Когда я вернулась домой, было так поздно, что я даже не проверила автоответчик, отложив это до утра. Поэтому только на следующий день я узнала, что несколько раз звонил Роджер, а также Мюррей Райерсон. Сперва я связалась с Мюрреем.

– Мне кажется, я нашел твоего дружка Уолтера. Мужчина по имени Уоллис Смит обратился в прошлый четверг со сломанной челюстью в больницу Святого Винсента. Он заплатил наличными, и, что удивительно, счет составил примерно тысячу долларов, хотя он находился там всего одну ночь. Впрочем, недаром говорят, хорошее медицинское обслуживание стоит сегодня не дешевле маленькой атомной подводной лодки.

– Адрес он оставил фальшивый?

– Боюсь, что так. Это пустой коттедж в Нью-Тауне. Но у нас есть неплохое описание его, полученное от ночной медсестры кабинета неотложной помощи. Крупный угрюмый парень с темными вьющимися волосами, спереди лысина. Без бороды. Я передал эту информацию своему приятелю в полиции. Он сказал, похоже на Уолтера Новика. Этот малый – грузчик и обычно пользуется ножом, что, возможно, объясняет его неудачу с кислотой. – Я промолчала, и Мюррей добавил сочувственно: – Извини. По-моему, неудачная шутка. Ну, короче, он одиночка, хотя немало поработал на Аннунцио Паскуале.

Я почувствовала непривычный прилив страха. Аннунцио Паскуале. Крупная мафиозная фигура. Убийства, пытки – все, что угодно... Что я могла сделать, чтобы вызвать интерес такого человека?

– Ты там, Вик?

– Да. И пробуду здесь еще несколько часов. Пришли на мои похороны ирисы, я всегда недолюбливала лилии.

– Конечно, малыш. Не открывай кому зря дверь и смотри по сторонам, когда переходишь Холстед... Возможно, я состряпаю маленькую статейку, это немного обезопасит для тебя главные улицы.

– Спасибо, Мюррей, – механически ответила я и повесила трубку.

Паскуале... Должно быть, это связано с поддельными акциями. Должно быть. Если хочешь изготовить фальшивые деньги и пустить их в оборот, кого ты первым делом найдешь? Мафиози. То же касается и акций.

Я нелегко пугаюсь. Но я не героиня детективных сериалов – мне не удастся прибрать к рукам организованную преступность. Если Паскуале действительно связан с подложными акциями, я уступлю во всем. Кроме одного. Моей жизни беспричинно угрожают. Нет, не просто жизни – моему зрению, здоровью. Если я спущу это, то уже никогда не буду жить в мире сама с собой.

Я взглянула в сторону стопки газет на кофейном столике и поморщилась. Выход можно было бы найти: если бы поговорить с Паскуале; объяснить, что наши интересы не совпадают; дать ему понять, что дело с фальшивыми акциями остается на его совести, я не буду копать дальше – я займусь другим, если он перестанет покровительствовать Новику.

Как бы довести эту информацию до Паскуале? Объявление в «Геральд-стар» сработало бы, но тогда на меня навалится закон. Хэтфилд с удовольствием вытянет меня в федеральный суд.

Я позвонила одной знакомой в офисе окружного прокурора.

– Мэгги, это Ви. Ай. Варшавски. Я хотела попросить тебя об одолжении.

– Я собираюсь в суд, Ви. Ай. Ты не могла бы подождать?

– Это не займет много времени. Я просто хочу узнать сферу влияния дона Паскуале: рестораны, прачечные, ну и тому подобное, где я могла бы осторожно с ним связаться.

На другом конце воцарилось долгое молчание.

– Ты случайно не собираешься на него работать?

– Ни в коем случае, Мэгги. Я бы не смогла выдержать твой допрос в суде.

Опять молчание, затем она сказала:

– Думаю, мне лучше не знать, зачем тебе это. Позвоню, когда освобожусь, возможно, в три.

Я беспокойно бродила по квартире. Можно не сомневаться: по телефону говорил со мной не Паскуале. Я видела его раз или два в здании федерального суда, слышала его речь – у него сильный итальянский акцент. Кроме того, даже если допустить, что Паскуале замешан в деле с фальшивыми акциями, что подделал их он, все равно кто-то должен был положить их в монастырский сейф. Возможно, он жил в Мелроуз-парке, возможно, посещал монастырскую церковь, но даже и в этом случае ему пришлось бы подкупить массу людей, чтобы добраться до сейфа. Бонифаций Кэрролл и Августин Пелли – первые люди в мафии? Нелепо.

Остается еще Роза. Я прыснула от смеха, вообразив Розу любовницей гангстера. Уж она бы крепко держала его в руках – не получишь спагетти, Аннунцио, пока не обольешь мою племянницу кислотой.

Внезапно я вспомнила о кузене Альберте. До этого я даже не думала о нем. Он всегда был в тени Розы. Но... он ведь был финансистом, а мафиози всегда найдет применение хорошему финансисту. И вот он предстал перед моим мысленным взором: рыхлый, сорокалетний, неженатый, подавленный своей поистине ужасной матерью. Может, это породило в нем антиобщественный дух, во мне Роза точно вызвала бы подобное чувство. Что, если Роза позвонила мне без его ведома? А потом он убедил ее отделаться от меня. По какой-то непонятной причине он украл монастырские акции и заменил их поддельными, а когда началось расследование, снова подменил акции. Ведь он мог в любое время узнать у Розы цифровой шифр сейфа.

Приготовляя на обед яйца с соусом кэрри, горошком и помидорами, я продолжала выстраивать обвинительное заключение против Альберта. Я знала его очень плохо. За его обрюзгшей, аморфной внешностью могло скрываться все, что угодно:

Когда яйца с соусом кэрри были почти готовы, позвонил. Роджер Феррант. Я весело приветствовала его.

– Вик, ты снова похожа сама на себя. Мне надо поговорить с тобой.

– Очень хорошо. Есть что-нибудь новенькое насчет «Аякса»?

– Нет. Мне надо обсудить с тобой кое-что еще. Давай пообедаем вместе?

Поддавшись порыву, все еще занятая мыслями об Альберте, я не просто согласилась, но даже предложила приготовить обед. Положив трубку, я обругала себя – придется теперь убирать эту проклятую кухню.

Несколько удрученная, я вычистила массу вонючих кастрюль и тарелок. Заправила постель. По занесенным снегом тротуарам дотащилась до магазина, купила говядину и приготовила ее по-бургундски – с луком, грибами, солониной и, конечно, бургундским вином. Чтобы продемонстрировать Роджеру, что я его больше не подозреваю – по крайней мере, не сейчас, – я решила разлить вино в красные венецианские бокалы, которые мама тайно вывезла из Италии. Она провезла восемь штук, аккуратно завернув их в нижнее белье, но один из них разбился несколько лет назад, когда обыскивали мою квартиру. Теперь я держу их в платяном шкафу в самом дальнем углу.

Когда Мэгги позвонила в половине пятого, я оценила пользу, приносимую домашней работой, – она заставляет забыть о всех проблемах. Я была так занята весь день, что и не вспомнила о доне Паскуале.

Ее голос вернул ощущение страха, запрятанное где-то в желудке.

– Я мельком просмотрела его досье. Одно из его любимых мест – «Торфино» в Элмвуд-парке.

Я сердечно поблагодарила ее.

– Не стоит, – грустно ответила она. – Я не думаю, что оказываю тебе услугу, сообщая это. Подталкиваю на опасную дорожку – вот и все. К тому же я прекрасно понимаю, что ты и сама бы это узнала: один из твоих дружков-газетчиков с удовольствием отправит тебя в могилу, лишь бы состряпать какую-нибудь сенсационную статью. – Она помедлила. – Ты всегда была наособицу еще в общественной службе защиты. Я ненавидела выступать против тебя, потому что никогда не знала, какую еще немыслимую защиту ты подготовишь. Ты прекрасный детектив, и у тебя неисчерпаемое честолюбие. Если ты напала на след Паскуале, лучше позвони в полицию или в ФБР. У них есть все средства, чтобы управиться с мафией, но даже и они постоянно проигрывают ей.

– Спасибо, Мэгги, – еле слышно ответила я. – Ценю твою заботу. Правда. Я подумаю над этим.

Я разыскала телефон ресторана «Торфино». Когда я позвонила и попросила дона Паскуале, грубый голос на другом конце ответил, что никогда не слышал такого имени, и трубку бросили.

Я снова позвонила. Ответил тот же голос.

– Не кладите трубку, – сказала я. – Если вы когда-нибудь встретите дона Паскуале, я хотела бы кое-что ему передать.

– Да? – нехотя откликнулся голос.

– Это Ви. Ай. Варшавски. Я бы с удовольствием поговорила с ним. – Затем продиктовала по слогам свою фамилию, дала номер телефона и положила трубку.

Теперь мой желудок разбушевался не на шутку. Я даже стала сомневаться, смогу ли управиться с Роджером или с обедом, а тем более с ними обоими. Чтобы расслабиться, я пошла в гостиную и начала играть гаммы на стареньком мамином пианино. Сделала глубокий вдох. Теперь гамма по нисходящей. Так. Потом запела. Я пела в течение сорока пяти минут, пела с таким яростным напором, что, когда остановилась, у меня зазвенело в ушах. Надо бы регулярно тренироваться. Не считая красных бокалов, мой голос – это единственное, что я унаследовала от Габриелы.

Мне стало лучше. Когда приехал Роджер с бутылкой шампанского и охапкой белых гвоздик, мне удалось радостно поздороваться с ним и ответить на его вежливый поцелуй. Он прошел за мной на кухню, где я завершала приготовление обеда. И для чего я только убиралась? Там царил такой беспорядок, что завтра утром снова придется приниматься за работу.

– Я потеряла тебя на похоронах Агнес, – сказала я ему. – Ты пропустил занимательную сцену с некоторыми ее родственниками.

– Вот и хорошо. Я не очень-то люблю сцены.

Я нарезала салат и вручила ему блюдо, затем достала из духовки жаркое. Мы прошли в столовую. Пока я накрывала на стол, Роджер открыл шампанское. Некоторое время мы ели молча, Роджер не отрывал взгляда от тарелки. Наконец я произнесла:

– Ты говорил, что хотел обсудить со мной кое-что, насколько я понимаю, не особенно приятное.

Он взглянул на меня:

– Я уже говорил, что не выношу сцен. Но боюсь, то, что я хочу обсудить, тоже закончится сценой.

Я поставила бокал.

– Надеюсь, ты не собираешься убеждать меня прекратить расследование? Это приведет к первоклассной драке.

– Нет. Хотя не могу сказать, что в восторге от этого. Но это твой путь, вот и все. Ты закрыла для меня эту тему. Я понимаю, что мы не так много времени вместе и потому у меня нет на тебя никаких прав, но, понимаешь, последние несколько дней ты чертовски холодна и недружелюбна. С тех пор как застрелили Агнес, ты ужасно ко мне переменилась.

– Понимаю... Похоже, я затронула очень влиятельных людей. Я боюсь, и мне это не нравится. Я не знаю, кому доверять, и это мешает мне быть открытой и дружелюбной, даже с близкими друзьями.

Его лицо сердито сморщилось:

– Что, черт возьми, я сделал такого, чтобы заслужить это?

Я пожала плечами:

– Ничего. Но я не очень хорошо тебя знаю, Роджер, и не знаю, с кем ты общаешься. Послушай. Я понимаю, что была раздражена, и не обижаюсь на тебя за то, что ты разозлился. Я влипла в историю, которая поначалу озадачила меня, опасной она мне не казалась. Это теткины проблемы с подложными акциями. Но потом кто-то попытался облить меня кислотой. – Роджер был поражен. – Да. Прямо на моей лестничной площадке. Кто-то, кому надо убрать меня подальше от монастыря. Конечно, я не думаю, что это ты. Но я не знаю, откуда идет угроза, и невольно отдаляюсь от людей. Я знаю, что это чертовски некрасиво, но ничего не могу с собой поделать... Да еще Агнес убили... Меня не оставляет ощущение вины, ведь это я направила тебя к ней. Даже если ее убийство не имеет отношения к «Аяксу», что вполне вероятно, я все-таки чувствую себя ответственной за ее смерть. Она задержалась допоздна, возможно, собираясь встретиться с кем-то, кто знал что-то о повышении акций «Аякса». Я не очень понятно говорю, но ты улавливаешь мою мысль?

Он провел рукой по волосам.

– Но, Вик, почему ты не сказала мне об этом раньше? Почему ты просто отдалилась от меня?

– Не знаю. Я так действую, и все, поэтому я частный детектив, а не коп и не федеральный агент.

– Ладно, но ты хоть можешь рассказать мне о кислоте?

– Ты был здесь, когда мне впервые угрожали по телефону. Ну а на прошлой неделе угрозу привели в исполнение. Я ожидала нападения и сломала парню челюсть, поэтому он попал кислотой мне на шею, а не на лицо. И все же это было... ужасно. Потом я слышала голос того типа, что говорил по телефону, на похоронах Агнес. Но разыскать мне его не удалось.

Я описала голос и спросила у Роджера, не встречал ли он кого-либо похожего.

– Понимаешь, у него голос человека, который вырос не в англоязычной среде и тщательно маскирует акцент. А возможно, у него есть определенные особенности речи – растягивание слов например – и он старается это скрыть.

Роджер покачал головой.

– Я плохо разбираюсь в американских акцентах... Но, Вик, почему ты не сказала мне это? Ты ведь не думаешь, что я замешан в эту историю, правда?

– Нет. Конечно, нет. Мне просто нужно самой попытаться решить свои проблемы. Я не хочу превращаться в паникершу, которая сразу несется к мужчине, если у нее что-то не клеится.

– А разве нельзя найти нечто среднее между этими двумя крайностями? Ну, например, рассказать кому-нибудь о своих бедах и в то же время решать все проблемы самостоятельно?

Я усмехнулась:

– Имеешь в виду себя, Роджер?

– А почему бы и нет?

– Я подумаю над твоим предложением.

Я выпила еще шампанского. Он спросил, предпринимаю ли я что-нибудь относительно «Аякса». Мне не хотелось распространяться насчет своего полночного приключения в «Тилфорд и Саттон» – такие истории очень быстро расходятся, – и я просто ответила, что немного покопалась в этом деле.

– Я наткнулась случайно на название одной холдинговой компании – «Вуд-Сейдж». Не думаю, что они связаны с твоей проблемой, но есть там кое-что странное. Ты не мог бы поговорить со своим специалистом и узнать, что он о них слышал? Или с кем-нибудь из своих служащих?

Роджер подался вперед.

– Вот это да! Мальчик на побегушках для Ви. Ай. Варшавски! Гангстеры в фильмах называют своих куколок «Молли». А как же ты назовешь меня?

Я рассмеялась:

– Не знаю. Могу экипировать тебя автоматом, тогда ты будешь действовать в лучших чикагских традициях.

Роджер протянул через стол свою длинную руку и сжал мою.

– Мне это нравится. Будет о чем рассказать на суде. Только... не отбрасывай меня, Ви. Ай. Или, по крайней мере, объясняй, почему ты это делаешь. В противном случае я начинаю думать, что меня отвергли, и мной овладевают комплексы и всякие другие фрейдистские штучки.

– Договорились.

Я освободила свою руку и, обойдя стол, подошла к нему. Я не осуждаю мужчин за пристрастие к длинным волосам у женщин. Было что-то эротичное и успокаивающее в том, как я расчесывала длинную челку, которая постоянно падала Ферранту на глаза.

Иногда я даже чувствую, что мне хочется побаловать мужчину. Я поцеловала Роджера и ослабила галстук, и после того как мы несколько минут неловко повозились на стуле, я потащила его в спальню.

Мы провели несколько приятных часов и уснули около десяти. Если бы мы не легли так рано, мой самый крепкий сон продлился бы до половины четвертого утра. И дым не смог бы меня разбудить.

Я в раздражении села на кровати, думая, что снова живу со своим мужем, одной из невыносимых привычек которого было курение в постели. Но едкий запах не был похож на сигаретный дым.

– Роджер! – Я трясла его, шаря в темноте в поисках брюк. – Роджер! Просыпайся! Мы горим!

Должно быть, я оставила плиту включенной. Я бросилась на кухню в твердой решимости самой потушить огонь.

Кухня была объята пламенем. Так это описывается в газетах. Теперь я понимаю, что имеется в виду. Огненные языки ползли по стенам, длинные оранжевые ленты тянулись по полу, направляясь к столовой. Они потрескивали, гудели и изрыгали клубы дыма.

За мной оказался Роджер.

– Не смей, Ви. Ай! – закричал он, перекрывая треск бушующего пламени, и тут же сгреб меня в охапку, подталкивая к входной двери. Я схватилась за ручку, чтобы повернуть ее, и, обжегшись, отдернула руку. Потрогала двери. Они были огненные. Я тряхнула головой, стараясь прогнать панику.

– Дверь тоже горит! – воскликнула я. – Есть пожарный выход в спальне! Быстрей!

Снова в коридор, теперь уже забитый серым дымом. Дышать нечем. Ползем по полу. Мимо столовой. Мимо остатков празднества. Мимо красных венецианских бокалов матери, тайком вывезенных из Италии, спрятанных от фашистов, нашедших приют в опасных южных районах Чикаго. Я бросилась в гостиную и стала искать их в дыму, разбивая тарелки, разливая остатки шампанского, а Роджер, стоя в дверном проеме, кричал от ужаса.

Потом мы ввалились в спальню и завернулись в одеяла. Прежде, чем открыть окно, надо закрыть дверь, чтобы воздух не раздул пламя, которое поглощает кислород. Роджер никак не мог открыть окно. Его не открывали годами, и шпингалеты были замазаны белой краской. Он потратил несколько драгоценных секунд, возясь с окном и, когда в комнате уже бушевал пожар, обернул руку одеялом и разбил стекло. Через ощетинившуюся осколками стекла раму я выскочила за ним в морозную январскую ночь.

Мы простояли несколько секунд, прижимаясь друг к другу и судорожно глотая воздух. Роджер связал в узел всю одежду, которую нашел на краю кровати, и теперь мы рассортировали эти жалкие остатки. Роджер нашарил брюки и стал их натягивать. На мне были джинсы. Рубашка осталась в квартире. Ботинки тоже. В кучу попал один шерстяной носок и пара домашних тапочек. Мороз вцепился мне в ступни, как будто прожигая их насквозь. Тапочки были изношенные, но кожа, отделанная кроличьим мехом, все-таки кое-как спасала от холода. Я завернулась в одеяло и стала спускаться по скользким заледеневшим перекладинам, вцепившись одной рукой в бокалы, а другой – в перила.

Роджер, в ботинках с незавязанными шнурками, в брюках и рубашке, лез следом за мной и, стуча зубами, говорил:

– Вик, возьми мою рубашку.

– Оставь, – бросила я через плечо. – Тебе и так холодно. У меня есть одеяло... Надо разбудить ребят на втором этаже. У тебя длинные ноги, может быть, ты сможешь повиснуть на конце лестницы – она кончается именно там – и спрыгнуть вниз. Если ты возьмешь мои драгоценные бокалы, я влезу в окно и доберусь до студентов.

Он начал было спорить, рыцарство и все такое, но понял, что это совершенно бесполезно. Я не собиралась терять бокалы, и все тут. Схватившись за последнюю обледеневшую ступеньку пожарной лестницы голыми руками, он повис примерно в четырех футах от земли. Потом спрыгнул и протянул длинную руку за бокалами. Я зацепилась ногами за одну из перекладин и повисла головой вниз. Наши кончики пальцев едва соприкасались.

– Даю тебе три минуты, Вик. Потом полезу доставать тебя.

Я кивнула и направилась к окну спальни на втором этаже.

Пока я расталкивала и поднимала двух перепуганных молодых студентов, спавших на полу на матрасе, мой мозг работал над вопросом: как это могло произойти? Огонь у входной двери, огонь на кухне. Допустим, я оставила включенной плиту, но пламя у входной двери? Почему горели только верхние этажи?

Студенты – парень и девчонка в спальне, и еще одна девушка в гостиной – растерялись и принялись собирать свои тетрадки. Я грубо приказала им одеться и уходить. Взяла из кучи вещей в спальне свитер, надела его и силком выгнала их из квартиры через окно на пожарную лестницу.

Когда мы наполовину съехали, наполовину спрыгнули в сугроб под окном, к дому подъехали пожарные машины. На этот раз я была благодарна нашему управляющему за то, что он не чистит снег – это очень смягчило удар при падении.

Я обнаружила Роджера у входа в дом с моими соседями с первого этажа, пожилой супружеской четой из Японии по фамилии Такамоку. Он вытащил их через окно. Возле пожарных машин собралась толпа. Как забавно! Пожар среди ночи! В мигающих красных отблесках пожарных и синих отсветах полицейских машин я видела злорадствующие лица, наблюдающие, как гибнет мое маленькое гнездо.

Роджер протянул мне бокалы, и я прижала их к себе, дрожа от холода. Он обнял меня одной рукой. Я вспомнила об оставшихся пяти бокалах, запертых в моей квартире, в дыму и пламени.

О Габриела, – пробормотала я, – мне так жаль...