После ухода из жизни Пятого Род долго не решался встретиться с Сорок восьмым. И у Мишеля были на это веские основания: он опасался, что у этого мексиканского офицера возникнут сомнения, на кого он работает.

Мишель уже было собрался сочинить депешу в «Аквариум» с предложением передать Сорок восьмого на связь кому-либо из опытных агентов, работающих в США, как в Мехико прилетела Кристина. По просьбе Рода она связалась с Сорок восьмым и вместе с Родом встретилась с ним. Рандеву вроде бы прошло нормально, Сорок восьмой, который уже занимал хороший пост в Генштабе, передал некоторые устные сообщения о трудностях и причинах, осложнявших нормальные отношения между Генштабом армии Мексики и Пентагоном. Ничего нового в этой информации не было, и Род приехал домой с ощущением, что этот агент не вполне ему доверяет.

Кристина улетела в Монтевидео, оттуда позвонила Мишелю и известила, что повезет прах мужа в его родную Монтану, где и предаст земле, проведет судебное дело по получению наследства, продаст домик в Хелине и квартиру в Вашингтоне и возвратится в Мехико.

Род в ожидании ее возвращения принялся считать недели, но тут «Аквариум» потребовал собрать через Сорок восьмого сведения на ряд генералов мексиканской армии, и Мишелю ничего не оставалось, как самому вызвать этого агента на встречу.

Она состоялась в баре отеля «Лорд». И, как только им подали по «куба-либре». Сорок восьмой принялся изучать Рода сверлящим взглядом, в котором уже не предполагалось, а читалось подозрение. Род начал говорить о том, что полностью согласен с мнением мексиканского ученого Набора Карильо, утверждающего, что создание атомной бомбы есть гарантия мира и что использование атомной энергии — это будущее человечества, и о том, что нет сомнений — Мексика, как заявил президент республики, не ударит в грязь лицом перед миром, лучшим образом организовав проведение Олимпийских игр 1968 года, и о том, что известная певица Лола Бельтран, выступающая по радиостанции XEW, пленит любого исполнением программы «Картинки Мексики». Сорок восьмой не реагировал, и Род заговорил о торжественной мессе, исполненной римским папой Павлом VI в честь двухлетия со дня его коронации, и что в Бразилии отмечается нежелание мужчин вступать в брак, и историю убийства молодого человека в доме секс-дивы Анны Луис Пелуффо, и о том, что посол. США Фултон Фриман заявил, что США и их граждане мечтают жить в мире со всеми народами…

А Сорок восьмой не проронил ни слова. Род почти осушил свой стакан, а агент к своему не притронулся.

По ситуации, следовало бы воздержаться от продолжения встречи, под благовидным предлогом уйти, чутье разведчика подсказывало это, но исполнение приказа, выполнение долга для Рода было превыше всего. Где-то очень глубоко в подсознании подполковник Петр Серко понимал, что это задание в верхах было не очень продумано, но положение, вся ситуация влекли его, как лягушку, в пасть удава. Возможно, московский шеф специально подставлял его таким образом, но в тот момент Петр знать этого не мог.

И Род заявил:

— У вас сегодня плохое настроение, но дело есть дело. Военного атташе посольства США очень интересуют характеристики на этих генералов, — и Род протянул Сорок восьмому бумагу с пятью фамилиями.

Майор пробежал глазами список, и, уставившись друг на друга поверх стаканов, они долго молчали. Затем мексиканец, резко положив руки на стол, решительно заявил:

— Вы к посольству США никакого отношения не имеете! Я обязан сейчас передать вас в руки полиции. Однако я подумаю, как поступить лучше. Мне жаль моего отца.

Майор встал и, сунув бумажку в карман пиджака, вышел из бара.

Чтобы не вызвать подозрения, Мишель подошел к стойке, заказал двойную порцию испанского бренди, выпил, бросил деньги и поспешил оставить бар, однако через черный ход.

Он сел в машину, проверился и, убедившись, что за ним нет «хвоста», остановился у ближайшего сквера. Следовало без ошибки проанализировать шаг за шагом его отношения с Сорок восьмым, определить, какие могут быть последствия подобного поведения агента, и в зависимости от этого, принять экстренные меры самообороны… А как донести «Аквариуму» о случившемся? Еедь это сочтут чистейшей воды провалом. И именно сейчас, когда в «Аквариуме» решался вопрос о его назначении резидентом, со всеми вытекающими последствиями.

Петр и желал, и не желал этого назначения. Его не пугали сложности и трудности в работе. Он не был тщеславен. Но разумом хотел, чтобы назначение состоялось. Ведь он неплохо освоился на своем месте, «вжился» в свою работу.

Мишель, благо не было никаких срочных дел, умчался в Халапу, где остановился под чужой фамилией в отеле средней руки, и предался размышлениям. Латышу и Испанцу было приказано вести раздельно наружное наблюдение за домом Рода.

Майор мексиканской армии, несостоявшийся агент, счел унизительным для себя, постыдным для отца то, что приключилось, и решил поставить в известность своих преподавателей и друзей в Пентагоне, даже повиниться перед ними, откровенно объяснив причины случившегося.

Он испросил у своего прямого начальства недельный отпуск по семейным обстоятельствам и улетел в Вашингтон. Но там с ним случились интересные происшествия. В спешке майор забыл взять знак об окончании Вест Пойнта и свое военное удостоверение, и в международном аэропорту инспектор таможни заставил его, как подозрительного «латино», вывернуть наизнанку все личные вещи. Был вечер, он остановился в отеле, пошел прогуляться и, когда ощутил необходимость поесть, хотел было войти в приглянувшийся ему ресторан. Однако швейцар не пустил его, весьма небрежно указав на объявление «Только для белых». В шестидесятые годы такое в Америке случалось. Майор на хорошем английском языке возмутился и потребовал хозяина или администратора. Появившийся во фраке и при бабочке метрдотель, не вняв разъяснениям, спросил: «Сэр, вы из какой страны?» Получив ответ, метрдотель повернулся и захлопнул дверь перед носом мексиканского майора.

Проведя бессонную ночь, он утром пораньше отправился в Пентагон, не зная, что в эти дни в Нью-Йорке имели место беспорядки, учиненные пуэрториканцами. В бюро пропусков, как только он появился в штатской одежде, тут же вошли два рослых охранника. Майору долго не удавалось найти нужного ему друга, но когда тот появился, оформил пропуск и отвел мексиканского офицера в приемную к начальнику отдела контрразведки, вереница недоразумений не прекратилась. Дежурный офицер настойчиво требовал сообщить ему цель визита и не желал вникать, что информацию, с какой майор специально прилетел из Мехико, он может сообщить только генералу. Майор прождал полтора часа, после чего дежурный офицер заявил ему, что генерал, возможно примет мексиканца лишь после предварительного звонка послезавтра.

Неудачливый визитер в тот же день первым самолетом возвратился домой и прямо с аэродрома поехал к своему школьному другу, дальнему родственнику по линии матери, работавшему в МВД. С его помощью поиски Мишеля Рода начались.

На четвертые сутки поисков — майор дважды видел его с сумкой фотопринадлежностей через плечо — он имел уже адрес бывшего швейцарского фотографа Мишеля Рода, ныне гражданина Мексики. Тот только вчера возвратился из Халапы с решением сообщить «Аквариуму» о провале телеграммой во время ближайшего радиосеанса. Ситуация, казалось Роду, повлечет непременную его эвакуацию из Мексики. Это сжимало сердце Мишеля до боли, лишало возможности трезво рассуждать об остальном. Что будет с Глорией и девочками?

Глория чувствовала, что с мужем творится неладное, и терялась в догадках. С прошлого мая они жили в доме ее отца на улице Провиденсия, района Дель-Валье. Сестры Глории, хорошо устроенные, отказались от своих частей дома. Мишель богато отремонтировал мансарду под фотолабораторию, и им здесь жилось куда лучше, чем раньше на улице Фронтера.

В тот миг, когда Род отворял парадную дверь, чтобы выйти на улицу к машине, майор готов был нажать на кнопку звонка.

Мгновенно оценив ситуацию, Мишель хотел было рвануться назад, но сознание удержало. Он был достаточно обучен в Академии делать хорошую мину при плохой игре. На этот раз майор не играл в молчанку.

— Сеньор Род, я с трудом отыскал ваш адрес. Рад, что застал вас дома. Можно войти? Надо поговорить.

Мишель уже видел, что Сорок восьмой пришел к нему один, на улице не было заметно ничего подозрительного.

— Прошу вас! Это моя жена, Глория. Она так любит меня, что всякий раз провожает с влажными глазами. Проходите! Глория, пожалуйста, приготовь нам по чашечке кофе.

Род провел нежданного гостя в библиотеку, усадил в кресло, плотно затворил за собой дверь. Гость начал с довольно туманной фразы:

— Вы оказались правы — дело есть дело. Думаю, вам повезло, вам сопутствует счастливая звезда. Понимаете, совмещение ряда событий обернулось для меня принятием радикального решения в вашу пользу.

Теперь был озадачен Род. Он ничего толком не понимал, но мелькнула догадка, что самое страшное миновало. Если не совсем, то появилась хотя бы передышка. А гость продолжал.

— Я подумал! И, если вы представляете не французскую разведку, а Советы, я согласен вам помогать. Однако с одним условием: буду сообщать вам только то, что касается Соединенных Штатов. Здесь, — и майор передал в руки Рода конверт, — мои записки по интересующим вас генералам. Но это первый и последний раз?

— Я вас хорошо понимаю, — осторожно начал Род, думая уже, в какую неприятную и опасную игру он оказался втянутым. Он не понимал истинной причины резкого поворота в поведении Сорок восьмого. Не подстава ли это мексиканской контрразведки или, еще хуже, ЦРУ?

— Я не француз, — продолжил Мишель. — Но я представляю страну, которая, борется против империализма. Советский Союз вас устраивает? Хотите сотрудничать с нами? Но это надо подкрепить письменным обязательством. Лично вам это вреда не принесет. А бюджет пополнит…

Род внезапно решил пойти ва-банк. Подстава так подстава, а там будет видно. Тут постучала в дверь Глория, на старинном серебряном подносе дымились две чашечки крепкого черного кофе. Мишель открыл дверцу бара, извлек бутылку «Наполеона» и две рюмки.

— Спасибо, Глория, милая, ты не представляешь себе, какая это приятная встреча. Мой давний друг нам возвращает долг.

Глория улыбнулась и вышла.

— Я поздравляю вас, — сказал мексиканец. — У вас красивая и любящая жена. А вот мне не везет. Однако что и на чем я должен написать, как вы сказали?

Род помог составить формальный документ, свидетельствующий о вербовке. Они выпили по рюмке коньяка, и майор прежде чем попрощаться заверил сеньора Рода, чдо позвонит ему через некоторое время, когда будет готово его сообщение по целому ряду вопросов, связанных с армией США и политикой их правительства.

— Звоните только не со службы и лучше не из своего дома, — заметил Род, а майор улыбнулся.

— Мы оба военные и теперь связаны обязательством…

Проанализировав случившееся, Род пришел к выводу, что то была вовсе не игра, а, видимо, какие-то веские причины личного свойства вынудили майора принять решение, которое он принял. Тридцать седьмой доложил в «Аквариум» суть дела без особых деталей и слегка ее приукрасил и в ответ получил поздравление и очередную благодарность. А через неделю, и сообщение о назначении его руководителем нелегальной резидентуры ГРУ в Мексике.

* * *

Еще при жизни Пятого резидентура пополнилась «гражданином Италии» Джулио Лоренцо Маццини, преуспевающим золотых дел мастером из Рима с дипломами выставок в Италии, Франции, Швейцарии. То был капитан Советской армии с весьма интересной биографией. Ему был присвоен Двенадцатый номер. Сеньор Маццини купил небольшой двухэтажный домик на улице Шиллера, в богатом районе Поланко. Верхний этаж он со вкусом обставил, а в нижнем открыл антикварный магазинчик, куда продавщицей нанял неудавшуюся кинозвезду, пару лет назад претендовавшую даже на титул «мисс Мексика». Шофера и помощника по делам и дому Джулио привез из Таско — центра мастеров по серебру. То был молодой, крепкого сложения парень Рамон, умелец на все руки, оказавшийся, за проявленное к нему внимание, верным и преданным до гроба.

История жизни этого капитана могла принадлежать к сказкам «Тысячи и одной ночи».

Родился он в сибирском селе на Ангаре в 1937-м. В начале войны мальчик потерял отца, а в конце — и мать. Стал детдомовцем. Сбежал на фронт. Там его нарекли «сыном полка». Разбитной, любознательный, он с лету перенимал повадки солдат, старшин, офицеров, привлекавших его внимание. Девяти лет попал с наступавшим полком в Германию. Комендант небольшого немецкого городка, живший в доме утесненного профессора, взял Федора к себе в помощники по дому. Через полтора года мальчик говорил по-немецки не хуже уроженца Баварии. Немецкий ученый-пенсионер заинтересовался способным русским парнишкой и вложил в него массу доброго, полезного. Поскольку у Феди была масса свободного времени до того, как его начальник возвращался из комендатуры, профессор любил беседовать с мальчишкой и при этом часто приговаривал: «Теодор, ты молодец!»

В 17 лет Федор, уже старший сержант, порученец при штабе дивизии, вновь оказался теперь уже в ГДР. В 1955 году главнокомандующий Группой советских войск в Германии Гречко, чтобы отличиться перед Хрущевым, новым главой страны, приказал начальнику разведки 3-й Ударной армии создать несколько разведывательно-диверсионных групп с целью заброски их в Югославию и ведения там необходимой работы против «ренегата Тито».

Капитан, хорошо владевший словенским языком, назначенный командиром подрывника и радистки, попросил зачислить в свою группу и «немецкого юношу Теодора». Федор, когда ему сообщили о намерении начразведупра армии, гаркнул: «Служу Советскому Союзу!», а когда в штабе Группы войск, в Бюнсдорфе, перед отправлением на задание их принимал сам главком, на немецком языке попросил того, в виде исключения, присвоить ему звание младшего лейтенанта. Гречко не знал языка, но когда ему перевели, рассмеялся и сказал: «Ну что ж, ты идешь на выполнение важного государственного задания. Пусть будет по-твоему».

Однако группа, как только через оккупированную территорию Австрии прибыла в Любляну, была засечена полицией. Подрывник был убит в перестрелке, радистка исчезла, а капитан и Федор сумели бежать и скрылись на время в городе Копер. Но и там над ними нависла опасность, и они вынуждены были перебраться в Триест. Вскоре и в Триесте их засекли. Арестовали и засадили в каталажку как югославских лазутчиков. В тюрьме Федор свел дружбу со старым ювелиром, который работал на начальника тюрьмы и потому имел отдельное помещение со станком и необходимыми инструментами. Старик по-отечески полюбил немецкого юношу, обучил его азам ремесла, взял к себе в помощники. Когда у мастера уже истекал срок, Федор загрустил. Однако итальянец, заметивший, каким жадным взглядом жена начальника тюрьмы глядела на Теодора, всякий раз когда приходила забирать драгоценные изделия, придумал план: создал условия, оставив их в помещении наедине. Федор следовал советам учителя, и месяц спустя после его освобождения пылкая, но честная комендантша помогла бежать своему возлюбленному. Тот знал, куда ему податься. В Падуе его ждал ювелир, который сумел в своей родной деревне получить свидетельство о рождении на имя Джулио Лоренцо Маццини, вроде бы без вести пропавшего, но на самом деле давно убитого контрабандистами.

Из Падуи, где Федор получил паспорт, они перебрались в Верону, а затем и в Рим. Джулио уже во многом не уступал своему учителю, и они жили не зная забот. Вскоре старик умер и по завещанию передал свое дело Маццини. Вот когда Федор, оставшись один, серьезно затосковал по Родине. И однажды переступил порог советского посольства в Риме. Попросил представить его военному атташе. Честно ему обо всем рассказал. Попросил совета, как лучше возвратиться на родину. Однако ГРУ не могло упустить такой подарок. Тогда Федор, излишней скромностью не отличавшийся, напомнил, что по выслуге лет ему по меньшей мере следует присвоить звание старшего лейтенанта. Согласились. Побежали годы, и вот однажды, выполняя задание шефа резидентуры, Федор попал в непростую ситуацию, и «Аквариум» решил удалить его из Италии. Вскоре выяснилось, что реальной опасности не было, но шеф категорически воспротивился возвращению Двенадцатого в Рим. И капитана это устраивало: Мексика ему больше нравилась, чем Италия.

У Двенадцатого, который по-настоящему еще не подключился к активной работе резидентуры, было более чем достаточно времени, чтобы изучить агентурную обстановку города, где ему предстояло работать. И Род решил проверить, что собой на деле представляет 28-лет-ний капитан. Латышу резидент объяснил суть игры, а перед Двенадцатым поставил задачу обезоружить водителя такси и на его же машине, живого, без ранений и побоев, доставить на конспиративную квартиру резидентуры. Экзамен прошел успешно.

Федор понравился опытному Латышу, и Род похвалил капитана, однако тут же устроил ему еще и собеседование.

— Где находится отель «Лидо»?

— Бразилия, ьосемь.

— Какие еще отели стоят на этой улице?

— «Рио-де-Жанейро», дом сорок пять, и «Бостон», дом сто тринадцать. Этот побогаче.

— Как часто и откуда уходят пассажирские автобусы на Куэрнаваку?

— Каждые полтора часа с шести до полуночи, а там в час и четыре ночи. Автобусная станция Таскенья.

— Как ты должен себя вести при аресте полицией?

— Не отвечать ни на один вопрос без присутствия моего адвоката.

— Кто в МВД отвечает за. работу тайной полиции Мексики?

— Не могу знать!

— Обязан! Кстати, на немецком и итальянском языках ты такую фразу не употребляешь, а в русском сохранил. Запомни, для офицера ГРУ эта форма, принятая в нашей армии, исключается.

— Я академий не кончал.

— А было бы нехудо. Вот ты носишь с собой пистолет. А как переступил порог Академии, обязан забыть, что пистолет вообще существует, что ты когда-либо держал его в руках. Твое оружие с той поры — голова, а для лишения жизни врага есть сотня иных способов.

— Хорошо бы их знать, — Федор подмигнул и улыбнулся.

— Узнаешь! — Род чуть задумался. — Однако спешить не стоит. А вот одно из главных правил запомни хорошенько: при обнаружении за тобой слежки отрыв запрещен! Спокойствие прежде всего, и если не поддался панике, ты сильнее тех, кто идет сзади. Следующая встреча в такой ситуации через три дня в это же время. А «хвоста» потаскай по городу, поваляй дурака, убеди, что ты просто маешься от безделья. Однако надо и удостовериться, что это слежка именно за тобой.

— Понял! Что еще?

— С сегодняшнего дня начинай ложиться спать и просыпаться утром с мыслью, что ты один во всей Вселенной — чуждой и враждебной тебе. И то, что ты делаешь, постоянно будешь делать сам — никто тебе не подскажет и никто не разделит с тобой наказания за допущенную оплошность. Любая из них граничит с провалом. А провал — это… Не мне тебе объяснять. Но надейся на лучшее. Учись, Готовь себя к вербовочной работе. Без нее разведчик не разведчик. И запомни, что как дружба начинается с улыбки, так вербовка — со взгляда. Твой взгляд обязан быть железнее. Тот, кто намечен тобой к вербовке, должен первым отвести свой взгляд от твоего. Ты психически уже сильнее. Ну, о других деталях потом.

— Как интересно! Так прежде со мной никто не говорил. Было как? Приказываю, исполняй! — Федор задорно, по-мальчишески шмыгнул носом. — Что еще?

— А еще никогда не расслабляйся. Провалы случаются тогда, когда тебе кажется, что все сложное позади, но ты еще с материалом и не вложил его в тайник, не вручил, если связан напрямую, агенту резидентуры, не передал сведения по радио и не уничтожил оригинал.

— Ага! Это как если гранишь алмаз, делая из него брильянт. Расслабился — и… ошибку не исправить.

— Понимаешь. Ну, что ж, я доволен тобой. Подумаю, когда и кого тебе передать на связь. Хватит заниматься тайниками. С Латышом, он надежный человек и ждет тебя на улице в машине, будешь контактировать, если нет меня. И — не дай Бог — в любом пожарном случае. Сегодня оговорите все условия связи. А как получишь агента, подумай, как наладить с ним работу так, чтобы до минимума свести личные встречи. Удачи тебе, ювелир!

* * *

Обе девочки, Анна и Ирина, росли здоровыми, бодрыми и, к радости Глории, любили отца, были привязаны к нему. Он, как мог, осыпал их подарками, старался проводить с ними все свободное время. Вывозил погулять в сосновый лес Десиерто-де-лос-Леонес, на усыпанные цветами каналы Сочимилко, на пирамиды, на ярмарки покататься на деревянных лошадках и каруселях. Обеим особенно нравилось, когда отец приезжал домой рано и укладывал их спать. Он пел им песни на каком-то, совсем не испанском и не французском языке. Анна запомнила слова: «ридна маты», «кохане», «дивчина у садочку».

Глория, когда муж возвращался, лишь немного успокаивалась, но продолжала жить под постоянным страхом. Она всячески предохранялась, чтобы не забеременеть вновь. Отец оставил после себя небольшую сумму денег в банке, но Глория, чтобы сохранить за собой дом, разделила деньги между сестрами. Мишель имел в банке, как он ей говорил, лишь скромную сумму про запас, на случай чьей-либо внезапной болезни. Бизнесом он не занимался, а продаваемые фотоснимки с трудом покрывали расходы. Ни он, ни семья ни в чем не нуждались, но постоянный страх, что в один несчастный день он не вернется и Глория с детьми останется без средств к существованию, отравлял ее жизнь переживаниями. Она старалась гнать пасмурные мысли. Род был более чем внимателен к Глории, хотя, помимо повседневных дел резидентуры, он много сил отдавал тому, чтобы агентурная сеть бесперебойно работала даже во время его отсутствия. В конце января он должен был лететь в Европу, а затем в Москву.

Еще перед увольнением из МВД тесть, интуитивно чувствуя неприятности, убедил Мишеля получить мексиканское гражданство. «Аквариум» пошел на это, и теперь Род летел в Европу с законным паспортом гражданина Мексики.

К Новому году Петр Серко получил звание полковника, что несомненно говорило о признании его заслуг «Аквариумом». И к Новому году один из агентов привез из США чертежи нового прибора ночного видения на танках. Род отправил их через резидентуру, и ему было с чем лететь домой. На этот раз его путь лежал через Вену. Столица Австрии была последним пунктом перед прыжком, уже с советским паспортом, в Москву!

* * *

После слякоти на улицах и тротуарах, что редко случается в феврале, хорошо подморозило. В субботу и воскресенье он превосходно отдохнул и успокоил начинавшие шалить нервы. Путь на родину — он это знал — был отменно отработан, обеспечен надежными документами, однако переезды из одной страны Европы в другую и связанная с этим смена паспортов требовали постоянного внимания. Не оставляли мысли о том, что ждет его в Москве, какие планы на него имеет начальство. Оставят в Москве? Пошлют в другую страну?

Как бы то ни было, а в понедельник, 14 февраля 1966 года Петр Серко бодро шагал заснеженными бульварами в направлении Фрунзенской набережной, где в одном из многоквартирных домов находилась его временная обитель.

Завтра встреча, скорее протокольная, чем деловая, с заместителем начальника ГРУ. Она представлялась Петру без проблем. Все, что ему могли в Москве сказать хорошего и плохого — мелкие замечания по огрехам в работе и, что самое главное, о планах на будущее, он уже слышал сегодня от начальника управления. И о награждении его орденом Красной Звезды, которую ему, от имени Верховного Совета и министра обороны СССР, вручит завтра заместитель начальника ГРУ, Петр тоже знал.

Настроение было таким, какое охватывало его, когда он ощущал, что удачно завершен очередной этап жизни. Вспомнились выпускной бал средней школы — диплом с отличием; присвоение звания лейтенанта, превосходная аттестация после Военно-дипломатической академии, сообщение на следующий день о его отборе в особую группу для выполнения за границей нелегальной работы и, год спустя, тихо, но убедительно сказанное ему «дядькой» Свиридовым: «Ну, капитан, долгие годы успеха тебе предрекаю! Я редко ошибаюсь! Иди, жаль, что больше не свидимся».

После завтрашней встречи с высоким начальством — десять дней отдыха, а затем, на одной из теплых дач в глухом нехоженом подмосковном лесу, предстоит пройти освоение новой радиотехники, аппаратуры дистанционной слежки и внеконтактной связи и прочих недавних «открытий» специальных служб ГРУ. Было поручено также восстановить в памяти некоторые познания в химии.

Теперь же Петр шагал, одетый в новую болгарскую дубленку, теплые финские ботинки, пыжиковую ушанку, замотанный — по совету начальства — по верхнюю губу в теплый кашемировый английской шерсти шарф.

В конце Гоголевского бульвара, уже почти у самого входа на станцию «Кропоткинская» спешивший в метро подполковник поскользнулся на накатанной мальчишками ледяной дорожке и толкнул Петра в бок. Начал было извиняться и в следующий миг между его бровями обозначились две глубокие морщины. «Погоди, погоди, неужто…» Петр не дал договорить своему бывшему однокашнику по Академии, почти его узнавшему, и быстро произнес по-испански: «¡No faltaba mas, señor! ¡No paso nada!» — и так же поспешно зашагал своей дорогой. Бывший однокашник хорошо знал, что Серко в Академии изучал немецкий и французский языки.

Петр чертыхнулся про себя: «Прав был шеф. Не будь шарфом укутано лицо, он бы меня сразу узнал. Хоть легенда и отработана, но завтра пиши рапорт. Неприятно! Как опасны в нашем деле случайности!»

Уже дома, в уютной трехкомнатной квартире с окнами на Москву-реку и парк культуры, раздевшись и пропустив рюмку привезенного с собой «Наполеона», Петр нашел в записной книжке, полученной им сегодня на конспиративной квартире от коллег, номер телефона родителей своего друга Родиона, Родика. Петр был уверен, что за прошедшие десять лет друг по Академии хорошо продвинулся по работе — его не оставили в ГРУ, а вскоре взяли в Военный отдел ЦК КПСС, — уж теперь-то он, конечно, сменил свое однокомнатное жилье.

В трубке послышался всколыхнувший воспоминания молодости приятный голос матери Родика, единственного сына известного военачальника, начинавшего свою службу еще фельдфебелем царской армии. Отец Родика с юношеских лет был близким приятелем министра обороны маршала Малиновского, потому и дал сыну имя любезного сердцу товарища.

Петр представился, был признан и получил телефон некогда близкого приятеля, почти брата.

Позвонил не сразу. Что-то мешало взять трубку. Каким стал друг за эти годы? Признает ли? Силой воли Петр подавил сомнения: «Ничего! Конечно, он вырос. Положение обязывает… А ведь может спросить: «Когда и где мы с вами встречались?» Нет, не те у него родители. Родик такого себе не позволит!»

Ответила жена Родиона, тоже дочь известного генерала. Сказала, что позовет мужа. Тот долго не подходил. Сердце неприятно застучало: «Вспоминает, кто я? Раздумывает?»

— Алло! — в трубке послышались нотки знакомого голоса. — Куда запропал? Где тебя столько лет носило?

— Лежал на боку, глядел на Оку, — в тон отношениям молодости ответил Петр.

— Ах так! Ну, и что?

— Повидаться бы надо, Родион. Как ты-то сам?

— Как и прежде, не ждал у моря погоды. Хочешь встретиться?

— Родик, а ты сомневаешься?

— Да, нет! Хорошие были времена. — И Петр ощутил, что его давешние опасения оказались вовсе не беспочвенными. Трубка помолчала. — Старик, позвони мне завтра, в это же время. У меня сейчас пришлый народ. Завтра жду! Извини. Позвони завтра вечером.

И раздались гудки.

Петр подошел к окну. «Ну, как бы я поступил на его месте? Друг молодости… А что если я провалился, уволен из армии… Буду просить о помощи… Положение обязывает. Хреновина! Но… куда денешься? Утро начнет со звонков и проверки. А тут полный порядок! Старый друг ничего не просит. Стал полковником, заслужил орден.» Так-то оно так…

Он направился в ванную, а потом завалился спать в постель. И в глубине души уже пожалел о своем звонке.

* * *

Следующий день прошел благополучно. Правда, генерал-лейтенант участливо спросил, не тяжело ли совмещать руководство нелегальной резидентурой с работой радиста.

— Такого в практике не было! И в теории недопустимо, — высокий начальник с шумом положил свои волосатые ладони на письменный стол.

— Нет правил без исключения, — попытался пошутить Петр.

— Да? А как это звучит по-испански? — спросил генерал, в свое время начинавший службу военным переводчиком в республиканской Испании и с той поры основательно подзабывший язык Сервантеса.

— Nohay regla sin exepcion, — ответил полковник, а сопровождавший его начальник отдела, генерал Мещеряков, который был помощником военного атташе в пору прибытия капитана Серко в Мексику, произнес:

— La excepción confirma la regla.

Отдел пытался положить полковника на лопатки, да он одержал верх. Последние полтора года ни сучка, ни задоринки.

— Значит, крепко стоишь на ногах?

— Даже бегаю, товарищ генерал. На здоровье не жалуюсь.

— Ну что ж, это хорошо. Лады! Давайте пока продолжим как было.

На этом аудиенция окончилась, но когда генерал-лейтенант вышел из-за стола, чтобы попрощаться, уже у самой двери кабинета спросил:

— А жилье в Москве есть? — и, прочитав ответ по выражению лица полковника, бросил начальнику отдела: — Немедленно выделить!

Это отозвалось в душе Петра куда большим ощущением праздника, чем получение Красном Звезды. Однако дома, как только он вошел в казенную квартиру, убранную в его отсутствие, кольнула мысль: «А говорить ли Глории о собственной квартире в Москве — мечте любого военного, даже еще большей, чем повышение по службе? Пожалуй, не стоит! Это не принесет ей радости: «Что будет со мной? Что будет с дочерьми? Мы в Союз не поедем!» В этом она тверда, как сталь!»

Позвонил, как обещал, Родиону. Жена ответила, что мужа нет дома, и не пожелала продолжить разговор. В ее голосе чувствовалось некое раздражение. В чем дело? Родион наверняка проверил мой послужной список. Убедился, что он в порядке. Задержался на работе? Нет, оттуда бы позвонил домой. Ну, ладно… Время есть!

Давний друг ответил уже после одиннадцати ночи.

— Старик, друг мой ситный! Ага! Извини, родной, дела… Ты где, старичок? — Стало ясно, где задержался Родик. — А, у себя дома? Это далеко?

Помолчал. Похоже было, куда-то заглянул.

— Значит, так. Надеюсь, помнишь «Маяк»? А?.. Был уверен. Так вот, завтра, в девять тридцать… А?.. Да какой ты смешной! Не пойдем мы в «Маяк» с утра пораньше. У входа! Я подъеду на машине точно в девять тридцать. Понял? Полковничье удостоверение с собой? Да, что я! Привет, Петь! Завтра в девять тридцать! Salut, mon vieux!

— Знает, что я полковник, — положив трубку, вслух подумал Петр. — И я бы так поступил. Таковы законы нашей жизни. И не мне рассуждать, хорошо это или плохо.

Утром Родион был точен. Шикарно одетый, он подкатил к второразрядному ресторану «Маяк» на черной «волге». Несмотря на благоприобретенную тучную комплекцию, проворно оставил переднее сиденье, с жаром обнял друга. Открыв заднюю дверцу, пропустил Петра и, когда они уселись и машина тронула с места, с чувством произнес:

— Ну, ты хорош! Рад твоим успехам! И Галя хочет тебя видеть. А сейчас поедем в Имэл, — и Родион перешел на французский. — Раньше там был Коминтерн, потом Комитет номер четыре при Совете Министров — это когда мы учились в Академии. Затем этот комитет стал достославным ПГУ. За спиной ВДНХ. Знаешь?

Петр кивнул головой и вспомнил рассказ Хавьера Герреро, к которому так неожиданно однажды тесть затащил его с собой.

По дороге говорили о пустяках. Петр не забыл бытующее в ЦК правило — каждое ухо шофера цековского гаража, скорее всего, принадлежало осведомителю КГБ.

Когда получили пропуска и зашагали по дорожке липового парка, отделявшего проходную от огромного, с колоннами, серого «сталинского» здания ИМЛ, Родион сообщил:

— Тащу сектор, старик. Не по твоей части, но важный! Посмотришь, сразу схватишь атмосферу, которой дышим. Ничему не удивляйся. Об этом посещении Мещерякову ни слова!

В просторном зале собиралось заседание отдела истории Великой Отечественной войны Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС с приглашением ведущих историков и представителей Генштаба Министерства обороны. Уже собралось больше ста человек, а народ все подходил. Маститые ученые солидно переговаривались. Чувствовалось, что тема собрания всех волнует.

Родион пояснил, что предстоит обсуждение недавно вышедшей в свет книги доктора исторических наук А.М. Некрича «1941. 22 июня». 50 тысяч экземпляров разошлись за неделю. В Москве уже на третьи сутки эту книгу нельзя было купить. Она привлекла интерес читателей тем, что была написана на основе данных, взятых из секретных архивов. В том числе из материалов по внешней политике Германии.

Места за столом президиума заняли автор книги, а с ним бывший профессор Военно-политической академии имени Ленина полковник Деборин, генерал-майор Тель-пуховский и профессор, доктор наук, генерал-майор Болтин, которому отвели роль председателя.

Первым получил слово руководитель отдела истории Великой Отечественной войны, доктор экономических наук Деборин, один из авторов и редакторов 12-томной «Истории Второй мировой войны». Он солидно откашлялся и начал:

— Книга затрагивает важнейший и малоисследованный вопрос. Отдел оценивает ее в целом положительно, но его мнение расходится с мнением Комитета по делам печати. Выводы, сделанные автором, понятны, но в книге имеется ряд противоречий. Главный вопрос — причины наших неудач в начальном периоде войны. В разделе «Предупреждения, которыми пренебрегли» все сводится к тупому упрямству Сталина.

В зале установилась напряженная тишина. А Деборин продолжал:

— Это поверхностно. Это означало бы, что со смертью Сталина проблема снята. Но это неверно. Дело не только в Сталине. В одном случае автор опирается на маршала Голикова, бывшего в те годы начальником разведуправления Генштаба РККА. Но Голиков не столько информировал, сколько дезинформировал правительство.

Петр ощутил, как сжалось сердце. Куда клонит профессор?

— Сводки Голикова иногда сплошная дезинформация. Они делились на две части: в первой — «сообщения достоверные», и в них данные о том, что Германия готовит вторжение в Англию, во второй — «сведения недостоверные», и среди них, например, донесения советского нелегала Рихарда Зорге о сроках нападения Германии на СССР. Критику культа личности надо вести глубже. Находились люди, которые составляли различную информацию в угоду Сталину вопреки правде. С них тоже надо спросить. На следующем заседании отдела объективно оценить деятельность Голикова.

Родион нагнулся к уху Петра и прошептал:

— Так говорит, потому как знает, что маршала отправляют на пенсию.

Деборин сделал паузу, извлек из заднего кармана платок, вытер нос.

— Однако в оценке деятельности Сталина не нужно опираться на высказывания Хрущева. Они необъективны. Нельзя все валить на Сталина. Но вернемся к книге Некрича. В ней есть и ряд фактических неточностей. Например, сорокапятимиллиметровые пушки в действительности были бесполезны против немецких танков, и потому правительство сняло их с производства.

В зале зашумели. Раздались голоса: «Неправильно! Сорокопятка прошла всю войну и успешно боролась с танками!», «Не правительство, а Сталин!», «Снятие сорокопяток с производства — преступление!!», «Мы встречали немецкие танки кулаками!», «К началу войны не оказалось никакой противотанковой артиллерии!»

Деборин сложил руки на груди и ждал. Когда выкрики кончились, продолжил:

— Кроме того, из книги Некрича можно понять, что Сталин, Ворошилов, Буденный, Блюхер и другие знали о невиновности группы Тухачевского и тем не менее судили их.

Голос из зала перебил: «Конечно, знали! Еще как!!»

— Но, товарищи, я думаю, что у присутствовавших на суде Ворошилова и Буденного есть совесть и честь.

Теперь зал взорвался всеобщим возмущением. Раздались голоса: «Ворошилов на суд не явился!», «Какая у них совесть и честь!», «Хватит!», «Довольно!»

Деборин пытался еще что-то сказать, но из-за шума, мотая головой, покинул трибуну, и председательствующий предоставил слово доктору военных наук полковнику Анфилову.

— Книга очень хорошая и должна быть оценена положительно, — громким голосом произнес полковник Генштаба. — Что касается противоречий, то, видимо, отдел, представляемый нашим коллегой товарищем Дебориным, не уяснил некоторые вопросы. Прежде всего о чести Ворошилова и Буденного. Ее не было и нет!

Петр опустил глаза. Все, что он читал по-испански и по-французски о злоупотреблениях, творимых Сталиным и его ближайшими соратниками, не укладывалось в сознании, поскольку было продуктом вражеской пропаганды. Но то, что он слышал с этой высокой трибуны святого для него Института марксизма-ленинизма, его ошеломило.

А с трибуны доносилось:

— Многие материалы, хранящиеся в наших архивах, пока, к сожалению, не подлежащие оглашению, дают нам основания делать резко отрицательные выводы в отношении Ворошилова, Буденного, Молотова и многих других, кто правили страной вместе со Сталиным. У меня сердце обливается кровью, когда во время парадов я вижу на мавзолее Ворошилова, лично загубившего тысячи лучших наших военных. Теперь о начале войны. Нет никакого сомнения в том, что если бы наши силы заранее были приведены в боевую готовность, что зависело целиком от Сталина, мы не потерпели бы такого сокрушительного поражения в первый период войны и вообще война не была бы для’ нас столь разрушительной и кровопролитной. Голиков в своих воспоминаниях выглядит героем, а его надо судить. Он имел полный план «Барбаросса», но донес Сталину, что это провокация, направленная на то, чтобы столкнуть нас с немцами. Угодничал и врал, зная, что Сталин придерживается этой позиции. Книгу Некрича предлагаю одобрить.

На трибуну поднялся сотрудник ИМЛ Гурий Заставенко. Он в пух и прах разнес «всенародного старосту» Калинина. Напомнил, что тот выступал перед слушателями Военно-политической академии за две недели до начала войны. И высказался в том плане, что вот, дескать, говорят, что на нас собираются напасть немцы. А мы ожидаем это, и чем скорее нападут, тем лучше. Мы свернем им шею!

Выступавшего поддержал зычный голос из зала: «Старый трепач!», и, когда Заставенко сказал, что не один Сталин виноват, участники заседания устроили шум, не позволивший говорить дальше.

Следующим был полковник Генштаба Дашичев. Он посетовал, что советские исследователи чаще используют зарубежные источники. «Когда наконец будут открыты и сделаются достоянием ученых и писателей наши архивы?» — задал вопрос Дашичев и рассказал о том, что посол Германии в СССР Шуленбург встречался с нашим послом в Германии Деканозовым, а затем и с Молотовым в Москве и что обоим, совершая государственную измену, но пытаясь уберечь свою страну от беды, сообщил, что Германия нападет на Советский Союз именно 22 июня. «Посол плакал, просил привести в готовность вооруженные силы СССР, — может быть, Гитлер струсит. Но ему не поверили. Где настоящие документы об этом?»

Коснувшись роли Голикова, Дашичев прямо заявил, что этот военачальник совершил преступление, и не только тем, что составлял угодную Сталину информацию, но и тем, что завалил искренне помогавшую СССР лучшую зарубежную агентуру. Голиков явился одним из главных инициаторов репрессий в отношении разведкадров в Союзе. Полковник закончил тем, что все тогдашние руководители партии и правительства превосходно знали, что грозило Советскому Союзу, но не нашли в себе мужества выступить за проведение мероприятий по обороне страны. «Однако главная и огромная вина лежит на Сталине!» — закончил он. Но аплодировали оратору далеко не все.

Петр внезапно подумал, что он напрасно оказался в этом зале. Но продолжал внимательно слушать.

Историки Рощин и Василенко, оба сотрудники ИМЛ, осудили Сталина. Первый сказал, что Сталин и его окружение объективно делали все, чтобы ослабить подготовку советского народа к войне, а второй — что по всем объективным возможностям мы могли дать немцам отпор, но Сталин все сорвал.

Мельников-Меламед из Института истории АН СССР, похвалив Некрича, разнес содержание договора Молотова-Риббентропа и закончил выступление словами: «Сталин охотно вступил в антикоминтерновский пакт! Это показывает его лицо, и мы не имеем права обходить стороной проблему Сталина».

Доктор исторических наук Кулиш, бывший профессор Военно-политической академии, предложил выйти за рамки обсуждения культа личности и вины Сталина. Кулиш поставил вопрос: соответствовало ли советское руководство своему положению? «Нет! — повысив голос ответил он. — Не соответствовало! Нужно исследовать то, что поставило Сталина, не соответствующего своей должности, неограниченным правителем партии и государства».

Между тем Петр видел, что добрая половина зала не очень-то довольна ходом обсуждения, но по каким-то причинам никто из них не решается выступить в защиту Сталина. Тут на трибуну стал подниматься сгорбленный старик, и Родион пояснил: «Евгений Александрович Гнедин, в свое время главный помощник Литвинова, просидел с тридцать девятого шестнадцать лет, полностью реабилитирован». Гнедин сказал, что он в течение двух лет перед войной составлял информацию для наркоминдела. Сталин и Молотов, по его словам, прекрасно знали, что Германия вот-вот нападет. Почему же тогда Сталин палец о палец не ударил для укрепления обороноспособности СССР?

Последним перед перерывом слово получил известный историк Слезкин. Ведущий сотрудник Института истории АН СССР высоко оценил обсуждаемую книгу и заявил, что Сталин творил дела, которые вполне можно назвать преступлением, но виноват он не один. Следует разобраться в том, как и почему сложились условия, при которых каждый врал, стараясь угодить начальству. Петр запомнил фразу: «Отказ от правды во имя собственного благополучия является тяжким преступлением».

В столовой Института марксизма-ленинизма кормили, как, вероятно, стали бы кормить при коммунизме. Обед с черной икрой и лососиной, из пяти блюд, стоил 1 рубль 17 копеек. В ресторане не отделались бы и сотней, подумал Петр. Но к деликатесам он отнесся равнодушно. Горячие выступления историков не выходили из головы.

После часового перерыва слово получил сотрудник Института истории АН СССР, сын командарма 1-го ранга Якира, расстрелянного Сталиным без каких-либо на то оснований. Из его выступления полковник Петр Серко узнал, что Сталин задержал развитие советского вооружения, уничтожив многих выдающихся военных конструкторов, в том числе создателей ракетной техники Тихомирова, Бокаури, Курчевского и Лангемака — автора знаменитой «Катюши». Далее Якир обратил внимание на то, что некоторые предыдущие ораторы, упоминая Сталина, говорили: «Товарищ Сталин», и сказал как отрубил: «Никому, а тем более нам, он не товарищ!»

Из зала раздались возгласы: «Правильно!» Тогда слово попросил Телегин, генерал-лейтенант из Московского военного округа, и попытался было обелить Сталина.

— Книга Некрича острая, — сказал он, — но автор некритически относится к иностранным источникам, особенно к мемуарам. В них мало правды. — Раздались возгласы: «А в наших мемуарах?» — Да и в наших много вранья. — Когда смех присутствующих поутих, генерал продолжил: — Нужно помнить, что на мемуарах лежит налет «хрущевщины».

Поднявшийся в зале гул не позволил старому генералу закончить свое выступление. Сменивший же его профессор Петровский, сын старого большевика, ближайшего соратника Ленина, заявил, что действия Сталина помогли фашистам в Германии и Италии прийти к власти и потому Сталин — преступник.

— Товарищ Петровский, — перебил говорившего председательствующий генерал Болтин. — В этом зале, с этой трибуны нужно выбирать выражения. Вы коммунист?

— Да!

— Я не слышал, чтобы где-нибудь в директивных решениях нашей партии, обязательных для нас обоих, говорилось о том, что Сталин — преступник.

— Двадцать второй съезд партии постановил вынести Сталина из мавзолея за преступления перед партией. Это значит, он преступник. Сталина нельзя обелять. Так можно оправдать любого диктатора. Сказать им: «Твори, что хочешь! Тебя все равно оправдают!»

Потом на трибуне появился писатель Снегов и заявил, что нельзя быть коммунистом и мягко говорить о Сталине, который предал и продал коммунистов, уничтожил почти всех делегатов XVII съезда партии, почти всех членов ЦК, не избравших, как выяснилось, его генеральным секретарем в 1934 году, предал Испанскую республику, Польшу, всех коммунистов во всех столицах мира.

Деборин попытался оправдаться:

— Никакой новой доктрины я не создавал и не ставил своей задачей защищать Сталина. Относительно выступления Снегова. Мы уже не раз слышали все, что говорил Снегов. Он поет по нотам из враждебного нам лагеря. Надо, товарищ Снегов, определить, к какому лагерю принадлежишь.

— Я с Колымы!

— Нужно будет проверить все это. — В зале раздались неодобрительные возгласы: «Телефон дать?», «Опять за старое?», и Деборину не дали произнести более ни слова.

Явно чтобы разрядить накалявшуюся обстановку и закруглить обсуждение, на трибуну поднялся Некрич. Поблагодарил за благожелательные отзывы и пообещал исправить упущения, имевшие место в книге.

Для справки истребовал минуту Снегов.

— Я думал, что участвую в научной дискуссии. Деборин вместо научных доказательств привел «доводы» образца тридцать седьмого года. Но нас лагерями не запугаешь! Мы не дадим себя запугать! Сейчас не то время, и прошлое не вернется!

Зал ответил аплодисментами, и заключительное слово взял Болтин, позицию которого ни Петру, ни Родиону так и не удалось определить. Генерал закончил словами:

— Нужно еще многое изучить, проанализировать… Тогда мы доподлинно выясним, что повлияло на нашу неподготовленность к войне.

Спорить с ним не стали, и заседание закрылось.

Как перед заседанием, во время перерыва, так и по окончании дискуссии к Родиону подходили многие: друзья и те, кому было «положено». Подошел и Некрич. Поздравив автора, Родион тихо сказал: «Позвоните, надо бы встретиться за ужином».

Когда они оделись и шли по усыпанной песком дорожке к проходной, Родион спросил:

— Ну, что скажешь, старик?

Петр долго молчал. В голове стоял полный сумбур. Советское воспитание побуждало критически отнестись ко многим оценкам. Но новые открывшиеся факты терзали душу. Он ответил кратко:

— Здание дает трещину…

— Дает… Потому что строители оказались неквалифицированными. Был проблеск — двадцатый и двадцать второй съезды, но скинули Хрущева, и потянуло холодом. Оттепели, судя по всему, конец. Вот и притащил тебя сюда, чтобы ты увидел ее всплеск. Больше Некрич писать не будет. Кому она теперь нужна, правда о войне, о Сталине?

Тут их нагнал генерал Болтин.

— Ну, как тебе показалось? — спросил он Родиона.

— Никто не мог сказать толкового слова в защиту Сталина. Были ошибки, мы их осудили, но ведь он какую великую державу слепил!

* * *

Вечером того же дня Петр обнял Галю, теперь превосходно его вспомнившую. Ее дитя, десятилетний малый, воспитывался бабкой и дедом и жил у ее родителей. Она сама, по словам мужа, «прекрасно проводила время» в одном из закрытых военных НИИ.

Мужчины вскоре захмелели, поскольку «исторически важных» тостов было много. Когда закусили, пошел разговор за жизнь. Оба клялись, что годы не ослабили их дружбы. Жене Родиона их разговор быстро наскучил, и она ушла смотреть телевизор.

Ближе к двенадцати она возвратилась и, послушав мужа, авторитетно заявила:

— Петр, не слушай ты его! Это все влияние его отца. Мой твердо верит в правоту Сталина. Все, что он делал, правильно! Просто Гитлер обманул. Вот и причины трагедии сорок первого. Все так говорят. Ну, большинство…

— Эх ты, «стратег», — иронически проехался по ее адресу Родион. — Да твой Сталин находился в прострации неделю. Его разыскать не могли.

— Ну, это вообще галиматья какая-то, — отрезала Галя и, забрав графин с коньяком, ушла на кухню.

— Где же правда, Родион? — вновь оседлал своего конька его старый друг.

— Видишь ли, Петь, это, конечно, рискованно, то, что я тебе говорю, но есть ученые, которые настроены резко против Сталина. У них факты…

— А не кончится это для них Колымой? — хмель на этот раз быстрее обычного оставлял сознание Петра.

— Старик, все может быть! Ты, конечно, меня извини, но разве ты не понял кое-что из моего ответа генералу Болтину? C’est la vie. Хочешь жить — умей вертеться.