Было уже далеко за полдень, когда мы с Манхеймом закончили нашу беседу. Я отправилась в Луп и прихватила по дороге колу и сандвич с солониной, который обычно служил мне усиленным питанием, когда я в таковом нуждалась. Решив проблему с едой, я поехала к себе в офис.

Я могла понять точку зрения Манхейма. Отчасти. Если бы Гумбольдт проиграл тот иск, это могло бы обернуться для него катастрофой, ибо составило бы проблему, которая вынудила компанию «Джонс-Менвилл» искать способы предотвращения банкротства. Но ситуация с компанией «Джонс-Менвилл» отличалась от нашего случая: там знали, что асбест токсичен, но скрыли этот факт. Поэтому, когда ужасающая правда выплыла наружу, рабочие возбудили дело, чтобы получить денежные компенсации.

Стало быть, все, с чем столкнулся бы Гумбольдт, — это серия исков ради компенсации. Но даже это само по себе могло быть неприятным. Предположим, за десятилетний период у них проработали тысяча рабочих и все они умерли. Каждому по четверть миллиона… даже если бы страховая компания сделала эти выплаты, они бы не обеднели.

Я слизнула горчицу с пальцев. Возможно, я смотрю на это дело с неверной точки зрения. Не исключено, что именно «Аякс» отказалась бы делать выплаты, и Гордон Ферт сказал своему доброму приятелю Густаву Гумбольдту, чтобы тот впредь пресекал любые попытки, направленные на возобновление дела. Но Ферт не мог знать, что я подключилась к этой истории, ибо слухи распространяются по Чикаго не так быстро. А может быть, до него уже дошло… До тех пор пока не покрутишься с недельку в крупной корпорации, никогда не узнаешь, как перемалываются сплетни и растекаются слухи.

Но тогда зачем кому-то понадобилось угрожать Манхейму по поводу апелляции? Если Гумбольдт чист с юридической точки зрения и нет никакого смысла преследовать Манхейма, то подобное запугивание само по себе явилось бы достаточной причиной, чтобы судья отменил свое постановление. Поэтому это не могла быть компания, не они пытались вывести из игры Манхейма.

Однако, может быть, это был некий очень молодой служащий, то есть кто-то, кто полагал, что сделает себе имя в компании, не затрачивая слишком много усилий ради истцов. Такое предположение не лишено смысла. Ведь речь идет об обстановке, при которой этические нормы слегка размыты и услужливые подчиненные думают, что путь к сердцу руководства пролегает по трупам их противников.

Правда, все эти предположения не объясняют, почему Гумбольдт солгал мне о судебном процессе. Зачем было обвинять в саботаже этих бедолаг, когда все, чего они хотели, это получить денежную компенсацию? Я решила, что неплохо было бы снова поговорить с Гумбольдтом. Я представила его полное жизнерадостное лицо с холодными голубыми глазами. Следует плыть с осторожностью, когда воды бороздят огромные акулы. Я не была уверена, что имею достаточно решительности, чтобы вновь заявиться к такой важной персоне. Проблема зыбко маячила перед моим внутренним взором, словно водная рябь в пруду. Я же — что камень, брошенный в середину, а круги расходятся все дальше и дальше. Я вряд ли сумею справиться, слишком много волн накатило на меня одну.

Я попыталась сосредоточиться на задачах, которые были поставлены мне в письмах, включая и оповещение о недостаточной оплате по счетам от небольшого магазина железоскобяных изделий, который ограбили и по делу которого я успешно поработала несколько недель назад. Я сделала телефонный звонок, но он не принес мне удовлетворения, и я решила отложить это на следующий день. Бросив прочитанную почту в корзину для бумаг, я услышала, как звонит телефон.

Низкий, хорошо поставленный женский голос сообщил, что это — Кларисса Холлингсворт, личный секретарь мистера Гумбольдта.

Я прямо подпрыгнула: пора насторожиться! Я не готова пускаться в плавание, зато сама акула пожелала приплыть ко мне.

— Да, мисс Холлингсворт. Что я могу сделать для мистера Гумбольдта?

— Я не думаю, чтобы он хотел от вас каких-то действий, — холодно ответила она. — Мистер Гумбольдт просто просил передать вам некоторую информацию. О некой даме по имени… ах… Луиза Джиак.

Она запнулась, произнося имя, — ей стоило потренироваться в произношении, прежде чем звонить.

Я поправила ее, точно произнеся имя Луизы.

— Мистер Гумбольдт сказал, что разговаривал о ней с доктором Чигуэллом, и, вероятно, Джой Пановски был отцом ребенка.

Имя Пановски она тоже переврала. Я ожидала большего от личного секретаря Гумбольдта.

Я отняла трубку от уха и уставилась на нее, словно ожидая увидеть в ней лицо Гумбольдта, наконец спросила:

— Вы знаете, кто дал эти сведения мистеру Гумбольдту?

— Я полагаю, что он сам интересовался этим вопросом, — с надменностью произнесла она.

Я медленно проговорила:

— Думаю, доктор Чигуэлл мог ввести мистера Гумбольдта в заблуждение. Совершенно необходимо встретиться с ним, чтобы обсудить этот вопрос.

— Очень сомневаюсь, мисс Варшавски. Мистер Гумбольдт и доктор Чигуэлл долгое время проработали вместе. Если он дал мистеру Гумбольдту какую-то информацию, то вы можете с уверенностью полагаться на нее.

— Возможно, и так. — Я постаралась придать своему тону оттенок доверительности. — Но мистер Гумбольдт сам говорил мне, что его персонал иногда пытается оградить его от неприятностей. Подозреваю, нечто подобное происходит и в данном случае.

— Положим, — раздраженно сказала мисс Холлингсворт, — вы работаете в такой обстановке, когда люди не могут доверять друг другу, но доктор Чигуэлл был самым надежным сотрудником мистера Гумбольдта за последние пятьдесят лет. Возможно, кто-нибудь вроде вас не способен понять это, но сама мысль о том, что доктор Чигуэлл солгал мистеру Гумбольдту, совершенно нелепа.

— Да, вот еще что, прежде чем вы в праведном негодовании повесите трубку! Кто-то ввел в ужасное заблуждение мистера Гумбольдта относительно существа дела по иску, предъявленному «Ксерксесу» Пановски и Ферраро. Вот почему я не слишком доверяю последней информации.

Последовала пауза, прежде чем она нехотя произнесла:

— Я скажу об этом мистеру Гумбольдту. Но я очень сомневаюсь, что он захочет говорить с вами.

Это было как раз то, что мне нужно от мисс Холлингсворт. Я нахмурилась, глядя на телефонную трубку, и попыталась Представить, что я сообщу Гумбольдту, если встречусь с ним. Потом заперла офис и поехала к маленькому магазинчику скобяных изделий на Дайверси. Они не пожелали говорить со мной по телефону, но когда увидели, что я готова высказать им все в лицо в присутствии покупателей, выпроводили меня, неохотно выписав другой чек. И сверх того прибавили десять долларов за плохое обслуживание. Я немедленно получила деньги в банке и вернулась домой.

Проскользнув черным ходом, я умудрилась избежать встречи с мистером Контрерасом и собакой. Стоя посреди кухни, я провела ревизию своих пищевых запасов. По-прежнему удручающе. Прихватив миску попкорна, я потащилась в гостиную. Кукуруза и солонина — что ж, неплохо…

Четыре тридцать — ужасное время: по телевизору не найти приличной передачи. Я проигнорировала показ телеигр, передачу «Сезам-стрит» и презрела сияющее лицо «Экономного гурмана». Пробежавшись по всем программам, я с отвращением выключила телевизор и направилась к телефону.

Чигуэллы оказались в телефонной книге на имя Клио. Она ответила на третий звонок, ее голос звучал холодно. Да, она помнит, кто я. Она думает, что ее брат не пожелает говорить со мной, но как бы там ни было, она справится у него. Он не пожелал.

— Послушайте, мисс Чигуэлл. Я ненавижу назойливость, но есть кое-что, что мне необходимо знать: звонил ли ему несколько дней назад мистер Гумбольдт?

Она удивилась:

— Как вы узнали?

— Я не узнавала. Его секретарь передала мне некоторую информацию, которую Гумбольдт предположительно получил от вашего брата. Я была бы удивлена, если бы обнаружилось, что Гумбольдт выдумал это.

— О чем рассказал ему Куртис?

— Что Джой Пановски был отцом Кэролайн Джиак.

Она попросила меня объяснить, кто эти люди, а затем вышла, чтобы взглянуть в лицо своему брату. Мисс Чигуэлл вернулась через четверть часа. За это время я покончила с попкорном и несколько раз позадирала ноги, лежа на кровати и держа телефонную трубку около уха, чтобы услышать, как она вернется.

Она вернулась к телефону и резко заговорила:

— Он говорит, что знал это об интересующем вас мужчине, поскольку предысторию ему рассказала мать девочки, когда они нанимали ее.

— Понятно, — вяло ответила я.

— Ужасно прожить всю свою жизнь рядом с тем, о ком ты не знаешь наверняка, когда он лжет. Я не знаю, какая доля вымысла принадлежит Куртису, но могу вас заверить с полной уверенностью: Куртис скажет все что угодно, если его об этом попросит Густав Гумбольдт.

Пока я силилась внедрить эту новость в свои замороченные мозги, иное поразило меня.

— Почему вы говорите мне об этом, мисс Чигуэлл?

— Не знаю, — удивившись самой себе, ответила она. — Может быть, по прошествии семидесяти девяти лет я устала от того, что Куртис прячется за мою спину. До свидания.

Она повесила трубку с резким щелчком.

Я провела всю субботу, злясь на Гумбольдта и Чигуэлла и будучи не в состоянии понять, по какой причине им понадобилось состряпать эту историю о Луизе и Джое, и сознавая свою неспособность найти управу на них. Когда Мюррей Райерсон, глава криминального отдела «Геральд стар», в воскресенье позвонил мне, поскольку один из его репортеров пронюхал, что Нэнси Клегхорн и я ездили вместе в высшую школу, я даже согласилась поговорить с ним.

Мюррей болел за баскетболистов «Де Поля». А может, распускал слюни из-за их игры. Хотя я — живая или мертвая — каждый год слежу за выступлениями «Кабс» и сохраняю ревностную любовь к Отису Уилсону из «Биэре», на самом деле меня не очень волнует, выиграет ли «Блу Демон». Для Чикаго это беспрецедентная глупость, равносильная заявлению о том, что ты ненавидишь празднества в день Святого Патрика. Поэтому я согласилась приехать к Хоризон и посмотреть на их схватку с «Индианой», или «Лойолой», или кем-то там еще.

— Во всяком случае, — сказал Мюррей, — ты сможешь сидя вспоминать, как вы с Нэнси выполняли свои броски, только куда лучше. Это освежит твои воспоминания.

«Де Поль» потеряла в лице Мюррея бурного болельщика, так как тот всю игру делал критические замечания в адрес молодого Джоя Мейера, а затем в течение часа изрыгал сплошные ругательства, дожидаясь, пока можно будет выехать со стоянки обратно к платной дороге. И только когда мы уже сидели в литовском ресторане «У Эфеля» на северо-западной окраине, где Мюррей набивал свою утробу, поглощая горы пирожков с тушеной капустой, предпочитаемых им в полдень, он между прочим задал вопрос:

— Так какое тебе дело до смерти Клегхорн? Тебя что, члены семьи попросили подключиться к расследованию?

— До полиции дошли сведения, будто я причастна к ее смерти. — Я спокойно взялась за второе воздушное пирожное. Теперь мне придется пробежать утром десять миль, чтобы сбросить вес.

— Продолжай. Мне пришлось выслушать более десяти человек, которые утверждают, что ты разнюхивала, сунув сюда свой нос. Итак?

Я покачала головой:

— Я же сказала тебе. Я боролась за свое незапятнанное имя.

— Ах вот как?! В таком случае я — аятолла Детройта.

Обожаю, когда я говорю Мюррею правду, а он думает, что это розыгрыш и что я шучу. А ведь это дает мне ряд преимуществ в достижении цели. К сожалению, оказалось, что у него не многое можно выведать. Полиция вызывала Стива Дрезберга и адвоката Дрезберга — Леона Хааса, вызывала и некоторых других граждан Южного Чикаго с незапятнанной репутацией, а также кое-кого из прежних поклонников Нэнси, но так ничего и не добились, и не смогли направить расследование в нужное русло.

Наконец Мюррею прискучила игра.

— Я полагаю, с тебя будет достаточно, если мы сумеем состряпать небольшую трогательную статейку о том, как вы с Нэнси учились в колледже, живя впроголодь, штудируя классику и время от времени участвуя в игре лучших женских команд округа, которым вы же и составляли славу. Ненавижу предоставлять в твое распоряжение печатные полосы, когда ты того не заслуживаешь, но наш материал поможет сохранить ее имя в глазах прокурора штата.

— Целый букет благодарностей.

Когда он высадил меня на Расин-стрит, я пересела в свой автомобиль и направилась в Хинсдейл. Встреча с Мюрреем вооружила меня одной гнусной идейкой, как оказать давление на Чигуэлла. Было около семи, когда я позвонила им в дверь, — не самое лучшее время для нанесения визитов. При виде мисс Чигуэлл, открывшей мне, я постаралась выглядеть серьезной и заслуживающей Доверия. Вглядевшись в строгие черты ее лица, я не поняла, удалось ли мне это.

— Куртис не будет говорить с вами, — произнесла мисс Чигуэлл в своей обычной резкой манере, демонстрируя тем самым, что ничуть не удивлена.

— Предложите ему для раздумий следующее, — сказала я серьезным и заслуживающим доверия тоном. — Как ему понравится его фотография на первой странице «Геральд стар» в обрамлении нескольких историй из его медицинской карьеры?

Мисс Чигуэлл угрюмо взглянула на меня. Я так и не поняла, почему она не захлопнула дверь перед моим носом в ту же секунду. Почему она решилась передать ему мое сообщение? Я недоумевала.

Это напомнило мне пожилых кузенов моего дражайшего бывшего мужа Дика, а именно двух братьев и сестру, которые жили вместе. Братья поссорились тринадцать лет назад и отказывались разговаривать друг с другом. Поэтому они, сидя за столом, обращались к сестре, чтобы она передала, например, соль, мармелад или чай, и та любезно делала все это.

В данном случае, однако, доктор Чигуэлл вышел к дверям лично, не надеясь на свою сестру. Голова его забавно сидела на тонкой вытянутой вперед шее, и он походил на встревоженного индюка.

— Послушайте, молодая леди. Я не принимаю подобные угрозы. Если вы через тридцать секунд не уберетесь отсюда, я вызову полицию, и вам придется объясняться с ними, почему вы начали кампанию преследования.

Он доконал меня. Не хватало мне еще только попытки поведать провинциальному полицейскому — да даже и Бобби Мэллори, — что один из десяти самых состоятельных мужчин Чикаго солгал мне и тайно сговорился о пособничестве со старым заводским врачом. Я склонила голову, покорная судьбе:

— Считайте, что уже ушла. Имя репортера, который позвонит вам утром, Мюррей Райерсон. Я расскажу ему о старых случаях из вашей медицинской практики и так далее…

— Уходите отсюда! — Его голос превратился в шипение, которое мгновенно охладило мою кровь.

Пришлось уйти.