— Как, к чертям собачьим, я тебя повзрослею до вторника? — осведомился Гас у Малькольма, когда они опять отъезжали на мотоцикле, на этот раз в обратном направлении, к городу. — Ты ублюдок без матери.

— У меня пропал отец! — Малькольм прокричал Гасу сквозь ветер, но тот не подал вида, что расслышал мальчика.

— Ты хоть знаешь, какую честь заслужил? — спросил Гас, поворачиваясь назад, к Малькольму. — Жениться на ней!

— Кажется, знаю, — прокричал Малькольм Гасу в ухо.

— Она круче всех сегодня, и всегда будет круче всех.

Из-за разгоряченной беседы Гас забыл остановиться на особой заправке для современников и наполнить бак. В результате его просчета опустошенный мотоцикл заглох у края города.

— Вот до чего доводят отвлечения, — капризно пожаловался Гас. — Слезай, пошли искать заправку.

Они медленно двинулись к розовому свечению города.

— Запомни, у нас время до вторника, — повторял Гас, — всего только до вторника.

— А свадьба будет большая, сэр? — спросил Малькольм.

Гас остановился и посмотрел на него.

— С чего это ты меня назвал сэр, если ты современник? Это ты в другой общине такой код подхватил?

Гас остановился как вкопанный.

— С чего это ты меня так назвал, Малькольм? — Он немного смягчился, когда вплотную изучил лицо мальчика.

— Да, так положено, — объяснил Малькольм, воображая, что его слова прозвучат как речь современника.

— Не надо! — предупредил его Гас, — Не надо меня сэрить.

Не сказав больше ни слова, Гас сел на бордюр и начал издавать звуки, которые очень походили на всхлипы.

— Не могу забыть эту суку гребаную! — сказал он.

— Кого? — Малькольм стал утешать его и положил руку Гасу на рукав.

— Кого, он спрашивает, кого? — и голос Гаса опять сорвался в фальцет. — Он меня спрашивает, кого, — Гас покачал головой, словно говорил со своими ботинками. — Мельба у меня в крови, — вздохнул он. — Это вроде малярии, ничего с ней не сделать…

Гас начал понемногу остывать. Потом, медленно поднимаясь, он сказал:

— Пойдем, Малько, надо и это перенести. Я б себе правую руку отрезал за нее, и я ей сделаю из тебя мужа или лопну… Ты мне теперь во всем доверяй.

Малькольм кивнул.

Пройдя еще несколько кварталов, Гас сказал, что он не большой ходок и опять хочет отдохнуть, и они сели на бордюр.

— Посмотри на эти деньги, мне их Мельба дала, чтоб тебя взрослить, — сказал Гас, вытягивая сверток банкнот. — Вот эта купюра у моего большого пальца, это тысяча долларов.

Малькольм мельком взглянул на купюру.

— Ты не впечатлен, — заметил мотоциклист. — Надеюсь, она не потратится впустую на эту свадьбу с тобой.

Немного дальше по улице, переливаясь и жонглируя огнями как в ярко освещенном калейдоскопе, сверкал знак:

РОБИНОЛТЕ — «ДВОРЕЦ ТАТУ»

Малькольм прочел слова.

— В таком месте точно повзрослеешь, — иронично сказал Гас.

Малькольм провозгласил:

— У моего отца была татуировка, и он часто говорил мне, — в горячке мальчик попал слюной в лицо Гасу, за что немедленно извинился, — отец говорил мне: однажды, сын, и ты сделаешь татуировку.

Гас отвернулся с отвращением и усталостью.

— У вас, кстати, нет татуировок? — спросил Малькольм скорее для того, чтобы прервать давящую тишину, чем ради ответа.

Гас посмотрел на него с сожалением.

— Всю мою жизнь женщины восхищались моей грудью, руками и вообще всем телом, — начал Гас. — Зачем мне себя иголками или портить картинками?

— Ну уж одна-две татуировки для свадьбы дело… ну, обычное, — выступил Малькольм, сглотнув. Он удивленно подумал, где он мог слышать то, что сейчас сказал.

Гас немедленно ответил:

— Но я был женат! Три раза!

— Сделайте татуировку вместе со мной, — предложил Малькольм, не зная, что подтолкнуло его произнести эти слова.

— Знаешь, какой ты? — спросил Гас со странным добродушием и теплом. — Ты убедительный, вот какой.

— Так вы согласны? — прокричал Малькольм с растущим энтузиазмом.

— Если уж нам заводить наколки, — ответил Гас, расстегивая куртку, чтобы достать свои часы девятнадцатого века и узнать, который час, — если заводить татуировки, то настоящие, понимаешь? Особенно, орел с крыльями на груди. Остальные вообще не считаются. У настоящих мужиков или орел на груди, или ничего.

— У моего отца… — начал Малькольм, но Гас закрыл ему рот рукой.

— Сейчас я говорю, парень, — продолжил Гас. — На хозяйство тебе сейчас тоже наколок не надо, — добавил он низким голосом, — из-за вторника, но остальное мы тебе легко можем сделать.

— Ура! — Малькольм хлопнул в ладоши.

— Ты храбрый мальчик? — спросил его Гас и впервые улыбнулся Малькольму. Его зубы сверкнули в темноте.

— Что скажу, — Гас продолжил, — я здесь уже был, я знаю профессора Робинолте. Он король наколок. Но раньше я только смотрел.

— Наверное, там много крови, — расхрабрился мальчик.

Гас на минуту задумался.

— Я не видел особо много крови… Больше белые губы и крики. — Он засмеялся. — Несколько человек упали в обморок тогда. Все больше моряки.

— Мне наверное должно быть страшно, но мне почему-то нестрашно, — сказал Малькольм Гасу. Он зевнул. — Наверное, я слишком сонный, чтобы бояться.

Гас пригляделся к Малькольму.

— Хотел бы я, чтоб я был сонный, — сказал он. — Я всю свою жизнь был бодрый, и мне бы отдохнуть. Мне бы долго-долго отдохнуть.

— Может, выпьем перед тем, как идти? — поинтересовался Малькольм.

— Нет, — ответил Гас. — Я думаю, этим иголкам и боли нужно просто поддаться.

— Я всегда думал, что… абиссинцы храбрее других людей, — сказал Малькольм, поднеся лицо ближе к лицу мотоциклиста.

— Абис… — Гас разразился хрюком и смехом. — Ты меня уморишь.

— Чего бояться маленькой иглы? — спросил Малькольм, прежде всего, у самого себя.

— Подожди, увидишь, — сказал Гас. — Я был везде. Сначала война, потом Корея… Но когда нужно тихо лежать, чтоб мастер в тебя тыкал, на это у меня храбрости не хватает. Но надо, чтоб ты повзрослел, как она сказала, вот что… Ты знаешь, что я думаю о Мельбе, не говоря уж, что я ей должен…

Гас поднялся и выпятил грудь, как будто уже почувствовав работу татуировщика на своей коже.

— Скажи, ты-то как? — наконец произнес Гас. — Ты ведь страшно молодой, чтобы так украшаться.

— Не такой уж молодой, — ответил ему Малькольм, все еще сидя на бордюре. — Потом, это будет изменение, понимаете? Я люблю изменения. Единственное что: когда наколку сделаешь, ее ведь, кажется, не сотрешь.

— Это правда, — согласился Гас, — но ты сам заговорил про наколки, помнишь?

«Дворец Тату» оказался одновременно суровым и Уютным. Суровым, потому что в нем угадывались все признаки болезненных операций, которые здесь случались, — электрические иглы для наколок, кровавые коврики, бутылки с дезинфицирующими средствами и нюхательными солями, следы крови на полу. Уютным, потому что сам профессор Робинолте, художник по татуировкам, был приятным молодым блондином, который показывал в улыбке четыре золотых передних зуба и заботился о клиентах, как о членах своей семьи: посылал им открытки на день рождения и Рождество, частным образом консультировал их по домашним и профессиональным поводам. Откуда-то сзади лилась мягкая музыка, и воздух был спрыснут одеколоном.

И все равно чувство страха и ожидания отягощало обстановку.

Пароль, дававший всякому доступ в заведение профессора Робинолте, был секретным. Гас прошептал его на ухо профессору.

— Познакомься с будущим мужем Мельбы, — Гас указал на Малькольма.

— Опять! Так скоро! — воскликнул профессор Робинолте, но тем не менее поздравил Малькольма. — Мне казалось, что Мельба еще юная, — сказал профессор, приглядевшись к Малькольму, — но этот…!

— Как насчет немножко подкрасить жениха, — Гас взял быка за рога. — Мельба хочет, чтоб он выглядел на пару месяцев старше, чем сейчас.

— Ты знаешь закон, Черныш, — профессор осторожничал.

— Не надо мне про законы, — устало сказал Гас и сел в кресло цвета мороженого.

— Вот что я тебе скажу, Черныш, — профессор Робинолте стал играть с самой большой из электрических игл и что-то сдул с ее кончика, — я сделаю парню наколку, если ты дашь мне сделать наколку тебе.

— Опять ты! — Гас покачал головой. — Чего я только для Мельбы не делаю.

— Я ни разу не делал хорошей наколки на человеке с твоим цветом кожи. — Профессор Робинолте отпустил мотоциклисту сугубо профессиональный комплимент. — Я устал от розовых и загорелых.

Гас сплюнул на пол.

— Ладно, — решился мотоциклист, — я не буду трусом, ни перед Мельбой, ни перед этим… женихом. — Он выпростался из кожаной куртки и стащил бы и рубашку под ней, если бы профессор не остановил его жестом.

— Женихов прошу вперед, — сказал профессор. Потом добавил, — помнишь, как ты был мужем Мельбы, Черныш?

Гас издал многозначительный губной звук и передвинул свое белое кресло за сцену.

— Что касается меня (как, говоришь, твое имя? Малькольм?), — произнес профессор, — так вот, что касается меня, то в случае, если нам с тобой обоим придется оказаться в полиции или перед судом, то тебе на сегодняшний день полных 18 лет… Это понятно?

Мысль о том, что ему восемнадцать, обрадовала Малькольма, и он согласился. Цифра 18, в отличие от пятнадцати, сулила надежды и приключения.

По сигналу профессора Гас пришел ему на помощь. В мгновение ока они подняли Малькольма и усадили в наклонное кресло, сняли с него всю одежду и положили ее в корзину позади.

Профессор быстро нанес на грудь Малькольма очертания черного леопарда: этот рисунок Гас выбрал для мальчика после минутного раздумья.

Малькольм много смеялся, пока на нем чертили, да еще так близко от сосков, а Гас, наблюдая за ним, стал неопределенного цвета.

Когда же началась работа с иглой и послышался резкий зловещий звук, Малькольм посерьезнел, но в то же время был отвлечен происходящим.

— Ты ничего не чувствуешь? — Гас несколько раз спрашивал Малькольма, когда профессор прерывался на секунду вытереть кровь там, где она скрывала рисунок.

Малькольм только вертел головой. Профессор и Гас переглянулись.

После долгого, но очень удачного сеанса с нанесением черной пантеры на грудь Малькольма (в течение которого Малькольм вздремнул), профессор Робинолте растолкал мальчика и спросил, готов ли он получить гвоздики прямо над правым бицепсом и кинжалы на предплечье.

Малькольм ответил, что готов, и рисунки были наколоты.

Затруднения начались с Гасом, который, разумеется, чувствовал себя потом очень пристыженно и униженно.

Растянувшись в том же кресле под нагрудной черной пантерой, Гас трижды упал в обморок, но все настаивал, чтобы сеанс возобновился, несмотря на протесты профессора. Однако мотоциклисту дали только одну гвоздику, и в конце операции профессор был доволен тем, как многоцветие торжествует на груди Черныша, хотя оно и досталось ему с бесконечными сложностями.

Гас извинял такое малодушие тревогой за Малькольма и тем, что ему пришлось смотреть, как хищные иглы орудуют над таким молодым человеком.

Но профессор Робинолте жестко и многократно говорил ему, что Гас просто человек не того типа, кому можно делать наколки, и что его заслуги на двух войнах здесь не при чем.

Забинтованные и одетые, двое мужчин прощались с профессором, который — пообещав присылать им поздравления с днем рождения и открытки на Рождество до конца их дней — предупредил их не смачивать водой свежие наколки, не выставлять наколки на открытое солнце, и вообще расслабиться, не трогать раны и не чесать.

Затем профессор Робинолте похвалил Малькольма за поразительную смелость, которую, по его словам, ему не приходилось встречать раньше, и поздравил его с предстоящей женитьбой на Мельбе.

— Ты попадешь в самые опытные руки, — сказал профессор, хотя некоторое сомнение и забота несколько раз пробежали по его лицу.

— Как кто-то сказал, ты станешь гордостью всех женщин и некоторых мужчин, — прокричал профессор, когда Малькольм и Гас покидали заведение и шли к центру города.

— И удачи тебе! — выкрикнул им вслед профессор Робинолте. — Видит Бог, удача тебе понадобится, — тихо добавил он про себя.