны сразу нескольких советских дипломатов!

Президент видел, как брови министра иностранных дел поползли вверх над очками.

— А что мы им предъявим?

— Неопровержимые данные. Двадцать три гражданина Мексики, студенты, в основном выпускники университета Лумумбы, прошли специальный курс обучения в Северной Корее. Соответствующие спецслужбы СССР наверняка знали, что наши ребята готовятся коммунистами Северной Кореи к партизанской войне с целью свержения законного, конституционного правительства Мексики. Семнадцать человек из них, а может быть, и больше, уже прибыли в страну и находятся в горах.

Шеф полиции открыл папку и протянул министру иностранных дел копию докладной записки, несколько дней назад адресованной президенту.

— Любопытно! — интеллигентное лицо Эмилио Оскара Рабасы побледнело. — Почему же посол не информировал меня?

— Я тоже хотел бы это знать! — произнес президент и в свою очередь поглядел на военного министра.

Тот щелкнул каблуками:

— В отношении происков коммунистического Союза у меня нет сомнений! Во время последней стычки мы изъяли у этих проходимцев, глупых и безголовых, советский автомат Калашникова последней конструкции с ночным прицелом и устройством для бесшумной стрельбы. Этим оружием в Союзе оснащены части специального назначения.

— Я вызываю Сапату Вела! — решительно заявил Рабаса.

— И это надо делать немедленно, пока советский посол Колосовский, человек достойный, хороший посол, находится на отдыхе в Крыму, — сказал президент.

— Мы сразу убьем трех зайцев! — заметил военный министр, но никто не стал уточнять, каких именно.

— А поверенный в делах Дьяконов и в Аргентине занимался открытой пропагандой, он связан со всеми левыми кругами, — добавил шеф тайной полиции. — Он доставляет нам много хлопот.

Тут президент пригласил в кабинет ожидавших в приемной Карилью Маркоса, председателя комиссии по иностранным делам сената, и М.С. Гусмана, председателя комиссии по тем же делам палаты депутатов.

Изложив им ситуацию и свои соображения, президент без возражений получил их полную поддержку.

В Мексике было семь с половиной утра, а в Москве четыре с половиной дня. И в дорогом загородном ресторане посол Карлос Сапата Вела, советник посольства Альфонсо Эррера Сальседо с женами, второй секретарь посольства Карлос Лагунас и Юрий Миров заканчивали обедать. Им подали кофе, и тут Лагунас неожиданно сообщил присутствовавшим, что Миров умеет читать будущее по кофейной гуще. Все заинтересовались и выжидательно посмотрели на советского представителя.

Миров перевернул чашечку, выждал с полминуты, и когда поглядел на ее донышко, хотел было промолчать, но потом махнул рукой на дипломатические сомнения:

— Предстоит скорая дорога и неприятности…

Ничего этого Мишель Род, конечно же, знать не мог. Он получил донесение Кристины вечером в понедельник, 15 марта и тут же ночью сообщил в «Аквариум» о предстоящем событии и список из трех человек: мидовец Дьяконов, резидент ПРУ Коломяков и его сотрудник Воскобойников — так сообщила Кристина.

Пока крутилась официальная машина — никто не мог принять решения без мнения Брежнева и Громыко — Рабаса 17 марта выслушал Сапату Вела. Тот ничего не знал или сделал вид, что не знал, хотя непременно кое-кто из сотрудников его посольства и был источником информации, имевшейся в тайной полиции. Это неведение посла оборвало его дипломатическую карьеру, а Рабаса пригласил в четверг в МИД поверенного в делах СССР Дхмитрия Дьяконова и известил его о том, что он, первый секретарь посольства Борис Коломяков, вторые секретари Олег Нечепоренко и Борис Воскобойников и атташе Александр Большаков объявляются persona non grata и обязаны в 48 часов покинуть пределы Мексики.

Мишель Род, в нарушение самых элементарных правил его службы, с тоской, переполнявшей грудь, поехал в аэропорт, затерялся в толпе и присутствовал при том, как отлетавшие сделали заявление для печати: «Это решение играет на руку врагам нормального, взаимовыгодного развития мексикано-советских отношений».

Полковник Серко не мог объяснить себе, почему на сей раз его информация не дала результатов. Неожиданно пришла мысль: «Среди тех, о ком сообщила Кристина, не было сотрудников ГРУ?» Он рассердился на себя и отогнал крамолу.

* * *

Побежали дни, и как-то, в середине мая, Мишель Род условным телефонным звонком в ателье был вызван на срочную встречу с шефом резидентуры. Какое-то неприятное предчувствие сразу одолело Мишеля. Интуиция редко обманывала его. Однако работа есть работа. Он осмотрительно выходил на встречу с мыслью, что будет еще одно свидание с приятным ему соотечественником.

Они пожали друг другу руки и зашагали по темным переулкам. Внешнее спокойствие шефа передалось Серко.

Шеф пояснил, что принес с собой пакет с деньгами, его, по личному указанию руководства ГРУ, Серко должен вручить агенту, который в предстоящую субботу прибудет из США.

— Условия. Мимолетная встреча в двадцать два ноль-ноль на углу улиц Маргариток и Гортензии, у парадного дома номер семьдесят один.

— Это неподалеку от Оранжереи Койоакана.

— Вот именно. Пароль: он спросит по-русски: «Где Рассадник?» Ответ, тоже по-русски: «Не знаю». Он скажет: «Я — Иван Иванов». И тогда ему следует вручить пакет в обмен на перочинный ножик. Эту «расписку» приобщите к первому же вложению в тайник резидентуры. Понятно?

— Понять нетрудно, — заметил явно повеселевший Серко.

— Однако это не все. Если агент не появится в течение пяти минут, то на следующий день, в воскресенье, ровно в двадцать три ноль-ноль пакет следует вложить в тайник. Вот бумага с его схемой. Мы его не проверяли, но, видимо, тайник подобран дилетантом. Скорее всего самим агентом. Нам этот тайник не известен.

— Ну кто же не придет за деньгами? Да еще на угол цветочных улиц, — пошутил Серко.

— Так-то оно так! Эту операцию должны были провести мы, но вчера неожиданно пришла телеграмма. Видно, агент очень ценный. Его безопасность должна быть гарантирована. Оттого и условия довольно странные. Чую, что он не выйдет на встречу. Предпочтет получить пакет через тайник. И мы останемся без перочинного ножичка. Изучив расположение тайника, сожгите бумажку. Да, что я говорю!

— Ясно! С Божьей помощью будем надеяться на лучшее. — Серко принял бумажку и пакет.

— Ну, что же. На Бога надейся, но сам не плошай. Удачи! А я, пожалуй, пойду.

Серко уловил грустные нотки в голосе шефа.

— Как дома? — и, не ожидая ответа, тот произнес: — Я скоро возвращаюсь в Москву. И, пожалуй, мы больше не свидимся. А жаль!

Последняя фраза насторожила Петра, и он спросил:

— Отчего же? В ближайшем будущем я должен быть в Союзе. Увидимся. Может, и на рыбалку сходим…

Они пожали друг другу руки и, уже сделав пару шагов, шеф обернулся:

— Не хотел говорить, да сейчас уже все равно. Я — родственник Рокоссовского, а маршал умер.

И без связи со сказанным добавил:

— Берегите пакет. Там очень крупная сумма!

Шеф оказался прав. Агент не вышел на встречу, и Род, который еще в пятницу днем ознакомился с размещением тайника — он был действительно примитивным, вышел к нему ровно в двадцать три ноль-ноль.

Четвертый столб от угла. Чугунная изгородь окружает сад, в глубине которого расположен одноэтажный дом. На уровне полуметра от тротуара прутья изгороди начинают тянуться вверх. Ее основание выступает как наружу, в сторону улицы, так и внутрь сада, образуя своеобразные полочки. Пакет следовало положить на внутреннее основание тумбы, просунув руку сквозь прутья изгороди.

Делая это, Мишель думал о том, что его люди тщательно изучили все вокруг, неожиданностей быть не должно. Кругом тишина и безлюдье. Род огляделся и зашагал прочь вдоль изгороди. И вдруг…

Краем уха Род услышал шуршание опавшей листвы в саду. Повернув голову, он застыл на месте как каменное изваяние. Среди кустов неказистый лохматый пес нес в зубах его пакет. Пес выбежал на дорожку, тянувшуюся от калитки к дому. Там у крыльца с трудом просматривалась деревянная конура.

К счастью, калитка оказалась не заперта. В мгновение ока он был у конуры, в которой собака при виде незнакомца грозно зарычала. Первым порывом было оторвать конуру от земли и вытряхнуть из нее пса вместе с пакетом. Однако собачий домик не сдвинулся с места. И хорошо! Что бы он стал делать, коль скоро выброшенный из конуры пес с пакетом в зубах помчался в сад? «Сунуть обе руки, — пронеслось в сознании. — Пусть одну кусает, а другой нащупаю пакет!»

Да! Ситуация была, которую не предвидел ни один из спецучебников, ни один из его наставников и учителей. Если б собака шла на него, он знал, что должен делать.

Боли он не почувствовал, но понял — рычание прекратилось, — пес ухватил зубами его правую руку. И хорошо! Левой он нашел пакет. Проворный пес цапнул его и за левую. Мишель вырвал ее из пасти и опять повезло — рядом с будкой стояла лопата. Мгновенно схватив ее и пнув пса ногой в морду — тот пытался было выскочить из конуры, — Род всадил плоский отточенный конец лопаты в землю у самой дыры из будки. Оказавшись в плену, пес отчаянно залаял. Дверь дома отворилась и на крыльце появился мужчина, но Род уже был у калитки.

— В чем дело? Кого надо? — спросил, по всему видно, хозяин.

— Извините, я ошибся адресом, — ответил Мишель, закрывая калитку со стороны улицы.

Хозяин цыкнул на собаку и вошел в дом, а Род окаменел: у четвертого столба изгороди стоял человек. Руки Мишеля горели, сердце бешено стучало, пакет был измазан кровью. Серко медленно пошел в сторону четвертого столба, а человек достал из кармана пиджака пачку сигарет. Когда Род поравнялся с ним, незнакомец по-испански предложил: «Хотите закурить?» По всей вероятности, он видел и момент закладки, и то, что случилось позже, потому и сказал — они уже закурили: «Я — Иван Иванов».

Род в этом не сомневался, он протянул пакет и про себя зафиксировал: агент был высокого роста с худым, но очень характерным для неврастеников лицом, взгляд его блуждал и даже тогда, когда вокруг не было на чем его остановить. Гость благодарно кивнул: «О’кей!» и, в свою очередь протянул перочинный ножик.

Эта перламутровая вещица — он с трепетом в душе сжал ее — была равна цене его жизни. Если б не шорох опавших листьев в саду, кто бы ему поверил?

В пакете должно было быть не менее миллиона долларов.

Со смешанными чувствами, отирая носовым платком кровь с рук, Серко дошел до первого телефона-автомата. Он набрал номер Маццини — очень хотелось выпить, — поймал такси на первой широкой улице и поехал в Поланко.

Через трое суток Двенадцатый сообщил: «Колоться не надо. Ветеринар-кинолог сказал, что пес не страдал бешенством».

* * *

В начале 1972 года в Мехико прилетал агент, который получал военные секреты от бывшего ученика Роберта Оппенгеймера. В «Аквариум» ушел ценный материал, в том числе по ракете, которая совсем недавно поступила на вооружение американских бронетанковых дивизий, по бортовой станции поиска и подавления противоракетных локаторов, по комплекту различных приборов, защищающих американские межконтинентальные баллистические ракеты в полете от попыток их уничтожения.

Через несколько лет Род узнал, что эти материалы способствовали созданию мощной советской баллистической ракеты.

Имея оперативную ориентацию, Род дал задание агенту постараться, сколько бы это ни стоило денег, раздобыть технические данные о недавно изобретенных в США новых поворотных турбинках на ракетах. Они были намного миниатюрнее, но гораздо мощнее прежних.

Через три месяца агент прибыл в Мехико за деньгами, а через две недели привез документацию еще и по новому механизму раскрытия стабилизаторов ракет.

К празднику Победы Серко получил телеграмму: «Полученная от вас документация — одна из наиболее ценных за последнее время. Поздравляю вас и личный состав руководимой вами резидентуры. Спасибо. Вы лично представляетесь к награждению орденом Красного Знамени. Степанов».

То был псевдоним самого начальника ГРУ генерала армии Петра Ивановича Ивашутина. Полковник Серко из местных газет и сообщений «Голоса Америки» знал, что Политбюро ЦК КПСС, лично товарищ Брежнев высоко ценили организаторские способности Ивашутина, под началом которого ГРУ, добывая ценные военные секреты, приносило значительную экономию военных расходов и укрепляло обороноспособность страны.

* * *

На этот раз они с Глорией летели в Москву через Париж и Вену. Встретивший их в столице Австрии человек превосходно владел английским, и Петру не нужно было ничего переводить жене.

После завтрака встречавший их накануне «коммерсант» повез их на рю де Лозанн, в дом, где до войны в скромной квартире на третьем этаже размещался центр известной теперь на весь мир резидентуры Шандора Радо. Затем они прошли пешком по той же улице до другого дома, где находилась и действовала радиостанция «Роланд», принадлежавшая другой крупной нелегальной резидентуре ГРУ, шефом которой был польский генерал Мрачковский.

Петр неожиданно поймал себя на мысли, что именно в этом заключается ответ на вопрос, почему Центр был так настойчив в том, чтобы с ним обязательно летела Глория. «Непременно будут вновь склонять ее к сотрудничеству! — подумал Серко. — Зачем? Глупо! Разбередят старые раны. А результат? Создадут еще большие трудности в моей работе. Куда смотрит Мещеряков? Надо дать понять моему коллеге. Пусть донесет в Центр до нашего, там появления».

На аэродроме Шереметьево их встречали старые знакомцы, Владимир Николаевич и седовласый Виктор. Генерала Сергея (Валентина Мещерякова) не было — он теперь работал военным атташе в одной из капиталистических стран. Вместо него приехал, в элегантном гражданском костюме, контр-адмирал Бондарь, как впоследствии выяснилось, ответственный работник ГРУ, у которого были неотложные дела к полковнику Серко.

Интуиция не обманула Петра. Владимир Николаевич и полковник Виктор не имели прямого интереса к их появлению в Москве, поскольку занимали должности в других направлениях. Эта работа для них была как бы общественной нагрузкой. Руководство ГРУ возложило на них разовую задачу — вновь попытаться завербовать Глорию. А вот Бондарь горел нетерпением. Он и увез полковника Серко сразу к себе, поручив Владимиру Николаевичу отвезти и разместить Глорию в Доме на набережной, в той же самой шикарной квартире.

Контр-адмиралу следовало в срочном порядке готовить решение по эвакуации в Латинскую Америку через Мексику одного из ценных нелегалов, находившихся в Западной Германии, затем выяснить, каким образом тайник резидентуры для связи с ним, предложенный взамен старого, оказался, с вложенным в него пакетом… на мусорной свалке.

Серко вспомнил, как будто это случилось всего час назад, и первую встречу, и то, как он противился переходу на новый тайник, и как испортил из-за этого в свое время отношения с шефом. Когда Петр увидел его в первый раз, невольно вспомнил американские фильмы, где фигурируют советские офицеры. Как могли направить на ответственную работу такого карикатурного типа? По его верхоглядству тогда случилось ЧП — пропал пакет. Счастье, что его люди с огромным трудом все-таки смогли отыскать пакет на свалке. Шеф вначале был взбешен, но, оценив ситуацию и чем она ему грозит, стал умолять летевшего в Москву Серко сделать так, чтоб на Ходынке не последовало оргвыводов и, упаси Боже, в Мексику не был бы послан следователь ГРУ. Шеф, бездарность которого в сравнении с родственником Рокоссовского была очевидна, больше всего опасался, что его промахи могут стоить ему карьеры.

Пожалуй, впервые в своей жизни Серко скрыл правду. Он уже сообразил, что правдолюбцы в «Аквариуме» нынче не ко двору. Все ждали от него реляций об успехах.

Еще сильнее испортилось настроение Петра, когда, довольный встречей, контр-адмирал Бондарь проводил полковника в кабинет его нового непосредственного начальника. Тот оказался давним знакомым. Из-за тяжелого дубового стола навстречу ему поднялся генерал-майор. Очевидно, по такому случаю он у себя в кабинете и облачился в военную форму.

Полковник Серко сразу вспомнил этого ревнителя бумажного благополучия, встречу на скамейке сквера Св. Каталины в Койоакане, перед самой женитьбой, горючие слезы Глории, свой явно постыдный бросок за помощью к Мирову. Однако вновь над ним властвовали обстоятельства.

Когда Бондарь вышел, генерал Прожогин предложил Серко сесть и произнес дружелюбным тоном:

— Надеюсь, былое травой поросло. Давайте начнем наши отношения заново. Кто старое помянет, тому глаз вон!

Снова Петр был вынужден поступать не по своему разумению и воле. Так решительным образом складывалась его жизнь. Однако, кивнув в знак согласия, Серко безбоязненно и даже нагловато заявил:

— Надеюсь, генерал, ты понимаешь, что тебе ни к чему встречаться с Глорией?

— С этого я и хотел начать. Она у тебя — сталь. Владимир Николаевич уже звонил. Категорична, как приказ, — удачливый генерал говорил, ни на минуту не забывая, сколь высоким было мнение Ивашутина и его заместителей о деятельности полковника Серко.

Петру показалось, что генерал хотел было сказать: «упряма, как ослица».

— Переубедить Глорию свыше моих сил, — уже миролюбиво добавил Петр. — Да и стоит ли стараться? Резидентура и без нее работает неплохо.

— Ты прав, полковник! Давай на этом поставим точку. Главное, что у тебя хорошо идут дела.

В течение часа они оговорили план пребывания Серко в Москве и отдыха в Крыму, но когда Петр вошел в свою казенную квартиру на Каменном мосту, он застал Глорию в слезах. «С Крымом не получится, — решил про себя Серко. — Надо как можно скорее возвращаться».

Вечером следующего дня Петр поехал к Родиону. Уже по тону телефонного ответа Гали накануне он почувствовал, что у них нелады. Возможно, и до развода дело дошло. Однако оказалось хуже. Родион уже ждал решения ЦК о поездке в одну из африканских стран, где, как сказал заведующий отделом, будущий генсек Константин Черненко, «надо налаживать строительство социализма».

Друзья выпили, поговорили. В память врезались слова Родина: «Ты помнишь, в прошлый раз мы говорили об «оттепели»? С ней покончено. Заморозки начались. Ты это учти?»

Выпили еще по рюмке. Родион стал конкретизировать свои выводы:

— Если такие, как Черненко — две извилины в голове, начинают командовать в ЦК, что ты хочешь? И такие, как я, там уже не нужны. Смущаем! Так что Африка для меня, Петя, — почетная ссылка сроком не менее чем на четыре года.

— Чем же это кончится?

— Не знаю. Сталинщина выгодна номенклатуре. Уж коли уселся на теплое место, так и сиди пожизненно. Но Сталин ленивых за жопу брал. И этим был неудобен. Нынешний не берет. Сам бездельничает и другим позволяет. Кончится это плохо. Проспят они царствие небесное, как пить дать, проспят. И Сталин им по большому счету уже не нужен. Но его принцип: «Не пущать!», «Не сметь!», «Не рассуждать!» вполне сгодится.

Не прибавила оптимизма и встреча с Мировым. С ним Петру удалось встретиться за день до отлета из Москвы.

Миров сообщил, что ему все надоело, он не может больше терпеть интриг мелких людишек, строящих жизнь во имя карьеры и готовых на любые подлости. К тому же ему внезапно закрыли выезд за границу. И он решил оставить работу в АПН, заняться сочинением книг, тем более что у него вышла из печати одна и была на подходе другая.

— А почему закрыли выездную визу? — спросил Серко. — Мне говорили, что ты возвратился с Кубы на коне и должность имеешь ответственную.

— А почему вообще вокруг столько безобразия? — ответил Миров вопросом на вопрос, но, чуть подумав, сказал: — Тут может быть одна из трех, а то и все три причины вместе взятые. Первая. Мои бывшие коллеги, а двое из дружков стали генералами и хозяйничают как раз в контрразведке, решили меня наказать за уход из ПГУ. Вторая. Кто-то из моих новых коллег из зависти настучал. На подлые выдумки мы мастаки, нас не хватает на вдумчивые, серьезные дела. Третья. Сработала общая тенденция зажима тех, кто может делать что-то толковое, нужное, что подчеркивает непривлекательность серости. А серость прет из всех щелей! Возможна и четвертая причина. Бывшим коллегам искренне показалось, что я могу драпануть из их рая. В «раю» я им мешаю, а удеру — их зависть задушит.

Серко вспомнил Акапулько, акваланги, бывшего майора Расплетина, но ничего не сказал, а Миров продолжил:

— Эти люди слепы! Их предшественники, делавшие революцию и побеждавшие Гитлера, жили идеями. А эти живут инстинктами. Диву даешься, как таких породил советский строй. Но по большому счету, этот строй им больше не нужен. Они взяли от него все, что могли. И готовы продать за понюшку табака. За жирную пищу и личный комфорт.

— Что же теперь делать?

— Жить. Жизнь, брат, у нас одна. Другой не будет. Держись, Петр. Ты честный мужик. Ты для них — бельмо на глазу.