Комната отличалась особой стерильностью, которую в клиниках, очевидно, создают специально, дабы люди, мающиеся в ожидании плохих вестей, в максимальной степени почувствовали свою беспомощность. Дешевенькие ярко-оранжевые кресла, обитые искусственной кожей, чопорно выстроились вдоль молчаливых стен безликого желтовато-розового колера. На креслах и овальном металлическом столе были разбросаны старые номера журналов «Беттер хоумз энд гарденз», «Спорте иллюс-трейтед» и «МакКоллс». Единственной моей сотоваркой оказалась дама средних лет, смолившая одну сигарету за другой. Она сидела неподвижно, без каких-либо эмоций. А если и двигалась, то только для того, чтобы достать очередную сигарету и прикурить от золотой зажигалки... Небудучи курильщицей, я была лишена даже этого небольшого развлечения.

Я тщательно проштудировала каждое слово отчета о весьма спорном бейсбольном матче на первенство мира 1985 года, когда появилась мегера, с которой я разговаривала в сестринской палате.

– Это вы говорили, что приехали с беременной девушкой? – спросила она.

Кровь застыла в моих жилах:

– А что?.. Она... Есть какие-то новости?

Она покачала головой, издав легкий смешок.

– Мы только что заметили, что никто не заполнил ее карточку. Такой, видите ли, информационный листок. Не потрудитесь ли вы пройти со мной и сделать это?

Она провела меня сквозь длинный ряд запиравшихся на ключ коридоров к офису при входе в госпиталь.

Плоскогрудая увядшая блондинка приветствовала меня с нескрываемой злобой.

– Вам бы следовало явиться сюда, как только вы приехали, – раздраженно сказала она.

Я бросила взгляд на именной жетон, несколько увеличивавший бюст этой особы.

– А вам следовало бы вывесить специальные листочки-предупреждения с изложением здешних правил. Не умею читать чужие мысли, миссис Кеклэнд.

– Но мы ничего не знаем об этой девушке. Ни ее возраста, ни истории болезни, никого, с кем можно связаться в случае, если возникнут какие-то проблемы...

– Не кричите, пожалуйста, – попросила я. – Вот я – тут, перед вами. Я известила ее доктора и семью. И сейчас, воспользовавшись паузой, отвечу на ваши вопросы. На те, разумеется, что смогу.

Сопровождающая меня медсестра, у которой оставалось достаточно свободного времени, чтобы посмотреть «мыльное» шоу, примостилась у окна с безразличным видом, но явно подслушивала наш разговор. Миссис Кеклэнд торжествующе на нее поглядела. Уж она-то прекрасно работала на публику.

– Кэрол Эстерхази позвонила к нам в реанимационное отделение, и мы предположили, – продолжала она, – что эта девица с фабрики «Кэнэри и Бидвелл»; у нас с ними заключено нечто вроде страхового соглашения. Но когда я перезвонила ей и справилась относительно лицевого счета социальной помощи пациентки, то узнала, что эта девушка на фабрике не работает. Какая-то мексиканка, преждевременные роды... Да. Но мы здесь не занимаемся благотворительностью. Это не больничка для неимущих. А потому собираемся перевести данную пациентку в соответствующее медицинское учреждение, в обычный госпиталь.

Голова моя помутилась от гнева.

– А вам известно что-нибудь о здравоохранительном законе штата Иллинойс? Уж мне-то все доподлинно известно. Закон гласит: вы не имеете права отказать в неотложной помощи только на том основании, что клиент якобы не сможет заплатить. Мало того. Каждая клиника этого штата по закону обязана наблюдать за роженицей. Буду счастлива прислать вам точный текст вышеупомянутого закона. А плюс к сему повестку с вызовом в суд, если что-либо случится с миссис Эрнандез, поскольку вы отказали ей в помощи.

– Там ждут нашего, решения: будем ли мы перемещать больную? – сказала моя оппонентка, вытянув губы лодочкой.

– Вы что же, вообще не лечите ее? – Мне показалось, что моя голова вот-вот разорвется на части, и уж лучше бы мне воздержаться и не смазать по физиономии собеседницу. – А ну-ка, проводите меня к главному врачу. Немедленно!

Вероятно, накал моей ярости подействовал. А может, угроза предпринять активные судебные действия.

– Нет-нет, – торопливо выговорила миссис Кеклэнд. – Ее лечат. Оказывают помощь в данный момент. И если не требуется перевозить ее куда-либо еще, ей дадут постоянное место. И весь разговор.

– Сию же минуту позвоните и скажите, что больную переместят только в том случае, если доктор Треджьер сочтет это нужным. Но не ранее того.

Узенькая щелка ее губ как бы совершенно расклеилась.

– Вам все-таки придется переговорить с мистером Хамфрисом.

Она резко встала, очевидно, желая придать таким образом угрожающий характер своим движениям, но это выглядело всего-навсего так, как если бы разозленный воробей нападал на корку хлеба. Она нырнула в коридорчик справа от меня и скрылась за массивной дверью... А сестра, выступавшая в роли гида, воспользовалась этим, чтобы улизнуть. Кто бы ни был этот самый мистер Хамфрис, ей не-хотелось, чтобы он застал ее бездельничающей в рабочее время.

Я схватила запись поступления Консуэло в клинику, эту запись вела не иначе как сама миссис Кеклэнд. Имя, возраст, вес – ничего! Никаких данных. Одна графа, правда, была заполнена – «пол»: пошли ведь на риск... Разгадать же вторую загадку они не смогли: способна ли пациентка оплатить оказанные ей услуги? Это заставило их зачислить Консуэло в неимущие – слово, выглядевшее этаким припудренным ругательством. Что ж, американцы никогда не сочувствовали бедным, а с избранием Рейгана президентом, бедность с ее проблемами стала считаться почти таким же тяжким преступлением, как насилие над ребенком.

Я была занята тем, что вычеркивала все эти «неизвестно», вписывая нужную информацию о Консуэло, когда Кеклэнд явилась в сопровождении мужчины примерно моих лет. Его каштановая шевелюра была тщательно ухожена, каждый волосок уложен с предельной точностью. Только тут я представила себе, как выгляжу сама, с разметавшимися патлами, в простеньких джинсах и дешевенькой тенниске.

Он соизволил протянуть мне холеную руку с аккуратно наманикюренными розовым лаком ноготками.

– Я – Алан Хамфрис, исполнительный директор госпиталя. Миссис Кеклэнд говорит, что у вас возникли какие-то проблемы.

Моя рука истекала потом, поэтому я постаралась лишь дотронуться до его благоухающей ладони.

– Ви. Ай. Варшавски, друг семьи Альварадо и их адвокат.

Миссис Кеклэнд сообщила мне, что вы сомневаетесь, лечить либо нет миссис Эрнандез. На том основании, что предполагаете, будто «эта мексиканка» не сможет оплатить ваши счета.

Хамфрис воздел руки к потолку и, хмыкнув, изрек:

– Ну и ну! Разумеется, чувство некоторого беспокойства есть, не спорю, но только на тот счет, чтобы не принимать слишком много неимущих больных. Впрочем, нам прекрасно известно, что по законам штата Иллинойс мы обязаны помогать в особо сложных и срочных случаях.

– Так почему же тогда миссис Кеклэнд сказала, что вы собираетесь отправить мою подопечную в другую клинику?

– Уверен, это недоразумение. Слышал, слышал, что и вы и она погорячились. Да это и понятно. Трудненько вам сегодня пришлось!

– Что именно вы предпринимаете в отношении миссис Эрнандез?

Хамфрис засмеялся совсем по-мальчишески.

– Видите ли, я администратор, а не лечащий врач. Поэтому не могу посвятить вас в детали. Но если вы желаете переговорить с доктором Бургойном, то я попрошу его заглянуть сюда к вам. Конечно, только после того, как он покинет блок интенсивной терапии... Миссис Кеклэнд также сказала, что сюда едет личный врач пациентки. Как бишь его?

– Малькольм Треджьер. Он практикует вместе с доктором Шарлоттой Хершель. Мистер Бургойн, вероятно, слышал о ней. Она пользуется большим авторитетом среди врачей-акушеров.

– Не волнуйтесь, я обязательно дам вам знать, что сюда пожалует Треджьер... Ну а пока почему бы вам вместе с миссис Кеклэнд не заполнить вот эту анкету? Мы стараемся держать нашу отчетность на высоте.

Он улыбнулся ничего не значащей улыбкой, протянул на прощание холеную руку и удалился в свои Палестины.

Мы трудились с госпожой Кеклэнд, сохраняя, так сказать, вооруженный нейтралитет.

– Когда сюда приедет ее мать, – твердо заявила я, – она сможет представить вам карточку Консуэло о социальном страховании.

Я была уверена, что миссис Альварадо и ее дочь Консуэло, так же как и все их сородичи, обладают такими карточками. Именно семейными. Недаром же мама двадцать лет состоит в корпорации кафе и ресторанов.

После заполнения графы «поступившая, но не обязательно больная или увечная» я вернулась к входным дверям приемного покоя, ибо именно туда должен был подъехать Треджьер. Заодно запарковала свой автомобиль в надлежащем месте, проделав все это, с трудом передвигаясь и обдуваемая тяжелым июньским воздухом; со вздохом выбросила из головы грезы о холодной воде Мичигана, вышвырнула из сознания почти неотступные, привязанные ко мне сотнями трубочек и шлангов мысли о Консуэло. Каждые пять минут я смотрела на часы, словно торопя приезд Малькольма Треджьера.

Уже после того как минуло четыре, поблекший голубой «додж» заскрипел шинами невдалеке от меня. Треджьер вышел, дождавшись, когда движок окончательно заглох. Миссис Альварадо величественно выбралась из задней дверцы.

Поджарый спокойный негр Треджьер обладал огромным чувством собственного достоинства, столь присущим удачливым хирургам, правда, без обычно сопутствующего ему снисходительного высокомерия.

– Рад, что ты здесь, Вик, – сказал он. – Не запаркуешь мою «тачку»? А я пойду взгляну что и как.

– Имя доктора – Бургойн. Двигай по холлу прямо, попадешь в комнату медсестер, они тебя проводят.

Он кивнул и исчез внутри клиники. Я оставила миссис Альварадо в дверях приемной, пока переставляла «додж» поближе к моему «шеви-ситэйшн». Когда я присоединилась к ней, она скользнула по мне плоскими черными глазами, причем взгляд ее был настолько бесстрастен, что казался презрительным. Я пыталась ей что-то сказать, ну хоть что-нибудь о Консуэло, но тщетно, ее мертвенное молчание просто убивало все мои намерения. И потому далее я эскортировала ее по коридору молча. Она проследовала за мной в обезличенную стерильность посетительской, ее желтое форменное платье туго обтягивало мощные бедра. Она долго сидела, упершись локтями в колени, черные глаза ничего не выражали. Правда, через некоторое время она взорвалась:

– Нет, ты скажи, Виктория, что я сделала не так? Ведь только добра хотела дочке! Ну и что в этом плохого?

Попробуйте-ка ответить на такой вопросик.

– Каждый выбирает то, что ему по душе, – беспомощно проговорила я. – Конечно, нашим матерям мы кажемся маленькими. И все-таки мы все – разные люди.

Я не стала продолжать. Хоть и хотела сказать, что она сделала все наилучшим образом, но не для Консуэло. Впрочем, если бы Альварадо-старшая и прислушалась к моим словам, то это было не самое лучшее время для сентенций.

– И почему, почему именно этот ужасный парень? – запричитала она. – Ну был бы кто-нибудь другой, я бы поняла Консуэло. У нее, что, не было хороших парней? Такая прелестная, живая, она могла выбрать любого. Любого, кто хотел бы, хотел бы ее. Но вот вам: она выбрала этого подонка! Этот мусор! Ни образования. Ни работы. Благодарение Господу Богу, что ее отец не дожил до этих дней, не увидел все это.

Я ничего не сказала в ответ, зная, что благодарения Богу обернутся против Консуэло... «Да он бы в гробу перевернулся. Если бы не умер, уж это-то его бы доконало...» Сие «песнопение» я давно знала наизусть. Бедняжка Консуэло, в какую она попала передрягу... Мы посидели некоторое время в полном молчании. Что бы я ни сказала, ничто не утешило бы миссис Альварадо должным образом.

– А ты хорошо знаешь этого негра, этого доктора? – наконец произнесла миссис Альварадо. – Он хороший врач?

– Очень! Поверьте, уж раз не удалось привлечь Лотти, то есть доктора Хершель, то я выбрала бы только его...

Когда Лотти только открыла свою клинику, ее поначалу звали по-испански «эса юдиа» – «эта еврейка». Ну а потом не иначе как «доктор». Ныне же вся округа молилась на нее. К ней шли по всяким поводам: детский насморк, неурядицы на службе, увольнение... По моим предположениям, и Треджьер тоже станет «доктором».

Он вышел к нам в половине седьмого, сопровождаемый человеком в халате и священником. Лицо Малькольма посерело от усталости. Он подсел к миссис Альварадо и очень серьезно посмотрел на нее.

– Это доктор Бургойн, который занимался Консуэло, когда она сюда поступила, – представил он человека в халате. – Нам не удалось спасти ребенка. Мы сделали все возможное, но дитя было слишком слабенькое. Не могло дышать даже с респиратором.

Доктор Бургойн, белокожий, лет тридцати пяти, со слипшимися от пота черными волосами, не мог справиться с ходившими ходуном желваками. Свою серую докторскую шапочку он перекладывал из руки в руку.

– Мы подумали, – честно сказал он, что, если бы мы задержали роды, это причинило бы большой вред вашей дочери.

Мамаша проигнорировала его слова, хотя весьма категорически потребовала сказать, крестили ли ребенка:

– О да, да, – подтвердил священник. – Меня позвали тотчас же, как ваша дочь родила ребеночка. Она сама на этом настояла. Мы назвали девочку Викторией Шарлоттой.

У меня даже сердце екнуло. Кое-какие стародавние суеверия, связанные с именами и душами, приводят меня в трепет.

Я знала, что это нелепо, но почувствовала непонятную связь с умершей девочкой. И все оттого, что ребенок носил мое имя.

Священник сел в кресло рядом с миссис Альварадо и взял ее за руку.

– Ваша дочь – храбрая девочка, но она очень расстроена, в частности тем, что вы будете сердиться на нее. Не могли бы вы пройти к ней и сказать, что любите ее?

Миссис Альварадо встала, не сказав ни единого слова.

Она проследовала за священником и Треджьером в ту уединенную гавань, где нашла временное убежище Консуэло. Бургойн остался в посетительской, он не глядел на меня, вообще ни на кого не глядел. Он перестал тормошить шапочку, но его умное, я бы сказала, утонченное лицо выражало все, и это были неприятные мысли.

– Как она сейчас? – спросила я.

Звук моего голоса вернул доктора к действительности. Он слегка привстал.

– А вы их родственница?

– Нет, я их адвокат. А также их друг и приятельница доктора, лечащего Консуэло, – Шарлотты Хершель. Я привезла сюда девушку, потому что мы с ней ездили на фабрику. В дороге у нее начались схватки.

– Да, чувствует она себя неважно. Давление вдруг снизилось до такого уровня, что я испугался: как бы не умерла. Тогда-то мы и извлекли ребенка. Чтобы полностью сконцентрироваться на самой роженице, привести ее более или менее в норму. Сейчас она в сознании, положение стабильно, но я все же считаю, что кризис еще полностью не миновал.

Малькольм вернулся в посетительскую.

– Миссис Альварадо, – заявил он, – хочет забрать дочь в Чикаго, в госпиталь «Бет Изрейэль». Но я думаю, ее не следует сейчас перевозить. А вы как полагаете, доктор?

Бургойн поддержал его:

– Если состав крови и давление останутся на таком же уровне в течение суток, то тогда и можно о чем-то говорить... Но отнюдь не сейчас... Извините, у меня есть еще один пациент, и я должен взглянуть на него...

Он ушел, плечи опущенные, сгорбившийся. Какие бы чувства администрация этого госпиталя ни испытывала по отношению к дальнейшему пребыванию и лечению Консуэло, Бургойн явно воспринял все близко к сердцу.

Малькольм отозвался, словно эхо:

– Мне кажется, он сделал все как нельзя лучше. Но ситуация, понимаешь ли, то и дело выходила из-под контроля. Поверь, это трудно – приехать, когда все уже началось, в разгар событий и сразу установить, достигнуто ли улучшение. По крайней мере, для меня это трудно. Если бы Лотти была рядом...

– Ну, я думаю, она сделала бы то же самое, что и ты.

– У нее больше опыта. И она знает много всяких приемов. В этом разница. – Он устало потер глаза. – Мне нужно продиктовать отчет, пока помню детали... Ты сможешь присмотреть за госпожой Альварадо и ее семьей, когда они здесь появятся?.. У меня сегодня дежурство в госпитале, и я должен ехать туда. Я уже переговорил с Лотти, она будет наготове, если состояние Консуэло ухудшится...

Конечно, я согласилась – без радости. Я так хотела уехать отсюда, от моей мертвой тезки, от всех этих специфических запахов и звуков, свойственных медицинским учреждениям и столь привычных больным. Но я не могла бросить семейство Альварадо на произвол судьбы. Я проводила Малькольма через холл, отдала ему ключи зажигания, сказала, где найти машину. И в первый раз за все это время подумала о Фабиано. Так где же все-таки отец ребенка? И какое это облегчение для него узнать, что вообще никакого ребенка-то и нет, а потому и работы никакой искать не надо...