1. Иоакимовская летопись и ее значение

Иоакимовскую летопись принято считать малодостоверной, почти апокрифической. Сомнения в отношении ее идут по двум линиям: 1) с одной стороны, ее считают просто подделкой самого Татищева, 2) с другой стороны, ее содержание признается недостоверным.

Ниже мы покажем, что первое предположение совершенно неверно. Татищев имел дело с рукописью, заключавшей местами значительные расхождения со списком Нестора. Как настоящий ученый, Татищев добросовестно переписал в свою «Историю» наиболее важные места иоакимовского списка, и мы можем только жалеть, что он не переписал ее буква в букву.

Что же касается достоверности Иоакимовской летописи в целом, то следует признать, что она состоит как из апокрифических (в начале), так и совершенно точных исторических сведений. История находки рукописи такова.

В результате обращения Татищева к родным и знакомым о разыскании старинных рукописей он получил во временное пользование три тетради, о которых он говорит:

«Сии тетради видно, что из книги сшитой выняты по разметке 4, 5 и 6, письмо новое, но худое, склад старой смешенной с новым, но самый простой, и наречие Новогородское: начало видимо, что писано о народах, как у Нестора с изъяснениями из Польских, но много весьма неправильно, яко Славян Сарматами и Сарматские народы Славянами именовал, и не в тех местех, где надлежало, клал, в чем он веря Польским, обманулся. По окончании же описания народов и их поступков, зачал то писать, чего у Нестора не находится, или здесь иначе положено как следует».

Татищев, списавши, тетради вернул, но получить последующие ему не удалось, ибо престарелый владелец тем временем умер, и все попытки Татищева найти оставшиеся после него рукописи не удались.

Таким образом, Татищев всей целой Иоакимовской летописи не видел, из трех ее тетрадей он выписал только то, что отличалось от Нестора, но можно думать, что самое существенное он все же выписал. За это говорит то, что владелец Иоакимовской летописи выслал ему только тетради 4, 5 и 6, очевидно, ни начало, ни дальнейшие тетради особого интереса, по сравнению с Нестором, не представляли.

Из текста Иоакимовской летописи мы увидели, что рукопись эта не была в сущности Иоакимовской, — автор ее имел летопись Нестора, летопись Иоакима и некоторые другие, ныне утерянные, но которые нашли свое отражение в польских летописях.

Как известно, польское летописание началось значительно позже русского, поэтому первые польские летописцы начинали свои летописи, выписывая многое из русских. Эти русские летописи, не были, однако, типа Нестора, а содержали многое, от него уклоняющееся. Таким образом, через польские источники до нас дошли отголоски утерянных русских. И это случилось потому, что попавшее в польские летописи не подходило к «канону» русских.

Автор Иоакимовской летописи, в сущности, Псевдоиоаким, видимо, критически относился к Несторовой летописи и считал Иоакимовскую летопись более верной хотя бы потому, что Иоаким, как новгородский епископ, больше знал о Новгороде, чем киевлянин Нестор.

Для нас неважно, когда именно была написана Псевдоиаокимовская рукопись, важно то, что составитель ее настоящей Иоакимовской летописью широко воспользовался. Так как Иоаким умер уже в 1030 году, то значит, еще до 1030 года в Новгороде существовало свое собственное оригинальное летописание.

Шахматов и другие, расчленяя «Повесть временных лет» и выявляя более древние ее части, устанавливают существование гипотетического «Начального свода» 1037 года. Наличие Иоакимовского летописания совершенно опровергает это положение: из этой летописи явствует, что сложная летопись типа истории, а не погодной хроники, существовала в Новгороде еще до 1030 года.

Иоакимовскую летопись наши историки, в сущности, «проморгали»: именно она является самой древней новгородской летописью, своей, оригинальной. Она особенно обстоятельно излагает события Северной Руси, ибо была северной.

Нестор, вероятно, ее имел, но, как южанин, не интересуясь историей Севера, взял из нее то, что касалось Юга. Далекое прошлое Новгорода его не интересовало — его интересовало, «кто нача в Киеве первее княжити».

Замечательно то, что уже Иоаким написал историю, а не хронику, — Псевдоиоаким говорит ясно, что «святитель Иоаким, добре сведомый написа, еже сынове Афетовы и внуки отделишася» и т. д. Следовательно, уже Иоаким начинал свою историю Новгорода от Сотворения мира.

Поэтому есть основание думать, что всё «доисторическое» введение Несторовской летописи не есть оригинальное вступление, а заимствовано из Иоакима, но приспособлено к интересам Киева, а не Новгорода.

Теперь то предположение, которое было высказано нами ранее на совершенно другом основании, а именно, что «норци» или «нииорици» «Повести временных лет» — на самом деле испорченное «новгородцы», находит себе совершенно неожиданное подтверждение.

Возможно даже, что оригинал «Повести временных лет» уже заключал в себе вышеуказанную описку, — Нестор не догадался, что слово это означало «новгородцы». Можно думать с достаточным основанием, что первым русским летописцем, и именно историком, а не хронистом, был не Нестор, а Иоаким, умерший за 84–83 года до Нестора.

То обстоятельство, что Иоаким был епископом, объясняет широкий план его летописи и связь с Грецией. Получивший глубокое образование, Иоаким имел основание строить свою летопись по большому плану, опираясь на греческие источники, в отношении же Нестора, хоть и ученого монаха, этого ожидать труднее.

Иоанн, явившись в Новгород и став во главе духовной жизни Новгорода, естественно, начал писать историю Новгородской области, так сказать, ab ovo (лат. «с самого начала»)! Что он не был одиночкой в своих взглядах, доказывают польские источники, которые повторяют не Нестора, а Иоакима.

Пусть даже сведения Иоакимовской летописи о глубокой древности Новгорода совершенно ложны, но поддержка их польскими источниками указывает, что кроме летописи несторовского типа была и летопись типа Иоакимовской, но последняя была едва ли не на 100 лет древнее Несторовской.

Таким образом, историю русского летописания мы должны себе представлять совершенно иначе, чем думали до сих пор: 1) русская южная летопись существовала еще при Аскольде, но, скорее всего, это была только хроника, т. е. погодная запись событий, но не собственно история; 2) настоящую связную историю начал Иоаким в Новгороде, но эта история касалась главным образом Севера Руси; 3) лет сто спустя Нестор создал «Повесть временных лет», взяв в основу летопись Иоакима, но приспособив ее к югу Руси, ибо Новгород в XI веке явно был второстепенным центром, а на всей Руси главенствовал Киев.

Перейдем теперь к самому тексту Иоакимовской летописи. В свете только что сказанного текст будет для нас и более интересным, и более понятным.

«…О князех Русских староботных, Нестор монах не добре сведом бе, что ся деяло у нас Славян во Новеграде, а святитель Иоаким, (1) добре сведомый написа, еже сынове Афетовы и внуки отделишася, и един от князь Славен с братом Скифом, (3) имея многия войны на востоце, идоша к западу, многи земли о Черном море и Дунай себе покориша, и от старшаго брата прозвашася Славяне, а Греки их ово похвально Алазони, (4) ово поносно Амазони, (5) еже есть жены без титек именовали, яко о сем стихотворец древний и великий глаголеть (6).

D. Славян князь, оставя во Фракции и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, (7) иде к полунощи, и град великий созда во свое имя, Славянск нарече, (8) а Скиф остася у Понта и Меотиса в пустынях обитати, питаяся от скот и грабительства, и прозвася страна та Скифиа великая, (9). По устроении великаго града умре Славян князь, а по нем владаху сынове и внуки много сот лет, и бе князь Вандал, (10) владая Славянами, ходя всюду на север, восток и запад, морем и землею многи земли на вскрай моря повоева, и народы себе покоря, возвратися во град великий.

По сем Вандал послал на запад повластных своих князей и свойственников Гардорика и Гунигара, (11) с великими войски Славян, Руси и Чуди, и сии шедше, многи земли повоевав, не возвратишася, а Вандал разгневався на ня, вся земли их от моря и до моря (12) себе покори и сыновом своим вдаде: он имел три сына Избора, Владимира, Столпосвята, каждому из них построи по единому граду, и в их имена нарече, (13) всю землю им разделя, сам пребывал во велице граде лета многа, и в старосте глубоце умре, а по себе Избору град великий и братию его во власть предаст, потом измроша Избор и Столпосвят, а Владимир прият власть на всей земли. Он имел жену от Варяг Адвинду, (14) вельми прекрасну и мудру, о ней же многое от старых повествуется и в песнех восклицают.

Е. По смерти Владимира и матери ево Адвинды княжили сынове его и внуки до Буривоя, иже девятый бе по Владимире, имена же сих осми неведомы, (15) ни дел их, разве в песнех древних воспоминают, (16) Буривой, имея тяжку войну с Варяги, множицею побеждаше их, и облада всю Бярмию до Кумени, (17) последи при оной реце побежден быть, вся свои вои погуби, едва сам спасеся, иде во град Бярмы, иже на острове сый крепце устроеный, (18) иде же князи подвластнии пребываху, и тамо пребывая умре, Варяги же абие пришедше град великий и прочии обладаша, и дань тяжку возложиша на Славяны, Русь и Чудь (19).

Людие же терпяху тугу велику от Варяг, пославше к Буривою испросиша у него сына Гостомысла, да княжит во велице граде; и егда Гостомысл прия власть, абие Варяги большие овы изби, овы изгна, и дань Варягом отрече, и шед на ня победи, и град во имя старейшего сына своего Выбора при море построи, (20) учини с Варяги мир, и бысть тишина по всей земли. Сей Гостомысл бе муж елико храбр, толико мудр, всем соседом своим страшный, а людем его любим расправы ради и правосудия: сего ради вси окольны чтяху его, и дары и дани дающе, купуя мир от него, многи же князи от далеких стран прихождаху морем и землею послушати мудрости, и видети суд его, и просити совета и учения его, яко тем прославися всюду.

F. Гостомысл имел четыре сына и три дщери, сынове его ово на войнах избиени, ово в дому измроша, и не остася ни единому им сына, а дщери выданы быша суседним князем в жены, (21) и бысть Гостомыслу и людем его о сем печаль тяжка, и иде Гостомысл в Колмогард вопросити боги о наследии, и возшед на высокая, (22) принесе жертвы многи, и вещуны угобзи.

Вещуны же отвещаша ему, яко боги обещают ему наследие от ложесн его; но Гостомысл не ят ему веры, зане стар бе, и жены его не раждаху: посла паки в Зимеголы (23) к вещунам вопросити, и тии реша, яко имать наследовати от своих ему, он же ни сему веры не ят, пребываше в печали. Единою спящу ему о полудни, виде сон яко из чрева средния дщере его Умилы произрасте дерево велико, плодовито, и покры весь град великий, от плод же его насыщахуся людие (24) всея земли: востав же от сна призва вещуны, да изложат ему сон сей, они же реша: от сынов ее иматъ наследити ему землю, и земля угобзится княжением его, и вси радовахуся о сем, еже не имать наследити сын большия дщере, зане негож бе. Гостомысл же, видя конец живота своего, созва вся старейшины земли от Славян, Руси, Чуди, Веси, Мери, Кривич и Дрягович, яви им сновидение, и посла избраннейшие в Варяги, просити князя, и приидоша по смерти Гостомысла Рюрик с двумя браты и роды его».

(Здесь о их разделеньи, кончине и проч. согласно с Нестором, токмо все без лет. — Примечание Татищева.)

«Рюрик по смерти братий облада всею землею, не имея ни с ким войны. В четвертое лето княжения его преселися от Старого в Новый град великий ко Ильменю, прилежа о расправе земли и правосудии, яко и дети его.

Дабы ему всюду расправа и суд не оскудел, посажа по всем градом князи от Варяг и Славян, сам же проименовася князь великий, еже Греческий Архикратор, или Василевс, (25) а онии князи подручны, по смерти же отца своего облада Варягами, емля дань от них (26). Имел Рюрик неколико жен, но паче всех любляше Ефанду, дочерь князя Урманского; (27) и егда та роди сына Ингоря, даде ей обещанный град с Ижорою в вено (28).

Славяне, живущие по Днепру, зовомии Поляне и Горяне, утесняемы бывше от Козар, иже град их Киев и прочии обладаша, емлюще дани тяжки и поделиями изнуряюще, тии прислаша к Рюрику преднии мужи просити, да послеть к ним сына или ина князя княжити. Он же вдаде им Осколда, (29) и вои с ним отпусти. Осколд же шед облада Киевом, и собрав вои повоева первее Козар, потом иде в ладиях ко Царю граду, но буря разби на море корабли его, и возвратися посла в Царьград ко царю…»

(Здесь на стране подписано: «утрачены в летописце два листа», а зачато: «…Михаил же возблагодари Бога, иде в Болгары». По сему дознаюсь, что о крещении Осколда утрачено, и Михаил сей Кир Михаил митрополит, показавший чудо незгоревшим Евангелием гл. 3. н. 10. — Примечание Татищева.)

«G. Рюрик по отпуске Осколда бе вельми боля, и начат изнемогати; видев же сына Ингоря вельми юна, предаде княжение и сына своего шурину своему Олгу, (30) Варягу сущу Князю Урманскому.

Олег бе муж мудрый и воин храбрый, слыша от киевлян жалобы на Осколда, и позавидовав области его, взем Ингоря, иде с войски ко Киеву. Блаженный же Осколд (31) предан киевляны, и убиен бысть, и погребен на горе, иде же стояла церковь святого Николая; (32) но Святослав разруши ю яко речется.

По сем Олег облада всю страну ту, многи народы себе покори, воева же на Греки морем, и принуди мир купити, возвратися с честию великою и богатствы многими, повоева же Козары, Болгары и Волоты до Дуная» (Волоты римляне, ныне Волохи, ч. II. н. 8. — Примечание Татищева).

«Егда Ингорь возмужа, ожени его Олег, поят за него жену от Изборска рода Гостомыслова, иже Прекраса нарицашеся, а Олег преименова ю, и нарече во свое имя Олга; (33) име же Игорь потом ины жены, но Олгу мудрости ея ради паче иных чтяше».

(О войне на Греки, убийстве его от Древлян, якоже и о мщении Олги древлянам кратко тако.)

«Князь Древлянский мал сын Нискинин (34) присла послы ко Олге просити да идеть зань, она же повеле послы тии овых избити, овых сожещи, и собрав воя, иде на Древлян, князи их и люди изби, а град Коростень раззори и сожже.

Н. Олга владея со сыном, и научена бывши от пресвитер, сущих в Киеве, вере Христове, но крещения народа ради прияти не можаше; сего ради иде с верными вельможи ко Царюграду, и прияв тамо крещение, со многими дары и честию от царя и патриарха возвратися в Киев, идеже первее святый апостол Андрей веру Христову проповеда; (35) приведе же с собою иереи мудри и церковь святыя Софии древяную устрои, а иконы ей присла патриарх и прилежаху к научению, а Олга вельми увещева сына Святослава, но Святослав ни слышати хотя, а от вельмож и смерти мнозии прияша, и вельми от неверних ругаеми бяху (36).

И по смерти Олги Святослав пребываше в Переяславце на Дунае воюя. Но Козары, Болгары и Греки имея помощь от тестя (37) князя Угорского и князя Ляцкого не единою побеждая, последи за Дунаем у стены долгие (какая сия стена, нигде я описания не нахожу. — Примечание Татищева), все войско погуби, тогда диавол возмяте сердца вельмож нечестивых, начаша клеветати на христианы сущие в воинстве, якобы сие падение вой приключилося от прогневания лжебогов их христианами; он же толико рассвирепе, яко и единого брата своего Глеба (38) не пощаде, но разными муками томя, убиваше.

Они же с радостию на мучение идяху, а веры Христови отрещися и идолом поклонитися не хотяху, с веселием венец мучения приимаху, он же видя их непокорения наипаче на пресвитеры яряся, якобы тии чарованием неким людям отвращают, и в вере их утверждают, посла в Киев повеле храмы христиан раззорити и сожещи, и сам вскоре пойде, хотя вся христианы изгубити; но Бог весть, како праведные спасти, а злые погубити. Он бо вся воя отпусти полем ко Киеву, а сам же не со многими иде в лодиях, и на Днепре близ Проторча (порогов) оступиша Печенези со всеми бывшими при нем избиша, тако прият казнь от Бога.

К. Святослав имел три сына, им же тако области раздели: старейшему Ярополку даде град Киев со всею областью, Олгу юнейшему Древляны, а Владимиру сыну Малушину Новград.

Ярополк же бе муж кроткий и милостивый ко всем, любяше христианы, и аще сам не крестися народа ради, но никому же претяше».

(Прочее до ухода Владимира в Варяги кратко, но согласно с Нестором. — Примечание Татищева.)

«Владимир возвратися от Варяг с войском и собрав новогородцев, иде на Полоцкого князя Рохволда, зане той повоева волости новогородские, и победя войско, град Полоцк вся, Рохволда со двемя сыны уби, а дщерь его Рогнед взя себе в жену, и преименова ю Гориславою: (39) сия приречена бе Ярополку, и хотяше итти с послы Ярополчи ко Киеву.

Ярополк известяся о сем, печален быть, яко случися убивство брата его Олга не по хотению его, и се другий брат войну нача, посла к нему увещевати, посла же и воинство во Кривичие, да воспретят Владимиру воевати.

Владимир, слышав сие, убояся, хотя бежати ко Новуграду, но вуй его Добрыня ведый, яко Ярополк нелюбим есть у людей, зане христианом даде волю велику, (40) удержа Владимира, и посла в полки Ярополчи с дары к воеводам, водя их ко Владимиру. Оные же, яко первее рех, не правяху Ярополку, и яшася предати полк Владимиру, тогда Добрыня со Владимиром иде на полки Ярополчи, и сшедшися на реке Дручи в трех днех от Смоленска, победиша полки Ярополчи не силою ни храбростию, но предательством воевод Ярополчих».

(О убивстве Ярополка, рождении Святополка и проч. почти согласно с Нестором, и житие Владимирово описано со многими пирами и веселии, которые к сему не принадлежат. — Примечание Татищева.)

«L. Владимир имея с Мещем (Мешком) князем Ляхов и Ленчан войну, и аще воеводы Владимиры двакрат победиша их, то он не престая воюя земли даже до Горыни. Сего ради Владимир шед сам, и при реце Висе (мню Висле. — Примечание Татищева) тако победи, что Мещ все воинство погубив, едва сам спасеся, а преднии его мужи все пленены быша, и Владимир вся грады Ляцкия заят. Мещ же испроси мир у Владимира, отдая ему пять градов, Владимир же даде ему мир, и дань погодну на Ляхи возложи (41).

По сем же иде Владимир на Булгары, и победя их, мир учини, и прият крещение сам и сынове его, и всю землю Русскую крести (42). Царь же болгарский Симион присла иереи учены и книги довольны, и посла Владимир по Царьград к царю и патриарху, просити митрополита, они же вельми возрадовашася, и прислаша митрополита Михаила мужа весьма ученаго и богобоязненного, болгарина суща, с ним четыре епископы и многи иереи, диаконы, и демественники (певчие) от Славян. Митрополит же по совету Владимира посажа епископы по градом в Ростове, Новеграде, Владимире и Белеграде (43).

Сии же шедше по земли с вельможи и вои Владимировыми, учаху люд и крещаху всюду стами и тысящами, колико где прилучися, аще людие невернии вельми о том скорбяху и роптаху, но отрицатися воев ради не смеяху.

М. В Новеграде людие уведавше, еже Добрыня идет креститися, учиниша вече, и закляшася все не пустити во град, и не дати идолы опровергнути, и егда приидохом, они разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и аще Добрыня прельщением и лагодными словы увещевая их, обаче они ни слышати хотяху, и вывесше два порока великие со множеством камения поставиша на мосту, яко на сущие враги своя, вышший же над жрецы Славян Богомил, сладкоречия ради наречен Соловей, вельми претя люду покоритися. Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжищам и улицам, учахом (44) люди елико можахом, но гиблющим в нечестии слово крестное, яко апостол рекл, явися безумием и обманом. И тако пребывахом два дни неколико сот крестя.

Тогда тысяцкий новгородский Угоняй, ездя всюду вопил: лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание. Народ же оныя страны рассвирепев, дом Добрынин раззориша, имение разграбиша, жену и некиих от сродник его избиша. Тысяцкий же Владимиров Путята, (45) яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодия, избрав от ростовцев пять сот мужей, нощию перевезеся выше града на ону страну, и вшед во град, никому же постерегшу, вси бо видевши чаяху своих воев быти.

Он же дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят, и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оныя услышавше сие, собрашася до пяти тысящ, оступиша Путяту и бысть между ими сеча зла. Некии шедше церковь Преображения Господня разметаша, и домы христиан грабляху.

На рассветании Добрыня со всеми сущими при нем приспе, и повеле у брега некии домы зажещи, чим люди паче устрашены бывше, бежаху огнь тушити, и абие преста сечь. Тогда преднии мужи пришедше к Добрыне, просиша мира.

N. Добрыня же, собра вои, запрети грабление, и абие идолы сокруши, древяннии сожгоша, а каменнии изломав в реку ввергоша, и бысть нечестивым печаль велика. Мужие и жены видевше тое с воплем великим и слезами просяще за ны, яко за сущие их боги.

Добрыня же насмехаяся им веща: что, безумнии, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут! Кую пользу вы от них чаять можете! И посла всюду объявляя, чтобы шли ко крещению. Воробей же посадник сын Стоянов, иже при Владимире воспитан, и бе вельми сладкоречив, сей иде на торжище, и паче всех увеща.

Идоша мнози, а не хотящих креститися, воини влачаху, и крещаху мужи выше моста, а жены ниже моста. Тогда мнози некрещении поведаху о себе крещенными быти, того ради повелехом всем крещенным кресты на шее, ово деревянны, ово медяны, и каперовы (сие видятся Греческие оловянны испорчено. — Примечание Татищева) на выю возлагати, (46) а иже того не имут, не верити и крестити, и абие разметанную церковь паки сооружихом, и тако крестя Путята, иде ко Киеву. Сего деля людие поносят Новгородцев: Путята крести мечем, а Добрыня огнем».

О. (По сем писа о разделении десяти сынов, упоминает жен весьма иначе, нежели Нестор, тако.)

«Владимир вскоре по крещении упрошен бе, отпусти жены от себе, яко обеща, и отпусти Вышеслава, иже годися (sic!) от Оловы жены варяжские, в Новград, Гориславу со Изяславом в Полоцк, ея же сына Ярослава в Ростов, Всеволода во Владимир, Предславу со сыном Святополком в Туров, Малфрид со сыном Святославом в Овруч, Адил со сыном Мстиславом во Тмутаракан, а Станислава в Смоленск, Анны царевны сына Бориса и Глеба при матери остави; но Глебу назнаменова Муром, (47) зане бе еще у грудей тогда. Прочих жен и дочерей даде в жены ближним своим, неимущим жен и запрети да всяк…»

«Сим оное кончилось» (далее мы пропускаем о неудаче Татищева получить другие тетради Иоакимовской летописи для переписки. — С.Л.).

«Я намерен был все сие в Нестерову дополнить, но рассудя, что мне ни на какой манускрипт известный сослаться нельзя, и хотя то верно, что сей архимандрит, яко мало грамоте изучен, сего не сложил, да и сложить все неудобно, ибо требуется к тому человека многих древних книг читателя, и в языке Греческом искуснаго; к тому много в ней находится, чего я ни в одном древних Несторовых манускриптах не нахожу, а находится в Прологах и Польских историях, которые, как Стрыковский говорит, из русских сочинили и здесь те находятся, о которых в изъяснении показано.

Мне же известно, что в Новграде у диакона архиерейского есть древний Летописец, из которого я, видя у архиепископа Прокоповича выписку о счислении древних весов, денег и мер, також грамоту Ярославлю о вольности Новогородцам, которого нигде в манускриптах не нахожу…

Сего ради я сию выписку особною главою положил и в Несторовой несогласие примечаниями показал, а что в сей неясно, или не всякому известно, то я следующим пояснил».

«Примечания:

1. — Вениамин монах токмо для закрытия вымышлен.

2. — Иоаким Святитель, разумеется, архиерей, о котором выше н. 1 показано, час. II. н. 198.23.

3. — Славена и Скифа братьев сказует, следственно единородных от незнания разности народов, что у многих древних находится: о Скифах же гл. 11, о Славянех гл. 13, о разности и смешении народов гл. 9. Сие же видимо, что в степенную Новогородскую отсюду внесено, и большими баснями умножено, гл. 33.

4. — Алазони в Греческом знаменовании почитай то же, что Славяне, гл. 12, н. 8.37.

5. — Амазони Славяне гл. 12, н. 52, гл. 14, н. 64, гл. 34 и что они Славяне то Мауроурбин и другие многие утверждают.

6. — Юпелий стихотворец, может, Ювеналий испорчено, но как о том он вспоминает, мне неизвестно.

7. — Бастарн князь, видно, что Славян Бастарнов на Дунае, и в Вандалии потом живших от него производят, гл. 13, н. 12, и сие обыкновенное — по имени народа вымышлять им праотца.

8. — Славянск град в степенной Новогородской разумеет Новград, гл. 33, мню отсюдуж взял, но здесь именует град великий, ибо имеет быть Старая Ладога, а выше говорит за Дунаем, может, о граде Алазоне, который географ Стефаний кладет близ Елеспонта, Мауроурбин Славенск град сказует на реке Мозеле и в Нормандии, но все мню вымыслы пустые.

9. — Скифия великая, гл. 11, часть II, н. 76, малая же Скифия Крым гл. 13. н. 43.

10. — Вандал князь: хотя Польские в глубокой древности короля славянскаго Вандала сказуют, но сие ошибка, что они вандалов-германян, или сармат с венды-славяны мешают, гл. 39 н. А здесь Иоаким вместо народа Вандалов князя именовал, равно Гелмолд онагож Винулем, то есть князь Винулев именовал, гл. 40. н., что и с летами согласует, ибо от оного до Гостосмысла счисляет четырнадцать колен, а по Гелмолду около трех сот пятидесят лет, потому приходит на владетеля по двадцати пяти лет, которое за среднее почесть можно, хотя Геродот и другие кладут по пятидесяти лет, но оное весьма велико.

11. — Гардорик и Гунигард: мню також имена князей от предел взятые, но может и собственные имена им тако были, как видим у Славян князи и грады одного имени многое: яко Владимир, Юриев, Изяславл, Ростислав, Радегаст и проч.

О Гардорике же князе Стрыковский, стр. 53, из Базилика истории Атиллевой в теж времена сказует Гордорика короля гепидов, пришедшего в помощь Атилле, о Гунигаре Дитмар и Адам Бременский сказуют, Хунигард отечество Гунов, но оной вместо Гунов горд неправо именовали Хунигард гл. 17, н. 46, гл. 27 и 29, а что они не возвратились, то известно, что Гуны в Венгрии и Германии остались.

12. — От моря до моря: разумеет море Балтийское — озеро Ладожское, которое море Руское именуемо гл. 17, н. 47, гл. 32, час. II, н. 74.

13. — Грады по именам: видимо, Изборск во имя Избора, который у сармат Кунигард и Шуя именован. Владимир во области Псковской ныне село Владимирец, где древний вал видим и в древних писцовых книгах град или пригород именован.

Сие имя Владимир в Вандалии у вендов давно употребляемо, которые северные в Валдемар превращали, зри гл. 32. Столпосвята неизвестно, токмо два села знаемы: Столбово на реке Тихвине, где 1617 съезд послов был и мир со шведами заключен, другое на реке Тверце меж Вышнего Волочка и Торжка Столп именуемо, оба сия в области Новогородской; но есть ли при котором знак древнего града, не знаю.

Пред несколькими днями бывши у меня монах Ниловы пустыни, как я его спросил, почему оны Столбенский называется, то он мне сказал, что против острова онаго лежащий пригород Осташков древле от князя Столбов именован, а после княз Владимир Андреевич дав оны воеводе своему, преименовал Осташков.

14. — Адвинда княгиня: северные упоминают в Руссии короля Ендвинда, как Страленберг, стр. 95 из Дикмана сказует, король шведский Галдан женат был на дочери Енвинда короля Гордорихи, то может быть сын ее или свекор, как н. 30, 33 о перемене имен показано, так и здесь едино с другим сходно.

15. — Имена неведомы: видимо, что сей Иоаким и Нестор не так продерзы были имена смышлять как другие. Иоанн Магнус в истории Готической, когда не знал чим порядок королей дополнить, то взял из истории Мунгал или татар, и дела их купно с именами внес, как Страленберг, на стр. 45 обличил.

Мы видим, что под Гостомыслом некоторых государей имена у иностранных упоминаемы, как выше н. 14 Ендвинд в гл. 17, н. 63 и он; но когда и по ком, которы был, неизвестно, для того их в порядок внести, и дела их им вымысля приписать с честию историка не согласует, и лучше незнание свое признать, нежели ложью хвалиться.

16. — Песни древних, хотя они не таким порядком складываны, чтоб за историю принять было можно, однакож много можно в недостатке истории из оных нечто к изъяснению и в дополнку употребить, как видим Омера песнями нечто в память оставившего.

Стрыковский в недостатке истории литовской сказывал, что из песен брал. Я прежде у скоморохов песни старинные о князе Владимире слыхал, в которых жен его именами, також о славных людех Илье Муромце, Алексие Поповиче, Соловье разбойнике, Долке Стефановиче (следует «Дюке»; наборщик прочитал «Долке». — С.Л.) и проч. упоминают, и дела их прославляют, и в истории весьма мало или ничего; в пример сему о Путяте н. 45 я из песни изъяснил, но я жалею, что ныне таких песен списать не достал.

17. — Сие есть достопамятное изъяснение, что Бярмия, или Корелия тогда об реку Кимень Финляндией или Варягами граничила.

18. — Бярмы град: у Русских Кореля, у финнов Кексголм, то есть на дву островах. Баер мнит, что у Норманских Голмогардия или островная область именована, гл. 17, п. 40, 55.

19. — О дани Варягам Нестор кратко воспомянул, что Баера привело во мнение, якобы сии Варяги Нордманы Норвежские или Датские государи Русью владели, но здесь точно показано, что финские, гл. 32. н. а Гостомысл отъехал в Кексголм н. 18.

20. — Выбор град, по обстоятельству разуметь должно Выборг, токмо онаго нигде в Русской истории до 15 столетия не упоминается; по истории шведской сказуют, что в 14 столетии построен, и сие имя Выборг их языка почитают; еще есть град Выборг в пределе Псковском на реке Сороти от Пскова к Лукам Великим по пути девяносто верст: Иоаким же может сие говорит о Выборге, которой по строении разорен был, а после на том же месте построен, а оное древнее звание возобновлено, ибо мы многие примеры имеем, что древних разоренных градов пустые места имена сохраняют.

21. — Дочери Гостомысловы за кого были отданы, точно не показано, но ниже видимо, что большая была за Изборским, от которой Ольга княгиня, другая мать Рюрикова, а третией неизвестно: Нестор сказует н. 57, что Рюрик убил Славенского князя Вадима, что в народе смятение зделало; может, сей також-де внук Гостомыслу большой дочери сын был, который большее право к наследству имел, и для того убит.

22. — В Колмограде возшед на высокая: здесь видимо, что сей град был, где ныне село Бронницы, и холм оны за святость великую почитан, о котором гл. 29. н. 32. Вещуны же именуемы волхви, у восточных маги, и видно, что тут ответы богов или оракулы давались, как ниже н. 23. у Грек и Египтян, где оные обманы по Геродоту начало возъимели; ответы давались чрез женщин, которых Пифиа именовали, но те ответы попы, и более вершами двомненными сочиняли, о чем Далий, а по нем Фонтенель обстоятельно описал, для сего мню короли северные в Колмогард приежжали.

23. — Ответы у Зимеголов: разумеет Курляндию, где тако прославляемо было гл. 17. н. 24. Но сие довольно всем известно, что сии оракулы или богов через вещунов и пустосвятов ответы и пророчества сущие суть суеверным и несмысленным обманы, как Далий о Греческих и Египетских оракулах описал, а негде Христианские в пример приводит, иногда же ответы и цровещания по обстоятельству произшествия долго спустя складывали, как о сновидении показано.

24. — Сновидение сие точно показует на мать Рюрикову. Таковых вымышленных после предзнаменований и провещаний у древних немало находится, особливо сему подобное вижу у Геродота виденное Астиагом королем Мидийским о Кире Великом и пр. Сие же может Гостомысл, любя сию среднюю дочь, для успокоения противных рассуждений в народе о сыне большой дочери, вымыслил, яко Божеским откровением его определение утвердить, или после кто-либо вымыслил, как нам таких вымыслов от суеверных пустосвятов, льстецов и лицемеров слыхать нередко случалось, каковых мог бы я много с довольным доказательством привести, да едино токмо вспомяну, которое многим ведано, а никому в обиду быть не может.

Двор царицы Праскевы Федоровны от набожности был госпиталь на уродов, юродов, ханжей и шалунов: между многими такими был знатен Тимофей Архипович сумазбродной поддъячей, которого за святого и пророка суеверцы почитали, да не токмо при нем как после его предсказания вымыслили: он императрице Анне, как была царевною, провещал быть монахинею, и назвал ее Анфисою, царевне Праскевии быть за королем и детей много иметь, а после, как Анна императрицею учинилась, сказывали, якобы он ей задолго корону провещал.

Другие как я отъежжал 1722 году другой раз в Сибирь к горным заводам, и приехал к царице прощение принять. Она, жалуя меня, спросила оного шалуна, скоро ли я возвращусь? Он как меня не любил за то, что я не был суеверен, и руки его не целовал, сказал: он руды много накопает, да и самого закопают.

Но сколько то право, то всякому видно. Какой был великой у безумных пророк Андреюшко, но сего не узнал, что его пытать будут, и зжечь за великую ересь и сквернодейства. Не упоминаю пустосвята Михайла в Васильевском саду жившего, который за плутовство и ересь распытан, и у баб в великом почтении был, Страбон в язычестве о пустосвятстве жен правду сказал, гл. 13. н. 5. Кому неизвестно вымышленное сновидение Густава Адольфа и пророчество о Карле XII, короле шведском, в котором слагатель весьма обманулся; ибо все не по его желанию окончалось.

25. — Титул князь, какого языка, не знаю, о чем гл. 42. Иоаким Греческим изъясняет правитель, а великий князь вышний правитель или царь или король; но сие последнее у Славян до Рюрика во употреблении не было. Рюрику нуждно было для различия от подвластных князей Великий приложить, и сей титул у нас было до Иоанна Великого, который стал писаться Повелитель или Император г. 45., но у нас несмысленные разности писцы в степенной и других часто подвластных князей великими равно как римских епископов и архиепископов в папы по смерти жаловали, которые тот час чести не имели, гл. 48.

26. — Рюрик Финляндией обладал выше н. 21. гл. 31.

27. — Урмания имеет быть область в Швеции, мню не оную ли Баер гл. 32. н. 13 Раумдалия именует, Нестор их между Варяги н. 45 положил.

28. — Ижора в вено: сей предел Ярослав I после княгине своей Ингегирдисе в вено отдал гл. 17. н. 34 и может от Ингоря Ингриа прозвана. вено за жен час. II. н. 188, гл. 19.

29. — Осколд: хотя Иоаким точно сыном Рюриковым его не именовал, но обстоятельство утверждает, ибо Киевляне не просили бы сына, естьли его не было: Ингор же тогда или не родился, или был в пеленках, и как Осколд был княгине Рюрикове пасынок, Сарматский Тирарь, то Нестор, не разумея сего слова, пременил в Дир и зделал из одного имени два, Осколд и Дир гл. 3. н. 10, час. II. н. 51, гл. 32. н. 13.

30. — Олег шурин Рюриков: у Нестора именован просто свойственик, в манускрипте раскольничьей вуй Ингорь, то есть брат материн, в прологе Маиа 11. дядя Ингор, что значит брата отцева: но сие не согласно, паче же днесь положенное правильнее. По сему видно, что сочинитель жития Ольгина Иоакимову историю читал, да басню о ее роде и браке искрасил: зде же имя матери Ингоревы Ефанда, а после тем же жена Улеба сына его, час П. н. 102 именована. Может, Ингор от любви во имя матери своея назвал н. 34. имя же Нордманское есть.

31. — Блаженный Осколд: в гл. 3. н. 10. показано, что он был крещен, и видно, что Иоаким крещение его описал, но оное утрачено, как выше н. 29 показано, и для того блаженным именован.

32. — Церковь стояла: Иоаким в том разуме говорит, что уже Святославом была разорена, а Нестор сказует, что по погребении над гробом построена, почему видимо, что ему по крещении имя дано Николай, час. II. н. 61.

33. — Олга от рода Гостомысла: иностранные сказуют ея дочь Гостомыслова, час. II. н. 43. 58, 76. и в пролог Маиа 2, неистовая ошибка, что крестьянкою и на реке перевощицею сказано, что и Нестор противоречит, говоря, Олег же приведе Ингорю жену от Изборска, следственно Олег избрал, а не Ингорь собою женился; к тому видим, что все князи и прежде и после женились на дочерях княжеских, а на крестьянках ни единого: в Прологе же Славянское имя Прекраса превратил в прилагательное прекрасная, которую Олег от любви преименовал ея в свое имя Олга, а при крещении Елена как то н. 14. и 30. о равномерных применениях сказано.

34. — Имя Князю Древлянского в разных манускриптах Нестеровых и в степенных разно; но Стрыковский точно сие положил час. II. н. 123. По сему видно, что Стрыковский сию Иоакимову имел.

35. — О проповеди апостола Андрея в Киеве весьма правильнее, нежели у Нестора написал, что он, может, у Киевлян, или Болгар и Козар, слышал, или на письме видел, гл. 3. час. II. н. 17.

36. — Многие крестились: весьма вероятно, ибо прежде уже христиан в Киеве было много гл. 3. ч. II. н. 91. 118. паче же Олга как владетельная могла многих верных ей вельмож склонить, особливо бывшие с нею в Цареграде, о церкви же Софийской Нестор смятно написал.

37. — Святослава супружество с Венгерскою. Нигде не нахожу, чия дочь была, о помощи же от Венгерского войском, сребром и златом сам Святослав упомянул; Венгерские истории сего времени, которые я имел, темны и кратки. В сие же время знатен был Король их Рокс, и может его дочь или сестра, имя же ея у Нестора 105 Предслава славенское.

38. — Глеб: Нестор единого Владислава и Улеба в договоре с Греки н. 104 упомянул. Улеб же и Глеб часто заедино кладено, и сие Улеб северное, а Глеб испорченное, властно как из Ингор сократили Игор ч. II. н. 105.

39. — Горислава: У Нестора Рогнед и Рохмида, а после дополнитель н. 163. 383. именовал Горислава; первое Нормандское или северное, другое Славенское от обстоятельства ее любочестия дано.

40. — Ярополка склонность к христианству причина погибели его, и может по сему мощи его крестили час. II. н. 250. 249.

41. — О войне Владимира с Мечиславом или Мешком Нестор кратко упомянул: шед на Ляхы, зая грады Червенские н. 154. Польские сих времен историков не имели, и брали из Руских как Стрыковский говорит, они сию троекратную победу согласно кладут, а о положении дани не воспоминают, но токмо мир тяжкий учинил. Сие паки утверждает, что сия история им известна была н. 34.

42. — Крещение Владимирове: Иоаким ли, или списыватель так кратко, а Нестор пространно, но нечто (sic!) баснословно описал, а к тому и о месте крещения сумнительно час. II. н. 174. 190 у Нестора же о Греческой принцессе Анне, которую здесь н. 37 видится правильнее Болгарскую разумеет, час. II. 153. 172. 178.

43. — Епископов пришествие в Русь Нестор после митрополита три годы положил, в том числе и сей Иоаким, как выше н. 2. показано, может быть, что они вместе с митрополитом пришли, да в епархии после определены, о чем гл. 48 и час. II. н. 198.

44. — Сие ни о ком ином кроме Иоакима Епископа разуметь не можно, яко Нестор сказует: Иоаким послан был в Новград с Добрынею, не упоминая Путяты, ни обстоятельств крещения. В Крекшина манускрипте обстоятельства с противностью Новогородцев нечто сему согласно, но кратко и баснословно о идоле Перуне описано, якобы когда оны ломали и тащили, рыдал и противился, а в Ростовской еще прибавлено, якобы Перун палицу, имевшую в руке его на мост бросил, сказав, что торговцы с горожаны всегда будут драться; в Степенной сия басня расположена и к наказанию их Иоанном вторым соглашена час. II. н. 581, что можно в пример суеверным иметь, которые таким нечувственным вещам провещания вымышляют или верят н. 2.

45. — О Путяте нигде Нестор не упомянул, но есть Путят, токмо иной, в песнях старинных о увеселениях Владимира тако поют: против двора Путятина, против терема Зыбатина, старого Путяти темной лес; из чего можно видеть, что знатный муж был. Тысецкой же чин был над всеми войски яко фельдмаршал час. II. н. 390.

46. — Кресты на шею класть нигде у христиан, кроме Руси нас не употреблено, но кто узаконил, нигде не нахожу. Некоторые сказывают, якобы Владимир, иные о Булгарех, токмо в Болгарии не употребляют; и так мню, что Иоаким начал, а Владимир во все государство определил, чтобы кто крещения не отлыгался.

47. — Жены Владимира весьма иначе описаны, и у Нестора велика погрешность, что он при крещении детей двенадцать сынов написал, чему быть не можно: ибо по малой мере Борис и Глеб не родились, хотя бы они двойни были; о женах же во-первых Олову, княжну Варяжскую, мать Вышеславлю, Нестор не токмо не упомянул, но Вышеслава сына Рогнедина сказал, что в летех рождения и крещения согласить трудно, как я о летех Ярослава показал час. II. н. 150. 156.

Предслава бывшая супруга Ярополка. Нестор (кроме числа ничего имени не объявя) именует Грекиня, а после упоминает сельцо Предславино н. 162. Адиля (князя) у Нестора Чешкая, и мню имя Германское, Аделгейд или изящество испорчено. Анну царевну Нестор сказует Греческую, что в великом сумнении и погрешности час. II. н. 184. Бориса же и Глеба он положил от Болгарины, а от царевны Анны никого не показал н. 163, а сей царевну Анну сказует мать Бориса и Глеба, то мню, конечно, сия царевна была Болгарская, а Василию и Константину сестра внучатая, как н. 163 сказано, а о прочих так многих женах и наложницах Нестор кроме числа ничего не написал.

Стрыковский, согласно с сим сказует, что с сыновьями отпущены, а прочие выданы за знатных, и оному быть весьма нужно.

48. — Сие сказание хотя есть краткая выписка, а к тому из чего взято, то поврежденное и неполное, однакож ко изъяснению древности и Несторова темного сказания много служит, доколе полнейшая тех времен история сыскаться может, чрез что бы многия остающияся темности изъяснить и пополнить, что мню Святейшему Синоду весьма нетрудно, естьли повелит во всех монастырях всякие древния письменныя книги, тетради, грамоты и прочая обстоятельно описать и под именем Русской библиотеки напечатать, чтобы желающие в истории церковной и гражданской трудиться могли знать, где что сыскать могут, что и монастырям немалой доход и пользу принесет».

На этом примечания Татищева заканчиваются.

Перейдем теперь к анализу содержания Иоакимовской, вернее, Псевдоиоакимовской летописи, оговорившись, что содержание ее настолько богато и интересно, что рассмотреть ее сразу во всех деталях невозможно. Мы ограничимся только общим анализом ее, как исторически достоверного источника.

Наш анализ мы начнем с событий, связанных с крещением новгородцев, ибо эта часть летописи бесспорно принадлежит самому Иоакиму (Псевдоиоаким местами просто переписывает ее слово в слово), и в достоверности рассказа сомневаться не приходится, — настолько он насыщен реальными подробностями и логичен.

Рассказ настолько жив, что повествователь (сам Иоаким) переходит с третьего лица на первое и говорит: «мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжищам и улицам, учахом люди елико можахом…» Ясно, что «мы» — это духовные лица, приехавшие с Добрыней крестить новгородцев.

Согласно Иоакиму, Владимир Великий получил из Царьграда, как он просил, митрополита Михаила, родом болгарина, четырех епископов и много священников, диаконов и певчих, славян по национальности, т. е. людей, могущих разъяснять народу сущность новой религии, и до известной степени быть примером для всех других славян.

Епископы были посажены в Ростове, Новгороде, Владимире и Белгороде. Из этих центров началось крещение Руси. Духовные лица, в сопровождении сановников Владимира и подкрепленные войском, стали крестить «сотнями» и «тысячами». Население роптало, но не смело отказываться от крещения («воев ради», т. е. боясь войска), добавлено, что тех, кто отказывался, воины тащили силой (не без подзатыльников, конечно).

Судя по тому, что в войске Добрыни оказалось самое малое 500 ростовцев, можно думать, что Добрыня пришел крестить новгородцев не прямо из Киева, а через Ростов, откуда он, предвидя сопротивление новгородцев и взял военное подкрепление.

Новгородцы же, узнавши, что Добрыня идет крестить и их, собрали вече и поклялись не допустить уничтожения идолов, они вооружились, разметали мост, соединявший обе части города, поставили катапульты с каменьями наготове в предвидении того, что Путята попытается перейти с войском в этом месте. Увещаний Добрыни они и слушать не хотели, Богомил Соловей, главный языческий жрец, достаточно настроил их против крещения. Иоаким с другими духовными были на Торговой стороне, под прикрытием войск Путяты. В результате их уговоров за два дня они крестили всего несколько сотен — этого было явно слишком мало.

На противоположной стороне всё кипело: тысяцкий новгородский Угоняй, «ездя всюду вопил, — лучше нам помрети, неже боги наши дати на поругание». Жену Добрыни и нескольких его родственников, находившихся на той стороне, новгородцы убили, а дом его разграбили.

Брать Новгород в лоб, через мост, означало огромные потери, поэтому Путята, руководивший войском Владимира, пустился на хитрость: ночью с 500 ростовцев он тихонько переехал выше города и зашел в тыл. Новгородцы приняли этих воинов за своих.

Войдя в город, Путята захватил Угоняя и несколько других видных руководителей восставших и отправил их на другую сторону к Добрыне.

Узнавши о происшедшем, новгородцы в количестве до 5000 окружили отряд Путяты, и начался отчаянный бой. Церковь Преображения была разметана (интересно указание на существование христианской церкви в Новгороде еще до крещения Руси), а дома христиан разграблены. На рассвете, однако, Добрыня подоспел Путяте на помощь со всем войском.

Но и тут пришлось пуститься на хитрость: он велел зажечь несколько домов около берега, бойцы бросились тушить пожар и бой сам собой прекратился. Тогда мятежники выслали своих вожаков просить у Добрыни мира.

Добрыня собрал воинов, прекратил грабеж и начал истребление идолов. Деревянные сжигались, а каменные ломались и бросались в реку (а ведь остатки должны сохраниться!). Язычники плакали и вопили, Добрыня же насмехался.

Посадник Воробей, сын Стоянов, воспитанный при Владимире, отличавшийся красноречием, на торжище увещевал всех. Многие пошли креститься, не хотящих же воины волокли силой. Мужчины крестились выше, а женщины ниже моста. Многие некрещеные заявляли, что они уже крестились, поэтому духовенство приказало («повелехом») всем носить кресты на шее деревянные, медные и т. д.

Разметанная церковь была вновь восстановлена. Путята затем отправился в Киев. Отсюда и пошла поносная поговорка о новгородцах, что «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем».

Из этого рассказа видно, что летопись Нестора в отношении крещения Руси оказалась значительно припудренной и напомаженной — очень многое, что не нравилось Нестору, было им опущено.

Как и можно было ожидать, крещение Руси отнюдь не совершилось так благонамеренно и парадно: крестили силой и не без смертоубийств. И это было не только в Новгороде. Сравнивая летописи Иоакима и Нестора, нельзя не отметить, что Иоакимовская летопись безусловно достоверна и насыщена подробностями, Несторовская намеренно выхолощена и, следовательно, исторически менее достоверна.

Далее идет о наделении сыновей Владимиром вотчинами и об отпуске жен, в связи с его крещением и женитьбой на Анне Греческой. Сыновей указано 10, отношение их к женам Владимира значительно отличается от данного Нестором.

Мы не будем входить здесь в критику и рассмотрение вопроса о детях и женах Владимира, вопрос сложен и требует особого рассмотрения, отметим, однако, что Татищев в примечании 47 указал на явные погрешности Нестора и явственно склоняется в пользу данных Иоакима, а не Нестора, тем более что и польские летописцы дают те же сведения, что и Иоаким.

Большая вероятность Иоакимовской летописи подкрепляется несколькими мелкими деталями, говорящими за точность и конкретность изложения.

Указано, что Борис и Глеб были сыновьями от Анны, но что Глеб был еще «у грудей», однако ему в вотчину уже был намечен Муром. Сказано, далее, что, разослав своих жен с сыновьями по их вотчинам, он оставил Бориса и Глеба при их матери, т. е. в Киеве, что и подтверждается другими летописями.

Сказано также о судьбе других жен: Владимир роздал их своим неженатым приближенным. На этом рукопись Иоакима обрывается.

Обратимся теперь к крещению Владимира, версия Иоакимовской летописи совершенно неприемлема. В чем же дело?

После победы над поляками Владимир якобы пошел на болгар, победил их, заключил мир, и принял крещение сам с сыновьями и крестил всю Русскую землю. Царь болгарский Симеон якобы прислал ученых иереев и книги в достаточном количестве.

Ложность этой версии безусловна: царь Симеон (893–927) давно уже умер и посылать никаких иереев не мог; самое восточноболгарское царство не существовало, а в западноболгарском царстве был царь Самуил, находившийся в крайне критическом положении, — дела и внешнеполитические (с Византией), и внутриполитические шли крайне плохо, государство едва существовало и ему было не до религиозных дел на Руси. Наконец, государство Самуила территориально не соприкасалось с Русью, и не было никаких оснований для войны.

Во-вторых, как убедительно показал Расовский («Seminarium Kondakovianum». Вып. VI. Прага, 1933), Владимир воевал не с дунайскими, а с волжскими болгарами, как это было еще со времен Аскольда (Русь почему-то всегда билась с этими болгарами).

В-третьих, победа Владимира над болгарами и принятие их веры совершенно невероятно: победитель мог навязать свою веру, а не заимствовать ее у побежденных.

В-четвертых, если в дальнейшем Владимир просил и получил у Царьграда митрополита, епископов, священников и даже певчих, то это он мог сделать и до похода на Болгарию.

В-пятых, если болгарское крещение Владимира верно, то почему русские, византийские, армянские и арабские источники утверждают, что Анна вышла замуж при условии, что Владимир крестится?

Наконец, если Владимир был крещен болгарами (и, как утверждают некоторые, женат на болгарской княжне), то как он мог, будучи христианином, жениться и на Анне и стать двоеженцем?

Этих аргументов совершенно достаточно, чтобы утверждать, что версия Иоакимовской летописи ложна, но как мог нести явную чушь епископ Иоаким, который, возможно, лично присутствовал при крещении Владимира и во всяком случае был осведомлен об этом самым точным образом?

Ответ прост: переписанная Татищевым летопись не есть Иоакимовская летопись собственно, а летопись, только использовавшая Иоакимовскую.

Псевдоиоаким заимствовал из настоящей летописи Иоакима только то, что ему нравилось. Из Несторовской летописи мы знаем, что на Руси было сильное течение принимать крещение Владимира раньше и независимо от Царьграда. В следующей главе мы подробно рассмотрим обстоятельства и место крещения Владимира, здесь же мы только отметим, что «Похвала Иакова мниха» и другие подобные религиозные источники не могли сказать правды о Владимире, пишучи ему панегирики.

Правда заключалась в том, что Владимир принял крещение вовсе не из убеждения, а потому, что это было условием его женитьбы на греческой царевне. Владимир крестился из-за выгодной политической комбинации.

Так как русская церковь издавна делала попытки канонизировать Владимира, но встречала решительный отпор Византии, то русские церковные источники должны были найти какой-то выход, выход этот был в принятии Владимиром крещения еще до Корсуня. Была совершена фальсификация, тем более что митрополит, крестивший Владимира, был по-видимому, по национальности болгарином.

Этот вариант, по-видимому, имелся в летописи до Никона, который, ознакомившись почти на месте с обстоятельствами крещения Владимира, ввел в летопись действительно исторические данные. Он также нашел удачную форму и ввел легенду о болезни глаз Владимира и его исцелении, что значительно смягчило для верующих довольно горькую правду.

Псевдоиоаким (по-видимому, лицо духовное), составляя летопись и беря в основу летопись Иоакима, предпочел все же версию не Иоакима, а Нестора, более соответствующую как национальным, так и духовным интересам. Что версия не принадлежит Иоакиму, видно уже из необыкновенной краткости сообщения и малой его конкретности.

Возвращаясь к войне с поляками, мы опять-таки находим ряд интересных подробностей, вовсе отсутствующих у Нестора. Оказывается, Мешко был князь Ляхов и Ленчан (таинственые «лензаниноис» Багрянородного!). Его войска дважды были разбиты воеводами Владимира, но тот продолжал войну, доходя до Горыни.

Против него, наконец, выступил сам Владимир, на реке Висе (Татищев полагает на р. Висле, что маловероятно). Мешко был разбит наголову, вынужден был просить мира и отдать пять городов. Так как эти сведения имеются и у польских летописцев, эти данные должны быть включены в нашу историю. Иоакимовская летопись полнее здесь Несторовской.

Только из Иоакимовской летописи мы узнаем, что Ярополк был старшим сыном Святослова (по-видимому, от венгерской княжны), Владимир — средним, причем лишний раз подчеркивается, что он был сыном не какой-то скандинавки Малфреди, а девки-ключницы Малуши, т. е. по матери чистым славянином, младшим сыном был Олег.

Хотя Новгород обычно давался наследнику на престол в Киеве, в Киеве, очевидно из-за постоянных войн отца, сидел Ярополк, осуществляя княжение. Поэтому Владимир сел в Новгороде.

Ярополк, оказывается, весьма был склонен к христианству, но сам не крестился из-за недовольства народа. «Прочее, — говорит далее Татищев, — до ухода Владимира в Варяги кратко, но согласно с Нестором».

История войны с полоцким князем Рогволодом изложена иначе и правдоподобнее. Война началась не из-за отказа Рогнеды выйти замуж, а из-за нападения Рогволода на новгородские земли. В результате похода Рогволод и двое его сыновей были убиты, а Рогнеда взята Владимиром насильно в жены. О безобразной сцене насилия, имеющейся у Нестора, нет ни слова. Кстати сказать, и у Нестора она всплывает гораздо позже и носит явный характер позднейшей вставки.

Рогнеда, оказывается, соглашалась выйти за Ярополка, и послы последнего были в это время в Полоцке. Владимир, сделавши ее своей женой против воли, переименовал в «Гориславу». Кстати, отметим, что имя это допускает два объяснения с противоположным значением: 1) горестной славы и 2) горящей, т. е. яркой славы.

Насильственная женитьба Владимира на невесте Ярополка, конечно, ухудшила отношения его с братом. Отметим, что Рогнеда была трактована вовсе не как наложница, военная добыча, а как настоящая жена, — у нее было от Владимира несколько сыновей, а одна из летописей сохранила даже упоминание о том, что Владимир, женившись на Анне, счел необходимым специально известить об этом Рогнеду, — явное указание на то, что Владимир очень с ней считался.

Ярополк будто бы весьма был опечален смертью Олега, происшедшей не по его вине, а также тем, что и с другим братом, т. е. с Владимиром, начиналась война. Он якобы пытался увещевать Владимира, но для подкрепления доводов послал и войска. Владимир испугался и хотел бежать в Новгород из «Кривичья».

Однако Добрыня, зная, что Ярополк нелюбим народом из-за предпочтения им христиан, удержал Владимира и пошел на хитрость: он пошел на подкуп воевод Ярополка, пославши им дары, «вадя», т. е. привлекая их на сторону Владимира (у Татищева ошибочно сказано «водя») и, совершенно очевидно, обещая, что Владимир поведет курс на язычество.

В трех днях пути от Смоленска, на реке Дручи (опять точное, конкретное указание!) «победиша полки Ярополчи не силою, ни храбростью, но предательством воевод Ярополчих».

Теперь загадка, почему это Владимир, вернувшись из заморья, стал так налегать на язычество, разъясняется: курс на язычество обеспечил ему победу против Ярополка. Всё дальнейшее — только выполнение обязательств, данных воеводам Ярополка. Это сообщение Иоакимовской летописи чрезвычайно важно, ибо показывает тайные пружины событий в прошлом. Вместе с этим это показывает, что Иоакимовская летопись гораздо конкретнее и точнее Несторовской и заслуживает, как источник, полного внимания.

Далее следует примечание Татищева: «О убивстве Ярополка, рождении Святополка и проч., почти согласно с Нестором, и житие Владимирово описано со многими пирами и веселии, которые к сему не принадлежат». Какая досада, что Татищев не переписал этого отрывка, открывающего хоть чуть-чуть завесу над светской жизнью того времени!

Обращаясь к княжению Светослава, мы находим также интереснейшие детали, отсутствующие у Нестора. Отметим, прежде всего, описку — следует не: «и по смерти Олги Светослав пребываше в Переяславци на Дунае воюя. Но Козари» и т. д., а: «И по смерти Олги Святослав пребываше в Переяславце на Дунае, воюя на Козари, Болгари и Греки, имея помощь от тестя князя Угорского и князя Ляцкого» и т. д.

Значит, Светослав был женат на венгерской княжне, а Переяславец был главным штабом Светослава, откуда он наносил удары хазарам, грекам и болгарам.

Далее речь о неудаче русских около «Долгой стены» под Царьградом. Татищев, оказывается, вовсе не знал, что это за «Долгая стена», — это лишний раз подчеркивает, что Иоакимовская летопись — не фальшивка Татищева. Речь идет о защитной стене от Деркоса на Черном море до Селимбрии на Мраморном, длиной около 50 миль, построенной в 512 году императором Анастасием против нападений варваров.

Светослав одержал много побед, но под Длинной стеной, т. е. недалеко от Царьграда, где были сосредоточены все силы Византии, руссы были разбиты. Воины-язычники сваливали вину на христиан: это, мол, наказание языческих богов. Светослав так рассвирепел, что приказал многих христиан тут же казнить, в том числе и «единого брата своего Глеба».

Этот Глеб является камнем преткновения всех. Нестор не говорит о нем ни слова, но в договоре Игоря с греками 945 года упомянут посол «жены Глеба», причем этот посол был среди других послов — членов семьи Игоря, а не его сановников. Какой-то Рюрикович с именем Глеб, безусловно, существовал и был в числе самых близких членов семьи Игоря. Это обстоятельство опять-таки говорит в пользу достоверности Иоакимовской летописи.

Упоминание жены Глеба и неупоминание посла самого Глеба можно рассматривать как свидетельство того, что в 945 г. жена Глеба была вдовой; в этом случае присутствие Глеба приблизительно в 872 г. под стенами Царьграда необъяснимо. Однако вполне возможно, что Глеб был в долговременной отлучке и в его вотчине правила его жена, в этом случае недоразумение устраняется.

Однако в договоре 945 г. упомянут следом за Игорем и Святослав, его наследник (малолетний); почему же наследником был не старший, уже женатый брат, а малолетний Игорь? Иоакимовская летопись указывает, что Глеб был единственным братом Светослава; можно сказать с полной уверенностью, что Глеб не был сыном Ольги, а сыном другой жены Игоря. Если эта жена была низкого происхождения или просто наложница, положение Игоря, как наследника, становится понятным. Вдобавок ко всему Глеб оказался христианином, что также могло сыграть роль в устранении его от престолонаследия — народ такого князя не признал бы.

Казни воинов-христиан цели якобы не достигли. Светослав увидел в этом чародейство христианских священников и послал в Киев приказ: храмы христиан разорить и сжечь. Затем пришел сам в Киев с намерением расправиться с тамошними христианами.

Далее интересная подробность: оказывается, большую часть воинов он отпустил сухим путем, а сам, с небольшим отрядом, поехал Днепром. Иоакимовская летопись в таком решении, приведшем к смерти, видит наказание от Бога.

В уже изложенных событиях мы видим резкую разницу между Иоакимовской и Нестеровской летописями: первая много говорит о язычестве и описывает и князей и народ гораздо более язычниками, чем это делает Нестор.

Несомненно, это объясняется временем написания летописей в первую очередь. Иоаким писал в разгар борьбы с язычеством, когда и настоящее, и прошлое еще было насыщено им. Нестор писал почти 100 лет спустя, когда борьба уже отгорела и упоминать об антихристианстве князей было неудобно, неудобно было напоминать, что христианство пришло не без тяжелой борьбы. Поэтому Нестор о многом умолчал и многое смягчил.

Вообще, борьба язычества и христианства продолжалась очень долго, веками, велась с переменным успехом. И в этом отношении Иоакимювская летопись живее, точнее и богаче Несторовской.

Разобранная нами часть Иоакимовской летописи показывает, что содержание ее всюду логично и последовательно, излагаются только факты, никаких сказочек вроде истории о белгородском киселе или Кожемяке, вырвавшем голой рукой кусок кожи из живого быка, нет.

Нет даже легенд о мести Ольги. Сказано только, что древлянский князь Мал, сын Нискинин (опять-таки реальная подробность!), посылал к Ольге сватов, но оскорбленная предложением Ольга отдала приказ одних из послов убить, других сжечь, а сама с войсками направилась против древлян, разорила и сожгла их город Коростень.

История крещения Ольги описана подробнее: оказывается, христианские священники обратили ее в христианство еще в Киеве, но открыто креститься здесь она не могла, боясь недовольства народа.

Поэтому она направилась с верными вельможами в Царьград, где и крестилась. Вернувшись, Ольга цривезла с собой священников, построила деревянную церковь Святой Софии и убеждала Светослава креститься. Тот и слышать не хотел. Каково было отношение к христианству, видно из глухого указания, что вельможи, принявшие христианство в Царьграде, подвергались поруганию народа и многие из них были убиты.

В свете сообщаемого понятно, почему, как это сообщают некоторые летописи, Ольга держала священника «втайне», это слово случайно ускользнуло от цензоров типа Нестора.

Об Игоре сказано, что Олег женил его на Ольге, которая была из Изборска (город недалеко от Пскова). Звали ее Прекраса (мы, по-видимому, по ошибке, называли ее на предыдущих страницах Пребрана, но, возможно, нам память изменяет, и в каком-то из источников она также названа Пребрана). Олег будто бы переименовал ее в свое имя.

У Игоря были потом и другие жены, но он уважал Ольгу больше других из-за ее ума. Надо думать, что история войны Игоря с греками и его смерти не отличалась от версии Нестора, ибо Татищев отмечает, что об этом сказано в летописи кратко; существенное расхождение Татищев непременно отметил бы.

Об Олеге сказано, что он был шурином, т. е. братом жены Рюрика, и был норвежским князем. Можно думать, что это был единственный князь-скандинав на Руси, шедший, однако, совершенно в фарватере русской истории, все другие по крови были чистокровные, либо наполовину славяне.

История завоевания Олегом Киева изложена совершенно иначе и опять-таки правдоподобнее и конкретнее. Киевляне, оказывается, жаловались Олегу на Аскольда, Олег кроме того завидовал, что Аскольду попалась такая богатая область. Это побудило его собрать войско и отправиться на завоевание Киева, захватив для подкрепления своих юридических прав и малолетнего Игоря. Ему, иностранцу, это было крайне необходимо, ибо совершаемое им покрывалось именем Игоря, законного наследника.

История с заманиванием Аскольда в лодку совершенно опущена, сказано просто, что «блаженный же Осколд предан киевляны», — здесь сказочный эпизод Нестора отсутствует. В самом деле, заманивание Аскольда в лодку каким-то неизвестным купцом маловероятно, и еще более маловероятно, что киевляне так безучастно отнеслись к смерти князя. На деле всё было иначе: киевляне были недовольны Аскольдом и сыграли какую-то предательскую роль: сказано ясно, что Аскольд был предан. Вся экспедиция Олега приобретает совершенно иной характер, это не было: «давай, мол, пойду, завоюю Киев», а предприятие, опиравшееся на желание киевлян убрать Аскольда.

Так как Аскольд назван «блаженным», есть полное основание думать, что он был христианином, а зная недовольство народа христианами, можно догадываться, что Аскольда погубило то же, что и Ярополка, — склонность к христианству.

Иоакимовская летошсь подводит под события какую-то идеологическую базу и они предстают перед нами во плоти и крови, сообщения же Нестора — часто просто перечисления событий без всякой внутренней их связи.

Сказано также, что Аскольд был погребен на горе, «идеже стояла церковь св. Николая, но Святослав разруши ю, яко речется». Из этого замечания, равно как и из показания Несторовской летописи, нельзя делать заключение, что между Аскольдом и церковью Святого Николая была какая-то логическая связь. Думают, что церковь Святого Николая была так названа потому, что она была построена в честь Аскольда, получившего при крещении имя Николай.

Таубе идет так далеко, что, исходя из того, что в то время был папа Николай, полагает, что Аскольд был католиком.

Все эти предположения совершенно недоказательны: и в том и в другом случае речь идет о том, что летописцы указывают местоположение могилы Аскольда, — «там, где стояла церковь св. Николая». Однако отсюда вовсе не следует, что сам Аскольд был Николаем. Он мог быть, но мог и не быть, и из показаний летописи нельзя извлекать того, что хочется тому или иному автору.

Замечательно, что Иоакимовская летопись никакого Дира не знает. Татищев считает, что слово «Дир» было неверно понято и из прозвища Аскольда Нестор создал второго князя — Дира. В пользу Дира говорит и Никоновская летопись, арабские источники знают князя Аль-Дира (но не знают Аскольда!). Киевская традиция не знает могилы Дира, могила же Аскольда общеизвестна. К этому вопросу мы еще имеем намерение вернуться особо.

Говорится далее о победе Олега над греками, хазарами, болгарами и «волотами» у Дуная. Волоты или волохи — придунайские римляне. Таким образом, Иоакимовская летопись сохранила замечательное известие о большом дунайском походе Олега. Совершенно естественно, что ни о легенде о кораблях Олега на колесах, ни об ужалении Олега змеей нет ни слова, — Иоаким сказками не интересовался. Зато эти сказки и создали популярность Нестору и его типу летописи.

Появление Аскольда в Киеве объяснено иначе: не он отпросился у Рюрика в Царьград и почему-то застрял в Киеве, а «славяне, живущие по Днепру, зовомии Поляне и Поряне» (имя, кажется, единственный раз встречающееся в нашей истории), будучи притесняемы хазарами, которые владели Киевом и другими их городами, просили Рюрика прислать к ним сына или какого-нибудь другого князя княжить.

Рюрик послал войско в Киев во главе с Аскольдом. Аскольд завладел Киевом, а затем, собрав еще больше войска, прогнал хазар. Затем он двинулся в ладьях на Царьград, но буря разметала его ладьи.

Затем в Иоакимовской летописи был перерыв, лист обрывался на словах: «и возвратися посла (Аскольд) в Царьград ко царю…» Сбоку было приписано: «утрачены в летописце два листа».

Новый лист начинался: «Михаил же возблагодари Бога, иде в Болгары». Татищев предполагает, что на двух утраченных листах была изложена история крещения Аскольда и легенда о чуде с несгоревшим Евангелием. Упомянутый же Михаил был болгарским митрополитом. Мысль эта весьма вероятна, возможно даже, что листы были вырваны намеренно: крещение Аскольда и Руси до Владимира срывало все значение крещения последнего, но, как мы это разбирали выше, легендарное крещение «руссов» и чудо с несгоревшим Евангелием, скорее всего, относится к моравам.

О Рюрике сказано, как отметил Татищев, согласно с Нестором, но имеется и интересная деталь: после смерти обоих братьев, на четвертый год княжения, Рюрик переселился в Новый град великий ко Ильменю, т. е. очевидно, из Ладоги в Новгород. Это указание Иоакимовской летописи совершению подтверждает нашу мысль, высказанную ранее, что Рюрик сначала сел в Ладоге, а потом уже переехал в Новгород. Мысль же была высказана нами на основании только логических соображений.

Для порядка и суда Рюрик рассадил по городам князей «от Варяг и Славян» (между прочим, ни разу не сказано слово «Русь», что было бы прямо-таки необходимо, если бы норманская теория была верная, и сам назвался «великий князь» в отличие от подручных князей.

Далее следует совершенно исключительная по своему интересу фраза: «по смерти же отца своего облада Варягами, емля дань от них». Это единственное в истории глухое указание на отца Рюрика, из него видно, что отец Рюрика был варяжский князь. Возможно, что до появления на Руси Рюрик был только княжичем и пошел на Русь с братьями именно потому, что им подвернулось самостоятельное княжение. Отец же остался княжить у себя.

Однако, когда отец Рюрика умер, он не перешел на престол отца, а остался в Новгороде, сохраняя управление над отцовской землей («обладаша Варягами») и получая с нее доходы («емля дань от них»).

Это сообщение может оказать существенную помощь в разысканиях, кто же был Рюрик.

Именно могут найтись западноевропейские источники, по которым можно будет установить, чьим сыном был Рюрик. Ниже мы увидим в одном из очерков, что хронология первых Рюриковичей, вероятно, точнее, чем мы думаем, и на восемь лет отличается почти во всех данных.

Поиски предков Рюрика облегчаются тем, что, согласно Иоакимовской летописи, отец Рюрика был князь, а это значительно суживает круг особ, среди которых следует вести поиски. Во-вторых, в момент вокняжения Рюрика на Руси отец его жил и княжил (это дает приблизительную дату). В-третьих, Рюрик осуществлял правление своей вотчиной, будучи на Руси.

Татищев предполагает, что варяжская земля отца Рюрика была Финляндия. Вообще, некоторые авторы выражение, что варяги были призваны «из-за моря», склонны объяснять, как призвание с другой стороны Ладожского озера, которое из-за своей величины могло бы быть названо и морем, как например, называют Аральское море или Байкал.

О Рюрике сказано, что у него было несколько жен, но самой любимой была сестра Олега Ефанда, дочь норвежского князя. О смерти Рюрика сказано, что он сильно заболел после того, как Аскольд был отправлен в Киев (что, следовательно, должно быть отнесено к концу его 17-летнего княжения) и на смертном одре («начат изнемогати») передал малолетнего Игоря попечению Олега.

Перейдем теперь к некоторым выводам. Сравнение Иоакимовской летописи с Несторовской показывает, что основная линия событий от Рюрика до Владимира Великого, в сущности, та же. За немногими исключениями разница заключается в том, что в Иоакимовской имеются подробности, которые Нестор не счел нужным упомянуть.

Очень важно, что уклонения Иоакимовской летописи не имеют никогда капитального значения и не делаются основой для развития совершенно иных сюжетов и вариантов со стороны Псевдоиоакима. Он только вносит поправки, но не перестраивает историю.

Если бы это была фальшивка, то автор ее должен был сделать свою версию более отличной, а главное, целенаправленной в какую-то сторону. Этого нет, никакой тенденциозности не видно.

Если бы он был славянофилом, ему ничего не стоило бы умалить или вовсе отодвинуть в тень варягов, этого он не сделал.

Если бы он был «норманистом», он выдвинул бы варягов, и этого нет. Наконец, отсутствие всяких легенд и сказок ясно говорит о серьезности писавшего.

В пользу древности сведений Иоакимовской летописи говорит также то, что она была без дат (Татищев говорит: «токмо все без лет») и есть основания думать, что именно Иоакимовская летопись была прототипом для Несторовской, а не наоборот.

Таким образом, рассмотренную часть Иоакимовской летописи мы должны признать безусловно достоверной и многое из нее должно быть без малейшего колебания внесено в официальную историю. Почти несомненно, что она была прототипом для Нестора, но последняя была официальной летописью и мало-помалу подавила истинное значение Иоакимовской. Несторовская стала догматом, и всякое уклонение от нее стали считать ересью.

Историки совершенно очевидно проморгали истинное значение летописи Иоакима. Именно она является одним из древнейших этапов русского летописания.

Переходим теперь к той части Иоакимовской летописи, которая касается эпохи до Рюрика. Естественно, что чем глубже мы идем в тьму веков, тем менее достоверными, легендарными, почти сказочными становятся сведения, этого не учли изучавшие Иоакимовскую летопись и совершенно напрасно огульно ее охаяли.

И в дорюриковской части летописи, несомненно, есть сведения, имеющие здоровое историческое ядро. Нестор их отверг, за ним пошли и другие, считая, что, мол, если этого у Нестора нет, значит, это недостоверно. И здесь сказалось отсутствие критического чутья у почти всех историков.

На деле умолчание Нестором дорюриковской истории объясняется не тем, что он считал ее ложной, а тем, что она была ему неинтересна. Он был южанином, он писал историю Южной Руси, именно того государства, с которого началась настоящая Русь, Северная же Русь только присоединилась к этой Руси. Новгород его интересовал мало, его интересовала главным образом история династии князей Киева, и эту династию он начинает с Олега, считая его первым русским князем.

О Рюрике он упоминает только потому, что нельзя было показать Олега свалившимся откуда-то с неба. Поэтому Рюрик в устах Нестора — это, так сказать, введение в историю Руси, но история самого Рюрика его мало интересует. Он явился из-за моря, и всё.

Совсем иначе на дело смотрели Иоаким и Псевдоиоаким: как новгородцы, они, прежде всего, интересовались историей Новгорода. Иоаким излагает историю Новгорода с прадеда Рюрика Буривоя в связной форме, это соответствует продолжительности трех поколений, т. е. приблизительно 75 годам до Рюрика. Этот срок относительно весьма незначителен, и всегда можно допустить, что если о ком-то дошли исторические сведения, то сведения об его прадеде не должны казаться чем-то недостоверным, мифическим, тем более что речь идет о государственных деятелях, деяния которых, естественно, долго удерживаются народной памятью.

Так, история Новгорода, вернее Новгородской земли, начинается с Буривоя. Он имел тяжелую войну с варягами и много раз побеждал их, он обладал также «всей Биармией до Кумени» (к значению этих терминов мы в дальнейшем вернемся). Но в конце концов при этой реке он был разбит наголову и бежал в сильно укрепленный город Биармы, что был расположен на острове. Там находились подвластные ему князья. Убежав в отдаленную часть своих владений, Буривой там и остался и в конце концов и умер.

Варяги же захватили столицу («град великий»), это был не Новгород, и другие города, и наложили на Словен, Русь и Чудь тяжелую дань (следует заметить здесь употребление слова «Русь»). Народ сильно страдал, тогда они не выдержали и послали к Буривою просить отпустить им его сына Гостомысла (вероятно, Буривой был уже слишком стар для новой борьбы).

Когда Гостомысл явился, произошло восстание: одни варяги были избиты, другие изгнаны, дань варягам отменена. В происшедшей дальше битве варяги были разбиты. Гостомысл построил при море город (очевидно, против высадок варягов) и назвал его именем своего старшего сына Выбора. С варягами был заключен мир, и настала тишина.

Гостомысл внушил соседям своей силой и умом уважение и страх. Многие князья якобы приезжали и морем, и посуху попросить у него совета, посмотреть, как он судит и ведет дела.

У Гостомысла было четверо сыновей, все они либо умерли дома от болезней, либо были убиты на войне. Трех дочерей он выдал замуж за соседних князей. Гостомысла очень тревожила мысль о своем наследнике, поэтому он направился в Колмогард (значит, он жил не там) вопросить оракула. Он получил ответ, что боги обещают ему дать потомство. Гостомысл не поверил, ибо был стар и жены его детей не рожали.

Тогда он послал к вещунам в Зимеголы и опять получил ответ, что ему будет наследовать его потомок, но и этому предсказанию он не поверил.

Однажды ему приснился сон, что из чрева средней его дочери Умилы растет плодовитое дерево, покрывающее целый город, и т. д. Вещуны указали, что наследовать ему будут внуки его средней дочери.

Гостомысл, когда увидал, что смерть приближается, созвал старейшин Словен, Руси, Чуди, Веси, Мери, Кривичей и Дреговичей и рассказал им свое сновидение. Посланные отправились к варягам, и после смерти Гостомысла пришел «Рурик с двумя браты и роды его». («Здесь о их разделении, кончине и проч. согласно с Нестором, токмо всё без лет». — Примеч. Татищева).

Из всей Иоакимовской летописи сновидение Гостомысла — единственная легенда. Однако Татищев высказал здравую мысль: сновидение, возможно, просто выдумка самого Гостомысла. Не имея внуков от сыновей, он, естественно, пришел к мысли передать княжение по дочерней линии, но здесь было затруднение: согласно законам того времени следовало назначить наследником сына старшей дочери, но тот «негож бе» (его почему-то не любили).

Гостомысл нашел прекрасный выход, изложивши свое желание в сновидении. В те времена сновидениям придавали огромное значение, разгадыванием их занимались серьезно и видели в них знак богов. Вполне возможно, что умный Гостомысл нашел отличный способ, чтобы придать своему тайному желанию видимость воли богов.

Как бы то ни было, а Иоакимовская летопись рассказывает довольно подробно, как и почему северные славяне платили варягам дань, Несторовская упоминает только самый факт.

Приход к власти Гостомысла, когда он возглавил восстание против варягов и есть, очевидно, тот момент, о котором Нестор говорит: «Изгнаша варяги за море, и не даша им дани». Это, конечно, было не в «лето 6370», а гораздо раньше.

Нестор, отбросив дорюриковскую историю, скомкал события. В действительности между появлением Рюрика в 6370 году и изгнанием варягов прошла значительная часть жизни Гостомысла, изгнавшего варягов и жившего потом еще долго.

Со смертью его начались раздоры, но варяги в этом участия не принимали. Наконец благоразумие превозмогло и решили выбрать себе князя: «или от Полян, или от Козар» и т. д.

Ранее мы высказали мысль, что нечто перевесило решение в сторону варягов, теперь это делается понятным: «Рюриковичи» были внуками, но по дочерней линии, всеми любимого и уважаемого Гостомысла.

Теперь также ясно, почему одного из внуков звали Синеус и почему они так безболезненно вошли в жизнь северных славян — они были по крайней мере наполовину славянами.

Итак, варяги наложили дань на северные племена славян при прадеде Рюрика Буривое; судя по всему, такое положение продолжалось недолго, и Гостомысл скоро сбросил иго варягов.

Надо полагать, что появление «новгородского князя» Бравлина на южном берегу Крыма приурочено как раз к этому времени, т. е. когда варяги временно были в Новгороде.

Если бы удалось уточнить хронологически это событие, мы получили бы важный опорный пункт для наших суждений о Руси этого времени.

Из изложенного выше следует, что отрывок истории Новгорода от Буривоя и до Рюрика обладает значительной степенью вероятности. В излагаемых событиях ничего мистического нет, наоборот, повествуется о большой неудаче, когда варяги захватили Новгород, в легендарных историях рассказывается больше о победах.

Период Буривой — Рюрик интересен не только потому, что отодвигает историю Новгорода почти на 100 лет вглубь, но и потому, что указывает на политические связи северных славян с другими народами. Об аморфной массе народа Шлёцера не может быть и речи, уже за 100 лет до Рюрика существовало сильное Новгородское государство.

На существование этого периода мы можем смотреть не столь недоверчиво и безнадежно, как это делалось до сих пор: весьма возможно, что в западноевропейских источниках найдется что-то подтверждающее и расширяющее наши предположения. Мы имеем теперь довольно твердые установки, где, когда и что искать. В этих условиях возможность находок далеко не исключена. Весьма возможно, что не находили потому, что не искали.

Обратимся теперь к начальной части Иоакимовской летописи, легендарной в полном значении этого слова. И в ней, возможно, заключается что-то от действительной истории.

Буривой был якобы девятым поколением после некоего Владимира, которого мы назовем Древнейшим. О восьми поколениях Иоакимовская летопись говорит просто: «Имена же сих осми неведомы, ни дел их, разве в песнях древних воспоминают». Летописец открыто сознается в своем почти полном неведении — это безусловно положительная черта.

Восемь поколений, можно принять, составляют 200 лет, это отбрасывает нас к VI–VII веку, временам не какой-то исключительной древности. О западных народах этого периода осталось в истории немало, корни же новгородцев уводят нас безусловно на запад. Мы не знаем на основании археологических данных, появились ли они в Новгородской области в первых веках нашей эры, или даже еще раньше, но северные славяне, безусловно, являются восточным отпрыском основного, более западного корня.

О Владимире Древнейшем, в сущности, ничего не сказано, но зато много — об отце его Вандале. Прежде всего, Вандал был женат на варяжке Адвинде, прекрасной и мудрой, о которой много рассказывается в старинных песнях. Интересно поэтому просмотреть все саги и т. д., и поискать эту Адвинду, она может уточнить несколько время князя Вандала.

Племя вандалов считается многими германским, но в особом, подготовленном нами к печати труде, мы постараемся разобрать и доказательства его славянства. Отметим здесь же, что самое имя явно славянского обладателя: «ванд», «вянд», «венд» — это только варианты одного и того же корня. Вендами же западные народы называли славян. Окончание на «ал» также не чуждо славянским языкам.

Вандал имел трех сыновей: Избора, Владимира и Столпосвята, каждому из них был построен город, названный их именем. Вандал же якобы жил в столице и дожил до глубокой старости. По смерти Вандала Избор вокняжился в столице. Впоследствии он и Столпосвят умерли, и Владимир княжил во всей земле.

Далее в летописи некоторая неясность, сказано: «Он имел жену от варяг Адвинду». Так как речь идет о Владимире, то Адвинда, получается, была женой Владимира, но несколькими строками ниже сказано: «По смерти Владимира матери его Адвинды», следовательно, Адвинда была матерью Владимира. Действительно, обратившись к большому отрывку о Вандале, мы видим, что летописец неудачно построил предложение о Владимире: речь всё время идет о Вандале, и именно его женой была Адвинда.

Сам князь Вандал восстает прямо из тьмы веков, о нем сказано: «Бе князь Вандал», от предков отделяют его «много сот лет». Существовал он приблизительно за 300 лет до Рюрика, если считать каждое поколение в 25 лет. Этот Вандал, управляя славянами, «ходил всюду на север, восток и запад, морем и сушей» с войсками. Победив многие народы, он возвратился к себе в столицу. Затем Вандал послал на запад своих родственников, подвластных ему князей Гардорика и Гунигара с большим войском из славян, руси и чуди, те, завоевавши земли чужих народов, не возвратились, а осели там.

Упоминание чуди ясно говорит, что Вандал царил где-то на севере, вероятно, в области Новгорода. Имена Гардорика и Гунигара чрезвычайно напоминают скандинавские названия Полоцка и Киева.

Вандал разгневался на непокорных, покорил их земли и отдал их своим сыновьям.

Интересно отметить, что в этой легендарной части Иоакимовская летопись не одинока — польские источники сообщают то же самое (к сожалению, мы в настоящий момент лишены возможности исследовать эти источники с должной тщательностью и полнотой).

Обратимся теперь к самому началу летописи. Псевдоиоаким говорит: «О князех Русских староботных Нестор монах не добре сведом бе, что ся деяло у нас славян во Новеграде, а святитель Иоаким, добре сведомый, написа…»

Отсюда явствует, что Псевдоиоаким был новгородцем и не считал южанина Нестора достаточно осведомленным об истории Новгорода, эту историю новгородский епископ Иоаким знал гораздо лучше, и Псевдоиоаким использовал его летопись.

Начало летописи Иоакима идет издалека: когда сыновья и внуки Афета разделились, один из них, князь Славен с братом Скифом, после многих войн на востоке, пошел на запад.

Они покорили себе много земель около Черного моря и Дуная. Народ их прозвался по имени Славена славянами, греки же их называли алазонами, или, если бранили, амазонами. В этом легендарном сообщении, однако, мало легендарного. Действительно, в старину понятие национальности, народа, было иным, чем теперь. Спрашивали не: кто вы? а: чьи вы? Поэтому народ часто менял свое имя, в зависимости от имени своего повелителя (вспомним разделение гуннов на утигуров и кутригуров; что итальянцы зовутся от Италии, а Италия от имени Итала, и т. д.).

Славен князь оставил во Фракии и Иллирии, на краю моря, и по Дунаю, сына Бастарна, а сам пошел на север и создал большой город, назвав его Славянск (очевидно, эта часть легенды отражает переселение южных славян на север).

Брат Скиф остался у Черного и Азовского морей, живя в степях («пустынях» по-древнему), занимаясь скотоводством и грабительством.

Затем князь Славен умер, и наступил перерыв во «много сот лет».

Мы имели дело с легендой исторического содержания. Все действующие лица носят имена племен. Хотя в древности личные имена вождей определяли часто названия племен, бывало и обратное: название племени часто бывало личным именем (вспомним договор 945 г., где один посол просто назван — Ятвяг). Поэтому легендарные имена не могут считаться доказательством полной неисторичности самой легенды: личное имя было именем племени, а имя племени — личным именем. Для нас это несущественно, ибо, рассматривая такую историческую даль, мы уже не опираемся на личные подробности, а берем вопрос более общо, приближаясь к тому, как это делает археология.

Весьма замечательно, что в Иоакимовской летописи упомянуты Фракия и Иллирия в совершенно связной фразе, имеющей смысл. У Нестора же мы имеем нелепое: «словене, Иллюрик». Это дает основание думать, что Нестор пользовался летописью типа Иоакимовской, бывшей не в очень хорошей сохранности, однако польские источники имели сохранную копию.

Таким образом, согласно легендам, славянам были родственны скифы на побережьи Черного и Азовского морей, бастарны в Иллирии и на Дунае, а также вандалы, всё это рекомендуется проверить.

Остается сказать несколько слов о примечаниях Татищева, многие из них заслуживают внимания, и мы предполагаем заняться ими в дальнейшем особо, именно после получения некоторых, весьма трудно раздобываемых источников.

Каковы же выводы? Иоакимовская летопись, безусловно, документ большого исторического значения и многое из нее должно быть заимствовано в полный курс русской истории. Она открывает несколько завесу над дорюриковской историей Новгорода и, можно думать, в дальнейшем удастся найти больше подтверждений сообщаемым ею сведениями этого периода.

В своей легендарной части она все же исторична, и над испытанием ее историчности следует еще поработать, а не сбрасывать ее в кучу старого хлама.

Иоакимовская летопись вовсе не сообщает развлекательных сказок, которыми изобилует так Несторовская. Иоакимовская летопись была местной летописью, летописью северной, и была поэтому затерта общегосударственной южной, она, по-видимому, была прототипом летописи для Нестора. Ее аутентичность подтверждается наличием многих ее сведений у польских летописцев.

В заключение даем короткую генеалогию Руси, согласно Иоакимовской летописи.

Генеалогия Руси-славян

Сказочно-легендарные личности:

Славен князь и брат его Скиф.

Бастарн, сын его.

Много сотен лет без исторических следов.

Вандал князь и жена его варяжка Адвинда.

Избор, Владимир, Столпосвят, сыновья Вандала.

Восемь поколений, т. е. приблизительно 200 лет.

По-видимому, вполне исторические личности:

Буривой, 9-е поколение по Владимире Древнейшем.

Гостомысл, сын Буривоя (4 сыновей погибли, не оставив потомства, 3 дочерей за соседними князьями).

Умила, средняя дочь Гостомысла.

Рюрик (с братьями Синеусом и Тривором), Ефанда норвежская, его жена.

Ингор, сын их; Ольга (Прекраса) из рода Гостомысла, его жена, и т. д.

Сделаем теперь некоторые общие заключения генерального порядка. Мы указывали неоднократно, что норманская теория, в сущности, была трагедией не только для русской, но и для заграничной исторической науки.

Указывали мы и на то, что ряд историков, преимущественно советских, признал безусловную ошибочность указанной теории, однако даже эти, наиболее прогрессивные, ученые остановились только на полпути и не сделали всех необходимых выводов.

Они до сих пор еще находятся под гипнозом «Повести временных лет», считая, что история Новгородской Руси начинается с Рюрика. Они не видят того, что Нестор (или вообще какой-то киевский перволетописец) намеренно замолчал историю Новгорода, замолчал потому, что иначе пришлось бы ломать весь костяк идеологии своей истории.

В основе киевского летописания лежало два главных принципа: 1) описывалась история Киевской Руси, как некоего центра, из которого создалось Русское государство, — это доминирующая идея во всей летописи; 2) начало государственности на Руси связывалось с династией Рюрика, последняя рассматривается, как краеугольный камень русской государственности; до нее, мол, была аморфная масса людей, а государства не было.

Это глубочайшее заблуждение: и Киевская, и Новгородская Русь были за сотни лет до Рюрика уже настоящими государствами, слияние их вовсе не означало зарождения государственности, а только естественный рост консолидации государственных сил.

Если некоторые историки сейчас уже стали на верный путь и усиленно разрабатывают (главным образом археологически) темную область доаскольдовской Руси, то в отношении Новгородской Руси они находятся еще совершенно в потемках.

Они до сих пор не осознали, что киевское летописание подавило почти совершенно новгородское, ибо было общегосударственным, официальным летописанием укрупненного государства.

Однако всего новгородского летописания стереть начисто не удалось, по оставшемуся можно установить твердо, что и Новгородская Русь существовала еще сотни лет, как государство, до Рюрика.

Как мы уже указывали, до Рюрика в Новгороде княжил его дед Гостомысл, а перед ним — его прадед Буривой. Эти личности являются совершенно историческими. Если о них в «Повести временных лет» ничего или почти ничего нет, это объясняется очень просто: если принять Гостомысла и Буривоя, — это значит совершенно развенчать Киевскую Русь как начало Русского государства.

Киевский летописец прибег к простому средству: он умолчал о том, кто такой был Рюрик, но, несомненно, он знал отлично, кто он был и откуда. Последующие продолжатели и копиисты этого не знали, или, зная, больше верили официальному авторитету.

Существование двух поколений новгородских князей (в сущности, трех, если принимать во внимание мать Рюрика Умилу), уводит нас в глубь истории почти на 100 лет. Но на этом дело не останавливается — Иоакимовская летопись сообщает, что до Буривоя было еще 8 поколений князей, т. е. Новгород существовал еще на 200 лет дольше. Называет она и князя, которого мы назвали во избежание путаницы Владимиром Древнейшим. Иначе говоря, Новгород существовал по крайней мере 300–350 лет до Рюрика.

И этому удивляться не приходится, если принять во внимание археологические данные о высокой культуре Новгорода в IX, X веках (широкое распространение грамотности, высокое состояние ремесел, сложный социальный строй и т. д.), всё это не достигается десятками лет, а веками.

Если этот период совершенно не освещен, — это понятно: никто не пытался искать среди имеющихся источников дополнительных данных. Между тем у польских историков, пользовавшихся старыми русскими летописями, еще до того, как киевское летописание поглотило новгородское, имеются данные, подтверждающие Иоакимовскую летопись.

Вполне возможно, что у Адама Бременского, Гельмольда, Саксона Грамматика, а также в северных сагах и т. д. найдутся дополнительные сведения, но их надо искать.

Таким образом, мы выдвигаем постулат: существовало издревле по крайней мере два государства восточных славян: Новгородское и Киевское. Начало их уходит (при современных данных) по крайней мере в эпоху за 300 лет до появления Рюрика. Этим самым доказывается, что скандинавы не принимали ни малейшего участия в создании государственности Древней Руси.

После нескольких сот лет существования династия князей из Новгородской Руси захватила власть в Киевской Руси и перенесла сюда столицу. С этого момента начинается существование укрупненной, единой Руси, возвышение Киева и падение Новгорода. Последний в течение многих столетий оказывал сопротивление в отношении полного подчинения Киеву и сохранял свои особые привилегии, по крайней мере, до Ивана III. Только Иван Грозный окончательно раздавил Новгород, превратив его в типичный областной город.

Таким образом, история наша приобретает совершенно иной вид: она гораздо древнее, совершенно самостоятельна и делится на историю Северной и Южной Руси. История Северной Руси совершенно не разработана, наша работа является первым ее краеугольным камнем. К разработке деталей ее мы надеемся в дальнейшем еще вернуться.

 

2. Когда, где и при каких обстоятельствах совершилось крещение Владимира Великого

Прежде всего, следует отметить, что здесь нас интересует не самый факт крещения, а обстоятельства, из-за каких и при каких этот акт совершился. Многие, в том числе и Б. Д. Греков, 1953, считают, что «запутанный вопрос о крещении Руси еще не разрешен во всех подробностях историками».

Ниже мы покажем, что вопрос далеко не так сложен и что имеется достаточно данных для его решения. Конечно, если не разбираться в относительной ценности источников, а в рассуждениях не следовать логике, то вопрос этот не будет разрешен и до второго пришествия. Наконец, никогда нельзя прийти к точным выводам, если позволять гипнотизировать себя такому путанику и фантазеру, каким был А. А. Шахматов.

Для решения надо не читать мнения так называемых авторитетов, а взять первоисточники и проделать работу заново. Мы имеем не так уж мало, хоть и скудных, источников о крещении Руси: русские, византийские, армянские, арабские, скандинавские, которые, вместе взятые, позволяют восстановить с достаточной подробностью обстоятельства, при каких совершилось крещение Владимира Великого.

Правда, источники в некоторых деталях противоречат друг другу, но характер сообщений источников ясно показывает, насколько можно верить данному источнику. Оказывается, что, отбросив противоречивые детали источников, не особенно заслуживающих доверия, мы получаем совершенно совпадающую картину событий, рисуемую наиболее верными и надежными источниками.

Чтобы свидетельства источников оценивались нами немедленно и в надлежащем направлении, мы укажем те две основные альтернативы, которые имеются. Согласно одним, Владимир крестился в 987 году, еще до бракосочетания с царевной Анной, где-то на Руси, то ли в Киеве, то ли в Василькове, то ли в каком-то другом месте. Согласно другим, Владимир захватил греческий город Корсунь (Херсонес) в Крыму, потребовал исполнения греческими императорами договора о выдаче замуж за Владимира их сестры Анны, по прибытии той в Корсунь, крестился там и затем венчался с Анной. Это случилось не ранее второй половины 989 года. Отсюда крещение Руси падает, вероятнее всего, не на 988 год, как это принимали, а на 990-й. Последней версии придерживаются все русские летописи, т. е. 988 года.

В сущности, если бы не Шахматов (Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908), то всё было бы тихо и спокойно. Это он своим излишним, а главное, необоснованным критицизмом, открыл кампанию против версии летописей и пустил крылатое выражение — «корсунская легенда».

Действительно, в рассказе летописи есть место о чудесном исцелении Владимира, которое является религиозной легендой. Но эта легенда шита такими белыми нитками, что ошибаться, т. е. принять ее за правду, может только совершенно недалекий человек.

В равной мере и речь греческого проповедника Владимиру с изложением Символа веры и библейской истории является вставкой, никакого отношения к рассказу о крещении Владимира не имеющей, вставкой к тому же значительно позднейшей.

Сам же рассказ поражает своей точностью, определеностью и последовательностью. Рассказано точно всё: как, где, когда и почему, со всеми сопутствующими конкретными обстоятельствами. Этот рассказ — настоящая история, а не благочестивые размышления на тему о крещении Владимира.

Кроме летописи мы имеем еще три русских источника, из которых можно нечто почерпнуть. Во-первых, это «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона («Прибавления к творениям святых отцов». Ч. II. Москва, 1844), а также другие издания; во-вторых, это «Житие Бориса и Глеба» («Чтение о житии и погребении, и о чудесах святого и блаженного страстотерпца Бориса и Глеба». «Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских». Москва, 1859), приписываемое Нестору, в-третьих, это «Память и похвала князю Владимиру» Якова Мниха («Христианское чтение». 1849. II. 317–329; «Память и похвала князю Владимиру и его житие по ап.». 1494 г., изд. В. И. Срезневский. Записки Академии Наук по ист. — филолог. отдел. Отд. VIII, серия I, № 6. СПб., 1897).

Все эти три источника вовсе не исторические, а религиозные произведения. Если в них и есть элементы истории, то всё в них подчинено основному: религиозной стороне дела. Всё рассматривается под одним, узко специфическим углом зрения. В жертву «высшим соображениям» легко приносятся исторические факты.

«Слово о законе и благодати» ничего не говорит о том, где крестился Владимир, молчит об этом и «Житие Бориса и Глеба», но автор жития говорит, что Владимир, вдохновленный свыше, сам крестился в 987 году. Из этого умолчания о крещении Владимира в Херсоне делали ложный вывод, что, мол, Владимир был крещен еще до похода на Корсунь.

Трудно понять непритязательность историков: ведь совершенно очевидно, что все упомянутые три религиозных произведения, посвященные восхвалению Владимира, не могли говорить своим читателям правды, а именно, что Владимир крестился из-за политических соображений, не у себя на родине, и что фактически не он сам крестился по своему желанию, а выполняя требование, поставленное греками.

Сказать правду — значило развеять всё восхваление, т. е. срубить собственное дерево под корень. Поэтому всё действительное, историческое, было выброшено религиозными источниками, было изобретено вдохновение Владимира свыше, и т. д.

Если бы добровольное крещение самого Владимира было действительным фактом, то не путались бы в вопросе: а где же состоялось крещение? Одни говорили — в Киеве, другие — в Васильеве (Василькове), третьи — еще где-то. Ведь каждый из этих городов гордился бы этим и наверное имел бы особую легенду об этом событии, но этого нет.

Этим же объясняется и ложная дата крещения — 987 год; чтобы быть оправданной вдохновением свыше, она обязательно должна была быть перед 989 годом и даже 988-м, ибо эта дата дана летописью, отклонять же дату еще более вглубь было невозможно из-за того, что можно было столкнуться с различными противоречиями.

И «Слово» Илариона, и «Житие» Нестора, строго говоря, ничего не дают для наших целей, о крещении они не говорят и крещения не описывают. Иное дело «Память и похвала» Якова Мниха — в этом произведении дано много хронологических дат и упомянуто много событий из жизни Владимира, это произведение, в сущности, и есть «житие» Владимира. Однако именно в нем и нет подробностей крещения его. Если бы «Память и похвала» рассказывала точно и ясно, где и как совершилось крещение Владимира, то этому можно было бы поверить, на самом же деле в этом источнике ничего конкретного нет. Наоборот, при ближайшем рассмотрении он оказывается недостаточно надежным.

Яков Мних говорит, что Владимир «на другое лето по крещении к порогам ходи» (значит, в 988 г.), «на третье лето Корсунь город взя» (значит, в 989 г.) и т. д. Однако он еще раз добавляет: «крести же ся Володимер в десятое лето по убиении брата своего Ярополка».

Так как Ярополк был убит в 980 году, то крещение Владимира состоялось в 989 году, т. е. на десятый год, а не в 987 году. Таким образом, Яков Мних дает об одном и том же событии две разные даты, и одна из этих дат как раз совпадает с датой летописи.

Кроме того, там же говорится, что «и сиде в Киеве кн. Владимир в осьмое лето по смерти отца своего Святослава, месяца июня в 11 день, а лето 6486», иначе говоря, Владимир вокняжился в 6486–5508 = 978 году. Эта дата противоречит, с одной стороны, году смерти Святослава, а с другой стороны — году смерти Ярополка. Значит, хронология Якова Мниха вообще неточна.

Таким образом, можно положительно утверждать, что на хронологии Якова Мниха ничего строить нельзя, отдельная дата может быть и верна, но нет уверенности, которая из них.

Итак, с одной стороны, мы имеем русские летописи, исторический документ, снабженный большим количеством точных подробностей, с другой — апокрифический религиозный источник, явно тенденциозный, противоречащий сам себе и безусловно неверный в отношении некоторых дат. Историки предпочли последний! Они «исправляли» исторический источник, опираясь на хвалебное житие, где сказать правду нельзя было, ибо пропадало всё славословие. Трудно понять такой «научный» метод.

О «корсунской легенде» (ее следует звать «корсунский рассказ») мы знаем, что она была внесена в летопись, вероятно, летописцем Никоном. В бытность свою в Тьмуторокани, он, вероятно, посетил лично Корсунь, либо имел возможность узнать от старого корсунянина подробности осады Корсуня, крещения Владимира, и т. д.

Что это так, видно из того, что корсунский рассказ знает, в сущности, только вторую половину действительной истории, о первой не сказано ни полслова. И это понятно: корсунянин рассказывал то, что он видел: осаду Корсуня, приезд царевны Анны, крещение и брак Владимира, его отъезд в Киев. Однако рассказчик вовсе не знал, почему Владимир осадил Корсунь, тайные причины оказались для него сокрыты, и их не знает и летопись совершенно.

Об этом мы, однако, осведомлены иностранными источниками: за военную помощь, оказанную Владимиром греческим императорам, он потребовал руки их сестры Анны, помощь была оказана, но Анны Владимир не получил, тогда он осадил и взял Корсунь.

Греческие императоры, едва избавившиеся от смертельной опасности, вынуждены были уступить, «и плачущую Анну отвезли в Корсунь». Выдача порфирородной царевны замуж за варвара, да еще с подмоченной генеалогией (сын девки-ключницы), была вещью неслыханной, но греки пошли на это отчасти под давлением силы, отчасти из-за особых выгод.

Дело в том, что, крестя Владимира и Русь, греки получали огромное влияние на большое, сильное и, в общем, враждебное государство. Родственные династические и религиозные связи с Русью отныне не только нейтрализовали для греков опасного врага, но и давали возможность получать помощь против других врагов, что и бывало не раз впоследствии. Под давлением этих соображений, напоминая Анне, что благодаря ей отечество избегает опасности и целый огромный народ будет крещен, греки принесли Анну в жертву политическим требованиям Владимира (к этому вопросу мы вернемся еще несколько ниже).

Итак, подноготная дела не была известна во всех подробностях в Корсуне. Не могли русские летописцы заимствовать ее из греческих источников, ибо последние либо ничего не говорят об этом событии, либо говорят крайне скупо. Очевидно, расписывать со всеми подробностями историю, обидную для греческого самолюбия, не было достаточно гражданского мужества, да и поведение греков в этой истории особенной порядочностью не блистало. С другой стороны, поскольку крещение происходило не в Царьграде, а в Корсуне, оно легко могло ускользнуть от внимания летописцев-греков, ибо они не были свидетелями события.

Перейдем теперь к сообщениям арабских источников, они разнообразны по подробности, содержанию и качеству. Самый точный, подробный и современный источник — это Яхья Антиохийский (см. русский перевод: В. Р. Розен. Император Василий Болгаробойца. Извлечение из летописи Яхьи Антиохийского. — Записки Академии Наук. СПб., 1883).

Он пишет: «И стало опасным дело его (т. е. императора Василия II) по причине силе войска и победы (Варды Фоки), истощились его богатства (расходы на войну), и побудила его нужда послать к царю руссов, а они его враги, чтобы просить их помочь ему в настоящем положении, и согласился тот на это. И заключили они между собою договор о сватовстве и женитьбе царя руссов на сестре царя Василия, после того, как он поставил ему условие, чтобы крестился он и весь народ его страны, а они народ великий. И не причисляли тогда себя руссы ни к какому закону, и не признавали никакой веры (из тех, которые, очевидно, были известны Яхье. — С.Л.).

И послал ему царь впоследствии (заметьте это слово. — С.Л.) митрополитов и епископов, а те окрестили царя и всех, кого обнимала его земля, и отправил к нему сестру свою, и она построила многие церкви в стране руссов. И, когда решено было дело о браке, прибыли войска руссов и соединились с войсками греков, какие были у царя Василия и отправились на борьбу с Вардой Фокой морем и сушей к Хрисоополю. И победили Фоку».

Бросается в глаза поразительное совпадение «корсунского рассказа» с рассказом Яхьи, они совпадают друг с другом, как две половинки разбитого блюда, составляя дополнение один другому.

На что следует обратить внимание, это на ход изложения событий Яхьею, хотя оно совершенно точно, но в руках небрежного человека может быть легко искажено (что и было сделано авторами, пользовавшимися трудом Яхьи как первоисточником). Яхья последовательно излагает суть договора между Владимиром и Василием, затем и что из него вышло: что Анна вышла замуж, согласно договору, и построила много церквей в стране руссов. Из этого видно, что Яхья забегает далеко вперед, ибо строительство церквей занимает целые годы.

Однако, продолжая рассказ, Яхья возвращается к основной нити изложения и добавляет, что после заключения договора впоследствии, т. е. за заключением договора, а не после строительства церквей Анной на Руси, были посланы на Русь духовные лица и отправлена сама Анна.

Затем Яхья возвращается к описанию военных событий и опять совершенно точно добавляет: «и когда решено было между ними дело о браке, прибыли войска руссов». Из этого вытекает с полной ясностью, что самого брака еще не было, было только «решено дело о браке», а затем начался разгром Варды Фоки.

Яхье ничего не было известно об обмане императором Василием Владимира и о походе того на Корсунь, он знает только свою часть событий: заключен договор, руссами послана помощь, Фока разбит, царевна выдана замуж. С другой стороны, летописец знает свою часть событий: взятие Корсуня, требование Владимира и выход Анны замуж. Об обмане Владимира и он ничего не знает.

Здесь следует сказать несколько слов о самом Яхье. Он был врачом, родился в конце 70-х годов X столетия, умер около 1066 года. Первая редакция его исторического труда появилась около 1007–1008 годов, затем он дополнял и перерабатывал его вплоть до своей смерти. Таким образом, он был современником интересующих нас событий. Труд Яхьи характеризуется его стремлением к хронологической последовательности и точности. «Вся его история, — говорит Розен, — отличается обилием точных хронологических данных, показывающих обыкновенно не только год, но и день недели, и число месяца».

В этом отношении он выгодно отличается от других источников, излагающих события в самых общих выражениях, избегая всего конкретного, и часто представляющих смесь событий, из которой трудно понять, что было раньше, а что позже (и когда что случилось).

Данный отрывок Яхьи, как мы видели, изложен не безупречно и дал повод к ложным пониманиям последующих арабских авторов. Однако он изложен настолько ясно, что восстановить действительную последовательность событий не представляет ни малейшего труда.

Историки этого не сделали, а следовали перевранной версии последующих арабских источников, явно списывавших всё у Яхьи. Они предпочли первоисточник искаженным пересказам последующих компиляторов. Особенного упрека в этом отношении заслуживает работа Баумгартена (N. de Baumgarten. Saint Vladimir et la conversion de la Russie. Orientalia Christiana Analecta. Nr. 79; Vol. XXVII. Roma, 1932, 1—136), в которой он не только критически не разобрался в источниках, но и добавил своих ложнотолкований.

Так, например, на стр. 74 у него сказано: «…et ils ont conclu un traité, et le roi des russes épousa la soeur de l’impereur Basile…» Во-первых, — см. выше перевод Яхьи, — сказано, что не «женился», а «женится», изложено условие договора, а не описано выполнение его. Баумгартен споткнулся на элементарнейшей ошибке (если это вообще не намеренная передержка).

Во-вторых, допустим, что в источнике, которым пользовался Баумгартен, и было сказано, что «король руссов женился». Но ведь дальше сказано: «…et dans la suite l’empereur envoya á Vladimir des métropolites et des évêques, qui le baptisèrent. Avec eux arriva aussi sa soeur Anna».

Значит брак, по Баумгартену, совершился до крещения Владимира. Можно ли допустить, чтобы порфирородная Анна вышла замуж за нехристя? Наконец, если Владимир женился, будучи язычником, то почему Анна оказалась не на Руси, а приехала (уже будучи женой) на Русь крестить мужа! Нелепость всего этого совершенно очевидна.

Однако Баумгартен, как и прочие историки, глотает материал истории, как страус, не переваривая. Он совершенно не анализирует своего материала, это тупое, механическое глотание, без участия критической мысли.

На деле мы имеем, однако, нечто худшее. Мы цитировали стр. 23–24 работы В. Р. Розена, ту самую работу и те самые страницы, которые цитирует и сам Баумгартен. Значит, он пользовался правильным текстом Яхьи, а сам неверно перевел цитату на французский язык и тем обманул весь западноевропейский мир, который, не зная русского языка, не мог проверить цитаты и поверил Баумгартену, ученому специалисту Ватикана.

Баумгартен далее не замечает, что его аргументация бездоказательна: он пишет, что Эль-Макин говорит почти то же, что и Яхья, но ведь Эль-Макин жил в XIII веке; работа его была переведена на латынь в 1625 году («Historia Saracenica Georgii Elmacini», edit. Thomae Erpenii. Lugduni Batavorum, 1625), отрывки см.: В. Г. Васильевский. К истории 976–986 годов (труды В. Г. Васильевского. Том II, вып. 1. СПб., 1909), и никакой самостоятельной ценности не имеет. Это не только наше личное мнение (см.: М. В. Левченко. Взаимоотношения Византии и Руси при Владимире // Византийский Временник, VII. 1953, стр. 194–223).

Далее Баумгартен ссылается на турецкий вариант Эль-Макина, где вместо слов: «…ils allerent tous ensemble contre Phocas» — «Et le roi de Russes se rendit avec toutes ses proupes à l’aide de l’empereur et se joignit à lui; après avoir décidé tous les deux d’aller a la rencontre de Phocas, ils se mirent en marche contre lui par les voies de mer et de terre».

Здесь выдумка Эль-Макина, что Владимир сам возглавлял войско руссов в Византии, принята на веру, хотя ни один, ни русский, ни византийский источник не говорят о таком, казалось бы, заметном событии.

Что Эль-Макин источник ненадежный, видно из следующего отрывка: «И отправился царь руссов со всеми войсками своими к услугам царя Василия и соединился с ним. И они оба сговорились пойти навстречу Варде Фоке и отправились к нему сушею и морем, и обратили его в бегство».

О битве при Хрисополе, где Варда Фока не участвовал, не сказано почему-то ни слова, значит, речь идет о битве при Абидосе. Но если Эль-Макин не знает того, что в этой битве Варда Фока скончался от удара, а не был «обращен в бегство», то такому источнику грош цена. На это Баумгартен не обращает внимания — его интересует только выловить что угодно, лишь бы сочинить какую-нибудь невероятную версию.

Использует Баумгартен и Ибн аль-Атира, умершего в 1223 году, т. е. писавшего по крайней мере через 200 лет после событий, дающего двойную порцию лжи: согласно этому автору, Владимир сначала женится на Анне, а затем сам идет в бой с Вардой Фокой. Баумгартен и этому верит, не видя, что все авторы переписывают явно ложное известие один от другого.

Наконец, Баумгартен приводит свидетельство продолжателя хроники Мискавейхи (последний остановился на 369 г. Геджры, т. е. на 979–980 гг. нашей эры), Абу-Шуджи (Abu-Shyjac), у которого о крещении Руси говорится под 375 годом Геджры, т. е. под 986–987 гг. (т. е. явно неточно). Мы приводим полностью отрывок: «Доведенные до полного бессилия императоры послали просить помощи у князя русов; этот князь попросил руку сестры их для брака, но она отказалась быть отданной жениху иной веры; переговоры по этому делу имели результатом принятие русским князем христианства. Тогда соглашение состоялось, и принцесса была выдана за руса. Он прислал множество своих слуг на помощь императорам, людей твердых и мужественных. Когда это подкрепление достигло Константинополя, они преградили пролив кораблями против Варды, который презрительно отнесся к их появлению и иронически спрашивал, как они так рискуют собой. Но они достигли берега, подвинулись к местоположению неприятеля, и в начавшейся тогда битве русы обнаружили превосходство и умертвили Варду. Его силы были рассеяны и императоры были восстановлены в своей власти».

Из этого отрывка видно, что Абу-Шуджа был не слишком хорошо осведомлен о событиях. Во-первых, руссы, явившись в Царьград, разбили не Варду Фоку, а часть его армии под предводительством Калокира Дельфины, стоявшую на азиатском берегу против Царьграда. Сделано это было рано утром, совершенно неожиданно, и никаких насмешек Фоки над руссами не было. Во время битвы при Хрисополе Варда Фока был в Никее и никакого участия в битве не принимал.

Таким образом, слова Абу-Шуджи могут относиться только к битве при Абидосе, но битва при Абидосе была не у Царьграда, а в районе Дарданелл, значит, Абу-Шуджа не знал самых основных вещей, наконец, разгром войск Варды Фоки был обусловлен прежде всего его неожиданной смертью от удара, а не силой объединенных русских и греческих войск.

Следует отметить, однако, что о присутствии Владимира Абу-Шуджа не говорит ни слова, совершенно естественно, что это сообщение ложно. Однако остается, что царевна была выдана замуж «за руса» еще до битвы. Спрашивается: почему ни русские, ни византийские источники не говорят ни слова о посылке Анны на Русь? Потому что, ответим мы, ее не было. Абу-Шуджа знал суть дела довольно поверхностно, поэтому и допустил неточности.

К сожалению, нам осталась неизвестной украинская работа Т. Кезмы «Оповiдання арабського iсторика Абу Шодже Рудроверського про то, як охрестилася Русь» в сборнике статей в честь Д. И. Багалея (Киев, 1927) и выводы, к которым пришел этот исследователь. По-видимому, он стоит (т. е. Абу-Шуджа) ближе к Яхье, чем к другим.

Изложив то, о чем пишут арабские источники, нельзя не отметить того, что сам Баумгартен пишет совсем противное тому, что пишут источники, на которые он опирается: «Le mariage ne peut se conclure qu’à Constantinopole, les grecs n’auraient jamais envoyé la princesse à Kiev avant l’arrivée des troupes variagues».

Кому же верить: Абу-Шудже или Баумгартену? Последний отлично понимает, что Анна не поехала в Киев еще до прибытия руссов на помощь в Царьград. Иначе говоря, Баумгартен не верит той ошибке, которую сделали некоторые интерпретаторы Яхьи. Но вместо того, чтобы разъяснить ошибку, Баумгартен пускается на трюк, от которого приходится только разводить руками.

Согласно ему, Владимир, лично руководивший своими войсками в борьбе с Вардой Фокой, оставшись при пиковом интересе, т. е. без Анны, ибо греки якобы расторгли его брак с ней, сел на корабли, переехал через море и напал в отместку на греческий город Корсунь. Тут уже императоры согласились на его брак. Таким образом, нападение на Корсунь, по Баумгартену, было требованием Владимира: «Выдайте мне мою законную жену!»

Становится стыдно, не за Баумгартена конечно, ибо человеку, пускающемуся на передергиванья, не стыдно, а за историков, в среде которых могут появиться подобные «ученые» писания и которые не вызывают ни малейшего протеста (у нас, мол, свобода слова, врут и похуже).

Свобода слова — дело хорошее, но она обязывает также использовать ее для защиты науки от мошеннических махинаций и диких фантазий. Ведь Баумгартену, принимая его официальное положение, могут поверить!

Конечно, «бумага всё терпит»». но укажите хоть одного историка, включая даже последние издания 1953 года, где Баумгартен нашел бы должную оценку. Таких историков нет, наоборот, мы видим, что весьма дельная работа Левченки, 1953, носит явные следы влияния Баумгартена (например, предположение, что Владимир, пригласив себе на помощь варягов, по крайней мере с 980 года держал у себя их почти до 988 года, что совершенно невероятно и ничем не доказано. Наоборот, мы знаем, что как только они сыграли свою роль, то немедленно были сплавлены Владимиром в Царьград.

Перейдем теперь к армянским источникам. Из них имеет значение история Стефана (Асохика) Таронского (см. В. Г. Васильевский. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков. — Труды В. Г. Васильевского, Том I, СПб., 1908; есть русский перевод Н. Эмина: Всеобщая история Степаноса Таронского, Асохика по прозванию. М., 1862). Она дает главным образом некоторые даты (известно, что Стефан стремился к точности хронологии), но набросанной нами картины она не меняет. Особенно примечательно, что русский вспомогательный отряд, посланный Владимиром, насчитывал 6000 человек. Это единственный источник, дающий цифру войск.

Переходим, наконец, к греческим источникам. Они чрезвычайно скудны. Лев Диакон (Leoni Diaconi. Historia. Bonn, 1828, также Migne) только упоминает о взятии Херсонеса руссами, но как и почему, умалчивает. Однако взятие Херсонеса — бесспорно исторический факт, подтвержденный и русскими, и греками.

Михаил Пселл (Bibliotheca Graeca Medii Aevi, IX. Сост. K.N. Σαθα. Venetia, 1879) только говорит о прибытии русского военного отряда незадолго до сражения при Хрисополе. Совершенно ясно, что этот отряд явился не за «здорово живешь», но об оплате этой услуги Пселл молчит.

Скилица и Зонара упоминают о браке Анны с Владимиром, но молчат о перипетиях борьбы, в которой греки сыграли некрасивую роль («суть греци льстивы (обманщики) и до сего дне», недаром говорит летопись).

Подведем итоги: используя все доступные источники, критически сопоставляя их, выуживая отдельные подробности, мы можем восстановить в основных чертах события, связанные с крещением Владимира, — они целиком совпадают с «корсунским рассказом».

Обратимся теперь к вопросу: когда точно совершилось крещение Владимира, а затем и всей Руси? Для этого необходимо наметить всю хронологическую канву предыдущих событий, связанных с крещением.

Восстание Варды Фоки началось 15 августа 987 г., когда он был провозглашен императором (см.: Gustave Léon Schlumberger. L’epopée Byzantine, (2 ed.) 1925, р. 610 и 619), однако по Острогорскому («Владимирский сборник», 1938, стр. 39), оно «началось в далекой Каппадокии в середине сентября».

Если в этом сообщении нет простой описки, то оба сообщения можно все же примирить: провозглашение состоялось в августе, а начало похода на Царьград в сентябре, — такова логика вещей. Трудно себе представить, чтобы и провозглашение, и начало похода совершились в один день. Пока не было провозглашения, не было оснований собираться войску, а коль скоро провозглашение состоялось, то, естественно, Варда Фока стал собираться в поход. Затем он постепенно, поддерживаемый знатью, стал завладевать всей малоазиатской территорией империи и в начале 988 года подошел к Царьграду.

Часть его войск сосредоточилась около Хрисополя (Скутари), напротив Царьграда на малоазийском берегу, а другая около Абидоса, в районе Дарданелл, чтобы прекратить доставку съестных припасов в Царьград морем.

Положение императоров в Царьграде сделалось критическим. Очевидно, только в конце 987 года или начале 988-го реальная опасность была осознана ими и, как последнее средство, было отправлено посольство к Владимиру с просьбой о помощи.

Можно сказать наверное, что, посылая послов, императоры не выставили в качестве оплаты за помощь руку царевны, ибо подобное предложение было связано одновременно с известным требованием. В положении же императоров было не до требований. Наконец, приведенные источники указывают, что именно Владимир потребовал такой оплаты. Совершенно очевидно, что послы не могли согласиться на условия Владимира без согласия императоров, как бы ни были широки их полномочия. Можно думать, что требование Владимира было вовсе неожиданным, греки могли ожидать требования очень высокой оплаты или уступки земель за услугу, но не совершенно взбалмошного требования руки порфирородной византийской принцессы варваром-язычником с подмоченной генеалогией.

Поэтому послы должны были проделать тройной путь, по крайней мере: прибыть в Киев и просить о помощи, вернуться в Царьград с условиями Владимира, вновь поехать в Киев с извещением о принятии условий греками и со своими контрпредложениями. Весьма вероятно, что заключено было и письменное свидетельство об условиях договора.

На все эти поездки требовалось немало времени и было связано также с сезоном (Днепр замерзает на 2–3 зимних месяца, сухопутное же путешествие было гораздо более длительным и опасным). Возможно, что и самые переговоры были гораздо сложнее, мы наметили только самый простой вариант их.

Во всяком случае, еще 4 апреля 988 года, император Василий II, опубликовывая декрет против чрезмерного количества монастырей и монахов, считал свое положение очень тяжелым.

Так как войско Владимира при самом благоприятном ходе дел могло доставиться только Днепром, то раньше конца мая — начала июня 988 года оно прибыть на помощь Василию II не могло.

Действительно, ряд историков, в том числе и летописец Армении, Стефан Таронский, указывает, что помощь Владимира прибыла в 988 году, и битва при Хрисополе состоялась в середине этого года. Однако Шлюмберже относит эту битву к февралю — марту 989 года, что нам кажется более вероятным.

В самом деле, если битва при Хрисополе состоялась в середине 988 года, почти немедленно по прибытии руссов, то что делали противники до 13 апреля 989 года, когда разыгралось окончательное сражение при Абидосе? Ведь расстояние между обоими пунктами не слишком-то значительно.

Между тем, приняв во внимание и мнение Шлюмберже, мы получим весьма логическую картину, если допустим битву при Хрисополе в феврале — марте 989 года. Всё тогда развивается естественно и последовательно.

С прибытием руссов Василий II немедленно предпринял наступление, внезапно атаковал часть армии Варды Фоки и разбил ее наголову (все главные военачальники противника были взяты в плен и казнены).

Далее, согласно с некоторыми авторами, «после победы при Хрисополе Василий II возвратился в Константинополь, чтобы подготовиться к решительной борьбе против Варды Фоки». Немножко, конечно, странно звучит выражение «возвратился», когда речь идет о другом береге Босфора, но, конечно, разгромив одну армию Фоки, нужно было приготовиться в поход и против самого Фоки, посадить армию на суда и т. д. Совершенно очевидно, что надо было пользоваться плодами победы, а не дать врагу собраться с силами. Высадка армии Василия состоялась при Лампсаке, а затем 13 апреля 989 года разыгралось окончательное сражение при Абидосе.

Таким образом, логика вещей говорит за то, что между первой и второй битвой прошло максимально 2 месяца. Если же мы примем первое сражение при Хрисополе состоявшимся в середине 988 года, то 9 ½ месячная подготовка для окончательного похода оказывается совершенно невероятной (доставиться морем, например, из Царьграда в Лампсак требовало всего нескольких дней).

Если мы примем положение Шлюмберже, то станет понятным и возможность сложных переговоров между Византией и Русью, т. е. неоднократного посещения греческими послами Киева.

Интересную подробность находим мы у Якова Мниха под 988 годом, что Владимир на другое лето по крещении «ходи к порогам». Здесь нельзя не остановиться на махинациях Баумгартена вокруг этой фразы — он переводит эту фразу так: «…Vladimir alla aux cataractes», и добавляет в скобках «(passa par les cataractes)» (р. 72.).

Из русского текста ясно видно, что Владимир только ходил к порогам, т. е. достигал их, и вернулся. Баумгартен переводит правильно: «alla aux cataractes» («отправился к порогам»), но тут же добавляет фальшивое: «passa par les cataractes», т. е. «прошел через пороги»: это уже означает, что Владимир ходил куда-то за пороги. Всё это недобросовестная выдумка Баумгартена, и, что характерно, на стр. 79 он уже говорит не «aux cataractes» («к порогам»), но «passa la seconde année par les cataractes» («прошел на второй год через пороги»). Это пример иезуитского метода Баумгартена: слегка, по маленьким кусочкам удаляться от истины, пока не достигнет нужной ему лжи.

Баумгартен постепенно идет еще дальше: раз Владимир «прошел через пороги», значит, он не возвращался в Киев до момента взятия Корсуня, крещения и т. д. Всё это сплошная выдумка.

Выражение «ходил к порогам» имеет совсем иное значение. Летописец отметил самый факт хождения к порогам, но с какой целью туда ходил Владимир, осталось летописцу неизвестным. Совершенно очевидно, что это не был военный поход, например, на печенегов, — об этом было бы сказано. Какой же смысл был для Владимира в посещении совершенно пустых, никем не населенных порогов? Ответ совершенно ясен: отправив свое войско в Царьград на помощь грекам, Владимир стал дожидаться выполнения договора и со стороны греков, т. е. присылки Анны. Так как в районе порогов печенеги всегда устраивали засады, то Владимир вышел к порогам, чтобы встретить царевну Анну, оказать ей должный почет и вместе с тем обезопасить ее. Его поход был, так сказать, дипломатический; кроме того, из истории мы знаем случаи, что князь Руси (Изяслав) посылал своего сына туда же встречать его будущую мачеху, ехавшую из Греции.

Поскольку поход был «дипломатический», смысл его остался летописцу неизвестным.

Напрасно прождав Анну, Владимир понял, что он обманут греками, и решил добиться выполнения договора силой, поэтому весной следующего 989 года мы уже видим его под стенами Корсуня.

Поход Владимира к порогам надо отнести к осени 988 года, раньше лета 988 года царевна выехать не могла. Наконец, если битва при Хрисополе состоялась летом 988 года, то через месяц-два Владимир уже знал об успехе своего войска и мог ожидать теперь выполнения греками их обязательств, а отсюда его поход к порогам.

Посмотрим, как представляет себе это дело Баумгартен. Согласно последнему, Владимир, уже христианин, крещенный в 987 году, сам ведет свое войско в 988 году в Царьград, принимает участие в битвах, но, будучи обманут греками, спокойно, как теленок, возвращается домой и уже по пути нападает на Корсунь.

Баумгартен делает из Владимира какого-то доверчивого дурачка, бросающего свое государство на произвол судьбы и лично вступающего в настоящую авантюру где-то далеко за пределами своих земель, какого-то авантюриста, вроде Ричарда Львиное Сердце, которому хочется только одного — подраться.

Всё, что мы знаем о Владимире, говорит против этого: это был рассудительный, осторожный и хитрый человек, твердый и настойчивый. Послать отряд своих войск за высокую плату он послал, но лезть своей головой в чужую драку за тридевять земель — это было верхом безрассудства. Что было непонятно арабским историкам, любящим рассказывать вообще басни, должно было быть понятно ученому историку в 1939 году.

Тем более что русская летопись, вовсе не знающая подноготную этой истории, передает в высшей степени характерные переговоры Владимира с греками после захвата им Корсуня.

— Отдайте царевну, — говорит он, — или я сделаю с Царьградом, что и с Корсунем. — Не можем выдать Анну за язычника, крестись! — говорят греки. — Пришлите мне Анну, и я крещусь, — отвечает Владимир. Он не позволил, будучи уже раз обманутым, оставить себя в дураках, т. е. креститься, а царевны не получить. Перед его твердой волей грекам пришлось склониться. Попробовали бы греки женить в Царьграде человека с таким характером, а потом расторгнуть брак, как это думает Баумгартен, — Владимир разнес бы Царьград в пух и прах, немедленно заключив союз с болгарами и т. д.

Сколько воинов было послано Владимиром? Косвенный ответ мы находим у Стефана Таронского — 6000 человек. Б. Д. Греков полагает, что это число значительно ниже действительного числа, что Варду Фоку победить такими силами было нельзя. Но дело в том, что у императора Василия были и свои войска, конечно, превосходившие 6000. Значение руссов было не в их количестве, а в качестве. Наверное, это были отборные головорезы, которых можно было перебить, но не победить. Сила их была в их твердости. Имея такую опору, император Василий мот ожидать неплохой деятельности и от своих войск.

Б. Д. Греков не замечает внутренней слабости своей аргументации, если отряд руссов, засвидетельствованный Стефаном Таронским, был на деле значительно большим, то, значит, огромное количество воинов должно было вернуться на родину со своими воеводами.

Летописцы Руси их упустить из внимания не могли, рассказы, как деды или прадеды воевали под Царьградом, непременно дошли бы до летописцев. На деле же мы имеем полное молчание об этой операции.

Объясняется это просто: 6000-й отряд руссов не вернулся на Русь. Это именно и явствует из сообщения Стефана Таронского, который не говорит о 6000-м отряде и его участии в битве, а о том, что это были те, «которых просил царь Василий у царя русов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего». Таким образом, 6000-й отряд был послан, но не вернулся; возможно, что это и были наемники-скандинавы. Из этого также вытекает, что сообщение позднейших арабских летописцев, что сам царь руссов участвовал в сражениях «со всеми своими войсками», не более как пустая выдумка, — у царя руссов «всех» войск, конечно, было по крайней мере в 10 раз больше.

Итак, ранним утром 13 апреля 989 года сражение при Абидосе было выиграно и восставшие окончательно разгромлены. В это же время Владимир со своими войсками, очевидно, уже приближался к Корсуню. Началась осада, длившаяся шесть месяцев. Измена Анастаса Корсунянина, выдавшего местоположение водопровода, снабжавшего город водой, дала победу Владимиру, Помощь Анастаса была оценена Владимиром в надлежащей степени — Анастас занял на Руси впоследствии одно из самых видных мест в иерархии. Это совершенно историческая личность, не раз упоминаемая в источниках.

Взятие Корсуня дало Владимиру крупный козырь в руки — императоры, избегая дальнейшей войны, отослали несчастную Анну в Корсунь «на заклание» ради интересов государства. Именно здесь, вероятно, поздней осенью 989 года или даже ранней весной 990 года, Владимир крестился, а затем повенчался с Анной.

«Корсунский рассказ» дает относительно весьма подробные и точные сведения об этом событии. Имеющиеся некоторые расхождения в русских летописях, надо полагать, объясняются описками, ошибками или недопониманием текста переписчиками.

По Ипатьевской летописи, Владимир крестился в церкви Святой Софии, по Лаврентьевской — в церкви Святого Василия. Есть основания думать, что первое сведение более верно. В Лаврентьевской летописи указано, что это была церковь в середине города на торгу, следовательно, старая и наиболее важная.

Так как по традиции почти в каждом городе лучшую и старую церковь называли в подражание Царьграду Святой Софией (Киев, Полоцк, Новгород и т. д.), то название церкви не вызывает сомнения. Откуда же взялась церковь «Св. Василика» 1-й Новгородской летописи? По-видимому, здесь произошла ошибка: греческое «базиликон» (т. е. церковь) приняли за «Василика», тем более что Владимир принял христианское имя Василия. Естественно, возникала связь: назван в честь того святого, в честь которого названа церковь, где он крестился.

На деле, конечно, было иное. Руссы (и лично Владимир) добивались равенства на международной арене — императора греков звали Василий, и князь руссов тоже назывался Василием. Повторилось то же, что было с его бабкой: Ольга в крещении приняла имя Елены по царице греков Елене. Кстати, отметим, что это обстоятельство очень может помочь в вопросе о времени крещения Ольги. К сожалению, в настоящий момент мы не имеем возможности установить, по какой точно греческой царице была названа Ольга.

Из житийной литературы мы знаем, что Анна не сразу направилась в Киев, что она была в Феодосии и посещала иные места Крыма. Можно думать, что это был своего рода «медовый месяц», устроенный Владимиром своей порфирородной жене. С наступлением теплого времени Владимир и Анна направились в Киев.

Здесь в выполнение обязательств первоначального договора Владимир официально крестил Русь, что и совершилось весной или в начале лета 990 года, а не 988-го, как это большинством официально принимается. Ревностное уничтожение идолов и искоренение язычества показывает, что Владимир принялся за дело всерьез (и мы можем догадываться, чтобы угодить своей царственной жене).

Следует еще отметить, что именно в самом «корсунском рассказе» указывается, что мнение, будто бы Владимир крестился в Киеве, либо в Василькове, либо еще где-то, неверно. Летописец, узнавший совершенно точную историю крещения, ставит точку над «i» и прекращает хождение неверных слухов. Здесь явно чувствуется, что человек знает, о чем он говорит, и в полемику не пускается.

Остается выяснить: где же, собственно, крестилась Русь — в Почайне или Днепре? Это уже казуистический спор, ибо всякому живавшему в Киеве ясно, что верно и то и другое.

Почайна впадает в Днепр недалеко от подножия холмов с церковью Святого Андрея, расположенной почти рядом с Десятинной церковью времен Владимира и его дворца.

Из летописей мы знаем, что значительное число жителей (главным образом «черный люд») жило на Подоле, вдоль которого и течет Почайна. Так как жителей в Киеве было, во всяком случае, несколько десятков тысяч, то есть все основания думать, что обряд совершился недалеко от княжеского дворца, около места, где Почайна вливается в Днепр. Огромное количество народа обусловило то, что люди вошли в воду там, где они стояли, т. е. одни в Почайну, другие в Днепр, и спорить, в общем, нечего: крещение Руси состоялось в Киеве.

Перейдем теперь, однако, от обороны к нападению, докажем, что год крещения Владимира — 987-й — вообще неверен.

1) Из летописей мы знаем, что Владимир долгое время был занят изучением вопроса об избрании новой веры, что подтверждается и посторонними источниками (см.: В. В. Бартольд. Новое мусульманское известие о русах // Записки Восточного Отделения Императорского Русского Археологического Общества IX. 1895, стр. 264–265). Летопись утверждает, что, выслушав наиболее понравившегося ему греческого проповедника, Владимир все же сказал: «Пожду еще немного». В этой фразе отлично чувствуется расчетливый, выжидающий Владимир. Он понимал, что переход его в иную веру будет весьма выгоден кому-то из соседей, но он ожидал удобного момента, чтобы елико возможно ослабить эту выгоду соседа. И он дождался этого в 989 году, когда он получил нечто за переход в новую веру.

2) Как могло подобное происшествие пройти бесследно? Кто-то ведь крестил Владимира, если это было в 987 году, значит, не только отдельный священик, но церковь, к которой принадлежал он, должны были по праву гордиться. Как-никак, а обратить в христианство князя руссов что-то да значило. Однако на эту честь никто, кроме греков, не претендовал (о католиках см. ниже). Наконец, такое событие, несомненно, должно было протекать с известной помпой и т. д., вышло же это почему-то тишком-нишком.

3) Если Владимир крестился в 987 году без всякого шума (допустим), то почему ни в 987, ни в 988, ни в 989 году он не делал того, что ему полагалось, т. е. уничтожал идолов, крестил людей, строил церкви? Наконец, почему даже арабские источники указывают на то, что греки условием выдачи замуж Анны поставили крещение Владимира? На все эти вопросы сторонники крещения в 987 году ответа не дают, да и дать не могут.

4) Наконец, имеются официальные византийские документы (Franz Joseph Dölger. Corpus der griechischen Urkunden des Mittelalters. Bd. I. 99. №. 776–778), что к 989 году Владимир еще не был крещен. Значит, все свидетельства настоящих летописей русских, византийских, арабских, армянских и т. д. должны быть принесены в жертву произведению чисто религиозному, хвалебному (и, следовательно, одностороннему) только потому, что это кому-то больше нравится. А почему больше нравится, мы сейчас объясним.

Баумгартен лезет из кожи, стараясь отодвинуть елико возможно вглубь дату крещения Владимира. Почему? Потому, что это более соответствует его теории, что Владимир принял крещение под влиянием своего друга Олафа Триггвисона, будущего короля Норвегии. А так как Олаф был католиком, то, следовательно, Владимир принял католичество. Понятно? Hier ist der Hund begraben!

Прежде чем обратиться в самых кратких чертах к этой гипотезе, нам хотелось бы напомнить Баумгартену следующий отрывок из… Баумгартена: «La saga d’Olaf Tryggwison de la plus recente redaction rapporte avec beaucoup des details d’oeuvre missionaire d’Olaf et lui atrribue exclusivement l’honneur de la conversion de Saint Vladimir. Ce récit porte incontestablement un caractère tout légendaire et, comme il ressort du texte même de la saga, ces détails furent en partie empruntés à un ouvrage du XII siècle dont valeur historique est bien douteuse» (p. 68).

Здесь мы встречаемся с чисто иезуитским приемом Баумгартена: сначала он принимает — смотрите, мол, какой я объективный в отношении оценки источников! — что рассказ саги носит, бесспорно, весьма легендарный характер и включена она в труд, историческая ценность которого весьма сомнительна, а затем начинает разъяснять детали, целиком принимая за правду всю «легендарность и сомнительность» источника. Одним словом, «ловкость рук и… никакого мошенства». Как жаль, что Баумгартен не может слышать заслуженной им похвалы в ловкости!

Если мы ознакомимся с его работой об Олафе Триггвисоне, бросится в глаза невероятное нагромождение предположений на предположение; в сущности, ничего не установлено точно — ни год рождения Олафа, ни год прибытия его в Новгород, ни на ком он был женат, когда и на какое время он уезжал и возвращался на Русь и т. д., словом, сплошная каша из «может быть» и «надо думать».

Одно установлено совершенно точно, что согласно одним хроникам, Олаф был крещен в 994, а согласно другим, в 993 году, т. е. на 4 или 5 лет позже Владимира! Об этом говорят не саги, не легенды, а исторические документы. Хорош проповедник, принявший христианство на несколько лет позже убеждаемого им язычника.

На этом мы и оставим сказку о крещении Олафом Владимира — жаль времени на развенчиванье этой псевдонаучной дребедени. Перейдем теперь к вопросу, весьма связанному с крещением Руси: с какого времени на Руси оказалась митрополия и какому патриарху она была подчинена.

После длившегося столетиями признания, что Русь получила митрополию от греков, появилось мнение Приселкова (1913), затем подхваченное и другими в России и за границей (см., например: П. Е. Ковалевский. Исторический путь России. Париж, 1949, 5-е изд.), что греческая митрополия появилась на Руси только с 1037 года, а до того времени иерархия русской церкви зависела от Охридского митрополита в Болгарии.

Все «доказательства» Приселкова косвенные и притом совершенно неубедительные. Ни один русский, византийский, болгарский или римский источник не говорит об этом ни слова — факт абсолютно необъяснимый с точки зрения приселковской теории. Зато имеется много и прямых, и косвенных доказательств того, что с самого начала на Руси была греческая митрополия.

Уже Яхья Антиохийский (см. выше) указал, что «император Василий послал митрополитов (конечно, митрополита и епископов), крестивших князя и весь народ».

Далее довольно точные данные дает сравнение: «Notitia Episcopatuum», опубликованная императором Львом Мудрым и патриархом Николаем Мистиком между 901–907 гг., и «Notitia» времен Алексея Комнена (1081–1118). Генрих Гёльцер (Heinrich Gölzer. Zur Zeitbestimmung der griechischen Notitiae Episcopatuum. Jahrbücher für Protestantische Theologie. XII. 1886, s. 536–554) доказал, что порядок митрополий соответствует последовательности их учреждения между 901—1084 гг. Выводы Гёльцера были подтверждены новооткрытыми «Нотициями». Отсюда можно узнать приблизительно дату учреждения Русской митрополии, если знать время основания предшествующей и последующей.

Де-Боор показал (С. De-Boor. Nachträge zu dem Notitiae Episcopatuum. Zeitschrift für Kirchengeschichte. XII. 1891, s. 321), что Гёльцер ошибся в своих расчетах на 50 лет, считая, что Кельценская митрополия, предшествующая Русской, была создана в 1035 году; на деле она была создана в 985 году.

С другой стороны, есть данные (см.: Fischer. Byzantinische Neugriechische Fahre. III. 1928, s. 93–95), что следующая за Русской была создана Аланская митрополия, о которой упоминается в документе, касающемся события сентября 997 — августа 998 года.

Таким образом, создание митрополии на Руси укладывается в узкий промежуток 985–997 годы, а отсюда вытекает, что Русская митрополия была основана Николаем Хрисовергом в скором времени по крещении Владимира. Можно надеяться, что дальнейшие находки еще более уточнят это предположение. К другим вопросам, связанным с русской церковью, мы надеемся еще вернуться.

 

3. О первом крещении Руси до Владимира

Вопрос о первом крещении Руси еще до Владимира Великого до сих пор является предметом споров и разноголосицы.

Мы уже разбирали вопрос о крещении князя Аскольда, здесь мы займемся всем вопросом в целом и покажем, что вопрос решается легко и не разрешен только потому что сливали в одно два разных события.

Существуют две версии: согласно одной, первое крещение Руси состоялось при императоре Михаиле III и в патриаршество Фотия между 860 и 867 годами, согласно другой, оно состоялось при императоре Василии Македонце и патриаршестве Игнатия, в промежутке времени от 867 г. до 886 г. (уточнение дат мы оставим пока в стороне).

Вторая версия основывается главным образом на данных Константина Багрянородного, говорящего о крещении Руси и в «Управлении империей», и в «Жизни Василия». Этот вариант крещения проник и в другие западноевропейские источники, а также в Никоновскую и другие летописи.

Об этом крещении Руси можно сказать совершенно положительно, что отношения к Киевской Руси оно никакого не имеет. Речь идет о крещении западных славян. Хотя с самого начала рассказа имя славянского князя не упомянуто, но из дальнейшего видно, что речь идет о миссии Кирилла и Мефодия, причем упомянуты и их имена, говорится об изобретении азбуки для славян, перечисляются буквы и называются поименно и т. д. Назван также император Василий Македонец.

Всё в этой версии, за исключением чуда с негсоревшим Евангелием (что является религиозной легендой), совершенно верно и точно с начала и до конца.

Что речь здесь идет о западных славянах, доказывается последовательностью посылки послов. Когда князь и его приближенные стали перед вопросом о вере, они послали послов на разведки. Послы эти приехали в Рим. Отсюда вытекает с абсолютной бесспорностью, что страна, посылавшая послов, была недалеко от Рима. Послам там понравилось, но было решено посмотреть и веру Царьграда. Те же послы отправились в Царьград.

Если бы речь шла о Киевской Руси, то, естественно, послы попали бы сначала в Царьград, а потом в Рим.

Вся путаница произошла оттого, что в тексте национальность посылавших названа — «русь»; но ведь имя «русин» было гораздо шире жителя Киевской Руси: русины жили на обоих склонах Карпат, и существовали значительные части, заселенные русинами, но никогда Киевской Руси не подчинявшиеся (хотя бы Закарпатская Русь). Наконец, вся последняя часть рассказа говорит совершенно ясно о западных славянах, а не о Руси Киевской.

Терминологическая путаница была причиной того, что какой-то из русских летописцев, столкнувшись с этой версией, принял, что речь идет о Киевской Руси и, так как из рассказа было ясно, что событие случилось при Василии Македонце, то он совершенно правильно вычислил, что на Руси ему соответствовал в это время Аскольд, отсюда и родилось основание для легенды о крещении Аскольда.

Таким образом, крещение Аскольда — это только ошибочный вывод. Возможно, что Аскольд и был крещен, но в свете сказанного те исторические данные, которые были основанием для этого, относятся не к Аскольду, а к одному из западнославянских князей, крещенных Кириллом и Мефодием.

Здесь следует отметить, что при обсуждении вопроса некоторые исследователи не совсем верно оценивали свидетельства Багрянородного.

О первом крещении Руси при Михаиле и Фотии Багрянородный мог вовсе не знать, ибо, несомненно, событие не имело столь импозантного характера, а главное, у Багрянородного были основания это событие замолчать. Упоминание о первом крещении умаляло бы заслуги его деда, Василия Македонца, биографию которого он написал, а естественно, что биография, писанная внуком, превращается в панегирик. Это тем более вероятно, что между Михаилом III и Василием Македонцем существовали отношения, о которых внуку Василия не слишком-то было приятно упоминать: ведь дед его, Василий Македонец, убил самым предательским образом Михаила III.

Наконец, и с Фотием Василий Македонец весьма враждовал: немедленно после убийства Михаила III Фотий был арестован и сослан в монастырь.

Таким образом, Багрянородный мог говорить только о факте, который рисовал положительными чертами Василия Македонца и его друга патриарха Игнатия. Это он и сделал, совершенно не касаясь (или, может быть, даже вовсе не зная) вопроса о крещении Кивской Руси.

Из вышесказанного следует, что гипотеза И. Нагаевского (см. Кирилло-Методiïвське Христианство в Русi Украïнi. Рим, 1954), что Кирилл и Мефодий были крестителями Киевской Руси, не имеет под собой никаких оснований, — они крестили западных славян: мораван, чехов и русинов, не входящих в состав Киевской Руси. Что значительная часть русинов в это время Киеву не подчинялась, видно из того, что только Владимир Великий взял Чарвенские города. Племя русинов в то время не представляло собой единой государственной единицы.

Обратимся теперь к первой версии. О крещении Руси при Фотии говорит его официальное послание к другим восточным патриархам. К сожалению, документ почему-то не датирован. Это давало основание для сомнений, когда он был написан: в первое ли патриаршество Фотия (857–867) или во второе (878–886).

Имеются обстоятельства, показывающие ясно, что послание Фотия относится к периоду 865–867 годов, скорее всего, именно к последнему году. Из содержания самого документа прежде всего становится ясно, что пишет человек, стоящий у духовной власти, а не изгнанник в монастыре. В этом отношении никто в аутентичности послания Фотия не сомневается.

Его датировка определяется следующим образом: в 869–870 годах состоялся собор, направленный против Фотия. При разборе дела оказалось, что представители всех восточных патриархов не получили, как они утверждали, указанного послания Фотия. Из этого следует, что о существовании послания в 869–870 годах уже было известно (пусть даже ложный слух, а он был, если он был предметом расследования).

С другой стороны, послание не могло быть и ранее 865 года, ибо в этом году состоялось крещение болгарского князя и болгарской знати в Царьграде. Послание же касается обстоятельств, следующих за этим крещением.

Дело в том, что болгарский князь Борис (Богорис), в крещении Михаил, добивался от Царьграда автономии болгарской церкви, но по крещении ее не добился. Фотий, его крестивший, отвечал ему богословскими посланиями, но автономии не давал.

Михаил (что случилось приблизительно через два года после его крещения) греческих священников прогнал и получил римских от папы Николая I. Поскольку Рим не признавал Фотия за патриарха, римские священники не признавали миропомазания, совершенного Фотием или через Фотия, и совершали миропомазание вторично, ибо фотиевское считали недействительным. Фотия это задело, и он обратился с посланием к восточной церкви (с западной у него был полный разрыв), в котором он упоминает и о крещении Руси.

Вот интересующий нас отрывок текста:

«Certe non modo gens universa antiquam suam impietatem pro fide in Christo commutavit; sed insuper, quod multorum vocibus decantatur, cum post se omnes, quod crudelitatem attinet et sanguinis fundendi cupiditatem, in secundis relinquerint, et illud quod vocatur Rhos, apud eos ita obtinuerit, ut Romani imperii subditos sibi quaquaversum proximos, in servitutem redigerent, atque animis ultra modum elatis manus injicerent violentas: illi ipsi in praesenti sinceram, et impermistam religionem Christi pure profitentes, pro paganica impietate illa, qua prius possessi detinebantur, in numero semet et ordine reposuerant subditorum, adeo ut, cum non ita pridem praedarentur nostra cum audacia summa, nunc satis habeant si acquiescant. Et eo quidem usque fidei amor et zelus intendit (de qua re cum Paulo dixerim: Benedictus sit in saecula Deus) ut pastorem et episcopum sibi propositum admittant, et Christianos ritus religionis sedulo suscipiant, et amplexentur libentissime». (Photius. Encyclica Epistola ad Archiepiscopales Thronos per Orientem obtinentes, in: J.-P. Migne: Patrologia Graeca, vol. 102. Paris, 1900. Col. 735, 738).

Фотий говорит, что не только «этот народ» (речь идет о болгарах) сменил старую и нечистую веру на веру Христа, но и другой, упоминаемый многими из-за своей жестокости и кровожадности, пошел тем же самым путем.

«Я говорю о (народе) Рос, который, подчинивши соседние народы и возгордившись, осмелился поднять оружие против державы ромеев (Византии). Теперь они сами сменили нечестивое язычество на чистую непорочную Христову веру и обращаются с нами честно и дружественно, тогда как еще недавно беспокоили нас своими разбоями и причиняли нам большое зло. Их вера так сильно окрепла, что они с большой радостью приняли предложенного им пастыря и епископа, а также соблюдают христианские обряды и обычаи ревностно».

Так как между крещением Бориса (Михаила) и появлением римских миссионеров в Болгарии прошло почти два года, а Фотий сослан осенью 867 года, — это послание, очевидно, относится к началу или лету 867 года.

Из слов Фотия видно, что: 1) речь идет о христианстве «росов», именно тех, которые совершили нападение на Царьград (морское). Что это был поход киевских руссов, признает даже F. Dvornik (The making of Central and Eastern Europe. 1949, р. 65), говорящий, что «было основано также епископство для варяго-славян совершенно наверное в Киеве», 2) это были те «росы», которые неоднократно беспокоили «Византию своими разбоями», 3) эти «росы» приняли предложенного им епископа.

Таким образом, Фотий вовсе и не говорит, что это он крестил Русь, это он послал руссам епископа (как этого почему-то требуют некоторые исследователи). Наоборот, он только утверждает, что даже у кровожадных «росов» христова вера настолько окрепла, что они приняли епископа. Он не говорит ни слова о том, что он окрестил эту Русь, только косвенно можно заключить, что этот епископ из Византии и поэтому между греками и руссами теперь дружественные отношения.

Итак, христианство на Руси (именно Киевской) уходит глубже времен Фотия, около 867 г. руссы уже имели своего епископа. Можно думать, что христианство того времени уже имело большое значение на Руси, оно было почти государственной религией. Появление в Киеве язычников Рюриковичей и усилившееся влияние язычества с ними отбросили Южную Русь назад почти на столетие.

Таким образом, мы приходим к следующим выводам:

1) Христианство в Киевской Руси существовало еще в IX веке, к 867 году оно развилось настолько, что киевские руссы имели у себя епископа, по-видимому из Царьграда, и христианизация их была настолько серьезна, что повлияла на отношения с греками.

2) Зачатки христианства в Киевской Руси появились, так сказать, самотеком, Фотий отнюдь не приписывает себе крещения руссов. Это древнее, «естественное», а не «насильное» христианство было, очевидно, придавлено язычниками Рюриковичами.

3) Крещение западных славян Кириллом и Мефодием никакого отношения к Киевской Руси не имеет, оно совершилось при Василии Македонце, но в дальнейшем ввиду племенной и территориальной близости к Киеву, несомненно, весьма способствовало развитию христианства.

4) Крещение князя Аскольда не является доказанным фактом — исторические данные, на которые оно опирается, как мы выяснили, не имеют отношения к Аскольду.

5) Гипотеза о том, что Кирилл и Мефодий были первокрестителями Руси, отпадает.

6) Сообщения Фотия и Багрянородного не имеют отношения друг к другу: Фотий говорит о христианстве Киевской Руси, Багрянородный — о христианстве западных славян.

 

4. Еще о нападении руссов на Царьград

Когда в 1953 году вышел 1-й выпуск нашей работы, нам совершенно не была известна книга профессора А. А. Васильева: «The Russian Attack on Constantinopole in 860», изданная в 1946 году (Cambridge, Massachusetts) как публикация № 46, The Mediaeval Academy of America.

Чтобы отвести, казалось бы, заслуженный упрек в том, что мы не использовали очень важный источник, напомним, что в 1946 году море человеческих страстей после войны еще не улеглось, всюду были политические, финансовые и т. д. рогатки и ограничения. Жизнь крайне медленно возвращалась на мирные рельсы.

История с получением книги Васильева говорит сама на себя: когда по нашей просьбе один из наших друзей в 1954 году оббегал лучшие книжные магазины Бродвея, он получил о книге Васильева ответы: «не знаем такой книги», «такая книга не выходила». На наше вторичное представление с указанием названия книги, года издания и что она уже цитировалась и критиковалась в Америке в 1947 году, последовал ответ: «если издана, то не в USA», наконец, в марте 1955 года мы получили книгу. Таковы условия современного книжного рынка.

Как бы то ни было, а специальная книга о нападении руссов в 860 году на Царьград, книга в 245 страниц на английском языке, имеется. Не будет лишним добавить, что единственный специальный труд, изданный в России о названном событии, был выпущен на латинском языке немцем G. Bayer'ом в 1738 году. Таким образом, и до сих пор на русском языке нет ни одного труда о дате и событии, являющихся краеугольным камнем русской истории.

Тому, кто считает наши критические замечания по поводу метода русских историков слишком резкими, мы рекомендуем особенно внимательно подумать о только что сказанном: за срок более 200 лет ни один историк не заинтересовался всерьез фундаментом русской истории.

Васильев в своей книге использовал с исчерпывающей полнотой всю существующую литературу. Он разобрал не только вопросы, стоящие непосредственно перед исследователем, но и побочные, в сумме взятые, освещающие довольно полно картину прошлого.

Два вывода заслуживают нашего внимания по прочтении книги Васильева: 1) профессор А. А. Васильев, крупный византолог, ухлопавший целую жизнь на изучение этой области, норманист, по некоторым основным вопросам не разделяет норманистской точки зрения; 2) по другим вопросам он так близко подошел к решению их, что просто не верится, как он мог не догадаться, где же зарыта собака; совершенно очевидно, что это случилось только потому, что он свято верил в непогрешимость хронологии, принятой историками, знай он, что в некоторых датах в действительности имеется разница на 8 лет, многое было бы принято из того, что мы утверждаем.

Во всяком случае, он говорит:

1) «Я крепко убежден в историчности Рюрика, Аскольда и Дира, и Олега» (стр. XII).

2) «Я убежден, что русское княжество в Киеве было основано (около 840 года» (а не в 852 г., как это утверждают все историки).

3) «Вопроса, откуда шведские руссы могли появиться в 839 году в Константинополе и в Ингельгейме, больше не существует; они не только могли явиться из Киева, но и в действительности сделали это» (стр. IX).

4) Васильев признает, что было два нападения руссов: нападение руссов с севера в 860 году и норманнское нападение в 861 году с юга (только ошибочная основа хронологии не позволила Васильеву догадаться, что один поход был в 860 году, а другой в 874-м).

Таким образом, мы видим у норманиста Васильева сдвиг с норманистских позиций: 1) послы руссов в Ингельгейме были из Киева, 2) дата начала Руси сдвинута им на 12 лет вглубь; важно не количество лет, а принципиальная постановка: Южная Русь была создана независимо от Новгорода и до образования Северной Руси.

Коль скоро дата начала Руси подверглась пересмотру, уже нетрудно получить и правильное решение. Васильев уже стал на верный путь, но не успел сделать дальнейшие логические выводы.

Книга Васильева очень ценна по подбору фактов, но ложный метод мышления не дает ему возможности получить те плоды, которые он справедливо заслужил.

Начнем с перечисления важнейших ошибок Васильева.

1. На стр. XI он говорит, что в 860 году Русь впервые была замешана в мировой политике, — это неверно, — на стр. IX он с абсолютной ясностью указал, что послы руссов в 839 году в Царьград отправлялись для заключения договора о дружбе между Русью и Византией. Неужели заключение договора не является актом международных отношений?

Эта частная ошибка Васильева на самом деле гораздо больше — Васильев не понял места договора 839 года в отношениях между Русью и Византией.

По Васильеву получается, что «около 840 года» образовалось новое государство — Киевская Русь, одним из первых актов его была посылка делегации в Царьград: «Давайте, мол, дружить!» Такое представление — ужасный примитивизм, достойный киндергартена.

Мы знаем, что на языке древней дипломатии заключение договора «о дружбе», «любови», в первую очередь означало заключение мира после военных действий, а не только заключение какого-то оборонительного союза. И мы имеем все основания подозревать, что речь шла о нормализации отношений после грабежа руссами малоазийского побережья, которое описано в «Житии Георгия Амастридского».

Нет ни малейшего сомнения, что Русь в 839 году заключала далеко не первый мирный договор с Византией, об этом говорят даже тексты самых первых дошедших до нас договоров, ссылающихся на «древнюю любовь». Мы имеем все основания думать (здесь не место развивать подробную аргументацию), что уже в 626 году, в нападении на Царьград аваров, которое сохранил летописец в памяти («при Ираклии, которого мало не яша»), принимала участие и Русь. Более того: Кий ходил с войском к Царьграду еще раньше, но имени византийского императора предание до нас не донесло.

Таким образом, Васильев, отступив от ложного представления о начале Киевской Руси, все же должной перспективы исторических событий не усмотрел.

2. Васильев считает, что нападение на Царьград «было произведено теми же скандинавскими викингами, большей частью шведами», которые лавиной прокатились по Европе.

Васильев, как и другие норманисты, не понимает, что деятельность викингов сосредоточивалась только в Западной Европе, нападениям подвергались только острова, морские побережья и окрестности очень больших рек, могущих пропустить суда норманнов, центральное же ядро Европы было совершенно не тронуто норманнами.

Еще в большей степени это касается Восточной Европы, в частности Руси. Если от дорюриковской эпохи до нас дошли темные сказания, что новгородцы платили варягам дань, то со времени Рюрика мы можем утверждать, что никогда вооруженные варяги не находились на Руси без ее согласия. Никогда и никакие варяги руссами не управляли.

Представление, что варяги свободно разгуливали по Руси, будучи хозяевами положения, является совершенно беспардонной фантазией. Если мы обратимся к северным сагам, полным совершенных сказок, то и там мы не найдем данных, что русское государство было создано скандинавами. Герои саг (см., например, Эймундову сагу) совершенно ясно говорят, что они служили князьям руссов за деньги, причем даже известна сумма, которую они получали.

Если мы обратимся к специфически шовинистической литературе, например, книге идеолога немецкого фашизма Карла Теодора Штрассера «Vikingen un Normannen» (1943, 5-е изд.), то даже там на приложенной карте самым восточным пунктом нападения норманнов является Италия.

Штрассер отрицает пиратство норманнов в восточной половине Средиземного моря, а вот русский ученый А. А. Васильев выдумывает его.

Что же касается пути норманнов «из варяг в греки», то Штрассер указывает путь норманнов от Ладоги и до Царьграда, однако в перечислении наиболее важных нападений норманнов Штрассер специально нападения на Царыград не упоминает, а главное, сообщает о Руси и норманнах в ней по русским, а не своим источникам. Таким образом, Васильев, как и другие, оказываются «plus royalistes que le roi» (фр. «более роялистами, чем сам король»).

Никто не может отрицать, что скандинавы в Восточной Европе были, но это были отдельные личности, группки их, пришедшие на Русь и жившие там с ее разрешения, никакой самостоятельной роли не играли.

Мы уже указывали, что отряд варягов, приглашенных Владимиром Великим, не знал даже дороги в Царьград, а историки типа гром скандинавской победы раздавайся, рисовали великолепные картины владычества норманнов на Руси. Да, конечно, легко путешествовать по карте и уподобляться мальчуганам, героям чеховского рассказа: «а из Камчатки алеуты привезут нас в Америку», но нужно понимать, что существует и реальная жизнь.

3. Васильев убежден, что послы руссов в 839 году были из Киева. Обсудим, однако, попутно одну деталь. Вернадский полагает, что послы были от Тьмутороканского Кагана, — пусть этим тешится: таким выдумкам грош цена. Но когда он утверждает, что послы эти были арестованы императором Феофилом и отправлены к Людовику Благочестивому, — он уже переходит всякие границы беспардонности.

Из ответного письма Людовика императору Феофилу видно, что он отнесся весьма предупредительно к послам руссов, что из-за расположения к Феофилу он хорошо принял послов руссов (это арестованных-то Феофилом!) и, если выяснится, что они не шпионы, то он при предоставившейся возможности отправит их домой, если же выяснится обратное, то он вернет «послов» Феофилу, чтобы тот сам решил, что с ними делать.

Из такой предупредительности Людовика видно, что он чрезвычайно считался с рекомендацией Феофила в отношении послов руссов. Профессор Вернадский просто оболгал Феофила, и это называется объективностью историка! Конечно, найдутся защитники Вернадского, скажут, мол, свобода научной мысли. Согласны, но тогда в начале его труда надо было поместить изречение: «Не любо — не слушай, а врать не мешай».

Некоторые в том, что дальнейшая судьба послов руссов неизвестна, хотят усмотреть что-то, подтверждающее норманнскую теорию. И этот вывод порочен: когда летописцу казалось, что пойманы шпионы, он это отметил, но о дальнейшей судьбе их умолчал, ибо всё оказалось верным: император Феофил не снабжал шпионов рекомендательным письмом, и шведы, бывшие посланцами Руси, спокойно вернулись в Киев.

4. Главу о происхождении русского государства (стр. 64–70) Васильев начинает с того, что понять, мол, историю Руси можно только на фоне пиратства норманнов во всей Европе, что Ключевский не видит ничего необычного в нападении руссов на Царьград, ибо это было обычным явлением для западной половины Европы.

На первый взгляд такой подход может показать правильным, ибо история Европы состоит не из калейдоскопических изолированных кусков, а представляет собой единое целое. Однако это положение в отношении норманнов неприменимо, ибо не соответствует историческим фактам, — никогда норманны на Царьград не нападали, и вообще в Восточной Европе ведущей роли не играли. Вся норманистская история — только ложная экстраполяция: то, что верно в приложении к западной половине Европы, совершенно неприменимо к восточной.

Колоссальные просторы, отсутствие населения, полное бездорожье, суровый климат, бедность населения, незнание местности, полное незнание языков местных народов и т. д. представляли собой такие препятствия, что у норманнов не было просто оснований для нападений. Русь была совершенно непроницаема для норманнов.

Отдельные торговые поездки, отдельные военные походы по приглашению славян нельзя раздувать до степени крупных исторических факторов (что именно и было сделано).

Если мы даже поверим нелепому предположению Васильева о нападении скандинавов на Царьград в 861 году с юга, то это было единственное нападение за всю историю.

На деле же нападение руссов в 860 г. было только отдельным звеном в целой цепи нападений. Начиная с III века, с нападения загадочных «боранов» и готов, через 626, 860, 874, 907, 941, 945, 970 и 1030 годы, и вплоть до Балканской политики дома Романовых идет эта цепь нападений.

В Восточной Европе были собственные местные факторы, обусловливающие нападения на Царьград с севера. И если в этих нападениях иногда принимали участие и германские проходимцы, то они ведущей роли не играли, и между ними и западными норманнами решительно никакой связи не было.

Васильев говорит (стр. 35), что норманны закончили свои пиратские операции в восточной части Средиземноморья в 860–861 гг. и обратились на запад.

Спрашивается: почему? После того, как они ограбили (по Васильеву!) окрестности Царьграда и вернулись с триумфом, были все основания повторить столь удачный набег. На деле же с 861 года о пиратах-норманнах в Средиземноморье мы ничего не слышим. Объясняется это тем, что нападения норманнов с юга на Царьград вовсе не было и, вообще, деятельность их в Восточном Средиземноморье раздута Васильевым до невероятных размеров.

Из всех известий о нападении норманнов только одно указывает, что они достигли Греции (после Италии). Но ведь от Пелопоннеса и до берегов Босфора расстояние огромно и, наконец, ни в одном из источников даже слово «Царьград» не упоминается.

Да и как могла шайка норманнов проплыть незамеченной через Дарданеллы, Мраморное море, ведь Византия обладала и мощным военным флотом и значительным торговым? Перелететь невидимками через Дарданеллы и Мраморное море норманны не могли.

Наконец, как могла прийти в голову мысль норманнам напасть на чрезвычайно укрепленный город за тысячи километров, столицу огромной империи?! Ведь это было сплошное безумие: в Мраморном море они были как в ловушке, Византия располагала войском, превосходившим норманское во много раз.

Васильев мыслит все вне времени и пространства: то, что могли сделать руссы, пересекши море за несколько дней напрямик и в удобное время, было совершенно невозможно для норманнов, которым надо было ехать месяцы.

Норманны могли одерживать победы только неожиданно, нападая на слабозащищенные или вовсе беззащитные города, против же столицы Византии они были бессильны, и нападение на нее означало для них, конечно, полное их истребление.

Кроме того, если одна и притом единственная экспедиция на Царьград удалась, то почему саги Севера хранят о ней гробовое молчание? О захвате итальянского городка Люна одна из саг говорит, что даже самое маленькое дитя знает по этому поводу имя норманнов, а вот о триумфе над Царьградом — ни слова!

Васильев придает значение сообщению Саксона Грамматика, что некий пират Regnerus достиг Геллеспонта, но что это было в 860–861 годах, нет ни малейшего указания. Далее, сам Васильев говорит (стр. 26), что из 16 книг Саксона только последние 7 «имеют большое историческое значение», что же касается первых 9, то они «переполненные сагами, песнями, устными преданиями, не имеют никакого» («have none»). Сведение же о Regnerus’е находится в 9-й книге.

Насколько шатко сведение Саксона, видно из того, что жители Геллеспонта якобы могли, едучи Балтийским морем, попасть в Данию, а сами они были соседями ливонцев!

Правда, Васильев уверяет нас, что Саксон употребляет неверное значение слова Геллеспонт, но факт остается фактом: из того, что Regnerus достиг Геллеспонта, нельзя делать вывода, что он ограбил Царьград.

Кстати, напомним, что указание венецианской хроники о нападении в 860 г. на Царьград «рода (или народа) норманнов» (normannorum gens) вовсе не означает норманнов-скандинавов, а руссов. Ведь Лиудпранд совершенно ясно говорит, что северных соседей Византии — венгров, печенегов, хазар и руссов — итальянцы называют норманнами.

Чтобы не возвращаться к этой теме, отметим, что славянские источники указывают число нападавших судов 360, другие же — только 200. Такое расхождение легко объяснимо. 200 нападали на Царьград, а остальные 160 занимались грабежом Принцевых островов и побережья Мраморного моря.

5. Говоря о причине нападения руссов, Васильев указывает, что благодаря ошибке в переводе речей Фотия Порфирием Успенским (1864), в науке укоренилось ложное представление о причине нападения. Именно Иловайский, Голубинский, Ключевский, Любавский, Томсон (а мы добавим — и академик Державин, и другие) считали, что причиной была месть.

Васильев утверждает, что отрывок имеет обратный смысл: не «варвары справедливо рассвирепели», а что греки должны были быть разозлены убийствами, совершенными русскими, но показали себя вялыми, потерявшими храбрость.

Не будучи знатоком греческого языка, мы не будем вступать в спор с Васильевым, но подчеркнем следующее: исправив одну фразу перевода Успенского, Васильев не замечает того, что новая версия перевода не вяжется ни с тем, что говорится перед этим, ни с тем, что следует за ним. Значит, дело не так просто.

Но самое главное — что немецкий ученый Wilken еще в 1829 году, т. е. за 35 лет до Успенского, писал (цитируем Васильева): «Причина нападения была, вероятно, не только грабеж, но желание руссов отомстить за обиду…». Отсюда ясно, что и немец Wilken совершенно независимо от Успенского понял греческий текст так же, как и он.

Отметим здесь замечательный штрих, рисующий деятельность наших историков. Васильев утверждает, что лучший перевод речей Фотия принадлежит Ловягину, напечатавшему его в «Христианском чтении» за 1882 год (414–443). Если такие журналы, как «Христианское чтение» или «Русский инвалид», идут впереди специальных исторических журналов, можно представить себе уровень русской истории в 1882 году!

6. Насколько слабо, бессистемно мышление Васильева, видно из того, что, написавши целую книгу о нападении руссов, он совершенно обошел молчанием открытие Cumont’a о дате нападения. Кардинальный пункт, отраженный даже в заглавии книги, обойден: не приведен ни текст хроники, найденной Cumont’ом, ни его комментарии, не объяснено, почему Куник, ознакомившийся с данными Cumont’а, все же писал, что они его не убедили, и т. д. Значит, надо ждать лет 100 другого Васильева, который этот промах исправит.

7. Налет руссов на Царьград, по Васильеву, «длился по крайней мере 10 месяцев». Трудно поверить, чтобы человек, перечитавший все мнения по этому поводу, в том числе и голоса здравого смысла, например Мошина, указавшего, что такое предположение «абсолютно невозможно», — мог все же ляпнуть такую «истину».

Васильев не понимает, что Византия во времена Михаила III вовсе не была каким-нибудь Люксембургом или Монако, а могущественной империей, соперничавшей с Арабским халифатом и наносившей последнему тяжелые удары (в том числе и в 860 году!). Васильев забывает, что Византия обладала крупным военным флотом из настоящих боевых судов, которым ничего не стоило уничтожить ладьи руссов. Вся сила руссов заключалась в быстроте и своевременности удара: в Царьграде не было ни армии, ни флота, ни императора, который мог бы немедленно организовать защиту. Единственной защитой были высокие стены.

Васильев считает греков какими-то недоносками, которые не были в состоянии защищать себя. Как только первый перепуг прошел, немедленно были бы подтянуты подкрепления и из Фракии, и из Малой Азии, население Царьграда мобилизовано, флот возвратился бы (шутка сказать: 10 месяцев!), арабская кампания прекращена, и все руссы до единого перебиты, ибо оказались бы в мешке.

Васильев забывает, что при таких долгих осадах немедленно развивались повальные болезни, как это было на Куре с теми же руссами, забывает он и о том, что Фотий указывает на наличие болезни из-за разлагавшихся трупов, заваливающих все окрестности Царьграда.

Васильев не понимает, что стояние под Царьградом 10 месяцев (по крайней мере!) было бессмыслено: за это время было награблено столько, что в ладьях всего не увезешь, — зачем же сидеть под Царьградом и чего-то ждать? В действительности руссы были всего неделю, за это время они достигли полностью своей цели: отомстили тысячекратно, награбили до отказа.

Но Васильев считает, что Царьград не был совершенно окружен (в противность всем историческим источникам и здравому смыслу). Неужели руссы были такими галантными грабителями из романов для институток, что оставили для удобства свободный проход в город?

Можете себе представить, что Васильев считает, что в момент, когда пригороды пылали, колодцы заваливались трупами, резали не только людей, но и все живое подряд, включая кур, — в Царьград приезжали сотни делегатов со всех концов христианского мира, в том числе и делегаты от римского папы, 3 месяца просидевшие в Царьграде до начала собора, состоявшегося приблизительно в марте 861 года.

По Васильеву, император занимался на соборе религиозными словопрениями, а его подданных в это время резали под стенами, как баранов. Если в город проникали сотни делегатов, почему туда не проникли и руссы?

Всё сказанное Васильевым по этому поводу является бесподобной, стопроцентной глупостью. И до тех пор, пока в истории не будет уничтожена безудержная фантазия, оторванность от реальной жизни, мы будем топтаться на месте в алхимии истории.

Васильев трудолюбив, точен, безупречно честен в обращении с фактами истории, но логически думать он не умеет.

8. В своих рассуждениях Васильев опирается на следующие факты. Церковь отмечает четыре раза в год особыми молитвословиями спасение Царьграда от врагов: 1) 7 августа по случаю избавления от осады персами, аварами и «скифами» в 626 году при императоре Ираклии; 2) 25 июня по случаю избавления от арабов в 674–678 годах при императоре Константине IV; 3) 16 августа по случаю избавления от осады арабами в 717–718 годах при императоре Льве III Исавре; 4) наконец, 5 июня празднуется избавление от нападения, которое можно отнести как раз к 860 году и нападению руссов. Так как руссы напали 18 июня, а избавление празднуется 5 июня, то Васильев предполагает, что осада длилась почти год. Конечно, это не так. В чем же загвоздка?

Васильев отмечает, что даты 7 августа и 16 августа установлены твердо, что же касается 5 июня и 25 июня, то здесь неясно, к какому, собственно, нападению они относятся.

В отношении 25 июня имеется только краткая заметка: «нападение сарацинов и “Roun” и религиозная процессия во Влахерне», другая заметка о том же событии упоминает только одних сарацинов.

Что за таинственный народ «Roun», никто не знает, но еще в 1892 году Красносельцев усмотрел в этом ошибочно написанное «Rous». Сам Васильев указывает (стр. 209), что рукопись, в которой встретилось Roun, «очень испорчена и полна ошибок». Потому мы вправе принять мысль Красносельцева, что здесь упомянут народ «Русь».

Если это так, то празднование избавления от руссов празднуется не 5-го, а 25 июня. Тогда все приходит в полную гармонию: руссы напали 18 июня, грабили целую неделю и уехали 25 июня 860 года. Но нам могут возразить: ведь речь идет о нападении сарацинов и руссов, где же сарацины?

Правда, в 860 году сарацины прямо не нападали на Царьград, но зато была серьезная война с ними, неудивительно, что в благодарности небу упомянуты все враги, от которых избавились. Так как манускрипт, содержащий дату, относится не к IX, а к X столетию, то с особой требовательностью подходить к религиозному источнику нельзя, — не следует забывать, что многие греческие официальные летописи вообще обходятся без дат, а если и употребляют, то часто с явными ошибками.

Мы, конечно, не считаем эту деталь выясненной окончательно, но возможность указанного решения не исключена.

9. В связи с только что сказанным становится ясно, что все греческие источники, сообщившие, что император возвратился в Царьград во время осады руссами, основаны на каком-то недоразумении. Сам Васильев отмечает, что самые серьезные и надежные источники об этом не говорят ни слова. Фотий же прямо восклицает: какой ужас — ни армии, ни флота, ни императора!

Да, наконец, где же хоть капля здравого смысла: допустим, что император бросился, узнав об опасности Царьграду, назад, но как он физически мог проникнуть за его стены, ведь геликоптеров тогда не было! Как он мог переехать с малоазийской стороны незамеченным через Босфор, как он мог вылезть на стены?

Наконец, какой идиот, будучи императором, бросится с горсточкой придворных на спасение огромного города, осажденного многими тысячами врагов? Ведь его присутствие соотношения сил не меняло, зато сам он представлял собой замечательную добычу, с которой можно было содрать невероятный выкуп.

Просто не верится, чтобы взрослые серьезные люди обсуждали сказочки для детей дошкольного возраста.

Васильев в этом отношении безупречен: он сообщает все факты, ему известные, и подчеркивает, что никаких положительных свидетельств в пользу только что упомянутых утверждений нет.

Но, будучи безусловно честен в изложении фактов, он все же отдает дань своему порочному мышлению — он всё время твердит о неудаче руссов.

Но ведь венецианские хроники положительно утверждают о триумфе руссов, нет ни одного исторического данного, что во время осады было сражение и руссы, на суше ли, на море ли, были разбиты. Сам Фотий, свидетель событий, говорит, что причина отступления руссов неизвестна, и приписывает это Божьей милости. Значит, руссы вернулись совершенно целые, — это раз.

Урон, нанесенный грекам, был огромным, и обида отомщена тысячекратно, — это два.

Наконец, не только предместья Царьграда, окрестности, но и Принцевы острова были ограблены и добыча была огромна, — это три. Где же здесь неудача?

Правда, руссам не удалось взять Царьграда, но сам же Фотий говорит, что это зависело от желания победителей. Зачем было брать его, если месть была насыщена, лодки полны награбленного добра, а штурм города означал только людские потери? Руссы, выполнив все свои желания, спокойно отплыли с триумфом.

Здесь не место разбирать подробно всю книгу Васильева. Одно несомненно: она ни в малейшей мере не изменяет картины событий, набросанной нами в первом выпуске, в некоторых местах она решительно порывает с норманизмом, в других местах она остается на старых позициях именно потому, что Васильев, решивши загадку наполовину, не смог решить ее всю. Было действительно два похода: 860-го и 874 годов, но не 860-го и 861-го.

 

5. Сказка 1002-й ночи С. А. Жебелева

В ряде наших очерков мы показали с полной несомненностью не только ошибочность и полную несостоятельность норманистской теории, но и, главное, несостоятельность научного метода историков, позволяющего не только возникать, но и существовать столетиями подобным теориям.

Что с методом историков дело обстоит крайне плохо, видно из того, что советские историки, удачно избавившиеся от гипноза норманистской теории, урока из совершившегося не сделали: они начинают создавать историю, подобную той, которая создалась на основании норманистской теории. Они видят в истории классовую борьбу там, где ее не было, или, во всяком случае, документальных следов ее найти нельзя. Они уподобляются Шерлокам Холмсам, нашедшим пятно крови и решающим, что здесь было совершено преступление, а на самом деле просто у кого-то пошла носом кровь.

Как пример следования ложному научному методу, мы разберем работу С. А. Жебелева «Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре», поднятую на щит советскими историками, как блестящее произведение по глубине своего анализа.

Мы увидим ниже, что этот анализ мало отличается по приближению к действительности от 1002-й ночи, только последняя рассказана не «Шехеразадницей» известного советского анекдота, а С. А. Жебелевым, ученым.

Если подобный анализ считают образцовым и ему подражают, можно себе представить, какие новые сказки-откровения свыше будут наполнять историю, написанную советскими историками, через 10–20 лет.

В чем видят основную заслугу анализа Жебелева? Ответить можно его же словами: «Для нас же восстание скифских рабов на Боспоре представляет особенный интерес, как первое революционное восстание угнетенных против угнетателей в античных колониях на территории СССР».

Мы (скажем безоговорочно) — всегда за угнетенных, где бы они ни были, в Боспоре ли в последнее десятилетие II века до нашей эры, или на Колыме в настоящий момент. Мы — на стороне справедливости, и прежде всего за трудящихся и против эксплоататоров (явных или замаскированных) в любой форме человеческого общества, но мы не считаем возможным давать своим чувствам командовать в научных вопросах над историческими фактами.

Ниже мы покажем, что Жебелев совершенно извратил смысл того, что он нашел в истории; его статья — это ползание на животе перед сильными мира сего, и возможно, от врожденного чувства рептильности. Мы уже видели, на примере Н. Я. Марра, какой колоссальный вред науке (и в особенности советской) причинил он своими попытками решать научные вопросы с марксистской точки зрения, т. е. следуя нормам не логики, а политики.

Крупной заслугой И. В. Сталина является то, что он разоблачил этого научного помпадура, высоко поднятого на щит руководящими кругами в России. Теперь повторяется то же, только несколько в иной плоскости: советские историки измышляют восстания угнетенных там, где их не было, и тем совершенно дискредитируют советскую науку.

Мы подчеркиваем, что признаем классовую борьбу, но пример, взятый Жебелевым, никуда не годится, классовая борьба высосана здесь из пальца.

Если С. А. Жебелев поддался каким-то чувствам и перешел границы возможного в научных допущениях, то как это проглядели остальные советские историки? Если они рекомендуют фальсификацию истории, то где же их научная объективность? Если Жебелев ошибся, — зачем его ошибку обращать в пример, достойный подражания?

Обратимся к фактам. На Боспоре, т. е. в районе Керченского пролива, триста с лишним лет (с 438–437 гг. до н. э.) правила династия Спартокидов. Последний царь Перисад вынужден был передать свою власть более могущественному царю, именно понтийскому царю Мифрадату Евпатору, ибо он не в силах был сопротивляться окрестным «скифам», требовавшим ежегодно таких откупных денег, каких у Перисада не было. В этих условиях Перисад решил отдаться под власть сильнейшего и тем защитить себя от вымогательств скифов.

В переговорах Перисада с Мифрадатом главную роль сыграл воевода последнего Диофант. Диофант по поручению Мифрадата удачно воевал со скифами, нападавшими на Херсонес. Так как Диофанту удалось отогнать скифов, то благодарные херсонесцы воздвигли ему плиту, из надписи на которой мы узнаем не только то, что он совершил в отношении херсонесцев, но и в отношении Боспорского царства.

Текст, касающийся последнего, гласит:

«Когда скифы, с Савмаком во главе, произвели государственный переворот и убили боспорского царя Перисада, выкормившего Савмака, на Диофанта же составили заговор, последний, избежав опасности, сел на отправленное за ним (херсонескими) гражданами судно и, прибыв (в Херсонес), призвал на помощь граждан. (Затем), имея ревностного сотрудника в лице посылавшего его царя Мифрадата Евпатора, Диофант в начале весны (следующего года) прибыл (в Херсонес) с сухопутным и морским войском, и присоединив к нему отборных (херсонесских) воинов, (разместившихся) на трех судах, двинулся (морем) из нашего города (Херсонеса), овладел Феодосией и Пантикапеем, покарал виновников восстания, Савмака же, убийцу царя Перисада, захватив в свои руки, отправил в царство (т. е. Понт) и снова приобрел власть (над Боспором) для царя Мифрадата Евпатора».

Из этого текста прежде всего ясно видно, что главные действующие лица в этой истории были скифы и Савмак. О рабах, как мы видим, не сказано ни слова, даже слово «раб» не употреблено ни разу. Однако совершенно ясно, что если бы в событиях принимали участие и рабы, то о них херсонесцы, прекрасно обо всем осведомленные, сказали бы хоть что-то. На деле же оказывается, что херсонесцы якобы не упомянули самой главной движущей силы событий — рабов!

Жебелев задает себе следующие вопросы, опираясь только на приведенную надпись:

«1) Кто были скифы, произведшие переворот.

2) Кто был Савмак, ставший во главе его.

3) Что представлял собой переворот, какого он был характера?»

Рассмотрение того, как Жебелев решает эти вопросы, удобнее начать с Савмака. Из текста ясно, что Савмак был воспитанником Перисада. Кто он был по национальности — неизвестно. Жебелев полагает, что «скиф». Конечно, вероятность этого не исключена, но нет ни малейших доказательств этого, гораздо более шансов, что у боспорского царя приемыш был грек. Впрочем, это никакой роли не играет, как и вопрос, был ли он блондином или брюнетом. Суть дела в том, что интересы скифов и интересы Савмака совпадали.

Скифам было интересно выкачивать из Боспорского царства, как и до сих пор, деньги, Савмаку же интересно было быть царем в Боспорском царстве. Многие видят в Савмаке (и с достаточным основанием) лицо, заменявшее Перисаду сына и престолонаследника, иначе зачем иметь «выкормленца»?

Совершенно очевидно, что Савмаку вовсе не улыбалось подчинение понтийскому царю и вообще прозябание неизвестно в качестве кого. При status quo для него открывались блестящие надежды на самостоятельное царствование после смерти Перисада. Когда он увидал, что Перисад отдает власть не ему, а Мифрадату, Савмак принял участие в перевороте и, по-видимому, сам убил Перисада.

То обстоятельство, что Савмак принял участие в перевороте и убил Перисада, говорит бесспорно, что это уже был взрослый человек, а не мальчик, человек, вероятно уже вкусивший прелести правления, ибо был воспитанником царя и, естественно, до известной степени уже пользовавшийся властью.

Жебелев смотрит на все совершенно иначе:

«Это не дворцовый переворот, произведенный при помощи скифов раздосадованным на Перисада Савмаком; это и не борьба деревни с городом; это восстание скифских рабов, объединившихся вокруг доморощенного царского раба».

Таково начало 1002-й ночи С. А. Жебелева. Савмак, оказывается, доморощенный царский раб; раб потому, что в одной надписи об отпущенных рабах употреблен тот же глагол («вскармливать»), что и в данной надписи.

Никто, нигде, и тем более Жебелев, не доказал, что глагол «вскармливать» употреблялся только в отношении рабов. Самое существование такого глагола в применении только к рабам — полная нелепость.

Наконец, если Савмак — доморощенный раб, то почему все скифы, совершившие переворот, оказываются рабами? За кого нас принимает Жебелев? За людей, не способных здраво мыслить? Ведь всё дальнейшее поведение «скифов» говорит против предположения Жебелева.

Прежде всего, почему скифы-рабы якобы восстали? Ведь никакого «междуцарствия», принимаемого Жебелевым, не было. Весь аппарат государственной власти оставался целым, передавалось только главенство над ним.

Далее, спрашивается, а что же делали граждане Боспорского царства, ведь не состояло же всё население из одних только скифов-рабов? Ведь убийство Перисада восставшими рабами означало, прежде всего, расправу и с другими угнетателями, и прежде всего, со своими хозяевами, но об этом в надписи, и вообще истории, ни слова. Что же это за революция, восстание, если жертвой ее становится один царь, а всё остается по-прежнему? Что же тогда называется «дворцовым переворотом»? Ведь для рабов Савмак был таким же угнетателем, как и Перисад, ведь «хрен редьки не слаще», а Савмак, как мы увидим, сел настоящим царем.

Наконец, если рабы взбунтовались, одолели, то не естественнее ли более всего разбежаться каждому на родину с награбленным у своих бывших хозяев добром, а не образовывать новое, на этот раз рабское царство? Неужели Спартокиды, царствовавшие более 300 лет, опирались всё это время только на своих скифов-рабов, а где же граждане Боспорского царства? Прямо не верится, чтобы опытный ученый мог рассказывать публично сказки, годные разве что для «института благородных девиц». Так перевороты, господин Жебелев, не делаются.

Пойдем далее: Савмак, доморощенный раб, оказывается, не только умудрился сесть на трон целого государства, но даже выпускал свои монеты: на лицевой стороне была изображена безбородая голова вправо в лучезарном венце, на оборотной стороне — голова быка. На другой его монете была изображена безбородая голова в фас, также в лучезарном венце, а на оборотной стороне имелось изображение перуна. Иначе говоря, доморощенний раб стал настоящим царем. Ну чем не 1002-я ночь?!

Спрашивается: что же делали соседи Боспора в момент «междуцарствия»? Ведь если царь убит, а рабы восстали, то захватить Боспор не стоило особенного труда. Однако… «междуцарствием» никто не воспользовался.

Далее: если Диофант бежал в Херсонес и мобилизовал херсонесцев, то почему он не осмелился пойти усмирять восставших рабов, а бросился в Синопу за сухопутной и морской армией? Значит, было что-то посерьезнее бунта рабов, которых разбить регулярному войску ничего не стоило, а ведь в Херсонес он прибыл не сам, а с войском, с которым он отбросил скифов от Херсонеса.

Что Савмак не был доморощенным рабом, видно из того, что он был отправлен живым к Мифрадату, с рабом не церемонились бы, его тут же на месте казнили бы (как казнили других) на страх именно тем, которым казнь могла быть поучительной. Казнь же Савмака где-то в Синопе просто глупа. Значит, он нужен был живым, ибо представлял собой что-то побольше раба и мог пригодиться в различных политических комбинациях.

Далее: где логика? Если восставшие рабы расправились с Перисадом, то зачем им было убивать Диофанта, разве это не означало для них только увеличение опасности со стороны понтийского царя? Но мы знаем, что против Диофанта был составлен заговор; неужели во время восстания есть время для составления заговоров, когда люди, забывши всё, прежде всего предаются мести? А ведь Диофант был для рабов совершенно посторонним и ничего им не сделавшим человеком.

Подобных недоуменных вопросов можно задавать много и не находить на них ответа, потому что в действительности всё было иначе.

На деле был настоящий типичный дворцовый переворот, жертвой которого стал только один Перисад (об убийстве других угнетателей не сказано ни слова). Стал жертвой потому, что подчинение понтийскому царю никому не улыбалось: ни скифам-соседям, которые понимали, что с Мифрадата им уже не удастся получить ни копейки, ни Савмаку, который при новом положении оказывался «при пиковом интересе», ни полноправным гражданам Боспора, на которых, конечно, всегда опирались Спартокиды, ибо подчинение Мифрадату означало для них подчинение совсем чуждой силе и уступку места другим новоставленникам. Действительным же рабам создавшаяся ситуация не обещала решительно ничего, иго оставалось игом, и никакого основания для восстания против угнетателей не было, ибо Савмак был сам в первую очередь одним из главных угнетателей.

В результате случился дворцовый переворот, и Боспорское царство в руках Савмака (да еще с поддержкой соседних скифов) оказалось столь грозной силой, что Диофант даже не подумал усмирять Савмака теми силами, которые у него были, а бросился в метрополию за большой армией.

Из всего видно, что Савмак занимал высокое положение: 1) о нем ясно сказано, что он вскормлен царем Перисадом (о каком-то рабе, выросшем на задворках, такого не говорят), 2) скифы, произведшие переворот, не выдвинули бы в цари простого раба, 3) Савмак, раб, не мог претендовать на лучезарный венец на монетах, 4) Савмака увезли к Мифрадату, а не казнили на месте. Значит, Савмак — не раб, и Жебелев и здесь погрешил против истины.

Основным двигателем переворота (так и сказано) были соседи скифы, обладавшие реальной военной силой, перед которой смирились все, кто мог стоять за Перисада. Если бы было восстание рабов, было бы прежде всего отчаянное смертоубийство, грабежи, казни, «междуцарствие», всего этого не было. Перисад был убит, взошел на престол Савмак.

Где здесь нашел восстание рабов Жебелев, — непостижимо уму. Ведь его логика настолько легковесна, неубедительна, что читателю становится обидно: за кого его принимает Жебелев.

Самое скверное в этой истории то, что Жебелева ставят в пример, образец наплевательства над наукой и читателем всячески прославляют. Такое отношение к фактам истории совершенно роняет советскую историческую науку и рано или поздно, а опять приведет ее к такому же краху, как при М. Н. Покровском. Классовая борьба была, есть и, очевидно, еще очень долго будет, но ее надо видеть там, где она есть, в случае же с Жебелевым, совершенно очевидно, ее нет.

 

6. Мюнхгаузеновщина на поле истории

Отзыв о книге профессора Вернадского (USA) «Ancient Russia» (Древняя Русь)

Профессор Г. Вернадский выпустил недавно два тома «Истории России» — начало фундаментального труда, рассчитанного на 10 томов. Вышли пока в свет: «Kievan Russia», 1948; «Ancient Russia», 1943.

Издается этот труд под маркой Yale University (Йельского университета) и, следовательно, имеет основание считаться последним словом науки. Он рассчитан на образованного американца, а также является учебником-сводкой для специалистов-историков, трудом не только для американцев, англичан, но и вообще для всех наций, говорящих по-английски или находящихся под сильным влиянием английской культуры.

Коротко говоря, труд этот будет использован по крайней мере половиной населения земного шара, ибо на английском языке ничего нового и столь обширного еще не появлялось.

Это обстоятельство заставляет подойти к работе профессора Вернадского с особыми требованиями. Ведь это не узкоспециальная работа, положительные и отрицательные черты которой будут сразу очевидны для специалиста-историка и которую он будет использовать, без труда внося, где надо, коррективы, — это своего рода энциклопедия русской истории, к которой будут прибегать и дипломаты, и политики, и государственные деятели, и писатели, и философы, и ученые, и вообще все образованные люди.

Этой энциклопедии они, как неспециалисты, будут верить и внедрять почерпнутые сведения о России в жизнь, ибо источник этот высокоавторитетен: как никак, марка Yale University оценивается неплохо.

Мы не знаем, что напишет профессор Вернадский в следующих четырех томах (остальные 4 будут написаны профессором Карповичем), но вышедшие тома являются личной трагедией для профессора Вернадского, несчастьем для русской истории и ударом для культуры вообще, ибо взаимопонимание наций — предпосылка для успешного развития культуры.

Читающий же труд Вернадского иностранец еще больше запутается в том, что такое Россия в ее культурно-историческом развитии, и попадет в тенета нелепых представлений «евразийцев», утверждающих, что Россия — это Азия и что всё сфинксообразное в ней — это от Азии.

Между тем вся загадочность России — только в головах путаников-историков и философантов, создающих свои изречения не на изучении фактов, а на пустой игре своего ума. Эти люди принадлежат к персонажам И. Ф. Горбунова: «как бы что-нибудь почудней».

Основной недостаток работы Вернадского, ее первородный грех, от которого нельзя избавиться и который, наверное, даст знать себя и в последующих томах, — смешивание строго проверенных исторических фактов с нелепейшими, совершенно фантастическими предположениями и догадками, догадками зачастую самого профессора Вернадского и не разделяемыми более никем из историков (или максимально двумя-тремя).

К историческим фактам он начинает пристраивать одно голое предположение за другим, городить Пелион на Оссу, снабжая словечками: «возможно», «можно предположить», «должно быть», «вероятно», «надо думать» и т. д., и доходит в своих предположениях до такой распущенности воображения, что грань между ним и Мюнхгаузеном становится неощутимой. Его труд — не последнее слово науки, где тщательно подобраны твердо установленные факты, где освещены объективно все «про» и «контра» вопросов, еще не разрешенных историей, где намечены задачи и пути, которые лежат перед ней, — а в подавляющем большинстве случаев отсебятина, привязанная тоненькой нитью воображения к действительно историческим фактам.

Все основные его выводы ложны или крайне сомнительны, поэтому подавляющее большинство историков и в России, и в странах русского политического рассеяния совершенно отрицают «историю», которую нам предлагает Вернадский, историю наизнанку, отныне становящуюся официальной историей России.

Чтобы не быть голословным, приведем только мнение одного из ведущих советских археологов — Б. А. Рыбакова (1953), не пописывающего об истории на основании чужих изысканий, а самостоятельно находящего и исследующего новые научные материалы; он говорит: «Примером тенденциозной фальсификации может служить книга Г. Вернадского “Ancient Russia”, воскрешающая давно отвергнутые наукой норманистические заблуждения».

Мы не вправе, конечно, запретить историку иметь свое личное мнение, выдвигать те или иные рабочие гипотезы, примыкать к той или иной научной школе, но мы вправе требовать, чтобы в подобном обширном и широко распространенном среди иностранцев труде твердо установленное было отделено от только вероятного, предполагаемого, неустановленного или вообще спорного и сомнительного.

Личную отсебятину нельзя выдавать за последнее слово науки только потому, что американцы не знают русской истории, и можно городить безнаказанно всё, что угодно, только потому, что судьбе было угодно пристроить автора (и вовсе не по заслугам!) при Yale University.

Обязанностью профессора Вернадского, если он как ученый и гражданин честен, было сказать, что такая история России совершенно не признается в той именно стране, историю которой он пишет. В двух книгах с сотнями страниц для этого должно было найтись место. Профессор Вернадский не только погрешил против основного принципа науки — объективности, не только умолчал о том, что есть и другие мнения, самым капитальным образом расходящиеся с им высказанным, но и показал полную и безоговорочную свою несостоятельность как ученого.

Его метод не может быть принят ни в одной из наук: если он высказывает догадку, научное предположение, то он не проверяет ее, не считает, что это далеко еще не истина, а надстраивает над ней другую такую же догадку, принимая первую уже за аксиому, над второй догадкой строится третья и т. д. (примеры мы увидим ниже).

При такой системе достаточно только одному звену оказаться ложным — и вся постройка (включающая иногда целые главы его книги) рушится. Достаточно только посмотреть, как разрешает Вернадский вопрос об исходе «Руси» из Центральной Азии (!), чтобы убедиться в полной несостоятельности его метода.

Даже мелкие детали говорят, что между наукой и профессором Вернадским «дистанция огромного размера», его «труд» — самая жалкая любительщина, обязанная счастливому случаю, что ему, иностранцу, удалось устроиться при американском университете. Однако это обстоятельство является несчастьем как для того университета, так и для русской науки. Для Вернадского достаточно самого поверхностного сходства, созвучия в словах, и он принимает их за одно и то же и переворачивает судьбы целых наций вверх ногами.

Подводя «summa summarum» (лат. «итог итогов»), до́лжно сказать, что книга профессора G. Vernadsky «Ancient Russia» является совершенно негодной для употребления книгой, ее следует выбросить, и только; не детали, а всё порочно в ней, для русской же культуры она вредна, ибо совершенно искажает и ее исходные истоки и ее самое.

Книгу Вернадского можно сравнить по пригодности только с таблицей логарифмов, в которую вкрались сотни опечаток.

Перейдем теперь к рассмотрению содержания книги. План труда начертан Вернадским верно. Он начал историю Руси с неолита, т. е. почти непосредственно с трипольской культуры. У Вернадского Русь не сваливается с неба, вдруг, совершенно неожиданно, на поле истории, а развивается постепенно, пока не всплывает на горизонт писаной истории, как нечто определенное и отличное от других.

К сожалению, и о трипольской культуре, и о культуре полей погребальных урн и всех других этапах материальной истории Вернадский почти ничего не говорит, тогда как на десятках страниц находят себе место разглагольствования на самые необоснованные темы, сводящиеся к словесному жонглированию буквами и слогами. Сходство двух слов дает ему основания для целых теорий. Трудно понять, как взрослый и культурный человек может дойти до такого примитивного мышления и принимать за науку мыльные пузыри своего воображения, может быть, и оригинальные и красивые, но пустые и ничего, кроме оболочки, в себе не содержащие.

Остановим свое внимание на одном конкретном примере. Из предыдущих выпусков нашей работы читатель достаточно осведомлен о том, как происходило нападение руссов на Царьград в 860 году. Посмотрим, как изобразил это Вернадский. Он пишет (стр. 842): «Под 6374 годом (866) летопись сообщает, что Аскольд и Дир предприняли поход на Царьград. Из византийских источников мы знаем, что первое нападение руссов имело место не в 866, а в 860 году».

Вернадский совершенно не разобрался в этом вопросе: 1) без основания упрекнул русскую летопись в ошибке на 6 лет, на самом деле летопись дает точную дату 874 года, но говорит о другом походе, 2) при отсчете времени он не заметил, что летописец отсчитывал для перехода на наше летосчисление не 5508, а 5500 лет от Сотворения мира, 3) Вернадский приписал поход 860 года на Царьград Аскольду и Диру, на самом же деле история решительно ничего не знает, кто был главарем этого похода.

I. Кроме того, Вернадский нагромоздил кучу совершенно необоснованных предположений, к чему мы и переходим. Он предполагает, что Аскольд и Дир не имели достаточно сил, чтобы предпринять поход против Царьграда своими силами. Для такого предположения нет никаких исторических данных. Просто Вернадскому кажется, что Русь того времени была слаба, но это его личное, ничем не доказанное мнение.

Помощь получить, как думает Вернадский, можно было только от Русского каганата в Тьмуторокани. Почему руссы не могли пригласить других соседей Византии, не раз нападавших на нее, Вернадский не объясняет. Вернадский принимает, далее, существование особого норманского (вернее, шведского) государства на Таманском полуострове (Тьмуторокань). Государство это совершенно мифическое. Русская летопись совершенно его не знает. Византийские источники не говорят о нем ни слова. Только восточные источники дают некоторые данные о существовании славянского государства Артания. Однако данные эти настолько туманны, что одни исследователи ищут это государство на Средней Волге, другие на острове Готланд, третьи в Новгороде и т. д. Ни один солидный курс истории не принимает существования этого государства всерьез: прежде всего, вовсе неизвестно, где оно было и было ли вообще, во-вторых, именно те источники, которые должны были бы говорить о нем много, не говорят о нем ни слова.

Поход 860 года, по Вернадскому, был объединенным делом Аскольда и Дира — с одной стороны, и Тьмутороканского кагана — с другой стороны. Кто это сказал Вернадскому — неизвестно, опять это голая, безответственная выдумка.

Инициатором этого предприятия был Тьмутороканский каган, что, конечно, высосано Вернадским из пальца, — из которого, может сообщить он сам.

Подоплека этой истории лежит в том, что Тьмутороканский каган, собирался якобы свести с греками старые счеты. Именно Вернадский предполагает, что посольство руссов к императору Феофилу в 839 году было посольством не Киевской, а Тьмутороканской Руси.

Затаенную злобу Тьмутороканского кагана, копившуюся 21 год (!), Вернадский объясняет тем, что император Феофил арестовал послов Тьмутороканской Руси (!!), чему нет решительно никаких оснований. Наоборот, как это признают все, в том числе и норманисты (Baumgarten, 1939) император Феофил поступил чрезвычайно предупредительно, снабдив послов рекомендательным письмом и объяснив Людовику Благочестивому, что он не может отпустить послов Руси домой, ибо путь перехвачен свирепыми варварами, и послы, следовательно, рискуют жизнью, а потому он просит Людовика пропустить послов Руси через его владения, чтобы дать им возможность вернуться кружным путем.

Арест послов Руси Феофилом является беспардонной выдумкой Вернадского, настоящей злостной фальсификацией истории.

Прежде всего, совершенно ясно, что речь шла о послах Киевской, а не Тьмутороканской Руси: путь между Царьградом и Тьмутороканью был прямой, по морю, и перехвачен варварами быть не мог. Флотом на Черном море обладали только греки и руссы. В крайнем случае, если послы боялись пиратов (и последние вообще здесь существовали), они могли просить императора Феофила отправить их домой в Тьмуторокань на греческом военном корабле. На деле же совершенно очевидно, что были захвачены днепровские пороги.

Как известно, руссы явились в Царьград для заключения мирного договора. Что договор состоялся, видно из дальнейшего. Если бы переговоры были прерваны и отношения остались враждебными, то Феофил, если бы он был зол на Русь, просто выбросил бы послов Руси из пределов своего государства, а не снабжал рекомендательным письмом.

В действительности всё было наоборот. Особы послов всегда считаются священными, и оскорбление их вызывало немедленную войну. Поэтому послов обычно встречали и провожали, чтобы обеспечить их от всяких случайных неприятностей. Император Феофил, заключив мирный договор, естественно, старался показать, что договор — не клочок бумажки, и всячески старался помочь послам Руси в их трудном положении (попробуйте-ка вернуться в Киев, если пороги захвачены враждебными ордами!).

По Вернадскому, далее, получается, что император Феофил выслал послов Руси в Германию. Спрашивается, что это: Германия играла для Византии роль Сахалина или Колымы? Наконец, высылкой туда руссов император Феофил мог рассориться и с Людовиком Благочестивым. Естественно является также вопрос: зачем же засылать их так далеко, а не просто выбросить за границы своего государства, хотя бы в Болгарию? Нелепость рассуждений Вернадского очевидна.

Порча отношений между греками и Тьмутороканской Русью была настолько серьезна, считает Вернадский, что грабеж Амастридского побережья руссами в 840 (или около этого) году, был, возможно, результатом ее. (Пользуемся случаем указать на то, что посольство руссов в Царьград в 839 году, вюзможно, было заключительной фазой набега на Амастриду. К этому вопросу мы надеемся еще вернуться.)

Здесь следует добавить, что источник сведений о грабеже Амастридского побережья настолько сомнителен, что сам Вернадский, говоря о налете, добавляет: «Если он только вообще имел место».

Поход 860 года, говорит далее Вернадский, был тщательно подготовлен и осуществлен в удачное время. Откуда это вытекает? Общеизвестно, что Византия вела в это время долголетнюю войну с сарацинами, поэтому всякий момент для нападения был удачен, ибо силы Византии были отвлечены ею. Далее, руссы 860 года появились под стенами Царьграда 18 июня, а руссы 941 года — 10 июня, — следовательно, это был, так сказать, нормальный срок, когда руссы, исходя из условий погоды, сезона и т. д., могли явиться здесь.

Наконец, поскольку мы положительно знаем, что руссы напали, чтобы отомстить, то ясно, что надо было ковать железо, пока горячо, т. е. пока не остыло возмущение руссов после известия об убийстве соплеменников, откладывать месть на годы значило бы вообще отложить дело в долгий ящик.

Кроме того, нам известно, что войска Михаила III оставили Царьград «в начале июня», следовательно, между их уходом и появлением руссов было всего максимально 2 недели, т. е. срок, совершенно недостаточный, чтобы успеть известить Русь об уходе войск и чтобы объединенные войска обеих стран прибыли в Царьград. Поэтому удачное прибытие войска руссов — только случайное совпадение, они несомненно были уже в пути, когда войска Михаила III вышли из Царьграда.

Далее, говорит Вернадский, неизвестно, каким путем русские плыли из Керченского пролива в Царьград. Ответ может быть только один: прямо через море, т. е. самым кратким и скорым путем. Плыть вдоль побережья они не могли, ибо Царьград немедленно был бы извещен дымовыми сигналами, конными посланными, что море усеяно вражеским флотом. Ведь флот не мог ускользнуть от глаз прибрежных жителей, рыбаков, морских купцов и т. д. Наконец, и тьмутороканские греки не дремали бы, а немедленно известили бы своих о надвигающейся опасности судном, посланным кратчайшим путем и более скороходным, чем тяжело нагруженные военные судна.

Что Царьград ничего не знал о приближении руссов, Вернадский считает достоверным (certain), в равной степени (equally certain) он считает, что греческий флот стерег оба крымских берега и берега Малой Азии от русских, «в особенности после налета на Амастриду в 840 году».

Вернадский уже забыл, что он сам настолько сомневается в существовании этого налета, что не уверен, был ли этот налет вообще. И хотя он сам пишет, что о деятельности русского флота в Черном море нет никаких данных с 840-го и по 860 год, он «одинаково достоверным» считает, что греческий флот 20 лет (!!) стерег берега от нападения руссов.

Как он стерег, видно уже из того, что греки узнали о нападении руссов только тогда, когда увидали флот руссов под стенами Царьграда. Вернадский не понимает, что стеречь берега Крыма и Малой Азии было нечего: не было смысла искать иголку в стоге сена, надо было стеречь весьма узкий Керченский пролив да устье Днепра, т. е. места, где только и мог проскользнуть флот руссов.

Что флот руссов не мог проскользнуть через Керченский пролив незамеченным, настолько очевидно самому Вернадскому, что он выставляет следующее предположение: флот Тьмутороканского кагана, мол, пересек Азовское море, далее волоком Северную Таврию, используя реку Берда и Конскую, и здесь соединился с флотом Аскольда и Дира в районе Запорожья.

Нечего, конечно, добавлять, что для такого предположения в истории нет ни малейшего намека. Более того, за всю писаную историю мы не знаем ни одного народа, который хоть раз пересекал бы Азовское море и тащил свои суда волоком в систему Днепра для похода на Царьград.

Если запорожские казаки, желая напасть много столетий позже на турецкие берега, перетаскивали свои «чайки» из системы Днепра в Азовское море, то делали они это потому, что проскользнуть Керченским проливом незаметно было все же легче, чем устьем Днепра. Поэтому перебрасывать флот посуху в Днепр, чтобы иметь больше шансов попасться, — совершенно нелепое предположение Вернадского.

Не забудем и того, что если флот тьмутороканцев направился на север в далекий обход, то неужели тьмутороканские греки не знали, в чем дело, и не известили Царьград? Об этом, конечно, Вернадский не подумал, да и не в состоянии подумать. Но вот руссы под Царьградом. «Если бы руссы немедленно штурмовали город, — пишет Вернадский, — они, вероятно, взяли бы его… но вместо этого они стали грабить богатые дворцы и монастыри за стенами города».

Как жаль, что профессор Вернадский не был в войске руссов, — он научил бы их стратегии и тактике IX века и во всяком случае, как штурмовать Царьград. К сведению профессора Вернадского: Царьград был окружен огромной высоты и толщины стенами, Такие стены можно было пробить таранами, только работая целыми неделями. Что же касается до штурма, то неужели профессор Вернадский думает, что руссы везли за тысячу километров штурмовые лестницы, или что их можно сделать за несколько часов?

Мы знаем другое (и достоверно!): руссы вели с одной стороны подкоп, с другой насыпали вал в уровень со стенами, с которого они намеревались проникнуть в город. Понятно вам это, профессор Вернадский? Наши предки летать не умели и не были настолько «умны», чтобы голыми руками штурмовать такую крепость.

Далее Вернадский, со слов А. А. Васильева, утверждает, что патриарх Фотий спешно организовал милицию, чтобы защитить город. Вряд ли это могло быть так, ибо: 1) Фотий был патриархом, а не военачальником, 2) в двух своих речах он ни слова не говорит об организации милиции, 3) в городе и без него были военачальники, о чем мы знаем из летописи и речей Фотия, 4) паника в городе была такая, что даже военачальники ничего не делали с перепугу, что мы знаем из речей Фотия.

Фотий говорит только о том, что он собственноручно нес по стенам города ризы Богоматери во время всенародного молебствия. Ни о каком погружении риз в море, ни о буре, разметавшей корабли руссов, он не говорит ни слова. Да и как могла буря разбросать суда, если они находились внутри Босфора, т. е. в спокойной гавани? Вернадский не смог отделить исторической правды от религиозной легенды.

Наконец (здесь Вернадский превосходит самого себя), руссы были атакованы византийским флотом, понесли тяжелые потери и только несколько их ладей спаслось!

Фотий, бывший свидетелем событий, говорит о том, что руссы сняли осаду по неизвестной причине и уехали, о битве греков с руссами он не говорит ни слова. Ни слова не говорит и так называемая «Хроника продолжателя Георгия Амартола». Итальянские же источники в один голос утверждают, что руссы вернулись «с триумфом».

Вот анализ содержания всего 3 страниц «труда» Вернадского; на этих страничках он сделал подряд одну за другой около 20 ошибок или ложных, необоснованных предположений.

II. Да не подумает читатель, что разобранный пример — это случайная деталь. Ну, мол, увлекся и ошибся человек. Вся его работа имеет подобный же характер. Рассмотрим, поэтому, как представляет себе дорюриковскую эпоху Руси Вернадский. Этому посвящена 7-я глава (стр. 737–839), носящая заглавие «Норманны и Русский каганат».

В середине VIII столетия началась, по Вернадскому, сильная экспансия скандинавов на юг. Ни один исторический источник об этом не говорит ни слова. Выводы Вернадского, как и других ему подобных, основаны на археологических находках, датирование и принадлежность которых совершенно расплывчаты, и как источник сведений для писаной истории использованы быть не могут.

Вероятно, не позже 737 года (какая замечательная точность!), продолжает Вернадский, они открыли истоки реки Донца, разбили орду венгров и захватили Верхний Салтов. Вряд ли стоит добавлять, что никаких исторических данных, подтверждающих это, нет, все основывается на археологических данных, которые можно толковать на тысячи ладов.

Отсюда они направились, говорит Вернадский, далее, по Донцу и Дону и, «вероятно», достигли района Азова и Северного Кавказа. Этому, разумеется, никакого подтверждения нет.

Таким образом, заключает Вернадский, норманны контролировали водный путь Донец — Дон задолго до открытия Волжского и Днепровского путей. Никаких весомых доказательств для подобного утверждения нет. Наконец, если какие-то норманны достигли Азовского моря, то это не значит, что они овладели им; ведь сам профессор Г. Вернадский тоже достиг США, но означает ли это, что он их «контролирует»?

Распространение норманнов к югу, продолжает Вернадский, «затронуло судьбы не только южнорусских “асов” или “антов”, но и хазар, венгров и византийцев». Вряд ли стоит добавлять, что ни в русских, ни в хазарских, ни в венгерских, ни в византийских источниках о борьбе с норманнами этих народов нельзя найти ни слова.

После сложной борьбы, продолжает наш историк, хазары прервали дорогу Донец — Дон к югу и «Шведско-Русская держава в области Азова стала клониться к упадку». Конечно, об этом упадке история решительно ничего не знает.

Потерявши дорогу по Донцу — Дону, норманны, говорит Вернадский, нашли дорогу на Днепр.

Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что норманны не могли обойти всю систему Днепра вокруг, нигде ее не коснувшись, ведь Днепр с его притоками находится поперек дороги из Скандинавии к Азовскому морю. Вернадского нисколько не смущает, что ни один источник не говорит о «варягах», «норманнах», «шведах» и т. д. в районе Азова. Мы можем только подозревать здесь руссов. Но дело в том, что эти руссы были славяне, а не шведы, т. е. германцы. Никогда и ничего шведы не образовывали в районе Азова. Могли быть только единичные случаи найма вообще скандинавской военной силы, но не более. Вообще, образование какой-то шведской державы за 1000 км от родины без скандинавских женщин и детей — какая-то кошмарная нелепость.

Итак, о «Русском каганате», мы, следуя Вернадскому, не имеем ни одного факта, достойного доверия. Чувствуя слабость своих позиций, Вернадский обращается к тому, что, мол, миграция с севера должна была быть. Он ссылается на то, что около начала нашей эры готы эмигрировали из Скандинавии и пробились до черноморских степей. Это верно, но верно и то, что это было переселение всего племени, а не военная поездка группы мужчин; наконец, готы оставили многочисленные следы своего переселения в виде исторических и археологических документов. А вот инвазия норманнов 500 лет спустя, т. е. с гораздо большим вероятием сохранения их следов, не оставила никаких следов! Единственное разумное объяснение этому необычайному явлению: самой инвазии не было.

Далее Вернадский ссылается на то, что норманны эксплуатировали в V и VI веках южное и восточное побережье Балтики, а в VI столетии группа норманнов осела в устье Западной Двины. В VIII столетии короли Швеции имели владения в Курляндии; в начале VIII века Ливония и Эстония были частью царства Ивара, короля южной Швеции и Дании. Охотно этому поверим, даже не проверяя фактов, ибо мы знаем, что в IX веке, около 854 года, нападение норманнов на Курляндию было отбито с большим уроном, значит, Курляндия была независима.

Можно утверждать с полной ответственностью, что никогда норманны прочно не сидели на восточном побережье Прибалтики, — всё время шла борьба с местными народами. Никогда норманны здесь настоящими колонизаторами не были. Самое большее — это было взимание дани с местных племен или только частичное, временное владение ими. Никогда прочного, солидного, хорошо укоренившегося норманнского государства здесь не было.

Аргумент Вернадского обращается против него самого: если за века войн норманны ничего не создали на юго-восточном побережье Прибалтики, т. е. на узкой приморской полосе, то что можно говорить о необъятном славянском материке с его непроходимыми лесами и болотами! Материк был практически недоступен и непроницаем. Овладеть необъятными просторами можно было, только распоряжаясь огромной военной силой, — но ведь ее не было! Всё население Скандинавии того времени состояло из нескольких сот тысяч человек. Самое большее, на что были способны скандинавы (а не только одни шведы), — это на мелкие грабительские налеты по границам.

Осуществивши контроль Ливонского побережья, продолжает Вернадский, варяги начали проникать глубже в страну. Первоначально, «можно предположить», проникали небольшие группы трапперов или торговцев мехами, в дальнейшем племена вдоль Западной Двины не оказали сопротивления сначала в торговле с ними, а потом в подчинении их варягам.

Это уже сплошная маниловщина: всякий народ и во все времена защищает свою свободу и вряд ли «оказывает сопротивление в торговле», но, главное, у Вернадского нет положительно никаких данных, что проникновение норманнов было, и притом безболезненное.

Достигнув верховьев Западной Двины, продолжает Вернадский, варяги проникли в зону славян. «Кажется», население здесь было «незначительно и слабо».

Интересно было бы узнать, откуда это узнал Вернадский, ведь данных решительно никаких нет.

«Мы можем представить, что варяги, — говорит Вернадский, — достигли верховьев Волги и Днепра в VII столетии». Опять-таки никаких данных нет — всё сплошное гадание.

В отношении Днепра варяги вряд ли могли двинуться далеко вниз по течению, говорит Вернадский, так как литовские и славянские племена здесь были сильны и хорошо организованы.

Итак, в верховьях Днепра литовцы и славяне были сильны, а в верховьях Западной Двины и Волги они были представлены населением «незначительным и слабым», т. е., в сущности, одна и та же площадь оказывается, по настроению, то слабо заселенной, то сильно заселенной. Известно ведь, что истоки этих трех рек очень близки друг к другу.

Этот отрывок наглядно показывает всё пустозвонство Вернадского. О состоянии народонаселения история не имеет решительно никаких данных, все эти рассуждения Вернадского — фантазия и, как следствие, обморачивание читателей. Его история не стоит той бумаги, на которой она написана.

Что же касается Волги, так думает Вернадский, то варягам удалось захватить ее верхнее течение, а затем по притокам перекинуться на Оку.

Единственным «доказательством» этих фантазий является то, что в районе Ростова, Суздаля и Мурома найдены овальные фибулы и мечи скандинавского происхождения, вещи, по мнению знатоков, относящиеся к VIII и IX векам.

Неужели нахождение (допустим!) скандинавских вещей должно означать, что скандинавы были здесь властителями! Профессор Вернадский, скажите: а скандинавы своими вещами торговали? И означает ли банка с крабами в Сиднее, добытыми у Владивостока, что Советы захватили Австралию?

С Волги, по Вернадскому, варяги проникли на Оку и в верховья Донца около 730 года.

Но ведь вещи, на которые ссылается Вернадский, отнесены авторитетами к VIII и IX векам, т. е. позже 730 года!

Достигнув верховьев Донца, думает Вернадский, варяги столкнулись с венграми, «вероятно», разбили их и захватили укрепленный город Верхний Салтов. Что же касается «асов», местного населения, то они «должны были присоединиться к варягам против венгров».

Почему, спрашивается, — ведь хрен редьки не слаще, чем лучше варяги по сравнению с венграми?

Излагая всё это, Вернадский находит в себе все же гражданское мужество добавить: «Мы допускаем, что этот аргумент довольно гипотетический, однако, тем не менее, имеются некоторые факты, поддерживающие эти заключения».

Прекрасный меч скандинавского типа найден около Краснянки, в районе Купянска. С другой стороны, продолжает Вернадский, большое количество «восточных» вещей, найденных в Швеции, чрезвычайно похожи на таковые, выкопанные у Верхнего Салтова.

Итак, достаточно Вернадскому найти какой-то меч у Краснянки, чтобы вообразить захват этого района норманнами!

Да будет вам известно, господин Вернадский, что такие вещи, как мечи, распространялись различными путями от Испании и до Китая, от Норвегии и до Аравии. Мечи покупались, обменивались, дарились, захватывались в бою; они сохранялись много лет и часто переходили из поколения в поколение.

Заметим, далее, что особого «норманнского» меча не было, меч был вообще западноевропейского типа, ибо Западная Европа снабжала мечами множество стран. Поэтому единственная находка меча, неизвестно кому принадлежавшего и неизвестно к какому времени относящегося, ровно ничего не означает. Находка только означает, что оружие западно-европейского типа попадало в район Краснянки.

Не менее бездоказательной является находка «восточных» вещей в Верхнем Салтове. Отнюдь не доказано, что эти вещи принадлежали венграм, якобы жившим в месте находки, они могли принадлежать и другому «восточному» племени или быть добычей вовсе не «восточного» племени.

Наконец, если такие же вещи найдены в Швеции, — почему Вернадский не заключает, что венгры владели Швецией? Лотика ведь та же самая. Наоборот, нахождение «восточных» вещей в Швеции доказывает, как далеко они могли перемещаться от места своего происхождения.

Общеизвестно, что в Перещепинском кладе на Полтавщине найдены золотые датированные греческие блюда. Почему Вернадский не решает, что в Перещепине жили греки? Если, наконец, в Древнем Египте находят янтарь, и химический анализ доказывает, что он происходит из Прибалтики, то почему Вернадский не утверждает, что норманны владели Египтом? Кто сказал Вернадскому, что в районе Верхнего Салтова жили «асы»?

«Доказательства» Вернадского настолько легкомысленны, а рассуждения, заключающие в себе двадцать четыре недоказанных, голых предположения (которые мы перечислили выше), настолько легковесны, что трудно понять, что же собой представляет труд Вернадского: сплошное ли очковтирательство в отношении ничего не понимающей в русской истории американской публики, либо что-то похуже, т. е. «ученый» труд, близкий по методу к астрологии, хиромантии и прочим подобным «наукам». Ведь это же не наука, а беззастенчивое гадание! Если господин Вернадский болен «недержанием воображения», то при чем тут история? Пусть он откроет институт «психоистории» и преподает там. На деле же он в глазах иностранцев репрезентирует русскую науку и, пользуясь маркой Yale University, вселяет в головы американцев и т. д. сотни нелепиц о руссах и России.

III. Рассмотрим теперь, как объясняет Вернадский употребление термина «Русь» на побережье Черного моря. Имеется целая цепь «доказательств». Константин Багрянородный говорит, что когда венгры жили «вблизи Хазарии», то они назывались «Савартоиоасфалои». Маркварт считает, что это название на самом деле состоит из двух слов и расшифровывается «Savarti Asphali», и что «Саварти» соответствует «Севордик» армянских источников.

Допустим, что оба предположения Маркварта правильны, но ведь, согласно Багрянородному, миграция венгров случилась после столкновения венгров с печенегами в середине IX века, а не в середине VIII века, как это утверждают армянские источники о народе «Севордик». Расхождение в 100 лет!

Так как Багрянородный писал менее чем через 100 лет после описываемых им событий, то у нас имеется полная уверенность, что его сведения достаточно точны. Вернадский же решает проблему просто: без всякого основания отбрасывает дату Багрянородного и принимает дату армянских источников, которые на 100 лет старше данных Багрянородного и достоверность которых не испытана. Наконец, идентичность «Саварти» и «Севордик» еще совершенно не доказана.

По Багрянородному, венгры были разбиты печенегами, что и вынудило их мигрировать, а Вернадский говорит: «Кавказское передвижение венгров было, ясно, результатом не столкновения венгров с печенегами, но каким-то другим народом. Что это за народ?»

Этот пример показывает полную несостоятельность метода Вернадского: для того, чтобы писать историю, надо пользоваться историческими источниками, — источник есть: Багрянородный. По Багрянородному, венгры были разбиты в середине IX века печенегами и мигрировали. Вернадский относит поражение венгров к середине VIII века и считает, что венгры были разбиты не печенегами, а… конечно, шведами!!

Почему??! Потому что в районе Краснянки найден один скандинавский меч. Скажите, пожалуйста, чем Вернадский хуже Мюнхгаузена? Правда, тот, рассказывая свои истории, потешал слушателей, а Вернадский оскорбляет слушателей, предлагая их вниманию не настоящую, серьезную науку, а околесицу, которой грош цена.

Слушаем дальше: Багрянородный говорит о «Саварти», но «мы можем допустить, что он не понял хорошо, что было сказано в источнике, которым он пользовался». Господин Вернадский! Это Вы не хорошо поняли, что было сказано в источнике, которым Вы пользовались! Во всяком случае, следуя Вашему методу, читатели имеют полное право сделать такое допущение.

Не венгры, поучает Вернадский, назывались «Саварти», а их победители — варяги! Но откуда, спросим мы, скандинавы стали носить имя, приписываемое им только в «труде» Вернадского? На это он ответа дать не может, потому что у него их целых три, и он не знает, которому отдать предпочтение.

А) «Саварти» = «Svitjord», т. е. шведы. Замечательное сходство!

В) «Svartr» — «черный», но, согласно китайской традиции, черный цвет означал «север», кроме того, по-армянски «Sevordik» = «черные сыны». Итак, варяги стали называться другими народами «svartr» потому, что так их называли бы китайцы! Опять-таки другие народы для употребления понятия «черный» взяли не свое слово, а скандинавское.

С) «Sverth» = меч (по-старонорвежски). Значит, другие народы стали называть шведов (заметьте, что Вернадский всё время настаивает на шведах) «мечами», но не по-старошведски, а по-старонорвежски!

Бедная история! Успехи фрейдизма совершенно стирают грань между ней и психопатологией. Вернадский считает нужным объяснить и вторую часть выражения «Савартоиоасфалои»: что же значит «Асфали»?

Во времена Плиния, говорит он, «в области верхнего Донца и Оскола жил народ, известный, как “Spoli”». Господин Вернадский, автор этих строк требует от Вас указать место в творениях Плиния, где он говорит о «верхнем Донце и Осколе»! Он утверждает, что это ложь. Наконец, Плиний жил в I веке нашей эры, а события произошли, по Вернадскому, в середине VIII века, значит, «Споли» 700 лет оставались на месте.

А раз так, продолжает Вернадский, то «мы можем надежно предположить, что имя Асфали не что иное, как вариант от имени “Спали”». А так как в предыдущих главах Вернадский «доказал», что между «Спали» и «Асами» (т. е. антами) тесная связь, то, значит, объединенная сила шведов (именно шведов) и антов (древних восточных славян) разбила венгров.

Бедный Мюнхгаузен! «Наука» так далеко ушла вперед, что ему уже не угнаться. Он не мог бы догадаться, к какой национальности относится лицо, носящее имя «Вернадский»? Современная наука отвечает немедленно — француз. Корень слова «верн»», а кто не знает, что Жюль Верн — француз? Что же касается «адский», то это указание на местожительство. Если вы, читатель, не верите этому, обратитесь к Плинию, там об этом сказано так же ясно, как о верховьях Оскола.

Продолжим, однако, Одиссею варягов, следуя Вернадскому. Около 739 года они достигли берегов Азовского моря, а между 750 и 760 годами они уже наводнили Закавказье. Мы избавляем читателя от некоторых дальнейших разъяснений Вернадского, ибо сам он говорит о них (стр. 280), что «всё это не более, как цепь конъектур», т. е., попросту говоря, фантазий. Это не мешает ему, однако, на стр. 281 заявить, что «на основании всего, что было сказано, мы можем отважиться сделать предварительное заключение, что норманны, которые проникли в область Азова в середине VIII века и слились с местными “асами” и “русами”, приобрели значительную силу к концу столетия».

Думает ли Вернадский, когда пишет? Вряд ли. Если норманны, проникнув в середине VIII века, слились с местными племенами, то как они могли приобресть значительную силу к концу столетия, ведь их уже не было! Они растворились в местном населении — это утверждает сам Вернадский. Наконец, если шведы «около 739 г. достигли берегов Азовского моря», то сколько лет было этим шведам к концу столетия? Несомненно, средний возраст воинов был 20–25 лет самое малое, значит, к концу столетия всё это были люди от 80–85 лет и старше. Вряд ли стоит доказывать, что к этому времени большинство их умерло, а оставшиеся дряхлые старики, конечно, «значительной силы» иметь не могли.

Итак, мы видим, что Вернадский, проведя своих норманнов (вернее, шведов) через столетия экспансии, довел их до берегов Азовского моря и тут к концу VIII века растворил их среди «асов» и «русов». Читатель этой главы Вернадского вправе спросить: «А когда же будет о “Русском каганате”?» Ведь до сих пор не было ни слова о руссах («Жомини, да Жомини, а об водке ни полслова»).

Вернадский к концу главы спохватывается (в самом деле, где же о Русском каганате?) и начинает приводить арабские источники о руссах. К сожалению, эти источники, хоть и говорят о руссах, но ни разу нигде не говорят, что эти руссы жили у Азовского моря.

Зато византийские источники (например, Багрянородный), описывая весьма подробно не только все народы Причерноморья, но и их историю, ни слова не говорят ни о «шведах», ни о «варягах», ни о «норманнах», ни вообще о каком-нибудь северном народе, осевшем на берегах Азовского моря.

Вернадский выходит из этого затруднения блестящим образом: он считает, что вождь аланов, о котором упоминает Багрянородный, и есть каган руссов! Имя Алании, мол, употреблено как географический, а не этнографический термин; кроме того, «русы», равно как и «асы», были, во всяком случае, «аланами» или «алано-славами». Совершенно очевидно, что Алания и называлась так потому, что там жили аланы, во всяком случае, как только аланы удалились из этой страны, имя Алании немедленно исчезло, как географическое название.

Вообще же предоставим разъяснение словесной эквилибристики со словами: «анты», «русы», «аланы», «алано-славы» и т. д. научной совести господина Вернадского. Скажем только, что во всей главе, посвященной Русскому каганату, мы не нашли даже намека на существование здесь, т. е. в районе Азовского моря, в середине VIII века, «шведско-русской» державы.

Перейдем теперь к некоторым небезынтересным выводам профессора Вернадского. Хотя они совершенно совпадают с нашими, мы опираться на данные Вернадского не можем, ибо его метод и выводы совершенно дискредитированы в наших глазах. Зато его утверждения должны иметь вес у его товарищей норманистов.

Вернадский утверждает, что все rodsen, ruotsi, Roslagen и другие варианты филологов для объяснения слова «Русь» удовлетворить историка не могут. Во-вторых, «вряд ли можно отрицать, что имя Русь существовало в Южной Руси самое малое с IV столетия». Этими двумя заявлениями норманист Вернадский вбивает осиновый кол в гроб норманизма. Уж если «своя своих не познаша», то дальше идти некуда.

Норманизм Вернадского, однако, какой-то ублюдочный. Согласно ему, шведы в VIII столетии прорываются к Азовскому морю, образуют под чужим именем державу, заимствуя имя «Русь», и исчезают со страниц истории вместе со своей державой.

Уму непостижимо, как это люди могут так хвататься, как утопающий, за норманизм. Совершенно очевидно, что руссы — не скандинавы, не германцы (и уж, конечно, не шведы), и существовали еще в IV веке на берегах Черного моря, кроме того, ни в скандинавских сагах, ни в русских летописях, ни у восточных авторов, ни у византийцев, словом, нигде нет определенных указаний о пришельцах-германцах в районе Тьмуторокани.

Однако сила предубеждения такова, что если германцев нет, то их изобретают, доказывая этим, что современная историческая наука еще не освободилась из цепких рук гадалок-сплетниц, готовых нести какую угодно околесицу о вашем прошлом (и будущем), лишь бы им за это платили.

IV. Любопытно, как Вернадский объясняет имена Кыя, Щека и Хорива.

A) Кый = турецкое слово, означающее «берег реки» (bank of a river). Хазары, мол, достигнув Киева, обратили внимание на крутые холмы через реку: «Steep hills (kiy) across the Dniepr»), — отсюда название Киев.

Против такого объяснения имеется куча возражений: 1) по Вернадскому, получается, что «кий» по-турецки означает «берег реки» и «крутые холмы», спрашивается: что же из двух? Ведь «берег реки» и «крутые холмы» — не одно и то же; 2) при нашем весьма скромном знании тюркских языков, мы все же не можем вспомнить ни одного тюркского слова со значением, придаваемым Вернадским; 3) уверен ли Вернадский, что хазары говорили по-турецки; 4) Вернадскому, а он, говорят, киевлянин, должно быть прекрасно известно, что берег, на котором стоит Киев, ничем не отличается от иных частей того же высокого правого берега, и поэтому нет никаких оснований для его выделения: он занимает положение, совершенно аналогичное Вышгороду, и т. д.; 5) самое главное, да будет известно Вернадскому, хазары называли Киев «Самватас», а вовсе не «Киев»; 6) Киев — издревле славянский город и носит, естественно, славянское, а не тюркское имя; 7) слово «кий» (древнерусское «кый») — слово, означающее длинную, ровную жердь, оно сохранилось в русском языке до сих пор в специальном, узком значении — «бильярдный кий», в украинском же языке широко бытует до сих пор, означая вообще жердь; 8) древний русский летописец объясняет, почему Киев прозван так, и указывает, что основателем его был славянин по имени Кий, 9) археологические данные говорят, что три городища в центре древнего Киева существовали еще задолго до хазар; отсюда ясно, что когда хазары познакомились с Киевом, то он уже имел свое славянское имя, называли же они этот город совсем другим именем («высокая крепость»).

Из изложенного ясно, что русский профессор Вернадский оказался таким хорошим филологом, что не узнал своего же слова, а увидел в нем тюркское!

B) Щека, брата Кия, Вернадский принимает в неверном варианте летописей как «Щока», а между тем большинство списков дает начертание «Щек»; наконец, если профессор Вернадский киевлянин, ему должно быть известно, что в Киеве существует гора Щекавица и на ней Щекавицкое кладбище, значит, был «Щек», а не «Щок».

Однако в своих фантазиях Вернадский идет дальше: он принимает, что хотя в летописи было «Щок», на самом деле основателем города был «Чок».

Этого «Чока» Вернадский считает болгарским боярином царя Омортага, но и тут осечка: 1) Чок существовал в начале IX века, а о Киеве имеются упоминания на несколько веков раньше; 2) в истории решительно ничего нет о войне, которая завела болгар на север по крайней мере до Киева; 3) основание на месте Киева болгарином Чоком нового города в земле полян, когда, согласно археологическим данным, там уже были три очень древних городища, совершенно невероятно; 4) наконец, если Вернадский принимает легенду о трех братьях, то как же один брат оказывается болгарином, а двое других — «полянами»?

C) Хорива Вернадский считает Хоребом Библии!!! Следовательно, три нации отразили себя в легенде об основании Киева: хазары, болгары и евреи, словом, все нации, за исключением той, которой принадлежал город-столица. Между тем «Щек» уже своим начальным «щ» показывает бесспорно свое славянское происхождение. Хорив же происходит от слова «хорь» (хорек). Чей? — Хорив, т. е. сын «Хоря». В древности фамилий не было, а были прозвища: волк, лисица, медведь, хорек, бобр, кабан и т. д.

Добавим, что сестре трех братьев, именно Лыбеди, Вернадский приписывает венгерское происхождение. Таким образом, в одной семье родные братья и сестра оказались четырех разных национальностей: хазарин, болгарин, еврей и венгерка! Одно можно сказать: «Круто завинчено»…

V. До сих пор мы намеренно откладывали рассмотрение того, как объясняет Вернадский происхождение слова «Русь», теперь, ознакомившись с методом Вернадского, переходим и к этому — к вопросу, где Вернадский уже превзошел самого себя.

Мы будем, однако, следовать цепи хитросплетений Вернадского, опуская ненужные подробности, — это превратило бы нашу статью в книгу. Вернадский начинает так. Китайская хроника V века говорит о том, что область аланов называлась прежде «Анцаи» (Вернадский транскрибирует это — «Antsai»). Провинция Antsai впервые упомянута в 128 году до Р.X., она была расположена, вероятно, около Аральского моря на месте теперешнего Казахстана.

Обращаясь к западным источникам, Вернадский у целого ряда авторов находит упоминание племен «антов» (anti). Греческие авторы того же периода не употребляют слова «анти», но «аси», «асаои», «ассаои». Этих «асов» греческих авторов Вернадский идентифицирует с «асами» или «ясами» русских летописей, и вместе с тем с «антами» римлян.

Имя «ас» он считает сокращением от слова «ант»! Вместе с тем это племя, фигурировавшее под упомянутыми названиями, было племенем аланов, предков осетин. Поздравляем всех восточных славян с их осетинским происхождением! Конечно, быть осетином неплохо, но как-то странно потомкам ие говорить на языке своих прапредков…

Итак, резюмирует Вернадский, около 127 года до Р. X. «анты» или «асы» жили в области современного Казахстана. Иначе говоря, Вернадский приписывает «антам» родину от низовьев Дуная и до Казахстана включительно. Нелепость предположения избавляет нас от необходимости оспаривать его.

Следуем Вернадскому далее: существовал в Джунгарии, согласно китайской хронике 160 года до Р.X., народ Osun (Wu-sun) с голубыми глазами и светлыми волосами. Это обстоятельство показывает, мол, что они были арийцы.

«Кажется вероятным», что они принадлежали к сарматским племенам; «возможно», были ветвью «аланов».

Согласно Страбону, существовала не только форма «Asii», но и «Asiani», поэтому, мол, последняя форма «кажется» особенно близкой к «Осун». Шарпантье принимает, что «ас» имеет параллельную форму «ос», которая сохранилась в имени «осетин».

Таким образом, «os» или «osun» в Джунгарии — ветвь «асов» или «антов» Казахстана! Следовательно, «анты» в эпоху за столетие-два до нашей эры жили в пространстве от восточных границ Римской империи до Джунгарии включительно!

Назывались они: «анты», «анцаи», «аси», «асеи», «ясы», «осы», «осуны», «вусуны» и т. д. и были вместе с тем «аланами», «сарматами», «арийцами» и т. д.

Жаль, что Вернадский не использовал данных по истории ацтеков и инков, он бы прыгнул и в Америку! В самом деле, разве «анцаи» не похож на «ацтек»?

Перейдем теперь к объяснению Вернадским слова «Русь». Существовало племя роксоланов, по Вернадскому это — «Rukhs — As», т. е. «светлые аланы». Этот клан иранских антов или асов (!) подчинил себе славянские племена, которые усвоили себе имя «рухсас», т. е. русских.

Мы намеренно умалчиваем о целой куче имен («рокас», «рогас», «росомони» и т. д.), вовлеченной Вернадским в свои рассуждения. Смысл сводится к тому, что славянские племена присвоили себе имя аланов «рухс» и стали «русскими», в устах же греков они превратились в «Рос», а позднее в устах славян — в «Русь».

Пишучи об этой свистопляске имен, нельзя отделаться от досадного чувства, что отнимаешь и у читателя, и у себя только время, ибо всё это сплошная белиберда, в которой Вернадский не может связать логически двух концов.

По его представлениям, анты не славяне, а аланы (и он говорит об иранских антах, например), что противоречит прямым указаниям целого ряда историков, например, Прокопия Кесарийского. Какое-то аланское племя «рухс» передало свое имя подчиненным племенам славян, и те стали «русскими». Зачем было превращать славян-антов в аланов, а затем из аланов делать опять славян-русских, известно только одному Вернадскому.

При его аланской теории Руси скандинавский норманизм оказывается просто «пятым колесом до воза» — его некуда приткнуть. Это какой-то дикий, нелепый анахронизм, нечто вроде возрождения Змея Горыныча.

На этом мы закончим рассмотрение книги Вернадского. Пять разобранных примеров показывают, что она представляет собой в целом. Страшно подумать, что эту книгу будут читать тысячи, и еще более того: учить!

Книга Вернадского — позорный труд, унижающий и его самого, и престиж исторической науки. Мы нуждаемся в строго проверенных фактах истории, а не в хаосе фантастической болтовни, которая отличается от рассказов Мюнхгаузена только тем, что она неталантлива. Книга Вернадского — тормоз для развития исторической науки и правильного понимания истории Руси.

Остается еще сказать несколько слов по поводу нашей критики. Многие наши друзья указывали, что мы слишком резки и строги в критике лиц, работы которых мы разбирали, что они, мол, лица почтенные, заслуженные, порядочные и т. д., а посему, мол, заслуживают снисхождения.

Всё это так. Многие из них обогатили науку и ценными работами или фактами. Однако всё это не избавляет их от ответственности за содеянные ошибки. Эти ошибки не так уж невинны и безвредны. Пока они были достоянием специальных журналов, т. е. скрыты от публики, это было полбеды, но вот явился Вернадский, подобрал эти плевелы, добавил своих собственных, и… родилась уродливая, вредная книга-монстр «Ancient Russia». В этой книге развернулся во всем блеске несостоятельный метод историков. Спрашивается: неужели же во всем виноват один Вернадский? А разве другие, из которых он списывал, не приложили рук к фальсификации истории? Так пусть же каждый получит по заслугам. Неужели мы должны снисходить к другим только потому, что им не удалось написать такой книги — уродливого зеркала истории, как это удалось Вернадскому? Нет уж, извините, вместе гадили, вместе и отвечайте.

 

7. В помощь хронологическим вычислениям

 

I. Счет времени индиктами

При исследовании главным образом греческих источников приходится сталкиваться с особым счетом времени, употреблявшимся в Византии, именно «индиктами». Индиктом называли срок в 15 лет, после которого совершался ряд переучетов в экономической жизни страны, новые нормы имели силу на следующее пятнадцатилетие, т. е. индикт.

В источниках нередко имеется не только указание на год «от Сотворения мира» или на год «от Рождества Христова», но и на год пятнадцатилетия, иначе говоря, мы имеем двойное указание на год данного события. Это позволяет установить иногда ошибку или описку, именно, если индикт и тод не соответствуют друг другу.

По данным «Encyclopedia Britannica», счет индиктами начался с 1 января 313 года нашей эры. Чтобы узнать год индикта, т. е. год данного пятнадцатилетия, следует из числа года, если дано «от Сотворения мира», вычесть 5508 и тем самым перейти на наше летосчисление. Однако не следует забывать, что при употреблении александрийского летосчисления, принятого в свое время в Болгарии, отнимать следует не 5508, а 5500.

Коль скоро мы перешли на летосчисление от Рождества Христова, либо дата была дана сразу в этом летосчислении, далее следует из полученной цифры отнять 312, полученное число разделить на 15. Остаток будет указывать год индикта; если число целиком разделилось на 15, значит, год индикта был последний, т. е. пятнадцатый.

Если год события и год индикта даны соответствующими друг другу, то есть значительная уверенность в правильности даты, но если они расходятся, например, год индикта дан 7-й, а при проверке даты в годах год индикта оказывается 3-й, — очевидно, что одна из цифр ошибочна. Установить ошибку только по этим данным невозможно, но, коль скоро явилось подозрение в верности одной из двух цифр, установить ошибку на основании других дополнительных данных часто является возможным. Важно знать, что в данном случае доверяться слепо нельзя.

Иногда греческие источники не указывают года события, а только год индикта (рассказывая о событиях данного пятнадцатилетия), тогда перед исследователем встает задача: к какому же пятнадцатилетию относится данное событие. Его расчет может быть правильным и неправильным. Последний случай имел место в практике летописи, например, под 6450 годом указан и 15-й год индикта, к этому же сроку отнесена и смерть болгарского царя Симеона. Однако Симеон в действительности умер в 927 году. Ошибка произошла оттого, что в греческом оригинале был указан только 15-й год индикта. Русский же летописец, проставляя годичные даты, неверно отнес этот год к последующему пятнадцатилетию.

Таким образом, если в двух источниках есть разница на 15 лет, искать причины несоответствия следует прежде всего в счете индиктами.

Существует, однако, и другая, несколько упрощенная формула для определения года индикта: «икс» плюс 3, деленное на 15, т. е. к цифре года в летосчислении от Р.X. прибавить 3 и сумму разделить на 15; остаток даст год индикта; если сумма разделится без остатка, то год индикта пятнадцатый. Эта формула имеет то преимущество, что дает год индикта даже до 313 года, хотя нам лично счет индиктами назад от 313 года неизвестен, однако, согласно «Encyclopedia Britannica», это имело место в прошлом.

 

II. Как узнать день недели данного события

Очень часто в летописях имеется не только указание на число месяца данного года, но и на день недели данного события. Практика переписки летописей показывает, что в цифровых данных чаще всего встречаются описки. Поэтому день недели позволяет установить ошибку в дате. Возьмем пример: в летописи сообщается, что затмение солнца во время похода князя Игоря Новгород-Северского на половцев было 1 мая 1185 года в среду, в других летописях дан 1186 год. Какая дата верна?

Не излагая здесь теории вычислений, обратимся прямо к практике. Прежде всего, надо найти так называемую «воскресную букву», см. таблицу I.

Выделяем из даты 1185 цифру, означающую количество столетий, в данном случае 11, и делим это число на 4, получаем остаток 3. Остаток указывает, что далее следует пользоваться третьей вертикальной колонкой таблицы с буквами. Если бы остаток был 1, это означает, что надо пользоваться первой колонкой, если бы остатка не получилось, следует взять четвертую вертикальную колонку с буквами.

Найдя в данном примере 3-ю колонку, мы обращаемся к двум последним цифрам нашей даты 1185, т. е. к 85. Находим это число в таблице I в первом ряду чисел. Следуя направо по той линии, на которой помещено это число, мы находим в 3-й колонке букву F, это и есть необходимая нам «воскресная» буква.

Обращаемся теперь ко второй половине нашей операции, к таблице II. Так как затмение произошло в мае, ищем в таблице линию с маем и следуем направо по этой линии до нашей воскресной буквы F. Мы находим ее в 5-й вертикальной колонке букв.

Так как затмение произошло 1-го числа, ищем это число в таблице II среди чисел внизу, в левом углу. Мы находим его на первой линии. Далее мы следуем по этой линии направо, пока не попадем в колонку нашей воскресной буквы F, т. е. в 5-ю колонку. Здесь мы и находим указание: «среда». Следовательно, указание летописи с 1185 годом верно.

Есди мы возьмем 1186 год, то в таблице I найдем 3-ю вертикальную колонку букв и для 1186 года букву Е. В таблице II, на линии мая, мы найдем букву Е в четвертой вертикальной колонке букв и против 1-го числа «вторник». Ошибка этого варианта летописи очевидна, что подтверждается и астрономическими данными.

Следует помнить, однако, что: 1) летосчисление должно быть переведено на исчисление от Р.X.; 2) если дата попадает на високосный год, мы имеем в таблице I две буквы, если данное событие совершилось до 29 февраля, следует брать первую букву, если после 28 февраля — вторую букву; 3) если событие совершилось до 400 года и, следовательно, число столетий не делится на 4, — для первого столетия берется первая колонка букв, для второго вторая и т. д.

Возьмем еще пример: одни летописи сообщают, что поход князя Игоря начался во вторник 13 апреля 1185 года, другие — во вторник 23 апреля.

Проделывая операцию с таблицей I, получаем воскресную букву F. В таблице II находим на 3-й линии «апрель» и в последней колонке искомую букву F. Числу «13» соответствует «суббота», но если мы возьмем число «23», получаем «вторник». Следовательно, списки летописей со словами «вторник, 13» ошибочны, следует исправить на «23». Разница же в 10 дней совершенно изменяет расчеты: как долог был путь Игоря, с какой быстротой он передвигался и т. д.

Таблица I

Таблица II

Следует также помнить, что 1-й день христианской эры начинается с субботы.

1-й день мусульманской эры — четверг 15 июля 622 года.