Они шли к городу все медленнее и медленнее из-за того, что, по словам Гаса, он слишком долго был мотоциклистом и разучился ходить, да собственно и не желал, чтобы его видели идущим, это вроде как задевало его достоинство, а еще одна причина, которой он не отрицал, состояла в том, что его слегка приморили электрические иглы профессора Робинолте.
Прочистив горло и приобняв Малькольма, Гас сказал по-отечески доверительным тоном:
— Малыш, я не для того тебя взял сюда, чтобы расшить тебе шкуру. Я должен задать тебе прямой вопрос, потому что скоро будет Вторник.
Малькольм, улыбаясь, кивнул.
— Я спрошу деликатно, Малько, — Гас остановился, — ты когда-нибудь соединялся с женщиной, полностью и накрепко?
— Только коротко, — припомнил Малькольм.
— Коротко, да? — Гас всхрапнул. — Слушай меня, — начал он, но болезненный укол в груди остановил его на мгновение, — слушай… если знать, кого ты берешь в жены, парень, тебе нужно быть готовым… Наколка тут не главная помощь. Из-за нее ты скорей сделаешься плохим женихом. Нет, Малько, я говорю о старой доброй матушке Природе. Ты когда-нибудь соединялся с женщиной, как Природа велела? Да или нет?
Малькольм открыл рот и сразу закрыл.
— Видно, что нет, — понял Гас. — Ладно, для того нас Мельба и послала, чтобы ты повзрослел.
Гас указал на высокий дом невдалеке.
— Видишь этот дом? — спросил он. — Вот туда-то я тебя и возьму. К Розите. К мадам Розите, как ее раньше звали. Слышал о ней?
Малькольм покачал головой.
— Ты ни-че-го-шень-ки не слышал, — посетовал Гас, а потом добавил, ладно, для того он тут и есть, и прочее.
Они подошли к дому, перед которым стоял знак:
ЧАСТНЫЕ И ТУРЕЦКИЕ БАНИ
КАБИНЕТЫ И МАССАЖ НА НОЧЬ
$2.00
Они спустились по ступенькам, и Гас постучал в небольшую деревянную перегородку: та немедленно открылась, и из-за нее выглянул человек с зеленой кепкой.
— Гас, это ты, что ли? — удивился мужчина. Потом, глядя на Малькольма, спросил, — Где ты этого нашел?
— Мне турецкую баню, а парню комнату наверху, — уточнил Гас.
Мужчина собрался что-то сказать, возможно, возразить, но Гас вручил ему часть свертка, полученного раньше от Мельбы.
— Я только узнать хотел, Гас, — продолжил мужчина подобострастно, — ты заметил, что на мальчике кровь?
— Ему только что наколку сделали, — парировал Гас.
— Сюда, — ответил мужчина, нервно покашливая, и провел их в переднюю, где высокие вешалки громоздились как деревья, а за каждой вешалкой была дверь в комнату.
Гас, повернувшись к Малькольму, сказал:
— Тут внизу — турецкое отделение, а ты пойдешь наверх. Когда закончишь, спускайся сюда и буди меня. Какая моя комната, Майлз? — обратился он к работнику.
— Выбирай любую. Сегодня здесь никого.
— Хорошо, тогда, — Гас замешкался, как будто потерял на минуту чувство равновесия, а потом, глядя прямо перед собой, почти вслепую спросил, — это какой номер?
— Двадцать два, — ответил Майлз.
— Я тут буду, — сказал Гас Малькольму. — Я в двадцать втором.
В этот момент вошла женщина неопределенного возраста с фиолетовой раскраской на ресницах и выше. Она принесла смешанные запахи какого-то, скажем, местного островного рома, и ландышей.
— Черныш, милый, сколько лет! — пропела женщина и игриво ударила его кулаком в грудь.
Гас сложился вдвое от ее удара, громко закашлявшись.
— Это все иголки профессора Робинолте, — разъяснил Малькольм женщине, которая вытаращилась на Гаса с кривой усмешкой изумления на губах.
— В хорошей же форме ты ко мне явился, — сказала женщина непонимающе после паузы.
Гас вернулся в нормальное положение и прошептал:
— Сегодня — мальчик… я только приму душ и на боковую… неделю не спал, понимаешь?
— Не поняла, — сказала женщина, — ты посылаешь его, — она показала на Малькольма, — наверх вместо себя?
— Обкатай его, ради бога, слышишь? — спросил Гас, устало кашляя, сел на кресло у вешалки и начал стаскивать сапоги.
— Ты делай, как я тебе сказал на улице, — внушал Гас мальчику, — я хочу, чтобы ты прошел через все это, как заведено по Природе.
Женщина ответила Гасу уничижительным губным звуком.
— Пойдем со мной, дуся, — сказала женщина Малькольму, перед тем как удалиться, и бросила последний свирепый взгляд на Гаса.
— И не приходи обратно, пока не получится, — сумел выкрикнуть Гас вслед Малькольму. Он страшно закашлялся и попытался еще что-то крикнуть, но слова были не слышны.
Прошло часа четыре или пять, когда Малькольм на цыпочках вернулся к № 22 в турецких банях, постучал, не дождался ответа, мягко открыл дверь и заглянул внутрь.
Гас лежал на узкой кушетке, раздетый, если не считать бинтов, которые почти сползли.
Малькольм сел на низкий белый стул рядом с кушеткой.
— Я все сделал, как ты сказал, Гас, — сообщил он мотоциклисту. — Все до конца, три раза! Похоже, что теперь я настоящий жених.
Малькольму показалось, что Гас улыбнулся, и ему стало приятно.
— Может быть, пора вернуться к нашему мотоциклу? — поинтересовался Малькольм.
Лучи утреннего солнца вливались в малюсенькое окно над кушеткой Гаса.
— Пора вставать, — Малькольм зевнул во весь рот и деликатно похлопал Гаса, выбрав место без наколок.
Затем Малькольм рассказал о том, как мадам Розита хвалила его, угостила чаем и дала маленький талисман, который он сейчас показывал Гасу: старомодную чашку для бритья с портретом Джорджа Вашингтона и первым американским флагом.
Но Гас продолжал спать.
Кровь загустела и запеклась на бинтах вокруг его груди. Присмотревшись к животу Гаса, Малькольм на минуту оцепенел: ему показалось, что он не видит, как этот орган его друга поднимается и опадает. Малькольм посмотрел на его рот тоже: рот был странно растянут и нем.
— Гас, — сказал мальчик довольно громко. — Черныш! Доброе утро!
Малькольм достал из кармана клочок бумаги и поднес ко рту и ноздрям Гаса. Отец всегда учил, что это верный способ определить, жив человек или мертв. Из мотоциклиста не выходило ничего, что могло бы поколебать бумагу.
— Гас, — теперь мальчик закричал и положил руку негру на лоб и на жесткие черные завитки на голове.
— Гас, — сказал он, почувствовав холод тела, — ты мертв.
Торопясь к банщику, Малькольм уронил свой новый подарок, чашку для бритья, которая раскололась на два-три десятка маленьких цветных кусочков на полу.
Он не без труда разбудил банщика, тот вышел из каморки, но оказался другим, не Майлзом, который пустил их вчера.
— Гас мертвый, в двадцать втором! — закричал Малькольм.
— В такой час кто не мертвый? — ответил мужчина брюзгливо и подозрительно.
Малькольм завладел рукой служителя и вынудил его идти.
— Слушай, лорд Фонтлерой, — сказал мужчина, — уходи отсюда, пока беды не случилось. Ты слишком молодой, чтоб здесь быть. Кто тебя пустил?
— Гас… мертвец! — кричал Малькольм.
Выйдя окончательно из каморки, мужчина схватил Малькольма и поволок к входной двери.
— Иди отсюда, — приказал он и пнул мальчика, а потом, после еще одного пинка, закрыл за ним дверь. — Иди отсюда, уходи!
Но Малькольм остался за дверью. Он колотил и жестикулировал, показывая в направлении номера двадцать второго.
— Там Гас, — кричал он банщику, который уже скрылся в своей каморке, — Гас, мотоциклист! Не понимаешь, что ли?
Впервые с тех пор, как исчез его отец, Малькольм дал волю не нескольким слезинкам, а целому потоку. Он плакал всю дорогу к границе города, таким слезным потопом, который, ему казалось, невозможно произвести человеческому существу. Он больше не считал себя мужчиной, как у мадам Розиты, и временами хныкал как пятилетний.
Он остановился у телефонной будки, на которой висело изображение Мельбы перед микрофоном, а под ним надпись «Первая певица Америки». Его долго рвало.
Вытерев рот и глаза платком, который, наверное, ему дал сам Гас, Малькольм осторожно поцеловал портрет Мельбы на столбе.
— Прощай, любимая, — сказал он.
Ему не пришло в голову, в его отчаянии, что он еще найдет Мельбу, а мысль о браке стала так же далека, как все прошлое, как голос отца или скамья.
Все, что он знал, это что ему надо идти.