Мишель с утра, хотя и возвратился вчера в четыре часа ночи, заперся в лаборатории. Он расшифровывал длинную депешу из «Аквариума», когда в дверь постучала Глория и сообщила, что какая-то женщина, у которой очень взволнованный голос, хочет говорить с Мишелем по телефону. Род ругнулся про себя, так как в повседневных делах и заботах до сих пор, — а думал он об этом давно, — не удосужился установить в лаборатории отводную трубку.

Спустившись на этаж и ответив, Мишель услышал Кристину. Та говорила по телефону-автомату и требовала неотложной встречи. Род схватил сумку с фотоаппаратурой, поцеловал дочурку, жену и выскочил на улицу к машине.

Глория, которая в прошлом году окончила университет и теперь преподавала в хорошо оплачиваемой частной школе, имела свободный день и потому не отвозила Анну в ясли. Покончив с неотложными домашними делами и проходя по комнатам, она обратила внимание, что дверь фотолаборатории была открыта, в то время как муж всегда старательно ее запирал. Глории пришла на ум идея воспользоваться обстоятельством и провести уборку в лаборатории. Она вошла в нее и первым делом увидела на рабочем столе карту США с помеченными на ней базами и другими объектами. Этот документ Род получил на последней встрече от своего агента и готовил его с другими бумагами для закладки в тайник резидентуры. Следующее, на что натолкнулся ее взгляд, была страница, испещренная цифрами. Глория ощутила страх и быстро спустилась в квартиру. «Боже, спаси и помилуй! — шептали ее губы. — А я-то, дура, верила отцу, что его затворничество связано с работой фотографа».

А еще через пять минут Глория, не отдавая себе отчета в том, что делала, принялась кухонным ножом открывать незатейливый замок ночной тумбочки у кровати мужа. Язычок поддался, и среди прочих бумаг Глория обнаружила конверт с фотографиями, на которых были надписи на французском и… явно русском — буквы кириллицы были ей знакомы. На одной — детская рожица отдаленно, но несла в себе близкие ее сердцу черты мужа — на обороте стояло слегка затертое «Петр, 1928», на другой — приятное лицо русской женщины — «Галина Александровна, 1944 г.». На одной из фотографий она узнала того господина, который вломился к ней в отсутствие мужа вскоре после свадьбы. Выходит, тот пьяница — никакой не «эмигрант», а скорее всего начальник Мишеля. Русский! Потому и пришел ко мне. Свинья!

Дрожавшие руки слегка прикрыли дверцу, а ноги сами понесли Глорию на крышу. «Я должна все знать! Сделаю уборку! Пусть увидит, что я все знаю! Пусть объяснит, что он думает себе! И что все это значит?»

Орудуя тряпкой и метлой, она обнаружила еще ряд доказательств шпионской, как она поняла, деятельности мужа. Более всего ее ошеломили куски фотопленок с цифровыми данными и ящик с антенной. «Арестуют! Тюрьма! А у меня дочь!» — только это и билось в ее сознании.

Когда, уже после обеда — на улице шумно хлестал дождь — муж возвратился, Глория была вся в слезах. Видя его грустное, полное тревоги лицо, она не нашла сил сдержать себя.

Как только Мишель понял, в чем дело, он немедля набрал служебный телефон тестя, попросил того успокоить дочь и вечером заехать к ним поужинать, чтобы во всем спокойно разобраться.

— Ты оставил открытой лабораторию! Я стала убирать! И теперь я все знаю! Ты — обманщик! Я ненавижу тебя! Всю жизнь ты обманывал меня! Ты использовал мою любовь в черных целях! Чем ты занимаешься? Сделал меня игрушкой в чужих руках!

Он терпеливо выслушал жену и, стараясь быть спокойным, заговорил:

— Ты знаешь, что такое долг? Я исполняю святую обязанность! Ни тебе, ни дочке не приношу вреда. Я люблю вас обоих. Я умру, но буду думать о вас, молить Бога за вас! — совершенно искренне сказал он. И в этот момент из детской в столовую вошла их малышка Аня.

— Мамуля, папуля, не шумите, пожалуйста! Я вас очень люблю! — она взяла отца за руку и потащила к матери, сидевшей на диване. — Дайте, я вас поцелую.

Глория быстро утерла слезы, попыталась улыбнуться дочери, взяла ее на руки.

Когда Глория спустила дочурку на пол, та что-то замурлыкала себе под нос и стала выписывать ножками незатейливые танцевальные па. Мишель попытался было приласкать жену, но та отстранилась.

— Анна будет у нас балериной, — сказал разоблаченный Мишель-Петр. — И мы оба в ответе за нее. У меня срочное дело. Пожалуйста, купи что надо, приготовь хороший ужин отцу. Ты знаешь. Вот деньги! Вечером я все объясню.

Мишель положил стопесовую бумажку на стол и поднялся в лабораторию. Там он извлек из кармана листки бумаги с текстом спешной депеши в «Аквариум», которую сегодня же ночью ему предстояло передать на внеочередном выходе в эфир. Положил их перед собой и глубоко задумался. Впервые тридцатипятилетний майор Петр Серко ощутил саднящую боль в груди слева.

Собравшись с силами, он зашифровал две части депеши и добавил от себя третью. Он решил, что после ужина с Сальвадором Ортегой и до того, как отправится за город с радиостанцией, созвонится и встретится с Пятым, чтобы тот утвердил третью часть.

В первом разделе депеши сообщалось, что по донесению Сорок четвертого в США, во время съемки чертежей разрабатываемого двигателя межконтинентальной ракеты, был арестован Джеймс Келли и что скоро ожидается прилет в Мехико группы дознавателей с целью найти того, кто укрывается под именем Мориса Блоха. Келли держится стойко, не дает показаний, а запись почтового адреса и фамилию Блоха ФБР обнаружило при обыске в доме агента. Пятый считает совершенно необходимым оказать помощь семье Келли и агенту, подведя в США к его делу опытного адвоката.

Во втором разделе, в связи с вышеизложенным, Пятый предлагал воспользоваться сложившейся ситуацией и разрешив Тридцать седьмому немедленно, на пару месяцев, вылететь в Европу, а затем и в СССР, «поскольку ему совсем не помешает побывать там после пятилетнего отсутствия».

Третий пункт гласил: «Сегодня днем, вычислив по каким-то деталям, чем в действительности занимается ее муж, жена Тридцать седьмого учинила скандал. Удалось убедить ее, что разоблачение мужа перед властями разрушит ее семью, нанесет удар по отцу, сделает ее отверженной в обществе. В этой связи желательно оформление необходимых документов Тридцать седьмому с женой для их дальнейшего следования из Европы в Москву, где можно будет провести с ней соответствующую работу, привлечь и закрыть дело».

Беседуя за ужином, где главную скрипку играл рассудительный отец Глории, Мишель день за днем восстанавливал в памяти все, что было между ним и мистером Келли. Даже если он выстоит, не «расколется», все же оставались два момента достаточно опасных. Киноактер Юл Б. при желании может посодействовать в составлении фоторобота. В этом ему помогут сотрудницы Главпочтамта, секции «До востребования» — они с еще большей точностью могли бы описать его портрет, а там через паспортный стол Иммиграционного Управления МВД установить его не составит никакого труда. «А жаль Келли! И мужик он был хороший, и агент отменный. Обязательно ведь притащил бы танк!» — думал Мишель.

Действительно, в последний свой приезд в Мехико Джеймс Келли передал «Аквариуму» чертежи и характеристики на новую боевую машину. Но это было пустяком в сравнении с информацией и отдельными формулами твердого топлива, используемого Национальным управлением по аэронавтике и исследованию космического пространства США. Материал получил высокую оценку на Ходынке. Еще нечто в этом роде, и на грудь Серко обязательно повесили бы орден.

* * *

Мишель сообщил жене, что уезжает из Мехико на несколько дней, оставил ей крупную сумму денег, а сам с аппаратурой — прежде всего с радиопередатчиком — шифровальными таблицами и книгой, без которой в этом деле не обойтись, перебрался в дом к Латышу. Прощаясь в ночь ужина с Сальвадором Ортегой, Мишель сказал тестю, что, возможно, полетит в Европу и хотел бы взять с собой Глорию, оставив Анну у него в доме. Потому он попросил отца Глории, пока ничего ей не говоря, подготовить все необходимое для немедленного получения ею загранпаспорта.

Готовясь к отъезду, Мишель каждый день звонил Кристине. Она вышла замуж за подполковника, переехала жить к нему, была переведена на работу в аппарат военного атташе, но сейчас, по случаю ЧП с Келли, с 8 до 9 вечера сидела дома, который они вознамерились продать с тем, чтобы купить вместе нечто лучшее.

На четвертые сутки — Мишель ежедневно выезжал за город в ожидании приема телеграммы, а ее по каким-то трудно объяснимым причинам все не было — Кристина предложила встретиться. Она сообщила, что два специальных агента ФБР прибыли в Мехико и объединенными силами с резидентурой ЦРУ и военного атта-шата разыскивают сеньора Мориса Блоха. Никаких исходных данных у них нет, что доказывало: Юл Б. пока молчал. Днем Кристина, по совету подполковника, зная, в какое время агенты ФБР направились на Главный почтамт, поспешила туда, нашла работавшую там подругу и как бы ненароком рассказала той, что видела не раз человека, которого, по всей видимости, и разыскивает американская полиция. При этом она описала заведомо искаженный портрет Мишеля. Затем, подгримировавшись, изменив прическу, надев очки с простыми стеклами и напялив на себя поношенную кофту, Кристина подкараулила выход агентов ФБР из здания Главпочтамта и подошла к ним.

— Извините, господа, я слышала, как вы расспрашивали мою подругу. Я очень боюсь этих уголовников-фальшивомонетчиков. Мне денег не надо. Я работала в окне «До востребования». Видела, как этот тип приходил за письмами, — и далее Кристина описала вновь измышленный, однако приближенный к тому, который составила для подруги, портрет «сеньора Мориса Блоха».

План Сорок четвертого удался. К вечеру у дознавателей ФБР на руках были пять разных описаний портрета разыскиваемого ими Блоха. Наиболее приближенное к реальному было дано сотрудницей почты, сидевшей в окне на буквах от «А» до «Б». Ее же сменщица страдала отсутствием визуальной памяти, а пятый «портрет», до конца запутавший дело, был дан ловкой почтамтской служащей, которая в глаза никогда не видела разыскиваемого, но не упустила момента заработать некую сумму на новые туфельки.

Положительный ответ из «Аквариума» пришел в эту самую ночь. У Глории уже был на руках загранпаспорт. Сразу же купили авиабилеты на завтрашний рейс. Жена уехала попрощаться с отцом и дочерью, а Мишель отправился на встречу с Сорок четвертым, который условным звонком попросил его об этом.

Тревожные мысли терзали его при этом. А вдруг и сам Эдвард на чем-нибудь погорел и его действиями уже руководят спецслужбы ЦРУ?

Увидев Мишеля и внимательно вглядевшись в его лицо, Уикли понял, что его напарник чем-то серьезно озадачен.

— Выше нос, мой друг! — произнес он и тепло обнял Мишеля. — Я тебя не подведу. Я — хороший.

— Что это значит? — пробормотал Род, однако уже ощутил, как отпускало в висках и груди.

— Маркс и прочие навыдумывали деление людей на классы, а люди делятся только на хороших и плохих. Так, кстати, считал ваш Толстой. И я с ним согласен. У вас в стране больше хороших, и… Кристина — хорошая! И ты! Все в порядке! Но тебе надо на время исчезнуть.

— Ты так думаешь, Эдвард? — слукавил Род.

— И ты так думаешь! Иначе…

— Им надо знать, что Келли уже передал Советам. Они не так быстро успокоятся. Добро! Люби Кристину, береги ее, Эдвард! Она будет связана с нашими людьми. И жди меня. Я не прощаюсь. Почему-то уверен, что мы скоро встретимся.

— И я в это верю! А вот тебе кое-что, — и подполковник достал из кармана исписанные листки. — Тут есть кое-что интересное. Скорее возвращайся! Через Кристину сообщу, когда лучше. А она тебя обнимает.

Они тепло расстались, а в доме Латыша листки, исписанные разборчивым и твердым почерком Эдварда Уикли — это все равно, что он дал расписку о сотрудничестве, порадовали сердце Мишеля.

Сорок четвертый передал первую информацию, пока без документов и значительных военных секретов, но содержащую важные сведения.

«№ 1. Возвратившийся из Вашингтона военный атташе сообщил, что на заседании Президиума ЦК КПСС, по докладу министра обороны маршала Родиона Малиновского, 24 мая 1962 года было принято решение о начале тайной операции по переброске крупных вооруженных сил Советов на Кубу. На остров уже прибыли советские ракеты Р-12 и Р-14 с дальностью полета от 2-х и до 4,5 тыс. км, 6 тысяч солдат и полк истребителей МИГ-21. Это вызвало чрезвычайную озабоченность правительства США, и Кеннеди требует от ЦРУ подтверждения этих сведений и сбора более точных данных с тем, чтобы выработать срочные ответные меры.

№ 2. В этой связи ЦРУ установило контакты с гангстерскими мафиями Сэма Джанкана и Джона Россели и предложило им крупные суммы за неотложную организацию убийства Фиделя Кастро.

№ 3. Одновременно в Майами под руководством ЦРУ Франка А. Сторджиса создана группа под кодовым названием «40», в задачу которой входит физическая ликвидация Кастро и проникновение на Кубу офицеров и агентов ЦРУ с целью установления там контактов с кругами, недовольными политикой премьер-министра Кубы, и, в частности, с команданте Умберто Сори Марин, который мог бы возглавить переворот, а затем и новое правительство Кубы. (Эти сведения получены от руководителя ЦРУ в Мексике Говарда Хунта.)

№ 4. Там же, в Майами, ЦРУ создало крупнейший Центр наблюдения за Кубой, который расположен в южном филиале Майамского университета. Кодовое название «Jm Wade», прикрытие — технологическая служба «Зенит». В Центре 400 офицеров и агентов, его охраняют 200 полицейских в штатском. Основную часть работы Центо проводит через завербованных кубинцев.

№ 5. Убийство Лумумбы и Трухильо в прошлом году осуществлено людьми ЦРУ. Рафаэль Трухильо, в прошлом железный диктатор Доминиканской республики в течение 31 года, был ликвидирован «за чересчур близкую дружбу с коммунизмом». Есть мнение, что Трухильо сам стал крупным денежным мешком и потому прекратил выплачивать дивиденды своим бывшим американским хозяевам и партнерам.

№ 6. На протяжении ряда последних лет, по заданию и на деньги ЦРУ, в отдельных институтах, как Chemical Center of Edgewood, штат Мериленд, Научноисследовательский институт психических заболеваний в городе Хьюстон (руководитель д-р Нейл Брух) и особенно Медицинский факультет Университета, штат Мериленд (г. Балтимор), ведутся секретные исследования воздействия на людей сильнодействующих психотропных веществ. Наибольшего успеха исследователи достигли в Университете штата Мериленд, создав и опробовав на людях acido lisergico (LSD). Воздействие этого препарата на человека немедленно вызывает буйство, потребность бесчинствовать, что имело место с подопытными солдатами в г. Абердин (Мериленд). Более интенсивные дозы вызывают самоубийства, стойкие помешательства, идиотизм. Ввод LSD в питьевую воду вызывает поголовное поражение целых поселений. Разрабатывается как наступательное оружие.

№ 7. Корпус Мира США за два года существования направил в 29 стран 10 759 граждан США в качестве добровольцев, из которых подавляющее большинство имеет конкретные задания ЦРУ.

№ 8. Центр Международных научно-исследовательских работ, основанный многоопытным разведчиком профессором Уолтом Уитменом Ростовым при Массачусетсском технологическом институте в Кембридже (ЦРУ в 1951 году выделило для этого 300 тысяч долларов), окончательно превратился в отделение ЦРУ. Теперь Центр возглавляет Макс Ф. Милликан, некогда замдиректора-ЦРУ, и вооруженная охрана проверяет у каждого не только специальные пропуска, но и содержимое портфелей. ЦРУ всеми силами стремится занять ключевые позиции в Мичиганском госуниверситете и имеет успех, как и в Стандфордском и Индианском университетах.

№ 9. Президент конфедерации трудящихся Латинской Америки, вице-президент Всемирной конфедерации Профсоюзов (прокоммунистической), член Всемирного Совета Мира, председатель Конфедерации трудящихся Мексики, тайный агент КГБ Висенте Ломбардо Толедано, после смерти его патрона Сталина и XX съезда КПСС вот уже два года как сотрудничает с ЦРУ. Его ближайший сподвижник, нынешний руководитель Социалистической партии Мексики Ласаро Рубио Феликс осуществляет контакт с представителями ЦРУ и получает от них субсидии.

№ 10. Авиационная компания «Локхид» по заданию ЦРУ разрабатывает новый тип самолета У-2, более совершенного, «невидимого» для радаров противника».

* * *

Последняя встреча с Пятым перед отлетом в Рим была оговорена на полдень завтра в офисе его фирмы. Роду следовало получить последние инструкции и передать важные материалы, неожиданно врученные ему Сорок четвертым. Следовало также проверить, все ли чисто в лаборатории, не оставлено ли там чего ненужного, и собрать в дорогу чемодан.

В девять тридцать вечера Мишель, предварительно проехав на машине мимо своего дома, позвонил по телефону хозяйке, и, как ему показалось, в ее ответах и ее голосе чего-либо настораживающего не заметил. В лаборатории Род ничего предосудительного тоже не обнаружил, аккуратно запер ее, быстро уложил необходимое в чемодан и, вручив старушке хозяйке деньги за два месяца вперед, сообщил ей, что с семьей летит в Италию. Мишель уже присел на диван и мысленно просчитал до тринадцати — это было давней привычкой и вроде бы приносило удачу, — когда раздался телефонный звонок. Первым порывом было не отвечать. Однако долг, закон профессии обязывал. И как только Мишель снял трубку, еще не успев ответить, услышал надрывистый, свистящий голос заместителя Пятого.

— Мишель? — И, убедившись, что его слушает именно тот, кто ему нужен, почти закричал: — Немедленно выйди к подъезду? Сделай так, чтобы старуха меня не видела! Я из автомата на углу. Скорее?

Услышав гудки, Мишель заторопился, открыл парадную дверь и… заместитель Пятого, весь измазанный кровью, буквально свалился Роду на руки. Мишель вволок его в дом, тихо закрыл дверь, поднял его на руки и поспешил по лестнице на второй этаж. В гостиной своей квартиры, сдернув скатерть со стола и бросив ее на диван, Мишель уложил корчившегося от боли раненого коллегу и спросил:

— Что стряслось? Где машина? Пятый в деле?

— Нет, ждет звонка. Машину, всю в кровищи, простреленные окна и кузов, бросил на площади Морелия. Не ходи! Там компромата нет. Погорел! Как швед под Полтавой! — заместитель Пятого говорил с трудом, у него были пробиты левая рука — она висела как плеть, и легкое — оно свистело. — Сын меня ждет в Москве! А как выжить?

Мишель сорвался с места, принес два махровых полотенца, туго обтянул ими грудь раненого, сорвал с себя галстук, смастерил перевязь, заложил простреленную руку в нее, нашел бинт и туго перевязал бицепс.

— Коньяк есть? Стакан! — попросил заместитель резидента и, пока Мишель наливал, с трудом продолжал: — Это конец! Даже если выдюжу. Провал! Вербовал генерала. Мексиканец шел с охотой, деньги взял, а как дело дошло до подписки, заартачился, стал грозить полицией, — тремя глотками опорожнил стакан, застонал. — Схватился, понимаешь, за пистолет. Я выбил, и, кажется, зубы тоже. Выскочил во двор, но его адъютанты… В руку сразу, а в грудь уже по дороге. Чудом оторвался. Помог Испанец на «скорой»… — закашлялся кровью, побледнел и потерял сознание.

Ситуация сложилась — в Академии не придумаешь! Следовало принимать решение и меры, немедленно уходить. «И ведь Пятому сейчас звонить нельзя! Я абсолютно не знаю деталей. Все самому: и решать и делать. Скорей! Думай! Работай головой! Скорее! Но что? Спокойно, майор Серко. Ты же никогда не думал, что разведчик — это диппаспорт. Латышу? Нет, не дело. Нельзя. Опасно и неграмотно. К Кристине в пустой дом? Там… там… А нет, еще лучше, ну конечно Же лучше в дом к дипломату! Решаю! Промедление — тут и мне конец!»

Мишель отнес чемодан в «шевроле», мокрой тряпкой со специальным раствором вытер капли крови на полу холла и лестнице. Все документы были при нем. Поднялся, достал из домашней аптечки нашатырный спирт, с его помощью кое-как сумел раненого привести в чувство. Кровь теперь проступала на полотенце и повязке, но не сочилась. Они осторожно сошли в машину. Мишель вернулся, чтобы убрать скатерть с дивана, запереть квартиру, и, к счастью, только тут хозяйка вышла в холл проводить квартиранта.

Из ближайшего автомата, почти у самого дома Сорок четвертого — «хвоста» за «шевроле» не было — Мишель позвонил и попросил Кристину, обязательно вместе с мужем, срочно выйти на угол.

— Друзья, — без предисловий начал Мишель, — случилась беда! Нужна ваша помощь. За мной нет слежки. Концы оборваны! Однако… Сейчас в моей машине наш друг. Он тяжело ранен. Его надо укрыть до завтрашнего утра, оказать ему, только без посторонних, посильное облегчение. Ну?

— А что «ну»? — спросил подполковник, у которого заблестели глаза, а Мишель видел, как побледнело лицо Кристины.» — Идем к машине! Кристи, домработница? Где она сейчас?

Кристина поняла, взяла мужа под ручку, зашагала.

— В это время она давно спит в своей мансарде.

— Ладно, как быть с ней, еще подумаем!

Когда они подошли к машине, заместитель Пятого вновь потерял сознание: голова его дергалась взад-вперед, глаза закрывались.

— Кристи, поспеши, пожалуйста, открыть ворота, продвинь мою машину чуть вперед. Ключи в замке зажигания, — произнес Уикли, рывком открыл дверцу и принялся прощупывать пульс раненого. Через несколько секунд бодро сказал: — Хорошо! С час наверняка продержится. Потерял много крови. Я успею привезти, что надо. Ты, Мишель, останешься?

— Нет! Еще многое надо сделать. Завтра в шесть вечера улетаю. В девять утра — если буду опаздывать, позвоню, — вон на том углу, через квартал, встретимся. Его завтра заберут!

— Не волнуйся! Я рано утром домработнице дам задание на весь день. Давай ключи, я лучше заведу машину во двор. И спасибо за доверие! Кристина мне вернула жизнь!

Отъехав от дома, где жил Сорок четвертый, Мишель поколесил по городу, еще раз убедился, что чист, и только тогда направился в Поланко, к небольшому особнячку, что находился за Парком Америки, по авениде Горация. Была полночь, звездная, южная, томная, располагающая к любви, но вместо этого он ощущал во всем теле нервную дрожь. В окнах особняка Пятого горел свет, он горел, как показалось Тридцать седьмому, мирно, по-домашнему, и кругом все было тихо. Мишель оставил машину на углу улиц Мольера и Масарика и походкой подвыпившего человека прошелся раз-другой мимо особняка. Ничего не настораживало. И все же Мишель не решался звонить, а стал ждать, пока не погаснет в окнах свет. Мысли, взбудораженные, роем пьянили разум. «Провал… Но отчего? Поспешность? Переоценка сил? Но он мудр, опытен. Многое знал и умел. Что же толкнуло к вербовке наскоком? И почему люди идут на вербовку? Деньги — важно, но не главное. Многие даже и не требуют их. Образ мыслей — самый сильный мотив, идеология! Несогласие с тем, что окружает, неприязнь к правительству, ненависть к прямому начальнику, к несправедливости. Это наиболее взрывной движущий импульс. Почему Нуриев бежал на Запад? Главный балетмейстер театра Константин Сергеев видел в нем грозного соперника, зажимал его, не перенес блестящего успеха юного танцовщика в Париже и сделал так, что люди Второго главного, когда вся труппа должна была лететь в Лондон, пытались впихнуть Нуриева в самолет Аэрофлота. Кто обязан нести ответ? Мексиканский генерал был в полном порядке».

Мысли унеслись в Москву, в Академию. «Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби» — напомнил однажды старший преподаватель полковник Бубнов Петру и его другу Родиону завет из Евангелия от Матфея. Как далеко сейчас Бубнов. А его ученики не проявили сегодня мудрости и оказались на грани провала.

Свет в окнах особняка Пятого погас лишь после трех.

Проведя остаток ночи в ночном баре за рюмкой бренди, Мишель возвратился к особняку в восемь утра. Он знал, что Пятый обычно в это время отправлялся к себе в фирму. И вновь кругом было тихо. Когда Пятый выехал со двора на своем «понтиаке» — рядом сидела жена, — Мишель не торопился подъехать. Он проследовал весь путь до конторы фирм на авениде Национальной Армии, и видя, что за машиной Пятого никто не следует, обогнал ее за два квартала до офиса, где и припарковался.

Через несколько минут, тщательно проверившись, Пятый подсел в его «шевроле». Выглядел он неважно: помятое лицо, отеки под глазами. Не перебивая ни еди-ным словом, он внимательно выслушал Мишеля. И только потом стал размышлять вслух:

— Так! Значит… И этот гуляш нам надо съесть. Ты — молодец! Чуяло мое сердце, что мой зам стал зарываться. Торопился еще один орден получить да звание полковника. Вот так! Это я тебе в назидание! А Сорок четвертый пусть извернется, пусть докажет, что не лыком шит. ЦРУ, если что дознается, моего зама не позволит выпустить. Значит, так! Он пусть на своей машине, — с дипзнаком ему ничего не грозит, — отвезет раненого сегодня же ночью в Тустла-Гутьеррес. Пусть сделает укол, а если нет, даст сильного снотворного. Завтра в десять утра станет на площади у собора Святого Марка. Подойду я. Рядом будет врач. Пароль: «Привет вам от Мишеля Рода из Марселя». Ответ: «Я такого не знаю. Знаком с Морисом Блохом». Там мы переправим его через запасной канал в Гватемалу. Есть надежные люди. Подлечат, а оттуда домой! А ты — готовься! В Москве будь умницей. Выдвину тебя в замы. Ты созрел. Спасибо за все! Кланяйся там всем.

— У меня еще новость. И хорошая! Сорок четвертый, вчера, еще до ЧП, по своей инициативе вручил вот это, — Мишель передал страницы Пятому. — Я не успел обработать. На Кубе заваривается густая каша. Могут вспыхнуть военные действия…

— Обмозгуем, время есть. Главное, чтобы ты улетел сегодня. Тесть проводит? И я пришлю кого-нибудь, чтобы знать. Давай руку, — Пятый тепло попрощался, и Мишелю на сей раз показалось, что глаза шефа впервые за все время излучали даже нежность. — Черт возьми, опять частые встречи с резидентурой. А ты постарайся в Москве радиста оставить за собой. Понимаю, лишняя нервотрепка и труд, но я тебя прошу. А для активных разработок сам выбери человека. Не костолома, а который бы любил стихи. Ну, с Богом!.

* * *

Уже в самолете, над Атлантикой, состоялось примирение. Последней теплой каплей, окончательно растопившей лед, был подарок Мишеля — он купил у стюардессы флакон духов, лучших у Робера Пиге, составлявших затаенную мечту многих женщин Мексики и для многих, как и для Глории, недосягаемых в цене. Повеселев, Глория чмокнула мужа в щеку, и тогда Мишель решился. Он тихо, так, чтобы не слышала девочка, сидевшая. по правую руку от него, сообщил жене:

— Мы обязательно побываем и в Москве…

— Зачем я туда полечу? — встревожилась Глория.

— По многим причинам, сердце мое! Во-первых, ты моя жена; во-вторых, ты никогда не была в Европе, а мы, кроме Италии, посмотрим еще и другие страны и очень красивый русский город; в-третьих, хочу познакомить тебя с моей матерью. — Мишель увидел, как лицо Глории мгновенно стало пунцовым. — Тсс! Познакомлю и с другими хорошими людьми. Увидишь иной мир. В-четвертых, просто потому, что я тебя люблю!

Глория выдавила улыбку, но душа ее сжалась. Отпустило, только когда они окунулись в сутолоку обширного и разухабистого, как иная ярмарка, римского аэропорта Да Винчи. За несколько часов полета свойственная людям страсть познания во время путешествий взяла верх.

В Риме Мишель позвонил по телефону, указанному в телеграмме «Аквариума». Ответил итальянец, которому следовало назвать себя и сообщить, где они остановились. На следующий день в холле гостиницы с Мишелем встретился корреспондент одной московской газеты, а «по совместительству» — офицер ГРУ. После короткой беседы и инструктажа он забрал у Мишеля оба паспорта, вручил ему уругвайские на другие фамилии и уже с датскими визами, пакет с деньгами и пожелал успеха.

Через пару дней «уругвайская чета» была уже в Копенгагене, где их нашел в отеле «Савой» сотрудник советского торгового представительства. Там они пробыли трое суток и, с паспортами граждан ГДР, вылетели в Восточный Берлин, где их встретили как нельзя лучше. Гостей разместили в берлинском предместье Карлхорст, в уютном особняке со всеми европейскими удобствами и даже с признаками роскоши. И снова сердце Глории тревожно забилось. Если с такими знаками внимания встречают его «свои», то как же высоко ценят они ту нелегальную работу, которой занимался в Мексике ее муж. На следующий день им показали восстановленный после войны Берлин, все достопримечательности города, вручили вкладыши — советские визы, а после щедрого обеда с изрядной выпивкой и вазами черной икры, что вызвало у Глории опять же чувство, противоположное ожидаемому, их усадили в отделение 1 класса авиалайнера ТУ-144 и обещали встретить на обратном пути.

На московском аэродроме Внуково их ждали у трапа самолета. Отделили от остальной части пассажиров и провели через специальный салон, где, уже с открытой бутылкой шампанского, гостей ждал элегантно одетый в штатское Сергей Васильевич, как затем стало известно Глории, по званию генерал. Он тоже очень приветливо встретил Мишеля и сразу что-то сказал по-русски такое, что заставило ее мужа вытянуться в струнку, расправить плечи и слегка склонить голову. Тут же Сергей Васильевич, коему не чужды были светские манеры, перешел на испанский язык, наговорил Глории массу комплиментов и пояснил, что ее муж недавно получил повышение по службе. Действительно, за месяц до истечения полных 4-х календарных лет майору Петру Серко было присвоено звание «подполковник».

Когда в салоне появился молодой человек, который сообщил, что багаж уже в машине, генерал, сославшись на срочные дела, пожелал прилетевшим хорошо устроиться, отдохнуть, пообещал приехать к ним завтра «на ланч» и распрощался, оставив вместо себя главным распорядителем полковника Владимира Николаевича.

Увидев черный «ЗИЛ», в который им предложили сесть, Глория вспомнила день их бракосочетания с Мишелем — их возила тогда такая же огромная машина, и внезапно подумала: «Тогда я была невестой швейцарского фотографа, а теперь я — жена русского шпиона. Воистину, неисповедимы дела Господни!»

Еще большее волнение вызвали у нее хоромы с высоченными потолками, в которых их разместили. Огромная гостиная-столовая, обставленная немного старомодной, но богатой мебелью: ковры, картины, тяжелые итальянского бархата гардины, дорогие сервизы, просторный кабинет и три спальни. Квартира находилась на углу огромного серого здания. Его отобразил писатель Юрий Трифонов в романе «Дом на набережной». Глорию же как дом, так и квартира, побуждали почувствовать себя букашкой. С любопытством разглядывала она расстилавшуюся за окнами панораму русской столицы. Одни окна выходили на Каменный мост и златоглавый Кремль — цитадель, сердце и мозг Советского Союза, великой страны, какой она виделась подавляющему большинству человечества, а другие на Москву-реку, окаймленную гранитными берегами и державно несущую свои серые воды мимо стен Кремля.

Глория плохо спала ночь. Муж заключил было ее в объятия, она мягко, но решительно уклонилась, сославшись на усталость. Ее пугала предстоящая встреча с генералом Сергеем Васильевичем. Конечно, ей предложат сотрудничать с русской секретной службой, заниматься одним делом с мужем. Но зачем ей это? Для себя она приняла твердое решение не принимать абсолютно никакого участия в том, чем в Мексике тайно занимается ее муж. «Пусть все идет как сложится, но без меня! Пусть будет так, как Бог пожелает!»

…Генерал, а с ним полковник Владимир Николаевич, и еще один полковник привезли подарки. Глория тут же отметила, что они были дорогие, и все было сделано не в СССР. Приехавшие хорошо откушали, выпили, и Глорию поразило то, как много, со всеми вместе, пил ее Мишель, чем в Мексике он никогда не увлекался. Она была не в силах поддерживать каждый их тост, но и не могла идти против русского обычая. Однако, странное дело, прежде спиртное действовало на нее сильнее. Мишель был счастлив. Генерал и полковники не уставали расхваливать его успехи в работе.

Когда домработница, которая говорила по-испански, но не знала других слов, кроме тех, что были связаны с кухней, едой и уборкой квартиры, подала на стол кофе с ликером, генерал предложил выпить за «славную Глорию, верную подругу мужа, неизменную помощницу великой страны, делающей все, чтобы трудящимся мира лучше жилось». Глория поблагодарила, но сказала, что она воспитана в католической стране и не может быть помощницей мужа в том, чем он занимается, скрывая это от остальных людей.

Генерал и Виктор Николаевич многозначительно переглянулись. Не торопясь стали излагать аргументы, доводы, которые обычно в подобных ситуациях срабатывали. Однако Глория непоколебимо стояла на своем, твердя, что она не будет помехой мужу, но никаких обязанностей брать на себя не станет.

Генерал и Владимир Николаевич вскоре откланялись и уехали, отметив про себя, что первый раунд не принес им успеха. И тогда за Глорию взялся седоватый, очень располагавший к себе пожилой полковник, представившийся Виктором.

Этот старший офицер ГРУ рассудил, что стойкий отказ Глории сотрудничать с ними вызван чувством страха. Он стал убеждать ее в том, что ее муж — лишь простой технический сотрудник, никаких «шпионских страстей» в его работе не предвидится, а Глория думала: «Такие почести и такие хоромы!» Полковник тем временем убеждал ее, что ее супруг — всего лишь радист, который передает и принимает телеграммы, и что если это и будет обнаружено, не повлечет за собой серьезных последствий и даже может обойтись лишь денежным штрафом за то, что радиопередатчик не зарегистрирован должным образом. Ведь радиолюбители есть во всем мире. И если вдруг случится какая-то неприятность, то мощная организация, сотрудником которой является ее муж, никогда не оставит в беде его семью.

Такой подход немного успокоил Глорию, но она продолжала упорно стоять на своем.

Вечером они втроем, на той же огромной машине, ездили на вокзал встречать поезд, в котором в Москву прибывала Галина Александровна, мать Мишеля.

Эта симпатичная пожилая женщина не переставала удивляться тому, что видела, и слезы то и дело непроизвольно лились из ее глаз. Галина Александровна немного понимала по-французски — спасибо семье петербургского адвоката, — и Глория, к своему великому удивлению, — это еще сильнее обостряло чувство страха — узнала, что мать Мишеля понятия не имела о том, что ее сын — офицер секретной службы, живет в Мексике и имеет жену и дочь.

* * *

Петр только что оставил конспиративную квартиру ГРУ, где генерал Сергей Васильевич и полковник Владимир Николаевич обсуждали с ним план дальнейшей обработки Глории, продолжавшей упорно отказываться от сотрудничества. Генерал, среди прочего, показал подполковнику Серко Сообщение ТАСС, построенное на информации, добытой и переданной им в Центр. Петр обратил внимание на места в Сообщении, подчеркнутые красным карандашом: «Большинство членов Корпуса мира США — офицеры и агенты ЦРУ или просто работают на эту организацию» и «…молодым африканцам следует остерегаться псевдодрузей и проникновения через них неоколониалистской идеологии в африканскую культуру».

Серко довольно уныло шагал от Бульварного кольца по направлению к Каменному мосту. Пройдя здание ВОКСа, он пересек улицу Калинина и, когда оставил позади двор, принадлежавший Госкомитету по культурным связям с зарубежными странами, спиной почувствовал, что из его ворот вышли люди, и тут же услышал слова, громко произносимые на бойком испанском языке, и среди них: «Мексика, Сикейрос, Троцкий». Сработал условный рефлекс разведчика, и Петр замедлил шаг, отступил к кромке тротуара.

Уже смеркалось. Пара явно сотрудников Комитета возбужденных спиртными парами, вела беседу на повышенном тоне. Серко отметил про себя подобный факт как подтверждение сделанного им в этот приезд наблюдения нового явления в жизни советского общества — прежде в служебных кабинетах никто не позволял себе прикладываться к бутылке. И тут в одном из говоривших Петр узнал Мирова. Первый порыв был окликнуть его, но Петр воздержался, решил — они шли, как и он, в сторону метро, — возможно, у входа на станцию пара разойдется.

Он следовал за ней на расстоянии нескольких шагов и не слышал о чем они говорили. А жаль! Ему было бы небезынтересно узнать перипетии того, как Иосиф Григулевич, известный «в миру» как автор ряда публикаций и книг о Латинской Америке под фамилией Лаврецкий, в прошлом нелегал ЛГУ КГБ, принимал участие, входя в группу Давида Альфаро Сикейроса, в неудавшемся убийстве Троцкого. Оно не состоялось лишь из-за того, что, когда в четыре утра люди вооруженные до зубов, вошли в открытую им изнутри калитку заблаговременно введенным в состав охраны Троцкого агентом КГБ, они тут же открыли стрельбу практически в воздух. Троцкий, жена и внук проснулись и спрятались. Виною же были страх и чересчур высокая доза текилы, принятая для храбрости атаковавшими.

Пара поднялась по ступенькам входа в метро «Библиотека им. Ленина», и тогда Серко решился.

— Извините! — сказал он.

Миров обернулся и тотчас узнал — а, собственно, кого? Он не знал ни имени, ни фамилии военного нелегала — и сказал своему спутнику:

— Иосиф, извини? Это мой друг по Ашхабаду. Давай звони! И чаще забегай, как сегодня. А то зазнаешься…

Когда Григулевич вошел в метро, Миров спросил:

— У вас все в порядке? — и, увидев утвердительный кивок нелегала ГРУ, произнес: — А, собственно, как мне вас величать? Хотя бы любое имя.

— Мое настоящее — Петр. Я, без дураков, рад встрече. В Комитете вы под крышей?

— Нет! — быстро ответил Миров, но тут возникла долгая пауза: ему так хотелось рассказать все как было, поплакаться в жилетку, этот труженик ГРУ вызывал симпатию, располагал. Но как решиться? — Во-первых, мы не из одной конторы, во-вторых, я оставил это дело. Ушел!

— Как? Из ПГУ не увольняются! — На лице подполковника рисовалось неподдельное удивление.

— Это долгий разговор. Кто ищет, тот и у плешивого на лысине найдет вошь.

— Мой отец любил говорить: кто силен, тот и умен.

— Спасибо! Пусть будет так. Действительно, — и Миров произнес по-испански: — El que nace para tamal del cielo le caen hojas. Помог один добрый человек, в ПГУ слово этого генерала значило многое.

— Вот как! — изумился его собеседник.

— Похоже, нам не о чем говорить?

Петр встрепенулся, лицо его озарила добрая улыбка.

— Ну, что вы! Давайте потолкуем. Пять лет! Столько воды утекло. Я вот искал Шевченко. Толковым был у нас руководителем. Потом его неожиданно отозвали. Говорят, сейчас вкалывает в одной из латиноамериканских стран. А вот таких, как он, все меньше… Вот и вы — ушли. Хочу знать, что происходит. В Москве больше не с кем откровенно перекинуться словом. И вдруг повезло! Чего нам в молчанку играть.

Миров поколебался. Но потом махнул рукой: а почему бы и не просветить старого знакомого?

Они спустились на площадку перед входом в Библиотеку Ленина и тут Миров многое рассказал подполковнику Серко о том, что происходит в стране, в низах партии, в ее верхах. Как-никак он работал в Госкомитете, существовавшем на правах отдела ЦК КПСС, переводил беседы Микояна, Косыгина, Хрущева.

Более другого в память Петра Серко врезалось суждение Мирова о том, что Хрущева напрасно, по-глупому обозвали «кукурузником». Идея была правильной, разумное внедрение культуры маиса в экономику СССР могло спасти животноводство, поправить положение с хлебом. Однако бездушное и бездумное угодничество, вирус подхалимажа «чего изволите-с?» испохабили идею. Недруги же Хрущева, не прощавшие ему XX съезда, критику Сталина, «оттепель», которые могли обернуться опасными последствиями для их собственного благополучия, стали действовать по принципу «чем хуже, — тем лучше». Уничтожили вековые поля льна, приказали сеять кукурузу в районах ей потивопоказанных: в Карелии, Архангельской области, на Севере. И это маисовым зерном, привезенным из южных штатов США! Наносился явный вред, но он ударял по Хрущеву.

Запомнилось и мнение, что смена самодуристого генерала армии Серова на посту председателя КГБ бывшим комсомольским вожаком Шелепиным ничего разумного в работу их ведомства не внесла. Его «комсомольскую» линию продолжил Семичастный — тоже, должно быть, ставленник Аджубея, зятя Хрущева, умело продвигающего людей своей команды на высокие, ключевые посты. Конечно, с ними приятнее, чем со стариками, есть о чем поговорить, охотно выслушают, но куда эти «семейные кланы» заведут страну?

Запечатлелся и такой рассказ. Летом 1961 года Хрущев возвращался из очередной поездки за рубеж. Его сопровождали Громыко, другие высокие лица и в том числе Г.А. Жуков, председатель Госкомитета по культурным связям. Хрущев за поездку, очевидно, сумел оценить эрудированность и общую культурную стать верноподданного служаки, всем известного журналиста Юрия Жукова и — не иначе в поддатии — предложил возглавляемому им Комитету сочинить проект доклада Хрущева на предстоящем XXI съезде КПСС. Многие, кто встречал Хрущева на аэродроме или смотрел прилет по ТВ, почесали затылки, увидев, как вслед за хозяином страны из самолета вышел Жуков. Чинопочитание, табель о рангах в крови чиновничества России, а в социалистической, как ни странно, они приняли уродливые, гипертрофированные формы.

Громыко, естественно, пошел атакой на Жукова. В отделах ЦК, где стала известна «волюнтаристская шалость» генсека с проектом доклада, Громыко поддержали. Чувствуя неладное, Жуков побежал на поклон к патриарху советской дипломатии. Клялся ему в верности, заверял в отсутствии честолюбивых замыслов, упрашивал дать ему пост посла в Бразилии. Громыко ничего конкретно не обещал, но Жуков и этого места не получил, а вскоре был снят с поста председателя Госкомитета по культурным связям и посажен на стул обозревателя газеты «Правда». В Комитет назначили другого бывшего комсомольского вожака, Сергея Романовского, и Миров сообразил, что Комитету скоро придет конец. Зная систему и порядки: предложил что-либо новое, — иди осваивай, руководи, а мы поглядим, не получится — накажем. Миров предложил издавать газету «Московские новости» на испанском языке.

— Значит, из Комитета уходите? — спросил Петр.

— Через пару месяцев, наверное. Сейчас подыскивают средства.

— А что Куба? Бывали там?

— Бывал. Надежда! У власти люди с университетскими дипломами. Это может стать прекрасным примером!

— Но почему Кастро ни с того ни с сего объявил свою революцию социалистической?

— Вынудили обстоятельства. Следовало выбирать между Америкой и СССР. Американцы, естественно, сделали бы из них что-то вроде колонии. А Кастро взяли бы в плантаторы. Сейчас же он вождь народа, всеобщий любимец и герой. Ну, а случись какая напасть — Советский Союз поможет.

— Да, Кастро для нас, — ценный кадр. А кадры решают все. Беда только в том, что в кадровики попадают, как в критики, — неудавшиеся художники и литераторы, не самые лучшие, как должно бы быть. И они, совершенно естественно, набирают в свои штаты себе подобных. Ох, боюсь я такой кадровой политики. Она еще нам аукнется. Меня предупреждал об этом генерал Петров Иван Ефимович пусть земля ему будет пухом.

— Так рассуждают все порядочные люди, которые не об утробе своей думают, а о пользе отечества. Таким был и генерал Алексей Игнатьев. Вы, конечно, читали «Пятьдесят лет в строю». Три издания, одно за другим! Книгой зачитывались, и в армии тоже, правда, лишь вплоть до капитана. Вот когда была развилка! Ан, утонул глас вопиющего в пустыне! Мы пошли иной дорогой и во всех энциклопедиях прописали, что Игнатьев — граф, это звучало как ругательство. А сколько он сделал для СССР. Спас двести двадцать пять миллионов золотых рублей, принадлежавших царской России, сохранил в банках Франции для Советского Союза. Вот они, золотые кадры! Но ценят ли их кадровики?

Они расстались друзьями.

* * *

На вторые сутки к Глории и Галине Александровне была приставлена переводчица, которая возила их, пока Серко занимался делами, по городу и музеям. Мишель и Глория прошли тщательный медицинский осмотр. ГРУ необходимо было, помимо всего прочего, пополнить дело жены своего сотрудника данными физиологического порядка: антропометрия, группа крови, отпечатки пальцев и пр. Глория объясняла задержку менструации нервным возбуждением, но врачи сообщили ей, что она беременна. Более других была обрадована Галина Александровна, которой Глория пришлась по душе и сердцу.

После ряда новых попыток склонить Глорию к сотрудничеству генерал-лейтенант, возглавлявший Управление, отдел которого вел резидентуру Пятого, распорядился «оставить все как было».

Петр Серко, его мать и жена провели три недели в Алупке, в одном из лучших санаториев ВЦСПС. По возвращении подполковника поздравили с назначением заместителем резидента, оставляя за ним обязанности радиста, и сообщили, что в Мексику, для выполнения «активных мероприятий» резидентуры, скоро будет направлен из Перу крепкий и много раз проверенный агент Гонсалес, которому присвоен номер Девятый. Приятной новостью было и то, что резидентура Пятого увеличивалась на одну штатную единицу. С этой целью через два-три месяца из Италии будет переброшен в Мехико капитан ГРУ, прекрасный мастер-ювелир с итальянским паспортом и неуязвимой легендой. Не меньшую радость принесло и известие о том, что выделяется специальная сумма денег на приобретение Тридцать седьмым нового автомобиля.

Уже в конце пребывания в Москве Пятый сообщил информацию, полученную от Сорок четвертого, что дознаватели ФБР, не обнаружив следов Мориса Блоха в Мексике, возвратились в США, где Келли продолжал стойко держаться и было похоже, что скоро будет выпущен, — Петр узнал, что бывший заместитель Пятого (Девятый) прилетел в Москву, где был отправлен на пенсию «по состоянию здоровья».

* * *

Подполковник Серко испросил разрешение и повстречался со своим любимым педагогом-наставником по Академии полковником Бубновым. Петром руководили ностальгические чувства, а не желание «покрасоваться», похвастать успехами. Из головы не шел разговор с Мировым. Петр и сам, к сожалению, видел, что ни одно обещание Хрущева улучшить жизнь трудящихся Союза на практике не осуществилось. Тем не менее потенциальные враги «душили» его в объятиях и восхвалениях.

Бубнов порадовался успехам своего ученика, но на откровенный разговор не пошел. Меж тем Петр отметил у своего бывшего наставника некую понурость, отсутствие прежней реакции на шутки. И сам уход от тем, касавшихся положения дел в стране, в армии, в Академии, как и беседа с Мировым, оставляли тяжелый осадок на душе. Всплыл в памяти случай на последнем курсе Академии. Однажды капитан Серко дежурил, был начальником караула. Неожиданно ему довелось присутствовать на разборе дисциплинарного проступка слушателя первого курса. Новый начальник курса, недавно пришедший из Разведупра Киевского военного округа полковник Свиридов в присутствии всего курса, стоявшего перед ним в строю по стойке смирно, изрек: «Впредь знайте, если кто один из вас ослушается, не выполнит приказа — отвечать будет отделение. Если отделение не выполнит приказа — пострадает весь курс!» Тогда этот «аракчеевский» прием широко обсуждался в Академии. Серко спросил:

— А как сложилась судьба полковника Свиридова?

— Преуспевает и процветает! Получил генерала и должность заместителя начальника Академии, — полковник опустил глаза, и стало так тихо, словно они вдвоем были единственными живыми существами на всей планете.

После долгой паузы Серко посетовал на то, что, как ему казалось, среди сотрудников аппарата «Аквариума» как-то потускнел царивший прежде дух товарищества, заметнее стало чинопочитание, и спросил: чем можно объяснить, в чем состояла причина роста предательства, почему увеличивается количество случаев перехода офицеров ГРУ на сторону противника?

И тут умный, прежде всегда уверенный в себе опытный разведчик и прекрасный педагог вновь ушел от прямого ответа и лишь сказал:

— Одна у человека родная мать, одна у него и родина. Ей мы служим, а не Свиридовым.

Беседа, которой так ждал Петр, в сущности не состоялась, и распрощались они как-то по-казенному.

* * *

Глории многое понравилось в Москве, и она плакала искренними слезами, когда расставалась с полюбившейся ей Галиной Александровной. Та же только кусала губы. Петр осыпал мать поцелуями и ускорил момент прощания. Долгие проводы — лишние слезы.

Маршрут домой лежал прежним путем и с прежними документами. Он был отработан на самом высоком профессиональном уровне. В Риме они вместе со своими паспортами, с которыми прилетели из Мексики, получили и счет за проживание в течение полутора месяцев в пансионате «Джулия Ланцетти». Нервное вздрагивание Глории днем и ночью на каждый стук в дверь гостиничных номеров, как она вскоре поняла, было явно излишним. И это в большей степени, чем подношения, полученные в Москве, и шикарные подарки дочурке, отцу, сестрам и подругам, купленные в Копенгагене и Риме, успокоило ее нервы. Она на следующий же день после возвращения домой помчалась к врачу и убедилась, что ей следует готовиться и ждать второго ребенка.

Мишель жаждал первой встречи с Пятым. Считая, что судьба явно улыбалась ему, Род хотел как можно скорее поделиться добрыми новостями с человеком, которого уважал, кому беспредельно верил.

За бутылкой «Наполеона» в своем любимом тихом ресторанчике они просидели не менее четырех часов. А когда стали расходиться, уже на улице Пятый по-дружески положил обе руки на плечи Мишеля и абсолютно внятно сказал:

— Не сомневался в тебе с первого дня знакомства! Однако помнится, что я уже говорил тебе, майору, и теперь скажу, подполковнику: не читай ты умных книг! Это обязательно приведет тебя к конфликту с теми, кто руководит нами там, в Москве. Не забывай, что в любой день ты можешь снова оказаться в их среде. Что бы ты им ни говорил, они не смогут или не захотят тебя понять, вначале обидятся и очень скоро начнут считать тебя чужим, а потом и врагом.

…На пути домой он почему-то снова вспомнил не слишком обнадежившую его московскую беседу с Бубновым. И в сердце снова тревожно кольнуло.