Когда я учился в университете в Мадриде, каждый четверг я обедал у своих дальних родственников сеньоров Кардона, которые сразу же меня приняли, относились ко мне очень хорошо. Муж и жена были полными противоположностями, он был сильный, сангвиник, твердый, веселый, склонный принимать решения практические, она бледная, нервная, романтическая, идеалистка. Его звали Рамон, она носила древнее имя Леонор. С точки зрения моего юношеского воображения эти два человека представляли собой прозу и поэзию.

В своем усердии Леонор предлагала мне блюда, которые мне нравились, мои любимые конфеты и приготовленный ее собственными руками в отполированном русском кофейнике отменный кофе, такой крепкий и ароматный, какой требовательный гурман может только пожелать. Своими длинными тонкими пальцами она предлагала мне фарфоровые чашечки «яичная скорлупа», и, пока я наслаждался прекрасным напитком, Леонор своими одновременно темными и полными тепла, как кофе, глазами, пристально смотрела на меня. Казалось, она хотела установить тесный контакт с моей душой.

Синьоры Кардона были богатыми и почтенными. У них было все, чтобы обеспечить то самое довольство, которое только возможно в этом мире. Несомненно, я размышлял о том, что брак между двумя такими разными и в физическом, и в моральном отношении людьми не может быть счастливым.

Хотя все в один голос уверяли меня, что дон Рамон — сама доброта и порядочность, для меня то, как живет это семья, до сих пор оставалось тайной. Раскроют ли мне ее карие глаза?

Постепенно, четверг за четвергом, меня одолевал эгоистический интерес в решение этого вопроса. В двадцать лет невозможно быть равнодушным к таким выразительным глазам, мое спокойное существование прекратилось, оттого я начал терять терпение. После обеда синьор Кардона выходил, шел в казино или на какую-нибудь встречу, так как он был очень общительным, мы оставались с Леонор у стола, музицировали, обсуждали прочитанное, играли в шахматы и беседовали. Иногда спускались поразвлечься соседи со второго этажа, они оставались у нас до одиннадцати, то было время, когда я уходил, перед тем, как закроются ворота. И я с мальчишеским тщеславием думал, что это просто замечательно, что дон Рамон Кардона ко мне не ревнует.

Одной ночью, когда соседи не пришли, то была майская ночь, прохладная и звездная, я стоял на открытом балконе, и, опьяненный ароматом акаций, которые отравляли мое сердце, я подвергся искушению могучего дьявола и решил объясниться. Я лепетал, сбивчиво, не только из-за страсти, но и чувства близости, смирения, нежности, когда Леонор прервала меня, сказав, что настолько уверена в моих наилучших чувствах, что желает доверить мне нечто важное, страшную тайну своей жизни. Я остановил свои излияния, чтобы услышать признания женщины, хотя не так уж было это и приятно, слышать от женщины, чьи губы дрожали от стыда, рассказ о ее истории любви.

— Единственное, о чем я сожалею, моя единственная ошибка, — прошептала удрученно дона Леонор — это маркиз де Касалья. Как всем известно, он человек пропащий и дуэлянт. Он владеет моими письмами, написанными в минуты умопомрачения. Не представляю, что нужно сделать, чтобы забрать их у него.

И я увидел, как из глубины темных зрачков медленно выскользнула сверкающей звездой слеза.

Когда я ушел от Леонор, я решил на следующий день увидеться с маркизом де Касалья. Это решение было продиктовано мне моим юношеским высокомерием. Маркиз, которому я дал свою визитную карточку, сразу же меня принял в изысканной курительной комнате, и после моего вопроса, что был причиной визита, он пожал плечами и вежливо произнес:

— Ваш поступок меня не удивил, но я прошу вас мне поверить, ибо я даю вам слово чести, что все, что я вам расскажу — истина. Случай с синьорой Кардона — один из редчайших в моей жизни. Нет у меня этих документов и не было никогда… потому что не испытывал удовольствия… того, что могло быть при общении с ней… Я утверждаю, это так, честное слово!

Это звучало настолько неправдоподобно, несмотря на то, что слова маркиза звучали вполне искренне, я смотрел на него недоверчиво, возможно, даже дерзко.

— Вижу, что вы не верите мне, — между тем добавил маркиз, — я не обижаюсь. Это для меня не имеет значения. Можете усомниться в моих словах, но ни вы, и никто другой не имеете права предполагать, что путем хитрых уловок я избегаю того, чтобы ответить на вызов. Если вы желаете ссоры, то я в вашем распоряжении. Только я прошу вас, перед тем как вы себе так или иначе ответите на этот вопрос, посоветуйтесь, пожалуйста, с синьором Кардона. Я сказала «с сеньором». Не смотрите на меня с таким ужасом. Дослушайте до конца. Дона Леонор, согласно всеобщему мнению, честнейшая женщина, должна была страдать и грезить о том, чтобы между нами что-то произошло, что мы увиделись, что она мне написала и т. д. Под влиянием иллюзорных сожалений она рассказал мужу «все»… так сказать «ничего».. но «все» для нее, и ее муж прибыл сюда, как и вы, только он был разгневан по-настоящему, по-настоящему желал моей крови, чтобы со мной поквитаться. Если бы я не был хладнокровен, на моей совести было бы сейчас убийство Кардона… или бы он убил меня (не скажу, что могло бы случиться). К счастью, он не застал меня врасплох, и я спросил Кардона, в какое время, по его мнению, имели место наши преступные свидания, так я убедительно ему продемонстрировал, что в это время я был в Париже, Севилье или Лондоне. Очень легко я доказал недостоверность других дат, указанных доной Леонорой. Синьор Кардона был очень сильно смущен и весьма изумлен, ему пришлось принести мне извинения. Если вы меня спросите, как я объясню такие странные события, то я скажу, что эта синьора, с которой я после того желал познакомиться (памятью матери клянусь, что раньше ее никогда не видел!), страдает от некой душевной болезни… у нее был видение… далее, ей явился призрак любви… и неведомо отчего он принял мой облик. И это все. Вы не удивляйтесь. Через десять лет, узнав иных женщин, вы вообще ничему удивляться не будете.

Я покинул дом маркиза, так ничего и не поняв. У меня не было оснований думать, что он лжет, но тем не менее недоверие у меня сохранялось. Однако, впечатленный твердыми и категоричными заявлениями денди, с этого момента я перестал досаждать Леонор, кроме того, стал наблюдать за Кардона. Я пытался много говорить, вызывать неожиданную беседу, сводить разговор к теме супружеской ревности, случайностям, которые порождают недоразумения, галлюцинациях, которыми мы порой страдаем, о терзаниях, которые вызывают фантазии. Наконец, однажды я случайно проговорился во время разговора о маркизе де Касалья и его завоеваниях. Тогда Кардона, лицом к лицу со мной, с жестом, который являл собой нечто среднее между серьезностью и насмешкой, спросил:

— Что? И вас туда отправили? Бедная Леонор, видимо, это она совсем не лечится.

Мне не нужно было прямо рассказывать о своих хлопотах, и Кардона, улыбаясь, немного изменившись в голосе, сказал:

— Вы должны знать, что, когда я пришел к маркизу де Касалья, у меня были некоторые подозрения насчет галлюцинаций Леонор, которые подтвердились в дальнейшем. Хотя я и не кажусь ревнивым, можно сказать, что я слишком легковерен, я всегда наблюдаю за Леонор, потому что я ее очень люблю, и никогда не осмелилась бы она совершить, что бы я том не узнал, те проступки, в которых обвиняется. Я понял, что это фантасмагория, это мечта, и я смирился с предположением о воображаемом прегрешении. Кто знает, не служит ли призрак страсти и покаяния щитом, что укрывает от реальности? Уверяю вас, что Леонор, пока жив я, никогда не покинет страны призраков. И давайте больше не будем об этом говорить!

Я учел это, с того момента я стал избегать оставаться наедине с Леонор и смотреть в ее темные глаза, затуманенные химерами.