— В чем дело? Ты почему одеваешься? — резко, почти враждебно спросила Лотти Хершель.

— Я ухожу, — сказала я. — Еду домой. Ты знаешь, я ненавижу больницы.

Должна сказать, это небольшое удовольствие — одеваться с повязками на обеих руках.

— Надо было сжечь эти тряпки, — холодно произнесла Лотти. — Воняют ужасно. Я, кажется, сейчас задохнусь.

— По-видимому, это сочетание крови и дыма, — пояснила я, — а может быть, еще и пота. Пока тянула эти веревки, вся изошла потом.

Лотти с отвращением раздувала ноздри.

— Тем более снять все это и сжечь. Ну как доктор Хомерин будет тебя осматривать, если от тебя так несет?

Я еще раньше заметила терпеливо стоявшего за спиной у Лотти худощавого человека средних лет, но решила, что это тоже пациент, жаждущий послушать о моих ногах. И голове тоже.

— Не нужны мне больше никакие чертовы осмотры, — проворчала я. — Я здесь всего сутки, и за это время кто только не осматривал меня.

— Мец Хомерин — невропатолог. Ты получила сильный удар по голове. Я должна убедиться, что этот твой дубовый польский череп не пострадал.

— Со мной все в порядке, — с яростью произнесла я. — У меня нет галлюцинаций, я сама могу завязать себе шнурки, даже с закрытыми глазами, даже в этих вот бейсбольных перчатках. — Я показала на повязки. — Мне здесь больше делать нечего.

Лотти подошла ко мне вплотную. Черные глаза ее метали молнии. Она с трудом сдерживала себя.

— Виктория, если ты сейчас же не разденешься и не ляжешь… Господи, я и сама не знаю, зачем трачу на тебя столько нервов. Это ведь уже третий раз! Третий раз ты являешься ко мне с травмами, которые любого нормального человека могут в гроб вогнать. Ты что, хочешь заработать болезнь Паркинсона или еще что-нибудь похлеще? Меня такая перспектива не устраивает, я не собираюсь возиться с тобой в старости, когда ты станешь полным инвалидом. Короче, или ты немедленно — слышишь, немедленно! — ложиться в постель, или я никогда больше не буду тебя лечить. Ты меня поняла?

Она была в такой ярости, что у меня задрожали колени. Я присела на кровать. Кровь застучала в висках.

— Я что, посылала за тобой? Это клиника Майкла Риза, а не «Бет Изрейэль», откуда нельзя уйти по собственному желанию. Нас с теткой пытались убить прошлой ночью. Ты хоть можешь себе представить, чего мне стоило выбраться оттуда? А ты тут приходишь и начинаешь ворчать, что от меня воняет. Да еще напоминаешь о болезни Паркинсона. Если таковы твои понятия о медицинской помощи, мне такая помощь не нужна.

Доктор Хомерин смущенно откашлялся.

— Мисс Варшавски, я понимаю, вы расстроены. Это последствия сотрясения мозга, ну и всего остального, что вам пришлось пережить. Но раз уж я здесь, позвольте мне осмотреть вас. И конечно, это будет удобнее сделать, если вы снимете свою одежду и наденете больничный халат.

Я кинула на него испепеляющий взгляд и ничего не ответила. Он повернулся к Лотти.

— Доктор Хершель… — проговорил он растерянно.

— Ладно! — бросила она, повернулась и вылетела из палаты.

Доктор Хомерин распустил штору вокруг моей кровати.

— Я подожду там, — проговорил он все так же смущенно. — Позовите меня, когда будете готовы.

Конечно, можно было бы уйти и сейчас, но это уже совсем глупо. В сердцах я скинула кроссовки и пальцами, замотанными марлей, стала расстегивать рубашку. Я не торопилась, более того, постаралась провозиться как можно дольше, прежде чем сердито позвать Хомерина.

Он подошел и сел на стул у кровати.

— Расскажите, что произошло. Как вы получили эту травму?

— Да так… ударили по голове, — небрежно произнесла я.

Но он не принял моего так называемого юмора.

— Вы не догадываетесь, чем вас ударили и кто это мог сделать?

Я покачала головой, отчего перед глазами запрыгали черные круги.

— Нет, наверное, он прятался в комнате, а я в это время смотрела на тетку, думала, что она напилась. — Я нахмурилась. — Но, оказывается, она была без сознания. Да-да, верно. Я поняла, что кто-то ее ударил и, возможно, этот кто-то еще в комнате. Хотела обернуться, и в этот момент меня стукнули сзади.

Он удовлетворенно кивнул. Как профессор после хорошего ответа студента.

— Очень хорошо, что вы все вспомнили. Обычно в подобных случаях память о том, что было непосредственно перед травмой, отключается, — так называемая защитная амнезия.

Я почесала затылок в том месте, где вспухла шишка.

— Но я не могу вспомнить, что было потом! Помню шахту лифта, и подъемник, и веревку. Но никак не могу припомнить, как со мной оказалась Элина. И как мы выбрались. Должно быть, тетку вынесли пожарные, а я выбралась сама.

Я замолчала, пытаясь разобраться в беспорядочных воспоминаниях. Мэллори и Фери. Они появились уже в пункте оказания первой помощи, но, когда меня несли на носилках, в толпе мелькнуло лицо, которого там не должно было быть. Я вспомнила, как всколыхнулось во мне тогда удивление, смешанное с чувством надвигающейся опасности. Это лицо задержалось где-то на краю моего сознания. Но больная голова отказывалась работать, и я чуть не заплакала от бессилия.

— Нет, не могу вспомнить, — сказала я.

— И вы совсем не догадываетесь, почему это произошло? — осторожно спросил доктор. Его глаза за толстыми стеклами очков смотрели с обезоруживающей искренностью. И тем не менее я вся напряглась.

— Это Бобби… лейтенант Мэллори велел вам спросить?

Дело в том, что в пункте оказания первой помощи разыгралась еще та сцена! Бобби ревел, как разъяренный бык, к нему присоединились Роланд Монтгомери и Доминик Ассуево из отдела поджогов, но я все время отключалась, и в конце концов кто-то из медицинских работников их прогнал.

— Нет, — покачал головой доктор Хомерин, — полицейские со мной еще не говорили. Я просто проверяю ваши способности логически отвечать на вопросы.

Да. Я и сама пыталась проверять это в промежутках между приступами боли и тяжелого забытья. Результат был самый плачевный.

Ну что там могло произойти? Возможно, кто-то явился, чтобы поджечь здание. В это время Элина вышла оттуда, он последовал за ней, услышал, как она говорила со мной из автомата. Потом, когда она вернулась в подвал, он ее кокнул и стал дожидаться меня. Нет, не годится — слишком сложно. Проще было поджечь здание, пока Элины там не было. Вероятно, он испугался, что она сможет его узнать, и потому решил ее убить. Но зачем тогда было гоняться еще и за мной? Нет, я не могла разгадать эту головоломку. Голова раскалывалась. Больше всего на свете мне хотелось домой, но я, кажется, настолько ослабела, что и одеться сама не смогу.

Увидев, как я расклеилась, Хомерин переключился на более общие вопросы: кто у нас президент, кто мэр и тому подобное. Против воли я бойко отвечала. Потом он стучал молоточком по моим коленям и локтям, ощупывал голову — словом, проделывал обычные медицинские фокусы, чтобы убедиться, что все части моего больного тела на месте.

Закончив осмотр, он посмотрел мне в глаза, несколько раз повернул туда-сюда мою голову и снова уселся на стул для посетителей.

— Вам бы лучше задержаться здесь еще на денек, мисс Варшавски, — мягко сказал он.

— Не хочу! — Я была на грани истерики.

— Вы ведь одна живете? Сейчас вы даже не сможете себя обслуживать. Насколько я вижу, ничего страшного у вас нет, всего лишь побочные явления сотрясения мозга. В среду утром в пункте оказания первой помощи вам сделали сканирование мозга: ничего особенного. Просто вы быстрее поправитесь, если позволите нам поухаживать за вами еще денек.

— Терпеть не могу, когда за мной ухаживают.

Образ Тони, который под конец жизни даже не мог сам дышать, стоял у меня перед глазами. Больше всего я боялась стать такой же беспомощной, как он. Я услышала вдруг его свистящее дыхание и совершенно неожиданно разрыдалась.

Доктор Хомерин терпеливо ждал, пока я успокоюсь. Потом спросил, что именно меня тревожит, не хочу ли я с ним поделиться. Но воспоминания об умирающих родителях слишком мучительны, чтобы говорить о них с незнакомым человеком. Вместо этого я пробормотала:

— Вы считаете, Лотти права? Мне и в самом деле грозит паркинсонизм?

Он едва заметно улыбнулся.

— Она просто тревожится за вас. Поэтому и меня сюда притащила; специально добилась согласия персонала. Я, конечно, не пророк, но три травмы за семь лет, это, пожалуй, более чем достаточно для одного человека. С другой стороны, боксеры травмируются чаще, и ничего. А сейчас постарайтесь успокоиться. И обязательно дайте мне знать, если появятся какие-нибудь необычные симптомы.

Он достал из бумажника визитную карточку и протянул мне: Мец Хомерин, невропатолог; и два адреса — в Мичигане и в Эджуотере.

— Какие симптомы вы имеете в виду? — спросила я.

— Разные: ослабление зрения, проблемы с памятью, дрожь в пальцах рук или ног. Но вы, пожалуйста, не сосредоточивайтесь на этом. Честно говоря, я буду крайне удивлен, если у вас появится хоть один из этих симптомов. Сосредоточьтесь лучше на том, чтобы поправиться. И обязательно позвоните, если вам что-нибудь понадобится. Даже если захотите просто поговорить. О чем угодно.

Он произнес это так мягко, что я опять не смогла удержаться от слез.

— Моя тетушка… Вы не знаете, что с ней?

— Тетушка?.. А, вы имеете в виду ту женщину, которую вы спасли? У нее, кажется, тоже была травма головы, так? Она здесь?

Этого я не знала. Он пообещал выяснить все об Элине и представить мне подробный отчет о ее состоянии.

Сначала я собиралась одеться и уйти сразу же после него. Но недавний приступ слез настолько ослабил меня, что я задремала, кажется, еще прежде, чем доктор Хомерин исчез за шторой.