Леденяще-холодной была ночь. Ветер гневно и страшно завывал, не прекращаясь, шел дождь бурными потоками, те два или три раза, когда Марта осмелилась подойти к окну, чтобы посмотреть, успокоилась ли буря, ее ослепили багровые вспышки молний и ужаснул грохот грома, который, казалось, гремел прямо над головой и стремился вниз, к дому.

В тот момент, когда буря сильнее всего бушевала Марта отчетливо услышала стук в дверь и то, как кто-то жалобно просил ее открыть. Несомненно, благоразумие посоветовало Марте не послушаться, так как в такую страшную ночь ни один добропорядочный человек не отважится выйти на улицу, только лишь преступники и насильники способны скитаться под дождем и ветром, ища приключений и добычи. Марта должна была подумать что тот, у кого есть дом, очаг, там и сидит, рядом с матерью, женой, сестрой, он не выходит наружу в январе, с безрассудным отчаянием не звонит в дверь снаружи, не тревожит покой честных и порядочных девушек. Но долгие размышления, моя достойнейшая госпожа, бывают только причиной опозданий, поэтому они годятся лишь для того, чтобы отравлять удовольствие и готовить пищу терзаниям. Размышления Марты остались позади, как обычно, в порыве жалости, первом, который возник в сердце женщины, нечто побудило ее через дверь сочувственно спросить:

— Кто вы?

Голос, сладкий, волнующий тенор, прозвучал:

— Странник.

И, да благословенна будет Марта, она, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, убрала засов, сняла замок, повернула ключ, повинуясь этому сладкому и волнующему голосу.

И путник вошел, вежливо кивнув, легко поклонившись, снял с себя шляпу, с перьев которой стекала вода, она совсем промокла от дождя, поблагодарил за гостеприимство и расположился у очага, который так ярко горел, разожженный Мартой. Она не осмелилась взглянуть на него, потом что запоздавшее благоразумие дало знать о себе, и Марта поняла, что дать приют первому, кто постучал в дверь — это очевидное безрассудство. Однако, даже не поднимая взор, она видела, что был гость молод и хорош собою, бледен, белокур, с прекрасным и грустным лицом, ему было привычно отдавать приказы, и он занимал высокое положение. Марта почувствовал себя скованной и полной смущения, но странник к выразил признательность и сказал ей самое лестное, что казалось более приятным из-за его волшебного голоса, наконец, чтобы скрыть волнение, она поспешила готовить ужин и предложила путнику самую лучшую комнату в доме, чтобы он там выспался.

Испугавшись собственного нескромного поведения, Марта всю ночь не могла заснуть, ожидая рассвета, чтобы проводить гостя. И случилось так, что, когда он спустился, улыбающийся и отдохнувший, она и слова не молвила о том, что ему нужно уезжать, то же самое в обед, и вечером, Марту приводили в восторг и восхищали его красноречие и умение вести беседу, она так и не отважилась сказать, что вообще-то не была настоящей хозяйкой дома.

Шли недели, проходили месяцы, и в доме Марты не было иного хозяина и иного господина, кроме этого странника, которого одной бурной ночью Марта непредусмотрительно приютила. Он приказывал, Марта подчинялась, покорная, тихая, быстрая, как мысль.

Но вы не думайте, что Марта оттого была счастлива, напротив, она жила в постоянной тревоге и страданиях. Я назвала странника хозяином, но я также должна назвать его и тираном, ибо его деспотические капризы и переменчивое настроение сводили Марту с ума. Сначала он показался послушным, приветливым, скромным, но это он восстанавливал силы, пока не нашелся тот, кто бы его поддержал. Но хуже всего было то, что Марта не могла угадать его желания или же предупредить его раздражение, без всякого повода или причины, когда она того меньше всего ожидала и менее всего боялась того, он впадал в ярость, или, когда он был доволен, сразу же, как говорится, за досадой следовала похвала, а за улыбкой — гнев. У него бывали приступы бешенства и совершенно беспричинная и непонятная истерика, через две минуты он становился воплощением любви и ангельского спокойствия, он был раздражителен, как мальчишка, и впадал в отчаяние, как мужчина, Марте же он то докучал оскорблениями, то изливал на нее нежность, называя разными сладкими именами.

Его причуды порой были настолько невыносимыми, что Марта, чьи нервы были натянуты до предела, сердце было готово выскочить из груди, проклинала тот роковой момент, когда она впустила в дом этого жуткого гостя. Самое ужасное в том, что когда терпение Марты уже было на исходе и она готова сбросить ярмо, он, кажется, это угадывал и просил прощения с такой искренностью и таким юношеским изяществом, что Марта не только забывала сразу обо всех своих обидах, но готова была еще претерпеть страдания трехкратно ради такого изысканного удовольствия от прощения. Как же можно было забыть то, как гость, полусловом, осторожно, намеками объявлял, что «уже» ему пора уезжать, Марта побледнела, как мрамор, начали плакать от подступившего отчаяния и упала на руки путника, который грустно улыбнулся и ласково прошептал что-то утешительное, обещал писать, обещал вернуться, обещал помнить. И когда Марта осыпала его горькими обвинениями, странник, своим сладким тенором, сказал, будто извиняясь:

— Девушка, я же сказал тебе, что я странник. Я отдыхаю, но не селюсь, я останавливаюсь, но не остаюсь.

И вы должны знать, что, только услышав сказанное с такой откровенностью, почувствовав, как что-то оборвалось внутри, доверчивая Марта поняла, что тот роковой странник был сама Любовь, что она, не подумав, отворила дверь самому жестокому тирану на свете.

На обращая внимания на стенания Марты (он ожидал слез!), не останавливаясь на том скорбном наследии, которое он оставил после себя, любовь ушла, завернувшись в плащ, сдвинув набок шляпу, сухие перья на которой отважно колыхал и теребил ветер, в поисках нового, чтобы стучать в другие двери, что будут лучше заперты и защищены А Марта осталась, осталась хозяйкой своего дома, спокойная, свободная от страхов, опасений, тревог, впала в тягостные и серьезные размышления, которые ей помогают, но только спустя некоторые время. Мы не знаем, о чем дальше будет рассказано, только известно, что во время бурных ночных гроз, когда завывал ветер, а дождь барабанил по стеклу, Марта, положа руку на сердце, оно так торопливо билось, не переставала слушать, не стучится ли странник снова в дверь.