Голова раскалывалась от боли, не было сил терпеть. Я попыталась вызвать рвоту, но пустой желудок выдавал одну желчь, и от этого мутило еще больше. Не было сил двигаться, но я знала, что надо пойти на кухню, сделать компресс на голову и выпить кока-колы. Мама всегда давала мне ложку кока-колы от боли в животе. Этакое странное лечение.
Я попыталась приподняться и ощутила такую сильную боль, что не могла удержаться и громко вскрикнула. Одновременно с болью пришло осознание того, что я и не дома вовсе, не у себя в спальне. Я лежала на старой кушетке без подушек, и от нее так омерзительно воняло, что и думать не хотелось о том, чтобы лечь обратно.
Я села, уткнув голову в колени, вытянула слабую дрожащую руку и нащупала выпирающие пружины. Потом рука наткнулась на чью-то ногу. Я отдернула руку так резко, что перед глазами снова запрыгали огненные точки. В следующую минуту меня наконец вырвало. Когда приступ прошел, я снова вытянула руку и стала ощупывать то, что лежало рядом. Худое колено, а дальше — подол тонкого хлопчатобумажного халата. Элина.
Я вспомнила. Это Элина вызвала меня сюда, к «Копьям Индианы», в эту нору. Но что же было потом? Как получилось, что я потеряла сознание? Голова болела так, что не было никакой возможности напрячься и вспомнить. Я дотронулась до того места, где больше всего болело. Огромная шишка, на ощупь словно сырая печенка… Что произошло? Я упала и ушиблась или меня ударили сзади? Нет, не могу вспомнить.
Элина, похоже, тоже ранена. Или просто отключилась? В темноте я попыталась нащупать ее грудь. Сердце прерывисто стучало под тонкой тканью платья. А на голове у нее тоже была шишка. Ее ударили, она потеряла сознание, кто-то шепотом произнес мое имя, я подумала, что это она, а она в это время уже лежала без сознания. Потом этот кто-то подкрался сзади, ударил меня по голове, и тогда я тоже потеряла сознание.
Я была так довольна тем, что все вспомнила, что какое-то время сидела неподвижно. И все же с моей памятью не все в порядке. Я ведь не в «Копьях Индианы», а в другой заброшенной гостинице, через улицу; это просто едкий запах гари вызвал в памяти «Копья Индианы».
Я прислонилась к вонючим остаткам обоев, чтобы дать отдых глазам. Запах не ослабевал. А ветер сегодня не настолько силен, чтобы перенести запах гари через улицу, и к тому же неужели запах пожарища может сохраняться целую неделю? Должно быть, горит что-то еще. Ладно, сказала я себе, это сейчас не моя проблема. Моя проблема — собраться с силами и выбраться отсюда.
У меня ведь, кажется, был с собой фонарь. Борясь с тошнотой, я встала на четвереньки и стала шарить по вонючему полу. Рука наткнулась на твердый металлический предмет… Ага, это мой «смит-и-вессон». Я подняла его и сунула в кобуру, не забыв перед этим проверить предохранитель — рука проделала это как бы автоматически.
Фонарь я никак не могла нашарить, но рука наткнулась на что-то мягкое. Оказалось — крыса. Я не удержалась, вскрикнула и резко выпрямилась. Голова закружилась. Я не могла заставить себя снова опуститься на пол и продолжать поиски. Придется нам с Элиной выбираться отсюда в темноте.
Я ковыляла по комнате, натыкаясь на какие-то незнакомые предметы; пружины старого матраса воткнулись прямо мне в бок, так что слезы брызнули из глаз. Вот это хорошо, Ви. Ай., сказала я себе, может быть, боль в ребрах заставит тебя забыть об этой дурацкой головной боли. Нет, так тебе от нее не отвязаться. Лучше отвинти голову и оставь ее на кушетке.
Наконец я добралась до двери. Но открыть ее не смогла. Я тянула изо всех сил, она не сдвинулась ни на дюйм. Может, попробовать в другую сторону? Ничего не получается. Я была заперта изнутри.
Первым моим желанием было сесть на пол и зарыдать от отчаяния. Меня остановила мысль о крысах. Спокойно, Вик, сказала я себе, это вполне решаемая проблема. У тебя просто болит голова, и потому ты себя жалеешь.
Я достала из кобуры револьвер, сняла с предохранителя, прицелилась и выстрелила прямо в замочную скважину. Отдача чуть не вывихнула мне плечо, а грохот раздался такой, что, казалось, моя больная голова ни за что этого не выдержит, перед глазами поплыли круги.
Но хуже всего было то, что дверь не открылась. Задрожала, но не открылась.
Ну же, давай думай, приказала я себе. Думай.
Если замок не открылся от выстрела, значит, дверь не заперта, а заколочена гвоздями. Но я была не в состоянии искать эти самые гвозди и стрелять по ним. Всадила четыре выстрела в дверные петли, после чего, наверное, от грохота и сильной отдачи, а может, от дыма меня опять вырвало желчью. Я свалилась на колени и долго стояла в таком положении, ловя широко открытым ртом воздух.
С трудом встав на ноги, я случайно оперлась о дверь и вдруг почувствовала, что она немного подалась. Я сунула револьвер в кобуру, набрала в легкие побольше воздуха и с силой надавила на дверь правым плечом. С другой стороны двери как будто что-то треснуло, я надавила еще раз, посильнее, и дверь поддалась — гнилое дерево не выдержало, образовался большой, с зазубренными краями проем. Я прислонилась к косяку и перевела дыхание. Там, за дверью, запах дыма был сильнее, это не запах пороховой гари, это — огонь. Пожар.
Вот почему я с самого начала ощущала этот запах, который вызвал в памяти «Копья Индианы». Проклятая гостиница горела, и пожар был устроен специально для меня. Тот, кто ударил меня по голове, запер комнату, а потом поджег «Берега прерий». Ты молодчина, Вик, что все это сообразила и даже вспомнила название гостиницы. Но теперь надо взять голову в руки и подумать о другом. Иначе завтра Робин Бессинджер будет разгребать пепел с твоими собственными останками.
Я вернулась к тетушке. Как, каким образом вытащить ее отсюда? Я попыталась сосредоточиться на этом, но голова отказывалась думать. Больше всего мне хотелось лечь и проснуться несколько часов спустя.
Тетушка, конечно, не так много весит, но все равно, далеко мне ее не унести. К тому же она, по-видимому, в тяжелом состоянии, и неизвестно, что с ней случится, если я стану просто волочить ее. А если оставить ее на матрасе?.. Конечно, тащить будет тяжелее, зато матрас в какой-то степени сможет защитить от огня. У него даже есть ручки по бокам; правда, не с той стороны, с какой мне надо, но это дело поправимое. Я достала из кармана ключи и проделала дырки в обивке матраса. Потом нащупала тетушкин полиэтиленовый пакет, оторвала от него несколько полос, продела в дырки и крепко завязала. Даже это оказалось для меня слишком большим усилием, новая волна боли обрушилась на мою голову. Пришлось прислониться к стене и отдышаться. Потом я подошла к Элине и послушала ее сердце, — оно билось так же прерывисто.
Я продела голову и плечи в полиэтиленовую петлю, а концы крепко связала на талии. Слегка наклонившись вперед, я потащила свою ношу к двери. Добравшись до выхода, спустила петлю и осторожно руками перетащила матрас через порог. Потом опять надела петлю на плечи и двинулась по коридору. Это был настоящий кошмар. Вокруг кромешная тьма и крысы… Они бегали по моим ногам, я догадывалась, что они ползают и по матрасу; одна мысль об этом вызывала дрожь.
Я уперлась рукой в стену и приказала себе не думать о том, что происходит со мной и отчего так болит голова. Навстречу мне плыл дым, окутывая меня со всех сторон. Я хотела было сесть, чтобы передохнуть, но побоялась, что тут же сбегутся крысы.
Похоже, я добралась до ступеней, ведущих из подвала. Усилившийся запах дыма говорил о том, что огонь уже на площадке первого этажа. Как я выберусь из того лабиринта, если там уже бушует огонь?
Дым забирался в легкие, стало трудно дышать, из глаз текли слезы. Будь я одна, обвязала бы голову рубашкой и побежала сквозь огонь. Может, и проскочила бы. Но попытайся я проделать такую штуку сейчас, мы обе — Элина и я — погибнем.
Ну, двигайся же, Вик, что ты стала как вкопанная? Давай надевай обратно упряжку и вперед, лошадка, вперед.
Мы потащились дальше. От напряжения дрожали руки. Я стала вспоминать старую детскую считалку — может быть, удастся найти нужный ритм, заодно поможет отвлечься, забыть о своем измученном, ноющем теле.
«Прыгай, прыгай, как кузнечик, прыгай на одной ноге». Прыгать — это, конечно, здорово, но куда? Я даже не помнила толком ходы-выходы в этом подвале. Вот здесь, например, коридор раздваивается… Кажется, именно в этом месте я тогда наткнулась на пустоту. И очень испугалась. Попробуем обследовать теперь. Я вытянула руку. Скорее всего это шахта подъемника; очевидно, им поднимали белье и всякую утварь из подвала. В те годы, когда строилась гостиница, этот район был одним из самых фешенебельных, так что посетителей, наверное, хватало, и нужно было немало белья и всего прочего. Электричество же еще не было широко распространено, вот и пользовались таким приспособлением.
Если в здании бушует пожар, шахта — идеальный проводник для проникновения и распространения огня. Да, но это если огонь начался внутри здания. А нас вероятнее всего подожгли снаружи, так что, кажется, есть шанс вырваться. Если, конечно, крысы давным-давно не перегрызли кабель. В общем, как говаривал мой старый преподаватель латыни, все на свете возможно, Варшавски. Вот сейчас и посмотрим, так ли это.
Я стащила Элину с матраса и подняла на плечо, медленно распрямилась.
— Сейчас пойдем наверх, тетечка. Давай расслабься, дыши глубже.
Я опустила ее в коробку подъемника. Там можно было даже сидеть, но я положила ее на бок. Обернулась и посмотрела на матрас. Взять с собой или отправиться налегке? В конце концов втащила и его, свернула в узел и положила рядом с тетушкой. Затем шагнула в подъемник, вытянула руку и Стала нащупывать кабель. Нашла. Он был покрыт жирной пылью и, вероятно, крысиными испражнениями.
— Но зато здесь нет крыс, тетечка. Они умные и запрятались внизу. А мы поднимаемся вверх.
Я с силой потянула; раздался жуткий скрип, но подъемник не сдвинулся с места. Однако я почувствовала, что сам кабель натянулся — значит, он не оборван. Я потянула сильнее, и на этот раз коробка чуть качнулась. Может быть, я не за тот кабель тяну? Уцепившись за него левой рукой, я вытянула правую и стала ощупывать все пространство коробки. Нашла еще одну веревку на другой стороне шахты, навалилась всем телом и потянула обеими руками что было сил. Подъемник дернулся и медленно пополз вверх. Я продолжала тянуть, ладони горели огнем, мышцы, казалось, сейчас лопнут… Я стала повторять вслух какую-то ерунду, вроде «Вик, ты крепче стены, тебе ожоги не страшны».
Я успела повторить эту «поэму» дважды, а на третьем куплете увидела дверь, ведущую из подвала. Дотащились. Дверь была заперта. Я дотронулась до нее — горячая до невозможности. Да, это, пожалуй, не выход. Я подняла глаза, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть. Тщетно. Опять потянула за веревку, и мы поползли дальше наверх.
Время от времени я поднимала руку вверх, проверяла, не стукнемся ли сейчас о потолок. Боль в голове, до того почти невыносимая, перешла в какое-то непонятное ощущение — казалось, голова отделилась от туловища и теперь плывет где-то в недоступной вышине. К сожалению, каждый раз, когда я отпускала веревку и начинала нащупывать потолок, голова возвращалась на место с сокрушительным приступом боли. Интересно, а наркоманы ощущают то же самое? Может, и Сериз именно за этим пришла на Рапелек — уколоться и ощутить, как голова отделяется от туловища?
В голове у меня опять завертелись слова какой-то дурацкой считалки, слова вылетали помимо моей воли, я не могла остановиться, но и слушать себя тоже не могла. Перед глазами замелькали огненные точки, напряжение становилось невыносимым. Настоящее и прошлое — все смешалось; потом осталось только настоящее — веревка, напряжение в мышцах, жжение в ладонях, звук собственного голоса, повторяющего дурацкие считалки.
Вдруг наша коробка остановилась; веревка больше не двигалась. Я еще некоторое время пыталась тянуть, потом поняла — мы добрались до конца линии, веревка кончилась. Если мы отсюда не выберемся, это будет и наш конец.
Я села на пол. Мои колени, уставшие от напряженного подтягивания вверх, протестующе заныли.
Дотянулась рукой до двери подъемника — она не была горячей. Переползла на другой конец, к матрасу, и прислонилась к нему спиной, так что ноги упирались в дверь. Она была не заперта, чего я вначале боялась, но открывалась с трудом. Я покрепче оперлась о матрас и дрожащими ногами толкнула дверь. Она заскрипела. Я подняла колени к груди и толкнула еще раз, что было силы. Дверь открылась.
Я выползла и повернулась к тетке. Да, годы беспорядочной жизни сделали свое дело — она все еще была без сознания, хотя и дышала, правда неровно.
Я подняла ее, прислонила к стенке, а сама пошла, вернее потащилась, едва волоча ноги, по коридору. Мы были теперь на одном из верхних этажей, в свете луны и уличных фонарей идти стало гораздо легче. Издалека доносились звуки пожарных сирен, я различила стук пожарных насосов. Ну, теперь все… Единственное, что остается сделать, — это найти окно, надо, чтобы меня увидели снаружи.
Я шла и тихонько напевала: «Любовь всегда выход найдет. Ночью и днем, в стужу и в зной любовь всегда будет со мной». Я почти плыла по воздуху. И со мной — был кузен Бум-Бум; мы с ним пошли кататься на коньках на замерзшую лагуну и кружились, кружились до тех пор, пока не свалились на лед. Мы пошли тайком, так что в случае чего спасать нас было бы некому. Но мы решили: первый, кто дрогнет, — трус. А уж я-то ни за что не хотела им быть. Бум-Бум лучше меня катался на коньках, но что касается смелости, то уж — дудки!
Я знала — он где-то около меня. Я катилась и катилась, выкликала его имя, открывала каждую дверь — его не было. Я подошла к окну и выглянула.
Кузена не было и там — на меня смотрело только мое собственное отражение в стекле. За окном виднелась пожарная лестница.
Я попробовала окно — заклеено и забито наглухо. Я огляделась в поисках какого-нибудь инструмента, но вокруг было пусто. Тогда я подняла свою слабую, дрожащую ногу и ударила. Стекло треснуло. Я ударила еще раз, посильнее. С треском вылетела вся рама.
Я глянула вниз. Здание полыхало, огонь шел наверх. Мы, оказывается, на третьем этаже, и сейчас, пока не поздно, надо спускаться. Пожарная лестница — здесь, значит, мы находимся в задней части здания, а пожарные машины, конечно, работают с другой стороны, на фасаде.
Я потащилась по многомильному коридору обратно к Элине. Она все еще хрипела там, у подъемника. Я вытащила матрас и снова водрузила на него тетушку. Надела свои лямки. Когда-нибудь, наверное очень скоро, тело откажется повиноваться бессмысленным приказам, которые отдает всемогущий мозг… Ну а пока — вперед, лошадка, труба зовет.
Я дотащила матрас с тетушкой до окна, за которым была пожарная лестница, спустила Элину на пол, потом обмотала правую руку рубашкой и с силой выбила остатки рамы и стекла. После этого вытащила матрас на площадку пожарной лестницы, подняла тетушку — все мои мышцы, казалось, взорвались при этом последнем усилии — и положила ее на матрас.
— Вот, тетечка, теперь подожди меня здесь. Пойду за подмогой, одной мне больше не справиться. Не волнуйся, дыши глубже.
Медленно, на каждой ноге по тяжелой гире, я перевалилась на лестницу и в каком-то беспамятстве поползла вниз сквозь облака дыма; добралась до конца пожарной лестницы, повисла на ней и, чувствуя, что последняя проржавевшая перекладина вот-вот отвалится, спрыгнула на землю. Пробилась сквозь дым и заковыляла на другую сторону здания. Там было столпотворение: пожарные, любопытные, полиция… Ко мне подошел человек в форме и строгим голосом сказал, что здесь очень опасно и что никому не разрешается заходить за полицейские ограждения.
— Там… моя тетка, — выдохнула я. — На другой стороне, на пожарной лестнице… Когда начался пожар, мы с ней были в подвале. Спасите ее.
Он не понял меня, и я потащилась к пожарнику, орудующему тяжелым шлангом, повисла у него на руке и висела до тех пор, пока он не повернулся в раздражении. И тогда, задыхаясь и жестикулируя, я начала говорить и говорила до тех пор, пока кто-то не понял меня, и небольшая группа пожарных ринулась в клубы густого дыма.